VI

На следующий день, после утреннего завтрака, Сагастос, смеясь, сказал князю:

— Теперь я к вашим услугам. Еще вчера я заметил, что вы сгораете от нетерпения расспросить меня.

— О, конечно! Я видел такую массу интересного!

И Ардеа стал расспрашивать мага сначала о символике и значении вчерашней церемонии, а затем нерешительно задал вопрос, считает ли он действительным появление Имамона?

— Злые языки утверждают, — и лукавая улыбка мелькнула на устах Сагастоса, — что в видимом явлении бога и в явлениях, предшествующих ему, некоторую роль играет искусство жрецов. Однако, это обстоятельство нисколько не исключает действительного, хотя и невидимого присутствия Имамона в храме. Совокупная молитва обладает громадным могуществом, а порыв стольких, полных глубокой веры сердец несомненно привлекает совершенного духа, и его божественно-чистые излучения наполняют кубок, из которого вкушают верующие.

Разговор коснулся затем Махозера, и Ардеа выразил свое восхищение перед громадными знаниями и выдающимся умом молодого царя.

— Что находите вы необыкновенного в знаниях Махозера? Не только вполне естественно, но даже необходимо, чтобы царь был развитее подданных. Чтобы повелевать, надо знать, — заметил Сагастос. — Царь получает особое воспитание. Семи лет его отдают в коллегию магов, где и посвящают во все науки, необходимые для того, чтобы править народом, охранять благосостояние страны, и нелицеприятно отправлять правосудие. Параллельно с обучением наукам и искусствам, ведется строжайший надзор за характером будущего царя. Его учат побеждать свои дурные наклонности и внушают убеждение, что он более всякого своего подданного должен обладать добродетелями, возвышающими и облагораживающими человека. Царевич растет, проникаясь мыслью, что гнев, зависть, алчность, пристрастие и жестокость — позорнейшие пороки для царя, который обязан быть терпеливым, великодушным справедливым, всегда готовым пожертвовать собой на блfго народа, и должен почитать бога своей страны, чтобы и подданные его, которым он служит примером, поступали так же.

Он должен основательно знать законы, чтобы никогда не прилагать свою печать к несправедливому приговору или указу. Наконец, царь должен поощрять и любить искусства, как дары божества.

Во время своей земной жизни, — гласит предание, — Имамон любил петь, и воспевал величие Создателя вселенной и красоту Его творений. Под звуки его голоса и лиры распускались цветы, стихали бури, а хищные звери ложились у его ног и смиренно, покорно следовали за ним. Имамон чтил искусства и говорил: "Развивайте их, — они хранят в себе великие тайны творения и приближают вас к божеству". В одном из храмов страны благоговейно хранится лира Имамона. Мне говорили, что святые, ведущие отшельническую жизнь, слышат иногда в святилище звуки этой лиры и поющий голос бога.

— Следовательно, и Махозер изучил специально какое-нибудь искусство? — спросил Ардеа.

— Да, он прекрасный музыкант и певец. Но поверьте, что Махозер крайне удивился бы, если бы узнал, что вы им восхищаетесь, так как он отлично понимает, что лишь одно невежество может считать себя великим и всезнающим, а что всякий, кто хоть немного чему-нибудь учился, ужаснется беспредельности знания, которое ему предстоит еще приобрести.

— Счастливы таобтилы, что ими правит этот скромный и симпатичный коронованный ученый. Признаюсь вам, учитель, что никогда и ни один земной государь не очаровывал меня так, как Махозер, — со вздохом сказал Ардеа.

Затем, после минутного молчания, он продолжал:

— Скажите, Сагастос, почему для каждой книги законов существует особый советник, и почему все советники — старики?

— Потому, что царь — все-же человек; что-нибудь от него ускользнет, или, наконец, память может ему изменить. Советник же, изучивший только одну из двенадцати книг закона, является сведущим человеком в своей области. Он всегда готов помочь царю и обратить его внимание на любой оттенок обсуждаемого дела. Что же касается вашего второго вопроса, почему все советники старики, то для этого существуют причины основательные. Они должны быть старыми, чтобы Никакое увлечение не отвращало от лежащих на них важных государственных обязанностей. Все они отказались от мира и семьи, и ничье постороннее влияние не может действовать на них подкупающим образом. Их тщеславие заключается в том, чтобы статуя их была со временем помещена в музее "Народной славы", а имя с уважением и любовью вспоминалось грядущими поколениями. Зато страна окружает их царскою роскошью и дает столько всего, что желать им нечего!

