Мы в дальней разлуке

Глава 3. Этот жестокий, жестокий мир

Девочка, скрючившись и держась руками за прутья, сидела в углу обезьянника. На её лице отчаяние сменялось надеждой. Но Таша не предавалась унынию, череда унижения и испытаний за прошедшую ночь не сломили её боевой дух. Ей надо бы во все глаза смотреть на новый мир, открывшийся перед ней, мир удивительный и непонятный. Но обстоятельства, при которых она оказалась в будущем, не располагали к веселью. Словом, всё было очень сложно. Наташа сидела и, несмотря на слипающиеся глаза, пыталась разобраться в несообразностях, которых было очень много.

Самая главная странность заключалась в дате. Пока не находился ответ, почему временной разрыв составил девяносто девять лет. Почему не сто? И не пятьдесят? И не девяносто восемь. А день? Было бы хоть немного понятно, окажись она в этот же день, но спустя девяносто девять лет. А тринадцатое августа вообще ни о чём девушке не говорило. Хоть бы в том году была какая-нибудь дата, за которую можно было бы зацепиться, но ничего из истории двадцать первого века Наташе известно не было. Судя по Наташиным наблюдениям ничего экстраординарного в тринадцатом августа не было, не считая того, что это «чёртова дюжина». Но мысли о чертовщине Наташа отогнала прочь Ещё чего не хватало, осталось только мистику приплести!

Череда странных событий и унижений началась с нелепой сцены в квартире. Она ничего не смогла объяснить оскорблённой, злой как фурия, жене. Ревность застит глаза, Таша об этом теперь знала не понаслышке. Тем более, что муженёк, видно, ходок ещё тот. Потом Господь прислал на её голову двух идиотов-полицейских, причём молодой бросал в её сторону столь сальные взгляды, что она всё время себя ощущала не в своей тарелке. Наташа готова была укусить нахала, когда он под видом обыска бесцеремонно её бесцеремонно облапал. Когда выводили из дома, ей удалось на миг охватить взглядом картину: впереди за сенью вековых лип голубели Патриаршие пруды. Оглянувшись назад, она на месте своего знакомого особняка увидела огромный многоквартирный дом аж в семь этажей, их которого они только что вышли. Это было действительно то самое место, где прежде стоял их особнячок, и девушка немного успокоилась. Ну да, всё верно, столько лет ведь прошло.

Но в следующий миг внимание девушки переключилось на чудесную самодвижущую тележку, к которой её подвели. В том, что это был автомобиль, сомнений не возникало. В прошлой жизни Наташа видела автомобили и даже каталась на нём, но то каплеобразное чудо с мягкими обводами корпуса, стоящее сейчас перед ней, имело немного сходства с угловатым, блестящим, с хромированными дверными ручками, автомобилем князя. Казалась, что всё в машине было предельно функционально, всё подчинено одной цели — езде. Никакой роскоши, никакого богатства отделки, того, что было в избытке в автомобиле князя. Молодой полицейский с наглыми глазами дернул за незаметную утопленную в дверь ручку, и та тихо и плавно открылась. Девушка хотела сама, без посторонней помощи залезть в салон машины. Но рука наглеца грубо легла на её голову, силой пригнула и принялась бесцеремонно заталкивать её вовнутрь. Девушке пришлось просунуть голову вперёд и садиться, встав коленками на заднее сиденье. В сей момент развязный тип в полицейской форме внезапно просунул руку ей между ног и потеребил в самом интимном месте. Так с Ташей прежде никто и никогда не поступал! Девушка буквально задохнулась от возмущения и попыталась влепить наглецу пощёчину. Но, забыв, что руки скованы наручниками, оторвала их обе от сиденья и, лишившись упора, больно уткнулась лицом в него лицом. При падении она опозорилась ещё больше: задрался халатик, и без того короткий, выставив на всеобщее обозрение всё, что у неё располагалось ниже пояса. Как она ненавидела в этот момент этого типа с наглыми сальными глазами, который хохотал над её конфузом аки жеребец. Пунцовая от негодования и унижения, она кое-как забралась на сиденье.

Ощущение позора было столь остро, что первое время Наташа и думать ни о чём не могла, а только сидела с закрытыми глазами, переживая своё унижение, да старалась восстановить учащённое дыхание. Ну и пусть старший ему сейчас выговаривает за дверью автомобиля, ей то что до того? Он — ВИДЕЛ, то, что предназначено не для его бесстыжих глаз, он ЩУПАЛ то, к чему никто не имеет права прикасаться без её разрешения! Неужели её первые шаги в этом мире должны сопровождаться с НАСИЛИЕМ над ней? Обида была столь велика, что даже заглушила саднящую боль от удара лицом об обшивку сиденья. Собственно, а откуда такая иллюзия, что в будущем живут только анегелоподобные личности? Прогресс прогрессом, а люди всегда остаются людьми. Жаль только, что с тех пор, когда она возникла в этом мире, на её пути встретились пока одни лишь отвратительные типы. Ладно, посмотрим, что будет потом, ведь ей выпал уникальный шанс краешком глаза заглянуть в будущий мир. Рассудив подобным образом, девушка открыла глаза и снова обрела способность ощущать реальность. Жизненных сил у Таши было много, не на одну подобную ситуацию.

Оказалась, что пока она переживала за свою поруганную девичью честь, машина тронулась с места, и они уже едут. Почти неслышно урчал двигатель, на сиденье было мягко и не ощущалось никакой тряски. А ведь после памятной автомобильной прогулки по Москве с неудавшимся женишком у Наташи болело седалище от тряской езды по московским мостовым, вымощенным булыжником, словно она весь день в седле провела. Наташа выглянула в окно: мимо больших зданий из стекла и бетона по ровной дороге то и дело сновали такие же каплеобразные автомобили со сглаженными корпусами и светили фарами. Скорость была столь невероятно высокой, что она не успевала все рассмотреть. Улицы были прекрасно освещены и, несмотря на ночь, было довольно светло. На перекрёстках машины останавливались, подчиняясь сигналам странного трёхглазого разноцветного прибора, наподобие железнодорожного семафора. После нескольких остановок, девушка догадалась о сути команд, которые подаёт прибор, и сочла это вполне разумным.

О столь ровном и бесшумном дорожном покрытии, заменившее привычные ей булыжные мостовые, Наташе и гадать не пришлось. Она знала, что это асфальт. Гимназия, хоть и давала преимущественно гуманитарные дисциплины, но естественные знания вдалбливались в головы гимназисток тоже весьма изрядно. Тем более, что при изучении истории родного края им все уши прожужжали, что первый в России асфальтный завод построен в их губернии. Добывали асфальт у подножия Жигулей, на узком перешейке между Волгой и Усой, возле Сызрани. В памяти всплыло и имя инженера, первого наладившего производство асфальта — Иван Буттац. Он же для добычи асфальта приобрёл первые четыре паровых экскаватора. Впрочем, как заметила Наталка ещё при выходе из дома, тротуары по-прежнему были вымощены брусчаткой.

Людей она видела по дороге немного. Всё-таки сумерки — не то время суток, когда есть возможность пристального разглядывания людей на улице. Однако, те кого она видела, были одеты весьма фривольно, если не сказать фантасмогорично. Хотя халат, короткий и тонкий до прозрачности, который был на ней, говорил о многом. Внезапно Таша поймала себя на мысли, что упрощение нравов, возможно, было столь глубоко, что обращение с ней полицейского, которое она сочла унизительным, было нормой у здешних обитателей. Девушка лишь поёжилась от этой мысли: не хватало ещё, чтобы всякий встреченный хватал её за промежность. Нет уж, увольте! Хотя, пока что этот дурак был единственным, кто вёл себя подобным образом, старший был вполне корректен. Да и тот слизняк, что на квартире, только глазами ел, не позволяя распускать руки.

