Миг расплаты

АТАДЖАН ТАГАН МИГ РАСПЛАТЫ

его бы тебе ни стоило, возврати долг умирающему. А если умирающий должен тебе, надо с ним рассчитаться: либо взять долг, либо от чистого сердца простить его.

Словом, дай ему возможность освободить свою душу от земных забот.

Таков древний туркменский обычай.

Нигде не записан он, однако знают его все. Он передается из поколения в поколение. Люди умирают, а этот обычай остается. Он всегда жив и будет жить вечно.

А вот Непес-ага отступил от этого обычая.

Всю ночь его мучил кошмар. Ему снились громадные черные сапоги. Они наступали на него, и от их жуткого скрипа холодели руки и ноги, все тело наливалось свинцом, мертвело. Непес-ага не мог пошевелить даже пальцем. Сапоги были живыми, они пытались поймать его, и когда это им удалось, когда черное голенище закрыло собою свет перед глазами Непеса-ага, он стал задыхаться. Только один аллах ведает, как ему удалось освободиться.

Он проснулся, но долго не мог поверить в свое пробуждение. Сапоги, шайтан бы их взял, исчезли, страшный скрип их прекратился, дышать стало легче. Непес-ага сел на кровати, вытер ладонью вспотевший лоб и тяжело вздохнул.

— Наверно, Кервен кончается… — прошептал старик. — Может именно сейчас, в эту самую минуту…

Непес-ага встал, подошел к раскрытому окну и вгляделся в предутренний сумрак улицы. Ни в одном окне во всем ауле не было света, и ни одного звука, — кроме далекого ленивого собачьего лая. Он долго вслушивался в этот мирный лай и вдруг понял, что Кервен пока что не умер. Нет! Ведь когда умирает близкий, то надо, по обычаю, тут же выходить на улицу, хоть днем, хоть ночью, и голосить, извещая тем самым односельчан о смерти родственника. А у Кервена много родных, и сыновья есть, и дочери…

«Но все равно, — подумал старик, — больше двух, трех дней он, пожалуй, не протянет…»

И он вспомнил, как печально и ласково смотрел Кервен в последний раз, когда Непес-ага пришел его проведать. Они остались в комнате одни, и Кервен, едва сдерживая слезы, с трудом проговорил:

— Непес… пока никого нет, давай попрощаемся… Мне уж, видно, не подняться… Если я когда-нибудь чем-нибудь обидел тебя, прости…

Непес-ага молча кивнул, как завороженный. Он вдруг ощутил, что все смертны на этом свете, и ему стало страшно. В тишине, наступившей в комнате, он услышал, как заколотилось от страха его сердце, и подумал, что когда-нибудь и оно остановится. Всегда отвлеченный для Непес-ага образ смерти как бы наполнился плотью, стал реальностью.

Кервен зашевелился, пытаясь повернуться, одеяло сползло и обнажило то, что когда-то было его ногами. Непес-ага в ужасе смотрел на две кости, обтянутые кожей, с надетыми на них черными носками, с трудом понимая, что это такое на самом деле, ибо то, что он видел, не могло быть частью человеческого тела.

В полном замешательстве он выдавил из себя:

— Держись, Кервен! Все будет хорошо! — и поспешил домой.

Но и дома Непес-ага не нашел успокоения, душа его была не на месте, безжизненные ноги Кервена в черных носках стояли перед глазами. И в ту же ночь кошмарный сон навалился на него…

До самого обеда ночные видения не шли из головы Непеса-ага. В конце концов, решив отвлечься, он взял садовые ножницы и пошел во двор.

Непес-ага хорошо знал, что еще не пришло время подрезать виноградную лозу, но потребность занять себя чем-то, оторваться от мучительных мыслей была так велика, что он стал бестолково состригать листья с каждого куста и носить их в коней сада.

На улице, за изгородью, он увидел внука Кервена и окликнул его:

— Эй, как там твой дедушка? Не лучше ему?

Мальчик вежливо поздоровался и ответил:

— Наверно, скоро уже будет лучше. А пока все так же. Да вы и сами видели…

— Да, да, — закивал старик. — Я вот подумал… ночь была прохладной, может, ему и лучше стало… — и он тут же застыдился, что говорит неправду.

Мальчишка молча повернулся и пошел. Непес-ага долго глядел, как он уходит, и старику казалось, что понурая фигура внука Кервена выражает упрек: «Что ж ты спрашиваешь меня про деда, а не наведаешься к нему сам?»

