Муля, не нервируй…

Глава 14

Нужную улицу и дом я нашел на удивление быстро. Да и невозможно было его пропустить. Массивное здание, богато отделанное мрамором и лепниной в стиле неоклассицизма, сильно выделялось на фоне остальных построек. Дом был высокий, красивый, аж дух захватывало.

Подъезд сразу же, прямо от первого шага, представлял собой огромный холл с четырьмя квартирами. Обитые синим и тёмно-зелёным дерматином двери имели латунные таблички с выгравированными надписями. В холле стояли две кадки с жирными фикусами, на лестнице был официальный ковёр. Обнажённая статуя не то херувима, не то ещё какого-то задумчивого мужика с целлюлитом, бесстыдно стояла прямо посреди холла.

Я вошел в подъезд и поискал глазами кого-нибудь, чтобы спросить.

И тут услышал:

— Муля! — оглянулся и увидел старушку, божьего одуванчика. Она уютно куталась в вязанную шаль, а на ногах у неё были домашние войлочные валеночки.

— Здравствуйте, — невольно улыбнулся я.

— Муля, достань мне бром, а то я не могу, — попросила вдруг бабулька. Мулю она, оказывается, хорошо знала.

— Бром? — изумился я так, что чуть челюсть не уронил. — Как бром? Зачем вам бром?

— Да он паршивец между ящиками застрял там. А я руку тяну, тяну, а рука короткая, не достаю.

— Эмммм… — замялся я, не зная, как аккуратно отделаться от сумасшедшей старушки, — а где вы живёте?

Каюсь, мелькнула мысль позвать её родственников. Пусть занимаются. Сколько я таких старичков и старушек знаю, что вроде как бы и нормальные с виду, а периодически впадают в сумрачное состояние и несут вот такую чушь. Тут главное не спорить и поддакивать.

— Да я на соседней улице живу, — с ласковой улыбкой сказала старушка, — ты что забыл, Муля? Я же тебя с детства вот таким маленьким помню. Ты же на моих глазах рос.

Мне стало жалко бабушку, и я предложил:

— А давайте я вас домой провожу? Поболтаем по дороге, посекретничаем?

— Да куда же мне сейчас домой, я ведь только-только на дежурство приступила, — всплеснула руками старушка, — ты мне бром достань, говорю!

Я только выдавил:

— А где он?

— Да вон же он, между ящиками, говорю! — сердито ткнула пальцем на два огромных деревянных ящика, явно из-под чего-то спиртного. — Забился и сидит, почти весь день сидит.

Я послушно заглянул между ящиками в щель, чтобы не провоцировать бабульку, и увидел там два светящихся котячьих глаза:

— Так это котёнок, что ли? — сообразил я и облегчённо рассмеялся.

— Да он это, паршивец такой! — обрадованно закивала головой старушка, — это котик профессора Иванова. Но они с супругой и дочерью в санаторий, в Кисловодск уехали. А Брома на меня оставили. А он вишь, непослушный какой. У-у-у-у! Злыдень!

Я осторожно достал порядком испуганного котёнка. Он был смешной, белый-белый, а на мордочке рыжее пятнышко. И ещё одно ухо было рыжее.

— Бандит и хулиган малолетний, — усмехнулся я и протянул ей котика.

— Ой, Бром-то у них ещё ничего, а вот собака ихняя, пекинес, вот он гад такой, что ужас. И сердитый, главное, такой.

— Небось Натрий его зовут или Литий? — хохотнул я.

— Да нет, Тетрагидроксипиран, — по слогам с недовольным видом выговорила старушка, — я месяц имя учила, и то всё время путаюсь.

— А как же они его подзывают? — удивился я.

— Да Пушок он. И все его так во дворе зовут, когда профессор не слышит. А ты к своим? — понятливо усмехнулась старушка, поглаживая мурчащего бандита. — С отцом помириться-таки решил? А я же тебе тогда говорила, что зря ты обидел его. Он человек хороший, положительный.

— Да, я подумал и понял, что нельзя с таким человеком ссориться, — сказал я, усиленно думая, как бы спросит у неё, в какой квартире живёт Мулин отчим. Надо было сформулировать вопрос так, чтоб не вызвать подозрения у проницательной старушки. Они же тут как шпионы — всё знают, ничего мимо не пропустят.

— А пойдём-ка я тебя проведу, — хитро усмехнулась старушка, — а ты давай расскажи, как и где ты живешь, где работаешь? Я слышала, ты в конторе какой-то?

— В Комитете по искусствам работаю, — ответил я, пропуская старушку чуть вперёд, вроде как из вежливости, но на самом деле я просто тупо не знал, куда надо идти.