— У царя есть жена?

— Нет, и никогда не будет открыто, по крайней мере. Со смертью отца, он теряет последние узы родства. Мать царя остается неизвестной и никогда не покидает храма. На этот счет, закон весьма строг.

— Закон жестокий и несправедливый! Ведь царь тоже — человек и притом молодой. Как и всякий другой, он может полюбить женщину; а между тем, закон запрещает ему это и осуждает его на монашескую жизнь, — с легким негодованием возразил Ардеа.

Сагастос рассмеялся.

— Успокойтесь, пылкий житель Земли! В действительности, дело вовсе не столь ужасно, и от молодого царя такого сурового отречения не требуется. В любом храме царь может избрать себе красивейшую из жриц; храм даст ему ее, и ничего взамен этого не потребует. Но никто ничего не будет об этом знать, и возможные последствия останутся под покровом непроницаемой тайны? малейшая на этот счет нескромность, даже самой избранницы, влечет страшное наказание. Первый ребенок мужского пола, родившийся от царя, становится его наследником..

— А если ребенок умрет?

— Это случай крайне редкий. В таком случае, ему найдут заместителя, так как жрецы знают и никогда не теряют из вида потомство царя.

— А разве жрецы не могут сплутовать и подменить царского сына другим ребенком?.. — с многозначительным видом перебил Ардеа.

— О, нет! За всем этим наблюдает совет магов и никто не отважится обмануть людей, для которых нет ничего тайного. Уверяю вас, Ардеа, что в таком установлении есть много хорошего. Семейные узы и обязанности родства препятствуют во многом свободе действий государя и могут влиять на его чувства справедливости и долга по отношению к его народу. Одинокий, свободный от какого бы то ни было постороннего влияния и поддерживаемый такими же, как и он сам, добросовестными, беспристрастными советниками, царь никогда не постановит несправедливого решения, идущего во вред интересам страны. Столь же осторожно и нелицеприятно будет он взвешивать всякое дело, подносимое ему на утверждение. Закон подчас суров, и необходимо все хорошо обдумать, применяя его; особенно же, если дело идет о человеке бедном и невежественном, которого, раньше чем карать, надобно просветить и поддержать. Наоборот, чем богаче и развитее виновный, тем преступление его возмутительнее, и тем строже он должен быть наказан.

Вечером, беседуя с Сагастосом, Ардеа упомянул о загородной прогулке, дня через два, устраиваемой Нирданой.

— Вам придется, мой друг, отказаться от этой поездки, так как я рассчитываю послезавтра уехать с вами отсюда. Кроме того, я боюсь, как бы ваше присутствие не потревожило покой семьи, гостеприимно приютившей нас.

— Как так! Разве я нарушил в чем-нибудь правила приличия, или какой-либо неизвестный мне обычай? — смущенно спросил князь.

— О, нет! — лукаво улыбнулся Сагастос. — Дело не в этом. Но неужели вы до такой степени слепы и не замечаете, что чересчур заинтересовали своей особой Нирдану, а что этот интерес вызывает дикую ревность со стороны Гери, которого ее отец прочит ей в женихи? Наш отъезд положит конец всем этим недоразумениям. Ведь я не думаю, чтобы вы сами жаждали торжественно ввести в храм эту девочку, как бы она красива ни была.

— Конечно, нет! Я жажду только одного: сохранить свою свободу, и как можно подробней осмотреть прекрасную планету, на которую попал каким-то чудом, тогда как мои родные и друзья считают меня спокойно проживающим в Индии.

— Итак, решено! Завтра мы объявим наше решение, простимся с любезными хозяевами и на рассвете следующего дня двинемся в путь.

Известие о скором отъезде гостей удивило всю семью правителя. Он и его жена старались вежливо удержать их, а щеки Нирданы вспыхнули предательским румянцем, что немало смутило князя. Поэтому он очень обрадовался, услыхав, что Сагастос настоял-таки на своем решении, обещая позже опять приехать к ним; еще более порадовался Ардеа, когда из разговора с хозяином дома выяснилось, что для путешествия лучше всего воспользоваться ночной прохладой, и потому им необходимо выехать в тот же вечер.

