Мстительные духи

Женщина повернулась к Янмей, сжала ее оставшуюся руку и подняла Янмей на ноги. А потом она отодвинулась, дав Янмей стоять самой, хоть она и пошатывалась.

Харуто смотрел, как женщина вытащила одеяло из ниоткуда, укутала им плечи Янмей. Она сжала обгоревшую ладонь Янмей и повела ее к разрушенному храму бога войны. Она обняла Янмей, они сели бок о бок, женщина все еще держала Янмей за ладонь. А потом обе застыли, краски пропали, они стали серым безжизненным камнем.

— Что произошло? — спросил Идо Кацуо.

Гуан сделал пару шагов к храму и посмотрел на него.

— Богиня войны появилась и забрала Янмей на небеса?

Харуто кивнул, лишенный слов от потрясения.

— Такое случается? — сказал Гуан. — Ты видел такое раньше?

Харуто покачал головой.

— Ни разу за триста лет.

— Ха, — выдохнул Гуан. — Это станет отличной поэмой!

— Это никого не пугает? — спросил принц. — Почему не пугает?

Харуто не слушал принца. Он прошел туда, где Кира сжалась на обугленной земле, глядя на свои ладони. Он сел на корточки перед ней, похлопал ее колено.

— Ты… — он искал правильное слово, но не справился. — В порядке?

Кира подняла голову, ее глаза были красными, слезы еще лились по лицу. Она открыла рот, но слов не было. А потом она бросилась к нему, обвила его руками и зарыдала в его кимоно.

Глава 48

Харуто не знал, что делать. Кира рыдала в его кимоно и дрожала. Гуан стоял в паре шагов от них какое-то время, а потом отвернулся и ушел. Принц не мог помочь, он делал вид, что ничего не произошло. А в руках Харуто была девушка, горюющая из-за потери ее матери, и он не знал слова, чтобы сделать ситуацию лучше. Янмей умерла. Им всем было плохо от этого. Сколько бы раз он ни страдал, потеря кого-то всегда ранила больше, чем любой клинок.

Он держал ее в тишине, пока ее всхлипы и дрожь не утихли. Она отодвинулась и вытерла нос рукавом. Ее глаза были красными, опухли. Шики соскользнула с плеча Харуто, тихо свистя, забралась на колени Киры. Кира обняла маленького духа. Это было хорошо. Шики утешит ее лучше, чем он. Когда он потерял Изуми годы назад, он был безутешен. Его горе длилось годами, довело его до нищеты. Теперь он покидал друзей до того, как они умирали. Так было проще.

Кира обняла Шики и смотрела на Харуто, словно ждала его слова.

— Она… кхм… больше никто… — он вздохнул. — Богиня войны?

Кира кивнула.

— Вот так поворот.

Кира вдохнула с дрожью. Харуто услышал треск стекла, трещина появилась на ее щеке. Она быстро накрыла ее ладонью.

— Это моя вина, — прошептала она. — Это все моя вина. Я не смогла с ним биться, и Янмей умерла, — она смотрела на него, лицо было красным, а глаза — мокрыми. — Она умерла, потому что…

— Хватит! — тон Харуто был резче, чем он хотел звучать, но он не позволил девушке винить себя. — Это не твоя вина, Кира, и твои слова только унижают ее память. Янмей умерла не из-за тебя. Она пожертвовала собой, чтобы спасти тебя, спасти всех нас. Она сделала это, потому что знала, что никто из нас не мог одолеть этого онрё, и мы умерли бы, если бы попытались. Она билась с ним, зная, какой будет цена, потому что больше никто не мог. Ты хочешь винить кого-то, так вини тех, кто это начал. Вини мерзавца, напавшего на нас, демона, который приказал ему сделать это. Ты не виновата. Виноваты онрё. Виноват Вестник Костей. Но ты — нет.

Харуто кивнул и вздохнул. Кира смотрела на него, словно ждала больше.

— И, кхм, все, — сказал он. — У меня кончились вдохновляющие речи. Твоя очередь. Скажи что-нибудь. Пожалуйста.

Шики свистнула.

Кира покачала головой и издала смешок. Она тоже устала, едва могла сидеть ровно. Горе лишало энергии, не только силы воли. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но закрыла его. Харуто слышал треск зеркала, Кира схватилась за грудь. Она согнала Шики с колен, поднялась на ноги, шатаясь, держась за грудь одной рукой, прикрывая щеку другой. Харуто увидел черные тонкие трещины у кончиков ее пальцев, они тянулась к ее глазу. Она пошатнулась. Казалось, она потеряет сознание, но она глубоко вдохнула и выпрямилась.

— Я помолюсь, — сказала она, повернулась и пошла. Она замерла после пары шагов, оглянулась. — Спасибо, — она поспешила прочь.

Харуто смотрел ей вслед. Он думал, она замрет у храма богу войны, помолится статуе Янмей. Но она взглянула туда и побежала к святилищу.

* * *

— Думаешь, она будет в порядке? — спросил Идо Кацуо. Солнце угасало, сияние приглушали белые облака. Харуто сомневался, что священники позволят им остаться в храме на ночь, но он останется, пока Кира не будет готова, пока все они не будут готовы.

— Наверное, — Харуто пожал плечами. — На нее многое свалилось, и потеря Янмей — только часть, — Харуто признавал, что не одна Кира будет скучать по старушке. Было в ней что-то теплое, поддерживающее, и теперь ее не было. Харуто скучал по ее успокаивающему присутствию.

— Сложно представить, что она переживает, — сказал Гуан. Старый поэт порылся в сумке и вытащил чернильницу, заглянул в нее и скривился. — Если бы я потерял тебя, старик, я… был бы как без любимой кисти. Знаешь, потрепанной, которая не может уже нарисовать ровную линию и почему-то воняет гнилым яйцом.

— Как вы встретились? — спросил Идо Кацуо, заставив другой меч дрожать. — Бессмертный оммедзи и никудышный поэт кажутся странными друзьями.

Гуан рассмеялся, подошел к каменным статуям Янмей и бога войны.

— Старик спас мою жизнь.

Харуто пожал плечами.

— Я не смог избавиться от него с тех пор. Он ходит за мной, как тень, — Шики свистнула.

— Что она сказала? — спросил Гуан. Он стряхнул снег перед храмом и встал на колени.

— Предложила мне стараться сильнее.

— Хитрая, — Гуан почесал подбородок, опустил чернильницу на землю перед собой и вытащил маленький свиток бумаги из сумки.

Идо Кацуо сел на корточки рядом с Гуаном и кашлянул.

— Что? — спросил Гуан.

— Не надо так, — сказал Идо Кацуо. — Ты любишь рассказывать истории, так расскажи, — принц кивнул на храм. — Отвлеки меня, — Харуто думал, что, может, он переживал за Киру больше, чем показывал.

Старый поэт вздохнул и свернул бумагу.

— Это было в таверне. Не помню имя, где-то на севере у границы Хосы и Ипии. Я был… в плохом месте. Моя жена только умерла, и, хоть наши годы не были самыми счастливыми, я любил ее. Ее похороны были последним разом, когда я видел сына, и он сказал мне, что не хотел меня больше видеть. Его желание исполнилось. А тогда я был пьян, и дурак с шеей толщиной с лошадиную решил начать драку.

Харуто фыркнул.

— Ты забыл, что я был там, Гуан, — сказал он. — Ты начал драку. Ты прочёл стихотворение о том, какой уродливой была его мать, а потом назвал его несведущим луком.

Гуан усмехнулся и кивнул.

— Так и было. И он был таким. Он не оценил мое стихотворение.

— Оно было грубым.

— Такой и была задумка, — сказал Гуан, они оба рассмеялась. — Парень с большой шеей взмахнул кулаком. Старик шагнул вперед и принял кулак в лицо за меня. Парень разозлился и ударил его еще несколько раз, — он покачал головой и посмотрел на Харуто. Ты просто стоял и терпел побои, не отступал. Это разозлило парня, и он вытащил нож и вонзил его в грудь старика. Харуто вздохнул, вытащил нож и отдал ему. Он быстро отступил после этого.

— Ты не отбивался? — спросил Идо Кацуо у Харуто.

Харуто пожал плечами.

— А зачем? Я ударил бы его, а он меня. Другие могли влезть. Бессмысленная жестокость. И потом тот, кто не может выжить, получил бы ножом. Я пострадал немного, чтобы спасти других от худшего.

— Парень отстал, — продолжил Гуан, — и старик отвел меня в сторону и сказал: «Такие, как ты, не остаются мертвыми. Вокруг тебя слишком много горя и боли, слишком много осталось незавершенных дел. И я слишком устал и пьян, чтобы охотиться на тебя».

Харуто улыбнулся.

— Ты это помнишь?

— Каждое слово, — Гуан почесал бороду. — Ты спас мою жизнь в ту ночь, старик. Во многих смыслах.

— И ты решил отплатить мне, следуя за мной тенью пятнадцать лет? — Харуто усмехнулся.

— Капуста. Старик, если спас чью-то жизнь, готовься принять ответственность, — он подмигнул Харуто. — Вернемся к моей поэме. Это меньшее, что я могу сделать для нее, — Гуан развернул свиток, обмакнул кисть в чернила и замер, глядя на пустую бумагу. Они с Янмей не были близки, насколько знал Харуто, но между ними было странное родство. Два старых бандита пытались принести немного добра в мир. Харуто оставил его.

Принц Идо Кацуо встал и расхаживал между мечами, задевая их, а потом прошел к ступеням храма, сел и укутался в плащ.

Гуан поведал не всю историю о встрече с Харуто, потому что он не знал всей истории. Он не знал, что спас Харуто в ту ночь, как Харуто спас его. Годами до их встречи Харуто блуждал, как ёкай, на которого он охотился. За века Харуто увидел, как многие его друзья погибли или умерли, было слишком больно принимать это. Он решил, что проще быть одному. Если он не будет сближаться, он не будет страдать от боли из-за их смерти, пока он жил, не меняясь. Гуан не дал ему быть одному. Поэт впился в него и не отпускал. Старый поэт не знал этого, но он вытащил Харуто из бездны куда хуже смерти.

Шики засвистела тихо на замерзшей земле, глядя на Харуто. Он затерялся в печальных мыслях и не слушал.

— Что?

Она забралась по его ноге, устроилась в складках его кимоно и засвистела снова.

— Хорошо, — ему нужен был новый меч, чтобы бороться с онрё, и он был на кладбище, полном мечей. Он повернулся к угасающему солнцу, зашагал, разглядывая мечи. Тут было много дао и цзя из Хосы, много сабель из Нэш, несколько вакидзаси и нагамаки Ипии, даже несколько мечей, которые он не видел раньше и не мог назвать. Некоторые были острыми с двух краев, у них были замысловатые гарды. Он слышал, что Морской народ использовал разные мечи, топоры и дубинки, но не был далеко на востоке в Нэш, чтобы увидеть такое оружие. Это было не важно, ему нужен был меч, которым он умел сражаться. Ему нужна была хорошая катана, с идеальным равновесием и хорошим клинком.

Многие мечи были старыми, время и заброшенность сделали их хрупкими и бесполезными. У некоторых были щербинки на клинках, они побывали в боях. Он нашел меч с множеством трещин на стали, словно клинок ломали и восстанавливали. Он нашел пару катан, одна была с красивым серебряным клинком, явно работа великого создателя мечей Мифунэ. Он был вонзен в землю, скрещен с напарником, мечом с черным, как оникс, клинком без цубы, защищающей ладонь. Мечи были хорошими, но ему нужен был один, казалось неправильным разделять их. Он заметил катану, которая подходила ему. Клинок нужно было заточить, а металл — отполировать, но у нее была хорошая рукоять и нужный размер. Квадратная цуба была из двух десятков завитков, похожих на бушующие волны.

— Что думаешь? — спроси Харуто у Шики. Маленький дух должна была одобрить меч, как и он. Он вытащил меч из заснеженной земли и поднял его. Шики подобралась по его руке и осторожно ступила на клинок, словно проверяла, была ли холодной вода. Она сделала шаг, другой, погрузилась в меч. Клинок засиял алым. Харуто пару раз взмахнул мечом, занял позу с мечом сбоку. Он шагнул вперед, сделал выпад и взмах. Шики одобрительно защебетала. — Отлично, — сказал Харуто. — Мы возьмем меч, — Шики выскочила из меча, поднялась по его плечу. — Поработаю над острием, и придется сделать ножны, — он убрал меч за пояс. Было приятно найти оружие. Так он ощущал, что мог дать отпор, если на них нападут снова. Никто не защитит их теперь. Янмей была мертва, Гуан не мг биться из-за клятв, Кира была не в состоянии использовать технику, не потеряв контроль над ёкаем, а принц… Харуто был уверен, что Идо Кацуо был бесполезен, как слепой козел. Харуто знал, что придут другие онрё. Если с ними будет тэнгу, бой будет тяжелым.

Оморецу сказал, тэнгу не был ёкаем. Это был демон, созданный проклятиями божеств, чтобы вызывать войну и смерть везде, где он шел. И он служил правителям ада.

Шики свистнула на его плече.

— Ты права, — сказал Харуто. — Мне нужно скорее разобраться. Нельзя позволить онрё освободить Орочи. Он погубит все, и у нас уже нет Векового Клинка, чтобы остановить его.

Снова щебет.

— Да, — согласился Харуто. — И это, — он не хотел знать, что Оморецу сделает с ними, если они провалятся.

Глава 49

Кира открыла дверь храма, запнулась об ступеньку и ворвалась в прихожую. Она ощутила еще одну трещину на спине. Она могла вот-вот разбиться, выпустить ёкая из себя. В стенах у входа были каменные ниши для обуви. У нее не было времени. Она сдвинула дверь храма, прошла внутрь, держась за грудь. Обычно не болело. Унгайкьо обычно не причиняла ей так много боли. Что-то изменилось в этот раз. Боль была как когти, терзающие ее живот, разрывающие ее дух изнутри.

Толстый священник с одной бровью замер посреди зала, его носки скрипели на отполированном дереве. Он посмотрел на ее ноги и покачал головой.

— Нельзя носить обувь в… — слова умерли на его губах, когда он посмотрел на ее лицо. Его ладонь закрыла рот. Трещины были видны и другим. Кира смотрела на него одним глазом, унгайкьо — другим.

— Мне нужна комната, — сказала Кира. Трещина потянулась по ее шее. Она едва удерживала кусочки себя вместе.

— К-к-какому б-богу х-хочешь помолиться? — пролепетал священник, глядя на нее.

— Пустая комната, — рявкнула Кира, глядя на пол, на темное отполированное дерево, капли воды, где снег растаял на ее обуви, жука, ползущего к ноге священника. Детали помогали удерживать осколки себя.

Священник поднял руку, длинный рукав свисал с нее. Он указал на открытую дверь. Комната была достаточно большой, чтобы расхаживать там. На полу был коврик для молитв, в дальнем конце — пустой храм. Сойдет. Кира пошла туда, хромая. Ее ноги болели, руки жгло, грудь могла взорваться. Каждая ее часть была в агонии, она разваливалась на части.