Мы прошли по широкой лестнице наверх, на второй этаж, и остановились перед шикарной дверью. Рядом была табличка, тоже латунная. Я вчитался:

'В ЭТОЙ КВАРТИРЕ ПРОЖИВАЛ ПРОФЕССОР ШУШИН ПЁТР ЯКОВЛЕВИЧ, АКАДЕМИК,

СВЕТИЛО ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ХИМИИ'.

Получается, Мулин дед.

— Ты что, уже женился? — требовательно уцепилась за мою руку старушка и немножко подёргала даже, чтобы не отвлекался на всякие таблички.

Ну раз она меня провела и аж на второй этаж со мной поднялась, значит, с моей стороны будет справедливо ответить ей на пару вопросов. И я сказал:

— Нет, мама ещё ищет невесту.

— И это правильно! — обрадованно закивала старушка и сразу тоже включилась, — вон у генерала Зайцева дочка, Ирочка, хорошая такая девочка, на скрипочке так играет…

Я хотел ответить, но старушка перебила сама себя и продолжила перечислять:

— А у Георгия Альбертовича племянница недавно из Харькова приехала, в педагогический поступать будет.

— Так она, может, и некрасивая? — поддел я старушку, чтобы поддержать разговор, ну и от озорства немного.

— Ну, и что, что некрасивая, — рассердилась старушка, — зато Георгий Альбертович — генерал, так что это очень хороший вариант.

Я покивал согласно. Мол, да, действительно вариант хороший и племянница целого генерала вполне себе может позволить быть некрасивой.

Старушка начала дальше перечислять варианты. Меня это всё откровенно забавляло, но она относилась к вопросу очень серьёзно. Поэтому я слушал и не перебивал.

Не знаю, как долго бы продолжались экзекуция сватовства (старушка оказалась свахой въедливой), но тут дверь открылась и на пороге появилась женщина. И была она таких статей, что невольно появлялись ассоциации со сказочными великаншами. Увидев меня, женщина вскрикнула:

— Муленька! — и бросилась меня обнимать, так, что рёбра мои затрещали.

Старушка, у которой выдернули жертву прямо из-под носа, рассердилась:

— Ты, Дуська, место своё знай! Где это видано, чтобы прислуга так себя вела! Учишь, учишь, а деревенские привычки остаются!

— Ну что вы, Клавдия Никитишна, — смутилась Дуся и, наконец, отпустила меня.

Пока я пытался отдышаться, женщины устроили небольшую разборку. Когда они всё выяснили, Дуся сказала:

— Пошли, Муля! Там уже все заждались.

Любопытная Клавдия Никитишна аж подпрыгнула от такого интереса, но Дуся злорадно закрыла дверь прямо перед самым её носом.

Меня провели через роскошный коридор в гостиную. Пол в квартире был из наборного дубового паркета и блестел так, что я в нём отражался почти полностью. На стенах были дорогие обои, а хрустальная люстра в гостиной была размером с небольшой трактор.

Из боковой двери вышел человек, лет сорока пяти примерно, в домашнем костюме и белой рубашке. При виде меня он остановился и сдержанно кивнул:

— Иммануил.

— Добрый вечер! — также сдержанно ответил я. Я, конечно, подозревал, что это и есть отчим Мули, но кто его знает. Может, это какой-то троюродный брат и я сейчас опозорюсь, если назову не того человека по имени.

Обстановку разрядила Наденька, которая заглянула в гостиную и озарила её своим сиянием:

— Мулечка! — лучезарно заворковала она, — а мы тебя ждём, ждём… Пошли!

Она махнула рукой куда-то за собой и тут же воскликнула:

— Модест, а ты почему не тот пиджак надел? Я же тебе синий подготовила!

Таки это и есть Модест Фёдорович, отчим моего реципиента.

Ну и хорошо, теперь я зато всех знаю.

Мы гуськом прошли вслед за Мулиной маменькой и оказались в большой столовой. Помещение было выдержано в нежных пастельных цветах, начиная от обоев, заканчивая атласными шторами. Посредине стоял большой овальный стол, накрытый белоснежной скатертью.

— Прошу всех к столу! — щебетала Наденька.

Меня усадили напротив Модеста Фёдоровича, по правую руку от которого сидела Мулина мама. Я внутренне хмыкнул — она хоть и ушла от него к любовнику, но, по сути, продолжала играть роль хозяйки, и Мулин отчим вполне это принимал.

Какие высокие отношения, однако.

Сначала все смущались и молчали.

— Муля, как ты работаешь в Комитете? — разрядила обстановку Наденька, — тебе нравится?

— Да по-всякому бывает, мама, — дипломатично ответил я, пока Дуся ловко поставила передо мной тарелку пахучих щей из свежей капусты, — Любая работа бывает иногда тяжелой, иногда лёгкой. А у вас тут как дела?

