Муля, не нервируй…

Глава 21

— Чего тебе, Муля? — чуть недовольно спросила Белла. Она была раздосадована, что её оторвали от такого занимательного представления, — вот зачем ты меня позвал? Я уже побеждать начала.

«Вот потому и позвал», — подумал я. Но вслух ведь этого не скажешь. Обидится.

Вслух я сказал совершенно другое:

— Белла, я вам хочу долг отдать, — я полез в кошелёк и вытащил оттуда тридцать копеек. — Спасибо. Выручили.

— И из-за этого ты меня позвал? — медленно начала багроветь Белла, но деньги в карман сунула.

— Нет, конечно, — покачал головой я, — Это просто заодно. Прелюдия.

— А зачем тогда? — в глазах Беллы промелькнуло любопытство.

— Хотел совета спросить, — доверительным голосом сказал я (в случае с Беллой также нужно было сперва применить «нога в двери»), — только совет конфиденциальный.

— Говори! — глаза Беллы зажглись предвкушением.

— Понимаете, Белла, моя мать сейчас ушла от моего отца жить к другому моему отцу, — начал объяснять непростую семейную ситуацию я.

— Погоди, Муля, — изумлённо нахмурилась Белла, — у тебя что, два отца получается, что ли? Так же не бывает.

— Ага, — со вздохом кивнул я и развёл руками, — так вышло.

И вкратце рассказал свою непростую семейную ситуацию (без лишних подробностей, конечно же).

— Как в кино прямо, — мечтательно вздохнула Белла и глаза её затуманились.

— Угу, — буркнул я.

— В общем так, Муля, — взяла быка за рога Белла. — Если бы всё наоборот было, я имею в виду, если бы твой отец ушел к другой женщине, то всё было бы гораздо хуже. В материальном плане. Там и цветы пришлось бы покупать, и подарок. А в твоей ситуации достаточно ограничиться пирогом к чаю, к примеру. Или фруктами. Но только фрукты должны быть хорошими.

— Да где я им фрукты в марте возьму? — возмутился я, — разве что банку с квашенной капустой из кухни прихвачу. Да и то, если Герасим её ещё не прикончил.

— Всё тебе шуточки, Муля, — поджала губы Белла. — А я же серьёзно говорю.

— Тогда дайте совет, где этот пирог взять? Сам я, естественно, печь не умею. И учиться не буду.

Белла крепко задумалась. Работа мысли отражалась у неё на лице. Наконец, она просияла и сообщила:

— Я через час буду идти в свой ресторан. Заодно зайду к одной старой знакомой. Она продавцом в кулинарии работает. Знаешь кулинарию «Волна»?

«Волну» я знал, поэтому кивнул утвердительно.

— Ну так вот, попрошу её оставить тебе торт. Им иногда торты привозят, обычно пять-десять штук. Так там сразу между своими разбирают. Вот она пусть тебе и оставит.

— Спасибо, — от души поблагодарил её я.

— Да ладно тебе, — хихикнув, отмахнулась Белла, — не чужие же люди. Помогать должны друг другу. Иначе кто тогда, если не мы?

Белла даже не знала, насколько она в эту минуту близка к истине. Действительно, а если не мы, то тогда кто?

Ужин был назначен к семи. Я еле-еле успел. После работы пока зашел в кулинарию, пока отстоял длиннющую очередь. Измученные дневной сменой у станков работницы покупали полуфабрикаты: котлеты, биточки, голубцы и блинчики. Ассортимент выпечки радовал не очень: кроме звёздочек с повидлом и сахарных булок, больше ничего и не было. Но народ не роптал и охотно раскупал булки и звёздочки.

Когда подошла моя очередь, я понизил голос и многозначительно сказал:

— Я от Беллы Герасимовой.

Продавщица недоверчиво смерила меня взглядом и вдруг ка-а-ак рявкнула:

— Бубнов⁈

Я вздрогнул, но кивнул.

— Жди, — велела она и надолго скрылась в подсобке.

Прошло уже пару минут, очередь начала волноваться. У всех же дома ждут голодные домочадцы, а тут такое. На меня косились недобро, но пока молча. Пока ещё молча.

А потом, как и обещала Белла, мне вынесли торт. О! Что это был за торт! Огромный, квадратный, пропитанный чем-то невыносимо-пахучим, обильно украшенный воздушными розочками, он источал умопомрачительный запах и был прекрасен на вид.

В очереди прошелестел завистливо-восторженный вздох.

— Вот, — она ловко уложила этот прекрасный торт в коробку и поставила передо мной. — С вас, гражданин, восемь рублей двадцать пять копеек.

