Мийол-алхимик

Алхимик 10: реакции

— Два вопроса. Не слишком ли много ты ему наобещал? И выполнит ли он то, что сказал?

— Нет. И да.

— Аргументируй.

— Легко. Я наобещал Суфлёру не так мало, чтобы он счёл это оскорбительным, но и не так много, чтобы он начал искать подвох (которого, впрочем, нет). Ну да, мы передаём в управление свои доли в «Большом экране»… кроме той, что вложена в «Баалирский прибой». И что? Это всего лишь имущество. Собственность. Взамен на которую новый хозяин Рифовых Гнёзд своим словом гарантирует бесперебойные поставки сырья… а я, в свою очередь, гарантирую, что навстречу пойдут поставки продукции Сарекси. Напрямую, без посредничества торговых гильдий, разве что с минимальным участием людей Иривоя. Кто предоставит ему лучшие условия сбыта? Никто. Так что вопрос, не обманет ли он нас с сырьём и будет ли отпускать магов-мигрантов на поиски лучшей доли на борту всё того же «Баалирского прибоя»… ему это невыгодно. А вот исполнять наш пока ещё сугубо устный договор — наоборот.

— И всё же слишком легко всё прошло…

— Не назвал бы это лёгким. Но… да, мы всласть попререкались, и я не особо сдерживал яд в своих клыках. Суфлёр вполне мог не ограничиться выбиванием более выгодных условий, а ещё и, так скажем, затаить. Но всё же он больше похож на расчётливого политика, на синарина, чем на движимого эмоциями и прихотями кланнера. Дружить с нами он вряд ли захочет и сможет… но та самая взаимная выгода — ради неё он уж как-нибудь перетерпит неудобства…

Мийол неприятно улыбнулся и закончил:

—…особенно сознавая, что за нарушение условий можно поплатиться. Никто не отменял иммор слаут; а я не преминул довести до его сведения, что один из подмастерьев, прилетевших меня поддержать — правнук чтимой Клеаро инь-Слиррен. Единственный правнук.

Ригар медленно кивнул.

— Паритет сил, обоюдная польза и столь же обоюдный страх последствий. Этот фундамент выглядит надёжным. Только вот боюсь, что здание на нём долго не простоит.

— Почему? — слегка напрягся призыватель.

— Потому что я не уверен, что Суфлёру удастся реализовать хорошую идею так, как ему хочется. Видишь ли, сын… с одной стороны, он вроде как победил. Почти что монополизировал преимущества от проекта «Большой экран». Если перестанет зажимать простецов и начнёт их использовать, то его фракция Кордрен взлетит ещё выше, чем сейчас. И… вот это уже опасно.

— Да?

— Как говорил один неглупый человек, на хорошей идее должны зарабатывать все. Иначе эта самая идея может перейти в разряд нехороших. А что сделал Суфлёр? Отодвинул от начинания даже основателей. То есть не так чтобы совсем отодвинул, но… сам понимаешь. Его действия так или иначе обидели многих. Обидели и оттолкнули. Меж тем среди потенциальных недругов его политики числятся не только кланы Мутного залива — что почти смешно, разве они что-то могут противопоставить фракции Ферина? — но и кланы Рубежных Городов. С которыми, кстати, тихо и порой жёстко бодается не просто шестая младшая ветвь Кордрен, а весь их клан.

— Думаешь, Рифовые Гнёзда ожидают неприятности?

— Ещё какие. Трудно ли организовать, скажем, «пиратский налёт», имея доступ к ресурсам, которыми ворочают политические тяжеловесы? — риторически поинтересовался Ригар. — А пятёрка подмастерьев только по местным меркам кажется серьёзной силой. Вон, даже ты без проблем собрал сопоставимый отряд. Стоит одному-единственному мастеру магии решить, что Суфлёр набирает силы слишком быстро, и… да что там мастер магии или один из древнейших кланов! Я полагаю, если бы им заплатили в той или иной форме, всю местную фракцию Кордрен стёрли бы в порошок даже какие-нибудь второплановые вис-Чарши. Или же три-четыре особых роты магистрата. В общем, зря, очень зря взялся избавляться от конкурентов Суфлёр. Жизнь — это всё же не партия в синари. В ней никогда не будет одного победителя. Так что политика Ферина выглядит выигрышно лишь на коротком отрезке истории.