После ужина Сагастос и Ардеа сердечно распрощались с семейством правителя и ушли к себе, чтобы переменить костюм и заняться последними приготовлениями.

— Куда же мы теперь едем? — спросил Ардеа, как только они остались одни.

— К ассурам, диким обитателям равнин. Затем мы посетим селенитов. Это — удивительный народ, и я как-нибудь познакомлю вас с интересным преданием о нем.

— Америлла уже рассказала мне кое-что. Селениты, или лунные люди, считают себя потомками Имамона и имеют свою особую организацию. Конечно, я жажду посетить их и думаю, что увижу у них больше интересного, чем у диких ассуров.

— Нет, и у них тоже вы найдете много любопытного. В их стране находятся наши рудники — неистощимый источник нашего богатства. Я рассчитываю показать их вам… Но одевайтесь скорей, Ардеа! Вон ваша одежда лежит на стуле!

Ардеа с любопытством осмотрел короткую тунику, сделанную из мягкой и шелковистой материи, блестевшей, как шелк, и отливавшей, как перламутр.

— Из чего фабрикуется материя? — спросил Ардеа.

— Из стеклянных нитей. Я думаю, что и на вашей Земле должно быть известно это производство. Атарва говорил мне, что у вас есть стекло.

— Да, это правда! Я видел на одной выставке материю из стекла, только по тонкости, мягкости и совершенству работы она далека от этой. Но скажите, надо ли мне также надеть синий плащ и звезду посвящения?

— Не сейчас! Вы наденете их завтра утром, когда мы отправимся к Роху-Цампи, главе племени, которого я предупредил о нашем приезде.

— Стоит ли так наряжаться для этих дикарей.

— Им-то и нужно внушить к себе уважение. Нам необходимо выставить на показ наш ученый сан, так как он не только обеспечивает нам безопасность и всеобщее уважение, но и открывает все двери.

Вице-король проводил Сагастоса и его спутника до самой колесницы, походившей на ту, в которой Ардеа выехал в первый раз; они дружески простились с хозяином дома и быстро достигли противоположного конца города.

Слуга мага, Ники-Цампи, следовал за ним с багажом. Сияющее лицо его свидетельствовало о той радости, какую возбуждала в нем эта поездка на его родину.

Остановились они перед довольно большим зданием.

— Как же мы поедем? Я нигде не вижу воды, — спросил Ардеа.

— А почему вы думаете, что мы непременно будем путешествовать по воде? Мы направляемся теперь в равнины и поедем по железной дороге, — ответил маг, смеясь, при виде смущенного и недоумевающего вида князя.

Они вошли в залу, из которой открывался вход в сводчатый туннель. Спустившись, они очутились на платформе дебаркадера, перед целой линией вагонов, очень похожих на земные. Только вагоны были больше и длинней и разделены на двух или четырехместные купе. Часть вагонов была исключительно предназначена для ассуров; другая — для высших рас.

Сагастос и Ардеа заняли двухместное, роскошно отделанное отделение. Поезд скоро тронулся и быстро помчался без шума и без малейших толчков.

— Теперь мы можем спокойно заснуть на несколько часов, так как до самой столицы ассуров не будет ничего интересного, — сказал Сагастос.

— Если вам, Сагастос, не очень хочется спать, то скажите мне, каким образом могут быть у вас знакомые среди этого варварского народа.

— У меня есть там даже такой, которому я покровительствую. Например, Квили-Цампи, — малый, служивший раньше у меня. Он был гораздо злее Ники-Цампи и, несмотря на все мои усилия его цивилизовать, он не сделался лучше. Недавно я узнал, что он съел свою шестую жену и женился на седьмой; а из своих детей тоже сожрал нескольких.

— Какой ужас! И вы покровительствуете такому чудовищу? Я не понимаю, как седьмая жена согласилась выйти за него замуж.

— Положим, люди дикие и грубые, но Квили-Цампи не первый и не последний, который это делает, а привычка заглушает весь ужас подобных поступков; он пользуется даже особенною благосклонностью своих дам. Как это ни странно, но порок всегда привлекает больше, чем добродетель; то же происходит, по вашим словам, и у вас. Что же касается моего милого Квили-Цампи, то он вполне заслужил мою признательность своей безупречной службой; он — прекрасный слуга!

