Муля, не нервируй…

Глава 1

— Муля, ты злыдня!

Я открыл глаза и уставился на даму то ли добальзаковского, то ли постбальзаковского возраста, в байковом халате и в крупных бигудях* на всю голову. Она стояла над плитой, где булькал и исходил едким паром кипящий таз. В зубах у нее была папироса, а в руках — допотопные деревянные щипцы; примерно такими в прошлом веке домохозяйки вываривали бельё. И вот в этих древних щипцах был зажат скукоженный носок, который дамочка сейчас придирчиво и несколько изумлённо разглядывала.

— Так и есть! Ты злыдня и обормот, Муля! — сморщив нос, констатировала дамочка и затем торжествующе воззрилась на меня.

А я посмотрел на неё. Она отдалённо мне кого-то напоминала. Некое неуловимое сходство: казалось, я её знал. Вот только вспомнить не мог. Впрочем, как и того, что я здесь делаю, и почему она считает, что я злыдня.

— Твой же носок, Муля, признавайся! — она брезгливо швырнула его в раковину под допотопным умывальником, выкрашенным некогда белой, а нынче сильно пожелтевшей краской.

— А я всегда говорила, нечего мужские носки по чужим тазам приличных женщин пихать! — на кухню айсбергом вплыла вторая дама.

Она была крайне корпулентна, тоже в безразмерном халате, тоже неопределённого возраста, вот только вместо бигуди на её голове была сеточка, удерживающая двухэтажное монументальное сооружение из мелких бумажных папильоток.

— Сперва они носки разбрасывают, а потом детей мастерить начинают! — Выпалив эту обличающую тираду, она яростно прикурила от плиты и сердито выпустила в открытую форточку струйку сизоватого дыма.

Та, другая дама, согласно кивнула и продолжила флегматично помешивать щипцами содержимое таза. В воздухе сильнее запахло хозяйственным мылом и хлоркой.

Если честно, я совершенно не знал, почему мой носок очутился в её тазу. Впрочем, как не знал и того, каким образом я сам очутился здесь.

Да и носок этот мне был незнаком. Как и обе дамочки. А вот они, по всей видимости, знали меня прекрасно.

— Вы слышали, говорят, Пантелеймоновых опять уплотнять будут, — конфиденциальным шепотом сообщила дама в папильотках, чутко покосившись на дверь.

— Да вы что! — всплеснула руками дама в бигуди, да так, что чуть не выронила щипцы.

— Говорят, там уже и комиссия была, — свистяще прошелестела та, и опять зыркнула на дверь. — Только между нами это!

Дамы понимающе обменялись красноречивыми взглядами. Меня они в расчёт явно не брали, из-за чего я пришел к выводу, что отношения между нами вполне себе доверительные, невзирая на злополучный носок.

Пока они перешептывались, я прислушался к себе. Состояние у меня было, честно говоря, препаршивое: боль раскалённой нихромовой нитью вгрызалась в самый мозг, мутило так, что, казалось, если я пошевелюсь неправильно — меня тотчас же вытошнит прямо на пол (хотя, глядя на общее состояние пола, создавалось впечатление, что кого-то туда уже давно вытошнило, причём и не один раз).

В этот момент на кухне появился третий персонаж. Точнее персонажка, ну, или как там правильно, в общем, явилась сутулая женщина с лопатообразными руками. На голове у неё вместо бигуди и папильоток был обычный бабский платок.

— В передней колпак отвалился, на электрической лампочке, — буркнула она низким голосом и выплеснула в раковину сильно прокисшие щи, судя по нехорошему запаху. — Опять раковину засорили?

Она осуждающе покачала головой и принялась яростно мыть кастрюлю под краном. Когда содержимое забитой раковины начало выплёскиваться на пол, она выключила воду и также мрачно ушла, сообщив напоследок:

— Чёрт знает, что такое!

Мы опять остались втроём.