Пока Таша размышляла, подъехали к зданию, на котором висела табличка:

Казалось, полиция готовилась к длительной осаде: узкие бронированные оконца с бойницами при входе, обилие железных решёток, тяжёлая металлическая дверь. За дверью оказалось большое фойе с сиденьями по краям. Напротив двери — ряд продолговатых застеклённых окошек с надписью «Дежурная часть». Наискосок в нише располагалась натуральная железная клетка. Большая, как для диких зверей в зоопарке. Только содержались в клетке не звери — люди. Вернее несколько ярко накрашенных девиц с прискорбно малым количеством одежды на теле, немногим больше, чем на самой Наташе.

Когда её подвели к клетке, и вышедший из дежурки полицейский принялся греметь ключами, Наталка поняла, что и ей суждено стать одним из экземпляров этого зверинца. Старший её «почётного эскорта» тоже достал миниатюрные ключики и принялся сосредоточенно копаться ими в кандалах, которые по злой иронии именовались браслетами. Как только отёкшие руки снова почувствовали свободу, девушка исхитрилась развернуться и влепить молодому нахалу звонкую оплеуху.

Глаза полицейского сузились от злости, и он, Наталья готова была поклясться, готов был ударить её в ответ. Но старшой взяв его за руки веско и с нажимом сказал:

— Не надо!

— Нет! Ну, ты видел? Видел? — кипятился, впрочем уже без прежнего рвения, наглец в полицейской форме. — Это же нападение на полицейского!

— И поделом тебе. Не будешь руки совать, куда не нужно. — сказал старшой. — Ты забыл, нам её просто сдать надо от греха подальше. Давай, засовывай её в обезьянник.

Заходя в камеру временно задержанных, Наташа отметила, что не ошиблась, сравнив её со звериной клеткой: то, что в её мире называлось кутузкой, на местном жаргоне именуется обезьянником. Девушка ещё не догадывалась, что в клетке её ожидает маленький культурный шок.

В обезьяннике, кроме Таши, находилось десятка полтора девиц. Вид их вызвал оторопь у девушки. Она предполагала, что тенденции женской моды ведут к упрощению одежды и её укорачиванию. Но чтобы настолько! В мире, которой она оставила, наиболее смелые женщины уже начали отказываться от корсетов, да и многие девицы их уже не носили, заменяя широким лифом. Наташа, к примеру, хоть мама и настаивала, тоже не любила и не носила корсетов, считая их лишними, и отдавая предпочтение Büstenhalter, замечательному изобретению немецкой школы гигиены. Корсеты явно отходили в прошлое и большинство Наташиных товарок по гимназии, с тех пор как у них вообще стало что-то расти на груди, надели бюстгальтеры. Во-первых это было полезно для здоровья, ведь немецкая школа гигиены пропагандировала здоровый образ жизни, а корсеты уродовали скелет и затрудняли дыхание. Во-вторых, это было современно и удобно. А в третьих — демократично, ибо простолюдинки вообще не знали никаких средств поддержки груди. У большинства девиц, которые соседствовали с Наташей в камере, не было не только корсетов, но и бюстгальтеров. Девушка могла поклясться, что под тонкими миниатюрными маечками и такими же несерьёзными блузками у них не было НИЧЕГО! У некоторых даже проглядывали сквозь ткань темнеющие торчащие соски. Некоторые майки держались лишь на тонюсеньких бретельках, обнажая шею, плечи и верхнюю часть груди. Décolleté — вспомнила Наташа. Внизу всё тоже было очень плохо: если в её времени юбка короче щиколоток уже считалась вызовом общественной морали (девочек это не касалось), чем охотно пользовались различного рода бунтарки, то здесь же… Короткий японский халатик, который здесь называли кимоно, девушка посчитала домашней экстравагантной одеждой, но, оказывается, так ходили здесь практически все. На некоторых девушках были короткие штаны, называемые смешным английским словом shorts. В мире Наташи она считалась мужской спортивной одеждой. Некоторые shorts были свободными и широкими, другие короткими и облегающими, открывающими ягодицы настолько, что было непонятно, где же находятся трусы и панталоны. Столь же разнообразны были юбки: кроткие и подлиннее, с поясом и на резинке, узкие и вразлёт, ровные и с плиссированные. На двух девушках были надеты короткие платья, облегающие и подчёркивающие фигуру. На вид большинство одежды было из незнакомых Таше тканей, что, впрочем, не особенно удивило девушку: почти за сто лет произойти могло многое, и наверняка были открыты новые материалы. Накрашены были девицы сверх всякой меры. Но Наталка, по своей молодости никогда не знавшая, что такое макияж, нашла в этом даже определённую красоту и шарм.

Столь же примечательна была форма правоохранителей. Вместо мундиров — простые рубашки с поясом, открытым воротником и короткими рукавами. Никаких шаровар с широкими лампасами, заправленными в сапоги, на современных полицейских были обычные брюки с узким красным лампасом и туфлями. Другие полицейские, наверное, квартальные и околоточные, были одеты в другую форму: серые куртку и шаровары, заправленные в огромные английские ботинки. На широком поясе у них висели кобура с револьвером и длинная палка-дубинка. И никаких шашек и сабель на боку. Различались и головные уборы: у одних высокие фуражки, у других — странного вида кепки. Как могла заметить девушка, некоторые полицейские были вооружены необычного вида ружьями с коротким стволом и без приклада. Впрочем, присмотревшись, Наталья приклад обнаружила — откидывающийся. «Очень удобно и рационально». — подумала она.

— Прикинь, подруга, — обратилась одна из сидящих девиц другой. — Ещё одну шалашовку привезли. Эй, ты!

— Вы меня? — уточнила Наташа.

— Тебя, тебя, а кого же! — ответила девица и захохотала. — А чё так одета? С чела стащили и даже одеться не дали?

— А чел, это кто?

— Во, даёт! — восхитилась другая собеседница и переспросила. — С клиента, что ли сняли?

На сей раз Таша поняла, о чём идёт речь, а также догадалась, что перед ней девицы лёгкого поведения. Теперь стала понятна их фривольность в одежде. Если слово «чел» ясно — человек, мужчина, то значение слова «прикинь» ещё стоило обмозговать.

— Да нет, я не ваша. — поспешила уточнить она. — Я по другому делу, по взлому квартиры.

— По уголовке значит? — удивительно, но в голосе собеседницы прорезались нотки уважения.

— А долго нас держать здесь будут? — решилась спросить в свою очередь Наташа.

— Тебя — не знаю, скорее всего, ты здесь надолго подруга. А мы — сейчас отсосём и отпустят.

— А что сосать-то? Может и я… — не успела она договорить и пожалела об этом — последние её слова утонули в хохоте.

Хохотал весь обезьянник. В окно дежурной части отчаянно застучали, а стоявший неподалёку полицейский с силой стукнул дубинкой по прутьям камеры:

— А ну, заткнулись, шалавы!

— Не поможет. — давясь от смеха сообщила ещё одна путана. — Во, прикол, запомнить надо! Тебе, если ты по-уголовке, соси не соси — не поможет. Странная ты, однако.

— Чё ржете? — оборвала смех стоящая у самой решётки совсем молоденькая проститутка, почти девочка. — Хоть она и приколистка, но здорово зазвездила ментяре, уважаю.

Ташаа инстинктивно потянулась к девчушке, уж больно приятно и располагающе она выглядела, но не успела. Как не успела уточнить, что такое «прикол», «зазвездила», и кто такой «ментяра»: открылся замок, и конвоир вывел её из кутузки.

— Эй! — окликнула Наташу молодая проститутка. — Не знаю, как там тебя, у тебя из одежды кроме кимоно есть что-нибудь?

— Нет! — сгорая от стыда, промямлила Таша.

— Сержант! — крикнула девица Наташиному конвоиру. — Скажи дежурному, что в моей сумочке запасные колготки лежат. Отдай их девушке.

Сержант сделал вид, что ничего не слышал и повёл её по коридору вглубь отделения.