— Не только выглядит, отец! Кстати, как там Элойн?

— С чего такой резкий вираж?

— Да просто ассоциация сработала. Всё-таки рыжая — наглядный пример тому, как иные люди могут с упорством, достойным лучшего применения, действовать против собственных, хм…

— А вот тут ты не прав. Она как раз весьма последовательна в преследовании собственных интересов. То, что это выглядит, как моральный мазохизм — частность и мелочь.

— Ну да, ну да… ты уже объяснял, что она намеренно выстраивает между собой и мной стену повыше, преувеличивая мои достоинства и свои недостатки. Боится снова оказаться в роли слабой и ведомой, боится собственных чувств, желает контролировать свою жизнь и всё такое. Но с какой стати для борьбы с этими страхами нужно выклёвывать себе печень?

Горько и беспомощно улыбнувшись, Ригар развёл руками:

— Ни с какой. И даже сама Элойн это понимает. Просто… она это понимает умом — а вот гормоны у неё пошаливают, с тропы рационального мышления сбивают. Кстати, твоя Санхан-то хоть не чудит? Тоже ведь в положении…

— Знаешь, нет. Причём совсем. Никаких токсикозов, капризов, страхов с истериками и тому подобных ужасов, возможностью которых меня при консультациях стращали. Здоровье прям каменное без трещинки. Говорят, женщины во время тягости дурнеют — но она даже похорошела!

— Эх. Аж завидно.

— Слушай, может, у рыжей её завихрения как раз с нездоровьем сцеплены?

Ригар покачал головой, вздыхая:

— Увы, если это и так, то там беды из-за психосоматики. Если уж у обычных людей душа оказывает конкретное такое влияние на тело, то у мага-подмастерья это выражено в разы сильнее. Ну и круг замыкается: в нездоровом теле и духу поздороветь… непросто.

Мийол нахмурился:

— Может, стоит тогда… ну… курс настоев успокаивающих и тонизирующих пропить? Как по мне, лишним оно точно не будет.

— Да пьёт она их, — отмахнулся Ригар. — И ромашку с пустырником, и мяту с зуболистом, и валерьянку на экстракте семицвета… но если это всё помогает, то, скорее, лишь немного смягчает симптоматику. Чтобы перебить дурное влияние психики подмастерья, нужны серьёзные седативы — мощные, с магией. Полноценные зелья то бишь. А во время беременности такое пить…

— Понимаю, — пуще прежнего помрачнел призыватель. — Выходит, не вовремя я вытащил Элойн из Лагора. Лучше бы…

— Не лучше! — перебил отец. — Как раз возможность рулить «Облачной бегуньей» помогает ей немногим хуже медитаций — и уж точно лучше всех этих трав.

— Гм. Ну, тебе виднее.

— Кстати, насчёт помощи: ты не думал привлечь её к созданию мемориального квартала?

— Думал. И привлеку. Я вообще всех привлеку, кого возможно… а с тебя, кстати, стрясу полноценный памятник.

— Сын, окстись! Я ремесленник, а не скульптор!

— Ничего не знаю. Придумай что-нибудь. В конце концов, вырубать памятник из камня не обязательно, коли грундреп-аргезн есть.

Пара артефактов гномьего стандарта — тех самых, с помощью которых строились Скальные Норы — действительно прилетела в Рифовые Гнёзда. Васька отдала их брату в качестве «плохой, негодной, но всё-таки условно подходящей замены Великолепной Мне». Впрочем, предвидеть, что для работы с камнем во время «отпуска на море» им могут пригодиться грундреп и аргезн, можно было безо всякой мистики.

— Тогда с тебя — выбор подходящего камня, — сказал, сдаваясь, Ригар, — его предварительная грубая обработка и по окончании отделки — установка на выбранное место.

