Муля, не нервируй…

Глава 18

— Что это такое? — нахмурился Модест Фёдорович, — впервые слышу.

— Это средство для повышения потенции, — ответил я. — Сейчас оно бы пришлось очень кстати. Поствоенный синдром у мужчин, общая напряженная атмосфера…

— И как ты себе это представляешь, Муля⁈ — возмущенно вскинулся отчим, — да меня же наша комиссия по приёмке с потрохами сожрёт! Ещё и партбилет на стол положить скажут! А Учёный совет такое никогда не пропустит. Это позор!

— А это смотря как подать, — не согласился я, — можно действительно подать, как снадобье для разврата. А можно сказать, что цель благородная — исключительно для повышения демографии в послевоенной стране. И выписывать по назначению врача только после медосмотров на предприятиях.

— Хм… а ведь и правда… — задумался Модест Фёдорович и ошарашенно добавил. — Вот ты и жук, Муля. Никак я от тебя такого не ожидал даже.

Он посмотрел на бутылку с хересом и спросил:

— Ещё по одной?

— Нет, на работу же завтра, — покачал головой я, — да и в горячей ванной хочу отмокнуть… а после спиртного не рекомендуется.

— Мда, — рассеянно согласился Модест Фёдорович и спросил, — только что туда входит? Где я состав возьму?

Я завис. Состав я не знал. И, если честно, никогда этим средством не пользовался. И вот что ему сказать? Поэтому я просто пожал плечами и развёл руками.

Но тут Модест Фёдорович просиял:

— Кажется, я знаю. Где-то читал, что в элегантные века пользовались настойкой шпанской мушки. Нужно будет Машеньку в архив отправить, пусть подборку сделает. И пусть ещё в исторический музей что ли сходит… мда… А Валера зайдёт в НИИ лекарственных растений, я завтра же позвоню им. У них там образцы непременно быть должны. Мы их проанализируем и на основе сможем синтезировать…

Он оборвал себя на полуслове и так задумался, что не обращал на меня уже никакого внимания. Бутылка с недопитыми бокалами сиротливо стояла на столе, ходики размеренно тикали, я сидел в кресле, а Модест Фёдорович что-то напряжённо чёркал в блокноте: для него в этом мире больше не существовало ничего.

Я ещё немного посидел и, чтобы не мешать рождению нового открытия, тихо, на цыпочках, вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собою дверь.

Там меня встретила сердитая Дуся:

— Ну что же ты так, Муля? Я тут жду, жду… вода же стынет!

— Так почему не позвала?

— Модест Фёдорович не разрешает в кабинет заглядывать, — объяснила Дуся и свистящим шёпотом затараторила, — давай-ка, быстро иди мойся, я там тебе уже всё приготовила. На стуле стопочкой белье и халат лежит. Полотенце сверху.

И я пошёл мыться.

Ванная в квартире Модеста Фёдоровича была большая, чугунная, на гнутых ножках. Божечки, какое же блаженство погрузиться по самый подбородок в горячую ароматную воду (хитрая Дуся налила туда отвар мяты и любистка, и вода вкусно пахла травами). Как же я соскучился по всему этому!

Нет, с отчимом мне ссориться никак нельзя. А в моей будущей квартире будет точно такая же ванная. И такая же Дуся, — хотел добавить я, но рассмеялся. Да, да, к хорошему привыкаешь быстро.

Не знаю, сколько я вот так пролежал бы (кажется, даже и задремал немного), но в дверь постучала Дуся:

— Муля! Выходи уже! Через пять минут ужин!

Когда я, чисто вымытый, выбритый, в пахнущей свежестью хрустящей домашней одежде и в одном из халатов Мулиного отчима, сидел за столом, Модест Фёдорович сказал торжественным голосом:

— Да, Муля! Ты прав! Я думаю, что из этого может что-нибудь и получиться.

Дуся, которая как раз накладывала нам бигус и горячие драники, с гордостью посмотрела на меня и улыбнулась.

Домой я заявился поздно. И отчим, и Дуся, в один голос уговаривали меня остаться ночевать. Но я не согласился. Потому что это будет начало ограничения моей свободы. Стоит остаться на ночь всего один раз, а потом сразу будет и второй, и третий. И так, незаметно, я однажды останусь там и больше не вернусь в коммуналку. А мне нужно пожить ещё какое-то время тут, выполнить свои задачи. Не люблю оставлять незаконченные дела за спиной. Верю, что это сильно портит карму.