Это было, конечно, дорого, но оно того стоило.

Пока я расплачивался, тётка сзади, нетерпеливо толкая меня в спину, сказала:

— И мне такой же!

— Нету больше, — равнодушно ответила продавщица.

— Как это нету? — задохнулась от возмущения тётка, — как это нету⁈ Почему это ему есть, а мне — нету?

— Да, а почему это только ему⁈ — завизжала далеко сзади толстая женщина с двумя авоськами. — У меня семеро детей, оставляйте мне!

— Режьте кусками на всех! Поровну! — заверещала ещё какая-то тётка, — я инвалид! Мне по советскому закону положено. Нету нигде таких законов, чтобы инвалидам торт не давали!

Я растерянно взглянул на продавщицу. Та была столь необъятных размеров, что могла раскидать эту очередь на раз.

— Нету! — рявкнула она, — завтра будут.

— А мне сегодня надо! Торта давай! — орала очередь, когда я, прихватив злополучный торт, сделал ноги.

Повезло, что основную массу очереди составляли женщины. Хоть не побили.

Зато теперь у меня был подарок. Да не просто подарок, а дефицитный, шикарный торт.

И я, не заходя домой, сразу же направился к Адияковым.

Дом, в котором проживал Мулин биологический отец, находился всего через две улицы от дома Модеста Фёдоровича. А что, очень даже удобно.

Конечно, номенклатурному великолепию Бубновского дома он значительно уступал, но тем не менее тоже был вполне хорош. Да же на мой взыскательный вкус.

Я поднялся по лестнице на третий этаж и позвонил в дверь.

— Мулечка! — на пороге показалась Мулина мать и, радостно взвизгнув, бросилась меня обнимать.

От неожиданности, я чуть торт не выронил.

— Осторожнее, — предупредил я.

— А что это у тебя? — Наденька схватила коробку и заглянула внутрь, — О-о-о! Тортик! Какая прелесть!

Она унеслась внутрь квартиры, крича по дороге:

— Паша! Паша! А у нас тортик с розочками! Муля принёс!

Я помялся чуть на пороге, но, видя, что меня никто не приглашает, вошел сам.

Навстречу мне из комнаты как раз вышел невысокий коренастый мужчина, с квадратными плечами и твёрдым подбородком. Хоть он и был в парадном костюме, но всё равно тоже был похож на хомяка, только старого. В общем, вылитый Муля, только в более зрелом возрасте.

— Иммануил, здравствуй, — сдержанно поприветствовал меня Павел Григорьевич Адияков, а это был именно он.

— Здравствуй, отец, — сказал я и протянул руку для пожатия.

От моих слов Павел Григорьевич порозовел, но на его лице не дрогнул ни один мускул (только зрачки расширились от удовольствия при слове «отец»), затем он сухо кивнул и пожал мне руку. Рукопожатие у него оказалось неожиданно крепким.

— Проголодался? — участливо спросил он меня, но тон был всё равно сдержанный.

Я кивнул, но не успел вымолвить ни слова, как в коридор опять вихрем вылетела Наденька.

Была она сегодня в кружевном светлом платье. Как сказал поэт, «вся такая воздушная…». И вот этот кружевной воздушный вихрь вылетел в коридор и завертелось:

— Ох, а вы уже помирились! — увидев, что мы спокойно разговариваем, обрадованно запричитала Наденька, — тогда, Муля, иди мой руки и давай к столу! У нас сегодня рагу из кролика. Фрося делала.

Я насторожился: Фрося? Хм… любопытненько. Там — Дуся, тут — Фрося. А неплохо Мулины родственники пристроились в советской стране. Пора бы и мне брать пример со старшего поколения…

Комната, где был накрыт стол, выполняла две функции — столовой и «залы» для гостей. Стол был раскладной, как я понял, и, хотя он значительно уступал тому столу из морёного дуба, что был у Модеста Фёдоровича, зато он был покрыт дорогущей, даже на вид, скатертью с обильной вышивкой и белопенными кружевами. Посуда тоже была воздушно-фарфоровой.

Неплохо так.

Здесь сценарий семейного застолья повторился. Как и в доме Мулиного отчима, мы сперва конфузились, смущались, больше налегали на еду (которая, к слову, была отнюдь не хуже, чем в доме у Модеста Фёдоровича), а обстановку пыталась разрядить Наденька. Точнее она не то, чтоб пыталась, скорее для неё это был естественный процесс. Она ела и болтала обо всякой чепухе, создавая звуковой фон.