— Не входите, — сказала она, не глядя на священника. — Что бы ни услышали, никого не впускайте.

Он буркнул что-то, она не слушала.

Кира прошла в комнату и захлопнула за собой бумажную дверь. Она надеялась, что священник послушается, не пустит никого. Она не хотела вредить ему или кому-то еще, но не была уверена в том, что произойдет. Она даже не знала, покинет ли комнату. Кира глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться, но не справилась. Кожу покалывало, энергия внутри требовала действий и утомляла ее одновременно. Она прошла к пустому храму и оттолкнула его ногой. Он рухнул на бок, крыша и дверца отвалились. Трещина появилась на ее правой ладони, поползла по пальцам. Время было на исходе. Унгайкьо выбиралась из нее.

Она создала в ладони осколок зеркала — не кинжал, просто осколок — и посмотрела на отражение. Ее ёкай смотрел темными пустотами вместо глаз. Ёкай усмехнулась зубами, похожими на обломки ножей. Она опустила осколок на пол, прислонила его к стене, создала в ладони другой осколок. Он был другой формы, но подошел к первому. Она соединила его с первым осколком. Она как в тумане создавала осколок за осколком, пока не собрала из них зеркало высотой и шириной с себя. Она прицепила последний кусочек, и трещины пропали, зеркало стало целым. Унгайкьо смотрела на нее из зеркала.

Кира посмотрела на свои ладони. Трещины пропали. Она ощупала свое лицо — оно снова было гладким, ее лицом. Даже боль внутри стала слабой, пульсирующей. Она посмотрела в зеркало. Ее унгайкьо смотрела на нее, голова была склонена. Это была она. То же потрепанное кимоно, спутанные волосы, торчащие в стороны, те же веснушки на носу и щеках, те же красные ладони в волдырях от жара Янмей. Это была и она, и нет. Кожа унгайкьо была бледнее, нездоровый цвет свернувшегося молока. Ее глаза были зияющими вратами в пустоту. Ее зубы были осколками, из каких Кира построила зеркало.

Кира задрожала и обняла себя. Унгайкьо этого не сделала. Она просто смотрела на Киру из зеркала. Она впервые видела своего ёкая полностью. До этого она видела мельком отражения, почти думала, что ей это казалось. Но это не было сном, не было игрой света. Такой она была на самом деле. Или она была такой, пока была заперта в зеркале больше восьмидесяти лет.

— Убита моим дядей, — прошептала Кира. Он сделал ее духом зеркал и мести, или ее гнев на несправедливость этого сделал так?

Губы унгайкьо двигались, но Кира не слышала ни звука.

— Ты меня слышишь? — спросила она у зеркала.

Унгайкьо усмехнулась, губы двигались. Она пела, Кира была уверена в этом. Она почти слышала песню, почти помнила ее. Ее губы двигались одновременно с губами ёкая, пока она пела, Кира приблизилась к зеркалу. Слова. Она слышала слова, знала, что если услышит песню, если вспомнит песню, она вспомнит и все остальное. Разве не это имела в виду Янмей, сказав, что ей нужно было принять травму и разобраться с ней? Как она могла сделать это, если не помнила ее? Кира прижала ладонь к зеркалу и услышала! Песня, слова. Детская песня, которой ее научила мама.

— Весна придет, растает лед. Новая жизнь из земли придет.

Бледная ладонь вырвалась из зеркала и сжала запястье Киры. Она вздрогнула и вскрикнула в тревоге, попыталась отпрянуть, но потеряла равновесие. Ладонь потянула ее к зеркалу. Ее сандалии поехали по полу, она пыталась упереться. Ее локоть пропал в зеркале, прошел сквозь поверхность, будто там была вода. Унгайкьо улыбнулась осколками зеркала на другой стороне и потянула сильнее.

— Пусти! — завизжала Кира. Ее лицо было на расстоянии ладони от поверхности зеркала. Она слышала песню, как рев водопада. Летнее солнце осветит путь. Дни длинней, но о дожде не забудь. Она уперлась ладонью в зеркало и толкала, уперлась ногой в опрокинутый храм, другой — в основание зеркала, отклонилась. Ее локоть медленно вырвался из зеркала, потом предплечье и запястье с ладонью унгайкьо, все еще сжимающей его. — Я не хочу туда, — закричала она. — Отпусти!

Унгайкьо сжала другое запястье Киры и потянула его в зеркало. Кира успела закричать, и ее утянуло в зеркало.

* * *

Осень краски принесет. Листва скоро упадет. Кира узнала свой голос, но она не пела. Она стояла, шатаясь, ее окружала кромешная тьма. Она стояла в темной бездне. Она подняла голову, сверху ничего не было. Она развернулась, но нигде ничего не было. Только тьма, черная пустота. И та же детская песня звенела в ней, ее голос, ее слова. Зима принесет снег и лед. Небо ночью лишится звезд.

Она знала песню, думала, что от нее придут воспоминания, но это не произошло. Она зажала руками уши, но песня стала только громче. Весна придет, растает лед. Новая жизнь из земли придет. Она снова развернулась, искала что-то, чтобы сосредоточиться. От тьмы кружилась голова. Она видела себя, руки, ноги и грудь, словно она стояла в свете, но ничего не было. Ничего. НИЧЕГО!

Кира упала на колени, зажмурилась. Летнее солнце осветит путь. Дни длинней, но о дожде не забудь…

— Осень краски принесет. Листва скоро упадет, — она зажала рот ладонью. Она пропела слова. Она не хотела, но спела, и она что-то увидела. Комнату, подсолнухи и облака на бумажных стенах, мятый футон и скомканное одеяло, куклы в углу. Она вспомнила комнату. Это была ее комната.

Слезы катились по ее щекам, она пела, прерываясь на дыхание.

— Зима принесет снег и лед. Небо ночью лишится звезд, — она сидела на коленях перед столиком с зеркалом. Она была в одежде для сна, кимоно было кучей на полу. Она глядела в зеркало, расчесывая волосы, пела песню, которой ее научила мама. — Весна придет, растает лед. Новая жизнь из земли придет, — дверь ее спальни открылась, и кто-то стоял там и смотрел на нее. Ее дядя. Он был высоким, широким, с длинным носом, щетина покрывала подбородок с ямочкой, подкова черных волос с проседью была вокруг его головы. Он выглядел недовольно. Она смотрела на него в зеркале и не могла понять, почему он злился. Это был дядя Йошио. Он приносил сладкие булочки или игрушки каждый раз, когда приходил. Она хотела, чтобы он перестал хмуриться. Она хотела увидеть его улыбку, так что улыбнулась ему в зеркале.

Голос Киры дрогнул, она раскачивалась, пытаясь вдохнуть. Она знала, что будет дальше. Она знала, она не хотела это видеть. Она не хотела это чувствовать.

— Летнее солнце осветит путь. Дни длинней, но о дожде не забудь, — в зеркале дядя Йошио прошел в комнату. Он плакал. Почему он плакал? Она услышала шорох стали, он вытащил меч из деревянных ножен. Боль вспыхнула в ее спине, кровь брызнула на зеркало перед ней. В отражении она видела кончик вакидзаси, торчащий из ее груди. Она посмотрела на лицо рыдающего дяди Йошио в зеркале. И все пропало.

Песнь прекратилась. Кира слышала только тишину во тьме. Она вытерла слезы с глаз, обнаружила унгайкьо, стоящую перед ней. Кира медленно поднялась на ноги, встала перед своей другой половиной.

— Ты была тут заперта все время, да? — спросила у нее Кира. — Слушала песню, видела нашу смерть снова и снова, — унгайкьо смотрела на нее пустым черными глазами. — Прости. Я не знала.

Ее другая половина усмехнулась, зубы сияли, каждый отражал Киру.

— Так все для онрё? — спросила у себя Кира. — Потому они… такие?

Унгайкьо отвернулась от нее и зашагала. Кира увидела что-то во тьме впереди, сияющую поверхность, комнатка с опрокинутым храмом на полу. Унгайкьо шла туда. Она оглянулась на Киру.

— Теперь твоя темница. Не моя, — слова вырвались изо рта Киры, но это были не ее слова. Это были слова унгайкьо, и она знала, что ее другая половина хотела сбежать и бросить Киру в этой темнице-зеркале.

Кира побежала, спотыкаясь во тьме, не зная, как бежать по пустоте. Унгайкьо вышла одной ногой из зеркала в реальный мир. Кира прыгнула, схватила унгайкьо за руку и потянула к себе. Они обе на миг оказались наполовину в реальном мире, наполовину в зеркале. Голоса в храме донеслись до ее ушей, громкие после тишины в темноте. Голоса доносились снаружи комнатки, она видела силуэты фигур за бумажной дверью. А потом она вернулась в зеркало, утащила унгайкьо с собой. Ее другая половина ударила ее по лицу, царапала руки. Они рухнули, растянулись во тьме. Унгайкьо рычала, щелкала зеркальными зубами, тьма в глазницах была бесконечной пустотой. Кира ударила ее ногой по лицу, вскочила и прыгнула в зеркало. Ее руки вырвались в храм, она схватилась за стену, когда унгайкьо схватила ее за ноги и потянула. Кира вырывалась из зеркала в реальный мир. Она отбивалась яростно ногами, попала своей другой половине по челюсти. Унгайкьо отпустила ногу Киры, и Кира рухнула на коврик для молитв в комнатке.

Кира сидела там, тяжело дыша, потная, сердце гремело в ушах. Она оглянулась на зеркало. Унгайкьо смотрела на нее оттуда, прижав ладонь к зеркалу, запертая. Кира была в мире, а унгайкьо была заперта в зеркале. Кира задрожала, вскочила на ноги и прошла к двери. Когда она добралась до двери, ладонь замерла у края, и она замерла. Она слышала людей на другой стороне. Голоса были тревожными или спорили, она не знала. Это было не важно, голоса не помешали бы ей открыть дверь и уйти. Янмей остановила ее. Желание Янмей при смерти.

Кира повернулась к зеркалу. Унгайкьо еще была там, глядела на нее. Кира приблизилась к зеркалу.

— Ты — это я, — выдохнула она. Ее другая половина склонила голову, двигала губами, говорила то, что Кира не слышала. — А я — это ты, — сказала ей Кира. — Я не дам тебе быть мной, но я не буду тебя запирать. Ты достаточно страдала. Мы обе достаточно страдали, — она протянула ладонь к зеркалу. — Идем со мной. Будь со мной, — она улыбнулась себе. — Прошу тебя.

Унгайкьо взмахнула рукой и сжала запястье Киры, а Кира сжала ее руку в ответ. Она взяла унгайкьо и за другую руку, отпрянула, потянув ее вторую половину из зеркала с собой, сначала руки, потом голову и плечи. Но что-то удерживало унгайкьо. Кира зарычала и потянула сильнее. Грудь ёкая появилась из зеркала, потом бедра. Кира отскочила, и они обе рухнули на пол храма. Зеркало разбилось, осыпало их осколками.

Кира села и огляделась. Унгайкьо пропала. Она была одна. Кира была одна. Дверь все еще была закрыта, и она была одна. Она создала кинжал в ладони и посмотрела на свое отражение. Это была просто она. Никакой пустоты в глазницах, никаких зеркальных зубов или бледной кожи. Это была просто она.

Она встала, стараясь не порезаться об осколки зеркала. Они не пропали. Обычно ее зеркала пропадали, разбиваясь, но эти осколки остались. Она пыталась услышать песнь унгайкьо, но слышала только голоса из-за двери.

— Зима принесет снег и лед, — робко сказала Кира, проверяя, что произойдет. Всплыло воспоминание, женщина стояла над ней, нежно гладила ее волосы и пела. Пела ту песню. У нее были черные волосы, собранные в пучок, веснушки на носу и щеках. Любящая улыбка. Это была ее мама. Она помнила свою маму… и не только. Она бегала по бамбуковому лесу с друзьями, Камейо и Хикару. Хикару споткнулась и ободрала колено. А потом она стояла под зонтом, снег падал вокруг, и она смотрела, как отец разбивал лед на пруду, чтобы покормить кои. Она все это помнила. Жизнь, смерть, годы в зеркале, где единственной надеждой на свободу было напугать кого-то до самоубийства. Она помнила все. Было больно. Хорошее, плохое, воспоминания ребенка и монстра. Она помнила все, и было так больно, что она не могла дышать. Она не могла быть в этой комнатке, полной осколков нее.

Кира сдвинула дверь и увидела четверых священников на другой стороне, толстяк с одной бровью был во главе. Жар прилил к ее щекам, пока они смотрели на нее.

— Простите за бардак, — сказала она, махнув на сломанный храм и осколки зеркала. — И обувь. И все стальное, — она улыбнулась им. — Простите, — она оббежала их и устремилась к двери храма.

Глава 50

Харуто увидел, как дверь храма открылась, и Кира вышла. Она посмотрела на небо и зашагала. Священник храма появился на пороге через пару секунд, смотрел девушке вслед. Судя по лицу священника, Харуто и другие точно не смогут переночевать в храме. Харуто вдохнул и продолжил точить новую катану. Он сидел на коленях в шести шагах от храма и статуй Янмей и бога войны, возле которых сидел Гуан, забыв о бумаге в руках. Он закрыл глаза, тихий храп вылетал с паром перед ним, лед появился на бороде. Он уснул пару минут назад, и Харуто не стал его будить. Принц расхаживал, но, когда увидел Киру, встретил ее на пути из храма.

— Вовремя, — сказал Идо Кацуо. — Я… кхм… я… — он кашлянул и отвел взгляд. — Нужно идти, пока другие онрё не пришли за мной.

Кира взглянула на принца и улыбнулась. Харуто заметил, что она стала спокойнее. Трещины на ее коже пропали, и она уже не была на грани паники.

— Никто больше не придет, Кацуо.

— Откуда ты можешь это знать? — возмутился принц.

Кира становилась перед статуями и опустила ладонь на плечо Гуана. Старый поэт вздрогнул, фыркнул и закашлялся. Она повернулась к Идо Кацуо.

— Потому что другие онрё доверили работу Дайзену. Как доверили ему освободить Мессимера, — она опустилась рядом с Гуаном и склонила голову перед статуями.

Идо Кацуо заламывал руки.

— Дайзен говорил правду? — тихо спросил он. Он вдруг показался моложе, его маска аристократа упала, и стало видно юношу чуть старше ребенка. — Мой отец мертв? — Кира не ответила ему, и принц принял это как подтверждение. Он отшатнулся, пошел среди мечей, рассеянно толкая их.

Кира склонила голову перед статуей своей матери.

— Я пытался написать стихотворение в ее честь, — прошептал ей Гуан. Харуто видел, как он нежно задел ее плечом. — Каждый герой заслуживает стихотворения.

— Оно лучше твоих обычных, вызывающих язвы в ушах? — спросила Кира с улыбкой.

— Неблагодарная морковка! Мои слова насыщенные как мед, гладкие как шелк. Люди платили мне хорошо за мои истории.

Кира рассмеялась.

— У меня нет денег, но я бы хотела услышать стихотворение, если ты не против рассказать.