— Почему бы ему не скушать детей соседа, вместо собственных?

— Потому что строго запрещено есть детей, или кого либо из соседних семей, и это карается смертью.

— Странная логика.

— Почему странная? Чужое добро должно быть свято.

— Почему вы называете всех их "Цампи": Квили-Цампи, Ники-Цампи, Роху-Цампи и т. д. Или это все члены одного и того же семейства?

— Нет, но все ассуры прибавляют к своему имени слово: "Цампи"; это что-то вроде нашего "господин" или "учитель". Засните-ка теперь, у вас такой утомленный вид.

— Я чувствую себя очень хорошо.

— Тем лучше! Но все-таки не следует забывать, что ваше тело сделано из иного теста, чем наше.

Ардеа последовал совету и лег на диван. Масса новых впечатлений, однако, так утомила его, что он тотчас же заснул и притом так крепко, что Сагастосу пришлось затем несколько раз встряхнуть его, чтобы разбудить.

— У вас завидный сон, друг Ардеа! Уж одна подобная способность спать может выдать в вас не "посвященного", — сказал, смеясь, маг.

Князь протер глаза.

— Увы! Как ни приготовлялся я, чтобы быть в состоянии посетить вашу, прекрасную планету, а все не мог совершенно уничтожить свои земные привычки. Впрочем, — весело прибавил он, — я не веду ведь здесь жизнь аскета.

Надев синие плащи и повесив на шею звезды — знаки высшего посвящения, — Сагастос и Ардеа направились к выходу из вокзала.

Они вышли на большую площадь, полную народом и загроможденную различными экипажами. Самый дебаркадер был массивным зданием, украшен колоннами и увенчан двумя тяжелыми четырехугольными башнями, на которых развевались яркие, разноцветные флаги. Стены были тоже облицованы эмалированными кирпичами ярких цветов.

Суетившаяся с озабоченным видом толпа изобиловала самыми разнообразными типами. Здесь были красивые, как Сагастос, черные и желтые люди; последние были столь резкой окраски, что князю невольно пришло в голову сравнение с канарейками.

— Здешнее население состоит из смешанных рас? — спросил он.

— Нет, это все чужеземцы-торговцы, прибывшие сюда со всех концов планеты. Ассуры необыкновенно искусные земледельцы, огородники, садоводы, скотоводы и даже фабриканты. Поэтому все съезжаются для заключения с ними сделок на поставку земледельческих продуктов, скота или фабричных изделий. Дальше в равнинах есть ткацкие фабрики, выделывающие совершенно особенные материи, необыкновенной прочности, которые очень ценятся. Но вот, Ники-Цампи приготовил нам экипаж!

Экипаж представлял из себя длинную повозку, имевшую два места впереди и одно сзади и, кроме того, еще помещение для багажа. Экипаж этот был запряжен тремя большими животными, которые напоминали земных мулов. Они сели и покатили; Сагастос правил.

Город был большой и имел совсем иной тип, чем те города, которые Ардеа видел до сих пор. Архитектура была проще и грубее, а вычурная отделка домов бросалась в глаза своим безвкусием. Как и во всех городах планеты, здесь было изобилие садов и фонтанов.

Выехав из города, они очутились на гладкой дороге, которая широкой лентой извивалась по однообразной равнине. По обеим сторонам росли высокие и густые деревья, и расстилались, теряясь вдали, возделанные поля, на которых мирно паслись многочисленные стада. Местами, среди короткой и жесткой травы, коричневого или темного сине-зеленого цвета, выделялись группы кустов, покрытых яркими белыми или пурпурными цветами.

После двухчасового переезда экипаж остановился перед большим домом, окруженным садом. Круглые колонны, имевшие вместо капители лепные изображения человеческих голов с характерными чертами ассуров, поддерживали портик. Крытая галерея вела на террасу перед входом в дом.

На этой террасе, в ожидании гостей, собралась вся семья. Впереди всех стоял Роху-Цампи и его жена, с металлическими блюдами в руках. На одном из блюд стояли два кубка с какой-то бледно-розовой жидкостью, по-видимому вином; а на другом — лежал не то хлеб, не то сахарное тесто, которое Ардеа уже пробовал не раз; вкусом оно напоминало мед. За хозяевами дома толпились дети и слуги.