Непес-ага снова вспомнил свой сои и задумался.

— Салам алейкум, Непес!

Он вздрогнул, услышав приветствие. Перед иим стоял Хаджи-кор, его ровесник, самый известный человек во всей округе. Нет, Хаджи-кор не был ни героем труда, ни передовым колхозником, он прославился своим пора-вительным любопытством. Хаджи-кор постоянно лез в чужие дела, он был просто одержим страстью знать все про каждого. Что бы ни произошло в селе, Хаджи-кор первым видел и слышал, и люди в отместку за это про-ввали его «кор», что означает «слепой».

— Вот ты меня называешь «слепым»… — добродушно улыбаясь, произнес Хаджи-кор, — а сам-то Непес-ага, зрячий ли? Пока вплотную не подойдешь к тебе, ты и не заметишь!

— Да уж какой ты слепой, — смутившись, ответил Непес-ага, разглядел вот меня в густом винограднике…

Обменявшись рукопожатием, какое-то время они вели необязательный разговор, как от века, предписывает восточный ритуал. Обсудили погоду, виды на урожай, последние аульские новости. И вдруг Хаджи-кор сказал;

— А я только что проведал твоего соседа. Нда-а… — и он безнадежно покачал головой. — Не знаю, сколько еще он протянет. Сдается мне, что недолго…

Непёс-ага и сам так думал. Но ему неприятно было соглашаться с Хаджи-кором, и он промолчал.

— Все мы смертны, Непес, — скорбно проговорил Хаджи-кор, и лицо его приняло на редкость серьезное выражение. — Ты знаешь, — доверительно добавил он, — на всякий случай я простился с Кервеном. Чтобы потом не раскаиваться. Кто знает, когда его не станет? А опоздать в таком деле — большой грех.

И хотя сказал он все это не без вящей торжественности, тем не менее Непесу-ага послышалась издевка в голосе Хаджи-кора. Неужели знает?.. Да нет, откуда ему знать! Небось даже не подозревает, что своими словами задел самое больное место. И, насупившись, Непес-ага спросил:

— У тебя что, какие-то дела с Кервеном были?

— Да нет. Какие дела! Но мы ведь жили и работали рядом, а значит, надо попрощаться. От отцов и дедов обычай идет. Обычай нельзя нарушать! — нравоучительно произнес Хаджи-кор.

«Это уж так, — подумал Непес-ага, — обычай предков нарушать нельзя. Иначе будет плохо, совсем плохо. Уж я-то знаю…»

Непес-ага вздрогнул, когда послышался рев двигателя. На улицу въехал грузовик. Поравнявшись с ними, машина затормозила, и они услышали зычный голос шофера:

— Эй, люди, покупайте виноград! Сладкий, как сахар! Покупайте виноград!

— Что он такое говорит?! — изумился Хаджи-кор, не веря своим ушам.

— Говорит: «Покупайте виноград!» Так что, если желаешь винограду, поспеши! — съехидничал Непес-ага.

— Интересно, с какой стати они везут сюда виноград, когда нам самим его девать некуда? Может, решили, что у них вкуснее? — разволновался Хаджи-кор и, забыв про Непеса-ага, устремился к грузовику, чтобы объяснить незадачливым продавцам, когда и куда следует везти виноград, где и почем его продавать, а заодно и прочитать лекцию о виноградарстве.

Непес-ага смотрел, как бежит Хаджи-кор, как разлетаются полы его домотканого халата, и вяло думал:

«Что ж, каждому свое…»

Непес-ага снова защелкал ножницами, отсекая виноградные листья, но делал он это машинально, а сам думал все о том же. О близкой кончине Кервена. «Уж если и Хаджи-кор с ним простился, не жить Кервену на белом свете. Умрет. Не сегодня-завтра. Конечно, умрет!.. — пугаясь окаянной своей уверенности, думал Непес-ага и тщетно пытался успокоить себя. — Ну и что? Все мы смертны. И я умру. Да, но Кервен-то раньше. Вот что самое страшное… А я все размышляю! — вдруг ожгла его ненависть к самому себе. — Все раздумываю!.. Мыслитель, как же! А время уходит, минута за минутой. В любой момент он может умереть. И будет уже поздно…»

Непес-ага в сердцах бросил ножницы на землю и засеменил к дому. Торопливо переоделся и направился к соседу.