Пока Наташу вели по длинному коридору, она отдалась размышлениям. Хоть и с опозданием, но она стала смутно догадываться, что нужно было сделать девицам, чтобы выйти отсюда. Её передёрнуло от отвращения: не то, чтобы она не знала о таком древнем способе, просто она не представляла себе, как можно было делать ЭТО незнакомому мужчине? Фу, какая гадость! Смущало и другое обстоятельство: авторитет полиции в её времени был ниже некуда, разные там служили люди, могли и по лицу съездить и в голоде продержать. Но, чтобы такое! Это наводило на кое-какие мысли о состоянии общественной морали в начале двадцать первого века. Она вспомнила хохочущую харю молодого полицейского, когда он залез под халат и ещё один кирпичик лёг в основании её мнения об обществе, в которое девушка волей судьбы попала.

На допросе девушка смогла продержаться уверено. Хоть следователь и оказался таким проницательным, в отличие от этих дуболомов-полицейских, Наталке удалось сохранить своё инкогнито. Но то, что девушка услышала, повергло её в уныние: она-то думала, что, наконец, наступит финал этой бесконечной ночи, а оказалось, что её мучениям предстоит продлиться бесконечно. Хоть с этим уже надоевшими рожами придётся расстаться. Однако, рано радовалась — не успели они выйти из кабинета, как пришёл очередной вызов, и опера, которые в отличие от остальных полицейских, были в цивильном, мгновенно испарились. Пришлось Наташе путешествовать со старыми знакомыми.

Было ещё одно неудобство: организм буквально вопил о необходимости посещения одного интимного места. Но загвоздка была в том, что она не знала, как об этом спросить. Наконец, преодолев смущение, ибо терпеть дальше не было мочи, девушка раскрыла рот:

— Товарищи полицейские! — она долго выбирала, как обратиться к сопровождающим, по-видимому здесь к нижним чинам обращаются также, как и к высшим, одинаково, по-товарищески. — Мне бы это, как его, — она замялась, но, в конце концов, выпалила, — Посетить дамскую комнату надо.

Судя по их удивлённым физиономиям, она поняла, что ляпнула что-то не то. Старшина догадался первым:

— Конечно, сейчас проведём.

Её подвели к двум одинаковым дверям, на одной из которых висело небольшое изображение малыша, пускающего струйку в горшок. На другой двери курчавый малыш сидел на горшке. «Оригинально!» — подумала девушка: «Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: которая комната здесь дамская, в какая — мужская». К тому, что в этом времени открытыми являются многие вещи, бывшие прежде табу, она уже начинала привыкать. Тем более, что там, откуда она пришла, считалось, что освобождение общества должно было идти в ногу с освобождением личности от условностей, со свободой в отношениях. «Видимо, доосвобождались». — с иронией подумала Таша, пока более молодой полицейский зачем-то зашёл в дамскую комнату. Почти сразу он вышел:

— Можно! Сортир свободен. — и, выходя, сделал приглашающий жест рукой.

В туалете ничего необычного не было, туалет, как туалет: несколько кабинок и несколько умывальников. У них, в гимназии, был такой же. Разве что, сливной бачок располагался не вверху, а внизу. И для слива воды использовалась не цепочка, а кнопочка, которую надо было нажимать. Удобно. Пол и стены выложены плиткой. Изменилась форма и размеры рукомойника, а кран был оборудован рычажком вместо вентиля. При нажатии рычажка в одну сторону лилась холодная вода, в другую — горячая. Здорово! В гимназии краника с горячей водой вообще не было, и классные дамы заставляли девочек умываться холодной водой в любое время года. На рукомойнике вместо мыла стояли прозрачные бутылочки розовой приятно пахнущей субстанцией. На горлышке бутылки, состоящей, кстати, не из стекла, а из странного гнущегося материала, тоже была кнопка и сосок. Наученная опытом Таша нажала на кнопку и выдавила себе на ладонь несколько капель розовой жидкости. Понюхала. На язык пробовать не стала (ещё чего!), хотя густая жидкость вкусно пахла смесью лимона и земляники. Стала смывать вязкую жидкость с руки но она вдруг начала расти в объёме и пениться. Жидкое мыло? Пожалуй!

Несколько позже, в дежурной части, Наташа узнала, смысл выражения «откатать пальчики». Это оказалось обыкновенной дактилоскопией. То есть не совсем обыкновенной, в Наташином времени, в начале двадцатого века, идентификация личности по отпечаткам пальцев, только начала победное шествие по миру, вытесняя привычный бертильонаж. Девушка знала, что с 1906 года этот способ стал применяться в России. Лишь одна Франция, из чувства патриотического упрямства, дольше всех отвергала дактилоскопию, иррационально следуя устаревшей методике своего соотечественника Адольфа Бертильона. Но в 1911 году, когда из Лувра похитили знаменитую Джоконду, сдалась и она. Однако, после этой процедуры Наташе опять пришлось тащиться в туалет — отмывать измазанные руки. Тщательно оттирая плохо смывающуюся краску, девушка мимоходом взглянула в зеркало. Бессонная ночь и переживания наложили отпечаток на её внешность в виде тёмных кругов под глазами, но в остальном своим видом девушка была вполне удовлетворена и, несмотря на усталость, держала глаза широко открытыми. Мало кто из её современников мог похвастаться таким количеством увиденных чудес!

Один длинный пульт со множеством телефонов, тумблеров и индикаторов в дежурке чего стоил! Над пультом стоял ряд квадратных коробок, на передней стороне которых светились, неизвестно откуда выплыло из глубин сознания это слово, экраны? Ну да, экраны, как в синематографе, только не на всю сцену, а маленькие. При взгляде на них девушка замерла: на одном она увидела коридор, по которому она только что шла, на другом висело изображение обезьянника, третий показывал улицу со стороны входа в отделение. Это ли не чудо чудное, диво дивное? Вот на экране пошевелилась и что-то стала рассказывать другим та девушка, что предлагала ей какие-то колготки, на другом экране по коридору в туалетную комнату прошел давешний следователь, затем вышел и направился ко входу. Переключив внимание не следующий экран, девушка увидела, что следователь с целой группой полицейских садится в странного вида большую, отдалённо похожую на пилюлю машину. Ба, да это всё происходит в режиме реального времени!

— Девушка! Девушка! — Наташа оторвала взгляд от экранов и только сейчас обнаружила, что к ней обращается молодой полицейский. — Ехать надо, до утра не успеем. Вы что, мониторов никогда не видели? А то смотрите так, что дыру на них прожжете.

У криминалистов, в лаборатории — новые унижения, но и новые впечатления и, главное, — новый друг. Криминалистом в ту ночь дежурила строгого вида женщина в очках с необыкновенно толстыми линзами и собранным вверху головы пучком волос. Волосы дамы были крашенными, как почти у всех женщин в этом мире, насколько могла судить Наташа. Но в данном случае краска была вполне оправдана — девушка подозревала, что тем самым дама скрывала рано начавшие седеть пряди. «Старая дева!» — безошибочно определила Таша. Из-под полы расстёгнутого белого халата выглядывали коротковатые полные ноги в штанах синего цвета. Штаны до неприличия туго обтягивали полные бёдра и ягодицы дамы. На то, что это были именно штаны, а не брюки, указывало отсутствие стрелок на штанинах, но, когда женщина подняла руки, на штанах обнаружился пояс. Так штаны или брюки? Наташа окончательно запуталась. Швы этих странных штанов были нарочито грубыми, выделяющимися, что противоречило всем правилам швейного мастерства. Тем более, что швы прошиты были жёлтыми нитками. Словно мастер специально хотел сделать их как можно более заметными. Странный портной! А их в гимназии учили, что искусство швеи в том и состоит, чтобы её работа была заметна как можно меньше.

Несмотря на летний зной, в помещении было прохладно — на стене старательно дул холодный воздух кондиционер. Наташа с некоторой гордостью отметила, что уже знает, что это за прибор. С кондиционером она уже встречалась в злополучной квартире того дома, что возник на месте усадьбы Воиновых, этими приборами были напичканы кабинеты в полицейском участке. Девушка слышала, как дежурный сказал своему помощнику:

— Серёга, убавь кондиционер, если не хочешь, чтобы нас всех продуло.