Когда я уходил из отчего дома, остро встал вопрос с одеждой. Изгвазданные, провонявшиеся тухлым чесноком вещи, Дуся категорически не отдала. Сказала, что и за один раз не отстирает, поэтому понесёт в какую-то особую, известную только ей и только «для своих» прачечную (общественным прачечным Дуся категорически не доверяла).

Модест Фёдорович горячо поддержал. И мне были продемонстрированы Мулины наряды, которые он, после ссоры с отчимом, легкомысленно отверг. Я его юношеского бунта вообще не поддерживал, поэтому с интересом проинспектировал гардероб своего реципиента и выбрал три более-менее нормальных костюма (похожих на привычные мне из моего времени), дюжину рубашек и исподнее тонкого полотна, почти похожее на современное, к которому я привык. Оказывается, это Наденьке привезли аж из-под Парижа.

Поэтому домой я возвращался груженный, аки верблюд (учитывая еще то, что Дуся подсунула мне кастрюльку с остатками бигуса, сверху которого она напихала в несколько слоёв драников. Также я не отказался от коробки с хорошим кофе (тот, что я прикупил в магазине был плохого качества и жутко мне не нравился).

В коммуналке я уловил странный, но приятный, запах. От которого аж сердце сжималось.

Быстренько отнёс вещи в комнату и прошёл полюбопытствовать на кухню.

И всё понял.

Это был запах моего детства. Знакомый и такой любимый.

У плиты стояла Лиля и делала леденцы из жжённого сахара в ложках!

Я подошел как раз к концу процесса, когда она смочила ложки с леденцами водой прямо под краном и выложила на тарелке.

— Привет, — улыбнулся я, — а я-то думаю, чем здесь пахнет так вкусно?

— Привет, — вернула мне ответную улыбку Лиля и принялась отмывать кастрюльку, пока не застыло, — да Колька уже все уши прожужжал. Хочет ведь сладкого, а у нас в театре до получки ещё два дня. А Гришка со своими дежурствами уже почти неделю дома не появляется. Мама завтра уедет, а они так и не увиделись.

Она грустно вздохнула, а я мысленно усмехнулся.

— Как там новый сосед ваш? Притёрлись уже?

— Орфей? — на Лилиных щеках появился румянец, который изумительно ей шёл. — Он замечательный! И такой талантливый! И такой одинокий!

Её глаза затуманились, а я впервые подумал, что убирать Гришку аж на неделю из дома было отнюдь не самой лучшей идеей.

Но сказать ничего не успел, Лиля сообщила:

— А ты где весь день был? Тебя какой-то парень искал.

Парень? Вряд ли это с работы. У нас всех сотрудников погнали на субботник, на разные объекты, но всех.

— Что за парень? — спросил я.

Лиля пожала плечами и ответила:

— Парень, как парень. Два раза приходил.

Мы ещё немного поболтали и разошлись, так как было уже поздно.

Хоть спать я лёг почти за полночь, но на работу проснулся вполне выспавшимся и полным бурлящей энергии. Вот что хорошая ванная и замечательный ужин с человеком делают! Чувствую себя так, словно и не проработал всю неделю без выходных.

А на работе, я только зашел на секунду в свой кабинет, чтобы показаться, а затем направился в отдел кадров. Пора разобраться, что собой представляет этот странный мажорчик-бунтарь Муля Бубнов.

Очевидно, всё искусство СССР было сосредоточено именно в отделе кадров. Иначе я никак не пойму, почему под этот отдел была отведена территория практически в пол-этажа. Отдел кадров состоял из трёх отделов: непосредственно самих кадров, канцелярии и архива.

Я пока со всем этим разобрался, чуть с ума не сошёл. Хорошо, что там крутилась одна из подруг кареглазки (имя её я не знал), которая и подсказала куда идти.

— Муля, а зачем тебе отдел кадров? — спросила она, когда я её поймал в коридоре.

— Увольняться хочу, — пошутил я, печально вздохнул, — доконали они меня со всеми этими стенгазетами и дополнительными поручениями безо всякого повода.