И добавил:

— Давно меня не было. Соскучился.

Наденька аж прослезилась от переизбытка чувств. Модест Фёдорович ел молча и только пристально посматривал на меня. Чую, разговор с ним у нас предстоит серьёзный.

— Ты так исхудал, — опять нарушила напряженную паузу Наденька, а Дуся ловко подсунула мне кусок кулебяки.

— Модест, ты только посмотри, что стало с бедным мальчиком! И побрил голову ещё, — взволнованно обратилась она к бывшему мужу.

— Сейчас модно брить головы, — невозмутимо молвил Мулин отчим, флегматично намазывая кусочек хлебушка каким-то пахучим паштетом. Вроде как грибным.

Я тоже попробовал и паштет, и соус.

Когда мы доели щи, Дуся ловко поменяла посуду и перед нами материализовалось нежное рагу, буженина под луком, какие-то мясные рулетики с черносливом и изюмом, фаршированная рыба и мясные биточки. Были ещё несколько видов блинчиков с разной начинкой: от мясной до рыбной. Всё в лучших купеческих традициях. Интересно, это они так к приходу Мули расстарались, или у них в порядке вещей такая перемена блюд?

После нежного ванильного суфле Модест Фёдорович предложил пройти в кабинет, «дёрнуть по рюмашечке». Я понял, что сейчас и состоится этот разговор.

Кабинет Мулиного отчима впечатлял, конечно. Особенно дубовые панели на стенах и массивный стол, покрытый зелёным сукном.

Кивнув мне на мягкое кресло, Модест Фёдорович всё также молча вытащил из бара пузатую бутылку и разлил по хрустальным рюмочкам янтарный напиток.

— За всё хорошее! — поднял рюмочку Мулин отчим и первым выпил.

Я последовал его примеру. Мда, а здесь знают толк в истинном гедонизме. И зачем Муля от них ушел?

Модест Фёдорович крякнул и вытащил сигарету, собираясь закурить.

— Можно и мне? — попросил я.

— Ты разве куришь, Муля? — обозначил удивление чуть приподнятой бровью Модест Фёдорович.

— Иногда, — обтекаемо ответил я и тоже прикурил предложенную сигарету. В отличие от сигарет Фаины Георгиевны, эта была хоть и крепче, но гораздо душистей и не драла горло.

Повисла пауза. Я так понял, от меня ждут каких-то слов. В чём накосячил Муля и почему они разругались, я не знаю, и вот что мне говорить? Но что-то говорить было надо и поэтому я сказал так:

— Отец! — при этих словах Мулин отчим вздрогнул, но взял себя в руки и кивнул с деланным равнодушием.

А я продолжил:

— Я много думал с момента нашего последнего разговора…

Судя по тому, как дёрнулось лицо Мулиного отчима, разговор этот явно был не просто разговором. Но он опять взял себя в руки. Я невольно восхитился — вот воля у человека.

— И я понял главное. Я был абсолютно не прав, — сказал я и лицо у Модеста Фёдоровича удивлённо вытянулось. Создалось такое впечатление, что он сейчас вот-вот заплачет. Таки проняло мужика.

— Какие бы у меня не были на тот момент мотивы, — продолжил толкать речь я, — но ты навсегда останешься моим отцом. Пусть так получилось, что ты не кровный, но ты вырастил меня, воспитал, дал свою фамилию и отчество, мы с тобой близки по духу.

Модест Фёдорович, дрожащими руками, плеснул себе в рюмочку ещё коньяку и одним махом выпил.

— Поэтому я хочу попросить у тебя прощения, отец, — сказал я, — давай спишем это на мой юношеский максимализм и отсутствие опыта, эмоции, глупость… Я хочу жить с тобой в мире.

Я встал и протянул ему руку. Модест Фёдорович тоже встал и рывком заключил меня в объятия.

— Муля, ты всегда будешь мне сыном… — на глазах у него таки показались слёзы. Я дипломатично сделал вид, что не заметил, — ты у меня единственный сын!

Примирение состоялось.

Мы уселись обратно, и Модест Фёдорович смущённо из-за проявленных эмоций разлил коньяк по рюмкам. Выпили. Закурили ещё по одной сигарете.

— Ты изменился, Муля, — задумчиво отметил отчим, — сильно изменился. Очевидно, идея отселить тебя и дать возможность пожить отдельно, была верной.

Я не нашелся, что сказать и только кивнул.

— Но теперь, когда всё уладилось, ты же вернёшься ко мне жить? — осторожно, прощупывая почву, спросил Модест Фёдорович и тут же лицо его передёрнулось, — или будешь жить с ними?