Гуан кашлянул и вытер рукавом глаза.

— Только в этот раз, — он посмотрел на бумагу в руках, хмурясь. — Работа еще в процессе, пойми. Не закончена. И вряд ли у меня хватит умений воздать ей заслуженные почести. Может, нам стоит найти настоящего поэта, который прославит ее.

Кира взяла Гуана за руку.

— Это может быть худшее стихотворение, но оно будет означать больше от тебя, чем от того, кого она никогда не встречала.

Гуан кивнул.

— Ты звучишь почти как она, девочка, — он глубоко вдохнул и посмотрел на бумагу снова. — Рождена в огне, не боялась его. Перед богами и героями рычит в лицо монстрам Последний Цветок Лета.

Кира вытерла рукавом лицо.

— Мне нравится, — она всхлипнула. — Янмей тоже понравилось бы, — Гуан обвил рукой ее плечи и прижал к себе.

Шик тихо свистнула. Маленький дух стоял возле статуй, глядя на Гуана и Киру.

— Уверен, она не будет против, — сказал Харуто. Шики подошла и запрыгнула на колено Киры, девушка обняла духа.

Харуто дал им пару минут, потом встал, сунул новый меч за пояс и подошел к статуям. Гуан посмотрел на него и скривился.

— Подай руку, старик. Вряд ли я смогу встать без помощи, — Харуто закинул его руку на плечи и поднял его на ноги. Колени Гуана щелкнули, спина захрустела, и он застонал. Он чуть не рухнул, повис на руке Харуто, чтобы они не упали. — О, капуста! — возмутился он. — Никогда не старейте. А если по несчастным обстоятельствам окажетесь седыми и в морщинах, не сидите на коленях в снегу несколько часов.

— Хватит жаловаться, иди уже, — Харуто пожал плечами.

— Я сброшу тебя со скалы, старый лук, — буркнул Гуан, хромая.

— А ты? — спросил Харуто у Киры. — Тоже примерзла к месту?

Кира вскочила, как кузнечик.

— Нет! — она улыбнулась им и вытерла непролитые слезы с глаз.

— Готова идти?

Кира повернулась к храму, посмотрела на статую Янмей. В смерти она вернула силу, которой ее лишила ее техника. Она была лишь в плаще, волосы были короткими, и рука осталась обрубком, но статуя Янмей выглядела величаво.

Кира смотрела на нее и хмурилась.

— Когда перестанет болеть?

— Никогда, — сказал Харуто. — Никогда не перестанет. Но так ты знаешь, что они что-то значили. Боль — напоминание о хороших временах, не плохих.

Кира опустила ладонь на голову Янмей и закрыла глаза. Она повернулась, открыла глаза и пошла прочь.

— Готова.

Харуто догнал ее.

— Ты кажешься другой, — сказал он. Шики прыгнула с его плеча на ее и заворковала, гладя ее щеку ручкой.

— Я другая, — сказала она.

— Знаешь, что это означает?

Она взглянула на него и пожала плечами.

— Еще нет.

— И я.

Гуан заметил, что они уходили, и похромал следом. Принц ждал впереди, расхаживал и что-то бормотал. У них стались лишь час или два солнца, и Харуто решил, что они вернутся в гостиницу на юге на ночь, а утром отправятся к могиле Орочи.

— Я поняла кое-что об онрё, — сказала Кира, пока они шли. — Дайзен говорил мне, что я была еще не готова, что мне нужно было выпустить его сестру поиграть. Я не понимала тогда, но теперь понимаю. Я не как они, другие онрё.

— Я и сам мог тебе это сказать, — сказал Гуан.

— Но я могла быть как они, — сказала Кира. Она посмотрела на Харуто. — Ты говорил, что онрё — ёкай, который вернул немного человечности. В моем случае, Янмей убила злодея, пока он смотрел в мое зеркало. Она освободила меня, поместив его на мое место. Тогда я перестала быть ёкаем, но я и не была человеком.

— Ты стала всем понемногу, — сказал Харуто. — Онрё.

Кира создала в ладони зеркальный кинжал и посмотрела в отражение. Она уже не вздрагивала от того, что видела там, и ее глаза не темнели.

— Это случилось и с другими? Дайзеном, Шином и Вороной?

Харуто пожал плечами.

— Не знаю. Изуми стала ёкаем-эненрой, когда задохнулась в пожаре, устроенном Тошинакой. Дайзен, судя по словам Гуана, был ёкаем-кийо. Они рождаются из гнева из зависти, часто когда кто-то убивает себя, чем из безответной любви. Но кийо выглядит как змей с ногами, руками и головой человека.

— Когда Дайзен стал онрё, он вернул облик человека, — сказала Кира. — Но это был не конец. Онрё — получеловек и полуёкай, но… — она вздохнула и покачала головой. — Это не так просто. Мы становимся двумя половинами в одном теле, но мы не едины. Думаю, другие онрё — то, что случается, когда ёкай ломает человека и захватывает власть. Они меняются и меньше напоминают людей. Это имел в виду Дайзен, когда сказал, что мне нужно выпустить его сестренку поиграть, и это имел в виду Вестник Костей, когда сказал, что Янмей и другие в Хэйве сдерживали меня.

Гуан подошел к ней с другой стороны.

— Но ты не сломлена ёкаем?

— Нет, — Кира покачала головой, волосы упали на лицо. — Я другая, потому что у меня была Янмей. У меня была та, кто не хотела, чтобы ёкай захватил меня. У других этого не было. Думаю, Вестник Костей нашел их и направил в нужную сторону, заставил ёкаев в них победить, — она убрала волосы за уши и посмотрела на Харуто. — Ворона — больше не Изуми. Той ее половины, думаю, больше нет. Я ощутила это в храме, когда боролась со своим ёкаем. Если бы он захватил меня, возврата не было бы. Я пропала бы, и остался бы только ёкай. Мне жаль.

Харуто знал, что так и было, но это все еще ощущалось как меч в животе. Он подвел Изуми уже три раза. Сначала — не остановив Тошинаку, потом — не найдя ее как ёкая, не отправив ее, чтобы Оморецу забрал ее душу. И он подвел ее снова, когда она стала онрё. Может, если бы он был с ней, как Янмей с Кирой, ее можно было бы вернуть, как Киру. Но Вестник Костей нашел ее и сделал монстром. Он ощущал бремя на плечах. Ему нужно было подвести ее еще раз и убить. Он не показывал бурю эмоций, другим не нужно было разделять его боль, и он просто пожал плечами и шагал, хотя ноги ощущались тяжелее, и каждый шаг давался сложнее.

— Так онрё осталось трое? — спросил Гуан. — Вестник Костей, Изуми…

— Ворона, — сказала Кира.

Гуан недовольно хмыкнул.

— Ворона. И йорогумо, убившая Тяна.

Харуто покачал головой.

— Осталось только два онрё, — сказал он. Пора им было узнать, с чем они боролись. — Вестник Костей — тэнгу, демон, он хуже ёкаев, — Шики согласно чирикнула.

Идо Кацуо поравнялся с ними.

— Но вы можете убить это… его… да? У нас есть оммедзи и… — он указал на Киру, — то, какая ты теперь.

— Я другая, — Кира улыбнулась ему.

— Вот так, — радостно сказал принц. — Оммедзи и Кира. Мы не можем проиграть.

Они притихли. Харуто слышал, как ветер выл вдали, поднял голову и увидел, как мимо проносились тучи. Близилась буря, последний снегопад перед тем, как зима сменится весной.

Принц остановился, вздохнул и кашлянул. Харуто и другие повернулись к нему, остановившись. Идо Кацуо потер шею, открыл рот, чтобы заговорить, потом закрыл его.

— Говори, парень, — сказал Гуан.

Идо Кацуо скривился.

— Слушайте… тот огненный урод говорил… обо мне и моих братьях.

— Что ты убил их? — спросил Гуан. Харуто бросил на него взгляд, но поэт поднял руки. — Что? Я просто уточнил.

— Да, это, — сказал принц. Он глядел на Киру. — Я хочу, чтобы вы знали, я их не убивал. Мой старший брат, Аки, кхм, Акихико, уже был мертв в камере. Я пошел его освободить, как и говорил, но… — он покачал головой. — Тетушка Рьоко… сделала его едва узнаваемым, — он сглотнул. — Мой старший брат Нори напал на меня. Я открыл дверь, и он бросился на меня с ножом. Он напал на меня, и я… наверное, убил его. Но это была самозащита, обещаю.

Гуан буркнул.

— Зачем ты рассказываешь нам это, парень? Мне все равно. Харуто, тебе есть дело?

Харуто пожал плечами.

— Кира, тебе есть дело?

Кира усмехнулась.

— Вы о чем? Я не слушала.

— Видишь, парень, — сказал Гуан. Старый поэт подошел к принцу и закинул руку на его плечи. — Никому нет дела.

Принц Идо Кацуо рассмеялся и чуть обмяк от облегчения.

— Вы — странная группа.

— У меня вопрос, — сказала Кира. — Зачем ты врал? Когда Дайзен заявил, что ты их убил, почему ты сказал, что сделал это?

— Это Ипия, — сказал принц, будто это все объясняло. Кира продолжала глядеть на него и ждать. — Убийство родственников и путь по ним к трону — то, как все тут делается. Если не готов ударить родственника ножом в спину ради короны, ты ее не хочешь.

Кира нахмурилась.

— Какая-то глупая система.

— Согласен, — принц хлопнул в ладоши и прыгнул вперед, чтобы идти перед ними. Он повернулся лицом к ним, зашагал спиной вперед. — И нам нужно изменить это! Когда вы убьете онрё и остальных, вы сможете помочь мне вернуть трон, — принц сделал паузу, другие глядели на него. — Что? Я — часть группы. Мы помогаем друг другу.

Кира почесала подбородок, как часто делал Гуан.

— Я пропустила твою помощь.

Принц снова ушел вперед, повернулся и посмотрел на нее, шагая лицом к ней, прижав ладонь к сердцу.

— Ты меня ранишь, Кира. Ты уже забыла, как я носил воду и не дал старушке идти в погреб?

— Он прав, — сказал Гуан. — Там он вел себя как герой.

Они прошли под тории на краю Кладбища Мечей, и Кира замерла и оглянулась. Они не видели отсюда храм или статую Янмей, но Харуто понимал, что это было не важно. Он остановился и ждал, пока она не будет готова. Гуан и принц шагали, споря, кто из них был больше похож на героя.

— Ты был прав, — сказала Кира через пару мгновений, — когда сказал, что виноват Вестник Костей, — она посмотрел на Харуто, ее глаза потемнели, но выглядели не так, как раньше. Кожа вокруг них была черной, но ее глаза были ясными. — Я убью его за то, что он сделал с Янмей, и за то, что он сделал с другими онрё.

— Справедливость? — сказал Харуто.

Кира покачала головой, повернулась и пошла мимо него.

— Не справедливость. Я — дух мести.

Глава 51

Таверна была полна людей, когда они пришли. Там было много путников, торговцы, движущиеся между восточной и западной Ипией, паломники, посещающие храмы, великан с громким голосом и гулким хохотом, который заявлял, что был бродячим героем, ищущим работу. Хозяин таверны удивился, когда Кира, Харуто, Гуан и Кацуо вошли из снежного мрака. Видимо, тут редко оставались на две ночи. Он ничего не сказал об отсутствии Янмей, хотя она болтала с ним прошлой ночью. Кире не нравилось, что Янмей так просто забыли.

Она села за стол со стульями, Гуан опустился напротив нее со стоном, потирая колени. Харуто пошел договориться о комнате и еде, и Кацуо отправился в уборную. Кире было приятно и грустно в громкой и теплой таверне. Мир продолжался, несмотря на потери.

— Она не хотела бы, чтобы ты дулась, — сказал Гуан. Он отклонился на стуле и зевнул, вытянув ноги под столом.

— Я не дулась, — мрачно сказала Кира.

— Да? — Гуан почесал подбородок. — Потому что я заметил, как дракон уже нацелился приземлиться на твою нижнюю губу.

Она хмуро посмотрела на него.

— Может, я немного дулась, но я кое-что поняла. Вот, — она создала в ладони зеркальный кинжал и бросила ему над столом. Гуан поймал его и выронил на стол, словно он обжигал. Кира отчасти ожидала услышать упрек Янмей и улыбнулась от мысли. — Прости.

— Был смысл? — спросил Гуан. — Или ты пыталась просто пронзить меня?

Кира усмехнулась и кивнула.

— Смотри на клинок.

Гуан нахмурился, наверное, ожидал, что другой кинжал прилетит в него, как только он опустит взгляд, но он взглянул на кинжал.

— Он со щербинкой! — сказал он. — Маленькая щербинка на острие, — он указал туда. — Но кинжал без трещины.

— Я зову его Момо, — сказала Кира. Она сделала другой кинжал и опустила на стол. — А это Блэр.

Гуан посмотрел на новый кинжал.

— Клинок чуть короче, — сказал он через миг. — И рукоять тоньше.

Кира создала в ладони другой кинжал и опустила рядом с двумя другими.

— Этот — Хаятэ.

Гуан тут же заметил разницу.

— У этого клинок немного другой формы, шире и более плоский.

Кира усмехнулась.

— Выбери один.

Гуан глядел на нее.

— Ладно… Блэр.

Кира прошептала имя кинжала и приказала ему разбиться. Блэр треснула, сотня осколков усыпала стол.

— Момо, — сказал Гуан. Кира приказала Момо разбиться, и кинжал разлетелся осколками, смешался с кусочками Блэр. Гуан кивнул. — Так ты разобралась?

— Ты был прав, — сказала Кира. Она сделала новую версию Момо и подняла, глядя на щербинку на клинке. — Мне нужен был способ выделить кинжал, и для этого их нужно было сделать разными, — она опустила Момо на стол рядом с Хаятэ, добавила к ним и новую Блэр. Она создала в ладони еще один кинжал. — Это Пабу, — сказала она. — У него кольцо на рукояти, — она опустила Пабу на стол и создала новый кинжал. — Это Мару, у него зубцы на острие. Это Джиджи, он острый с одной стороны, рукоять крупнее. Этот я зову Луной. Дыра тянется по клинку. Это Хин, на рукояти крючок, — она посмотрела на свою коллекцию кинжалов. Их было восемь, каждый был уникальным, чтобы она могла за ним следить. — Я пыталась сделать больше, но не могу. Почему-то я не могу создать девятый, чтобы один из этих не разбился.

— Впечатляет, — Гуан поднял голову, Харуто сел за стол.

Оммедзи сдвинул кинжалы, даже не удивившись им, и опустил на стол пару глиняных бутылок. Он вытащил из складок кимоно пять чашек. Шики прыгнула на стол, прошла среди осколков Момо и схватила кинжал, пыталась поднять его тонкими ручками. Она подняла его, покачнулась, устояла и радостно защебетала.

— Опасное зрелище, — сказал Кацуо, садясь напротив Харуто и глядя на духа с ножом. Кира соткала в отражении клинка иллюзию несущегося медведя, и принц вздрогнул и обернулся, стул загремел по деревянному полу.