— Договорились.

Немного забегая вперёд: памятник Щетине сделали. Притом довольно необычный. Отец обозвал его «попыткой эксплуатации модерна».

Благодаря возможностям, даруемым магией, искусство скульптуры на Планетерре давно, решительно и безальтернативно захватил реализм. Ваятели состязались друг с другом в сложности композиций, точности отображённой деталировки — ну и, разумеется, в своеобычном «у меня есть статуя высотой в десять локтей! — ха, а вот у меня есть и в дюжину!» Однако никто не спешил посягать на имперские каноны (и волю заказчиков), которые обычно требовали:

для бюстов — полного портретного сходства, имитации если не текстуры, то хотя бы цветов, естественных для живых лиц;

для половинных/поясных статуй — дополнительно характеризующей изображённую натуру позы с жестикуляцией (так, дам в половинном виде часто запечатлевали в момент выполнения обратного поклона Спутницы, а Воинов — наносящими удар или с оружием в руках);

для ростовых статуй — полностью проработанной анатомической достоверности, чёткого соблюдения пропорций, тщательного отображения элементов одежды и экипировки.

Что сделал Ригар?

Ну, совсем он каноны не отверг. И каменной голове Щетины придал полное портретное сходство: издали от живого человека не отличишь. Шея с верхней частью груди тоже вполне как у живого. Однако от левой руки оставлена только кисть, да и локоть правой пленён каменным монолитом, сквозь черноту которого змеятся прожилки контрастных, ярких оттенков жёлтого и алого. Наплывы камня с такими же прожилками захватывают и нижнюю часть груди. Выходит уже не бюст, но ещё не поясная статуя.

Да ладно бы только это!

Жёлтые и алые прожилки словно перекидываются с чёрного монолита на тело — ту часть его, которую изобразил скульптор. Они даже борются с белым каменным «сиянием», исходящим от левой руки мага; пара прожилок, миновавших белое, добираются по шее почти до головы, сливаются с сонной артерией…

Но на лице Щетины не видно боли, сожалений или там груза великой мудрости. Смирения не видно тоже. С почти что детским любопытством, чуть приоткрыв и округлив рот, смотрит он куда-то вперёд, протягивая руку к неизведанному в жесте разом решительном и аккуратном.

Когда Мийол впервые увидел эту скульптуру (а Ригар никому не позволял до срока пройти в мастерскую, где доводил до финала заготовку), он с минуту молча смотрел на неё, моргая чаще обычного повлажневшими глазами, а потом развернулся и так же молча обнял отца.

…но до того момента призыватель провёл в хлопотах без малого две недели. Да и многим другим в Рифовых Гнёздах с окрестностями, иногда не особо близкими, пришлось суетиться без продыха. А больше всего работы легло на команду Мийола. Сугубо из-за практичности: чары, что просты и эффективны в исполнении подмастерья, нередко оказываются недоступны даже самым опытным экспертам. Ну а то, что эксперт сделает только на пределе концентрации, потратив часы и взопрев от стараний — магу пятого уровня обычно даётся играючи. И тут даже специализация, слабо связанная с необходимым направлением работы, не всегда становится преградой. В конце концов, речь же не о разработке чего-то нового, а о необходимости повторить известную и хорошо понятную последовательность действий!

Ну да: все, способные лепить якоря для ритуальной схемы Тонгхаста, именно их и лепили. Массово, с полной отдачей, восстанавливая ману в тех же самых ритуальных схемах, нарочно растянутых под размеры аур (на обычном-то плоту не всегда хватало места даже экспертам). Причём пример своим согильдийцам подавал лично Мийол, ради максимальной эффективности ремесленных операций в кои-то веки стёрший из ауры Усиленный Призыв Существа.

На фоне аврала прошло несколько разговоров.

Условно-первой к призывателю, восстанавливающему ману максимальным темпом и по сему случаю развернувшему незримый зонтик Атрибута на все тридцать шесть шагов, после осветления следующего дня подошла Златоглазая Искра.