Время было полуденное, безлюдное. Кервен лежал один. Не сводя с него взгляда, Непес-ага тихонько присел у изголовья, страшась нарушить сон больного, и засомневался: не уйти ли? Но тут же резко оборвал себя: «Нет! Будет ли еще случай увидеться без свидетелей? Нельзя откладывать!» Он осторожно взял руку Кервена, и тот, не открывая глаз, еле слышно спросил:

— Непес, ты?

Непес-ага встрепенулся:

— Как ты узнал, что это я?

— Как раз о тебе думал…

Непес-ага испугался.

— А… что ты думал? — настороженно спросил он.

— Да прошлое вспоминал… — Кервен говорил медленно, с трудом произнося слова. — Чего только не повидали мы с тобой в нашей жизни! И горя хватало, и радости…

Непес-ага понял, что лучшего момента может и не быть. Он решился, наконец, приступить к заветному разговору.

— А помнишь, Кервен, голодное время? Казалось, что оно никогда не кончится…

Да разве можно его забыть? И как только выжили! Ох, человек многое способен вынести… — Кервен закрыл глаза и вдруг заговорил шепотом: — Знаешь, со вчерашнего дня, как начинаю говорить, голова кружится, — и немного помолчав, он продолжал: — Теперь-то что, всякой еды полно. А ведь мы с тобой, Непес, знали времена, когда и жмых-то был роскошью, когда за миску ячменя или джугары человек готов был отдать все, что имел…

Непес-ага замер. Вот и наступила решительная минута. Но последние слова Кервена будто парализовали его, и он силился произнести слова ответные, долго вынашиваемые где-то в глубине души, но не мог — только беззвучно открывал и закрывал рот.

«Похоже, Кервен того случая не забыл, — лихорадочно соображал Непес-ага. — Тогда почему столько лет молчал? Нет, если бы помнил, то не молчал бы! Все равно бы сказал, дал бы как-то понять… но тогда что означают эти слова про миску ячменя? Как их понять? Как намек, что он, Непес, в то время променял совесть на ячмень? Неспроста Кервен про ячмень вспомнил…»

Размышления Непеса-ага прервал неожиданный приход маленького, толстого доктора, который быстро, без стука, вошел в комнату, поставил свой чемоданчик на стул и, ни к кому не обращаясь, усталым дежурным голосом произнес:

— Всех посторонних прошу выйти.

Непес-ага вскочил и с отчаянием посмотрел на доктора, который невозмутимо открывал чемоданчик. Момент был упущен, тут уж ничего нельзя было поделать. Оставалось только уйти. Он легонько пожал безжизненную желтую руку несчастного Кервена и смущенно произнес:

— Ну, не скучай тут… — и снова собрался с духом. — Вот что! Я хочу съездить в город. Прямо сейчас! Может, надо чего-нибудь, а? — с надеждой спросил он. — Скажи, чего тебе хочется? Я привезу!

По лицу Кервена прошла судорога, он силился что-то сказать и не мог. Разговор с Непесом-ага, как видно, отнял у него последние силы. Но вот губы Кервена зашевелились, и он еле слышно прошептал:

— Мне уже ничего не нужно… Прощай, Непес…

На рассвете следующего дня Кервен скончался.

Покойника, завернутого в бело-желтый саван, бережно положили в могилу, а сверху аккуратно заложили кирпичом.

«Вот и все», — сказал себе Непес-ага и вздохнул.

Двое крепких односельчан, закончив работу, выбрались на поверхность, и с разрешения самого близкого родственника умершего, его младшего брата Амана, каждый из присутствующих бросал в могилу по нескольку горстей земли, а потом вовсю заработали лопаты.

Через минуту-другую покойный Кервен остался на веки вечные под сырым тяжелым песком. Люди, думая о Кервене и представляя свое будущее, тяжело вздыхали. «Хорошим человеком он был», — шептали они.

Непес-ага, стоявший поодаль от могилы, тоже произнес еле слышно: «Хорошим он был человеком» и только тут пришел в себя и подумал о том, что не бросил и горсти земли в могилу Кервена. Он конечно, знал, что горсть земли, брошенная в могилу, является своеобразным знаком почитания покойного, он вовсе не забыл, что именно так надо делать, однако у него не поднялась рука…

Кажется, это было вчера, хотя прошло уже много лет. Непес-ага был в то время первым после председателя человеком в колхозе. Ему доверили ключ от святая святых — колхозного склада, хотя хранить было, по сути дела, почти нечего. Все, что туда поступало, сразу же отправлялось на фронт. В то трудное для страны время люди несли на склад и зерно, и вещи — какие у кого были. Они знали: чем больше дадут фронту, тем быстрее придет победа. То необходимое немногое, что не посылали на фронт, хранилось под замком у Непеса-ага. Даже за куском материи для савана, чтобы похоронить очередного умершего от голода, приходили к нему.

