Мордэкай

Глава 12

На следующей день мне было плохо. Несмотря на утомление, заснуть я не мог. Начавшийся на ладонях зуд распространился сначала на ступни, потом на ноги и тело. Он сводил меня сума. Мне отчаянно хотелось вскочить с кровати, и окунуться в холодную ванну. Я не мог вообразить никакого иного способа остановить ползущую по моей коже пылающую чесотку.

В этот день я планировал встречи с моими друзьями — Сайханом, Чадом, Питэром, и ещё несколькими дюжинами других. Потом я собирался провести последние часы со своей семьёй. Я пытался решить, кого позвать первым, когда услышал суету в коридоре.

— Кто тебя сюда впустил?! — послышался голос Пенни. — Он болен. Слишком болен, чтобы с этим разбираться.

В ответ послышались грубые интонации Чада Грэйсона:

— Твоя дочка и впустила. И мне надо с ним погутарить, если он ещё не скопытился.

— Я уже отказала тебе утром! — закричала моя жена.

— Однако ж так ни хрена и не сделала, — ответил он.

Слушая их, я начал бояться, что она обезглавит грубияна-охотника. Пенни никогда его особо не любила, а сейчас испытывала сильный стресс.

— Мне надо подумать, — ответила она.

— Ланкастер пропал, сука ты спятившая! Кому-то надо решить, что делать!

«Что?!». Я знал, что наверняка ослышался, и последние его слова… я прислушался, ожидая услышать шелест обнажаемого клинка. Каким бы вспыльчивым он ни был, даже Чад обычно не стал бы говорить Пенни такие слова.

Ответ Пенни был произнесён сдержанным тоном:

— Мой муж умирает.

— Так пусть он и примет решение, — сказал Чад мрачным и горьким тоном. — Ему наверняка нужно как-то отвлечься.

Последовавшая за этим пощёчина была достаточно хлёсткой, чтобы я мог услышать её через дверь — а затем ненадолго воцарилась тишина.

— Да заткнитесь вы наконец! Вы мешаете мне сосредоточиться! — Это был Мэттью. Звуки шагов поведали мне, что остальные домочадцы скорее всего вышли в коридор, чтобы присоединиться к заварушке.

— Бери Сэра Грэма и Сэра Сайхана, — сказала Пенни. — И охотников своих тоже возьми. Осмотрите местность, потом доложите.

— Тут нужен волшебник, миледи, — сердито сказал Чад. — Я только что оттуда, и ни черта там ни понял. Как насчёт него?

Ответил голос Мэттью:

— Я занят.

Последовал шквал предложений, но Мэттью отклонил каждое из них:

— Я же сказал — нет. Они все нужны мне здесь.

Тут заговорила Мойра, предложив отправить одного из Прэйсианов.

Остаток спора я пропустил, потому что в этот момент через окно ревущим порывом ветра ворвалось пурпурное облако. Рёв ветра заглушил их голоса. Это произошло так внезапно, что я встревожился, но Дориан встал со своего кресла у кровати:

— Прочь! — закричал он на облако.

Облако отказывалось слушать, но Дориан принёс мехи из кузницы моего отца. Устроившись у изножья кровати, он стал качать мехи, пока создаваемый ими поток воздуха не выдул облако обратно в окно.

Закончив, он снова уселся:

— Итак, на чём мы остановились?

Я улыбнулся ему:

— Мы говорили о Марке.

Дориан печально покачал головой:

— Я же сказал тебе, его больше нет. Он исчез вместе с Ланкастером.

Это показалось мне бессмыслицей. Посмотрев вверх, я понаблюдал за летевшими в небе гусями:

— Тогда почему птицы всё ещё здесь? — спросил я.

Остаток дня совсем заморочил мне голову. Приходили и уходили будто бы сотни людей, и в моей комнате всегда было минимум двадцать человек, и все они говорили одновременно. Гам стих лишь к закату. Когда небо окрасилось алым, а солнце начало закатываться за горы, все ушли — осталась лишь Элиз, глядевшая на меня печальным взглядом:

— Ты ждал слишком долго, — печально сказала она. — Теперь уже слишком поздно.

Я попытался ответить, но мой голос отказывался работать. «Я не виноват. Это всё муравьи — они повсюду!»

А потом мои глаза застлала тьма.

Меня раздражал тусклый свет. Когда я пытался на него смотреть, он гас, но как только я поворачивал голову, он снова появлялся, не давая мне покоя. Я что-то забыл — мне нужно было что-то сделать.

Пенни появилась в поле моего зрения. Она сидела у кровати, поджав ноги. Её голова повернулась, и на миг свет свечей отразился в её глазах, поэтому я знал, что она не спала. Но больше всего меня волновали тени, двигавшиеся позади неё. Они были длинными и искажёнными, но я видел ножи у них в руках.

