Мой ангел-вредитель

- А это вернете Крамоловой, - припечатал Артемий Петрович, - она на семнадцатом листе не расписалась. Вот вам номер, раз Софья дать не удосужилась, в случае чего звоните…

- Ваш номер? – удивилась юная служащая.

Его номер?!

- Конечно, нет, - кисло улыбнулся Воропаев. - Валеры, электрика нашего. В поликлинику, бухгалтерию и юристу можно с ним передавать. Всё понятно?

Инга убито кивнула, попрощалась с нами и с «Мишкой косолапым» и печально направилась исполнять. Не поняла, наверное, какой жуткой судьбы избежала.

На мой невысказанный вопрос зав терапией ответил кратко:

- Глупость, Соболева, не лечится, а безнадежные больные достойны, по крайней мере, сострадания. Доброй ночи!

Глава шестая

Первый блин комом, или народный метод борьбы с депрессией

- Лобанов, а ты что здесь делаешь?

- Как что?! Лечу!

- А… ну и как полёт?

«Интерны».

- Ну что, орлы, готовы к труду и обороне? – весело спросил Артемий Петрович.

Ярослав согласно шмыгнул носом, Толян загадочно передернул плечами, я, вареная после вчерашнего дежурства, кивнула. Только Денис запустил пальцы в спутанные кудри и обреченно вздохнул. Под глазами любителя грамматики залегли тени, а внешний вид колебался в пределах от заспанного до «держите меня, я падаю!»

- Вы во сколько спать ложитесь, Гайдарев?

Вопрос был риторическим, что позволило Денису ограничиться мычанием.

- Оно и видно. Но перейдем к делу. Ваша задача: осмотреть пациента, поставить правильный диагноз, назначить лечение и внимательно следить за развитием событий. Те, чей подопытный доживет до конца недели, получают «зачет», иначе говоря, возможность работать дальше.

- Разве бывало, что… - Сологуб замялся.

- Что именно?

- Что пациенты… не доживали?

По лицу Воропаева было невозможно определить, серьезен он или шутит.

- Всё бывало, интерн Сологуб. И сбегали, и в окна прыгали… с первого этажа на клумбы. Один дедок даже хотел в партизаны вербоваться, от всякого лечения подальше.

- Врете вы всё, - прогундосил Толян. Отходя от происшествия с минералкой, он умудрился подраться с санитаром «Скорой», и теперь нос коллеги напоминал переспевшую сливу.

- Вскрытие покажет, Малышев. Есть также одна хорошая новость: вы будете работать в парах, ибо в противном случае нам с пациентами грозит смерть от смеха до конца рабочего дня. Дуэт «Сологуб – Малышев», отдаю вам Самборскую Альбину Эммануиловну, палата номер десять. Гайдареву и Соболевой достается Петрук Станислав Львович из двадцать второй. Истории болезней вам торжественно вручит наша старшая медсестра. Тупые вопросы есть? Тупых вопросов нет. Свободны!

Артемий Петрович, целыми днями крутившийся как белка в колесе, покинул ординаторскую. Сегодня в одиннадцать у него назначена встреча со спонсором, а в три прибудет плановая проверка из райцентра. Кто, где и почему любезно сообщила Карина, мы познакомились на вчерашнем дежурстве. Кара (она представилась именно так) ухитрялась знать всё, что не предназначалось для ее ушей.

- Пойдем людей лечить? – от одного взгляда интерна Малышева становилось страшно, а слово «лечить» он произнес с особым смаком.

Я от души посочувствовала этим несчастным.

***

Петрук Станислав Львович оказался веселым парнем с отличным чувством юмора. Устроившись с ноутбуком на коленях, он искоса поглядывал на двух врачей-дилетантов, то бишь на нас с Гайдаревым.

- Так вы и есть дохтыри?

Дэн отмалчивался, пришлось спешно брать дело в свои хрупкие женские руки.

- Совершенно верно, я ваш лечащий врач, Вера Сергеевна, а это мой коллега, Денис…

- Матвеевич, - бросил «коллега», раскачиваясь на стуле.

- Денис Матвеевич, прекратите качаться! Вы стул сломаете.

- Блин, Соболева, стул казённый! Ты лучше молчи в тряпочку и ставь диагноз, - нагло посоветовали мне, - не препятствуй моему физкультурному развитию.

- Какому развитию?! – задохнулась я. - Мы в паре работаем или нет?

Петрук отложил компьютер в сторону. Развернувшаяся в палате драма была поинтересней «стрелялки».

- На что жалуетесь, Станислав? – решила следовать намеченному плану.

Жаловался Станислав на сильный кашель, насморк, головные боли и саднящее горло. Пока я слушала больного и диагностировала ангину вкупе с бронхитом, Денис Матвеевич свалился-таки со стула.

- В ближайшее время сдадите общий анализ крови и сделаете рентген грудной клетки, дабы исключить пневмонию, - сообщила Петруку, заполняя карту. - Результаты покажете, тогда и будем лечение назначать. Антибиотики как переносите?

- Нормально вроде, - протянул парень, - кололи с год назад.

- Уже проще. Всё, что могу сказать сейчас: отдыхайте, пейте больше жидкости и не увлекайтесь парацетамолом. От ангины пропьете вот это, - подчеркнула и расписалась.

Гайдарев заглянул через плечо.

- Ангина, и только? Я думал…

- Поздравляю, значит, твое физкультурное развитие не заглушило умственное. Сомневаешься – проводи осмотр сам. Потерпите, Станислав Львович?

- Не-не-не, - отказался Дэн, подписываясь под диагнозом, - я тебе верю.

- Спасибо, – Петрук крепко пожал наши руки. - Как понимаю, Вера Сергеевна, Денис Матвеич у Вас что-то вроде антидепрессантов?

- Что-то вроде того, нужно только соблюдать дозировку, - улыбнулась я. - Всего доброго.

Когда мы выходили из палаты, Гайдарев в сердцах ругнулся.

- Ты и впрямь ученая! Я б так не смог, - вынужден был признать он.

Чем же ты, родной, в институте занимался в таком случае?

- В следующий раз катайся поменьше, глядишь, и то сможешь.

Честно говоря, от Воропаева я ожидала большего. В его духе было бы послать нас на Кудыкины горы, диагностировать тропическую лихорадку или «кошмар верхних дыхательных путей», но, видно, он предпочел отделаться малой кровью.

Проходя мимо десятой, остановились на минуту. Прислушались.

- Как думаешь, наши Даунти уже справились?

Из палаты как ошпаренный вылетел Сологуб, а за ним и Малышев. Рты открыты, глаза аки блюдца, в блюдцах паника.

- Что случилось?

- Толик, ты… ты идиот! – взвизгнул Ярослав. – Ты з-зачем вякнул про аллергию с астматическим уклоном?! Где только т-такой диагноз вычитал, во дворе на заборе?!

- Пациентка хотя бы жива? – едва слышно спросила я.

Не слыша никого и ничего, Малышев и Сологуб вдохновенно орали друг на друга. Дэн стоял у стеночки и хихикал.

- Она в обморок хлопнулась, - запоздало ответил Ярослав, - не подает признаков жизни…

В итоге, когда Артемий Петрович закончил приводить в чувство не в меру впечатлительную пациентку и приносить извинения, он был зол, как тысяча чертей.

- Кр-р-ретины! – рычал зав терапией, расхаживая по кабинету. - Какая астма?! Банальный бронхит! Проще не придумаешь! Да она с вами чуть инфаркт не отхватила!

- А ведь я говорил ему... - тяжелый взгляд Воропаева заставил Сологуба умолкнуть.

- Правило первое: прежде чем озвучить диагноз, подумай! Правило второе: лучше разика три подумай, для перестраховки! Но к вам это, похоже, не относится!

Терапевт глубоко вдохнул, выдохнул и продолжил уже гораздо спокойней:

- Значит так, астматики хреновы, чтобы заслужить мое прощение, будете драить туалеты с первого этажа по третий.

- Вы опять издеваетесь? – выдавил сжавшийся в комок Ярослав. - Мы второй день работаем, один раз ошиблись и должны мыть туалеты?

- Совершенно верно, Сологуб, язык не поворачивается назвать вас доктором! Сейчас начнете, как раз до утра управитесь. А теперь брысь с глаз моих!

Я собиралась незаметно сбежать с остальными, но Воропаев окликнул:

- Соболева, задержитесь на минутку, - он хрустнул пальцами, постепенно успокаиваясь. – С Гайдарева взятки гладки, поэтому спрашиваю с вас. Что там с Петруком?

- Ангина, бронхит на ранней стадии. Неприятно, но не смертельно, проколется – как новенький будет.

- Верно, бронхит, - голос Воропаева потеплел на полградуса. - У Самборской всё один-в-один, а они - «аллергия с астматическим уклоном»!.. Дайте-ка взглянуть, что вы там прописали.

Я смело протянула ему копию диагноза, выписанную на отдельном листе. Уверена, что ни в чем не ошиблась.

- Хм, всё правильно, кроме бромгексина: он здесь как мертвому припарки. Брохномунал – может быть… Господи, Соболева, а витамины-то ему зачем?

- Для укрепления здоровья, - пробормотала я.

- А отправлю-ка я вас помогать «астматикам», укреплять здоровье! Мозги включите: человеку колоть антибиотики, принимать кучу побочных препаратов, а вы ему – витамины в таблетках! Хорошо, что не в уколах. Если учесть, что витамины вот с этим товарищем, - он ткнул в предпоследнюю строчку, - не смешивают, добавили б Петруку аллергию ко всем прочим радостям. Вы его карточку-то открывали?

Стало грустно. Сесть в лужу по невнимательности? Могу, умею, практикую. Повезло еще, что у Станислава ничего серьезного...

- Так и быть, ставлю тройку с плюсом за старания, но по бедности и то хорошо. Идите…ах да, передайте Гайдареву пламенный привет и растолкуйте в доступной для амёб форме, что в следующий раз ставит диагноз он. Ошибется хоть в одной букве – будете вылизывать всю больницу. Улавливаете мою мысль?

Убито кивнув, я вышла из кабинета и не могла видеть, что Воропаев улыбается.

***

Не так давно он стал замечать невеселую тенденцию: день прошел, а ты ничего толком не сделал, и таких пустых дней становится всё больше и больше. Сегодняшний же, помимо дефицита полезных дел, поставил перед фактом. Досадным таким фактом, о котором предпочитаешь забыть и не вспоминать, пока он сам о себе не напомнит.

- Homo sum, humani nihil a me alienum puto (Я человек, и ни что человеческое мне не чуждо – лат., прим. автора), - прошептал маг, задерживая кончики пальцев на веках. Глаза побаливали от недосыпа, но даже в закрытом виде продолжали транслировать печатные и рукописные тексты. – Я сошел с ума, - поделился он погасшим монитором, - какая досада...

Ева позвонила в воскресенье и сообщила полным трагизма шепотом, что сваливает на две недели. В этот была вся Омельченко: она вечно куда-то «сваливала», вечно к черту на кулички и вечно не вовремя.

- Счастливого пути, - рассеянно пожелал он. – Привезешь мне магнитик.

- Ты даже не спросишь куда? – шепот перестал быть трагическим. – Хотя чему я удивляюсь? – добавила акула пера своим обычным голосом.

- Куда? – послушно спросил он. Не то чтобы шибко интересно – не хотелось обижать Еву.

- В Кисловодск, пить нарзаны и есть канапе. Ну а вообще кропать хвалебные отзывы в обмен на халявную жрачку, - она вздохнула и зазвенела посудой. Где-то в квартире журналистки булькала вода, а за стеной скрежетал перфоратор. – Лёлька обещала, будет весело, всего-то задом перед Царьковой покрутить и на коленях умолять поведать мне о ее тайной беременности. Еще неизвестно, кто кого умолять будет: Царькову хлебом не корми, дай попиариться. Маньячка, - Ева шумно отхлебнула кофе. – Зато все нарзаны мои.

Иногда в Еве просыпалась восьмушка, как она говорила, «нимфячьей» крови и начинала цитировать Шиллера, читать Гомера в оригинале и сражать обаянием, но оставшиеся семь восьмых, где кого только не затесалось, любили эксперименты.

- Значит, две недели...

- Двенадцать дней, если быть совсем точной, - виновато сказала Ева. – Ты на меня не сердишься?

- А должен? Работа такая, зовут – бежишь, выспрашиваешь... о тайных беременностях, пьешь нарзаны, ешь икру, а за это еще и платят. Да чтоб я так жил!

Она расхохоталась и хохотала гораздо дольше, чем шутка того заслуживала. Интуиция мага посетовала, что контракт расторгают досрочно. Омельченко, наконец, встретила свою судьбу и теперь думает, как помягче сказать об этом. Вот глупая, он же сам настаивал на «до востребования и без взаимных претензий».

- Когда свадьба?

Что-то жалобно звякнуло, будто разбился хрусталь. Омельченко – закоренелая цезаристка: пьет кофе, вещает в трубку и кроит очередную сенсацию одновременно с мытьем посуды.

- Откуда?.. Ну, конечно, ты знаешь, - пробормотала она с заметным облегчением. – Прости. Всё вышло случайно, я и понять толком не успела. Думала, ерунда, но, оказалось, настоящее.

Это ее «случайно» напомнило давнишнюю историю, рассказанную Галантиной. Типичную байку из раздела анекдотов. Там тоже всё вышло случайно и тоже по-настоящему, а наивное дитя пребывало в уверенности, что дети рождаются от поцелуев.

Но акулы пера далеки от наивности и если твердят, что «оно», значит, и впрямь настоящее. Ни разу не нимфы нюхом чуют, у Евы же нюх – похлеще его интуиции.

- Поздравляю, Евс, - сказал он абсолютно искренне. – Рад за тебя.

- Да поздравлять-то, в сущности, не с чем, о свадьбе пока речи не идет.

- Зная тебя, не сомневаюсь. Настоящего не упустишь.

- Ну да, - протянула она. – Знаешь, я не хотела вот так, по телефону. Встретиться надо было, как нормальные люди, а теперь...

- Омельченко, - строго произнес маг, - выйди из образа. Желаю тебе счастья в личной жизни, ты этого достойна, так что иди, готовь бутылки под нарзаны и забудь, что обещала мне утку в яблоках. Мы ничего друг другу не должны.

- Всё равно, не по-людски как-то, - промямлила женщина. – И утка эта в яблоках...

- Господи, Женька, да пошутил я, пошутил! Иди, собирайся!

По паспорту Ева была Евгения Захаровна Омельченко, но она терпеть не могла свое полное имя. Даже хотела сменить паспорт, пока скандальные статьи Ев. Омельченко не водрузили автора на пьедестал почета. Имя «Ева» стало ее визитной карточкой, а отчасти мистическое происхождение открыло прямую дорогу к звездам.

