На поверхности

На поверхности

Вот уже второй день мы находимся на поверхности единственной планетки, вращающейся вокруг Бетельгейзе. И находимся на ней в странно-прямом смысле этого выражения. Джек (Джек — мой напарник. Англичанин.) в одних джинсах, с отрешенным видом валяется со вчерашнего вечера возле корабля. А я все еще вожусь с буром на что-то надеясь. И знаете, я уже не понимаю, что я здесь делаю. Мне отлично жилось на земле. Богатые родители, толпы влюбленных девушек. Я мог бы стать классным юристом. Или журналистом. Нет же. Мне приспичило стать астронавтом-первопроходчиком. Видимо, сказалась юношеская любовь ко всяким там приключенческим романам.

В школе астронавтов нас, конечно, предупреждали, что мы можем столкнуться с чем-нибудь необычным и загадочным. С недружелюбными и непонятными формами жизни, например. Или с небольшими отклонениями от законов Земной физики. Короче, с так называемыми исключениями из правил. Редкими исключениями. Редкими, потому что эти уроды ученые, видите ли, считают, что в нашей галактике все подчиняется тем же правилам, что действуют в солнечной системе. Сволочи! Могли бы и получше пошевелить мозгами, чтобы предусмотреть что-нибудь эдакое.

То эдакое, с которым мы столкнулись. Дело в том, что у этой чертовой планеты нет ничего, кроме поверхности. Да, вот такая петрушка. Ничего, кроме ровной, гладкой, сраной поверхности. Ни одного углубления или отверстия. Да что там отверстия. Ни одной царапинки. Голимый бильярдный шар.

Впрочем, и это не верно. В бильярдном шаре есть что-то внутри, правильно? А у этой планеты под поверхностью нет ничего. Абсолютно ничего.

Вы спросите, зачем мы вообще на нее прилетели? К сожалению, в Млечном пути так мало планет, что выбирать не приходится. Да и кто знал, что этот шарик окажется с такими прибамбасами.

Уже сразу после приземления, нам с Джеком показалось странным, что на поверхности планеты не осталось ни каких следов от реактивных турбин, которые мы включили для торможения, сразу же, как вошли в атмосферу. И еще, нас удивил внешний вид планеты. Ровная до чертиков. Ни гор, ни впадин. Хотя, на этот счет мы особо не заморачивались. Решили, что приземлились в местной пустыне. А вот насчет следов от турбин…

Я помню, как Джек напряженно, на ломаном русском произнес:

— Здесь что-то не так, капитан. Ей-богу не так.

Я и сам почувствовал, что не так. Но надо было делать свою работу. Надо было приниматься за исследование планеты.

Около часа мы потратили на изучение местной атмосферы. Ни черта необычного. Почти как Земная. Пару часов монтировали оборудование для бурения. А потом… а потом, до самого захода Бетельгейзе, мы просидели, глядя, как идиоты, на мониторы компьютеров. Все компьютеры абсолютно серьезно показывали, что бура под поверхностью нет.

Но мы своими глазами видели, как бур уходит в поверхность! А по всем показаниям, там, под поверхностью, его не было.

В попытках понять данную странность, мы здорово пополомали мозги. К вечеру они, видимо исчерпав свой потенциал, отказались понимать что-либо вообще. Тогда мы бросили все к чертовой матери и решили поужинать. Джек сбегал в корабль за тюбиками со жратвой, которые мы не полностью опустошили утром, когда изучали атмосферу, и устроившись поудобней на гладкой поверхности, мы собрались с горя объесться.

И вот тут я испугался. Да и Джек, я думаю, тоже. В тюбиках ничего не было. Они были абсолютно пустыми! Я не знаю, как Джеку, но мне в голову сразу пришла, с одной стороны идиотская, а с другой стороны, достаточно обоснованная и пугающая мысль. Я резко обернулся в сторону корабля. Поздно! Джек закрыл люк.

И вот он со вчерашнего вечера безучастно лежит в одних джинсах возле корабля и отрешенно смотрит в небо. Со мною не разговаривает, считая, что он того не достоин. Что это из-за него мы попали в такую заварушку. И если бы его не дернуло закрыть люк, который оставался открытым с самого приземления…

Я пытался его убедить, что это не так. Что он ни в чем не виноват. Что если бы он не закрыл люк теперь, нам бы все равно пришлось его закрывать при отлете. Но Джек ничего не хочет слушать. Он закрывает уши руками. А на этой планете это ой-как опасно.

Поэтому я уже часа два не беспокою его, а плюнув на бур, молча сижу и пишу эту записку. Конечно, данное занятие довольно глупое, но ведь надо чем-то заниматься, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума. И я уже подумываю, а не положить ли мне ее в герметичный контейнер? Ха-ха.

Здесь вот какая петрушка-то. Хотя, конечно, это всего лишь версия, но мне думается (да и Джеку тоже), что здешняя атмосфера то ли боится герметически закрытых пространств, то ли просто недолюбливает сложно организованную материю. Вот поэтому я думаю, а не живая ли она? Хотя, это к делу не относится. А относится вот что. Как только пространство, в которое проникла местная атмосфера, полностью герметизируется, все, что находилось внутри, исчезает. Словно распадается на атомы. Или куда-то переносится. На какую-нибудь мусорку на краю Вселенной. Ха — ха. Звучит, конечно, глупо, но я, черт возьми, не знаю, как сказать об этом не глупо. Да и вообще не уверен, правильно ли мы с Джеком все поняли?

Но я своими глазами видел — когда мы открыли люк корабля, внутри ничего не было. И знаете, что я думаю?

Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я с большим удовольствием набью морды всем уродам ученым, которые что-то там вякают про общие правила для всей галактики.

А если не выберемся… Хм, да отсюда просто невозможно выбраться!

Что ж. Смерти от жажды я предпочту другую.

Закрою глаза, уши, ноздри…