После чего все деятельно принялись искать пульт, забыв про девушку, стоявшую с поднятыми на уровень груди ладонями, вымазанными краской.

Оказалось, что дактилоскопию надо сделать и здесь.

— Зови меня Антонина Генриховна, дитя моё. — ласково сказала женщина в синих брюках, после того как прочла бумагу от следователя и, по всей видимости, узнала обстоятельства дела. — Мне Денисов уже звонил по твоему поводу.

— А вы что встали? — обратилась она к стоявшим здесь полицейским. — Марш за дверь! И ждать в коридоре.

— Клади руку на сканер. — обращаясь к Наташе, распорядилась строгая дама в очках подняла крышку большого белого ящика. — Сергей Степанович просил вне очереди. И ведь нельзя уважить этого человека.

Под крышкой оказалась прозрачная стеклянная поверхность, на которую Наташа послушно водрузила свою ладонь. Было видно, как в чреве сканера медленно ползёт каретка, наподобие той, что стояла на пишущих машинках. После чего ящик откуда-то сбоку выплюнул два листка, а на них она увидела отпечатки своих рук. Здорово, ничего не скажешь! И не надо никакой краски.

После манипуляций со сканером седеющая, но ещё молодящаяся, женщина подсела к столу, на котором стоял плоский чёрный экран, а перед ним — уже знакомая плоская клавиатура для пишущей машинки, только если у следователя всё это было собрано в отдельном чемодане, то здесь клавиатура и экран были раздельными. Да ещё в ногах у женщины под столом тихо гудел довольно громоздкий вертикально стоящий ящик, с торца которого мерцали два зелёных и один красный огонёк. Антонина Генриховна взяла в правую руку, не замеченный Наташей раньше, маленький пультик в форме не то мышки, не то лягушки. Стоило женщине поводить пультом по столу, как экран вдруг загорелся мягким зеленовато-голубым цветом. Заинтересованная Наташа придвинулась к столу поближе и, пользуясь тем, что Антонина Генриховна была занята работой, склонилась и уставилась на экран из-за плеча дамы. А та провела по клавиатуре несколько быстрых движений и на экране появилась изображение только что отсканированных Наташиных ладошек. Поражённая девушка шумно выдохнула, что услышала женщина, обернулась назад, и сердито посмотрела на Ташу.

— Ты что здесь делаешь? — строго спросила она. — Кто тебе разрешал?

— Я просто посмотреть хотела. — испуганно ответила девушка, а затем робко спросила. — Антонина Генриховна, а что это такое?

И пальцем указала на стол. Дама вместо ответа подвела Наташу под самую лампочку и внимательно своими линзами уставилась в глаза девушки. Наталья молчала. После минутного разглядывания Антонина Генриховна вздохнула:

— Да, на злоумышленницу ты не похожа! Ты правда ничего не помнишь?

Наташа помотала головой:

— Не-а.

— Тяжёлый случай. — сказала женщина и сосредоточенно потёрла лоб пальцами руки. — Что такое компьютер, знают даже малыши в детском саду. Понимаешь, деточка, от состояния твоей памяти зависит и глубина реабилитации, которую тебе предстоит пройти. Если амнезия не избирательная, а полная, то это достаточно долгий процесс. И не факт, что произойдёт полное восстановление личности. А это, — она махнула рукой в сторону стола. — Это компьютер, электронно-вычислительная машина по-другому. С его помощью я связалась с автоматизированной базой данных, и по сети отправила твои отпечатки для сравнения. Ничего секретного, в принципе здесь нет. — она пожала плечами. — Во всяком случае, это небольшой, но шанс, что мы сможем узнать о тебе побольше.

Говорила женщина сочувственно, но как-то обыденно. Конечно, ведь это была повседневная её работа, а для Таши всё услышанное здесь, хоть она и поняла едва половину из сказанного, всё казалось чудесным сном, фантастикой.

— Ну-ка, открой рот. — сказала женщина. — Скажи «А-а»!

Наташа послушно выполнила указание и старательно заакала. Но вместо того, чтобы заглянуть в горло, как думала девушка, Антонина Генриховна взяла небольшую палочку с ватным тампоном на каждом конце и быстрым движением провела Наташе ватой по гортани. Затем ловко отрезала эту сторону палочки, отправив её в пробирку, и плотно закрыла стеклянный сосуд резиновой пробкой.

— А это ещё зачем? — поинтересовалась Наташа, которую несколько покоробила эта процедура.

— Биоматериал на анализ. — охотно ответила старая дева, видимо отвыкла от живого общения или почувствовала в барышне родственную душу. — Но это ещё не всё? Мне ещё надо взять образцы из вагины и из анального отверстия. Да ты не бойся! — сказала она, заметив, что Наташа изменилась в лице и даже попятилась. — Это не больно, я осторожно, только раз мазну, и всё.

Пришлось вытерпеть и это унижение. Никто доселе не швырялся и не лазил у Наталки ТАМ! Кроме Коли, конечно. При воспоминании о проведённой накануне ночи с любимым, сладко заныло между ног, там, где только что скребли палочкой, вот ведь проклятущее женское естество!

Всё-таки любопытство пересилило и, будучи не в силах оставаться в неизвестности, девушка спросила:

— Антонина Генриховна, а для чего вообще нужна эта процедура?

Та оторвалась от своего микроскопа, повернулась на вращающемся кресле в сторону Наташи, сняла очки и внимательно посмотрела на девушку, держа во рту кончик одной из дужек очков.

— Ты, дочка, должна уяснить, что здесь никто не желает тебе зла, я просто взяла биоматериал для анализа. Должны же мы знать, что с тобой происходило в последние дни. Возможно, что твой мозг сознательно отключил неприятные воспоминания. Если в образцах будут найдены чужие биологические следы, то возможно речь идёт об изнасиловании. Ты хоть помнишь, сколько тебе лет? Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать?

Наташа поняла, что попала, ведь не далее, чем вчера она провела ночь с Николкой, а если это обнаружиться?

— Не помню, — просто сказала она. — А какое это имеет значение?

— Если половой контакт был до восемнадцати лет, то речь идёт о развратных действиях в отношении несовершеннолетней, а если после — то об обычном изнасиловании.

— И что, ваши мазки это покажут?

— Биологические следы после полового акта могут сохраняться довольно долго, даже после гигиены половых органов. Во влагалище сперма сохраняется 2–3, а иногда до 6 суток после секса.

И что теперь делать? Ведь теперь точно обнаружат эти самые следы. Значит, надо дальше прикидываться потерявшей память, потихоньку узнать возраст совершеннолетия и найти способ сделать себя постарше, хотя ба на пару лет. А вдруг здесь и возраст научились определять, как по кольцам на стволах? Наташа поёжилась от этого предположения.

— Мне кажется, что я уже совершеннолетняя. — заявила вдруг она. — Я хоть ничего и не помню, но у меня такие ощущения.

— Дай-то бог! — сказала Антонина Генриховна с сомнением в голосе. — Интуиция и ощущения — великая вещь, но ведь есть объективные данные. Человек и в здравом уме может считать себя старше своих лет.

Врать было не хорошо! Девушка это знала с младенчества. Одно дело умолчать, как не хотела она говорить о прошлом, но сознательно вводить в заблуждение — это нечто иное. Тем более ей не хотелось обманывать эту хорошую и добрую даму. Ум подсказал заветную лазейку: это ведь ради любимого, ради того, чтобы к ней не приставали. Да и не врёт она, а так, привирает.

Замешательство Наташи старая дева истолковала по-своему:

— Ба, да ты едва на ногах стоишь от голода! А мы тебя мурыжим всю ночь.

Она завела Наташу в другую комнату, которая оказалась ординаторской, и в ней было по-домашнему уютно. Выбросив в мусорную корзину резиновые перчатки, она подошла к столу и включила белый цилиндрический прибор, который тут же зашумел, а сама пошла мыть руки. По изгибу для слива воды вверху прибора девушка догадалась, что это чайник. Она решила, что по-видимому в современном мире всё работает на электричестве.