Гуан рассмеялся.

— Я стал мудрее, — сказал он. — Меня ты в этот раз не обманула.

Кацуо повернулся к столу.

— Это было не смешно.

— Не согласен, парень, — сказал Гуан.

— Не удивлен. Ты редко соглашаешься.

Харуто налил пять чашек вина, подвинул по одной к каждому, пятую оставил в центре стола. Шики бросила кинжал, подняла чашку. Харуто поднял чашку и замер, держа ее перед собой.

— За Янмей. За все, что она сделала для нас, и оставленные ею воспоминания, — они все выпили за это. Шики шумно хлебала вино. Кира скривилась от вкуса, надеясь, что они не ожидали, что она выпьет больше.

— Как далеко монастырь отсюда, Идо? — спросил Харуто.

— Восемь или девять дней, — сказал Кацуо. Он взял бутылку и налил себе еще. — Если старый поэт сможет не отставать.

— Я справлюсь, парень.

— Уверен? — Кацуо усмехнулся и налил старому поэту еще вина.

Кира отодвинула чашку. Шики была рада выпить еще, ее шерсть порозовела по краям. Харуто не выпивал. Он сидел у дальнего края стола, задумавшись. Кира видела, что его челюсть двигалась, он царапал ногтем стол, оставляя мелкие ямки в дереве, стряхивая стружку. Его глаза были мрачными. Она коснулась его ладони. Он вздрогнул и злобно посмотрел на нее.

— Ты в порядке? — спросила она.

Харуто скривился, словно ему было больно.

— Ты теперь все помнишь?

Кира быстро кивнула.

— Как ты умерла?

Кира хорошо это помнила. Все было свежим, полным боли в ее разуме. Она почти ощущала клинок в спине, думая об этом, почти видела лицо дяди в слезах. Она кивнула, но уже медленнее.

Харуто вздохнул и провел ладонью по лицу.

— Ты все еще хочешь мести? Твоему дяде?

Кира подумала об этом. Искала в глубине ответ. Она слышала в тишине смех Гуана, Кацуо и Шики, пьющих вино.

— Нет, — сказала она. Это казалось ложью. — Да. Возможно. Я его не простила. И не смогу. Он убил меня. Я доверяла ему, а он… — она притихла и дышала, подавляя боль. — Вряд ли я смогу не ненавидеть его. Часть меня хочет его пожалеть, но он этого не заслуживает. Он заслуживает только ненависть. Но он мертв, а я… нет. Это уже месть. Я пережила его, хотя он убил меня. Это мест, — она кивнула и провела дрожащей ладонью по волосам. Было сложно говорить об этом, и тут не было Янмей, которая могла ее утешить.

Харуто молчал какое-то время, глядя пристально на стол, вонзаясь ногтями в дерево.

— Что такое? — спросила у него Кира.

Харуто взглянул на нее и отвел взгляд, словно не мог вынести ее взгляд.

— Тян все еще хочет мести. Жажда… — он издал невеселый смешок. — Очень сильная. Его гнев притягивает его с небес. Я вижу его, когда закрываю глаза. Восемь дней — долго, — сказал он, и Кире показалось, что он выглядел напугано. — Надеюсь, это не слишком долго.

Глава 52

Монастырь тянулся высоко над ними, четыре уровня, построенные в склоне скалы. Ворона подняла взгляд. Ее шея болела бы, если бы была у нее. Верхний уровень был окутан снежной бурей, бушующей вокруг них. Скала немного закрывала их, но ветер был злым зверем, рычащим на них. Ворона ненавидела такой ветер, он пытался забрать ее дым, ее сущность. Когда-то ее полностью рассеял порыв ветра, и она три дня собирала дым, чтобы снова думать. Это было до того, как Мастер нашел ее и дал ей плащ, чтобы удерживать себя.

Мастер стоял с ней у подножия скалы, его тэнгай лежала на его плечах, скрывая все, кроме его поразительных глаз. Ни холод, ни ветер не беспокоили его. Перья согревали его, и ветер не мог одолеть его. Он был яростнее любой природной бури.

Первый уровень монастыря — изогнутая крыша пагоды была красной и с сугробами снега — был в пятидесяти футах над ними. Замерзший ручей спускался с плато, цепляясь за камни сосульками. Розовый лепесток спустился с одного из уровней, его подхватил и закружил ветер. Дураки часто садили сакуру, чтобы отогнать злых духов, хотя это не помогало. Чудом было то, что монахи в монастыре как-то заставили деревья цвести посреди зимы.

— Где твоя сестра? — спросил Мастер. Сифэнь должна была встретиться с ними тут, у монастыря. Они должны были подняться вместе, группой напасть на монахов, которые охраняли темницу Орочи. По словам императрицы Исэ Рьоко, монахи учились десятки лет, чтобы отгонять всех, кто приходил из мира смертных и духовного мира.

— Нам нужно ждать Зена? — спросила Ворона.

Мастер чуть повернулся и посмотрел на нее бушующими глазами. Многих его взгляд пугал, но не Ворону. Было что-то успокаивающее в нем. Взгляд утихомиривал ее разум, помогал ясно думать. Это был якорь среди бушующих бурь. Когда она смотрела в его глаза, она видела его путь, знала, что он был правильным.

— Твой брат не придет, — холодно сказал Мастер. — Оммедзи убил его.

Даже с успокаивающим взглядом Мастера дым Вороны кипел. Это не могло быть правдой. Техника Зена была самой сильной среди них. У каждого из них была своя сила. Физическая сила Шина, способность восстановить почти любую рану вместе с мощью и оружием в виде его волос были чудом. Но оммедзи убил его. Огонь Зена был жарким, и когда он расходился, даже Мастер не мог к нему приблизиться. Как мог кто-то, даже оммедзи, убить его? Что за бессмертный монстр охотился на них? Сифэнь была созданием теней и яда, ударяла без предупреждения, может, если бы она впилась клыками в оммедзи, она могла его убить. Тело Вороны давало ей преимущество против многих противников: у нее не было четкой формы, было нечего вредить, и она не ощущала боли. Но это было не совсем так. Оммедзи порезал ее духовным мечом. Он срезал часть нее, и было больно. Если он мог ее ранить, порезать, то мог и убить. Ворона начала ощущать что-то новое. Страх. Это ей не нравилось.

Мастер все еще смотрел на нее, его глаза меняли краски.

— Ты боишься, сестренка? — спросил он.

Дым вылетал из-под плаща Вороны. Она думала, что давно избавилась от этого рефлекса. Когда она была ёкаем, она… Воспоминание ускользнуло, не далось ей.

— Существо, охотящееся на нас…

— Человек, — сказал Мастер. — Просто человек.

Дым Вороны бурлил.

— Он убил Шина, а теперь Зена. Он не просто человек.

— И ты боишься его из-за этого? — спросил Мастер. Он сдвинул капюшон Вороны, словно мог открыть ее лицо, хотя у нее его не было. — О, сестренка, ты все еще не понимаешь. Ты сильнее всех твоих родственников. Физическая сила Шина бесполезна против твоей бесформенной силы. Огонь Зена никогда не смог бы опалить тебя. Даже яд Сифэнь — ничто для тебя, ведь у тебя нет крови. Ты сильнее всех онрё. Я знал это с момента, как спас тебя. Я видел, что в твоих мутных глубинах. Сила, какой ни у кого нет.

Он спас ее, нашел ее одну, разлетающуюся по кусочкам, и она не могла себя остановить. Ворона не знала, как стала онрё, кем она была. Она знала туманное безумие бесформенности. Взгляд Мастера успокоил ее, и он научил ее держаться за свой дым вокруг ядра. Он дал ей плащ, ее якорь, не дал ей растаять в саже на ветру. Мастер был другим ветром, но он не рвал Ворону, он вел ее по своей дороге. Он дал ей цель.

Лепесток вишни опускался, кружась на ветру, и Ворона поймала его ладонью из дыма. Она улыбнулась, поняв, что у нее снова были пальцы. Она потерла лепесток, и он стал черным. А потом она поняла, что Мастер смотрел на нее, щуря глаза за тэнгай. Ворона сжала лепесток в кулаке, останки упали на заснеженную землю. Она скрыла ладони в плаще.

— Мы не можем больше ждать твою сестру, — сказал Мастер. Он повернулся и пошел к склону скалы.

В камне были вырезаны ступени, ведущие к первому плато, и Мастер стал перешагивать по две за раз. Ворона парила над ступенями на облаке дыма и сажи. Она вела ладонью по скале, пока они поднимались, пальцы искали вмятины и трещины. Она почти ощущала их под ладонью. Почти могла снова чувствовать. Она не помнила, как это было, но когда-то точно знала.

Что-то белое и липкое пыталось прилипнуть к ее пальцам, но не могло удержаться за дым. Она знала, что это было. Паутина. Шелк, прочный, как сталь. Она подняла взгляд, увидела три сияющих черных глаза, глядящих на нее. Сифэнь сидела над ними в бреши в скале. Ее толстое тело выпирало под кимоно. Ее волосы были маслянисто-черными, а лицо было кошмаром. Ее правый глаз был сияющей сферой, левый был уродливым шрамом зеленой приподнятой плоти. Два новых паучьих глаза появились над и под испорченным глазом. Сифэнь широко улыбнулась, клыки щелкали и терлись друг о друга за ее губами.

— Мастер, — сказала Ворона. Он замер и посмотрел на Сифэнь, устроившуюся над ними в паутине.

— Вы поздно, — сказала Сифэнь, ее голос звучал как шорох тысяч лапок. — Я так голодна, что чуть не начала без вас.

— Монахи? — спросил Мастер.

— Не знают, что мы идем, — сказала Сифэнь. Она захихикала, прижимая ладонь человека ко рту. — Они будут легкой добычей.

— Не будут. Их тренировали бороться с такими, как мы, — сказала Ворона.

— Они вскоре поймут, что их тренировки их не спасут, — сказал Мастер.

Сифэнь снова рассмеялась. Она потянула себя за волосы, провела пальцам сквозь пряди. В руке осталась прядь, и она завопила и бросила ее, словно волосы могли ее укусить.

— Я ждала достаточно долго, — ее лапы царапали камень. — Я хочу их убить.

Мастер посмотрел на нее.

— Так иди, сестренка. Устрой хаос, расставь ловушки. Но никого не съедай. Мы с Вороной пройдем к темнице.

Сифэнь надулась.

— Почему нельзя? Я голодна.

— Оммедзи скоро будет тут, — продолжил Мастер. — И тебе нужно быть сильной, сестренка, а не спящей, набив желудок. Как только разобьешь его товарищей, сможешь съесть кого-то из них.

Сифэнь хлопнула человеческими ладонями, повернулась и направилась вверх по склону скалы. Ворона смотрела ей вслед. Даже Сифэнь помнила, кем была раньше. Ворона была рядом с Мастером в тот день, когда он нашел Сифэнь, новую онрё, еще пытающуюся понять, кем она была. Она построила огромное логово из паутины в храме — она любила осквернять храмы — и питалась монахами, которых поймала в коконы. Мастер прошел в логово, не переживая, что он задевал паутину, которую она повесила для охраны, и Ворона парила за ним. А потом Сифэнь напала. Тогда она была даже красивой, большие карие глаза блестели слезами. Она попыталась укусить Мастера, но его плащ из перьев был прочным, как сталь, и он легко ее сбросил. С порывом ветра и острыми перьями Мастер разгромил ее логово и сломил ее дух. Она сжалась перед ним, молила о пощаде, ее паучьи лапы били по воздуху, все еще плели паутину. Мастер прошел в ловушку, порвал паутину, которую никто не мог разрезать, и опустился на колени перед Сифэнь.

Он говорил с ней мягко, заботливо. Он откуда-то знал Сифэнь. Он рассказал ей, кем она была раньше. Сифэнь, повитуха из Бан Пиня. Все богатые семьи хотели, чтобы она помогла их детям родиться, и ее радовало помогать новой жизни появляться на свет. Но у Сифэнь была тайна: сколько бы они с ее мужем ни пытались, они не могли зачать ребенка. За годы ее муж стал злиться, обвинял Сифэнь в бесплодии. Они скрывали это на публике за улыбками и поцелуями, держались за руки, но наедине муж кричал и угрожал, а Сифэнь сжималась от страха.

Боясь за жизнь, виня себя в том, что она не могла родить ребенка мужу, Сифэнь убежала ночью. Она знала, что ее муж погонится, ведь, хоть ему было больно без детей, позор из-за сбежавшей жены был бы куда большим. И Сифэнь пряталась в амбарах, купальнях, а потом нашла холодный погреб заброшенного дома. Ее муж выследил ее. Она слышала, как он ходил по дому над ней, искал ее, звал ее. Сифэнь нашла плохо держащуюся половицу, заползла в яму под ней. Она накрыла себя половицей и ждала, тихая, из шума было только дыхание. Ее муж посветил лампой в погреб, свет проник в трещинки между половицами, но он не увидел ее. Даже когда он остановился над ней, стоял на половице, под которой она пряталась, он не увидел ее.

Сифэнь смотрела в брешь, как ее муж искал, и ощутила боль в шее. Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Кожа на ее шее будто пылала. Она не могла пошевелиться, чтобы не раскрыть себя мужу. Агония побежала по ее венам, руки немели, но она не кричала. Он ушел, ругаясь, поднялся по лестнице и покинул дом. Сифэнь попыталась пошевелиться, но не могла. Ее руки были как камень, а ноги — как дерево. Она слишком быстро дышала, а потом дыхание замедлилось. И она перестала дышать. Она умерла там, под полом погреба, одна и напуганная.

Когда мастер рассказал Сифэнь ее историю, историю ее смерти, Ворона увидела, как онрё изменилась. Ее красивые карие глаза стали темными и паучьими, и она улыбнулась, два больших черных клыка торчали среди пушистых коричневых хелицеров за ее губами.

Ворона всегда завидовала Сифэнь. Мастер рассказал ей, кем она была, и как она умерла. Он посмотрел в ее глаза, увидел ее прошлое и дал его ей. Но он не сделал этого для Вороны. Он говорил, что онрё нужно было знать, как они умерли, чтобы понимать, на что они были способны. Но он не рассказал Вороне о ее смерти.

— Идем, — сказал Мастер, отвлекая Ворону от мыслей.

Ворона нахмурилась, брови из дыма сдвинулись во тьме капюшона.

— Нам не нужны монахи, мастер? — спросила она. — Темница Секирю в Небесной лощине была кохранской. Нужна была кровь, чтобы ее открыть.

Мастер посмотрел на лестницу.

— Темницу Орочи открыть не так просто. Нам понадобится ключ.

— Ключ? — спросила Ворона.

Мастер кивнул.

— Нужно подождать, сестренка. Он идет к нам.

Глава 53

Буря ударила, как цунами, пару дней назад, и с тех пор был только бело-серый хаос и жалобы Гуана. Даже Харуто замерз. Он не помнил такой суровой зимы в Ипии, а Харуто жил очень долго.