— Пиндык твоему носку, Муля! — резюмировала дама в папильотках, как мне показалось, довольно злорадно, — как ты его теперь доставать оттуда будешь? И раковину теперь прочищать тебе придётся…

— Почему мне? — удивился я.

— Дык, твой же носок, — меланхолично затянулась та и ловко выпустила дым колечками на засиженную мухами лампочку без плафона.

— Но ведь не я его туда бросил, — сказал я, как мне показалось, вполне логично. — И суп не я в раковину лил.

— Но носок-то твой, — опять упрямо припечатала женщина, швырнула окурок в переполненную раковину и, свирепо чеканя шаг, вышла из кухни.

Как раз я чуть отошел от первого шока и уже более осознанно осмотрел обстановку. И, честно скажу, она мне сильно не понравилась: исшарканный дощатый пол, с кое-где разбухшими потемневшими половицами, вместо нормальных стен какие-то почти картонные, белённые известью, перегородки, за которыми было прекрасно слышно, как кто-то сбоку переругивался и покашливал, шеренга расшатанных столов на кухне. Огромная газовая плита была словно под линеечку ровнёхонько разделена напополам: первая половина, на которой дама в бигуди варила бельё, чисто вымыта, вторая же — липкая, обильно заляпанная черным подгоревшим жиром, пустовала.

Почти осязаемое отвращение вызвал у меня тошнотворный запах: кислой хлорки, протухшего супа, папиросного дыма, детских ссак и тяжелого, какого-то трупно- сладковатого, одеколона.

— Как здесь можно жить? — невольно вырвалось у меня. — Это же ужас!

— Так нынче вся страна живёт, Муля. Так что, не ворчи, — невозмутимо ответила дама и, отставив таз, степенно вышла из кухни.

Я остался в одиночестве и не представлял, что происходит.

Во-первых, я всё никак не мог понять, что за чертовщина здесь творится. То есть не вообще, а конкретно со мной. Откуда-то я точно знал, что вся эта обстановка — это не мой привычный мир. Для меня это как некая бутафория, что ли. Правда, все декорации были какие-то неубедительные, даже убогие. Но тем не менее я здесь всё прекрасно знал.

Я окинул взглядом жалкое помещение. Однозначно, это — коммунальная квартира. И, судя по тому, как запросто со мной разговаривали женщины — я тут живу. Иначе откуда здесь мой носок? (нет, можно было, конечно, предположить, что я приходил сюда в гости, но явно не с целью тайно разбрасывать свои носки по чужим тазам). При этом одновременно я точно знал, что я здесь никогда не жил и это не моя квартира.

И как такое может быть?

Человек или живёт здесь, или не живёт. А одновременно так не бывает.

Ладно, нужно убедиться.

Я обвёл взглядом кухню и попытался сосредоточиться. Вон там, в буфете, на самой нижней полке, должна быть початая трёхлитровая банка с квашенной капустой, а бачок в туалете протекает.

Вот сейчас всё и проверим.

Я с трудом встал на ноги: меня ощутимо пошатывало. Но, тем не менее, я собрался с духом и подошел к буфету. Открыл его и убедился, да, так и есть: банка капусты стоит на месте, вон она — на самой нижней полке. Примерно четверти на хватает.

И вот откуда я всё это знаю, если я здесь никогда не был? Или был? — я опять печально посмотрел на банку с капустой.

Так кто же я и что я здесь делаю?

Я попытался сосредоточиться и привести мысли в порядок. Итак, женщина называла меня Мулей. Причём даже не один раз.

Я прислушался к себе. Всё верно, я и есть Муля. Полное имя — Иммануил.

Да, пожалуй, Иммануил — это моё имя. Вот только Мулей меня дразнили лишь в детстве. Детства, кстати, я своего совсем не помню. Хотя, честно говоря, я о себе вообще ничего не помню. Даже того, что было вчера или даже час назад.