— Что за дополнительные поручения? — насторожилась девушка. — И как это увольняться⁈ Муля, ты что⁈

Я рассказал ей о вчерашнем субботнике и как нам с Володей за то, что мы справились быстро, хотели ещё работу Барышникова с дружками накинуть. Понятное дело, о некоторых нюансах я умолчал. Но впечатление создал нужное. Девушка ушла шокированная. Таким образом информационная бомба запущена. И если ответственные товарищи надеялись делишки Барышникова скрыть и сделать меня виноватым, то теперь им будет сделать это значительно труднее.

Ну, а дальше я ещё что-нибудь эдакое придумаю.

— Здравствуйте! — сказал я, заглянув в нужный мне кабинет отдела кадров.

— А! Бубнов! — обрадовалась мне полноватая женщина в роговых очках и с огромной бабеттой. — А я тебя уже искать собиралась.

— Что случилось? — слегка напрягся я.

— Да ты расписаться в приказе должен, — сказала женщина и вытащила откуда-то из недр стола тоненькую папочку, немного в ней порылась и извлекла нужный листочек. — Вот здесь.

— Что за приказ? — с подозрением спросил я, не ожидая от этого ничего хорошего.

— Так мы тебя в комиссию по инвентаризации включили на второй квартал. Так-то ты по графику стоишь на третий, но Галя Пономарева в декрет ушла. А заменить сейчас некем. Придётся выручать.

— Аааа, — пробормотал я, — ну ладно, давайте.

Я аккуратно расписался (хорошо, что на днях потренировался подделывать подпись под Мулину) и спросил:

— Скажите, а можно мне своё личное дело посмотреть?

— Зачем тебе личное дело? — моментально подобралась женщина.

— Да понимаете, — начал на ходу сочинять я, — я же с родителями рассорился и из дома ушел. И оригиналы документов там оставил. А мне нужно номер диплома посмотреть и как специальность полностью называется. Я на заочное поступать хочу. Повышать профессиональный уровень пора.

— Куда поступать хочешь? — с недоверием продолжила допрос кадровичка.

— В литературный институт, — наугад брякнул я, в душе надеясь, что у Мули не филологическое, а то облом будет. — Работаю в Комитете по искусствам, нужно же соответствовать. Работа мне нравится. Хочу, так сказать, глубже погрузиться…

— Ну это правильно, — одобрительно кивнула мне женщина и добавила, — все бы так к работе относились. А то понабирают…

Она резко оборвала себя на полуслове, встала и полезла на стеллажи, аж куда-то на верхние полки. Я смотрел, как она ловко взбирается на хлипкую стремянку и, наверное, успел поседеть, пока она нашла моё личное дело.

— Вот, — пытаясь отдышаться, женщина хлопнула передо мной папку.

Торопливо, чуть подрагивающими от нервного напряжения пальцами, я развязал тесёмки. И взглянул на личный листок по учёту кадров.

С малюсенькой фотокарточки на меня смотрело щекастое лицо Мули. Такое впечатление, что фотку он взял ещё со школы. Что вполне могло быть реальным, так как в эти времена с фотографиями было туговато, и ими не разбрасывались, как в веке цифровых технологий.

В графе «образование» стояло: Московский юридический институт, хозяйственно-правовой факультет, специальность «Правоведение».

Фух! Вот и ладненько. Я, конечно, советского права не помнил от слова совсем, но с таким дипломом Муля может теперь строить карьеру в любом направлении народного хозяйства.

Порадовала графа о том, чем занимались Мулины родственники до Великой Октябрьской Социалистической революции исключительно наукой. Кроме бабушек, те вели домашнее хозяйство. И ещё был перечень родственников за границей, где была указана тётя Лиза, профессор Цюрихского университета (это порадовало, так как по обрывкам из моей памяти, в UZH обучались, в основном, женщины-коммунистки из России, там даже громкое дело против них было).

Кстати, в графе «Сведения об участии в революционной деятельности» стоял прочерк, ведь Муля родился через шесть лет после революции.

И да, Муля на войне был. Танкистом. И даже медаль получил.

В общем, из отдела кадров я вышел довольным. Всё обстояло гораздо лучше, чем я опасался. С такими вводными данными можно работать дальше. А Мулину физическую форму мы ещё подкачаем.

Я спокойно проработал всю первую половину дня, сходил на обед и только-только приступил к продолжению бумажной экзекуции, как в коридоре послышалось оживление: топот многих ног. Мои коллеги, Мария Степановна, Лариса и Афанасий Захарович (я уже узнал его имя) подскочили, словно ужаленные, и рванули прочь из кабинета.