— Сейчас чайку с тобой попьём, дочка. — повернувшись от крана, подтвердила Наташину догадку женщина и кинула в сторону девушки полотенце. — Теперь ты.

От чая вкусно пахло ароматами мяты и лимона и Наташа, действительно, почувствовала зверский голод. К чаю, снявшая халат женщина, предложила пряники и необычайно вкусные шоколадные конфеты. Пока девушка, давясь и обжигаясь, пила чай, Антонина Генриховна рассказывала и рассказывала: о своей жизни, о работе, а больше всего о новых методах идентификации личности и биометрических параметрах, которые, по её мнению, придут на смену дактилоскопии. Размякнув, Таша погрузилась в забытье, в полудрёму, и только изредка до неё долетали отдельные непонятные слова;: «ген», «генетика», «генотип», «ДНК». Не хотелось уходить из уютной комнатки и от этой по-человечески тёплой женщины, но Наталкины кошмары требовали продолжения. Уже при выходе из лаборатории, Алевтина Генриховна вложила в карман Натальи маленький бумажный листочек с длинным рядом цифр:

— Вот, возьми, здесь номер моего сотового. Если будет трудно — звони, чем могу — помогу. А то и просто так звони, без повода.

Что такое сотовый, Наташа приблизительно знала. В современности, насколько она могла судить, в ходу было два вида телефонной связи: традиционная, проводная и беспроводная радиосвязь. Маленькие аппараты беспроводной связи, которые здесь называли то сотовыми, то мобильниками, здесь носили почти все, разговаривали на ходу. Удобно, конечно. А старая дева неожиданно прижала к груди девушку:

— Дочка!

Потеплело в груди и у Наташи, что-то блеснуло в уголках глаз и, повинуясь порыву, она поцеловала эту одинокую и, по-видимому не очень счастливую, женщину.

Устроившись на заднем сидении машины, она моментально задремала. За окном автомобиля, который мчался по пустынным проспектам большого города, уже занималась заря. Сквозь сон Наташа слышала переливчатую трель мобильного телефона и приглушённые разговоры полицейских.

— Денисов звонил, из лаборатории сообщили первые результаты.

— Ну и?

— Обнаружены следы присутствия сторонних биологических материалов.

— А что это значит?

— Ты что, совсем тупой? Послал же господь напарника! Сутки-двое назад у неё был половой контакт. Ебли её, если по-русски, и хорошо ещё, если один.

— Так значит наша девочка занимается сексом? А корчила из себя такую недотрогу.

Старшине только и оставалось сказать:

— Дебил! Как только таких рожают? Несовершеннолетнюю девочку трахали незнамо кто, а он ржёт, как конь. Ну всё, ты меня достал! Завтра же рапорт напишу — пусть другого напарника дают.

— Ну чё ты сразу-то? Сначала объясни по-человечески, а то только ругаешься.

Зозуля, впрочем, уже признал, что погорячился и сменил гнев на милость:

— Ладно! На малолетку кажется, мы нарвались с тобой, будь она неладна! Антонина сказала Денисову, что девчушке вполне возможно не больше шестнадцати, дитё ещё совсем. А если у неё амнезия, то и делать с ней могли, что хотели.

После этих слов молодой замолчал, видимо какие-то шестерёнки стали проворачиваться в его голове, а после паузы оглянулся назад, да так, что Наташа едва успела закрыть глаза, притворяясь спящей.

— Это же какой сволочью надо быть, чтобы надругаться над такой красотой. — нотки сочувствия прорезались в голосе рядового Дятлова и девушка подумала, что он не так уж безнадёжен.

Тяжело стало у неё на душе после подслушанного разговора: «Завралась совсем, а дальше будет хуже». Зато современный словарь её русского языка пополнился несколькими важными словами. Ну, простонародное нецензурное звучало так же, как и в волжском порту губернского города С. среди грузчиков и лодочников, его Наташа слышала не раз, поэтому даже уши её не покраснели. Слово «трахаться», видимо было легальной заменой нецензурному и по сути означало ЭТО САМОЕ, о чём в её времени говорили «заняться любовью», или «махаться», или «яриться», или «диваниться». А вот слово «секс» поначалу поставило её в тупик. Как могла заметить Наташа, современный мир — мир англицизмов, но как раз английским она не владела, вернее, владела очень слабо, больше по ощущениям и по аналогиям. По строению английский язык близок к немецкому, ибо имеет саксонское происхождение, а по словарному запасу язык богат французскими словами, попавшие в английский вместе с нормандскими завоевателями. К счастью, обеими языками Наталка владела блестяще. Порывшись в них, девушка извлекла французское слово «le sexe», обозначающее половую принадлежность человека. Вряд ли в английском это означало что-то другое. Она сделала вывод, что судя по смыслу, слово «секс» в современной русской речи означает то же самое, что и «заниматься любовью», то есть половой контакт. За размышлениями девушка и не заметила, что они уже приехали в больницу.

В приёмном покое больницы её сначала осмотрел хирург, неулыбчивый мужчина средних лет, который заставил Наташу раздеться догола. Когда девушка смутившись, замялась, хирург нетерпеливо прикрикнул на неё:

— Долго вы меня задерживать будете? Раздевайтесь, девушка, я сказал!

Наташа послушно разделась. Эх, и дотошный же, чёрт, попался, всё отметил! А медицинская сестра зафиксировала на бумаге. И кровоподтёки на бёдрах, даже на внутренней их стороне, от смелых пальцев Коли, и досадную ссадину чуть ниже колена, которую Наташа поставила, споткнувшись на лестнице, когда удирала от папеньки и жениха. Она с ужасом осознала, что все эти травмы в совокупности выглядели очень нехорошо. А когда девушка попыталась что-то объяснить, то была прервана врачом:

— Следователю всё будете объяснять девушка, а моё дело только зафиксировать!

Затем настала очередь врача-гинеколога. Им оказался довольно молодой импозантный мужчина в чёрной майке без рукавов с надписью «Кing beach», из-под нижнего обреза которой выглядывал пупок. Ну, с кингом ясно — это король. А бич? Бич, бич… Наташа наморщила лобик. По-английски? Если кинг — по-английски, то и бич оттуда же. Она неважно знала английский, он считался языком технарей, а не гуманитариев. Но, насколько она могла судить, этот язык был в ходу в начале двадцать первого века. Значит, надо вспоминать, или выучить заново этот грубый, сухой, деревянный, совершенно немузыкальный язык. Бич, бич… Пляж? Или нет? Всё-таки пляж! Король пляжа? Ну-ну. Ловелас дешевый! И ходит в нижнем белье, нимало не смущаясь дам! Да и те хороши — хоть бы замечание сделали, неприлично же мужчине расхаживать в майке перед посторонними женщинами. Или ЗДЕСЬ можно?

Одет он был в такие же странные синие обтягивающие штаны, что Наталья давеча видела на Антонине Генриховне. В том, что женщины будущего носят штаны наравне с мужчинами, не было ничего необычного, уже в Наташином времени тенденции унификации стали прослеживаться вполне отчётливо. Но крой мужских и женских брюк по мнению девушки всё-таки должен оставаться разным, хотя бы в силу анатомических различий полов. Здесь же — у мужчины были такие же туго обтягивающие фигуру штаны, настолько обтягивающие, что выглядело это просто неприлично, ибо явственно выделяло то, что вообще-то принято прятать.

В отличие от хмурого и немногословного хирурга в мешковатых брюках и сорочке с коротким рукавом и съехавшим набок галстуке, гинеколог оказался весельчаком и балагуром. Едва войдя, он начал сыпать прибаутками и делать комплименты двум медицинским сёстрам, отчего те зарделись от удовольствия. Оглядев Ташу с головы до ног, отчего ей стало неуютно, он спросил у сестёр милосердия:

— Так, значит, эта милая девица и есть наша пациентка? Что ж, прошу пани пройти в смотровой кабинет. — он дурашливо сделал приглашающий жест рукой и добавил, обращаясь к одной их сестричек. — А вас, мадемуазель я тоже попрошу, помогать мне будете.