Вероятно, именно впечатление, произведённое на инь-Сконрен аурой вроде как коллеги, способствовало резкой смене тона. А может, просто порасспрашивала кого, уточняя свои представления и как следствие — спешно их корректируя. Во всяком случае, теперь она называла Мийола многоуважаемым… и флиртовать в прежней манере не пыталась.

То есть всё равно флиртовала, только уже не с позиции «потешь благородную госпожу дозволенными ужимками, бесклановый выскочка».

Говоря откровенно, прорезавшееся в Златоглазой Искре осторожное лизоблюдство…

Не способствовало росту симпатии. Совсем.

С другой стороны, начала она хорошо: с извинений за возможные неприятные впечатления, «которые могли возникнуть у многоуважаемого во время нашего знакомства». Правда, тут же всё снова испортила, попытавшись (довольно топорно и неискренне) переложить вину за свои слова и жесты на некую «согласованную позицию коллег».

В ответ призыватель — совершенно не изменив своей обычной вежливости, то есть со всей возможной деликатной мягкостью — прочёл «Ори… я ведь могу называть тебя по имени?» мини-лекцию. Конспективно: «аурная чувствительность магов и некоторые приёмы Воинов, такие, как Чуткость и Ощущение, расширяют и обостряют сенсорику; некоторые инструменты — артефакты, чары, эликсиры и пр. — умножают этот эффект; многие сигилы и в частности, его, Мийола, сигил возводят этот эффект в степень; из-за всего этого в Рубежных Городах, где концентрация сильных, потенциально обидчивых людей особенно велика, не принято лгать напрямую — если соберётесь когда-нибудь посетить те места, имейте в виду».

Деликатность деликатностью, но между строк этой лекции можно было вычитать не только просьбу поменьше врать (сама по себе неприятная, как ни заворачивай её в мягкое); вероятно, ещё неприятнее было напоминание, что благородная, в буквальном смысле высокая госпожа — как и весь её младший клан, впрочем — обладают выраженным внешним генным маркером, а вот сигил создать и зафиксировать не сподобились.

Во времена Империи таких, как Сконрен, обычно вовсе не считали за кланнеров. А вот таких, как Мийол, «простолюдин» с четвёртым уровнем сигила — строго наоборот.

Не удивительно, что Златоглазая Искра обиделась.

Сильно.

Настолько, что даже заплакала, пытаясь пустить в ход женское оружие… на третьей минуте игра перешла в искренние рыдания… но призыватель не сдвинулся с места. Вестись на такие примитивные манипуляции его давно отучила Васька. Разве что тихо вздохнул и обронил:

— Уважаемая, вы же подмастерье. Ведите себя подобающе.

Вероятно, это было уже лишним. Ори сбежала, окончательно обиженная и униженная.

'Не простит, затаит, отомстит. Точнее, попытается.

И ладно. Переживу'.

Следующей — буквально через несколько часов — Мийола, сидящего в восстановительной медитации, навестила Алазе юсти-Кордрен. Без сгустка воздуха в ухе, но с парой матрон в летах, бдительно зыркающих на сцену общения. Добро хоть издали… хотя их внешнюю деликатность нейтрализовало наличие артефактов для подслушивания, делающих примерно то же, чего сам призыватель добивался через использование Оливкового Полоза.

Сразу после обмена приветствиями:

— Не жалеешь, что у нашего разговора будут свидетели?

— Я привыкла. А вы, многоуважаемый…

— Можешь считать, что тоже привык.

— Да?

— Конечно. Мой приёмный отец говаривал, что уединение всегда иллюзорно: даже если вокруг никого нет, любому слову и любому действию будет как минимум один свидетель — ты сам. Ну, или ты сама. А потому если кто не совершает предосудительного наедине, тому незачем и случайного чужого взгляда бояться. Вот и классики имперской эпохи на сей счёт…

Спич насчёт того, что кто из классиков думал на тему уединения, Алазе выслушала вполне внимательно и почтительно, но без искреннего интереса. Однако уроки искусства риторики она не прогуливала, так что подвела к интересующей теме не без изящества:

— Классическая философия, многоуважаемый, весьма хороша, но мало кто способен жить по установлениям великих древних. Вот вы могли бы при свидетелях признаться… ну, например, в том, какие женщины вам нравятся, какие не нравятся и почему?