В общем, на картинке «найди десять отличий» здесь бы всё отличалось только тем, что там была Дуся, а тут — Фрося, там был Модест Фёдорович, а тут — Павел Григорьевич. Ну и фикус там был значительно повыше. Зато китайская роза здесь уже цвела.

После ужина Надежда Петровна деликатно оставила нас наедине, мол, ей срочно понадобилось помочь Фросе на кухне. Вышла, ещё и дверь прикрыла.

Насколько я понял, кабинета у Павла Григорьевича не было. Да и комнат явно было поменьше.

— По рюмочке? — предложил Мулин отец.

— Если по одной только, — согласился я, — завтра на работу.

Он достал из серванта бутылку, запечатанную самодельной пробкой.

— Наливочка из терновника, — похвастался он, — ты только понюхай, какой аромат! Это же амброзия! Напиток богов! Мне несколько таких бутылок каждый год из Мелитополя передают, у меня там одноклассник агрономом работает.

Я принюхался к содержимому чернильного цвета. Пахло действительно изумительно.

— Ну… за возвращение блудного сына! — неуклюже пошутил Павел Григорьевич, смутился от собственной шутки и торопливо опрокинул в себя содержимое рюмочки.

Я посчитал, что раз наливка — значит, это дамский напиток. Но, чтобы отзеркалить поведение отца (а на первых минутах общения это всегда очень важно), я тоже точно таким же жестом опрокинул в себя рюмочку.

Мамадарагая!

Я чуть не задохнулся… конечно же от восторга. Там было, наверное, градусов девяносто, не меньше. Аж слёзы из глаз брызнули.

Павел Григорьевич снисходительно хохотнул и протянул мне кусочек хлеба с сыром (Надежда Петровна предусмотрительно со стола кое-что не убрала).

Пока я закусывал и пытался отдышаться, он продолжил:

— Муля, скажу честно. Я рад, что ты принял меня, как отца. Знаю, что это было непросто. Потому и оценил. Понимаешь, в том, что произошло, моей вины нету. Я даже не знал, что Надюша ждёт тебя. Иначе я бы никогда не уехал.

Меня чуть развезло и обсуждать нюансы поведения Мулиной матери было банально лень. Поэтому я сказал, для поддержания разговора:

— Ты в Иркутске всё это время жил?

— Сначала в Иркутске, и в Усолье-Сибирском, это рядышком городок. Потом на войне был. Потом уже обратно в Иркутск возвращаться не захотелось, и я подался в Якутию.

— А что ты там делал?

— Пушниной занимался, — вздохнул Павел Григорьевич, — хорошее дело, скажу тебе. Хлебное.

— А сейчас что думаешь? — перевёл разговор на нужную тему я.

— Надюша вряд ли поедет в Якутию, да и не выдержит она там, сам понимаешь. Она же у нас натура нежная, а там перепады от +50 до −50.

Он вздохнул. Видимо, скучал за своим Якутском. Но да, ветреная Наденька в Якутск категорически не поедет, там ведь нету таких магазинов и театров.

— Ещё по одной? — предложил отец.

Я отрицательно покачал головой. И так уже многовато.

А Павел Григорьевич тем временем продолжил своей монолог:

— Вот зачем тебе, Муля, работа в этом комитете? Сидишь там, как крыса канцелярская, от звонка до звонка. Даже по рюмочке позволить нельзя.

Я посмотрел на Павла Григорьевича. Видимо, не только меня от этой «наливочки» развезло.

— И я тут подумал. Муля, — продолжил он, — других детей у меня нету. Только ты один единственный и есть. И именно ты должен продолжит моё дело…

— Торговать пушниной в Якутске? — стараясь говорить ровно и не язвить, спросил я.

— Не только пушниной. Ещё рыбой, икрой… — от описания своей торговли лицо Павла Григорьевича аж порозовело от удовольствия.

— Я подумаю, — дипломатично ответил я, не желая ссориться в первый день. — Это серьёзный шаг и нужно всё хорошо обдумать.

— Да что тут думать, что думать! — загорячился Павел Григорьевич, невольно повысив голос.

— Что тут у вас, мальчики? — в комнату моментально заглянула Наденька. Вроде задала простой вопрос кокетливым тоном, но в глазах сквозило нешуточное беспокойство.

— Да вот, вербую сына. Хочу пристроить к семейному делу, — пожаловался Павел Григорьевич.

— Ну, что ты Муля, — попеняла мне по-матерински Наденька, — отец плохого не посоветует. Так что даже не думай. Сразу соглашайся.

— Ладно, — кивнул я с подчёркнуто покорным видом, — раз ты так считаешь, мама, то я согласен. И поеду в Якутск.