Ладно, едем дальше.

С наличием полупустой банки с капустой определились. Но одна единственная улика не является статистически достоверным доказательством. Это вполне может быть какой-нибудь случайной ошибкой и даже банальной погрешностью. То есть имеет место быть либо неправильная оценка ситуации мной, либо я чего-то не знаю.

В связи с чем нужно найти альтернативную гипотезу и проверить её.

Но для этого сперва следует убедиться, что бачок в туалете точно протекает. Тогда я буду знать, что да, я здесь живу. Если же бачок не протекает — значит, произошло какое-то чудовищное недоразумение. Возможно, даже чей-то дурацкий розыгрыш. Или целенаправленная интрига.

Окрылённый этой мыслью, я поплёлся в туалет.

Покрытый ржавчиной унитаз не выбивался из общей аутентичной обстановки.

Стараясь не зацепить ногой стоявшее рядышком оцинкованное ведро с водой, в котором плавал погнутый алюминиевый ковшик, я подошел ближе и дёрнул за цепь: вода в бачке зашумела, забурлила и яростно хлынула в унитаз.

Бинго!

Что и требовалось доказать!

Значит, я здесь случайно и это не моя квартира!

Фух!

Довольный собой, я вышел из туалета и нос к носу столкнулся с сердитой тёткой в платке, любительницей выливать прокисший суп в умывальник.

— Ты чегой это воду зазря льёшь? — вызверилась она, — а платить кто потом будет? Пушкин⁈

— Так вода для слива…

— Ты ведро с ковшиком не видел? Повылазило⁈ Я для чего его там поставила⁈ — рявкнула она и ворчливо добавила. — А я говорила Михалычу, не надо было бачок чинить. Теперь все лить будут почём зря… А платить кто будет? Пушкин, чтоле?

Она, продолжая ворчать, вошла в туалет и захлопнула дверь прямо передо мной.

А я стоял, как пыльным мешком ударенный. Это что же получается? Бачок был-таки сломан? А потом его починил некий Михалыч.

То есть, я здесь действительно живу?

Вот только, если это коммунальная квартира, то где моя комната? Я оглядел несколько абсолютно одинаковых дверей по обе стороны тёмного коридора, заставленного всевозможным барахлом — старыми велосипедами, коробами, этажерками и даже сломанным торшером.

Ну не буду же я ломиться в каждую дверь в поисках моей комнаты?

В растерянности я вернулся на кухню и плюхнулся обратно на стул…

В лаунж-джазовой прохладе ресторана, где традиционно подавали жасминовых устриц в крыжовнике, морского ежа под укропно-огуречным соусом и свиную ногу с черной смородиной, было спокойно и уютно. Для всех. Но не для меня.

— Как же они меня задрали! — выдохнул я и плеснул себе ещё виски. — Хочется взять и перестрелять их всех!

Я сумрачно посмотрел на сидящего напротив Егора и долил ему тоже.

— А они всё идут и идут… И ноют! Ноют! Ноют! У всех проблемы! Кроме меня, естественно! У меня же их быть не может! — я отчётливо скрипнул зубами, так, что эмаль чуть не раскрошилась, ну, или мне так показалось, по крайней мере.

В последнее время я совсем на взводе.

— Это называется «выгорание», Иммануил, — салютнул мне стаканом Егор и выпил. — Ты чересчур переработал за последнее время. Всех денег не заработаешь. А жизнь тем временем проходит мимо. Вот скажи, когда ты последний раз был в отпуске? Или просто отдыхал, хотя бы дня два подряд? Да пусть бы в тот же кинотеатр сходил?

Я задумался.

А и правда. Когда? Но вслух буркнул:

— Там сейчас смотреть нечего. Всякую ерунду снимают.

— Да при чём тут ерунда⁈ — вскинулся Егор, — я же тебе совсем о другом говорю!

— Да понимаю я! — крыть мне на его аргументы было нечем, поэтому я просто допил свой вискарь и разлил нам по новой.