Сагастос любезно ответил на глубокие поклоны хозяев дома, в изысканных словах выражавших радость видеть под своей кровлей двух представителей божественной мудрости. Затем маг, а за ним и Ардеа выпили по кубку и отведали хлеба и меда.

По окончании этой церемонии Роху-Цампи провел гостей в сад, где в тени деревьев стоял накрытый вышитой скатертью стол. Дети бежали впереди с корзинками в руках и бросали под ноги гостям золотистые зерна.

За стол сели только хозяин дома, его жена и оба гостя; прислуживали им дети и слуги. Обед был обильный и состоял из мясных блюд, но посвященным особо подавали овощи, розовую жидкость, оказавшуюся молоком, плоды и пирожки.

После обеда гостей пригласили в дом, где все было просто, но безвкусно, хотя и прочно, а сверх того отличалось безупречной чистотой. Было только необходимое, при полном отсутствии произведений искусства, или какого-либо предмета роскоши.

"Если ассуры и богаты, — подумал Ардеа, — то, очевидно, и бережливы".

Провели их прямо к двери, над которой висела картина, изображавшая хозяев дома, приветствовавших гостя, который обращен был спиной к зрителю; это указывало, что комната предназначалась для приема приезжающих.

Отворив дверь, Роху-Цампи попросил гостей войти и считать себя здесь, как у себя дома. Потом он скромно удалился, а Ардеа стал осматривать свое новое помещение.

Комната была большая и окнами своими, задрапированными полосатой, — черное с красным, — материей, выходила в сад. Стены были выкрашены темной краской и украшены живописью, изображавшей цветы и животных. В углу стояла печь, сложенная из красивых, эмалированных кирпичей. К стене был приделан металлический таз с маленьким фонтаном для мытья.

Стол и стулья были деревянные, довольно простой и грубой работы. Две низких и широких кровати были покрыты толстыми и мягкими одеялами. На них лежали подушки в полосатых наволочках.

Около каждой кровати было по высокому подсвечнику, вроде тех, какие мы видим в наших церквах, со вставленными в них толстыми красными свечами. На столе, посреди комнаты, стояла большая амфора с вином и два кубка.

— Мы здесь отдохнем немного, а потом я покажу вам храм. Это самое главное святилище ассуров.

— И оно стоит одиноко в равнине?

— Да нет же, Ардеа! Мы находимся в предместье большого города, который скрыт от нас холмами. Если вы хороший ходок, то мы пойдем пешком.

— Конечно! Я с удовольствием прогуляюсь.

Отдохнув около часу, наши путники вышли из дома. Сагастос хорошо все знал, казалось, и не нуждался в проводнике. Прямым путем, на половину сокращавшим расстояние, они вышли на главную улицу города.

Каждый из перекрестков представлял площадь, и на каждой из площадей были устроены рынки, заваленные самыми разнообразными продуктами. На рынках двигалась толпа всевозможных типов. Одни сидели и рассуждали с ассурами о делах; другие подписывали торговые сделки.

Повсюду царила лихорадочная деятельность; мужчины и женщины шныряли с озабоченным видом. В общей массе, женщины ассуров были некрасивы. Рослые, дородные, с резкими чертами лица и маленькими бесцветными глазами, они производили неприятное впечатление; но, вглядываясь ближе в эти грубые энергичные фигуры, можно было; встретить и кроткие лица, с добрыми серыми глазами. Носили они разноцветные, короткие юбки, темные плащи и остроконечные шляпы.

Пройдя через весь город, Сагастос свернул в аллею, обсаженную такими густыми деревьям, что в ней царил полумрак. В конце аллеи находился портик, сложенный из черного камня, через который они вошли на большой двор.

Храм представлял из себя громадное здание, выстроенное тоже из черного, блестящего камня. Широкая лестница, в двадцать ступеней, вела на паперть с двумя толстыми колоннами по бокам. В тени, над входом, фосфорически светилась пентаграмма; по обе стороны, в двух громадных каменных вазах, горели благовония и смолистые травы, тщательно возобновляемые двумя жрицам^, в длинных, красных одеждах.