Однажды в склад к Непесу-ага пришел Кервен. Две недели назад сосед вернулся с фронта после тяжелого ранения. Хоть и понимал Непес-ага, что Кервен явился не просто так, а с какой-нибудь просьбой, все же обрадовался его приходу. Ему хотелось увидеть еще разок черные блестящие сапоги Кервена. Сапоги были новенькие, с высокими голенищами и очень ладно сидели на Кервене. Черная зависть тайно терзала Непеса-ага с той самой минуты, как он, придя в дом Кервена на праздник по случаю его возвращения, увидел сапоги.

Однако теперь, когда Кервен вошел в склад и Непес-ага жадными глазами уставился на ноги Кервена, он увидел вместо блестящих черных сапог старые желтые ботинки.

— Эй… А где же сапоги?! — растерянно произнес Непес-ага, даже не поздоровавшись.

Кервен понимающе улыбнулся.

— Я их смазал и прибрал подальше. Беречь буду. Но… если кто попросит поносить…

Договорились они быстро. Кервен получил взаймы до следующего урожая мешок ячменя, а Непес-ага завладел заветными сапогами.

Когда созрел урожай и Кервен принес зерно, Непес чуть не заплакал от досады:

— Слушай, Кервен, имей совесть! Я их и поносить-то не успел. Раза два всего надевал…

— Ну ладно, поноси еще немного, — великодушно сказал Кервен. — Мне они только к празднику Победы понадобятся…

На радостях Непес съездил в город, отдал там три красных бумажки сапожнику — за скрипучую стельку, и сапоги стали скрипеть на весь аул, привлекая всеобщее внимание. Теперь Непес носил их, не снимая. Дни складывались в месяцы, Кервен молчал, а Непес не мог расстаться с чужими сапогами.

Но вот пришел и День Победы. В колхозе устроили праздник. На южной окраине аула, у подножия холма Актепе, поставили пять казанов и наварили каши. Закололи и зажарили теленка. Люди веселились и плакали. Такой это был праздник — счастье и горе переплелись в нем неразрывно. Непес-ага в своих черных сапогах летал, как на крыльях. От одного казана к другому, от одного стола к другому, всюду успевал, за всем следил, распоряжался, раздавал мальчишкам разные поручения. И все время прислушивался к скрипу сапог… И только на одно мгновение исчезло ощущение радости, когда взгляд его упал на драные желтые ботинки, в которых был Кервен. Однако совесть недолго мучила Непеса, он тут же и забыл о Кервене и, сказать по правде, старался пореже вспоминать о нем, точнее о том, что носит его сапоги. И только теперь, сорок лет спустя, вдруг заговорила совесть, и перед глазами Непеса все время стояли драные желтые ботинки, стояли так явственно, что он, словно в картину художника, мог вглядываться в детали, — глубокие черные бороздки, мелкой сетью покрывшие всю поверхность ботинок, небольшая дыра, откуда торчал мизинец Кервена…

«Интересно, что думал Кервен, прошедший войну, когда видел свои армейские сапоги на ногах человека, который не бывал на фронте?» — время от времени спрашивал себя Непес-ага.

На кладбище, у свежего холмика, перед тем как все-м разойтись, аксакал с седой бородкой возглавлявший похоронную процессию, торжественно проговорил:

— Люди, наступила минута последней расплаты с усопшим. Если кто-то был должен Кервену или наоборот, пусть скажет. Пусть не останется на сердце ни у кого тайного недовольства. И пусть никто не проявит малодушия в эту минуту. Говорите, люди!

После небольшой паузы он повторил свое обращение еще более громко, чтобы его расслышали все собравшиеся.

Всегда на похоронах, у могилы звучат такие слова. Считалось, что это слова покойного, как бы его последняя прощальная просьба, которую сам он уже не может произнести. И поэтому каждый сейчас честно пытался вспомнить свою вину перед Кервеном или обиду на него.

Наконец какой-то дряхлый старик прошамкал:

— После войны, кхе-кхе, Кервен взял у меня топор, а вернул его со сломанным топорищем. Я тогда был недоволен, кхе-кхе. А теперь прощаю покойному.