Пытаясь её предупредить, я раскрыл рот, но всё, что я говорил, было недостаточным. Она не могла видеть тени.

Дверь открылась, и комнату озарил свет — от него мои глаза запылали, а покрывавшие меня муравьи поспешно стали искать укрытие. Возможно, я закричал, но ничего не услышал. Прошла вечность, пламя погасло, и я увидел моих детей, стоявших у стены. Нет, их было слишком много. И некоторые из них не были моими.

«Почему здесь Грэм, и Алисса?»

Они глядели на меня пустыми глазами, и тогда-то я и осознал, что они были мертвы. Я в отчаянии шарил взглядом по их лицам — Айрин, Карисса, Коналл, Грэм, Алисса… все были мертвы. Даже Роуз присутствовала, но Мэттью и Мойры среди них не было. «Возможно, они спаслись…»

Я глядел на их мёртвые тела, безжизненно привалившиеся к стенам и углам комнаты, а когда моё сердце больше не могло вынести, я расплакался. Некоторые из тел пришли в движение, отринув вечный покой. Они превратились в шиггрэс. Я силился встать с кровати, но какой-то демон давил на меня, заставляя улечься обратно на матрац.

У демона было лицо Сайхана, но отсутствовала его мягкость. Его руки были подобны пылающим головням, обжигавшим меня при любом касании, однако у меня не было сил спастись от них, поэтому я расслабился, игнорируя боль.

Моя рука нашла что-то под покрывалом, что-то холодное и твёрдое. Вытащив этот предмет, я увидел в своих пальцах стеклянный флакон. Находившаяся внутри жидкость сияла золотом в свете свечей. В моей груди расцвела надежда. Снова усевшись, я позвал Пенни, но на мой крик откликнулся демон, и в этот раз ему помогал какой-то здоровяк, носивший лицо Грэма, будто содрав кожу с его лица.

Они заставили меня лечь, но я крепко сжимал флакон, моё спасение. Затем они исчезли — их тьма исчезла под излучаемым Пенелопой светом. Зло не могло вынести её взгляда, или оставаться в её присутствии.

— Что такое, Морт? — спросила она — её лицо висело надо мной, вне досягаемости. Её глаза были влажными, а щёки покраснели. «Они что, причиняли ей боль?»

Протянув флакон, я попытался объяснить:

— Я нашёл его, Пенни. Помоги мне его выпить. Оно волшебное. Оно может нас спасти, ещё есть надежда!

Она улыбнулась, и солнечный свет пробился через окно, залив нас обоих.

— Конечно же, — прошептала она. Вложив флакон обратно мне в руку, она помогла поднести его к моим губам, и мне в горло потекло что-то прохладное — состоявший из жидкого льда огонь. Моя магия поднялась внутри меня волной, и я поднял руку к потолку, снова обретя силы. Пробив дыру в крыше, я взял Пенни за руку, и мы воспарили.

В небесах открылась дверь, и я увидев впереди Мойру, преграждавшую нам путь к свободе — только это была не она. Снаружи она была похожа, но внутри я видел чудовище, пожравшую её изнутри змею. Она улыбнулась, обнажив клыки, окидывая меня плотоядным змеиным взглядом.

— «Отец, ты меня слышишь?» — Это было её голос, но теперь я видел, что их было двое.

— «Пусти меня!» — приказал я, ибо на мне были оковы, тянувшие меня вниз, приковывавшие меня к кровати. Позади меня стоял Мэттью, скрытый под чёрной мантией, а справа стояла Линаралла. Две Мойры были слева, а Коналл и Айрин были в изножье кровати. Все они были в мантиях, и тут я осознал, что они собирались принести меня в жертву.

Я должен был умереть так же, как следовало умереть Тириону — от рук своих собственных детей. Линаралла склонилась надо мной, её серебряные волосы упали мне на грудь, почти скрывая серебряный кинжал в её руках. Он отбрасывал блики, когда она занесла руки для удара.

Клинок замер, пока она произносила на эроллис: «Чтобы Иллэниэлы жили, ты должен умереть». Затем она вонзила его мне в грудь, и по моим венам и сердцу прокатилась агония.

Не в силах даже кричать, я глядел в глаза моих кровожадных отпрысков, пока мир угасал вокруг меня — моя жизнь вытекала у меня из груди рекой, которую они поглощали подобно диким зверям.

В отличие от обычного убийства, это затянулось на века — моё сердце каким-то образом продолжало биться вопреки торчавшему у меня из груди кинжалу, пока я сам медленно и безмолвно умирал. Несмотря на их предательство, я простил их, и по мере того, как моя жизнь утекала прочь, я произнёс свои последние слова: «Я люблю вас». К счастью, вскоре после этого меня нашло небытие, милостивые объятия смерти.