— Для начала, — тонко улыбнулся призыватель, — я не вижу в подобных признаниях ни малейших поводов для стеснения. Скажу больше: вослед опять же приёмному отцу своему, я считаю, что любые подобные темы нуждаются в честном и открытом обсуждении. А попытки как-то заретушировать неудобные моменты, замолчать их, а то и попросту наврать… всё это к добру не приведёт. Даже я, хоть жизненный опыт мой смешон, был свидетелем тому…

И Мийол рассказал, как из-за умолчаний и недопонимания разорвались его отношения с Элойн. Без лишних подробностей, конечно.

— Возвращаясь к теме «кто нравится, кто не нравится». Если тебе интересно, что случилось у меня недавно с уважаемой Златоглазой Искрой…

Алазе отчётливо смутилась — и навострила уши.

—…то в моём представлении не случилось ничего. Ни страшного, ни осуждаемого. Ни в коей мере не желал я обидеть Ори инь-Сконрен, не сказал и не сделал ничего, что могло бы стать причиной для позора или обиды.

— Значит, что-то не то сказала она? Или… сделала?

— Тоже нет. Если с моей позиции смотреть. Пока кто-то не надумал лишнего: она просто не проявила подлинной искренности, а потом, когда я со всем уважением указал на то, что чувства мои шире и острее привычного, отчего подобные попытки в мой адрес бессмысленны, уважаемая подверглась атаке собственного чувства гармонии.

— Вы… отшили её⁈

— Осторожнее с додумыванием, юсти-Кордрен. Я никого не «отшивал», как и Златоглазая Искра не, хм, не пыталась «клеиться». Ни словом, ни делом никто из нас не намекал, что желал бы провести время наедине для общей радости и ко взаимному удовлетворению.

Алазе тихо пискнула, заалев щеками.

— И опять же, заметь: я сейчас не сказал ничего страшного или постыдного, но тебе такой разговор уже кажется слишком откровенным и смущающим. Поэтому поговорим о другом.

— Но…

— Да?

— Н-н-нет, ничего.

— Сделаю вид, что поверил. Итак… не желаешь ли поговорить о момориальном квартале, посвящённом второму учителю моему? Это в меньшей мере, но тоже довольно свежая сплетня.

— Уважаемый!

— Что? И разве я не прав?

— Нельзя говорить о таком… ну… вот так!

— Почему? Кто может запретить мне такой разговор и кто осудит его? Повторю сызнова: не стыдно и не плохо открыто обсуждать то, что действительно интересно. А если хочется утаить что-то, то уж нам, магам, должно хватить самоконтроля и ума, чтобы просто промолчать. Но что ж, не хочешь говорить о квартале — поговорим о конденсомантии…

Снова забегая вперёд: Мийол и Алазе договорились до того, что следующие несколько дней последняя подходила к нему, чтобы передать личной выделки крупные пилюли, предназначенные для использования как опорные руны ритуала Тонгхаста.

Хотя на самом деле юсти-Кордрен, конечно, искала не возможности угодить или почтить память неведомого бескланового, а просто общения. Безупречно корректного, но свободного.

Призыватель затруднялся определить, как именно он к ней относится. Притом ответить на это «как?» хватило бы одного слова: смешанно. Обычно Алазе казалась ему немножко ребёнком, жадным до историй о далёких местах и их чудесах, не любящим скучные абстракции, а пуще всех прочих абстракций — математику. Вместе с тем иные её высказывания — вполне искренние, но при этом привычные, не пропущенные через сознание — резко выбивали его из роли не то отца, не то старшего брата. Эти высказывания заставляли вспомнить: молодая принцесса перед ним — дитя древнего клана, воспитанная латифундистами. И сама тоже, к сожалению, латифундист.