Никто не удивился, никто не подумал о мелочности старика. Ведь если сейчас, спустя сорок лет, он вспомнил о сломанном топорище, то, значит, обида его была очень глубокой, и следовало от этой обиды избавиться, то есть сказать о ней и забыть навсегда.

Седобородый повернулся к старику:

— Повтори трижды свое прощение.

— Прощаю! Прощаю! Прощаю! Кхе-кхе… — И старик закашлялся.

Седобородый вновь обратился к людям:

— Слыхали?

— Слыхали.

— Хорошо. Кто еще?

Хаджи-кор поднял руку:

— Я должен покойному. Как-то на базаре, когда мне не хватило денег, я встретил Кервена и взял у него взаймы, а потом забыл, и вот только сейчас вспомнил.

— Велика ли сумма?

— Тридцать рублей.

— Старыми, новыми?

— Старыми.

— Сегодня вечером принесешь три рубля в дом покойного.

— Обязательно принесу, обязательно.

Брат Кервена Аман вышел вперед:

— От имени старшего брата я прощаю Хаджи-кору эти три рубля.

— Повтори три раза.

— Прощаю! Прощаю! Прощаю!

— Все слышали?

— Все.

— Хорошо. Кто еще?

Непес-ага понимал, что настал его черед, но не мог выдавить из себя ни слова. Провинность его была так велика, что никто из стоящих здесь не снял бы ее, а человека, который хоть как-то мог помочь ему, только что засыпали землей. Так какой толк, казалось Непесу-ага, рассказывать людям о своей беде? Не облегчит этот рассказ его душу, не найти уже ей успокоения вовеки.

Между тем обряд погребения завершился, и толпа, словно остатки потерпевшего поражение войска, понуро побрела к воротам кладбища, где стояли машины и автобус.

Непес-ага шел рядом с родственниками Кервена. Он не поднимал глаз, а потому видел только ноги — и везде сапоги: справа, слева, впереди, — глаза сами выискивали сапоги, и, казалось, что другой обуви просто не существует на свете. У него даже голова закружилась, и когда они дошли до ворот и Аман взял его за руку, чтобы подвести к машине, Непес-ага, покачнувшись, едва не упал. Аман встревожился и крепко сжал его руку, чтобы поддержать старика, а Непесу-ага почудился упрек в его глазах, хотя было совершенно ясно, что Аман ничего не может знать.

«На воре шапка горит», — подумал Непес-ага, садясь в машину, и горестно покачал головой. Он почувствовал, что вина его как бы удвоилась, и понял, почему он промолчал на кладбище. «Так это, наверное, мне а наказание, — вдруг догадался Непес-ага, — это аллах устроил, чтобы у меня в нужную минуту язык отнялся и до конца дней моих я мучился бы раскаянием. Вот и расплата…»

Особых забот у Непеса-ага не было. Так, обычные домашние и садовые дела, их все равно не переделаешь, поэтому ничто не мешало бы ему провести в доме Кервена все три дня поминок. Тем более, что ему пришлось взять на себя роль хозяина, ведь Аман уже много лет не жил в селе и был здесь гостем. Непес-ага встречал людей, усаживал за стол, угошал.

Но еще не наступил вечер, еще не успели разойтись соседи и родственники, как Непес-ага поднялся, чтобы уйти. Аман удивился, но ничего не сказал. «Старый человек, — подумал он, — мало ли что, может, устал, может, дела какие…»

Но дел у Непеса-ага не было, и, придя домой, он сразу же лёг. Он устал от мыслей, противоречивых чувств, переживаний и старался ни о чем не думать. Просто лежал и ждал, как возмездия, ночного кошмара с сапогами. Он знал, что виноват, он вынес себе приговор и теперь ждал справедливого наказания. Но сои не приходил. Непесу-ага казалось, что и ночь издевается над ним, беспредельно растягиваясь во времени и не принося с собою ни кары, ни облегчения.

Уже на рассвете он забылся на несколько минут, а когда очнулся, сразу вспомнил, что Кервен умер: «Уже сутки как нет Кервена», — сказал себе Непес-ага, и страшная тяжесть снова навалилась на него.

Торопясь, он оделся и вышел на улицу, словно убегая от этой тяжести, но она крепко сидела в нем, и когда Непес-ага подошел к дому соседа, он понял, что стоит только войти, как эта тяжесть задушит его.