— Иммануил, ты прекращай так вести себя, — покачал головой Егор, — сходи лучше к психологу, что ли?

— Да я сам всем психологам психолог! Егор, я же сам, лично, обучаю этих психологов! Что они мне могут рассказать такого, чего я сам не знаю? У меня на полгода очередь из них на запись стоит! У меня каждый день поминутно расписан, — раздражённо поморщился я, — ты понимаешь, Егор, я не могу вот так сейчас взять и всё бросить! Не мо-гу!

— Трудоголизм это хорошо, Иммануил, но можно же без фанатизма⁈ — Егор схватил бокал с зельтерской и жадно отпил, не отрывая взгляд от сцены по центру зала, где ненавязчиво играли шикарный джаз. — Так и скопытиться можно же.

— Мне всего сорок пять, Егор! Какое скопытиться⁈ Я умный, красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил! — хохотнул я и добавил, — давай ещё по соточке и разбегаемся. Я завтра веду мотивационный тренинг «Лидерские стратегии и нетворкинг». А презентацию ещё не доделал. Чую, ночка весёлой предстоит…

— Вот об этом я тебе и толкую, — вздохнул Егор, — ты даже расслабиться и отдохнуть толком не можешь. Разучился.

— Рецепт успеха — делать, пока другие отдыхают! — с усмешкой процитировал сам себя я и поднял стакан, — давай, за успешный успех!

Егор что-то ответил, но тут очертания ресторана задрожали, а джаз-трио под можжевеловой аркой вдруг стало расплываться…

Очнулся я уже здесь, на кухне.

Я вынырнул из воспоминания.

Вот это флешбэк!

Я зажмурился и помотал головой. Затем открыл глаза — замызганная кухня никуда не пропала.

Какая-то дичь!

Я точно знал, я вспомнил, что я — известный коуч, психолог, бизнес-тренер, что у меня десятки и сотни тысяч высокостатусных клиентов и последователей в нашей стране и в остальном мире. Я один из богатейших и влиятельнейших экспертов по личностному росту и развитию бизнес-стратегий.

Тогда что я делаю тут, в этой тошнотворной шараге? А⁈ Почему я сейчас не на своей яхте или не в офисе?

И тут вдруг меня словно током ударило — да я же попаданец!

Да, да, всё просто: там я умер, а здесь очнулся. И сейчас я — житель вот этой коммунальной квартиры с забитым прокисшим супом умывальником.

В моём времени о попаданцах не знала, пожалуй, только Агафья Лыкова, да и то, не факт. Поэтому я даже особо и не удивился. Правда, на всякий случай ущипнул себя за руку — и сразу почувствовал боль. Значит, точно я живой, и, ещё значит, я — попаданец.

К моему удивлению никакого дискомфорта от этого я не почувствовал. Мне совершенно не хотелось рыдать, истерить, побивать себя пяткой в грудь и вопрошать «пошто⁈». Вместо этого я ощутил какой-то небывалый подъем и даже неожиданный прилив энтузиазма.

Вызов?

Сто процентов! А вызовы я всегда любил.

В последнее время моя жизнь превратилась в рутину. В хорошо накатанную, очень комфортную, но рутину. Да, Егор абсолютно прав, для отдыха в моём графике не было места лет на пять вперёд, да и, кроме адской изматывающей работы, ничего не было. Вот, очевидно, организм и не выдержал. Недаром говорят, возраст между сорока годами и пятьюдесятью для мужчин — самый рискованный.

И вот сейчас я сидел на табуретке в провонявшейся убогой коммунальной кухне и думал — интересно, за сколько времени я смогу достичь здесь, в этом новом для меня мире, хотя бы того самого уровня жизни, который был у меня до попадания сюда?

А что, это будет даже интересно!

Но додумать мысль мне не дали. На кухню опять вернулась та самая вредная баба.