— Что-о-о-о-о? — Наденька схватилась за сердце, — как ещё Якутск? Зачем Якутск?

— Пушниной буду торговать, — наябедничал я, — и икрой.

Глаза Наденьки заметали молнии.

Кажется, кто-то серьёзно влип. И Наденька сейчас разделает кое-кого под орех.

На Павла Григорьевича было жалко смотреть.

Но я совершенно не жалел, что «проболтался» Наденьке. Нет-нет, я отнюдь не маменькин сыночек. Но отношения у нас с биологическим отцом Мули сейчас только-только формируются, при этом определяются личные границы. А он уже начал на меня давить и продавливать свои хотелки. Поэтому я и спровоцировал этот маленький инцидент. А ночью они с Наденькой стопроцентно помирятся. Но после этого Павел Григорьевич больше не будет пытаться мной манипулировать.

Они ещё переругивались, а я взглянул на часы — поздно уже.

— Ладно, родители, — сказал я, — мне пора идти. Поздно уже. А завтра на работу.

— Так может переночуешь у нас? — захлопотала моментально Наденька, бросив выносить мозг Павлу Григорьевичу. — Фрося тебе прямо здесь, на диване, постелет.

— Нет, мама, мне надо домой идти.

В общем, когда я вырвался, прошло ещё добрых полчаса.

К Модесту Фёдоровичу идти было поздно. А не идти — тоже нехорошо. Я же пообещал.

Пришлось идти.

К моему облегчению в доме Мулиного отчима ещё не спали. Дуся возилась с тестом. А Модест Фёдорович читал (хотя я подозреваю, что они ждали меня).

— Я на минуточку, — сказал я, переступив порог дома.

— Мулечка! — обрадовалась Дуся, — сейчас ужинать будешь. Модест Фёдорович уже поужинал. Но, может, хоть стаканчик кефирчика за компанию и выпьет? Да, Модест Фёдорович?

— Мы лучше с Мулей коньяка выпьем, — крякнул Модест Фёдорович, — Мне сегодня отличную бутылку коньяка семилетней выдержки один аспирант подарил. Я у него оппонентом диссертации буду. Так он наперёд готовится.

Он довольно хохотнул, а я ответил:

— Завтра на работу рано. Может, обойдёмся сегодня кефирчиком?

— Я сейчас ужин принесу! Погодите с коньяком! — крикнула Дуся и устремилась на кухню.

— Дуся! Остановись! — я погнался за ней. — Не надо ужин. Не хлопочи!

— Почему это не надо? — удивилась и всполошилась Дуся.

— Я ужинал… в том доме, — сказал я.

После моих слов лицо Дуси передёрнулось:

— Да какой там ужин, Муля! Так, смех один! Издевательство над желудком! У них же Фроська работает. А она рукожопая! Ой, простите Модест Фёдорович, — смутилась Дуся и торопливо поправилась, — я имела в виду жопорукая.

Я не удержался и хрюкнул. Модест Фёдорович и себе расхохотался.

— Ну, а чего вы смеётесь⁈ — Дуся виртуозно переходила от экспрессии до меланхолии и обратно, — разве умеет Фроська правильно борщ сделать? А рагу⁈

— Сегодня как раз было рагу, — подлил масла в огонь я.

— Небось ерунда получилась? — ревниво спросила Дуся.

— Да нет. Было вкусно, — ответил я.

— Ой, насмешил, Муленька! Ой, не могу! Насмешил! — теперь уже захохотала Дуся. — разве же это рагу? Вот я могу рагу делать! Всем рагу — рагу!

Она с триумфом посмотрела на меня и выпалила:

— Вот приходи завтра на ужин, Муля, и я тебе такое рагу сделаю, что твоя Фроська своё рагу может выбросить в унитаз! — выпалив эту тираду, Дуся походкой Наполеона, только что завоевавшего Австрию, Германию и Польшу и Испанию сразу, вышла на кухню.

А Модест Фёдорович повернулся ко мне:

— Как всё прошло, Муля?

— Всё хорошо, — коротко сказал я, — только, кажется, я рассорил Павла Григорьевича с мамой.

— Да ты что⁈ — аж подпрыгнул Модест Фёдорович. — А почему?

— Павел Григорьевич хотел приобщить меня к семейному делу. А мама была категорически против, чтобы я ехал в Якутск торговать пушниной.

И первый раз я увидел, как моментально багровеет лицо Модеста Фёдоровича.

Пока он переваривал эту информацию, я, кажется, понял, что показалось мне странным в разговоре с Мулиным биологическим отцом.