Знакомство было спонтанным: она пришла за печатью для справки, ему в тот день тоже что-то потребовалось от главврача. Поругались из-за ерунды, по очереди поприветствовали плинтус, но быстро нашли общий язык. За два неполных года они узнали друг о друге больше, чем порой узнают за десять лет, а тесной дружбе помешали только узкие временные рамки. Оба жили по расписанию: вторник, пятница и каждая четная среда месяца, очень редко четверг, если удавалось вырваться.

- Не приемлю полигамии, - призналась Ева в первую неделю знакомства, - так что если вдруг встречу свою судьбу, мы разойдемся, как в море корабли.

- Меня это полностью устраивает, Евгения Захаровна, - шутливо заметил он. – Где поставить подпись?

- Здесь, - она ткнула пальцем в свою нижнюю губу. – И, чур, никакого официоза. Меня зовут Ева, просто Ева...

И вот всё закончилось, finita la commedia.

Стрелка настенных часов, так и не добравшись до цифры десять, застыла в миллиметре от нее. Давно пора сменить батарейку. А впрочем, ну их, пускай стоят, будет законный повод задержаться. «Остановись, мгновение, ты прекрасно!»

Он зевнул в кулак, отгоняя лирические мысли. Как не оттягивай, возвращаться домой придется. Народ работает по мере сил, активных побуждений к действиям не требует. Книги в шкафу расставлены в алфавитном порядке, документы собраны в аккуратные стопки в зависимости от даты, на столе идеальный порядок – делать здесь больше нечего.

Батарейку он всё же заменил, продлив агонию гальванического элемента сухим щелчком пальцев. Дождавшись знакомого тиканья, маг вышел из кабинета и запер за собой дверь.

Тихие коридоры, безлюдные в поздний час, только изредка кто-нибудь вскрикнет, рассмеется или выразится. Сегодня футбол, прямая трансляция, а телевизор только один.

- Дааа!

- Красава!

И плевать им, что люди спят. Честь державы важнее.

- Уходите? – сонно поинтересовалась старшая медсестра отделения.

- Ухожу, Авдотья Игоревна. Спокойной ночи.

- Дай Бог спокойной! Лазорева из семнадцатой опять бредила, у Борисенко из тридцать пятой жар, - вздохнула Дуняша. - Оксанка домой умчалась, а мне отдувайся!

- Дочка у нее температурит, Авдотья Игоревна.

- Да знаю я, знаю, - отмахнулась женщина, поправляя сползшие на кончик носа очки. - Давайте сюда ключи, а то опять с собой утащите! – велела она.

Он безропотно протянул ключи, попрощался и вошел в лифт. Уже на выходе в кармане ожил мобильник. «Мы вас вылечим, алкоголики – это наш профиль… ДАВАЙ НАЛИВАЙ! ПОГОВОРИМ!..» На экране мигал номер Печорина.

- Грушницкий, друг, мне без тебя не спится, – невнятным голосом поведал аппарат. - Приходи, будем спиваться вместе!

Он молча бросил трубку. Знакомые заплетающиеся интонации – уже готовенький, - заставили поторопиться. Опять нализался, скотина!

Обитель Печорина дышала алкогольными парами. Сам хозяин обретался на полу в обнимку с бутылкой, десяток пустых валялся по разным углам. Столешница и часть бумаг были живописно забрызганы томатным соком.

- О, Грушницкий! Явился-таки, собака! – пророкотал вампир. - Не отказываешься от своей клеветы, не просишь у меня прощения? Ик!

- Вставай! Ты пьян в доску.

- Значит, не просишь? – уточнил Печорин, икая. - Тогда дуэль! «Грушницкий долго целил в лоб, пуля оцарапала колено». Ик! Косой! И к-как я только с тобой общался? Мэри, где ты, Мэри?! Ик! Полюбуйся на своего героя!

Он неуклюже поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к двери. Быстрая подсечка, и незадачливый дуэлянт кулем шлепнулся на пол.

- За что, Мэри?!

- Физраствор тратить не стану, так протрезвеешь. Смотри в глаза, алкашня ты бесстыжая!

С минуту Печорин послушно таращился на друга, не прекращая икать, но вскоре затих. Мутный взгляд стал более-менее осмысленным.

- Прочухался?

- Аг-га, - он стиснул пальцами виски. - Жестоко ты со мной…

- Так не впервые! Что на этот раз? – маг устало прислонился к стене. Сон как рукой сняло, только разбитость никуда не делась. – Кто нас...гадил в твою ранимую душу?

- Жизнь фигня, все мы в ней – пешки, - с улыбкой поведал Печорин. Алкогольный туман выветривался не сразу. - Не хочу быть пешкой! Даешь революцию! Эх, ты же всё прекрасно знаешь, зачем спрашиваешь?

Знает, еще как знает. К сожалению, периодические тотальные попойки в случае Печорина были единственным методом борьбы с вампирской жаждой. Однако всему есть предел!

- С каких это пор ты записался в мои мамы?

- С тех самых, когда ты чуть не обратил Антоныча. А если б я в тот день пораньше отпросился?

Печорин сконфузился. Вампирам не чужды угрызения совести.

- Да-а, опасная профессия, завхоз. У меня тогда крышу сорвало, Антоныч просто под руку попался. Клянусь, больше не повторится! Сегодня без происшествий? – с надеждой спросил он. – А то я что-то не очень сегодня помню...

- Печорин, не обижайся, но ты инфантильный козел-алкоголик без тормозов! Алкашня вампирская. Уже мозоль на языке: дома делай что хочешь, но здесь будь добр держать себя в руках!

- Я понял, мама, больше не буду. А козла я тебе всё-таки припомню, - пообещал вампир, соглашаясь с остальными эпитетами.

Они привели кабинет в подобие порядка: собрали бутылки и разбросанные инструменты, протерли стол и открыли окно, чтобы впустить свежий воздух. Душная ночь никак не желала забрать перегар, Печорину пришлось достать заныканный вентилятор.

- По домам?

- Пожалуй. Поздно уже.

- Не хочется? – понимающе ухмыльнулся вампир.

- Не хочется. Мать в Рязань уехала, Пашку с собой взяла.

- Ясно. Пользуетесь моментом?

- А то. Ругаемся два раза в день, утром и вечером. Встали – поругались, легли – поругались. Романтика! – грустно рассмеялся он. – На нас старухи во дворе косятся больше, чем на Филипповну. Книга рекордов дома тридцать три.

- Купи ей собаку. В смысле, Галке, а не Филипповне, - не преминул дать совет Печорин, - Негатив съедает только так. Или заведите второго, - брякнул он, не подумав, - одного Пашки ей явно маловато.

В ответ ему посоветовали заткнуться и пригрозили вышвырнуть из машины. Вампир не обиделся, дорожа целостностью костей. Оттоптал любимую мозоль – молчи и радуйся, что отделался так легко.

***

Древний лифт мелодично скрипел, жаловался на жизнь, но поднимался на пятый этаж. По лестнице в сто раз быстрее, однако он не искал легких путей, за что и получил от коллеги-ведьмы прозвище Армянский Комсомолец.

«Люська – дура!!! Выходи за меня!»

«Костя - … !!! Пошел ты … со своим замужем!!!»

«Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!»

«А ТЫ МЕНЯ БЕСИШЬ!!!!!!! ХОРОШ ПАЧКАТЬ КАБИНУ!»

С недавних пор он увлекся наскальным творчеством. Помимо русского непечатного надписи на заборах, стенах, в кабине лифта несли массу полезной информации и делились житейскими историями. Вот, например, мудрая Люся Сорокина с восьмого этажа не понаслышке знает, что соглашаться на предложение руки и сердца, сделанное таким дикарским образом – только душу травить. Дальше амурных посланий и пачканья кабины дело обычно не доходит.

Знакомая лестничная площадка с колючими ковриками и следами кошачьих когтей на соседской двери. Он повернул в замке ключ, стараясь производить как можно меньше шума, и вошел в квартиру.

Словно по волшебству, вспыхнул свет. Хотя почему «словно»?

- Явился, не запылился! Ты вообще в курсе, который час?!

Маг моргнул, отгоняя черно-желтые пятна. У зеркала, прислонившись бедром к комоду, стояла Галина в домашнем халате в крупную ромашку и сверлила мужа далеким от обожания взглядом.

- И тебе доброй ночи, любимая.

- Вот именно, ночи, – ядовито подтвердила Галина. – Сколько же платят за «ненормированный рабочий день», если ты возвращаешься в полпервого? Нормальные люди спят давно…

- Так в чем проблема? Ложись и спи. Или тебе тоже без меня «не спится»?

Он вымыл руки, отметив про себя, что в ванной барахлит смеситель, а лампочка ни сегодня-завтра перегорит. Бытовые банальности замечались стихийно, только на них и реагировал замыленный работой глаз. Завтра починит, сейчас сил нет. Было прекрасно слышно, как Галина грохочет посудой и в сердцах плюхает сковородку на плиту.

- Что стоим, кого ждем? Кофе в банке, вода в чайнике, наша семья живет по принципу «Угощайся!», - сердито буркнула ведьма, разбивая над сковородой три яйца и равномерно распределяя их по картошке.

- Help yourself, что ли? – уточнил блудный муж.

- Угум, вроде как «помоги себе сам». А еще говорят, что англичане вежливые.

Он взглянул на тефлоновую сковороду с длинной ручкой, будто только сейчас ее заметил.

- Погоди-ка, там же вроде макароны оставались…

Галина призналась, что на ужин действительно были макароны по-флотски. Были, да сплыли. День с самого утра не задался: на работе шеф психует, а вместе с шефом психует весь отдел. Поминая шефа добрым словом, ведьма в одиночку доела макароны по-флотски, а, волнуясь за мужа (где он там, бедный? с кем он там?) – еще и солидную часть жареной картошки.

- Не смотри так на меня, я не железная! – огрызнулась она.

- Да ешь, мне не жалко.

- Спасибо за одолжение! Тебе плевать, что я, как, зачем. Ты бездушная оглобля! Хренов альтруист! Тебе бинты и утки дороже собственной семьи! – вместо восклицательных знаков она резко встряхивала сковородку.

- Не глупи, Галка, у меня дороже вас с Пашко никого нет, - он отпил кофе, поставил кружку на столешницу. В голове пять розовых слоников танцевали собачий вальс. – Успокойся, пожалуйста.

- Не успокоюсь! – сковородка лязгнула о плиту. Галина вывалила ее содержимое в тарелку, нашла относительно чистую вилку. - Кушать подано, идите жрать, пожалуйста!

- Посидишь со мной?

От удивления она уронила вилку и поднимала по старинке, наклоняясь.

- К гостям, чтоб их… Ты серьезно?

- Нет, шучу. Садись.

Они молча сели за стол, и каждый занялся своим делом: он ковырял вилкой в тарелке, выбирая кусочки яичницы, она с подчеркнутым интересом рассматривала въевшееся в клеенку пятно. Первой не выдержала Галина:

- Как дела на работе?

- Как обычно, - он передернул плечами. – Дурдом.

- Аналогично. Кругом уроды моральные: Лопатина, например…

Он кивал, согласно мычал и поддакивал, давая жене выпустить пар. Фонтан красноречия иссяк еще во время разговора с Печориным. Зайчик-энерджайзер припрыгает завтра утром, деваться зайчику некуда.

- …Так и так, в общем, - Галина подперла голову рукой, запустив пальцы в медно-рыжие кудри. – Миром правят идиоты.

- Угу.

- Что «угу»? Я прозябаю в этой дыре и морально упрощаюсь, у меня нет цели в жизни!

- Так обзаведись, - он отложил вилку, уже жалея, что попросил жену остаться.

- Ну и какая, по-твоему, может быть цель у бабы сильно за тридцать, с ребенком на руках и котом-мутантом в придачу?

«Ребенку на руках» минуло шесть, а кот-мутант… тут да, не поспоришь. В мире не так-то много говорящих котов, а говорящих котов, защитивших диссертацию, и того меньше.

- Смени работу, запишись на курсы, - загибал пальцы маг, - найди себе фитнес-тренера, любовника или совмести приятное с полезным. Иди на борьбу, в конце концов, в жизни пригодится…

- Фитнес-тренера? – ужасным голосом переспросила она. Кофе в кружке покрылся ледяной корочкой. – По-твоему, я толстая?!

- Ты спросила о цели в жизни – я ответил. Напиши книгу, научись вязать, освой компьютер – вариантов масса. Цель в жизни складывается из целей сиюминутных, так хотя бы минутную себе найди.

- Ты биологический примитив, - зудела Галина. - От работы – к машине, от машины – к работе, а связующий звено – Печорин, хамское быдло, одни пьянки да шлюхи на уме. И как ты с такими дружками не запил?

- Завтра же начну, - пробормотал он, особо не вслушиваясь.

- …считаешь, что добился всего, что можно? Урвал квартиру, купил гроб на колесах, сына в садик отвел – управился? Тебе же ничего не надо! Ни-че-го! Не надо и не хочется…

- Хочется.

- И чего же тебе хочется?!

- Спать хочется, - признался маг.

- Ну, так иди! Спи!

- Спасибо за ужин.

Вместо того чтобы пойти спать, он ретировался на лоджию, закурил, прислушиваясь к квартирным звукам. Галина убрала со стола, бурча сквозь стиснутые зубы, погасила свет и улеглась в постель. Тогда он прокрался в гостиную, разложил диван и, не застилая, лег. Одинокая подушка пропахла кошатиной: Профессор вспомнил, что когда-то был человеком.

Часы мигали в темноте: 01-47... 01-52... 02-12...02-32... Цифры сменяли друг друга, а сон всё не шел. В соседней комнате ворочалась страдающая бессонницей жена. От ворот поворот длился вот уже пятый год, но его по-прежнему к ней тянуло. А тут еще это, как снег на голову! Вот именно, это... Черт возьми, накрыло так накрыло... За что его так, за какие прегрешения?! В мозгу вспыхнула навязчивая картинка, кровь ударила по уязвимым фронтам. Он вдохнул поглубже, повернулся на бок – стало только хуже. Черти конопатые! Тихая, какая-то скулящая ругань в подушку не принесла облегчения, а липкая испарина на лбу разъярила еще больше.

Он рывком сел, откинулся на крякнувшую диванную спинку. Подушка шлепнулась на пол. Вот же угораздило родиться таким... условным! Если это действительно оно, то где оно было восемь лет назад? Хотя понятно где, считать-то он умеет... Почему сейчас, когда всё и так хуже некуда?! Из горла вырвался то ли рык, то ли стон. Ёжики пушистые!..