Принц вел их, заявляя, что мог найти монастырь с закрытыми глазами и носом. Он был в хорошем настроении, или изображал это, хотя узнал, что вся его семья была убита. Может, он решил видеть в этом шанс, ведь он был последним наследником западной Ипии, последним Идо. Это было глупой мечтой, это не подходило принцу. Запад сдался, и война длиной в поколения закончилась. Семья Исэ победила с помощью онрё. Вся Ипия теперь принадлежала императрице Исэ Рьоко. Она недавно заточила Харуто и Идо Кацуо, Кира испортила ее глаз, и мстительная императрица не была высоко в списке недавних достижении Харуто.

— Капуста, Идо, — крикнул Гуан поверх воющего ветра. — Ты сказал, мы близко. Что мы дойдем сегодня до монастыря, — старый поэт смотрел на снегопад. — Я даже не пойму, который час, — он укутался сильнее в новый плащ. Принц купил им всем накидки из волчьей шкуры в городе Куриецу пару дней назад.

— Час после полудня, — крикнул принц. — И мы почти на месте.

— Как ты понял? — сказал Гуан.

— Инстинкт, дорогой мой, — сказал принц. — Я, кхм, чую такое, — он вытащил из кармана кохранские часы и проверил. — Как я и сказал, немного за полдень!

Кира шла по снегу безмолвно. Она уже не была беспечной девушкой, какой они ее встретили, но она и не была на грани того, чтобы выпустить опасного ёкая, вооруженного жуткими отражениями. Смерть Янмей изменила ее. Изменила их всех. Или дело было из-за приближения к монастырю, могиле Орочи и другим онрё. Харуто спешил, бремя Тяна было грузом на его душе, гнев сжимал его сердце так сильно, что было сложно дышать, он был раздражен. Снег, постоянные жалобы Гуана, рассказы принца действовали Харуто на нервы, и он скрипел зубами, чтобы не напасть. Изуми была близко, и Харуто нужно было увидеть ее снова. Ему нужно было знать, что она ушла, что осталась только Ворона. Снежок попал ему по лицу, он пошатнулся и выругался. Кира склонилась к снегу в паре футов от него, хихикая. Шики была на ее плече, тоже смеялась. Харуто очень медленно выдохнул и передумал. Немного беспечной девушки в ней еще осталось.

— Прости, — Кира указала на Шики. — Она меня заставила, — Шики зачирикала, указывая на Киру. Харуто казалось, что они обе это придумали. Он зачерпнул горсть снега и бросил в них. Кира рассмеялась, ловко отскакивая в сторону.

— Я же говорил, что мы почти там, — крикнул Идо Кацуо. — А вы мне не верили.

— Я не говорил, что не верил, — крикнул Гуан. — Просто твое «скоро» было недостаточно быстрым.

Скала появилась темным пятном среди снегопада. Они приблизились, и снег утих, скала укрыла их и превратила вой ветра в далекий рев. Харуто стряхнул лед с бровей, поднял взгляд. Как и сказал принц, над ними было четыре уровня плато. Ступени были вырезаны в камне, вели наверх. На первом плато жили монахи, там были дома и кухни, купальни и хранилища. На втором они тренировались, там были пять разных додзе, открытая площадь для сражений. На третьем плато монахи молились, там были храмы и благовония. Но до четвертого уровня принц не дошел, хотя много лет провел в монастыре. Он охранялся днем и ночью, только старших монахов пускали туда. Харуто догадывался, что там была темница Орочи.

Они замерли и смотрели на скалы, греясь в укрытии от бури.

— Думаю, мы пришли первыми, — сказал Гуан. — Другой дракон устроил погром в Небесной лощине, а тут, видимо, ками еще не выпустили.

— Монахи нападут на нас? — спросил Харуто у Идо Кацуо.

— О, нет, — сказал принц. — Я же поручусь за вас. Надеюсь. Думаю, это возможно. Они не любят чужаков. И они, если честно, не очень дружелюбны со мной, — он пошел впереди них, развернулся и поднял ладони в мольбе. — Думаю, стоит сразу все раскрыть. Они, кхм, выгнали меня из ордена, сказали не возвращаться, иначе меня убьют.

Гуан закатил глаза.

— Какой сюрприз.

— И я так думал, Ворчун, — сказал Идо Кацуо. — Они обвинили меня в попытке укрась их тайны.

Кира склонила голову.

— А ты пытался?

— Не в том дело, — сказал Идо Кацуо. — Я думал, что вам нужно знать, что они могут быть мне не рады… или вам… или кому угодно.

Шики свистнула, Кира захихикала.

— Что? — спросил Идо Кацуо. — Что она сказала?

Харуто пошел вперед, похлопал принца по плечу и покачал головой. Он пошёл к ступеням, ведущим к первому плато. Шики была права, от принца были только проблемы, но он подозревал, что так было с каждым из них.

— Что она сказала? — повторил принц. — Ты не можешь просто рассмеяться и уйти. Гуан?

— Не знаю, парень, — сказал Гуан. — Я никогда не мог понять комок шерсти. Думаю, это все пучок петрушки, и Харуто только изображает, что понимает ее.

Кира подошла к замёрзшему водопаду, ниспадающему с первого плато. Теперь это были просто сосульки, вода застыла посреди течения. Она блестела, была красивой, хоть небо и было серым, а снег усыпал их. Она отломила сосульку и смотрела на нее. А потом подняла взгляд, проследила за течением воды.

— Думаю, онрё нас опередили, — сказала она. Она бросила сосульку Харуто, и он поймал ее и посмотрел. На кончике замерзла алая капля. — Она свежая, — продолжила Кира. — Все еще течет сверху, видимо.

— Если они уже там, они вскоре освободят Орочи, старик, — сказал Гуан.

— Тогда лучше поспешить, — сказал Харуто. — Я поведу. Остальные — за мной. Будьте настороже и не отставайте, — он перепрыгнул первые две ступеньки, чуть не поскользнулся на участке черного льда. — Шики, со мной, — дух прыгнула с плеча Киры, пробежала по земле и забралась по его ноге. — Вперед!

* * *

Гуан поднимался по ступеням за Харуто, держась за стену для поддержки. Было больно ногам, ныла спина, и мысль о подъёме еще на три уровня пугала. Если он никогда не увидит другую лестницу, его колени будут счастливее. Они болели, он ощущал, как щелкало в левом колене, и ему казалось, что он вот-вот рухнет и скатится по лестнице кубарем.

Харуто поднимался по ступеням, ладонь лежала на новой катане, Шики щебетала на его плече, махала ручкой, словно управляла оркестром. Принц шел за Гуаном, странно тихий. Это тревожило Гуана. Идо Кацуо было сложно заткнуть, но теперь он притих. Кира шла последней. Девушка изменилась после смерти Янмей. Она казалась задумчивой, стала взрослее, но не это впечатляло Гуана. Раньше девушка казалась нестабильной, но теперь она была надежной. Гуан доверял ей свою спину. Он никому другому такое не доверил бы.

Ладонь Гуана на спине задела что-то липкое. Оно прилипло к его ладони, и он вытер руку об штаны, чтобы избавиться от этого. С холодом, подъемом и всеми в Ипии, кто пытался их убить, Гуан просто хотел убежать в Хосу и несколько месяцев провести в теплой таверне, рассказывать истории за выпивкой. Милая мечта, но он скорее окажется в холодной могиле без надгробия где-то в глубинах Ипии.

Харуто замер на вершине лестницы, и Гуан увидел, как он сжал рукоять катаны.

— Она тут, — прорычал он сквозь зубы. Гун добрался до вершины лестницы через пару мгновений, его сердце забилось быстрее. Плато было огромным, полным зданий. Некоторые были одним этажом, другие — пагоды, тянущиеся к небу. Тонкие переулки между зданиями напоминали Гуану лабиринт. Снег падал большими ленивым снежинками, опускался на крыши и соскальзывал на землю. Но Гуану было не по себе из-за блестящей шелковой паутины, сплетённой в замысловатые узоры между зданиям. Убийца Тяна ждала их.

Гуан сунул руку в сумку и сжал свои клятвы. Напомнил себе. Четыре свитка бумаги, каждый был подписан и запечатан его ци. Он не возьмет оружие. Он не будет использовать старую технику. Он не будет убивать. И не будет ругаться. Шум крови в его ушах чуть ослабел, и он ощутил немного спокойствия. Клятвы напомнили ему, кем он был и кем он стал. Это было не его сражение. Харуто сделает то, что было нужно. Он отомстит за Тяна и упокоит его душу.

— Пауки, — пролепетал Идо Кацуо. — Чудесно.

— Тебе не нравятся пауки? — спросила Кира.

— Ужасные штуки, — сказал Идо Кацуо. — Лапы, глаза и пушистые клыки. И почему ни всегда лезут к тебе, а не убегают? Они не понимают, что я больше них?

Кира отодвинула его, прошла на плато.

— Если тебе будет лучше, этот паук больше тебя.

— Фу! Как это должно было меня успокоить?

Смех донесся из мрачных переулков перед ними. Гуан ощутил, как кожу на руках и шее покалывало.

— Мне нравится, когда добыча приходит ко мне, — сказал женский голос, с ним звучало щелканье. — Найдите меня, маленькие мухи.

Гуан заметил, что ладонь Харуто дрожала на катане. Шики гладила волосатой ручкой его щеку и свистела. Он посмотрел на нее большими глазами, и она спряталась в его кимоно.

— Старик? — Гуан понял, что гнев Тяна сотрясал оммедзи. Он был близко к убийце Тяна, гнев поглощал его. Или Тян тянулся с небес, чтобы поглотить его?

Идо Кацуо кашлянул.

— Ступени на следующий уровень в дальнем конце плато. Боюсь, пройти можно только по переулкам. Я помнил путь, но… это было очень давно.

Харуто вытащил катану и прошел в узкий переулок между пагодой и низким зданием, похожим на склад. Он разрезал паутину, натянутую там. Нити падали комьям, Харуто пришлось вытаскивать катану из липкой гадости.

— Не отставайте, — прошипел он и пошел сквозь паутину. Гуан поспешил за ним, другие следовали, принц жаловался Кире на то, как страшно тут было.

Переулки были затхлыми и давящими. Стонущий ветер был странно приглушен, и снежинки не падали вокруг них, но было темно и холодно, снег хрустел под ногами. Харуто рассекал паутину в переулке, но нити свисали с крыш, и когда они липли к плащу Гуана, они не хотели отпускать. Он много раз высвобождал плечо, нити были почти невидимыми, но прочными. Первый переулок закончился стеной высокого здания, разделился на переулки слева и справа. Харуто пошел налево, прорезая путь, Гуан и другие следовали. Переулок обогнул другое здание и разделился на три пути. Харуто выбрал левый и продолжил идти без колебаний, даже не проверяя, шли ли за ним остальные. Гнев, который вел его, беспокоил Гуана, особенно, если он принадлежал Тяну. У следующей развилки Харуто повернул направо, рубил паутину, словно армию врага. Его катана запуталась в липких нитях, и он дернул ею в сторону так сильно, что клинок ударил по каменной стене с дождем искр. Харуто едва замечал.

Тень мелькнула сверху, смех как тысяча колокольчиков, звенящих не в такт, задрожал на паутине. Харуто взмахнул мечом, и Гуану пришлось отшатнуться, чтобы дикий удар не попал по нему. Он врезался в Идо Кацуо, который отлетел в паутину на стене. Харуто сел на корточки, готовый прыгнуть к крыше, но Гуан опустил ладонь на плечо друга и остановил его.

— Слушай, старик, — тихо сказал ему Гуан. — Я хочу смерти этого монстра не меньше тебя, но ты не можешь просто убегать. Нельзя так разделяться. Этого она и хочет.

Насмешливый хохот звучал вокруг них.

— Трусливая маленькая муха, приди ко мне.

— Прошу, помогите, — Идо Кацуо дрожал. — Я застрял. Застрял! Помогите! Не бросайте меня! — Гуан оглянулся, парень все еще был приклеен к стене, спину и руку покрывали шелковые нити. Кира создала в ладони зеркальный кинжал и стала резать нити, удерживающие принца. Он извивался, хотя она пыталась остановить его. Когда она освободила его, он дышал быстро, глаза были дикими, как у паникующего зверя. Он посмотрел туда, откуда они пришли, но Кира поймала его за руку. Она прижала ладонь к его щеке и посмотрела ему в глаза. Гуан видел, как Янмей делала так с Кирой, и теперь девушка использовала уловку на другом. — Все хорошо, — сказала она. — Ты в безопасности. Ты в порядке.

Идо Кацуо моргнул и замотал головой.

— Прости, — сказал он. — Я, кхм, боюсь пауков. И паутины. И быть пойманным в паутину. Я уже жалею, что ты освободила меня из моей камеры.

Кира кивнула.

— И я. Но тогда ты был бы мертв, и жаловался бы Гуан.

— Я не жалуюсь. Я ворчу, — сказал Гуан. — Есть разница.

— Хватит! — рявкнул Харуто. Он все еще стоял на развилке, смотрел в переулок справа. — Шевелитесь, — он ушел в переулок.

— Не отставайте, дети, — Гуан поспешил за ним. Он завернул за угол, увидел, как старик повернул налево на следующей развилке лабиринта. Гуан устремился туда, повернул налево. Впереди поднималась стена здания, и он проехал по снегу, тормозя, чтобы не врезаться в нее. Справа был еще один переулок, Харуто рубил паутину в дальнем конце. Гуан побежал за ним, игнорируя боль в коленях. — Помедленнее, старик, — резко сказал он. — Это гнев Тяна, не твой. Не давай ему управлять тобой.

— Думаешь, я этого не знаю? — рявкнул Харуто, повернувшись к Гуану с оскалом. Он с трудом управлял дыханием. — Я сдерживал бремя Тяна слишком долго, Гуан. Твой сын был на небесах слишком долго, — он покачал головой и зажал переносицу. — Если я не отправлю его в Оморецу в скором времени, он станет возвращаться на землю. Смертные души не могут так долго оставаться на небесах. Моя близость к йорогумо притягивает его.

Гуан сжал плечо Харуто.

— Думаешь, я не хочу ее смерти? Ради его спасения и моего отмщения? Давай найдем этого паука и раздавим!

Харуто моргнул и поднял голову.

— Где остальные?

Глава 54

— Мы заблудились, да? — проскулил Кацуо.

Они дошли до конца переулка, перед ними была каменная стена, тупик. Кира вздохнула и посмотрела туда, откуда они пришли. Переулок был длинным, усеянным ящиками, покрытыми снегом. Они прошли два узких переулка по бокам. Она думала, если они продолжат идти прямо, найдут со временем выход. Она ошиблась. Она проклинала того, кто строил монастырь.

— Да, — она прошла мимо Кацуо. Кира пошла обратно. — Мы заблудились. Харуто и Гуан, наверное, тоже. И самая большая проблема в том, что мы заблудились не вместе.

— Это, кхм, не очень успокаивает, — сказал Кацуо вблизи за ней.

— А лучше бы я врала?

Принц обдумал это.

— Да. Я предпочел бы милую уютную ложь сейчас.

Кира замерла на развилке и склонила голову, слушая. Откуда-то донесся голос.