— Кто будет умывальник пробивать? — возмутилась она.

— Вот вы сами и будете, — спокойно ответил я, сдерживая усмешку.

— Твой носок, тебе и чистить! — упрямо заявила баба и на лице у неё пошли красные пятна.

— А кто суп прокисший туда лил? — насмешливо огрызнулся я.

— Если бы там не было носка, суп бы не помешал, — вопреки логике заявила баба.

Я аж опешил от такой наглости и тупости. Но нет, так дело не пойдёт.

Тем временем баба сняла платок. На голове у неё оказались седые неопрятные космы, похожие на паклю или жгуты серой ваты. Она достала из кармана гребешок и принялась чесать их. Да, прямо на кухне, где готовят и едят.

Меня ещё больше передёрнуло.

Ни слова не говоря, я схватил её пёстрый платок и зашвырнул в умывальник.

После этого с чувством выполненного долга сказал, перейдя на «ты»:

— А теперь твой платок там. Платок, между прочим, больше, чем носок. Так что чистить тебе!

И вышел из кухни.

Вслед мне летели проклятия до седьмого колена и злющий бабский визг.

Но мне уже до этого не было никакого дела.

Я вышел в коридор в твёрдой решимости найти свою комнату. А ещё нужно было отыскать в этом помоечном вертепе хоть какое-нибудь зеркало. Меня занимал важный вопрос — я попал в другое тело или же остался в своём? А если попал, то как я теперь выгляжу? Внешний вид — это можно сказать, главный критерий, влияющий на взаимодействие с окружающими. Люди зачастую оценивают тебя исключительно по внешности. И мне совершенно не хотелось попасть в тело какого-нибудь плюгавенького лысенького мужичонки с бородавкой на носу.

Нет, даже с таким первоматериалом можно работать, но согласитесь, гораздо удобнее, если природа одарила тебя со всей щедростью.

В захламлённом до невозможности коридоре на трёхколёсном велосипеде катался какой-то мелкий шкет, лет пяти-шести, хотя могу и ошибаться. Он был в коричневых колготках, валеночках, жёлтой байковой рубашонке и плюшевой жилетке.

Коридор был длинным, так что ему тут было раздолье. Малец деловито и ловко лавировал промеж коробок, саквояжей и торшера.

— Стой! — велел я.

— Дядя Муля, а ты покатаешь меня на лошадке? — требовательно заявил малец. — Ты же обещал!

— Хм… — задумался я и решил проявить педагогический талант, — а что нужно сказать?

— Будь, октябрёнок, всем детям примером, чтобы хорошим стать пионером! — прокричал малыш и торжественно посмотрел на меня.

— Правильно! Молодец! — дипломатично ответил я, — а теперь, будущий пионер, веди меня в мою комнату. Там и будет лошадка.

— Лошадок в комнатах не бывает! — вполне резонно заметил малец.

— Ничего подобного, — заявил я, — Веди! Там и проверим. И ты сам убедишься.

Малец резво соскочил с велосипеда, тот завалился прямо на торшер. Торшер рухнул на ржавые санки, санки — на размочаленный чемодан. И вся эта конструкция с шумом и грохотом завалилась на пол.

— Веди! — повторил я, переступил через хлам и пошел вслед за моим юным Хароном, который не обратил на весь этот бедлам совершенно никакого внимания.

— Здесь закрыто! — сообщил малец, подёргав ручку одной из дверей.

— Сейчас, — кивнул я, покопался в карманах и выудил ключ.

Малец ожидал, приплясывая от нетерпения.

— Заходи и смотри! — гостеприимно сказал я, открывая дверь.

Малец первым юркнул внутрь и тут же разочарованно заголосил:

— Нет здесь никакой лошадки! Я же говорил!

— Точно нету, — подтвердил я и добавил, — выходит, именно ты и был прав. Действительно, лошадки в квартирах не живут.