Под «ними», очевидно, подразумевалась Наденька и Мулин биологический отец, Павел Григорьевич Адияков.

Мда, в этом треугольнике ничего ещё окончательно не решено.

Поэтому я сказал:

— Отец, так вышло, что Павел Григорьевич является моим биологическим родителем. И не моя тут вина. Поэтому я не могу не общаться с ним. Ты бы и сам также поступил на моём месте. А с матерью — тем более. Потому что, как бы она не поступила, права она или нет, но она — моя мать…

За дверью послышалось сдавленные рыдания.

Мы с Модестом Фёдоровичем понятливо переглянулись и разлили ещё по одной.

— И я её просто люблю, ведь она — моя мать. И я никогда не должен давать оценку её действиям…

За дверью заголосили и послушались торопливые удаляющиеся шаги (паркетный пол прекрасный проводник звуков).

— Надежда всегда была такой импульсивной, — вздохнул Модест Фёдорович и покачал головой. — Так ты переедешь ко мне?

Он устало потёр лицо и вздохнул. Мне стало жаль мужика. Хотя, с другой стороны, это был брак по расчёту, всё, что он хотел — получил. Так что теперь вздыхать?

А отчиму я сказал:

— Нет, не перееду, — и, видя, как дёрнулось его лицо, быстро прояснил. — Я решил жить и дальше там. Понимаешь, отец, я уже вышел из детского возраста. Почувствовал вкус свободы. Дед был великим человеком. Ты тоже. А вот я теперь тоже должен доказать, что я достойно продолжаю род Шушиных-Бубновых. И что я ничем не хуже вас с дедом.

— Вот и я о том же! — загорячился Модест Фёдорович, — переезжай сюда, твоя комната тебя ждёт. И комитет этот не нужен тебе совершенно. Это всё Наденька со своими идеями… Я договорюсь с Тимофеем Ксенофонтовичем, он тебя возьмёт пока к себе на кафедру. Подготовим тебе диссертацию, защитишься, а потом можно будет или в нашем НИИ устроиться. Или даже лучше сперва в Киев поехать, там место завкафедрой держат, годика три на периферии побудешь, а потом вернешься и сразу Ученым секретарём к нам пойдёшь.

Я невольно восхитился — как красиво для Мули вымощена зелёная улица. Нужно просто не сопротивляться. И уже через пару лет и у него будет такая же номенклатурная квартира, и прислуга, и всё остальное.

Но это был не мой вариант. Мне было интересно самому с нуля всего добиться, и чтобы было не хуже, чем в моей прошлой жизни. Так мне хоть жить интересно. Да и Фаине Георгиевне помочь смогу, только работая в Комитете.

Но и от плюшек отказываться не хотелось. И я сказал:

— Отец, ты смог сам сделать свою научную и профессиональную карьеру — о том, что он, по сути, сам себя продал взамен на фиктивный брак, я ясное дело говорить не стал, — Я тоже ношу фамилию Бубнов. И хоть она не моя по крови, но меня же воспитал ты, причём как своего сына. Поэтому я тоже хочу всего добиться сам!

Судя по выражению лица Модеста Фёдоровича, мой посыл ему понравился, но вот в Мулину «звезду» он явно не верил, поэтому я торопливо добавил, — чтобы не быть голословным, предлагаю перевести мой замысел в практическую плоскость.

Глядя на удивление на лице Модеста Фёдоровича, пояснил:

— Предлагаю взять небольшой отрезок времени. Скажем, два года. И по истечению этого срока давай посмотрим. Если я добьюсь чего-то такого, за что ты будешь мною гордиться — я продолжу гнуть свою линию. Если же у меня ничего не получится, мы вернёмся к твоему плану, и я обещаю больше никогда не возражать. Договорились?

Модест Фёдорович немного подумал, задумчиво пуская клубы дыма, а потом кивнул.

Договор высоких сторон был заключён.

На прощанье, когда я уже уходил, мы крепко пожали друг другу руки.

Было почти за полночь. Я битый час ворочался на неудобной перине туда-сюда. Всё никак не мог уснуть. Поэтому, плюнув на безуспешные попытки, встал, оделся и вышел на кухню покурить (плохая привычка начала опять цепляться, в прошлой жизни я от неё еле-еле избавился, не хотелось бы и тут свой организм травить). Но я был настолько раздёрган, что нужно было разобраться и хорошенько обдумать всё это.

Вот и потянуло закурить. Тем более со стороны кухни несло сигаретами. Крепкие. Очевидно или Фаина Георгиевна опять курит, или Герасим. У них и стрельну сигаретку.

Я вышел на кухню и обалдел — там, у форточки в одном исподних кальсонах, стоял и курил довольный, словно объевшийся сметаны кот, ухмыляющийся… Печкин.