— Что ж, — она все еще прислушивалась. — Мы заблудились. Но помогло бы, если бы кто-то помнил переулки, — это заткнуло принца на время. Кира решила, что голоса доносились не из этого переулка, поспешила к следующему. Она посмотрела на крыши. Паутина тут была гуще, серая, усыпанная снегом. Они могли забраться на крыши и найти путь, но там они быстро запутаются в паутине.

Кира замерла у входа в следующий переулок и слушала. Она снова услышала голос, в этот раз громче. Она не узнала его. Это вызвало воспоминания о ее времени в зеркале. Молодая женщина нашла ее зеркало в магазине антиквариата. Она была красивой, с длинными темными волосами, нежной коже, карими газами, полными улыбок и смеха. Кира показала ее страх, заставила ее смотреть, как ее отражение режет лицо ножом, вонзает иглы в ее язык. Женщина бросила зеркало, визжа, и выбежала из магазина. И Кира снова была одна. Она покачала головой, чтобы прогнать воспоминание. Теперь она помнила, и воспоминания бросались на нее из-за вида, запахов или звуков. Это отвлекало.

— Быстрее, — она пошла, веря, что Кацуо последует за ней. Она побежала, взмахивая кинжалом на шелковые нити, висящие с крыш. Ее кинжал запутался в паутине, она пыталась вырвать его, но нож запутался сильнее. Она бросила кинжал там, создала новый в ладони. Переулок заканчивался маленькой площадью, куда выходили пять переулков. У стены старик без волос и с темными венами на лице и женщина с раздвоенным подбородком были приклеены к стене паутиной. Женщина металась, бормоча под нос, пытаясь вырваться. Мужчина не двигался. Кира была уверена, что темные вены подбирались по его щеке к глазу.

Женщина заметила Киру и Кацуо.

— Помогите! — закричала она. — Быстрее, пока паучиха не вернулась. Вытащите меня.

Кира подбежала к женщине, стала резать паутину маленьким кинжалом. Было трудно, шелк был прочным, как веревка. Женщина умоляла ее работать быстрее. Кацуо подошел к мужчине и потыкал его лицо пальцем. Он не пошевелился.

— Что с ним такое? — спросил принц.

— Паучиха укусила его, — сказала женщина. — Мы думали, что сможем их одолеть. Нас учили биться с такими монстрами, но… мы ошибались. Та штука опасна. Нужно убираться отсюда.

Кира срезала достаточно паутины, чтобы освободить руку женщины. Она вручила ей кинжал.

— Продолжай с этой стороны. Я сделаю дыру для другой руки, — она сделала еще один кинжал в ладони и стала резать, потея, несмотря на холод.

— Думаю, он еще жив, — Кацуо склонился, сжал подбородок мужчины. Мужчина открыл глаза, вдохнул и завизжал. Кацуо отшатнулся и зажал руками уши.

Женщина скривилась, пока пилила кокон.

— Убейте его. Я уже видела, как один друг умер от этого. Его не спасти. Он уже мертв, и его крики привлекут паучиху.

Кира взглянула на кричащего мужчину, темные вены ползли по его щеке. Его глаз стал черным и лопнул, как раздавленный виноград, кровь и черная жижа потекли по его лицу. Кира бросила кинжал Кацуо и создала новый в ладони, чтобы дальше резать кокон женщины.

— Сделай это!

— Прости, — крикнул Кацуо визжащему мужчине. Он сжал кинжал, дрожа перед мужчиной, взглянул на Киру. — О, ладно, — он поменял хватку, поднял ладонь и вонзил кинжал в голову мужчины. Клинок вошел глубоко в его череп, и мужчина утих, его тело обмякло, поддерживаемое паутиной.

— Ох, — сказал хриплый голос сверху. Кира повернулась с кинжалом наготове. На крыше над ними сидела йорогумо Сифэнь. Ее пухлое тело легко отдыхало на паутине, ее лапы согнулись над плечами, трогали нити шелка. У нее были два новых глаза над и под тем, который выколола Кира, и они смотрели на нее, черные сферы отражали серое небо сверху. — Мне нравятся, когда они кричат.

— Я не умру, как он! — завизжала женщина. Кира не успела ее остановить, она ударила кинжалом Киры по своей шее. Кровь брызнула на кокон паутины и снег под их ногами. Она металась и повисла у земли, свисая с паутины, мертвая.

Кацуо потянул за кинжал в черепе мужчины, ругаясь, дергая голову трупа в стороны. Кинжал не поддавался. Он сдался и встал за Кирой. Она создала еще один кинжал, назвала его мысленно Пабу и вложила в его ладонь.

Сифэнь легко проскользнула через паутину, несмотря на свой размер, и спрыгнула на корточки на землю. Ее лапы трогали воздух, словно не могли замереть ни на миг. Три глаза на бледном лице двигались, глядя то на Киру, то на Кацуо.

— Кто из вас…

Кира не дала ей закончить. Она метнула кинжал в глаза Сифэнь. Кинжал замер на расстоянии ладони от черных глаз, повис за рукоять. Сифэнь протянула лапу над плечом и ткнула клинок.

— Это не повторится, сестренка, — прошипела Сифэнь. Она прижала лапы к кинжалу и резким движением разбила его, тысяча мерцающих кусочков повисла на паутине, как звезды. Кира поймала отражения в осколках и показала Сифэнь огонь вокруг нее, Дайзена в переулке, но Сифэнь игнорировала это. Она усмехнулась, щелкая клыками, словно цокала языком. — Твои детские трюки со светом не сработают на мне, сестренка. Я вижу больше, чем ты знаешь.

Кира отпрянула на шаг, врезалась в Кацуо за собой.

— Я ненавижу пауков, — прошептал он.

Сифэнь выпрямила ноги и покачнулась на человеческих ногах. Ее паучьи лапы не могли делать все сразу, и у нее было всего четыре лапы. Она не могла плести паутину и бегать одновременно. Это было слабостью, но Кира не знала, как ее использовать. Сифэнь сделала еще пару шагов к Кире и остановилась. Ее лапы потянули за паутину сверху.

— Я не обязана тебя убивать, сестренка, — она склонила голову. — Я хочу, ведь ты испортила мне глаз. Но мне нужно просто помешать тебе добраться до темницы раньше наших родственников. Может, я сплету тебе кокон, — она хлопнула человеческими ладонями. — Да, отличая идея. Я сплету тебе кокон, и ты сможешь смотреть, как твой друг медленно умирает. Интересно, какой он на вкус.

Кира медленно повернула голову и прошептала:

— Беги, — Кацуо сорвался с места. Она ожидала, что он будет спорить. Она повернулась и побежала за ним.

Сифэнь засмеялась за ней.

— О, да, бегите. Охота на вас — это так весело.

* * *

Харуто перестал рубить паутину и вытер пот со лба.

— Слышишь это? — спросил он.

Гуан перестал рыться в сумке и прищурился.

— Нет.

— Я вроде бы слышал крики, но голос пропал.

Старый поэт расхаживал. В узком переулке почти не было места на это, но он хотя бы пытался.

— Думаешь, это Кира и принц?

— Кира не из тех, кто кричит, — сказал Харуто, рубя паутину. Ему вскоре придется точить меч, если это продолжится.

— А принц?

Харуто задумался на миг.

— Понадеемся, что это не они.

— Да, понадеемся, что в опасности кто-то другой.

Харуто повернулся к другу и покачал головой. Они шли вслепую, охотились на онрё в лабиринте, укрытом паутиной. Он не мог спасти всех, особенно, монахов, которые хотели ему смерти. Он знал, что это была не его злость. Чувства Тяна проникали в него. Он носил бремя Тяна слишком долго. Тян приближался к нему, пытался захватить его, и он мог не пережить это, хоть и был бессмертным.

— А огонь? — сказал Гуан. Он опустился на землю, застонав от боли, вытащил из сумки кусочек бумаги и кремень. — Готова, Шики?

Маленький дух выглянула из кимоно Харуто, ее жесткая шерсть щекотала его грудь. Она посмотрела на него, и он кивнул, и она спрыгнула на землю и прошла к Гуану, глядя на бумагу в его руке.

— Я высеку искру и подожгу бумагу, — медленно объяснил Гуан. — Ты захватишь огонь, и мы сожжем луковую паутину.

Шики свистнула.

— Что она сказала, старик?

— Она хочет знать, почему ты говоришь так медленно, — ответил Харуто сквозь зубы.

Гуан вздохнул.

— Редиска! — он ударил кремнем, искра прыгнула на бумагу. Еще пара ударов, и бумага стала гореть и чернеть. Шики с хлопком прыгнула в огонь. Огонь стал жарче, стал оранжевым, Шики радостно проглотила кусочек бумаги. Яркие глаза посмотрели на Гуана из огня. — Это всегда так пугает.

Шики затрещала.

— Она хочет знать, что теперь? — перевел Харуто.

— Сожги паутину, — сказал Гуан, указывая на паутину в переулке.

Шики полетела по воздуху, искры сыпались за ней. Она прыгнула в паутину с радостным трепетом. Нити задрожали, но они не горели. Шики прищурилась, огонь вспыхнул во все стороны. Но паутина не горела.

Харуто вздохнул.

— Плохая идея.

— Я хотя бы предложил идею, старик.

Харуто подавил ответ и скрипнул зубами.

— С дороги, Шики.

Маленький дух дрожала на паутине. Ее огонь трепетал, угасал. Она трещала, как влажная палочка благовоний.

— Что теперь? — спросил Гуан.

— Она прилипла, — сказал Харуто.

— Прилипла? Как огонь может прилипнуть к паутине?

Харуто горбился. Гнев всегда делал его утомленным. Шики металась в паутине. Ее треск становился громче и настойчивее.

— Просто покинь огонь, Шики!

Шики застыла с огромными глазами. А потом вылетела из огня и прыгнула к Харуто, ее тонкие ручки впились в его кимоно. Она поднялась на его плечо. Огонь угас, оставив черное пятнышко на шелковой паутине.

Харуто повернулся к Гуану.

— Есть еще гениальные идеи?

Старый поэт со стоном поднялся на ноги, пошатнулся и вернул равновесие. Он прижал ладонь к стене, чтобы не упасть, и потер колени.

— Холод — капуста!

— Ты всегда жалуешься на холод, — сказал Харуто.

Гуан ударил кулаком по стене.

— Мы в Ипии, — прорычал он. — Тут всегда холодно! — он ударил по стене во второй раз и перестал хмуриться. Он стукнул в третий раз. — Эй, старик, стены из дерева.

— И что?

— Может, стену сломать проще, чем резать паутину?

Харуто открыл рот для ответа и закрыл его. Он подбежал к стене, ударил ногой раз, другой, третий. Доска треснула и сломалась внутрь. Он вытащил куски доски и бросил их в переулок. А потом вытащил еще доску, сделал дыру, куда они могли пролезть, и заглянул внутрь. Там была комнатка с деревянной койкой и соломенным матрацем, а еще тумбочка с выдвижными ящиками. Пол был чистым, кроме щепок от разбитых досок, на тумбочке стояла половинка свечи. Это был чей-то дом, но монахов не было видно. Харуто повернулся боком, придерживал ритуальные посохи, пока пролезал в брешь.

— Не все такие тощие, как ты, старик, — сказал Гуан.

Харуто вздохнул и выбил еще доску. Гуан уклонился, хотя она летела к его ноющим коленям.

— Прости, — буркнул Харуто. Гуан что-то буркнул, но Харуто не слушал.

Харуто прошел во вторую комнату домика. Шкаф стоял в углу, дверца была приоткрыта, несколько кимоно висели внутри. Из других вещей в комнате был только низкий столик на мягком зеленом ковре. Монахи жили без излишеств, или их дома были только для сна. Он открыл входную дверь в другом переулке. Паутина тянулась на крышах, но конец переулка был чистым. Скала должна была оставаться справа, им нужно было идти вперед.

Харуто повел их. Когда они заходили в тупик, они ломали деревянные здания. В конце концов, они добрались до дальней стороны плато и лестницы, ведущей на второй уровень.

— Думаешь, они поймут, как выйти? — спросил Гуан.

Харуто пожал плечами. Ему казалось, что йорогумо играла с ними, задерживая их. Изуми и Вестник Костей уже могли быть у могилы Орочи, и это означало, что у них было мало времени.

* * *

Тень мелькнула сверху, Кира метнула туда кинжал. Он застрял в паутине, и она услышала смех Сифэнь.

— Те же старые трюки. Слабая сестрёнка.

Кацуо повернул направо в конце переулка и застыл так резко, что Кира чуть не врезалась в него. Путь вперед был перекрыт блестящими белыми нитями. Труп мужчины был опутан липким шелком, голова свисала, с лица капала темная жижа. Кацуо повернулся и побежал туда, откуда они пришли, задев Киру и чуть не сбив ее с ног. Кира поскользнулась на льду и уперлась ладонью в землю, ободрав кожу. Она игнорировала боль, вскочила и побежала за принцем. Она видела панику в его глазах, когда он пронесся мимо нее. Она хорошо знала этот взгляд. Он проиграл страху. Она много раз пугала людей так за время в зеркале, они переставали соображать от страха. Она отогнала воспоминания, закричала принцу, пока бежала:

— Кацуо!

Он не оглянулся, повернул направо на развилке и продолжил бежать.

Сифэнь прыгнула сверху, тень мелькнула, паутина дрожала.

— Ты идешь не туда, сестренка.

Кира уже это поняла. Она видела, что за паутиной скала была слева. Они бежали к лестнице, ведущей вниз.

— Как ты остановишь брата, — оскалилась Сифэнь, — если не можешь до него добраться?

— О, умолкни!

Кацуо повернул налево и пропал. Кира следовала. Напыщенный принц быстро бегал. Он был уже в дальнем конце переулка.

— Кацуо, стой! Она гоняет нас, — если он ее слышал, он не подал виду. Он снова повернул налево. Кира бежала за ним, застыла, попав на еще одну маленькую площадь, где соединялись несколько переулков. Два человека висели на стене в паутине: мужчина с зеркальным кинжалом в черепе и женщина с перерезанным горлом. Сифэнь заставила их пробежать круг. — Нам нужно… — начала Кира и поняла, что была одна. Кацуо не было видно. Она заглянула по очереди в переулки, которые уходили от площади. Она не видела его там. Следы на снегу вели в одну сторону, но это были ее следы. Он пропал, и Кира осталась одна с онрё.

Что-то рухнуло на пол в переулке за Кирой.

— Ой, — сказала Сифэнь приторным голосом. — Он тебя бросил. Бедняжка. Осталась одна.

Кира посмотрела на паучиху. Сифэнь стояла, сцепив ладони перед ртом. Она выглядела бы невинно, если бы не жуткие глаза и волосатые лапы, трогающие воздух, острые, как копья, и ловкие, как хлыст.