Не зажигая свет, он прокрался в ванную и долго стоял под душем, бодая лбом зеленый крапчатый кафель. Немного полегчало. К чертям всё, завтра он никуда не пойдет. Надо пересидеть, переждать, залечь на дно. С ним ведь уже случалось подобное, раз в полгода нахлынет и через неделю-полторы отпустит. Теперь всё понятно. Не понятно только, что со всем этим делать...

- Уйди, - сонно сказала Галина. – Уйди. Ты же знаешь, что я не могу. И не хочу. Найди себе любовницу… или фитнес-тренершу, только чтобы мы с Пашкой не знали.

Злое «любовница» напомнило о несвоевременно влюбившейся Еве. Искать ей замену проблематично. Да и противно, честно говоря. «Всё неправильно, всё не вовремя» - споет через пару лет известная группа. И жена не виновата ни в чем, это он такой, неправильный...

Крылья сами принесли к знакомой многоэтажке. Здесь, на крыше, над пятнадцатью этажами и целым городом, он встретил рассвет. Не сказать, чтобы впервые – всякое бывало, а ближе к небу думается легко. Рожденный летать от ползанья тупеет.

Небо меняло цвета, становясь из мутно-синего то кокетливым розовым, то лимонно-оранжевым со светящейся полосой горизонта, то загадочно-полосатым, как старый матрас. Из темноты проступали смутные силуэты домов, рекламных щитов, линий электропередач – всего того, чем был щедро напичкан город, а растительность, которой так не хватало, сверху напоминала кустистый лишайник. В окнах верхних этажей отражалось изломанное золотистое солнце.

К реальности вернул голос рабочего в заляпанной синей спецовке. Рабочего звали дядя Гена, он души не чаял в лесных красавицах с длинными хвостами и кисточками на черных ушах, приходящих и уходящих вместе с зарплатой, поэтому ничему не удивлялся.

- Я од-д-дного понять не м-м-могу: ты дебил или ж-жулик? – промычал дядя Гена, чуть покачиваясь. На его плече сидела очередная рыжая красавица.

- Дебил, - ответил маг и спрыгнул с крыши.

Глава седьмая

Одинокий ворон желает познакомиться

- Мне казалось, вам не чужды сомнения.

- Они мне и не чужды. Какой мыслящий человек не знает сомнений?

К. Маккалоу.

Мое утро началось с громкого «вз-вз-взззз, вз-вз-взззз». Не пытаясь открыть глаза, нашарила в темноте источник шума. Совсем не модный кнопочный телефон ездил по тумбочке на виброзвонке и попался не сразу.

- Не говори мне, что всё еще спишь! – до неприличия бодрый Элькин голос вгрызался в мою сонную голову. - На пробежку шагом марш!

Кое-как оторвав мобильник от уха, прищурила правый глаз и взглянула на время: без трех минут шесть. На пробежку? В такую рань я способна только убивать!

- Может, не надо? – я плотнее закуталась в одеяло, родное, а, главное, теплое. Не отдам!

- Надо, Федя, надо! Жду во дворе через двадцать минут. Да, и куртку набрось: дождь идет.

Я нажала «отбой» и со стоном отчаяния рухнула лицом в подушку. Дружбу Сов с Жаворонками надо запретить, ибо чревато. До восьми я на автопилоте, а Элька уже в пять утра на ногах, бежать вон куда-то собралась. Так пусть бежит, я тут при чем? Наобещала ей сдуру, что составлю компанию, и забыла... Теперь вспомнила.

За окном стучал упомянутый дождь, в такт ему завывал ветер – погода испортилась удивительно быстро. Приготовленная с вечера олимпийка висела на стуле, раскинув рукава, как лебедь крылья, и напоминала о данном обещании. Пришлось в спешном порядке впихивать себя в спортивный костюм, чтобы бежать навстречу новому дню и Элькиной будущей стройности.

Кумачева нетерпеливо приплясывала у подъезда. С ее бирюзовой ветровки-скафандра сползали крупные капли. Капюшон откинут, намокшие пряди липнут к лицу, но глаза горят нездоровым энтузиазмом.

- Не прошло и полгода! - поздоровалась она в своей обычной манере. – Погнали?

Дождь холодными скользкими пальцами касался кожи, заставляя ёжиться. Я поправила капюшон, предчувствуя, что непременно расчихаюсь к вечеру. Элька же гордо тряхнула рыжей гривой и подставила лицо мороси.

- Элка, ты заболеешь.

- Не парься, зараза к заразе не клеится… А-а-апчхи! Это не я, это микробы проверяют катапульты. Йу-хуу, погнали наши городских!

Хлюпать кроссовками по лужам – удовольствие на любителя. Я мерзла, ловила сползающий капюшон и мысленно плевалась, а Кумачева активно работала легкими да беззаботно щебетала при этом.

- Ты, Верка, у нас типичная трудоголка… трудоголичка… короче, трудоголик женского пола! Всё трудишься и трудишься, карьеру строишь, а для женщины главное что?

- Семья и дети?

- Красота и здоровье! – авторитетно заявила Элла. – Вот в твоем, например, учреждении мужчины вменяемые есть? – слово «мужчины» она выговаривала как «мушшыны».

Тот факт, что я практически замужем, не учитывался вовсе. По мнению Кумачевой, надеть обручальное кольцо – всё равно, что нацепить на палец чеку от гранаты: полюбовалась и ба-бах! Мужик может любить, страдать, но как женится – всё, ушла любовь, завяли помидоры. Любви в браке нет и быть не может, убеждена Элка, и вообще хорошее дело браком не назовут.

- Да я… никого… толком… не знаю, - бежали мы довольно долго, и мой непривыкший к спортивным нагрузкам организм бунтовал. Легкие, казалось, вот-вот выпрыгнут наружу и шлепнутся на асфальт. - Эл, давай постоим… хоть минутку?

- Ладно уж, - буркнула подруга, созерцая пытавшуюся отдышаться меня. - Неужели ни одного нет?

- Уф! Есть, конечно.

- Красивые?

- Не присматривалась, - тут я покривила душой.

- Умные?

- Не прислушивалась.

- Богатые? – танком напирала она.

- В кошельках не шарила.

- Ну и дура! В понедельник ведешь меня на экскурсию. Классифицировать будем!

Горбатого могила исправит, а Эльку – замужество, чем раньше, тем лучше. Засиделась девка в девках, скоро на людей начнет кидаться, а хороший муж быстро мозги на место вставит и правильные ценности определит. Красота и здоровье, конечно, тоже ценность, но, скорее, необходимое условие.

Мы потрусили дальше, распугивая мокрых голубей и кошек. Кошки почему-то были сухие. Ранние прохожие цеплялись в свои зонты, как утопающий в соломинку, но всё равно умудрялись оборачиваться и смотреть вслед. Юные спортсменки в этом районе редкость, а юные спортсменки в такую погоду – вымирающий вид, включающий двух бестолковых представительниц.

- Счастливая ты, Верка, – вдруг сказала Элла.

- Ты о чем?

- Посмотри на себя!

Я зацепила взглядом отражение в витрине. Сырые волосы – капюшон не помог, – схвачены в хвост, косметики ни грамма. Серость! Водостойкий макияж Кумачевой выглядел почти идеально, она будто сошла с обложки.

- И что, по-твоему, я должна там увидеть?

- То, что ты красива в любом виде, а я, хоть три слоя штукатурки наложи, жаба жабой останусь, - спокойно ответила подруга. - В чем секрет?

Призналась, что никакого секрета нет. Руки-ноги-голова на месте – и порядок.

- Да ну? – не поверила Эля. - Тогда ты не женщина, ты - межгалактический робот! Вся в себе сидишь, чем попало лицо мазюкаешь, людей пугаешь. Нельзя так!

- Не деньга, чтоб всем нравиться, - отрезала я, на бегу затягивая шнурок олимпийки. – Кому не нравится, пускай не смотрит.

Элька нагнала у остановки.

- Тпру! Ты чего, обиделась? С дубу рухнула, на меня дуться? Ну, да, глупость сказала, но я ж любя, – она развела руками. – Ну, Вер…

- Проехали, Эл.

- Точно?

- Честное пионерское.

Возвращались на маршрутке, замерзнув и вымокнув до нитки. Подруга бодрилась, а у самой зуб на зуб не попадал. Говоришь, не бывает холодных дождей в сентябре? Пожилой водитель, похожий на режиссера Михалкова, искоса глянул в нашу сторону и включил печку.

- Верк, а Верк, ты Сашку любишь? – вдруг спросила Эля.

- Люблю.

- Сильно любишь? – допытывалась она.

- А тебе зачем?

- Раз спрашиваю, значит, надо. Кстати, по зодиаку он кто?

- Стрелец.

- Плохо.

- Почему?

- Измены, ссоры, разочарования, - трагическим голосом поведали мне и подмигнули. - Тельцам больше с Рыбами везет. Или с Девами. Знакомые Девы есть?

- Элка, придушу! Какие Девы?! Я в астрологию не верю!

- Да шучу я, шучу, - она пихнула меня локтем, - про Деву так, наугад ляпнула. Не при чем тут гороскопы, просто вы с Сашкой… как это сказать?.. о, одноименные заряды!

- Отталкиваемся? – криво усмехнулась я.

- И ничего смешного! Тут плакать надо. Если вяжешь себя брачными узами, то вяжи не с кем попало! Он ведь приезжал в прошлом году, с дядь Сережей и теть Светой знакомиться? Помню вас вместе: ходют такие два чучундрика, тихие, правильные, улыбаются синхронно и друг за другом договаривают. Однояйцевые близнецы! Даже смеетесь одинаково, прикрыв рот ладошкой…

- Сама такая! Чем тебе Сашка не угодил?

- Всем угодил: и хороший он, и добрый, и порядочный… просто не твой.

Маршрутка притормозила у остановки, и разговор продолжился уже в подъезде.

- Глупости всё это. Мы любим друг друга.

- Так кто ж спорит? – развела руками Кумачева. – Любовь до гроба, костыли до старости. Только тебе нужен кто-то… побойчее. Кто-то способный на неожиданные, а, главное, оригинальные поступки. Думаешь, почему баскетболисты все как один женятся на толстушках, а художники в красных беретках – на Фрекен Боках с пылесосами? Потому что двум хозяйкам на одной кухне не ужиться, загрызут. Сашка – отличный парень, но больно уж вялый. Ни «бе», ни «ме», ни «кукареку», вечно будет ждать, что ты всё решишь, ты всё уладишь. Типичный «мужчина-сын», которому нужна, как говорят у нас на курсах, «женщина-мать». Она станет руководить, он – выполнять приказы, и в итоге родится очередная благополучная ячейка общества.

Я не видела Эллу такой серьезной класса, наверное, с восьмого, когда она плакалась мне, что жизнь кончена и по физике выходит «трояк».

- А ты у нас – типичная слабая женщина, - продолжала рассуждать Кумачева, - в том смысле, что скорее туфлю свою съешь, чем сделаешь первый шаг...

- Дай угадаю: я «женщина-дочь», и мне просто жизненно необходим свой собственный «мужчина-отец»?

С головой погрузившись в этику и психологию семейной жизни, она не распознала сарказма. С Элкой всегда так.

- Вот видишь, ты сама это осознаешь! Твой мужчина всё выгрызет и уладит сам, от тебя только и требуется, что быть рядом и поддерживать. Совьешь гнездо, наладишь быт, а он за это будет на руках носить и пылинки сдувать. Родишь ему троих детей...

- Идеальная жизнь, - пошутила я. – Теперь спать не смогу, буду искать своего идеального.

- Тебе всё хихоньки-хаханьки, а молодость уходит, - философски заметила подруга. Замуж ей надо, замуж, полцарства за любого «замуж».

- Эл, по-моему, ты передождилась. Заходи, чаю попьем.

- Не, я лучше домой. Спысы за пробежку.

Не привыкла, что «спасибо» теперь сплошь и рядом заменяют на это скользкое «спысы», как услышу, так передернет. Вот и сейчас передернуло.

- Ищи идеального, а то потом поздно будет, - приказала Элла на прощание. – Печенкой чую, он где-то рядом, но, зараза, хорошо прячется!

- Как найду – обязательно позвоню, - пообещала я, закрывая за собой дверь.

Сбросила грязные кроссовки, повесила куртку сушиться. Раритетные ходики в прихожей показывали семь утра, через час я должна быть в ординаторской. Прокравшись на кухню, включила чайник. «Электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд», - некстати вспомнилось мое первое дежурство. Есть не хотелось совершенно, не вдохновляла и ритуальная овсянка. Словно издеваясь, под столом смачно чавкал Наполеон Бонапарт. Вот у кого не бывает проблем с аппетитом! Мясо, рыба, пюре, гречка, геркулес – подчистую сметет и добавки попросит. «Наш дедуля совсем долбанутый», - вздыхала Анютка, пока кот терпеливо жевал нарезанную для эксперимента сырую морковь.

Взяла из вазочки твердокаменное печенье-галету, надкусила. Кумачевские тезисы сбили с толку. Завидую Скарлетт О’Хара. Эта упорная книжная дама легко выбрасывала из головы неприятности, а я думаю-думаю-думаю, сомневаюсь безо всякого толку, и проблема часто остается проблемой. Обижаться на Элку не стоило: неизвестно еще, кто для кого находка, болтун для шпиона или наоборот, но вся эта ее демагогия...

Мы с Сашкой понимаем друг друга даже не с полуслова – с полувзгляда. Он знает меня как облупленную, я знаю его, между нами нет и не будет недомолвок. Что еще требуется, страстная любовь? Ах, оставьте! Я вовсе не ханжа, но любовь в современном ее понимании – не больше чем инстинкт, временное широкомасштабное помешательство. Болезнь, которую человеку не вылечить, только терпеть, пока сама не пройдет. «Ромео, как жаль, что ты Ромео!» Все превозносят двух самоотверженных юных влюбленных, но разве они хорошо кончили? Не самый подходящий пример для подражания, да и не бывает так в жизни. Мыльные пузыри лопаются самое большее через полгода после венца, а вместо них проходят рутина и неоплаченные счета за свет. Ромео вечерами дрейфует от холодильника к телевизору, попивает пивцо и ловит момент, чтобы удрать на рыбалку. Вконец же затюканная постаревшая Джульетта доживает свой век у плиты, ставя на ноги орущих отпрысков, а потом и отпрысков их отпрысков. Фонтан страстей с предсказуемым финалом. Никто не говорит, что меня ждет нечто особенное, просто замуж выхожу морально готовой. Если заранее не ждать фонтана, то и плиту, и пивцо, и холодильник воспринимаешь спокойно. Так не лучше ли довольствоваться ровными и стабильными чувствами? Выбирать головой, а не какими угодно местами; любить той тихой, часто незаметной окружающим любовью, когда супруги - прежде всего друзья, близкие друг другу люди. Так живут мои родители, так хочу жить и я.