В такие моменты её можно было счесть… почти врагом.

Но моменты уходили, оставляя на языке горько-кислый привкус. Ну какой же это враг? Ха. Просто дитя… да, дитя своей страты и касты, не столь жестокое, сколь невинное. Дитя, которому полшага осталось до превращения в женщину — притом больше, чем просто симпатичную. Ещё и вполне искренне желающую ему понравиться (хотя не готовую признаться даже себе, зачем она этого желает и как лучше подойти к решению такой задачи).

Когда небольшой караван из трёх воздушных судов — «Хитолору», «Облачной бегуньи» и «Баалирского прибоя» — покинул Рифовые Гнёзда и взял курс на Лагор, недооформленные и не определённые в точности отношения Мийола с Алазе (если это можно назвать «отношениями») так и остались висеть в неопределённости.

А вот разговор призывателя с Иривоем Акулой расставил акценты вполне чётко.

Крупнейший арматор и торговец поселения подошёл к медитирующему магу в тот же день, что и Златоглазая Искра, и юсти-Кордрен, но ближе к потемнению. Один. И после формальных взаимных приветствий сразу вскинул гарпун в верхнюю позицию:

— Ланнат пересказал мне содержание вашего договора с Кордрен, почтенный Мийол.

— Я не собирался делать из него секрета.

— Тогда я хотел бы уточнить, возможно ли заключение аналогичного договора на поставки алхимии для меня и других деловых людей Рифовых Гнёзд.

— Заключением сделок с Сарекси занимается представительский отдел гильдии, — вполне равнодушно ответил призыватель.

— Однако договор с Кордрен, почтенный…

— Этот договор я заключил от своего имени и обеспечивать его буду лично, с посильной помощью моих родственников, ассистента и подшефных младших гильдейцев. В сущности, для моей гильдии как целого фракция шестой младшей ветви клана — слишком… малозначительный партнёр. На потребности Суфлёра и его подчинённых хватило бы и меня одного.

— Почтенный, кажется, шутит.

— Нисколько. К тому же я не считаю уместными шутки во время деловых переговоров. А вы существенно недооцениваете производственные мощности, имеющиеся в распоряжении Сарекси и доступные мне как базилару. Я мог бы обеспечить алхимией Ферина — просто для одного подмастерья это занимало бы слишком много времени. Именно поэтому я буду делегировать часть своих обязанностей другим: надо же ещё и учиться, и тренироваться, и отдыхать.

Иривой слегка поджал губы:

— Вы всё ещё цените прямоту, почтенный?

— Разумеется. Я изменился за минувшее время, но не настолько.

— Что ж, тогда спрошу прямо: что я могу сделать… чтобы вернуть былой уровень доверительности отношений?

— Ничего.

— Ничего?

— Акула… вот честно: будучи на моём месте, как бы вы отнеслись к себе? И почему вы считаете, будто я отнесусь к вам лучше, чем того заслуживают ваши действия? Да, я молод, но отнюдь не наивен. Оглядываясь назад… это ведь вы решили, что раз я улетаю в Лагор, то тем самым предаю наше общее начинание. Именно вы решили не оказывать поддержки кланам Мутного залива, не писать мне в отчётах об истинном положении дел, склониться перед Кордрен. Что же: я договорился с Ферином — напрямую, без вас. И если Суфлёр также покажет себя ненадёжным партнёром, стану решать эту проблему сам.

— А разве вы не предали наше начинание… почтенный?

— А разве очень сложно было попросить, чтобы я задержался в Рифовых Гнёздах ещё на два-три года? Тогда наши отношения были иными. Тогда я бы вас послушал. Вместо этого вы мне сунули сердце Отравной Барракуды Ярости и, похоже, решили, что больше меня не увидите.

— Я понял вашу позицию… почтенный.

Иривой согнулся в уманис, поклоне почтительных извинений, на минимально пристойные сорок градусов, пробыл в нём минимально пристойную секунду, выпрямился и удалился.

«Вот и поговорили».