— Они тебя бросят. Ты не как они. Они не смогут тебя терпеть, не поймут, чем ты стала, — она сделала шаг, две длинные лапы тянули за паутину над ней. — Они оттолкнут тебя, будут обзывать, — она рассмеялась, хохот звучал как ненастроенный гучжэн. — Они назовут тебя злой, монстром. Будут считать себя лучше тебя, — онрё сделала еще шаг вперед, и Кира увидела, как что-то двигалось за ней, ее кинжал поблёскивал в тени стены пагоды, двигался в ней. Пабу, кинжал, который она дала Кацуо. — Они не поймут, какой ты стала, — продолжила Сифэнь. — И попытаются тебя убить, сестрёнка. Они попытаются тебя убить, и теперь придется их съесть. Только так. И они довольно вкусные.

Кира отвела взгляд от сияющего кинжала за Сифэнь. Ей нужно было дать Кацуо время, она надеялась, что ему хватит смелости ударить по онрё сзади.

— Но не ты, — сказала Кира. — Ты не убьешь меня. Ты и другие онрё понимаете меня, да?

— Да, — Сифэнь кивнула, подбираясь ближе. Ее лапы уже почти могли ударить Киру. — Только мы можем тебя понять.

— Так я должна присоединиться к вам?

Сифэнь захихикала, открыла рот, чтобы Кира видела пушистые хелицеры и черные клыки.

— Ах, сестрёнка, это было бы мило, да? Но, думаешь, я позволила бы тебе уйти после того, как ты вонзила свой жалкий ножик в мой глаз? — она взревела и бросилась на Киру. Кира сжала человеческие ладони Сифэнь, ощутила боль в бедре от удара паучьей лапы. Сифэнь повернула запястья Киры, заставила ее упасть на колени. Она была слишком сильной. Кира едва могла держать ее ладони подальше от своего горла. Сифэнь подняла паучьи лапы над головой Киры. — Думаю, я начну, выколов тебе глаз, — кончик ее лапы провел тонкую царапину на щеке Киры и замер над ее глазом.

Кинжал вспыхнул за онрё, Сифэнь завизжала, размахивая паучьими лапами. Онрё вскочила на человеческих ногах, повернулась и врезалась в Кацуо. Одна паучья лапа ударила Киру по лицу и отбросила ее в снег, она врезалась в стену. Она тряхнула головой, прогоняя точки перед глазами.

Сифэнь прижала принца к земле переулка, человеческие ладони сжали его плечи. Она пробила его бедро лапой, он закричал, кровь брызнула на снег. Она склонила голову и укусила его за шею.

Мир Киры сузился, она смотрела на толстую паучиху, придавившую Кацуо к земле, вонзившую клыки в его плоть. Она видела, как ее кинжал блестел в спине Сифэнь, между паучьими лапами, растущими из человеческой плоти. Это был ее кинжал. Она создала его. У нее была связь с ним. Она назвала его Пабу. Мир вернулся, Кира стояла за Сифэнь, сжимая рукоять. Что-то разбилось за ней, картинка, которую она оставила после себя, но не было времени раздираться. Она повернула кинжал в спине Сифэнь и вырвала его с черными брызгами. Сифэнь закричала, вытащила клыки из шеи Кацуо, повернулась к Кире. Кира вонзила кинжал в правый глаз паучихи.

Сифэнь завизжала и отшатнулась. Ее лапа ударила Киру по плечу и оттолкнула, но Кира удержалась на ногах и попятилась. Сифэнь размахивала лапами, терзала лицо ладонями. Кинжал Киры, Пабу, еще торчал в ее глазу. Кира одной мыслью разбила кинжал. Тысячи осколков наполнили кровоточащую рану, вонзились в лицо Сифэнь. Паучиха шаталась, вопила, кровь капала на снег. Она подняла лапы, впилась в паутину над ними и поднялась на крышу пагоды, пропал из виду, ее вой утих вдали.

Кира согнулась, уперев ладони в ноги, тяжело дыша, грохот сердца заглушил другие звуки. Щеку жгло от пореза, кровь капала с ее щеки и подбородка. Она прижала рукав кимоно к ране, чтобы замедлить кровотечение, и побежала к Кацуо. Он извивался на земле, руки и ноги содрогались. Кира проехала на коленях рядом с ним, сжала его ладонь, пытаясь держать его на месте. Его глаза крутились в глазницах. Он сжал ее ладонь так сильно, что ее кости хрустели, он бил другим кулаком по земле. Темные вены тянулись от раны на его шее, поднимались по подбородку и спускались к ладони. Он сжал челюсти так сильно, что зубы хрустели, а потом открыл рот и закричал. Она держала его за руку, не зная, что делать. Она не могла спасти его, не дать яду Сифэнь течь по его венам. Она была беспомощна. Слезы мешали видеть, она сжимала его руку и смотрела, как яд сжирает его заживо.

Темные вены добрались до его губ, они потеряли цвет. Он престал кричать, чернильная кровь потекла из его рта. Огромные глаза посмотрели в ее на миг, и он кивнул ей, а потом снова содрогнулся и закричал. Кровь брызнула из его рта. Кира убрала руку от него и создала кинжал. Она подняла его над грудью Кацуо, сморгнула слезы и попыталась снова посмотреть в его глаза, но он был не в себе. Она склонилась, надавила весом на кинжал и вонзила в его сердце.

Безумное дыхание Кацуо утихло. Его лицо расслабилось, тело замерло под ней.

Кира отпустила кинжал, сжала его ладонь снова. Она сидела на коленях рядом с ним, онемев. Она хотела бушевать, бежать, кричать, сражаться. Онрё, которые звали себя семьей, забрали у нее еще одного друга. Сначала Янмей, теперь Кацуо. Она заставит свою семью заплатить. Они все должны были умереть.

Кира вытерла глаза и медленно встала, глядя на принца. Какая-то ее часть надеялась, что он сядет, что это все шутка. Она тряхнула головой от своей глупости. Он был мертв и не вернется. У нее не было времени хоронить его тело. Она не могла помочь ему молитвами. Она могла теперь дать Кацуо только месть.

Глава 55

Гуан был так рад покинуть первый уровень, что почти прыгал по ступеням, ведущим на второй, хотя колени болели. В лабиринте переулков с паутиной и смехом паучихи он ощущал себя хуже, чем с ранами живота. Они ждали какое-то время у лестницы, глядя на здания на первом плато. Дома, мастерские и склады собрались так, что между ними почти не осталось места. Они не видели Киру или принца. Порой откуда-то доносился крик, но он звучал со странным эхом, как вой волка в долине. Харуто видел пару раз тень паучихи на крышах, но они не могли добраться до нее, и она всегда пропадала в лабиринте. Они уже не могли ждать. Если йорогумо была тут, то и Вестник Костей был, им нужно было помешать ему освободить дракона. Они не могли тратить время на йорогумо.

— Она догонит, — Харуто повернулся и стал перешагивать по две ступени за шаг. Гуан не знал, говорил он о Кире или йорогумо, но поспешил за другом.

Воздух на втором плато был холоднее. В переулках он был ледяным, но тут холод в воздухе кусал Гуана за лицо. Дыхание вылетало перед ним, пар замерзал и оседал на бороде, холод проникал под одежду, морозя его кожу и пронзая позвоночник.

Второе плато было куда меньше первого, но был покрыто большими участками черных перьев. Гуан и Харуто замерли на краю площади, полной следов ног на снегу, вокруг стояли пять больших зданий, додзе, где монахи обучались боевым искусствам, на каждом был свой символ, вырезанный на дереве над дверью. Гуан смотрел на подрагивающую тьму, ворон поднял голову из кишащей массы, клюв был в крови. У птицы не было глаз, только шрамы на их месте.

— Это мрачно, — сказал Гуан. Его мутило от вида. Тут были тысячи птиц, собрались группами вокруг куч трупов.

— Они тут, — прорычал Харуто. Хищный тон в его голосе напугал Гуана, и он невольно отпрянул от старого друга.

Они пошли вперед, темный силуэт поднялся по склону справа от них с первого плато. Йорогумо была в сотне шагов от них. Она пошатнулась, держась за лицо, а потом понюхала воздух и посмотрела на них. Ее правый глаз истекал жижей, в нем блестели осколки стекла.

— Ты умрешь тут! — взревел Харуто, вытащил катану и пошёл вперед.

Йорогумо попятилась, хохоча.

— Еще нет, оммедзи, — сказала она. — Мне нужно сначала еще больше сократить ваши ряды, — она прыгнула в воздух с нитью шелка, пролетела над крышами додзе и попала на склон скалы слева от них, поднялась и пропала на третьем плато. Харуто зарычал и пошел дальше, брел по лодыжки в снегу, еще сжимая катану в кулаке. Гуан поспешил за ним.

Вороны хором завопили и взлетели, туча черных крыльев. Гуан побледнел от вида, который они оставили. Сотни трупов валялись кровавыми кучами на площади. В некоторых местах были три-четыре слоя тел, в других одинокие трупы лежали в красных лужах на белом снегу.

— Как думаешь, что она имела в виду под сокращением рядов еще больше? — спросил Гуан.

Харуто оглянулся, скалясь. Он покачал головой, развернулся и зашагал.

Одна из дверей додзе гремела на ветру, и Харуто с Гуаном замерли и смотрели на нее. Харуто выдохнул с шипением сквозь зубы, злобно хмурясь. Гуан переживал за него. Старик нес бремя Тяна слишком долго. Если Харуто не убьет вскоре паучиху, дух сына Гуана вернется с небес и захватит своего друга, и он потеряет их обоих.

— Посмотри на оружие, — Харуто указал на трупы вокруг них.

Гуан огляделся, ругая себя за то, как пропустил это. Некоторые тела были разорваны, руки, ноги и головы валялись отдельно. Другие были пронзены копьями или мечами, избиты кулаками или дубинами. Но одно было ясно: йорогумо не убивала этих монахов, они убили друг друга.

— Это сделал Вестник Костей, — сказал Гуан. — Заставил их напасть друг на друга. Это он делает во всех историях. Сеет безумие, устраивает войны. Настраивает брата против брата.

Харуто медленно кивнул. Шики свистнула. Дверь додзе сдвинулась, и Харуто повернул голову. Крупная женщина в одежде монаха стояла там, заполнила дверной проем. Она сжимала копье в каждой руке, кровавый символ был вырезан на ее лбу. Такой же символ был над дверью додзе. Она вышла из додзе, дюжина монахов вырвалась за ней, все были вооружены и с тем же символом, вырезанным на их истекающих кровью лбах.

Еще одна дверь додзе открылась, больше вооруженных монахов с символами выбежали, но на лбах этих воинов был другой символ. Они махали оружием, кричали требования и оскорбления монахам из других додзе. Третья дверь открылась, четвертая и последняя. Сотни монахов выбежали во двор, кричали о ненависти.

— За меня! — прорычал Харуто, встав перед Гуаном. Первый монах добрался до них — худой старик, кровь стекала со лба по носу. Он взмахнул дико саблей из Нэш. Харуто шагнул в сторону и рассёк мужчину от паха до шеи катаной. Мужчина упал на землю, извиваясь, кровь лилась на снег.

— Ты видел его глаза? — спросил Гуан.

Харуто не ответил. Женщина с двумя копьями напала на него. Ее глаза метались, как у птицы. Она закричала и сделала выпад в сторону Харуто. Он уклонился и пригнулся, но она ударила древком другого копья по его плечу, сбила его на землю. Харуто охнул и попытался откатиться, но крупная женщина вонзила копье в его плечо и прибила его к земле. Она подняла другое копье и пробила грудь Харуто. Он застонал, кашлял кровью на кимоно. Женщина отошла, подняла кулаки и взревела в вопле победы. Харуто стиснул зубы, вытащил копье из плеча и сел. Женщина смотрела на него, склонив голову, а потом пнула Харуто в лицо, сбила его.

Женщина снова подняла руки, но вопль победы оборвался, копье пробило ее горло с брызгами крови. Она пошатнулась, сжала древко копья, а потом рухнула, проливая кровь на снег.

Харуто вытащил копье из груди, Гуан помог ему встать. Он схватил свою катану, и они смотрели на бой на маленькой площади. Воины не наступали рядами, никто не отдавал приказы. Монахи били монахов в хаосе. Гуан смотрел, как бородатый монах с топором убил женщину с нагинатой и другим символом на ее лбу. Толстый монах пронзил бородатого копьем. Местами сражение было яростным, кровавым и быстрым. В других местах монахи обменивались ударами, не сдвигаясь. Гуан и Харуто стояли на краю, пока раны Харуто заживали. К сожалению, ступени на третий уровень были посреди боя. Им нужно было или ждать, пока монахи убьют друг друга, надеясь, что Вестник Костей не спешил воскрешать Орочи, или идти в бой и пытаться пробиться.

— Опять медлим, — прорычал Харуто. Он повернулся к Гуану, скалясь. — Мне надоело медлить. Или не отставай, или убеги и спрячься, — он пошел вперед с катаной в руке, направился к бою.

Харуто отрубил руку худого монаха раньше, чем многие его заметили. Рука упала на примятый снег, мужчина, которому она до этого принадлежала, взвыл и отшатнулся, кровь лилась из обрубка. Харуто обошел летящее копье, разбил древко локтем, ударил катаной по шее женщины, отдернул руку с мечом и пошел дальше в бой. Гуан следовал.

Старый монах прыгнул перед Харуто с кинжалом в руке. Харуто запнулся об отрубленную ногу трупа и получил удар по груди, который убил бы другого. Харуто поймал запястье старика, повернул его до хруста костей, ударил мужчину в живот катаной. Старик упал, держась за живот. Гуан шел вплотную за Харуто, кривясь от резни и запаха крови и внутренностей. Гуан был не просто ошеломлен тем, что монахи убивали друг друга в странном боевом запале, но его потрясало участие Харуто. Старик всегда старался спасти людей, не вредить им. Но тут он сам вступил в резню… это был не он. Не мог быть. Это был Тян, но даже это было предательством духа его сына. Тян ненавидел бессмысленные убийства, потому Гуан и мальчик рассорились годы назад. Его друг и дух его сына так смешались, что это пронзало сердце Гуана ржавыми кинжалами.

Женщина с кровью на лице отпрянула в Гуана, и он пошатнулся. Она повернулась с дао наготове, чтобы разрезать его пополам. Гуан отмахнулся от меча рукой, другой рукой толкнул женщину в грудь. Она отлетела, споткнулась об безголовый труп и упала. Харуто повернулся и прыгнул на нее, вонзил катану ей в грудь.

— Не отставай! — прорычал он, направился к лестнице.

Гуан хотел крикнуть другу, что не обязательно было убивать женщину, но времени не было. Она все равно умерла бы. Все из-за Вестника Костей и его техники, которая свела монахов с ума. Тэнгу, демон, создавал хаос и смерть, он мог питаться этим, становиться сильнее, пока люди монастыря убивали друг друга.

Харуто принял удар копьем в живот. Он схватился за древко и повернул тело, лишив воина с копьем равновесия, притянув женщину ближе. Он оставил на ее груди два широких пореза, и она упала, умерла до того, как рухнула на землю. Гуан пригнулся, катана пролетела над его головой, он оттолкнул меч ладонью. Монах взревел и прыгнул на него. Харуто сделал выпад катаной над плечом Гуана, пронзил глаз монаха. Монах пошатнулся, держась за кровавый глаз, упал на колено. Харуто обошел Гуана и пнул монаха. Он толкнул Гуана к лестнице.