Стоит ли бросаться в омут и искать «идеального», если «тот самый» давно уже найден, а небо над головой относительно ясно и безоблачно?

***

Канареечно-желтая «тройка» свернула на перекрестке, лишая последнего шанса себя догнать. Я скрипнула зубами. Придется идти пешком и в конце пути краснеть за свое опоздание. Можно, конечно, пошиковать и вызвать такси (шутка ли – через полгорода пешком?), но горький опыт напомнил, что всегда быстрее выбраться на своих двоих, чем дождаться заказанной машины.

Твердя, как заклинание, что хуже быть не может, я прибывала шагу. Накрапывающий еле-еле дождь перешел в ливень, а мой зонтик отправился в школу вместе с Анькой. Что ж, проверим теорию насчет «заразы к заразе».

Апофеозом доброго утра стали новые туфли. Понадеялась на маршрутку, думала, похожу немного и сниму, а в ординаторской всегда наготове пакет с балетками. Индюк тоже думал, и где он теперь? Если первые четверть часа были терпимыми, то уже у супермаркета пришлось остановиться: в мою удобную, но не разношенную толком обувку точно битого стекла напихали. Правильно, к любым туфлям привыкают медленно и со вкусом, дефилируя по квартире и задирая ноги перед зеркалом, а не мчатся куда-то по сырости до ломоты в икрах. Окажись у меня сейчас лишнее царство, я бы, не торгуясь, отдала половину за возможность доехать до работы, а вторые полцарства – за возможность доехать вовремя.

Ливень стих так же быстро, как и начался, но было уже все равно. Словно сомнамбула, я двигалась к намеченной цели. Тихонько подвывала, стискивала зубы и шла дальше. Только раз позволила себе отдохнуть и присела (читай: упала) на влажную после дождя скамейку. Каплей больше, каплей меньше – особой разницы нет, и так вся мокрая... курица. Подперев ладонью щеку, бездумно смотрела на плывущий по луже кленовый лист. Спешить теперь некуда, хотя бы дух переведу.

От бестолкового созерцания оторвало хриплое карканье. На ветке клена сидел большой ворон. Поймав мой взгляд, птица прыгнула на соседнюю ветку и каркнула снова.

- И тебе привет, птичка, - пробормотала я, убедившись, что поблизости никого нет.

Ворон склонил голову набок. Он никуда не торопился.

- Карррр!

Не знаю, от чего, но мне вдруг стало неловко. Потянуло сказать что-нибудь уместное... или просто что-нибудь сказать.

- А я тут… сижу, - глупее не придумаешь, но почему бы не поболтать с умным вороном?

Птиц качнулся на своей ветке и спустился ниже. Моргнул блестящим черным глазом. Либо у меня галлюники, либо очередной его отзыв и впрямь был нелестным. Ишь ты, поборник тунеядства!

- А вот ругаться не надо! Я ноги натерла, ясно?

- Кррра! – ехидно откликнулся ворон. Похоже, дурой обозвал, если не хлеще.

- Сам такой! – обиделась я.

- Кыррр! Кра!

- Я сказала, сам такой. Прихехешник!

- Карр?

- Английский, - пояснила я, морщась. – В Тауэре вас любят, особенно таких наглых как ты. Кормят бесплатно, холят и лелеют, лишь бы к врагам не улетели, так что это твой шанс. Дерзай, птичка.

- Крух, - с неприязнью сказал ворон, одним коротким «крухом» выражая всё, что он думает о Туманном Альбионе, Тауэре и обо мне в частности.

- Не хочешь в Англию? И кто из нас после этого дурак?

Дожили, пререкаюсь с птицей! Молодец, Вера, нашла себе брата по разуму.

Попробовала встать и взвыла: ноги не только щипали, но и гудели от быстрой ходьбы.

Пернатый собеседник спикировал на землю, брезгливо отряхнул лапы и принялся ходить туда-сюда, время от времени косясь на меня. Давил на совесть. Дрессированный, наверное. Крупный, лоснящийся, перо к перу – эта пташка не жаловалась на жизнь.

- Мне всё равно, что ты думаешь, Кар-Карыч, - вздохнула, жалея, что нельзя сбросить туфли прямо тут: потом под страхом смерти не надену. – Меня нотации ждут – вам и снилось. Ненавижу опаздывать, но так получилось

Черный наглец чуть расправил крылья, точно пожал плечами. С ума все по-своему сходят: кого-то черти навещают, кого-то – гномики, а кого-то – вот, зверюшки, сверх меры разумные... И зачем только язвлю? Конечно, глупая птица не может понимать, о чем ей толкуют, будь она хоть трижды дрессированной. Вряд ли хозяин хоть раз беседовал с питомцем о Тауэре, наверное, натаскивал, на всякие фокусы. Но, что ни говори, занятный малый. Не будь так больно, подивилась бы чудесам дрессировки.

- Кыш! – махнула рукой с каким-то дурацким любопытством: улетит или нет?

Птиц отпрыгнул на метр, демонстрируя могучий размах крыльев. Каркнул возмущенно:

- Кырррра!!!

Усовестилась. Плохое настроение – еще не повод портить его другим.

- Прости, Кар-Карыч. Я, на самом деле, добрая, просто сегодня не мой день. Послушаю тебя, пойду за нагоняем... вот только встану... Ох!

Боль в ногах будто бы уменьшилась, и с десяток шагов я прошла довольно легко. Обернулась: по пустынной секунду назад «стометровке» сновали люди, а ворон исчез, словно его и не было. Ни шума крыльев, ни сварливого «каррр» на прощание. Уж не примерещился ли он мне?

***

До места назначения с горем пополам добралась в начале девятого, чувствуя себя марафонским гонцом и покорителем Джомолунгмы. Выглянувшее солнышко подсушило куртку и брюки. Причешусь, подкрашусь и буду как новая.

- Вер, привет! – кивнула пробегавшая мимо Карина. – Опаздываешь!

Отмахнулась, мол, всякое бывает. В туалете быстро подправила марафет, провела расческой по волосам, зализала их в хвост. Как любит повторять Анютка, красотой мир вы не спасете. А мы и не планируем.

Из ординаторской доносились голоса. Рискую здоровьем и стучу.

- Не заперто!

Интерны примостились на диванчике, как три девицы под окном. Гайдарев украдкой сунул Толяну купюру. Спорили, что не приду? Надо стребовать свою долю. Воропаев сидел за столом и что-то писал. Он был не в духе.

- Явление Христа народу, - проворчал зав терапией, не поднимая головы. - Почему опоздали?

- Извините, пожалуйста. Честное слово, я не специально, просто…

- Просто, Соболева, ничего не бывает, только внебрачные дети и смерть на войне. По правде говоря, причина меня не интересует, а вот следствие…

- Отдежурю, - спешно сказала я, - отчет составлю. Объяснительную могу написать.

- Уж будьте так любезны, - он поставил последнюю точку и отложил лист, - и постарайтесь, чтобы это не стало привычкой. Сологуб, введете коллегу в курс дела!

- В общем и целом, дело такое, - зашептал Ярослав. - Полдня на амбулаторном, полдня помогаем Игоревне. Куда вначале хочешь? Им, - кивок на Дэна с Толяном, - все равно.

- Мне тоже.

- Тогда давай к Игоревне, а после обеда, когда народу поменьше, можно и на прием. Артемий Петрович, - уже громче добавил он, - мы с коллегой к Игоревне.

- Да мне плевать, Сологуб, мое дело маленькое: поставить задачу, принять результат. Главное, действуйте в рамках УК РФ да про отчеты не забудьте.

Амбулаторный прием – своего рода проверка на новенького. Очереди, бесконечные по утрам и соизмеримые лишь после обеда, и то как повезет. Больные, кашляющие в самую жестокую жару и упорно твердящие, что «третий день в кишках колет» - это вам не Петрук с ангиной.

- Ты идешь? – спросил Гайдарев. В ординаторской остались только я и он.

- Иду. Уй!

Было бы легче, если мои несчастные ноги просто бы отрубили!

- Ты чего?

- Натерла, - выдохнула я и сбросила туфли, ища в тумбочке пакет со сменкой.

- Нифига се! – присвистнул Дэн.

Впервые я была с ним согласна: мозоли полопались, две из них даже кровили. От одной мысли, что придется совать ноги в балетки, становилось плохо.

- Дэн, - позвала я, - у тебя пластырь есть?

- Щас вернусь. Сиди здесь и никуда не уходи, - приказал он.

Заверив, что не сойду с этого места, намочила в раковине чистую тряпку и обмотала пострадавшую ступню. Хорошо-то как! Век бы сидела.

Гайдарев вернулся с коробочкой бактерицидных пластырей, ватными дисками и перекисью.

- На вот, обработай, чтоб заражения не было.

- Спасибо.

Закусив губу, обработала пострадавшие места. Перекись шипела, пуская белые пузыри.

- Какие у тебя, Соболева, ноги маленькие, - хмыкнул Гайдарев, - реальная Золушка.

- Зато с обувью проблем нет, - отшутилась я, - в детской можно ходить. Аньке вон на свою ногу кроссовки выбирала.

- Кто это - Анька?

- Сестра поэта. Благодарствую, добрый молодец, от жестокой смерти меня спас. Пошли, что ли, над Змей Горынычем изгаляться?

- Не в курсе я насчет Горыныча, красна девица, - включился в игру Денис, - а вот одного Кощея точно приметил. И даже догадываюсь, где спрятана его смерть…

***

Они столкнулись на пятом этаже. Ведьма испуганно шарахнулась, но быстро пришла в себя и натянула фирменную снисходительную усмешку.

- Доброе утро, – процедила она.

- И вам не хворать.

Они вместе вошли в лифт и стали рядом. Медсестра Лейля попыталась слиться с зеркальной стенкой, а молодой анестезиолог Игорь скрылся за научно-популярным журналом. Трудно быть нечистью, но иногда полезно.

«Тьфу, напугал! Зачем так выскакивать?» - перешла она на мысле-речь.

«Что-нибудь случилось? Ты какая-то пришибленная»

«Зайдешь ко мне… Стоп, ко мне нельзя! Жду на стоянке через десять минут»

«Это терпит?»

«Нет! - отрезала женщина. - Не терпит. Это приказ!»

«Хорошо, хорошо, зачем так орать? - маг ободряюще ей улыбнулся. - Правда, у нас с тобой не те отношения для совместных прогулок по стоянке. Люди не поймут»

«Чихать мне на людей! Пожалуйста, хотя бы раз в жизни обойдись без шуточек!»

«Успокойся, вон уже кнопки «рыдают». Жалко спонсорское имущество... Да приду я, приду, не шипи. С одной лодки, как говорится, не выпрыгнуть».

Проводив спутницу взглядом, маг свернул к приемному отделению. Попасть на стоянку можно и более простым путем, однако ему выпал уникальный шанс убить сразу двух зайцев. Очередь двигалась медленно, мужики меж собой ругались, а культурные старушки обсуждали чужие и собственные болячки. Подросток-неформал тыкал пальцем в плакат «Профилактика ОРЗ», вумная барышня с обмотанным вокруг цыплячьей шеи лиловым шарфиком уткнулась в электронную книгу.

- Молодой человек! – наперерез кинулась бабуля из тех, что бросают на борьбу с произволом все потаенные резервы своих тщедушных сухих телес. – Вот куда это годится?! Тыщу лет одну девку смотрят! Сколько нам ждать прикажете?

Очередь согласно загудела, народное возмущение достигло своего пика. Нашли козла отпущения. Так и подмывало спросить: «А девка молодая и симпатичная?», но вместо этого он скорбно развел руками:

- Граждане, вопросы не ко мне. Обратитесь к начальству.

Маг прошел бы мимо, не вцепись бабуля-активистка.

- Сыночек, ну помоги! – взмолилась она. – Начальства твоего днем с огнем не сыщешь, а ты тут все-таки свой.

Он порадовался и одновременно пожалел, что не носит положенного бейджика.

- Эх, что с вами делать? Попробую. Кто хоть принимает?

- Дык Анатолий Геннадьевич. Шут его знает, кто такой, первый раз слышу!

Знаком испросив тишины – тишина воцарилась мгновенная и мертвая, – он забарабанил в дверь. Долго ждать не пришлось.

-Блин, вы чо, по-русски не понимаете?! – рявкнул бас с той стороны. - Заняты мы, говорю!

«Нет предела человечьей наглости!» - мысленно восхитился маг и гаркнул что есть силы:

- Анатоль Геннадьич, бабку пусти без очереди!!!

Поток матов из-за двери иссяк, будто кто-то повернул невидимый вентиль. Из кабинета козочкой выпрыгнула девка, а вслед за ней, испуганно озираясь, показался Анатолий Геннадьевич собственной персоной. Очередь кровожадно оскалилась, нарушитель же спокойствия успел удалиться под шумок.

- З-заходите по порядку. Слышь, Дэн, по ходу, показалось…

***

Она дожидалась в машине и нервно курила. Алые ногти левой руки постукивали по приборной панели. «Дворники» гоняли по лобовому стеклу крупные дождевые капли. Не пойми что творилось нынче с погодой: дождь начинался и тут же заканчивался, вновь начинался и опять заканчивался, и так по десять раз на дню.

- Почему так долго?

Он весело фыркнул. Долго? Смотря с чем сравнивать. Три минуты – ничто для седого мироздания и целая вечность для комара, которому суждено появиться на свет только затем, чтобы сдохнуть спустя двадцать четыре часа.

- Я как материнский капитал, не одной тебе нужен. Рассказывай, что за тайны мадридского двора.

Вместо ответа ведьма достала из сумочки конверт.

- Нашла сегодня на столе, как оно туда попало – черт его знает. Кабинет вверх тормашками, документы в дерьме (не кривись, не в том, что ты подумал), весь мусор на полу, но сейф цел. Уборщица клялась и божилась, что еще утром ничего не было.

Бедная тетя Маруся, провинилась уже дважды.

- Чудеса на постном масле, - маг взял конверт, но вскрывать не спешил.

- Не трясись, бомбы там нет, сибирской язвы тоже. Я ведь не вчера родилась, сразу всё проверила. Откуда он только взялся на мою голову?

Белый конверт, где вместо адресата стояла их обычная прямоугольная печать, но не было марки и адреса отправителя, содержал в себе листок. Печатные буквы стандартного шрифта гласили:

Раз, два, три, четыре, пять – мы идем тебя искать! Кто не спрятался, мы не виноваты.