Видимо он был любитель шутливо-церемонных обращений к дамам. Такие встречались и в Наталкином времени и эту породу людей она знала очень хорошо. Первое впечатление подтвердилось. Король пляжа!

— Дон Жуан! — справедливо рассудила девушка. — На нашего Колоссовского между прочим похож.

В центре кабинета, куда они вошли, стояло необычной конструкции высокое кресло с двумя высокими и широкими подлокотниками по бокам.

— Садись! — скомандовал доктор и, отвернувшись к стене, принялся мыть руки и натягивать резиновые перчатки. Медсестра села за стол, приготовившись заполнять готовый бланк. Наташа обошла вокруг кресла, приноровилась и взгромоздилась на него, положив руки на подлокотники. Сидеть в таком положении оказалось очень неудобно: подлокотники были вынесены далеко вперёд и, чтобы положить на них руки, пришлось привстать и наклониться.

Гинеколог обернулся и… остолбенел. Медсестра, не удержавшись, неприлично засмеялась в ладошку. Такое они видели в первый раз! И даже не в состоянии были первое время и слово сказать. И непонятно было: дурачится девка, или действительно ничего не помнит.

— Это для ног. — с мягкой полуулыбкой сказал врач.

— Что для ног? — не поняла Наташа.

— Там, где твои руки, должны быть ноги. — терпеливо объяснил врач.

Наталка, соображая, одновременно стала краснеть как рак. Она впервые в своей жизни встретилась с гинекологическим креслом. Да, чтобы она, села перед этим Чурилой Плёнковичем[21] именно ТАК, в раскорячку? Ну, уж нет!

— Не буду!

Она попыталась встать, но была остановлена опустившейся на плечо рукой гинеколога.

— Садись! — приказал он и спросил. — Ты действительно ничего не помнишь? Или вообще гинекологический осмотр для тебя в первый раз?

— Я ничего не помню! Слышишь меня: НИ-ЧЕ-ГО!

— Странно, память весьма избирательна. Ходить-то и говорить ты можешь, значит и полная потеря памяти тебе не грозит, мозг помнит. На многие вещи должна срабатывать моторика памяти: как есть, пить, ходить, говорить, не горшок ходить, в конце концов! Ты про условные и безусловные рефлексы слыхала?

Наташа помотала головой.

— Значит, если ты вообще ничего не помнишь, то тем более тебя необходимо осмотреть.

Поняв, что с имитацией потери памяти она попала в ловушку, девушка подчинилась неизбежному и, откинувшись на кресле, подняла ноги и положила их на опоры. Чувствовала она себя при этом так, будто заглядывал ей между ног не доктор, а по крайней мере весь город. Никогда в жизни она не была в столь позорном, униженном и беззащитном положении.

А доктор, надев круглое зеркало, взял в руки какой-то жуткий инструмент, отдалённо похожий на плоскогубцы, но с закруглёнными концами. Ввёл в её естество сначала один палец, затем второй, а потом наступила очередь инструмента. Зафиксировав инструмент, он принялся что-то долго там разглядывать, пользуясь ещё одним прибором с зеркальцем на конце, а потом стал быстро диктовать медсестре отдельные малопонятные фразы:

— Внешних признаков насильственного проникновения не наблюдается. Отёка половых органов нет. Вокруг половых губ кожные покровы чистые. Спайка половых губ не нарушена. Влагалище раскрыто, не далее, как сутки назад, у осматриваемой был половой контакт. Состояние слизистой оболочки удовлетворительное, высыпаний нет, покраснений нет. Девственная плева нарушена, бороздки и бугорки по краям плевы отсутствуют, это свидетельствует о том, что половой контакт происходил без признаков насилия. Остатки девственной плевы свидетельствуют, что осматриваемая живёт половой жизнью не более полугода. Влагалище узкое, задняя спайка половых губ не повреждена.

Затем, по мнению Наташи, произошло уж совсем из ряда вон выходящее. Гинеколог снова засунул два пальца во влагалище, прокрутил ими, вытащил, поднёс их к носу и (Фу-у!) понюхал:

— Лейкорея в норме, выделения чистые, без запаха.

Но чаша унижений и издевательств ещё была не испита девушкой до дна. После осмотра письки, доктор то же самое проделал, только что не нюхал, с её задним отверстием. Под конец осмотра Наташа уже и не знала, как на всё это реагировать, только ощущала себя лягушкой под микроскопом дотошного исследователя. Безропотно, лишь удрать поскорее из этого места, сдала все необходимые анализы. И уже почти засветло они на машине помчались обратно в полицию. После всего того, что Наташа перетерпела в больнице, полицейские, даже этот, молодой и нахальный, ей казались близкими родственниками, а патрульный автомобиль — как дом родной.

Возвращались, когда по Наташиным ощущениям было часа три-четыре. Небо стало сереть, а дома отбрасывать длинные причудливые тени. Диво дивное случилось уже в полицейском стане, куда опять привезли Ташу. Прежде чем засунуть девушку обратно в обезьянник, её, деликатно взяв за локоток, отвёл в сторону рядовой Дятлов. Заинтригованная Наташа с немым вопросом глянула на своего обидчика, что ещё более смутило и так донельзя смущённого пэпээсника.

— Ты… — поправился. — Вы… это… Извините, что там… что так произошло, что я это… В общем, не держите не меня зла. Я обычно стеснительный с девушками, а сейчас сам не знаю, что на меня нашло.

Сказав такую длинную и сумбурную фразу, он перевёл дух.

Наташа без тени улыбки исподлобья глядела на полицейского: «Проняло, значит? Хорошо! Значит, её догадка в машине оказалась верной, и парень не безнадёжен». Как ни велика обида, сменила гнев на милость, протянула руку:

— Ладно, мир! Это хорошо, что вы поняли. Не надо другому делать того, что не пожелаешь себе. — полицейский поспешил судорожно пожать Ташину ладонь. — А у вас, товарищ Дятлов, всё будет хорошо! Ещё до офицерских эполет дослужитесь.

— Спасибо! — а по-человечески оказалось куда как лучше. — Если помощь какая нужна — всегда обращайтесь.

Уже на выходе Дятлова хлопнул по спине старшина Зозуля, слышавший весь разговор.

— Извинился? — кивок. — Помирились? — ещё кивок от Дятлова, у которого против воли выступили слёзы. — Вот и ладно! Ты знаешь, напарник, я думаю, что из тебя выйдет толк. Хоть мне и немного осталось — послужим ещё.

В обезьяннике, куда по приезду опять засунули Наташу, как будто ничего не изменилось. Всё так же, привалившись к стене, коротали оставшееся до утра время современные проститутки. Та, молоденькая девица дремала, в самом углу. Когда лязгнул замок, она подняла глаза:

— А, вернулась! — зевая сказала она. — И что они с тобой делали?

Может она была и старше, но широко распахнутые глаза, детская припухлость на лице и вздёрнутые вверх две непослушные косички придавали ей вид детской непосредственности.

Наталка как могла попыталась рассказать, но вскоре замолкла в некотором замешательстве: оказалось ей не достаёт словарного запаса.

— Гинекологическое кресло. — сказала девушка. — Это было просто гинекологическое кресло. Ты, что на осмотре никогда не была?

— Не помню. — выдавила Наташа спасительную фразу.

Девушка пристально посмотрела на неё, затем протянула руку:

— Светлана, можно просто Света, но я предпочитаю Лана.

— Наташа, но я привыкла Наталка, можно Таша — пожала она протянутую руку.

— А-а, значит помнишь что-то. — торжествующе заявила Лана.

Наташа слишком поздно поняла свой промах, но отступать было некуда:

— Это сейчас вырвалось, случайно.

— Ладно, проехали. Мне-то не всё ли равно: закосить ты хочешь, или у тебя на самом деле с памятью того. — новая подруга Наташи крутанула указательным пальцем у виска. — Одно я знаю точно — тебе одеться надо, чтобы не возбуждать этих кобелей.

— Сержант, сержант! — требовательно и громко сказала она.