— А? — от неожиданности что его версию признали верной, малец раскрыл рот и сунул туда не очень чистый палец.

— Так что катание лошадке отменяется, сам видишь же! — печально сообщил я и выставил мелкого из комнаты, захлопнув дверь прямо перед его носом.

Теперь я мог спокойно осмотреть своё жилище.

Честно говоря, в моём представлении комнаты в коммунальных квартирах делились на две категории: первая — когда бедненько, но достойно. Аскетичная нищета, минимум комфорта. Вторая — это некая благородная старина, много аристократического хлама, пыльные плюшевые козетки и думочки, массивные сундуки и буфеты с резными херувимчиками, и всё это в обязательном порядке накрывается вязанными салфетками с помпончиками (помпончики обязательно!).

Эта же комната существенно отличалась от этих двух категорий и ломала всё моё представление о быте коммунальных квартир в прошлом. Толстый кроваво-красный ковёр в пёстрых узбекских ромбах устилал пол. На стенах тоже были ковры. Причём на всех четырёх стенах. И тоже кроваво-алые с бешенными узорами. От этого багрового разнообразия жилище напоминало склеп Дракулы после полнолуния.

Но и этого обитателю комнаты показалось мало, поэтому сверху, на напольный ковёр была положена тканная дорожка. Очевидно, чтобы не пачкать ковёр.

Вот интересно, при отсутствии пылесосов, как он убирался в комнате и чистил это всё?

Очевидно, никак, — подумал я и расчихался от пыли. Здесь было душно и пахло нафталином.

Вместо кровати стоял раскладной мягкий диван на низеньких ножках. На котором — оп-ля, явно была огромная перина, а сверху горкой пять подушек разного размера — от большей к меньшей.

Напротив окна красовался пузатый полированный шкаф. Рядом — сервант, в котором выстроились шеренги хрустальных ваз, бокалов и салатниц. Посуда явно не помещалась на двух узких полках, поэтому хозяин помещения складировал вазочки и салатницы один в один, и они напоминали Эйфелевы башни, но только стеклянные.

Я аж глаза протёр.

И как можно так жить?

Но затем я обнаружил трюмо и всё мои печальные мысли разом вылетели из головы. Зеркало!

Я ринулся к нему. И, наконец, рассмотрел себя.

Мда.

Я попаданец явно в чужое тело.

Человек, в котором мне теперь придётся жить, представлял собой унылое зрелище. Отнюдь не Аполлон. Одутловатое лицо, слегка оттопыренные уши и огромные проплешины, которых старый владелец этого тела явно очень стеснялся и поэтому зачёсывал жиденькие волосики набок и сзади наперёд, отчего издали голова напоминала нечто среднее между профилем Гая Юлия Цезаря в лавровом венке и причёской Дональда Трампа в особо ветреный день.

Глазки были небольшими, неопределённо-сероватого цвета, под которыми отчётливо выступали мешки. Ручки-ножки пухленькие, явно не приучены к физическому труду. На вид можно было дать как тридцать, так и все шестьдесят.

Скуф, да и только.

Но ничего, и не с таким материалом работали.

Был у меня как-то один бизнесмен. Сколотил многомиллионное состояние, а собой не занимался вообще. И вот в один прекрасный момент, когда сошлись в одну точку возраст, лишний вес и болячки, он вдруг понял, что даже его деньги не привлекают женщин надолго. И тогда он пришел ко мне. И мы буквально за полгода выковали из него харизматичного альфа-самца, от одного взгляда, на который женщины буквально теряли сознание.

Так что не буду вешать нос.

Я взглянул последний раз на отражение в зеркале и решил поискать доказательства, кто я теперь, где и кем работаю (если работаю) и всё остальное, что найду.

Я вышел в коридор и аж присвистнул.

* Внимание! В книге, которая пишется от лица героя, присутствуют диалектизмы и неправильное использование некоторых слов (по-народному)