- Как низко и пошло. Кто-то из архаровцев резвится, - констатировал он. – Печать-то родная. В прошлом году к тебе писал один псих. Поймать и наказать, в чем проблема? Посоветовать пытку?

- Посмотри на него, - без улыбки попросила женщина.

- Уже смотрю.

- Хорошо посмотри!

Зрение сделало кульбит и перестроилось на магическое. Мир вокруг полыхал радугой аур и эмоций, но он сосредоточился на письме.

- Ничего необычного, простая бумажка…

- В том-то и дело, что ничего! Совсем! Ни ауры, ни оттиска личности – пустое место! Думаешь, пришла бы плакаться, сумей найти их сама? Впервые надо мстить, а мстить некому!

Маг прищурился. Он-то искал следы мелких пакостей, а ларчик просто открывался. Конверт действительно был никаким, ни плохим, ни хорошим. Аккуратно заштопанная черная дырочка.

- Что ты на это скажешь?

- Печать настоящая. Наши тут никоим боком, это я тебе гарантирую, а в остальном, а в остальном... – он перечитал послание. – Тебя ищет компания маньяков-инфантилов, имеющих доступ в наш храм здоровья. Было бы смешно, не будь всё так грустно.

- Можно вычислить, кто это?

Он отрицательно качнул головой.

- Исключено, разве что методом Холмса.

- Почему? Ты же мастер, а как следы не затирай…

- Вспомни-ка мой первый день и твою фирменную проверку на вшивость.

Она хохотнула с хрипотцой. Зачем вспоминать? Тот день четырехлетней давности и на смертном одре не забудешь!

- Ты о фантоме?

- О нем, родимом. Так вот, то была шуточка из младшей группы.

- Что же мне делать? – ведьма вытянула новую сигарету, почти до фильтра скурив предыдущую.

- Хотел бы я знать, - пробормотал он, откинувшись на спинку сиденья. - Печорин что-то мудрит со своим вампирятником, дома раздрай, а теперь еще и твоим маньяки. Этот город слишком тесен для нас троих... пятерых... нет, уже семерых.

- О чем это ты?

- Мысли вслух. Главное, не показывай, что испугалась. Веди себя естественно, но будь начеку и следи за контактами, любыми. Конверт лучше сожги, не мотай себе нервы. Всё равно проку от него...

- Узнаю, кто это – отравлю, - прошипела ведьма. - В жертву принесу! Утоплю, оживлю и зарежу!

На горизонте замаячил подходящий фрагмент головоломки.

- Сколько тебе лет?

Бессмысленность и несвоевременность вопроса заставили ее ответить честно:

- Сорок один и три месяца. Зачем тебе?

- Нет, ерунда получается, - маг прикрыл глаза, вспоминая, - это было бы слишком просто.

- Объясни толком, - потребовала она, - все равно ведь узнаю.

- Есть одна идейка на уровне общего бреда. Тебя хотели найти? Поздравляю, уже нашли!

Глава восьмая

Чайник мира

Можно любить тех, кому приказываешь, но нельзя говорить им об этом.

А. де Сент-Экзюпери

С тех пор, как наша команда впервые переступила больничный порог, прошло чуть больше трех месяцев. Рабочие дни сменяли друг друга, их разбавляли плановые (или не совсем плановые) ночные дежурства. Чехарда больных и диагнозов стала привычной, заковыристые задания – решаемыми; появлялись друзья, но не обходилось и без неприятелей. Меня, например, сразу и навсегда невзлюбила Вероника Антоновна Ермакова, бывшая Воропаевская подопытная, а вместе с ней «летучий отряд» местных сплетниц. Удивительно, какого слона может раздуть из скромной мухи случайная сплетня, попади она в умелые ручки! Но я, сама того не ожидая, поставила «отряду» шах и мат: подружилась с их некоронованной королевой Кариной. Сплетницы отстали, а вот Ермакова по сей день цепляется. В одни ворота игра: я ее попросту не замечаю.

Отношения с тремя товарищами балансировали между вооруженным нейтралитетом и «холодной войной». Проще всего оказалось с Дэном, если отбросить заскоки, он толковый парень. По крайней мере, с ним можно договориться.

Договариваться с Толиком всегда непросто, а иногда и опасно: чуть что – сразу морду кирпичом и на таран. Число ссор и потасовок, где он участвовал прямо или косвенно, росло в геометрической прогрессии. После очередной стычки Воропаев отправлял его облагораживать территорию, разгружать медикаменты, помогать с покраской-побелкой-обработкой – в общем, направлял поток энергии в мирное русло. Принес ли сей метод плоды? Трудно сказать. Облагородиться больница-то облагородилась, но разрушительной энергии в Толяне меньше не стало.

Что касается Сологуба, то эта темная лошадка любила показать зубки. Он рвался применять новейшие методики, которые обычно шли вразрез с реальностью, составлял опросные листы длиной в километр и под благовидным предлогом подсовывал их больным. Вечно спорил, обожал качать права, ратовал за демократию и свободу слова. Воропаев же, не приемля ни того, ни другого, пресекал бунты на корню и лечил активиста старым дедовским методом: муштрой да дежурствами почем зря. Авторитет руководителя не вызывал нареканий, поэтому Сологубу не оставалось ничего другого, как закусывать удила и выполнять положенные нормы. Реваншистских настроений он, правда, не оставил. А с виду робкий такой, на суслика похож. Верно говорят: не суди о книге по обложке.

Артемий Петрович – отдельная тема для беседы. Слабая надежда поладить с ним погасла еще в конце сентября. Словно поставив цель создать для нас филиал преисподней, заваливал работой по самый нос, цеплялся к каждой мелочи, язвил по поводу и без, причем, так, что за ушами пекло. Готова поспорить, ему доставляло особое удовольствие довести до точки, понять, насколько нас хватит. Но, что самое любопытное, до прямых оскорблений Воропаев не опускался. Остальные ругали на чем свет стоит, чтобы через пару часов забыть, а он нет. Если и оскорблял, то культурно, не выходя за рамки приличий, что, впрочем, не мешало гуманному руководителю проявлять фантазию.

- Сволочь! Сволочь! Сволочь! – рычал Дэн, отжимая тряпку. – Как... так... можно?!

Тряпка жалобно хлюпала, Гайдарев бесился и выкручивал сильнее. Со стороны всё это выглядело так, будто он играет в Отелло, который за неимением дивана и подушки решил утопить Дездемону в пруду.

- Я же говорила, что гипотония. Ты чем слушал? - принесла еще одно ведро и швабру. Наша четверка драила процедурную, расплачиваясь за ошибочные диагнозы.

- Блин, да какая разница?! – Толян чихнул, подсыпая порошка. – Какая разни?.. А-А-АПЧХИ!!!

Тут он споткнулся, налетел на ведро и устроил в процедурной чемпионат мира по плаванию. Гайдарев взревел, как раненый буйвол. Будто не мыли ничего, вся грязь с водой вытекла.

- Твою ж мать!!!

Что тут скажешь? И смех, и грех.

Но больше всего от заведующего терапией доставалось вовсе не Денису или тому же Толику, а мне. Забыли карточку в ординаторской – почему не проследила? Отчет за сентябрь не сдала – ишачьей пасхи будем дожидаться? Ткачев водку в палату протащил – мечтала о прекрасном и не заметила? И так до бесконечности…

Причина подобного отношения выяснилась позже, когда я поменяла местами два слова в диагнозе на четыре с лишком строки. Случайно, конечно, но попробуй, докажи! Видя, что еще чуть-чуть, и меня вновь опустят ниже плинтуса, первой ринулась в атаку:

- Артемий Петрович, ну почему?

- По кочану, Вера Сергеевна, - бросил он, - единственный возможный ответ на «почему». Вариант на «что делать» Вам вряд ли понравится.

- Почему вы придираетесь ко мне? Сильнее грузите, придираетесь, постоянно издеваетесь? Ошибись так Гайдарев или Малышев, Вы бы им слова не сказали, а мне... – остаток фразы услышал разве что мой нос, и то не ручаюсь.

- А не кажется ли вам, интерн Соболева, что у вас зашкаливает самооценка? – его звонкий голос был непривычно вкрадчивым.

Захотелось забрать слова назад и подавиться ими на месте. Где вы, саркастические заготовки, ставящие противника в тупик? В любой мало-мальски известной книжке героиня играючи отошьет оппонента, доказывая собственную крутость, и чихать ей, что оппонент куда старше, крупней и опытней. У нас помимо всего прочего добавлялось еще «умней, наглей и опасней», но, сказав «а», говори «б». Промолчи я сейчас, и все оставшиеся месяцы буду плясать под его дудку. Вот уж нет уж!

- Нет, не кажется! Вы относитесь ко мне предвзято.

- Вы так считаете? – почти дружелюбно спросил Воропаев.

- Я в этом уверена.

Спичка подожгла последний мост и потухла. Отступать некуда, позади Москва, только досталась мне отнюдь не роль Кутузова. Кутузов стоял напротив, крутя в пальцах сточенный карандаш и щуря два абсолютно целых зеленых глаза.

Где-то с полминуты мы играли в «гляделки». Победила дружба. Пол и стены, вступив в сговор с хозяином кабинета, молили взглянуть на них повнимательнее, однако я не вняла мольбам, за что была удостоена одобрительного хмыка. Одно короткое «хм» в устах Воропаев могло выражать десятки разнообразных эмоций, от гнева до восхищения. Как часто доводилось слышать от него первый и как редко – второе!

- Ну что ж, давайте поговорим откровенно.

Отбросив карандаш, зав терапией оказался рядом. Теперь я поняла, что он действительно высокий. И здорово испугалась, когда он вот так навис надо мной.

- Признаюсь, с вас я требовал немного больше, чем с других. Не догадываетесь, почему?

Испуганно мотнула головой. Понимая мое замешательство, он позволил себе полуулыбку: уголки губ чуть приподнялись, а в глазах мелькнул огонек. Победу празднует, ведь теперь я не то что не возражу – «да» и «нет» клещами тянуть придется.

- Чтобы там не говорили, я не бог и не хочу им стать, но пока вы – да-да, именно вы, – не прекратите деградировать, буду чинить подлянки, невзирая на угрызения совести, - серьезно так заявил Артемий Петрович.

Деградировать? Именно я? Да как он смеет?!

В течение всей сознательной жизни я только и делала, что работала над собой – понимала, что с неба ничего не падает, а тому, что само плывет к тебе в руки, скорее всего просто не суждено потонуть. Училась, как каторжная, посещала курсы иностранных языков, входила во все какие только имелись молодежные организации нашего города. Школу заканчивала с медалью... правда, с серебряной. Поступала сама, училась на бюджетном... правда, до поры до времени. Все зачеты и экзамены сдавала сама, кроме тех, где предлагалась «альтернатива»: либо плати, либо беги домой за паяльником и лопатой. Все «курсовики» и диплом писала сама, оккупируя библиотеку. В универе была одной из самых активных активисток, а начиная с третьего курса еще и подрабатывать успевала.

Я никогда не стояла на месте: читала только качественную, одобренную поколениями художественную и научную литературу, следила за новшествами в медицине, развивала память и логическое мышление. И сейчас не стою – читаю, слежу и развиваю. На работе провожу столько, сколько действительно требуется, а не гипнотизирую часы, как некоторые. Меня даже в социальных сетях нет – не до того, а этот... н-нехороший человек еще поет о деградации!

- Да как вы?!.. – умолкла. Он же всё заранее просчитал, включая этот ничтожный писк!

- Оставьте вопли погорелому театру. Так уж и быть, поясню широту своей мысли. Вы можете куда больше, чем думаете, когда не прячетесь в кустах и не строите попранную невинность. Иногда я кричу без повода, просто потому, что захотелось. И что же? – он скрестил руки на груди. – Будете вспоминать, где ошиблись? Ну, разумеется, будете. Даже зная, что нигде не накосячили, всё равно станете копаться. А знаете, почему?

- Почему?

- Потому что вы, моя дражайшая Вера Сергеевна, еще большая подхалимка, чем Ярослав Витальевич, но у него хотя бы свои взгляды есть, и он им верен. Вы же хотите быть хорошей для всех, никого не оставив в накладе. Так не бывает, Соболева, невозможно угодить сразу всем. Раневскую уважаете? Так вот, лучше быть дельным человеком и ругаться матом, чем тихой интеллигентной тварью.

Я жалела, что вообще затеяла этот разговор, но в глубине души вскипала самая настоящая ярость. Страх перед Воропаевым и старый страх быть осмеянной отчаянно боролись с этой яростью... и проиграли.

- Чего вы добиваетесь? – спросила я, повторяя его жест – руки на груди. – Хотели разозлить, задеть, оскорбить или всё сразу? У вас получилось. Дальше-то что, желаете узнать мое мнение? Уверяю, оно вам не понравится, ибо ничего лестного по этому поводу рассказать не смогу.

- А вы попробуйте, - совсем другим голосом предложил Артемий Петрович и сделал два шага назад. Вернулась способность нормально дышать, словно я весь день пролежала под завалами, а теперь меня оттуда вытащили. – Не стесняйтесь.

Будем считать, что разрешение на бунт получено. Беззвучно вздохнула, успокаивая нервы. Вдох-выдох, вдох-выдох. Скажу, и будь что будет.

- Я не тварь, не тихая и не громкая, Артемий Петрович, просто не люблю лезть под поезда. Представьте, что я ругаюсь с вами изо дня в день, спорю, держу... дерзю... веду себя дерзко – хорошо? Навряд ли, вы меня стопроцентно уволите или того хуже, а я работать хочу, понимаете? Просто работать! Говорите, Сологуб верен взглядам? – на этом месте я запнулась. Не возводи напраслину, Вера, оставь желчь для пищеварения. – Хотя речь не о нем. Все мы успели «отличиться», и я себя не оправдываю. Дело в вас, не так ли? В вас и вашей поведенческой линии. По-моему, вы слишком много на себя берете...

- А ведь всё так славно начиналось, - посетовал Воропаев, вклиниваясь самым беспардонным образом, – особенно сильно прозвучало это «просто работать». Песню испортил переход на личности и, пожалуй, намек на дальнейшее хамство, но, в общем и целом, вы молодец. Можете быть свободны.

- Я... что?

Зав терапией рассмеялся. С неудовольствием отметила, что у него приятный смех: не вымученное хихиканье, не «заразительный» хохот начальника, не гусиный гогот, как у Толи Малышева, и не конское ржание. Многие выглядят комично, когда смеются, Воропаев же комичным не выглядел. Каким угодно, только не комичным.

- Мне глубоко безразлично, в чем заключается ваше мнение, Вера Сергеевна, я лишь хотел убедиться в его наличии. Считайте, что шалость удалась. Ни слова больше не скажу, если оно не будет относиться к делу, можете так и передать сусликам. До осени доживем и распрощаемся, больше нервов сохраним. Не смею задерживать.