— Ну, что тебе не спится? — к решётке вразвалочку подошёл молодой полицейский.

— Дай мне мою сумочку и выпусти нас в туалет. Не видишь — ей одеться надо.

— И так сойдёт. Ночь просидела — просидит и до утра. — лениво зевая ответил сержант.

И уже собрался было отойти, но настырная Светлана просунула руку через решётку и схватила его за пуговицу рубашки и притянула к камере:

— Слышь ты, говнюк, ею сам Денисов занимается, а ну как пожалуется она поутру следаку?

На лице полицейского явственно читались колебания. Но тут в бой вступила Наташа:

— Товарищ полицейский, ну, пожалуйста, помогите. У меня ведь с собой ничего нет.

И она молитвенно сложила руки перед собой. Взгляд полицейского смягчился:

— Ну, ладно.

Он скрылся в комнате дежурных, где в сейфе хранились личные вещи задержанных.

— Лиса! Ну, лиса! — восхищенно выдохнула Лана.

Вскоре в стекле дежурной части появилась рука с крохотной сумочкой-ридикюлем на длинном ремешке:

— Твоя?

— Моя!

— На, достань то, что тебе нужно, только при мне, на виду.

Наташа обратила внимание, что Светлане не понравилась, такая перспектива, что было видно по еле заметному колебанию, с которым она взяла сумочку. Но в конце концов взяла, что-то прошептав при этом. Достала из радикюля маленькую картонную продолговатую коробочку, цилиндрический предмет, целиком умещавшийся у девушки на ладони, и какую-то мягкую упаковку.

В туалете новая Наташина подруга дала волю чувствам:

— Вот сволочь, мент поганый!

— Что так? Мне он показался вполне приличным.

— Приличным? Разве мусора могут быть приличными? У меня были планы на эту сумочку, лежит там кое-что нужное для меня, понимаешь? А этот гад сумочку не отдал.

Затем новая знакомая Наташи обвела взглядом дамскую комнату и сказала:

— Не люблю я толчки в ментовке. Привыкли они здесь траходром устраивать.

— Дром чего? — не поняла Наташа, отдалённо знакомая со словами автодром и аэродром. — Трахо?

— У них сейчас по всему отделению камеры понатыканы, поэтому трахают они нас только здесь. В сортиры видеокамеры ещё не догадались поставить. Ха-ха! — нервный, натянутый смешок Светланы. — Понимаешь? Пялят нас здесь. — видя, что Наташа и это не понимает, ещё раз уточнила. — Сексом заставляют заниматься, причём бесплатно. Да, ты и взаправду не от мира сего.

— Нет, нет! — поспешила она заверить Свету, испугавшись, что та её раскусила. — Я из этого мира. Просто я… Я просто… как-то не всё сразу сообразить и вспомнить могу.

— А-а-а! — протянула девица. — Па-а-анятно! Кстати, держи колготки.

Светлана протянула Наталке коробочку, а сама зашла в кабинку, из которой вскоре донеслось мощное журчание струи.

Таша повертела в руках коробку. На коробке была изображена потрясающе красивая молодая женщина, сидящая в соблазнительной позе. Из-под неприлично короткого платья выглядывала пара длинных и ровных ног. Наташа и не подозревала, что ноги могут быть такими длинными и такими красивыми. Да и откуда ей это было знать, если в её времени все представители слабого пола ходили в юбках до пят, наряд по щиколотку считался смелым, и только стриженные бунтарки осмеливались надевать юбки несколько ниже колен. Девушка подумала, что колготки — это тонкие шёлковые чулки, в которых выставила свои стройные ножки барышня с рекламной картинки. Точно! Упаковка была не сплошной, а с одного конца в ней было окошко из прозрачного материала, сквозь которое были видны чулки, или как их, колготки. Спасибо, конечно. Но Наташа слабо представляла, чем ей сможет помочь пара чулок. Ей бы срамное место прикрыть! Тем не менее, девушка вскрыла пачку.

Ба! Этого она никак не ожидала! И прониклась уважением к достижениям человеческой цивилизации. Ни мобильная связь, ни автомобили, ни кондиционеры в помещениях не вызвали в ней такого восхищения. Куда до колготок видеокамерам и компьютерам! Тот, кто первый догадался совместить панталоны с чулками в единое целое, был, несомненно, великим изобретателем. Величайшим! Гениальным! Как всё упрощала до гениальности простая идея! Отныне не нужно никаких панталон, от которых потеет и преет интимное место, дурацких поясов, бретелек, подвязок и прочей дребедени. И не шёлковые они вовсе! Шелк не может быть таким тонким и невесомым. Тончайшая прозрачная ткань, из которой были связаны колготки, поразила Наталью не меньше самой конструкции. Лишь в области пяток и промежности ткань была плотнее. Тоже весьма разумно! Не долго думая, Наталка облокотилась на подоконник и принялась надевать обнову. Боже! Да какие они эластичные! Растягиваются так, что практически на любую фигуру налезут. Теперь Наташа вполне оценила заботу едва знакомой девушки. Только настоящие подруги способны на такое участие!

— Свет! — окликнула Наташа свою недавнюю знакомую. — Я всё время хочу тебя спросить: почему ты полицейских ты называешь то мусорами, то ментами.

— Да потому что, по натуре они менты и есть. — сказала из кабинки Светлана. — Они ведь полицейскими только недавно стали.

— А до этого?..

— До этого они милицией звались, в полицию их пару лет назад переименовали. А мусора — они ведь в грязи швыряются, с отбросами вроде нас дело имеют.

— А зачем так сложно? В чём разница между полицейскими и милиционером, если они теми же делами занимаются?

— А никакой! Просто бабки на это дело выделили и кто-то их раздерибанил.

— Светик! — почему-то у Таши вырвалось именно такое уменьшение имени своей новой подруги. — Ты не обижайся, я только хочу спросить. А что такое «бабки» и «раздерибанить».

Судя по всему, девушка не обиделась:

— Я и говорю — смешная ты! Даже простых слов не знаешь. Хотя, если тебе память отшибло… «Бабки» или «бабло» — деньги, а «дерибан» — их трата, кража. Понятно!

— Конечно, это как если бы собрали денег на храм, или на железную дорогу, а их раскрали. Так?

— Ну вот, ты и сама всё прекрасно понимаешь, а говоришь: без памяти.

— А почему тогда не назвать всё своими именами, а то какой-то жаргон выходит.

— Да так все сейчас разговаривают. Блатняк это называется. Жизнь сложная, вот по фене и разговаривают.

Светлана вышла из кабинки, открыла кран и принялась умываться. Наташа последовала её примеру и, повозившись, выставила комфортную температуру. Цивилизация, ничего не скажешь! Только поосторожнее надо быть, поменьше удивляться, а то вон Лана, хоть и видно, что не великого ума барышня, и то, чуть её не раскусила.

А Светлана, умываясь и полоская рот, умудрялась при этом разговаривать, видно, что девушка нужна была собеседница, что вполне удовлетворяло Наташу. Можно было просто стоять и внимательно слушать, впитывая и переваривая услышанное.

— Свет! — вдруг окликнул она. — А откуда у тебя имя такое редкое и красивое. Я только два раза его и встречала, в поэме Жуковского, да еще корабль какой-то так называется.

— Ага, значит всё-таки, что-то помнишь!

Надо было прикусить язык, а не лезть с глупыми вопросами, теперь надо выкручиваться:

— Конечно помню. Говорить-то и ходить я не разучилась, писать и читать — тоже. А так нет-нет, да и всплывёт что-нибудь.

— Ну, извини, не подумала, просто уж и нашла редкое! — Светлана пожала плечами, однако комплимент, было видно, был ей приятен. — Я это имя НЕ-НА-ВИ-ЖУ! Какая тут красота? У моей мамки в классе пять Свет было, в моём кроме меня ещё две. А ты говоришь редкое! Представляешь, как жить, если кругом одни Светы? Эх, я и бесилась, что она меня так назвала. Поэтому и назвалась — Лана — и необычно, и клиентам нравиться. А то, что Светлан много, усатому Вождю Народов надо спасибо сказать. Дочку свою Светой назвал, и пошло поехало — все стали называть. Мода!