— Шевелись, старый дурак!

Гуан запнулся носком об первую ступень и взвыл от боли, шипя названия всех овощей, которые ел. Харуто стряхнул кровь с катаны, стал шагать по лестнице, минуя по две ступеньки за раз. Гуан оглянулся на бой монахов, убивающих друг друга. Это было ужасно, но Гуан знал, что это было лишь началом. Если они не остановят Вестника Костей, эта бойня станет пустяком по сравнению с тем, что устроит Орочи.

Глава 56

Гнев Харуто был весом на его плечах, давил, делая его шариком, желающим взорваться. Он делал каждый шаг быстрее, почти бежал. Гуан с трудом поднимался за ним, пыхтя, со стонами. Урчание в животе Гуана действовало Харуто на нервы, он скрипел зубами, чтобы не ругать старого друга. Проклятая бойня монахов помешала ему добраться до йорогумо, отомстить. Он сделает ее мертвой, разорванной, с головой на копье. А потом он нападет на Вестника Костей и посмотрит, насколько сложно было убить тэнгу.

Шики с дрожью засвистела на его плече, и он хмуро посмотрел на нее.

— Тихо! — рявкнул он. Маленький дух вздрогнула и чуть не упала с его плеча.

На вершине лестницы он замер на миг, осмотрел третье плато. Там было почти пусто, плоскую землю покрывал снег высотой до лодыжек. В дальнем конце возвышался большой храм, бросая длинную серую тень на белый простор. Дверь храма висла на петле, и старый монах лежал на крыльце, мертвый. В центре плато стояла огромная сакура, которую монахи как-то заставили цвести в холодную погоду. Глупая попытка отогнать злых духов. Розовые лепестки цеплялись за ветки, многие лежали на снегу. Толстые нити паутины свисали с ветвей. Харуто увидел движение среди цветов. Он сжал меч, рук дрожали.

Йорогумо медленно спустилась на толстой нити, плюхнулась на снег, согнув человеческие ноги, паучьи лапы трогали воздух. Темная кровь сочилась из плоти на месте правого глаза, два левых глаза — над и под первым шрамом — были темными и бездонными.

Харуто шагнул к онрё, нога провалилась в снег, ладонь замерла над рукоятью катаны. Он ощутил ладонь Гуана на своем плече. Поэт покачал головой и указал на другие ступени в камни, они вели к последнему плато. К темнице Орочи.

— Она — только отвлечение, старик, — сказал Гуан. — Она хочет задержать нас, чтобы ее мастер успел освободить дракона.

— Тогда мне нужно быстро с ней разобраться, — прорычал Харуто, сжимая челюсти до боли в мышцах.

— Она хитрая, — сказал Гуан. — Подумай. Ты бьёшься на ее земле. Она успела подготовиться. Тебе нужно идти. Сейчас.

— Я не могу бросить ее за нами, — сказал Харуто. — Она ударит со спины, — он разминал шею, пытаясь прогнать напряжение.

— Знаю…

Что-то сверкнуло в угасающем свете слева от них. Кинжал прилетел с плато ниже. Он замер в воздухе на миг, а потом появилась Кира, сжимая нож в ладони. Она упала на снег плато, покачнулась на краю утеса и наклонилась подальше от пропасти.

Йорогумо зашипела на нее.

— Впечатляет, девчушка, — сказал Гуан.

Кира прошла к ним, хмурясь, глаза были красными и опухшими. Рана на ее щеке выглядела как мазок кистью, красные чернила капали с ее подбородка.

— Я поняла технику, которой меня учила Янмей. Она звала это шагом сквозь мир.

— Где принц? — спросил Гуан.

Кожа вокруг глаз Кира потемнела, но треска стекла не было. Она повернулась и хмуро посмотрела на йорогумо.

— Она убила его, — сказала тихо Кира.

Йорогумо рассмеялась и скрылась за стволом дерева.

— Последний из Идо умер в криках? Или ты спасла его от страданий, сестра?

Кира зарычала и метнула кинжал в онрё. Он попал в едва заметные шелковые нити, свисающие с дерева. Кира создала другой кинжал. Харуто кивнул ей.

— Иди влево, а я — вправо. Ударим вместе, и она не сможет сбежать.

Кира поджала губы. Тьма вокруг ее глаз стала почти черной, но ее глаза были ясными.

— Ее яд убивает. Не попадись.

Гуан вздохнул.

— Хватит! — он указал на ступени, ведущие к четвертому плато. — Идите, оба. Не дайте им освободить Орочи. Это мой бой, — он издал невеселый смешок. — Так и должно было случиться.

Харуто смотрел на заснеженную землю, мотая головой.

— Гуан…

— Ты еще не понял, старик? — рявкнул Гуан, сверля его взглядом. — Ты не можешь защищать нас все время. Ты не можешь все время биться за других. Твое луковое бессмертие не поможет во всех боях, и ты не можешь этим укрывать нас. Это мой бой. Тян был моим сыном. Моим! Я всю жизнь подводил его. Я не подведу его теперь. Если я не сделал больше ничего для него, я помогу ему упокоиться. Любой ценой.

— Твои клятвы…

— Не смей сомневаться в моей решимости, — взревел Гуан. — Не ты, старик. Только не ты.

Харуто выдержал взгляд друга, увидел там решимость. Гуана вел не гнев или ненависть, а сострадание. Но этого было мало против онрё. Шики тихо прощебетала. Харуто знал, что его победили. Когда Шики и Гуан соглашались, ему нужно было признать, что они были правы.

— Что она сказала? — спросил Гуан.

Харуто опустил ладонь на плечо Гуана.

— Сказала: не смей умирать!

Гуан печально улыбнулся.

— И не планирую, маленькая редиска.

Харуто похлопал Гуана по плечу и пошел к ступеням, ведущим к четвертому плато. Кира пошла за ним, но замерла перед Гуаном.

— Она убила Кацуо.

Гуан хмыкнул.

— Я сделаю так, чтобы у него не было причины вернуться.

Кира кивнула и обняла старого поэта. Он обнял ее в ответ, и она отодвинулась и побежала за Харуто.

— О, нет, — йорогумо заскулила. — Не уходи, оммедзи. Я хочу, чтобы моя еда была вызовом.

Харуто замер и хмуро посмотрел на паучиху.

— Ты не знаешь, с кем столкнешься, — он подавил гнев и напряженно улыбнулся. — Бой со мной был бы простым, — он повернулся и продолжил подниматься. Он надеялся, что не ошибся, что не бросал друга умирать, но ему нужно было довериться Гуану. Ему нужно было верить, что старый поэт знал, что делал, ради его сына. И у Харуто был свой бой. Он пошел по последней лестнице, Кира была в паре шагов за ним.

* * *

Гуан смотрел, как Харуто и Кира поднимались к четвертому плато, следя за йорогумо. Она не двигалась. Она пряталась за деревом, человеческая ладонь прижималась к стволу, паучьи лапы трогали воздух, плели шелковую паутину. Она точно оставила ловушки на плато. Ему нужно быть осторожным.

Харуто и Кира пропали из виду, и он немного расслабился. Он мог сделать то, что нужно было, не переживая о том, что увидят его друзья. Он пошел к дереву, хрустя снегом, повернул сумку и полез в нее.

— Я думал, ты будешь расторопнее, ёкай, — сказал Гуан, задел свитки клятв ладонью. Он отдернулся от них, словно они обжигали. Обычно они утешали, но теперь… он носил их так долго, свитки и бремя клятв на душе.

Паучиха склонила голову и смотрела на него нечеловеческими глазами.

— Думаешь, я тут, чтобы остановить тебя? — она рассмеялась, царапая кору дерева острыми ногтями. — Глупая муха. Моей работой было сократить количество. Оммедзи не был моей добычей.

Гуан замер и взглянул на ступени, ведущие к четвертому плато. Если паучиха говорила правду, то Вестник Костей знал, что они шли. Это была ловушка. И они в нее не просто вошли, а вбежали. Ему нужно было предупредить Харуто.

— Думаешь убежать, мушка? — сказала йорогумо, скрываясь за стволом. — Вверх по ступеням, чтобы предупредить друзей? Думаешь, ты справишься? Это долгий путь, и спина будет открыта.

Гуан знал, что не сможет. С его коленями подъем будет медленным. Паучиха поднимется по склону и поймает его с легкостью. Нет, лучше было одолеть ее тут. Не дать ей присоединиться к атаке на Харуто и Киру.

Гуан продолжил медленно идти к сакуре. Снег был по лодыжки, усеянный розовыми лепестками. У нее было преимущество. Это было ее логово. Он полез в сумку, вытащил свиток бумаги и поднял его в паре шагов от дерева. Среди цветов вишни и паутины он не видел йорогумо, но был уверен, что она вдела его.

— Ты знаешь, что это? — спросил Гуан. Ответом было молчание. Он развернул свиток и посмотрел на слова там, подпись его кровью. — Это моя первая клятва, — продолжил Гуан. — Я принял эту клятву и три других годы назад. Это мое обещание быть лучше. Ради моего сына, я пообещал не быть монстром, каким был раньше, — он смотрел на дерево с укором. Онрё была где-то там. — Ты убила моего сына! — взревел он. — Из-за тебя он вернулся ёкаем и не может упокоиться. Как я могу быть лучше, если позволяю ему оставаться полным ненависти? Он никогда таким не был. Я был таким, но не он. Я отдал это за него. За своего сына… За Тяна я снова все отдам! — он медленно выдохнул, готовя себя к тому, что должен был сделать. — Я стану монстром в последний раз.

Паучиха рассмеялась за сакурой или среди паутины на ветках.

— Твой сын умер в муках. Я помню ту мушку. Как он кричал. Его кровь была как сладкие сливы на вкус. Может, и твоя такая.

Гуан скрипнул зубами и взял клятву обеими руками.

— Моя первая клятва. Больше не брать в руки оружие, — он порвал свиток надвое. Его клятвы были не просто обещаниями, они были замками, каждый висел на его ци, физический барьер и духовный. Та ци вернулась к нему потоком, прогнавшим холод, усталость и боли возраста. Снег и лепестки поднялись вокруг него, кружились от его энергии. Он ощущал себя моложе, сильнее, гнев бушевал в его крови рекой.

Паучиха медленно отвернулась от дерева и опустилась на землю на человеческие ноги. Ее паучьи лапы двигались на сотне шелковых нитей.

— И все, мушка? Я ожидала больше.

Гуан полез в сумку и вытащил полоску бумаги и чернила. Он опустил кисть в чернила и начертил одно слово на бумаге: дао. Бумага сложилась и стала мечом, чуть изогнутым, одна сторона была острой. Он сунул чернильницу в сумку и сжал рукоять дао обеими руками. Он был с таким мечом в юности. Было приятно снова держать оружие. Это ощущалось правильно. И он ненавидел эту правильность.

Гуан хмуро смотрел на паучиху, приближаясь.

— Это за тебя, Тян.

Глава 57

Гуан побежал, взмахнул рукой, плохо подражая приемам, которые когда-то знал. Он давно не делал этого, и это замедляло его движения, суставы болели. Он издал боевой клич, который раньше вдохновлял его и бандитов, которые шли за ним, но даже это звучало по-старому. В нескольких шагах от дерева его нога за что-то зацепилась, и он упал на четвереньки. Что-то потянуло его ногу вверх, и он закричал. Паучиха хихикала, все еще была у ствола, тянула за нить шелка человеческими руками. Она подняла Гуана за ногу к спутанным липким нитям. Он размахивал бумажным дао, его край был острым, как сталь, рассекал шелк. Гуан упал на заснеженную землю. Йорогумо шагнула к нему на человеческих ногах.

Гуан вскочил, взмахнул дао, бросил снег в лицо паучихи. Он ударил по ней мечом, но она остановила атаку паучьей лапой со звоном металла по фарфору. Она оттолкнула его меч, ударила его по бедру лапой. Боль пронзила Гуана, он отшатнулся, ударяя мечом по ее лапам с обеих сторон.

Он не мог с ней сравниться. Она была сильнее и быстрее. Он был вялым, двигался криво, а она била быстро. У нее были четыре острые лапы и полный рот клыков, о которых он не хотел думать. Он хотел бы свою старую керамическую броню, хоть она была во вмятинах, трещинах и крови. Это было лучше, чем биться в потрепанных штанах и плаще.

Йорогумо потянула за нить лапой, и бумажный меч Гуана дернулся в сторону. Он повернул меч, клинок рассек паутину, но йорогумо уже напала. Она направила к нему лапу, пробила дыру в его плаще. Он поднял меч, чтобы отбить другую атаку, но лапа проехала по клинку и ударила его по голове, оттолкнула его и оставила порез на лбу. Кровь полилась в его глаза и рот, он закричал. Он сплюнул металлический вкус с губ, остановил еще одну лапу и надавил на нее бумажным мечом. Паучья лапа йорогумо гнулась под его дао, она отшатнулась, но отыскала опору и ударила по нему двумя лапами. Он попытался отскочить, но она вонзила лапу в его бедро над коленом, кровь потекла по его ноге под штанами.

Гуан упал на колено, паучиха прыгнула на него, ударяя тремя лапами. Он прокатился по снегу, оставляя кровавые пятна, вскочил, взмахивая бумажным мечом. Клинок пронзил человеческую ладонь йорогумо, рассекая плоть и ломая кость. Она завизжала, отбежала, прижимая к себе руку, скрылась за деревом. Ее всхлипы были музыкой для ушей Гуана, он рассмеялся, поднимаясь на ноги, хрустя коленями, опираясь на меч.

— Все начинает ко мне возвращаться, — сказал Гуан, тяжело дыша. Когда он так потерял форму? Он размял плечи и сделал выпады ногами. Кровь капала с него на снег. Если он не добьет ее вскоре, йорогумо просто дождется, пока он упадет. Она все еще пряталась за сакурой, крича от боли и баюкая пострадавшую ладонь. — Что, уродливый лучок, не можешь исцеляться как твой друг Шин? Думаю, теперь мы знаем, кто самый слабый онрё.

Дерево задрожало, розовые лепестки и снег сыпались вокруг Гуана. Он отпрянул и поднял меч. Паучиха перестала рыдать, но он нигде ее не видел. А потом она спрыгнула с веток за ним, две лапы устремились к нему. Он отбил одну, но другая вонзилась глубоко в его бок. Он закричал и ударил клинком, пытаясь отрубить ее ногу, но край попал по прочной паучьей лапе, и меч застыл. Йорогумо дернулась вперед, ударила всеми паучьими лапами. Гуан повернулся, лапа в его боку вырвалась с брызгами крови. Он пригнулся под другими ее лапами, взмахнул мечом в сторону ее живота. Бумажный меч застыл, клинок был в дюймах от ее плоти. Он потянул за рукоять, но меч не двигался. Он запутался в коконе блестящей паутины. Она потянула на нить оставшейся человеческой ладонью. Меч вылетел из его ладони и проехал по снегу. Она прыгнула на него.