Редкие богомольцы, преимущественно женщины, входили и выходили из храма. Вслед за небольшой группой молящихся вошли внутрь и наши путешественники.

Громадный храм был почти пуст. В глубине виднелась красная завеса, перед которой высился каменный жертвенник, а на нем стоял металлический сосуд. Вокруг жертвенника, на каменном полу, лежали крепко связанные животные. Жрецы и жрицы, вооруженные длинными ножами, по очереди прикалывали их и собирали парную кровь в большие сосуды, а служители вытаскивали затем убитых животных на смежный двор.

Тяжелый, острый и отвратительно удушливый запах стоял в храме. Откуда-то доносился глухой грохот.

Если бы мы не были посвященными, то обязаны были бы также принести какое-нибудь животное в жертву, — заметил Сагастос. — Следите за тем, что происходит, это — погребальный обряд.

Они подошли к жертвеннику, и Ардеа увидел, что присутствующие, взяв по сосуду с парной кровью, преклонили колена перед завесой, и затянули какую-то протяжную, однозвучную молитву. Едва замерли последние звуки пения, как из-за завесы грянула музыка. Пел многочисленный хор под звуки музыкальных инструментов. В общем, мелодия не лишена была величия; но минутами она становилась до такой степени дикой, слышались такие раздирающие звуки, что потрясала каждый фибр слушателя, вызывая почти физическую боль.

Вдруг сверкнула яркая молния, и под сводами прокатился страшный удар грома, заглушивший музыку. При бледно-зеленоватом свете молнии видно было, что завеса быстро распахнулась и открыла колоссальную статую человека, сидящего на четырехгранном троне. Руками своими, похожими на когти, он раздирал, казалось, трепетавшее человеческое сердце; а за его плечами видны были большие зубчатыя, как у летучей мыши, крылья; голову статуи окружал сноп красных, как кровь, лучей. Вокруг стояли жрецы в длинном черном одеянии, с венками из красных цветов на голове, и жрицы с золочеными лирами в руках. Лицо статуи, с красными, как раскаленный металл, глазами, было поистине ужасно. В ногах идола был устроен другой каменный жертвенник, на котором пылал большой огонь.

Теперь Ардея понял также и причину постоянного грохота, которого он никак не мог раньше объяснить. В подражание храму Имамона и здесь был водопад, но всей картине не доставало величия, подавлявшего зрителя в храме великого бога. Ленивые воды, низвергавшиеся в какую-то бездну за статуей Ассуры, были синего, как сапфир, цвета.

Все присутствующие, с чашами в руках, подходили к жертвеннику и выливали кровь на огонь, и пламя с треском взвивалось столбом, озаряя все вокруг багровым светом. Из средины огня взвивался иссиня-черный, испещренный желтыми пятнами, дым, в клубах которого показались воздушные и неясные человеческие образы. Присутствующие узнали, должно быть, в этих смутных очертаниях своих знакомых и родных, так как с криками и рыданиями протягивали руки к этим видениям.

Ардеа почувствовал, что холодная дрожь пробежала по телу, и голова закружилась.

— Уйдемте! Этот запах и зрелище ужасны! — пробормотал он.

Сагастос взял его под руку.

— Будьте мужественны и, главное, не выказывайте ни слабости, ни отвращения! Это очень опасно и может вызвать взрыв гнева у этих дикарей. Смотрите лучше на поток, который они называют "потоком спасения". Души умерших, освобожденные принесением за них кровавых жертв, погружаются в его очистительные волны.

Князь почти машинально взглянул на пенящиеся воды и вдруг на синем фоне потока увидел человеческие образы, которые исчезали в бездне. Верующие испускали радостные крики, а музыка начала снова греметь под аккомпанемент рева потока.

Оглушенный этим музыкальным ураганом, перед которым отрывки самых диких произведений Рихарда Вагнера показались бы гармоничным рокотом, и задыхаясь от одуряющего запаха крови, Ардеа, шатаясь, вышел из храма.

На чистом воздухе вздох облегчения вырвался из его груди.

— О! Что за ужасный культ! — пробормотал он.

— Культ низшей расы. Но я вижу, что вы слишком взволнованы, чтобы продолжать наш осмотр, — сказал Сагастос. — Поэтому лучше вернемся домой и отдохнем.

Загрузка...