— А что за Вождь Народов был? — Наташу, хоть и боялась пропасть впросак, очень удивил этот титул. Государь — был, Император — был, у Иловайского Натка читала, что Петра Первого называли Отец Народа. А вот про вождя до этого она ничего и не слыхивала, есть в слове вождь что-то от прерий, Дикого Запада, мустангов и индейцев.

— Да не знаю я! — отмахнулась Света. — Давно это было, после революции. Сталин! Он ещё войну с немцами выиграл. Но вообще, я в истории не очень. Тут бы со своей жизнью разобраться.

Надо же! Революция у них тут была, война, которую выиграли. Видимо и свой Робеспьер был, а интересно, Бонапарт тоже был? Жаль, что со Светой об этом не поговоришь. Она, конечно, хорошая девушка, добрая, хоть и шлюха, но уж очень ограниченная. Не то, что Глаша! Вспомнив Глашу, у неё ёкнуло сердечко по покинутому времени.

— А ты, подруга, обижайся, не обижайся, но имя у тебя самое, что ни на есть блядское.

Продолжая болтать, Лана, ничуть не смущаясь, задрала свою юбчонку, спустила трусы и, взяв в руку цилиндр, нажала на кнопку сверху. Оттуда с характерным шипением стала разбрызгиваться приятно пахнущая жидкость, которой она оросила свою промежность.

— Как это?

— Турки, арабы, да и другие клиенты, всех наших девчонок без разбора Наташами кличут. — говоря это, она протянула цилиндрик Наташе.

Наташа, испуганная тем, что её имя в современности может означать что-то неприличное, девушку лёгкого поведения, например, машинально взяла его.

— Вот если бы ты, как и я, что-то от своего имени новое придумала, а то Наташ много. — продолжала гнуть своё Лана.

— Не знаю, не знаю. — недоверчиво ответила Наташа. — Вспоминаю, что друзья Наталкой кликали, а дома Ташей звали. Я привыкла.

— Ташей хорошо! — Света произнесла имя подруги, словно попробовала его на вкус. — Необычно, и от Наташи мало что осталось.

Слушая подругу, Наташа изучала загадочный цилиндр с пимпочкой наверху. Повертела в руках, потом, догадавшись, побрызгала себе. Ощущение свежести и аромата оказалось приятным, гораздо лучше тройного «Eau de Cologne», которым так любил без меры орошать себя её папа. Запах одеколона привёл к воспоминанием о папе и его, как ей представлялось, предательстве: «Ах, папа, папа, зачем ты это сделал»?

Лана по-своему истолковала молчание своей новой подруги:

— Да, не переживай, всё образуется! Если так убиваться из-за каждого привода в полицию! Меня, когда в первый раз замели, поджилки тряслись, пока не поняла, что полицейские — такие же мужики как и все, только в погонах. А нормальным мужиком всегда вертеть можно, как душе заблагорассудится. На — лучше прокладку возьми, не беспокойся — у меня ещё есть.

И Лана протянула Таше мятый прозрачный пакет, в котором лежали какие-то штуки в форме вогнутого эллипса. Другого, объяснения для формы изделий Наталка не нашла. Достав сей странный предмет, она повертела в руках. Догадалась о его предназначении и уже даже не покраснела — начала привыкать. Неужели и ЭТО у них предусмотрено? Девушка подозревала, что впереди её ждёт ещё немало открытий и откровений.

— Это ежедневки, ежедневные прокладки. — поправилась Светлана, она уже тоже начала привыкать к чудаковатости своей новой подруги.

С прокладкой и в колготках Наташа почувствовала себя увереннее. Теперь она была как в броне. Дело осталось за маленьким — за верхней одеждой.

Уже под утро, в пять часов, подполковник Денисов переступил порог Пресненского РОВД. Выезд на происшествие оказался вполне себе рядовым — обыкновенная «бытовуха» с алкоголиком-мужем и решительной женой с раскалённой сковородкой. Зато, пока ехали на вызов, ему удалось вдоволь пообщаться с Антониной Генриховной, которая изложила как данные объективных исследований, так свои соображения по поводу девчушки. Если коротко, то ни в каких базах она не значится, ни в чем замешана не была. Уже проще. Плохо — наличие следов полового контакта. Если девушка потеряла память, то вполне могла и не осознавать своих действий. Впрочем, эксперт утверждала, что девушка не потеряла память, а поставила своеобразный блок: просто не хочет вспоминать о некоторых эпизодах прошлого. «Диссоциированная амнезия», так она сказала, результат психологической травмы. Сергея Степановича тревожило, что у Антонины завязались неформальные отношения с потеряшкой. Речь даже шла о взаимной симпатии. Мешать личное с работой было против всяких правил, именно поэтому Денисов отказал Антонине Генриховне, которая просила не отправлять потеряшку в клинику, а позволить забрать её к себе домой. Эксперт была уверена, что домашняя обстановка и забота вернут девчушку к жизни вернее армии психиатров в белых халатах. Это было резонно, но это было незаконно. А репутация Денисова была такова, что коллеги говорили за его спиной, перефразируя Маяковского, что «Денисов и закон — близнецы братья».

Отдел полиции под утро напоминал сонное царство. Клевал носом помощник дежурного за пультом, откровенно храпел постовой у входа, как сомнамбулы привидениями ходили ребята из наряда и приданные им ряженные из казачков, а опера и вовсе закрылись в своём кабинете — на массу давят. Денисов щёлкнул по носу постового и подошел к обезьяннику. У самой решетки, скрючившись, спала давешняя потеряшка. «Красивая!» — подумал Сергей Степанович. — «Может кого-нибудь счастливым сделать». Мельком он отметил, что девушка где-то раздобыла колготы, видимо кто-то из путан поделился. Хорошо! Подойдя к дежурке, он протянул пакет:

— Когда та, что в халате проснётся — отдадите ей, пусть переоденется. Да, и сопроводите её в комнату досуга личного состава, пусть там пока посидит. Нечего ей с путанами париться.

Пакет с одеждой для девчушки собрала сердобольная Антонина. Это не было против правил, поэтому Денисов пакет взял: девушке в одежде всё лучше, чем без неё. Он уже знал, что утром передаст это дело лейтенанту Конюшкину, направленного к ним после юрфака и пребывающего в должности следователя означенного отделения. Ничего, парень он молодой, ищущий, с матёрой уголовкой он пока несколько тушуется, а с красивой девкой уж как-нибудь справится. Поможем. Хватит ему на висяках сидеть.

Возвращение в клетку было тяжёлым, не хотелось уходить из уютного туалета. Здесь, в обезьяннике, и настигла Наташу острая тоска. Такая острая, что ощущалась даже физически. Пока что-то делали, куда-то ехали, задумываться не было времени. А сейчас накатило. Свою чужеродность этому миру она буквально осязала каждой своей клеточкой тела. Отчаянно захотелось домой, где даже проблемы казались знакомыми и понятными. Чтобы как-то справиться с нахлынувшем сплином, она принялась рассуждать о странностях, сопровождавших путешествие во времени. Мелькнула догадка и девушка принялась загибать пальцы сначала на одной руке, потом, когда не хватило — на другой. Опять не хватило. Тринадцать! «Они что, тут облатинились все, что ли?» Завтра надо уточнить: григорианский или юлианский? Наконец, утомлённая от впечатлений самой длинной ночи в её жизни, ночи длиной почти в сто лет, она уснула. Ей приснился Николка. Мальчик сидел на краю утёса, называемого Лбом, и его рыжие вихры развевал ветер. Он читал ей древний манускрипт, одновременно украдкой бросая на неё восхищённые взгляды.

Наталка вдруг проснулась. Посмотрела в пространство широко раскрытыми глазами. А ведь прошёл ровно год! Она теперь знала, почему Меч перенёс её в 31 июля 2013 года по юлианскому летоисчислению.