— Что случилось? — еле успел я схватить за руку Ларису.

— Пусти! — возмущённо принялась вырываться она.

— Куда все бегут? — настойчиво продолжил удерживать её я.

Лариса, очевидно, поняла, что я значительно сильнее, потому как вырываться перестала, и ответила. Правда очень сердитым голосом:

— Так получку же дают! Забыл?

От неожиданности я её выпустил, она вырвалась и ускакала прочь из кабинета.

Недолго думая, я рванул за нею.

Когда я и мой белый кролик, в смысле Лариса, добежали до нужного места, там уже очередь была, словно до мавзолея.

— Мария Степановна, вы же на меня занимали?!! — отчаянной чайкой закричала Лариса. И столько в этом крике было чувств, неподдельных и тревожных, что даже буревестник, который гордо реет, и то имел бы неубедительный вид на её фоне.

Ей ответили несколько возмущённых голосов, но вдвоём, Лариса с Марьей Степановной, дали им сокрушительный отпор. И Лариса с облегчением пристроилась где-то впереди.

Я же всего этого рвачества категорически не любил. Поэтому спокойно встал в хвост очереди. На меня все посмотрели, как на идиота.

Очередь двигалась медленно. В коридоре было душно. Люди развлекались, как умели: кто-то травил анекдоты, где-то спорили, кто-то сплетничал. Всё вместе это создавало тот неповторимый шум и гам всеобщности, подозрений и единения, который был присущ лишь очередям.

Я стоял и размышлял. Втемяшилась мне сейчас в голову одна идейка. Которую я тоже мог подбросить Мулиному отчиму. В то, что у него что-то получится с виагрой, я верил мало. Точнее совсем не верил. Но был рад, что эта идея заставила его отказаться писать заявление об увольнении. Ему, человеку, который ради науки, ради научной карьеры, поставил на кон всё, всю свою жизнь, в том числе и личную, ему отказаться от науки сейчас и уехать на дачу — это значит, подписать себе смертный приговор.

Бывших учёных не бывает. Потому что нельзя вот так просто взять и отменить научное мышление, которое формировалось годами, десятилетиями. Как не бывает, и бывших учителей, бывших врачей, бывших балерин… Если человек честно, с удовольствием работал (а не просто зашибал деньгу), то он пронизывается своей профессией полностью и навсегда, словно старый хлеб плесенью.

Так вот, нужно будет сходить к отцу на работу. Сегодня я полистал справочник с адресами учреждений и теперь точно знаю, где находится его НИИ. Не уверен, что меня туда пустят, но сходить и посмотреть можно. Вот прямо завтра и надо бы сходить…

От размышлений меня оторвал голос:

— Муля! — на меня сердито смотрела Зина. Она сегодня была в жёлтом платье и дурном настроении.

— Что? — спросил я.

— Ты почему меня в кино не приглашаешь? — понизив голос до шепота, требовательно спросила Зина.

— Как там дела со стенгазетой? — решил перевести стрелки я (да, вышло чуть топорно, но я просто сильно задумался, а она напрыгнула неожиданно).

— Да нормально! — отмахнулась Зина, — приняли, похвалили и грамоту обещали дать. Так мы пойдём в кино?

Чем дальше, тем сильнее она меня раздражала. Эдакая девушка с веслом. Хоть и в локонах.

— Не могу, — сказал я печальным голосом. И улыбнулся чуть устало и снисходительно.

— Почему? — вытаращилась на меня Зина, — сегодня же получка.

— Мне мама не разрешает, — вздохнул я и развёл руками.

— Ты шутишь? — фыркнула она, — я же серьёзно говорю!

— Я тоже, — ещё печальнее вздохнул я, — она мне невесту нашла, и мы скоро поженимся…

У Зины случился экзистенциальный шок. Она немного похлопала глазами, а затем, гордо вскинув подбородок, молча уцокала каблучками куда-то в начало очереди.

А я облегчённо выдохнул.

Так что сегодня у меня было два хороших события: Зина обиделась, и, пожалуй, что навсегда, и главное — я получил зарплату. День прошел не зря.

А в конце рабочего дня прибежал злой как чёрт Козляткин и прошипел:

— Муля, мать твою за ногу! Ты что опять натворил?

— Да вроде ничего, а что такое?

— Тебя завтра к девяти ноль-ноль в первый отдел вызывают! Допрыгался, дурак такой!