Он по-прежнему стоял от меня в двух шагах, не делая попыток отойти к столу или приблизиться. Стоял и наблюдал, расслабленный, расчетливый, – настоящая тихая тварь. Кому и, главное, что мы пытались сейчас доказать? Каждый остался при своем.

- Раз так, - я растянула губы в улыбке, не заботясь о ее натуральности, - то не смею задерживаться. Всё правильно, надо знать свое место, а на мое вы мне только что более чем корректно указали. Спасибо. Наверное, это безумно сложно – смешивать с грязью, и очень опасно, ведь всё, что вы скажете, незамедлительно используют против вас. Сколько выдержки нужно иметь, сколько силы, сколько, не побоюсь этого слова, храбрости...

- Достаточно. Хамство не украшает женщину, Вера Сергеевна, а вы, несмотря на более чем универсальный стиль, всё-таки женщина.

Похоже, я покраснела. От злости. Универсальная, говоришь? А вот это уже не твое собачье дело! Сволочь, сволочь, хамская сволочь! Ощутимо задрожали губы, в уголках глаз набухли будущие слезы. А вот возьму и не заплачу, не доставлю ему такой радости! Марафет, опять же, поплывет.

- Хамство не украшает никого, а указывать человеку на его недостатки, никак не связанные с профессиональной деятельностью, - мой голос срывался на окончаниях, - если этот человек находится у тебя в подчинении, не только низко, но и подло, потому что... он тебе даже возразить толком... не сможет... Что это за авторитет такой сталинский? Да с вами просто никто связываться не хочет! Или боятся, как я, или времени жалко... Вы не ответили: чего добиваетесь?! – я сорвалась-таки на визг. – Хотели хамства? Так буду хамить! Избавиться мечтаете? Так увольте, как-нибудь переживу! В Хацапетовку поеду, в Африку, на Марс улечу – всё лучше, чем здесь, с вами! Объясните недо-женщине, в чем она провинилась, и я уйду. Прямо здесь заявление напишу, сама его у Крамоловой заверю, только скажите...

- Отставить истерику, - он сунул мне чашку с водой, которую я поначалу оттолкнула. Тактику сменил, строит из себя заботливого. – Пейте, иначе взорветесь. Пейте-пейте!

Взяла чашку (лишь бы отвязался) и осушила тремя быстрыми глотками, продолжая гипнотизировать Воропаева. Надеюсь, что отразившиеся во взгляде чувства отобьют его желание издеваться.

- Вера Сергеевна, я прошу прощения за грубые слова. О, бриллиант души моей! Признаю, что был сотню раз неправ...

Хрупс! Чашка выскользнула из ставших вдруг ватными пальцев и, конечно же, раскололась, но Артемий Петрович будто бы не заметил этого, продолжая нести чушь:

- ...и готов своею презренною кровью смыть это оскорбление. Что мне сделать, о прекраснейшая из прекраснейших? Хотите, на колени встану? Или пробегу вокруг гинекологии, выкрикивая ваше имя?..

Не знаю, как так получилось. Правда, не знаю и знать не хочу. Видимо, клоунада в исполнении Воропаева стала контрольным выстрелом по моему терпению, потому что я размахнулась и, как в дешевых мелодрамах, влепила ему пощечину. Вот только героини мелодрам обычно замирают с гордым видом, любуясь делом рук своих, или дышат, аки загнанные лошади, я же взвыла и схватилась за ладонь. Больно-то как!

- Отличный удар, - похвалил Артемий Петрович, потирая щеку. Заморгал: ему и впрямь было больно. - Жаль, что вся сила в замах ушла.

Ярость как ветром сдуло. Боже, что я наделала?! Это уже не оскорбление, это... это... избиение! Сопротивление начальнику, в армии за это в тюрьму сажают... Что я несу, какая армия?! Я только что ударила Воропаева. Воропаева! Взяла и вот так запросто дала по мордасам! Уж пощечины-то он точно не простит. Зачем только рот открыла? Из этого самого рта вырвался всхлип.

- Артемий Петрович, я не хотела... я не хотела, простите! Пожалуйста, не увольняйте меня, - сдавленный шепот откуда-то из кишок. Не до конца понимая, что творю, бухнулась на колени, чудом не зацепив остатки чашки. Слез почему-то не было. – Пожалуйста...

- Вставайте. Немедленно. Я сказал, поднимайтесь! – он ловким движением сгреб осколки и отправил их в мусорное ведро. Две практически равные половинки, чашка треснула посередине. Заговорил быстро: – Идите работать и постарайтесь забыть то, что мы тут друг другу наплели. Постараетесь?

Я подавилась сухим всхлипом. Господи, пошли мудрости, терпения, понимания и крепкого здоровья той самоотверженной женщине, которая связала свою судьбу с Воропаевым, потому что эти нехитрые блага нужны ей, как никому!

- Я вас не увольняю, - очень тихо сказал Артемий Петрович, помогая подняться. Пострадавшая щека его алела, как советский флаг, а невозмутимое прежде лицо было... странным, - только никогда – слышите? – никогда больше не становитесь на колени.

***

«Электроприбор для нагревания воды и прочих гидро-бытовых нужд» вышел из строя нежданно-негаданно. Сколько ни щелкали кнопкой включения, сколько ни вынимали его из розетки – чайник умер, и не в наших силах было его воскресить.

- Печаль-беда, - вздохнула Жанна, похлопав страдальца по пластмассовому боку. – Сестринский Тузик сдох еще летом, все на этого товарища надеялись. Надо Антонычу отнести, вдруг сообразит, что тут можно сделать?

Доставить покойного к завхозу вызвался Сологуб, все остальные направили стопы в буфет, прихватив с собой банку кофе и сахар. Ту растворимую бурду, которой потчевали в нашем буфете, не соглашался потреблять даже ко всему привычный Сева, а он, как уже довелось убедиться, ел всё, что плохо лежало и теоретически годилось в пищу. Мадам Романова готовила супругу «сиротские» бутербродики в полпальца толщиной, старшая медсестра пекла для него пирожки, но парень всё равно не наедался, оставаясь таким же худым и нескладным. «Не в коня корм, - сокрушалась Игоревна, вручая Жанне очередной промасленный пакет. – На, корми своего обормота».

- Ребя, да чо мы фигней страдаем? – удивился практичный Толян. – Раз нужен только кипяток, пошли к Воропаеву, у него свой.

- А давай сразу к Крамоловой, - лучезарно улыбнулась медсестра. – Чего уж мелочиться? Нас много, одного чайника не хватит. Как вам идея?

- Жанна имеет в виду, что идти к Петровичу себе дороже. Если по отдельности – вопросов нет, поделится, но нашу банду он пошлет куда подальше и будет прав, - объяснил Сева. – Можем, конечно, рискнуть…

- Не, народ, вы как хотите, а я к Воропаеву не пойду, - заупрямился Дэн. – У нас с ним друг на друга аллергия… а-апчхи!.. и кариес во всех местах.

Путем голосования решили, что для здоровья куда полезней сходить в буфет. Из двух зол нормальный человек выберет меньшее, а не наоборот.

- Верк, ты идешь?

Я изобразила вдумчивое изучение карточки Милютина В.В., которого мне предстояло навестить после обеденного перерыва.

- А? Ой, ребят, я, наверное, не пойду. Не голодная что-то, да и дел по горло. Вы идите, обедайте, за меня не переживайте.

- Да мы и не переживаем, - Толян во всем предпочитал честность.

Карина с Жанной уговаривали не сажать желудок и выпить хотя бы кружку чаю. Заверила подруг, что мой желудок крепко стоит на ногах и садиться не собирается. Ему не впервой, он закаленный в боях солдат.

Когда все, наконец, ушли, унося прочь сахар, достала из тумбочки свою чашку, наспех сполоснула в раковине и отправилась клянчить кипяток у Артемия Петровича. Не признаваться же ребятам, что в карманах – ни копейки: кошелек где-то посеяла, Маша-растеряша. Денег там было всего ничего, рублей сто двадцать от силы, плюс несколько визиток, дисконтная карта салона обуви и маленький набросок на листе в клетку, но всё равно обидно. Расплатившись за проезд, убрала его в сумочку и хватилась пропажи только после обхода. Занять у кого-нибудь было совестно (люди от зарплаты до зарплаты, да и не люблю без особой нужды в долг просить), а стойкий оловянный желудок урчал всё требовательнее. Как назло, сегодня проспала и не успела позавтракать, так что если у друзей был выбор из двух зол, то у меня его не было.

Со дня злополучного инцидента с пощечиной прошло всего ничего, и в течение этого короткого временного промежутка я только и делала, что бегала от Воропаева. Не в прямом смысле, конечно: встречи были неизбежны, но мы больше не оставались наедине. В ординаторскую входила последней и выходила первой, отчеты передавала через Гайдарева, благо, у Артемия Петровича редко находилась минута для беседы с каждым из нас по отдельности. Мне банально везло: месяц выдался напряженным, и Воропаева вечно не было на рабочем месте – либо бегай, ищи по всему отделению, либо признай, что твое дело не такое уж и важное и работай дальше. Второй вариант был морально проще.

И вот теперь я добровольно, в здравом уме и трезвой памяти, направлялась к нему за горячей водой, убеждая себя, что только идущий осилит дорогу. Ему от моих маневров ни холодно ни жарко, а бессмысленные прятки утомляют. Это всего лишь кипяток, возьму, скажу спасибо и уйду. Кипяток ни к чему не обязывает, верно?

Постучав в знакомую до последней царапинки дверь, дождалась привычного: «не заперто» и заглянула. Немало тягостных минут провел у этой двери каждый участник нашего квартета, ожидая, пока руководитель закончит с делами и снизойдет до тебя.

- Чем обязан, Вера Сергеевна? – полюбопытствовал зав терапией. – Предпочли мои нотации перерыву? Рвение, конечно, похвальное, но идиотское.

- Артемий Петрович, можно у вас кипятку взять? Пожалуйста, - попросила я, краснея.

- А что, в Багдаде кончилась горячая вода?

«Багдадом» в терапии меж собой кликали ординаторскую. Если кому-то из медперсонала требовалось узнать у Игоревны, чихвостит Воропаев своих интернов или уже распустил, задавался условный вопрос: «В Багдаде всё спокойно?». Неизвестно, кто начал первым, и почему именно так, но присказка прижилась, а вместе с ней и прозвище. Позже мы спрашивали медсестру про Багдад, когда хотели разведать обстановку или узнать, как обстоят дела в отделении.

- Да вот, чайник сломался, - я как можно беспечнее пожала плечами. – Ребята сказали, что можно в случае чего у вас попросить. Можно?

- Интересно девки пляшут! Значит, ныне и присно я спасительный оазис для жаждущих интернов? – Воропаев прикинул что-то в уме, усмехнулся своим мыслям. – Ну, заходите, раз пришли.

Он впустил меня внутрь и запер дверь на ключ. Сказать, что «сердце провалилось в желудок», анатомически неверно, но ощущение было именно таким.

- А…

- Бэ-двенадцать – тоже витамин. Чтобы закипятить чайник, нужно время, а не успеете вы уйти, как обязательно кто-нибудь припрется, - ворчливо пояснил Артемий Петрович. – Так что, не обижайтесь, до часу я вас не выпущу. Хотите идти – идите, человек без воды почти месяц живет.

Не слишком заманчивая перспектива, но я согласилась. Пошарила глазами в поисках спасительного чайника.

- Крайний нижний шкафчик. Ставьте, не стесняйтесь.

В кабинете Воропаева имелась отдельная раковина. Я набирала воду, краем глаза наблюдая, как зав терапией, освободив стол, режет в тарелку огурцы, помидоры и копченый сыр.

- Конфеты употребляете?

Я вздрогнула. Уровень воды в чайнике превысил последнюю отметку, пришлось отливать лишнее. Какие конфеты? При чем здесь конфеты?

- Что, простите? – испуганно пролепетала я.

- Конфеты, говорю, любите? Могу предложить шоколадные. Утром принесли, и что-то мне подсказывает, что яда там нет. Появился шанс проверить.

Видимо, у меня отвисла челюсть, потому что Воропаев моргнул и рассмеялся. Он что, кормить меня собрался?!

- В прошлом году в Доме Культуры проводилась какая-то выставка, то ли авангардистов, то ли абстракционистов, но там проскакивал и реализм. Не видели?

- Не довелось, - осторожно ответила я.

- Много потеряли. Там была одна картина... фамилию автора не припомню, врать не буду. Эта картина называлась «Испуганная казачка». Так вот, у вас сейчас лицо аккурат как у той казачки. Вопрос о конфетах не содержал в себе никакого сакрального смысла, уверяю. Не хотите – как хотите, - он закончил с помидорами и достал из шкафа-«стенки» кулек домашних булочек. – Чайник неплохо бы вскипятить, но это так, к слову.

Поймав себя на том, что стою в ступоре, как последняя дура, и изумленно пялюсь на руководителя интернатуры, я вспыхнула до корней волос и вернула электроприбор на подставку.

- Садитесь, - то ли пригласил, то ли приказал Артемий Петрович.

Послушно подвинула к столу второй стул. Чайник вскипел быстро, уведомляя мелодией Бетховена, которую обычно играют музыкальные открытки.

- Чай? Кофе?

Так и хотелось добавить «потанцуем?»

- Чай.

- Тогда откройте второй ящик, заодно и мне кофе достанете. Сахар найдете там же, а чашки, ложки и тарелки, если надо, ящиком ниже.

Я сдержала смешок, замаскировав его чихом. Никто и не ожидал, что он нальет мне чаю и заботливо размешает сахарочек. Галантность галантностью, а Воропаев – это Воропаев.

- Угощайтесь, - кивнул он на съестные богатства, когда с сервировкой было покончено.

Но я смущенно купала в кипятке пакетик заварки, дожидаясь определенного оттенка. Не могу я! Всё равно, что обедать в компании школьной директрисы или нашего ректора: может, что-нибудь и проглотишь, но кусок обязательно встанет в горле.

- Вера Сергеевна, если вы думали, что я спокойно съем всё это на ваших глазах, то ошибались лишь отчасти: хотел так поступить, но передумал. Ешьте, а то у вас вид голодающей Поволжья.

- Вы бы определились, кто я, испуганная казачка или голодающая, - буркнула я, не отпуская своей чашки. Пальцы буквально вцепились в нагретую керамику.

- Вы испуганная голодающая казачка. Ешьте.

Голод не тетка. Попробовав выпечку, я не заметила, как в одиночку одолела половину пакета. Таких потрясающе вкусных булочек даже моя мама не печет, а ведь она раньше трудилась на хлебозаводе и пекла на заказ. Спросить рецепт будет очень нелепо, да? Хотя вряд ли он знает, мужчинам такие вещи не интересны.

Пока я поглощала провизию, Артемий Петрович невозмутимо пил кофе, но сам почти ничего не ел. Если волчий аппетит подчиненной его и ошарашил, виду Воропаев не подал и деликатно намекнуть не попытался.

- Ну и как? – спросил он, имея в виду выпечку.

- Потрясающе! – сообразив, что вышло чересчур восторженно, добавила гораздо тише: - Очень вкусно.

- Я передам.

Тестировать конфеты мы не стали: я вежливо отказалась (и так смела всё подчистую, точно саранча), а Воропаев признался, что терпеть не может шоколад и раздаривает «благодарности» знакомым. Светской беседы не вышло, все силы уходили на то, чтобы сидеть не горбясь, следить за манерами и за тем, чтобы не сказать лишнего. Глаза блуждали по кабинету, от стола к окну, по стенам и возвращались к чашке. Уверена, что мои маневры не укрылись от Артемия Петровича, однако все мысли он держал при себе, был непривычно тих и задумчив. Ни о чем не спрашивал, не отпускал замечаний. Тут инопланетяне, часом, мимо не пролетали?

До сегодняшнего дня он соблюдал тот неписаный договор: ни слова на посторонние темы, всё строго по делу. Друзья-интерны радовались, но ждали подвоха – я так им ничего и не рассказала. Не только им – никому, слишком стыдно. Интересно, как воспринял всё это он? Ожидал ли мольбы на коленях? Ни словом, ни жестом... Вроде бы радоваться надо, справедливость восстановлена, но какой ценой?..

Я убрала со стола, вымыла в раковине посуду и посмотрела на часы. Минутная стрелка только подползала к цифре восемь, еще двадцать минут. Зав терапией проследил за моим взглядом. Ничего от него не скроешь.

- Торопитесь? Если надо, идите, я не держу. Ради вас, так и быть, рискну отпереть двери.

- Да нет, не тороплюсь, - слова вырвались прежде, чем я успела подумать. По-хорошему, надо бы вернуться в ординаторскую, почитать карточку Милютина, да и нечего мне здесь делать, но слово не воробей, воробей – птица.

- Тогда не стойте над душой, присаживайтесь.

Я села на краешек дивана, что стоял вплотную к стене и походил, скорее, на длинное кресло. Прикинула: Воропаеву с его ростом здесь не улечься, зачем тогда диван? Внимание привлекла картина в простой деревянной раме, солнечный и легкий, как воздух, пейзаж – одуванчиковая поляна. Художник явно не самоучка, мазки кладет со знанием дела и умеет, как любил повторять мой учитель живописи и композиции, найти бриллиант среди груды стекляшек.

- Не похожа на репродукцию, - заметила я вслух. – Картина. Она настоящая?

- Вполне, - равнодушно отозвался Воропаев. – Сестра подарила.

- Ваша сестра – художница?

- Нет, - ответил Артемий Петрович, не отрываясь от заполнения бланка. – Знакомый нынешнего мужа моей сестры, которого они упорно продвигают. Говорят, талантливый парень, далеко пойдет. Пейзажи пишет как с конвейера.

Нынешнего мужа? Значит, супруг был не один, или планируется новый? Мое воображение нарисовало женский аналог Воропаева с ежедневником в руках, составляющий планы текущего супружества и прайс на произведения искусства. Вдоль полок тянутся стройные ряды фотографий бывших мужей, а в углу, прикрытые от выцветания, сырости и пыли, громоздятся высокие стопки холстов.

- Интересуетесь искусством?

- Немного. Окончила художественную школу.

- И вам нравится рисовать? – он так и не поднял головы, словно ему абсолютно всё равно, рисую я, танцую самбу или вяжу салфетки крючком. Вопрос был задан из вежливости, сугубо для поддержания разговора.

- Когда-то нравилось, но я разочаровалась.

- Даже так? – хмыкнул Артемий Петрович, ставя уверенную подпись и принимаясь за новый бланк. – Душа интерна познаваема, но не познана, и процесс познания бесконечен. Что же случилось, Вера Сергеевна? Ваша муза вас покинула?

- Моя муза всегда со мной, - пробормотала себе под нос. – Нет, просто я вдруг поняла, что посредственна, а посредственность хуже бездарности.

- Было бы любопытно взглянуть на ваши работы.

В кармане зажужжал телефон. По старой институтской привычке я держала его на «беззвучном». Звонил Сашка.

- Извините.

- Извиняю, - также равнодушно откликнулся зав терапией.

- Привет, Саш.

Погодин что-то оживленно говорил, но слышно было из рук вон плохо. Мобильный оператор вечно мудрил с сигналами, и сеть ловила не везде. Порой, чтобы расслышать звонящего, приходилось чуть ли не в окно высовываться.

Едва я подошла к окну, как связь сразу стала четче.

- Алло! Алло! – надрывался телефон. – Ты меня слышишь?!

- Алло. Теперь слышу.

- Как ты, солнце?

- Всё нормально. А ты как?

- Да тоже пойдет, - что-то лязгнуло, будто Сашка открыл окно. – Я в туалете сижу, отпросился выйти. Чунга-Чанга опять нудит, а я по тебе соскучился.

- Так, прогульщик, а ну-ка марш на лекции!

Он расхохотался, чуть повизгивая от восторга.

- Какие лекции, Вер? Эн-Гэ через две недели, никто уже толком не учится. Думаешь, Чунга бы меня отпустила? Она сама спит, просто за очками не видно. Не переживай, всё нормалек будет, прорвемся. Жаль только, что зима опять без снега.

- Да, жаль, - я посмотрела на темный асфальт, омываемый дождем. Тоскливо. Деревья стояли черные и голые, небо атаковали серые «капустные» тучи. Дворничиха в дождевике гнала воду из лужи в лужу, шкрябая о землю кудлатой, как баба Яга, метлой. Сегодня шестнадцатое декабря, но погода нас совсем не балует.

- У вас тоже дождь?

- Угу, и судя по всему, «капустный», - я вывела на запотевшем стекле букву «А».

- Я тебя не отвлекаю, Вер? – спохватился парень. – Что-то ты какая-то молчаливая…

- Не отвлекаешь, обед у нас. Но, Саш, ты лучше не зли Чунгу-Чангу, иди на лекцию. Давай вечером поговорим?

- Вечером так вечером. Точно всё нормально?

- Точно, точно. Иди, Погодин, не отрывайся от коллектива, - шутливо приказала я.

- Слушаю и повинуюсь... А, кстати, я билет на двадцать седьмое взял, так что жди.

- Жду.

- Точно?

- Точно.

- Очень точно?

- Очень точно.

- Честно-честно?

- Сашка, отстань!

- Ну вот, - огорчился тот, - чуть что, так сразу «Сашка, отстань!». Но я всё равно люблю тебя, Верка.

- И я тебя, - на стекле появился мужской профиль, и я быстро смахнула его ладонью. Теперь напротив аккуратной буквы «А» красовалось расплывчатое пятно, сквозь которое проглядывали двор и небо.

- Нет, скажи нормально!

Оглянулась на Артемия Петровича: тот с головой окунулся в работу, ручка вдохновенно порхала над бумагой. Ему нет никакого дела до бестолкового щебета недо-женщины интерна Соболевой. Для него я нечто среднее, промежуточное звено эволюции. Универсальное существо. Унисекс. И никто кроме меня в этом не виноват, всё идет именно так, как я хотела... Сашка, да. Ждет ответа.

- Я люблю тебя, Сашка, - еле слышно шепнула в трубку. – Приезжай скорее.

Настенные часы чмокнули один раз: время обеда кончилось, но я, не отрываясь, смотрела в окно. Всё также мокла под дождем дворничиха, всё также рябили тревожимые каплями и метлой лужи. Ветка осины прогнулась под тяжестью черного ворона, птица встрепенулась и раскрыла клюв.

Что-то изменилось…

- Снег, - пораженно выдохнула я. – Снег пошел!

Снежинки кружились в воздухе и таяли, едва соприкоснувшись с асфальтом, но их было много, и они не прекращали падать.

- Действительно, снег, - Воропаев поднялся из-за стола. Он всегда двигался бесшумно и ловко, точно кот. – Если к вечеру подморозит, завтра будет гололед.

Я вдруг перестала его шугаться, спокойно стояла и смотрела, как планируют на стекло снежинки. Сначала мелкие, чахлые, а потом всё более упитанные и наглые, белые мухи съеживались в капельки и сползали вниз. Совсем как некоторые люди…

- Спасибо.

- За что? – рассеянно спросил Артемий Петрович.

За то, что не послали куда подальше; за то, что накормили обедом, оставшись голодным. За то, что не напомнили. За то, что вы есть. Вы хороший, я знаю, но вам удобнее быть вот таким, въедливым и саркастичным. Хотя, наверное, это правильно: привязанность подрывает дисциплину. Если одному «тепло и уютно», не факт, что другому повезло также.

- За всё, - просто ответила я.

- Вы, как всегда, оригинальны, Вера Сергеевна, - рядом с буквой «А», успевшей растечься по краям, появился значок «В₁₂». – Не стоит благодарности, спасать от истощения голодающих Поволжья – моя святая обязанность.

***

К вечеру-таки подморозило, неожиданно начавшийся снег валил и валил всю ночь, а на следующее утро наш город напоминал зимнюю сказку. Укутанные пушистой белой шубой улицы, сугробы тут и там, кривоватые снеговики во дворе наводили на мысль о предстоящих праздниках. Ели и сосны, продаваемые на каждом углу, вдруг стали удивительно уместны. В воздухе теперь витал аромат Нового года: Оксана принесла полный кулек мандаринов и угощала всех подряд.

- Народ, айда в снежки! – предложил Сева во время обеденного перерыва.

- С ума сошел, служивый? – урезонила его Жанна. - Какие снежки?! Проблем потом не оберешься.

- Не хочешь в снежки, можно снеговика слепить, - не сдавался Романов. - У меня и морковка есть, для салата берег…

Безумную идею поддержали многие, в том числе и наша четверка. Только Сологуб, сославшись на неотложные дела, остался торчать на своем месте.

- Боишься, что в сугробе изваляем? – поддела Славку Карина.

- Из насморка не вылезаю, - несолидно оправдывался тот, - мне мерзнуть нельзя.

С дюжину энтузиастов высыпали на улицу и разбежались кто куда. Дэн вместе с Севой занялся укреплениями, а Толян с Оксаной – заготовкой боеприпасов. Сразу видно людей с полноценным детством. Остальные помогали по возможности, но больше мешались. Битва предстояла нешуточная, поэтому я на всякий случай наметила пути к отступлению.

- Артиллерия, пли!!!

Увернувшись от трех снежков и поймав спиной четвертый, нырнула за укрепление и отстреливалась уже оттуда. Девчонки дружно визжали, парни бросались друг в друга немаленькими «снарядами». Кирилл споткнулся и рухнул в сугроб, за ним с хохотом последовала Натка. Дуэль между Оксаной и Жанной завершилась ничьей, обе насквозь промокли, но сражались до конца. Малышев, не оставляя попыток выволочь меня из крепости, пропустил снежок от Гайдарева и теперь отплевывал набившийся в рот снег.

За нашей баталией наблюдали из окон, некоторые не выдерживали и присоединялись. К концу перерыва армии насчитывали уже по пятнадцать человек каждая. Победила дружба, но Сева с Толяном хором требовали реванша. До снеговиков дело так и не дошло, морковку вернули расстроенному Романову.

Усталые, продрогшие, облепленные снегом, но безумно счастливые, мы разбрелись по своим постам. Мокрые пальто и куртки оставили сушиться в сестринской. Девчата толпились у зеркал, приводя себя в порядок.

- Ну, Дэн, ну монстр! – восхищался Толян, потирая горящую огнем щеку. - Ловко подшиб, до сих пор больно!

Гайдарев потупил глазки. Из нашей толпы любителей он и вправду был самым метким. Неужели в детстве играл?

- Зато Верка осталась в первозданном виде, - усмехнулся он, - даже помада не смазалась.

- Дык она за стенкой отсиживалась, пока я кидаться не начал…

В запасе было около трех минут, и мы не спеша шли по коридору, делясь впечатлениями.

- Жанну, Жанну помните? – хохотал Сева. - Как она Оксанку в сугроб пихала с воплями: «Я мстю, и мстя моя страшна!»

- Да, а Оксанка…

Толян хрюкнул и умолк на полуслове: у ординаторской нас поджидал целый отряд во главе с Марией Васильевной Крамоловой.

- Явились, работнички? – прошипела она. - В мой кабинет, живо! Я вам устрою кузькину мать!

***

12:44, конференц-зал.

- Таким образом, результаты плановой проверки оставляют желать лучшего, - главврач сверилась с лежащим перед ней документом. - Педиатрия: нехватка мест. Елена Юрьевна, у вас голова имеется? Тогда какой, не побоюсь этого слова, гений догадался укладывать восьмерых в шестиместную палату? Мне любезно на это указали!

- Инфекция ведь, Мария Васильевна, - пролепетала заведующая педиатрией, чьи белые-белые волосы и тоненькая шея придавали хозяйке сходство с одуванчиком. - Каждый день новых деток привозят, класть некуда…

- У вас инфекция, - перебила Крамолова, - а у меня потом разборки. Думаете, они с нами шутки шутят? Поругали и простили? В общем, ничего не знаю. Делайте что хотите, но извольте соблюсти санитарные нормы. В противном случае, Ваша должность, уважаемая Елена Юрьевна, окажется вакантной.

Серебристо-стальные глаза главврача просверлили пожилую женщину, после чего Мария Васильевна вновь обратилась к бумагам.

- Идем дальше, по пути наибольшего сопротивления. Хирургия, к вам претензии посерьезней. Скажите, Дмитрий Олегович, с каких это пор… Воропаев, куда вы смотрите?!

Гневный окрик приковал к нему взгляды всех собравшихся, но Артемий Петрович и бровью не повел. Чтобы смутить его, нужно было очень постараться.

- Я смотрю на задний двор, - любезно пояснил он. - Любопытнейшее зрелище.

Радостные вопли, до этого заглушаемые Крамоловой, ворвались в конференц-зал сквозь заклеенные на зиму окна.

- Что там происходит? – главврач одним прыжком подскочила к окну.

Заведующие по безмолвному сигналу занимали удобные места. Снежная баталия приближалась к своей кульминации, но исход был практически предрешен.

- Артемий Петрович, ваши интерны в самой гуще, - поделилась Татьяна Федоровна из гинекологии, - особенно шустренький старается. Ай-яй-яй, прямо в лоб! Бедный Романов!

- Ставлю на Романова, - не согласился зав хирургией, - Ваш шустренький просто не знает, с кем связался.

- Ну, может и…

- ПРЕКРАТИТЕ!!! – трубный глас Крамоловой заставил их подскочить. - Марш работать! Всех – всех! – из этой шайки отловить и доставить ко мне! Если хоть кто-нибудь удерет – выговор, каждому!

- Предлагаете бежать сейчас и получить снежком по макушке? – безмятежно отозвался Воропаев. - Тогда вы первая, Мария Васильевна. Вы ловите, мы связываем, кто успеет удрать – вычисляем по красным ушам и очумелому виду. Не лучше ли дождаться конца перерыва, а то по морозу бегать как-то несподручно…

- Марш работать, – уже спокойнее повторила Крамолова. - А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.

Пряча улыбки, заведующие разошлись. На Марию Васильевну было жутко смотреть.

- Ты что себе позволяеш-шь, а? Совсем страх потерял?

- Спрячь клыки, кислота капает. Ты и впрямь собралась их ловить?

- Разумеется, - мрачно подтвердила главврач и вновь подошла к окну. - Честное слово, как дети малые! Одно слово, что врачи.

- Теоретически, перерыв на обед можно использовать как угодно. Что вешать им будешь, начальник?

Крамолова махнула рукой. Было бы на кого вешать, а причину она придумает.

- Недопустимое поведение – раз, неподобающий вид – два… Чего ты ржешь? Между прочим, твой выговор с лишением премии я уже сочинила, осталось только его оформить.

- С какой это радости? В народных забавах я не участвовал, покрывать никого не стану, - он фыркнул, вспомнив недавний курьез с Соболевой. - Вы относитесь ко мне предвзято, Мария Васильевна.

Главврач его почти не слушала, пристально вглядываясь в маленькую женскую фигурку.

- Ишь, скачет как коза на выпасе! Мозгов нет, зато ноги длинные.

В устах Крамоловой, чьи ноги стояли вплотную к модельным стандартам, подобная фраза звучала забавно, а промелькнувшая нотка ревности и вовсе была неуместной.

- О ком это ты? – полюбопытствовал Воропаев.

- Не важно, - она взглянула на часы. - Без шести час, пора идти.

- Мое присутствие обязательно? Предупреждаю, я слабонервный.

- Обязательно, обязательно. Впрочем, - женщина вдруг улыбнулась и царапнула ногтем полировку стола, - в моей власти освободить от участия в инквизиции и даже выговора. Премию, не обессудь, выдать не смогу.

- Чего же ты хочешь взамен, Фемида?

- Самую малость: честного ответа на вопрос из разряда нескромных.

- Боюсь предположить, какой вопрос ты считаешь нескромным, - признался зав терапией.

- Так я спрашиваю?

- Рискни здоровьем.

- Когда ты «смотрел на задний двор», то любовался кем-то конкретным, - главврач не спрашивала, а утверждала. - Слишком заинтересованным выглядел, сосредоточенным, на серую массу смотрят иначе. Кем именно любовался, если не секрет? А то есть у меня предположение, - она задорно подмигнула ему и замурлыкала: - «Кардинал был влюблен в госпожу Д’Эгильон. Повезло и ему... откопать шампиньон». Ли-лон-ли-ла, Воропаев? Могу спеть дальше, кажется, там было что-то про бульон.

Она знает. Холодный пот не прошиб, но на миг Воропаев испугался. Впрочем, от Машки, которая блефует в покер с видом полной невинности в степени святой наивности, можно ожидать всего, чего угодно.

- Твоя самоотверженная любовь к советскому кинематографу и конкретно к этому фильму достойна восхищения, а вот с категорией вопроса ты ошиблась. Готовь костры, инквизиция, через пять минут подойду.

- Я и не сомневалась, - мурлыкнула Крамолова, обращаясь к закрывшейся двери. – «Что хранит медальон госпожи Д’Эгильон? В нем не то кардинал, а не то скорпион...»

***

- Что могу сказать? - Дэн вымученно улыбнулся. - Могло быть и хуже.

Я согласилась с ним, а вот у Толяна, Севы и остальных имелось другое мнение. Главврач мочалила нас минут сорок, кричала, давила на психику, сюсюкала... К концу «любезного приема» чувствовала себя раздавленным лимоном. Быть может, бесчисленные теории об энерговампирах не совсем ложны?

- Ведьма, - Оксана была готова расплакаться, - настоящая ведьма! Что мы ей сделали?

- Ладно, Ксюх, не реви, - ободряюще прогудел Малышев. - Поорала, и хрен с ней.

- А как она смотрела! - поддержала подругу Кара. - Впору найти дерево и удавиться!

- Ну не удавились же? А больничку украсить – фигня, до Нового года времени много.

- Допрыгались, суслики? – осведомился подошедший Воропаев. - Один крикнул, все поддержали. И не стыдно, Романов? Детский сад, младшая группа…

- Артемий Петрович, хоть вы не давите, - жалобно попросила Оксана. - Мы все поняли и осознали.

- Отвернитесь, Щербакова, а то я сам расплачусь. Будете знать, как под Крамоловскими окнами выплясывать. Скажите спасибо, что она морально подготовилась, по вдохновению вас бы закопали.

- Утешили, - вздохнула я. - Плакаты самим рисовать или магазинные сгодятся?

Глава девятая

Еще один Артемий Петрович

Ёлка – это дерево, у трупа которого в Новый год веселятся дети.

NN .

- Никанорыч, помоги гирлянду повесить! – крикнула Галина и прислушалась.

Ей не ответили. Откуда-то сверху доносилось сопение, потрескивание и загадочное бульканье. Потянуло спиртным.

- Никанорыч, ты меня слышишь?

- Слышу, слышу. Обожди чуток, хозяйка, детальку прилажу, - отозвались со шкафа. - Последний штрих… Я гений, гений, гений!

Галина изящно спрыгнула с табурета, оставив гирлянду болтаться на одном конце. Чуяло сердце, не зря Никанорыч конфеты из новогодних кульков таскал! Причем, выбирал все самые невкусные и по одной, по две волок к себе в «берлогу». Она еще удивлялась: откуда вдруг такая сверхъестественная любовь к сладкому? И вот с утра пораньше Кулибин забрался к себе на шифоньер, предварительно ограбив ящик с инструментами на отвертку и плоскогубцы, и вдохновенно чем-то гремел. Дело раскрыто: вредному домовому удалось вернуть к жизни самогонный аппарат. На всю квартиру несет!

- Ты в своем уме? – закашлялась Галина. – Выставит ведь на балкон с твоей самогонкой и прав будет.

- Не дам! – испугался домовой. - Закусаю! Ключи спрячу! Все шнуры-провода позапутаю!

- Не поможет, - ведьма осмотрела гирлянду, прикидывая, куда ее лучше прицепить. – Вспомни-ка прошлый год: всю душу вложил и сам же потом разбирал. Понравилось в морозилочке?

- И то верно, - Никанорыч нахохлился, как больной воробей. - Никакого уважения к покровителю дома! Злые вы, уйду я от вас!

Женщина улыбнулась, но промолчала. Уйдет он, как же! На худой конец, ключи проглотит, книжки на самолетики пустит, муку рассыплет или шнуры запутает, но родного угла не покинет.

- Смеешься? Эх, Галина Никола-а-авна, хоть ты пожалей батюшку! Колдани ветерку или тайничок какой. Я ж всю душу… - залебезил домовой, приземляясь на плечо хозяйки.

- А гирлянду повесишь?

- Повешу! Хоть одну, хоть сто, хоть мильон! Только не выдавай меня хозяину, – заглянул в глаза Никанорыч. Нелепый, всклокоченный, с отливавшим синевой носиком, он щурился так умильно и так смешно заламывал ручки, что Галина не выдержала и согласилась.

- Ладно, буйный дух, твоя взяла. Спрячу, но, чур, до Нового года. Дед придет – ему подаришь.

- Хорошо! Да я за неделю столько запасов сделаю!..

Никанорыч был тертый калач, поэтому сразу юркнул в подпол за бутылками, не обернувшись на возмущенное: «Эй, а гирлянда?!» Надо ковать железо, потом хозяйка может передумать, а то и вовсе отправить мышей пасти, она такая.

- Умом мужчину не понять, - сказала Галина гирлянде и приклеила набившее оскомину украшение с помощью магии. Баланс, считай что, на нуле. К соседям, что ли, сходить, соли попросить? Соседка у них скандальная, Силой плещет – бери, не хочу, вот она и берет по дешевке.

Ведьма, не глядя, прыгнула на диван и ойкнула: не менее вредный, чем домовой, супруг «забыл» под подушкой очередной том «Войны и мира». Ну, почти: «Тихий Дон, том второй». Странный он. Мало кто в наше время листает классику, разве что школьники, но те, как известно, рабы обстоятельств и пятибалльной системы. Муж же запоем читал Толстого, Достоевского, Шолохова, а Булгакова – так вообще до дыр. Лишь однажды Галина нашла у него «Унесенных ветром», где карандашом были подчеркнуты следующие строки: «Она не сумела понять ни одного из двух мужчин, которых любила, и вот теперь потеряла обоих. В сознании ее где-то таилась мысль, что если бы она поняла Эшли, она бы никогда его не полюбила, а вот если бы она поняла Ретта, то никогда не потеряла бы его». Интересно, кто же эта таинственная Скарлетт, сумевшая заставить ее мужа вернуться к старой привычке выделять главное? Или, быть может, никакой Скарлетт нет, и у нее просто разыгралось воображение?

Супруг вел себя как обычно, задерживался строго по графику, а чужеродным парфюмом от него пахло не больше, чем медикаментами. Никаких смс-сок, двусмысленных звонков, никаких посиделок с дружками (Печорин не в счет, Печорин – это святое), рыбалок, бильярдов и саун, но Галина всё равно тревожилось, а ведь женское чутье не подводило еще ни разу. Разрешив благоверному завести любовницу, она прибегнула к древней, как мир, тактике запретного плода. Иными словами, ребенку хочется орать и носиться, только пока мама тащит домой на буксире из шарфика. Но стоит только отпустить шарфик и сказать: «Бегай, сынок!», как сынок пробежит максимум метра три и назло маме вернется домой, уверенный, что победил. Поводок упрямства куда надежней шарфика, особенно когда в него вплетены принципы.

Пушистая сосна мигала огоньками гирлянды, и вместе с ней мигали прозрачные балерины, пухлявые снеговики в черных цилиндрах, расписные шары и пряничные домики. Такой красивой новогодней елки у них не было со свадьбы: муж ненавидел пего-зеленые древесные «мумии», продаваемые под видом сосен, поэтому для Пашки было куплено искусственное, наполовину лысое чудовище, которое наряжали чисто символически и поскорее убирали с глаз долой. Каково же было изумление Галины, когда супруг появился на пороге с этим разлапистым изумрудным чудом, так вкусно пахнущим хвоей, что даже слюнки потекли!

- Это что? – ведьма ткнула в дерево наманикюренным ногтем, будто бы нуждалась в разъяснении. – Ты где его взял?

Ответ был заглушен радостным визгом сына и охами-ахами свекрови.

- Одуванчик полевой, лекарственный, представитель семейства Сложноцветных, - с серьезной миной ответил муж. – А где взял, там больше нету. Не глупи, Галка, лучше найди мне синее ведро в белую крапинку, у него еще ручка погнутая.

- Зачем?!

- Надо.

Пока они втроем искали ведро, деятель культуры отволок елку в гостиную, ухитрившись не сломать ни одной веточки и не засыпать палас хвоей.

- Подожди, а подставка? И у нас игрушек нет, - вешать на красавицу мятые пластмассовые или треснутые стеклянные игрушки было бы просто кощунственно.

- Минуту терпения, вагон понимания, - он зафиксировал дерево в вертикальном положении, проверив, что не падало и не качалось. – Так, к зеленой не подходить, трогать только глазами. Я сейчас вернусь.

Через несколько минут в расширенное, углубленное и особым образом сплюснутое ведро засыпали грунт, смешанный с чем-то похожим на пепел.

- Давай я помогу.

- Не лезь под руку!

- Она что, расти будет? – Пашка хлопнул в ладоши. – Ну ты, пап, даешь!

- Будет. Место ей под корни дадим…

- В ведре?! – в один голос спросили свекровь и Галина.

- А для чего, по-вашему, на свете существует пятое измерение? Расширим.

- Лучше б ты так квартиру расширял, - пробурчала ведьма.

- Да хоть сейчас. Меня посадят, зато совесть будет чиста.

Ведро сосне понравилось. Она расправила и без того пышные ветви, занимая собой половину гостиной. Павлик с бабушкой и спустившийся по такому поводу Никанорыч восторженно рылись в пакете с конфетами, мишурой и игрушками, Профессор примерял красный колпак Санта-Клауса. Галина присела рядом с супругом, который, сидя на полу по-турецки, любовался делом рук своих, и тоже взглянула на дерево. Но если маг просто смотрел и думал о чем-то приятном, то в беспокойном мозгу рыжей ведьмы щелкал гигантский калькулятор.

- Сколько ты на всё это потратил, только честно? – раздраженно прошептала она.

- Семейный бюджет не пострадал.

- А чей пострадал?

- Мой, - так же раздраженно ответил он, - но не пострадал, а устроил семье праздник. Переживу как-нибудь. Инцидент исчерпан?

- Вполне, - и всё же не помешает проверить «черный банк».

Муж одарил ее понимающим взглядом. Любитель он скорчить такую рожу, будто в одиночку постиг все тайны мироздания и ни с кем не поделится.

- Да не брал я твоих денег, Галка. Как висели в спальне, приклеенные к «Утру в Провансе», так и висят. Я даже не помню, сколько там: двадцать шесть или двадцать пять пятьсот тридцать.

Кончик уха у Галины стал ярко-малиновым, а щека, наоборот, побелела. Ведьма сдула лезшую в глаза челку, но медные кудри упрямо падали на лицо. Подстричь и выпрямить, безотлагательно, завтра же!

- Извини, - выдавила она, совершив над собой усилие. Трудно извиняться, когда ты ни в чем не виновата, однако кто-то же должен сделать первый шаг.

Он кивнул, принимая куцехвостое извинение. Глупо ожидать от супруги большего, чем это вымученное «извини», и так пыхтит обиженным паровозом. «Ты у нас взрослый самостоятельный индивид, - сообщало пыхтение, - и вправе сам решать, на какой ветер швырнуть свои средства». Отношение Галины к финансам было трепетным, и муж на нее не обижался. Чужих денег он бы всё равно не взял, какую сумму бы не прилепила благоверная к «Утру в Провансе».