И повернув от самого порога, он направился к автобусной остановке. Все последнее время Непеса-ага тянуло в город, и сейчас он, не раздумывая, решил туда ехать. Вообще-то город он не уважал. Многоэтажные дома, скопление машин, уличный шум пугали и отталкивали его. Но свой районный центр — маленький, тихий поселок городского типа — Непес-ага любил. А самым желанным для него местом в городе была чайхана, построенная возле базара, у арыка. В этой чайхане подавали настоящий зеленый чай, ароматный и вкусный. Стоял там просторный топчан, где можно было удобно устроиться, поставить перед собой большой чайник и сразу включиться в разговор, который велся, не прерываясь, с утра до вечера. Удивительный мир чайханы притягивал к себе самых разных посетителей, и разговоры велись самые разные. Здесь можно было узнать что угодно: о событиях в Индии и арабских странах, о редком блюде, поданном на обед президенту США, и последнем путешествии английской королевы… Конечно, не всему следовало верить, но ведь не в этом суть. Главное, что за пиалой зеленого чая гости становятся по-особенному разговорчивы.

Народу на остановке было мало. Непес-ага поджидал автобус чуть поодаль, на случай, если встретится кто из знакомых. Знакомый, конечно же, встретился и спросил:

— Что. Нспсс-ага, в город едешь?

И Непес-ага надолго задумался: «Здесь все едут в город, и спрашивать нечего. Почему же он именно ко мне обратится? Может, намекает, что не прошло еще трех дней, как умер Кервен, а я уже в город еду? Осуждает?»

Всю дорогу мучился Непес-ага, по так и не додумался до простой истины, что этот необязательный, заданный из вежливости, вопрос не имел никакого подтекста.

В чайхану можно было попасть, только минуя базар. Непес-ага шел по дорожке между торговыми рядами и удивлялся: «Кажется, я тысячу лет здесь не был, а базар ничуть не изменился. Конечно, и продавцы, и покупатели другие, а базар все тот же. Так и наш мир: каждый день умирают люди, рождаются новые, все кругом меняется, а мир остается прежним».

Непес-ага вошел в чайхану. Там уютно дымился самовар, за которым — благодарение аллаху! — стоял сам Рамазан-чайханщик. Могла бы стоять его жена, а она не выливает старую заварку — обычная женская скаредность. «Даже на чае экономят, чего хорошего от них можно ждать», — зло подумал Непес-ага, и от этой мысли его воодушевление по поводу личного присутствия Рамазана даже несколько поубавилось. А тут еще в чайхане появился юноша в блестящих черных сапогах и уверенно прошел прямо к самовару. И пока он шел, сапоги скрипели так сильно, что заглушили собою все остальные звуки, даже гул базара… Непес-ага нахмурился, настроение у него совсем испортилось. «До чего же противный скрип! Наверное, новые», — и он стал рассматривать сапоги, пытаясь отвлечь себя от мыслей, но образ Кервена уже явственно вставал перед ним…

До полудня, до той поры, когда чай пьется с особым удовольствием, было еще далеко, тем не менее в чайхане уже сидели посетители. Их было двое. Один, по кличке «Чокнутый», мирно дремал, и так и будет дремать до самого вечера, пока Рамазан его не выставит. Второй, смуглый крепкий старик лет семидесяти, спокойно потягивал чай, внимательно наблюдая за всем вокруг. Его прозвали «Командиром» за властность, проступавшую во всем его облике, ясно видимую в движениях, взгляде, голосе. Он, так же как и «Чокнутый», постоянно сидел в чайхане, но в отличие от робкого, тихого приятеля имел большое пристрастие к скандалам. Он то и дело затевал их, и, невзирая на преклонный возраст, не принесший ему мудрости, получал от этого, видимо, истинную радость. Иногда он мог намеренно сесть на чужую шапку, только чтобы вызвать чье-то недовольство, заварить ссору, сумятицу. Он называл себя пенсионером, хотя никогда в жизни не работал.

Поглядев на эту парочку, Непес-ага не ощутил в себе обычного к ним презрения и удивился, когда понял, что вместо презрения испытывает зависть. «С радостью я стал бы кем-нибудь из них, — подумал Непес-ага, — ни забот, ни тревог, ни мучений…»

Тут в чайхану вошел еще один постоянный посетитель по прозвищу «Паровоз», известный в этих краях пьяница. Прозвище свое он получил за «номер», который любил показывать, пытаясь всех рассмешить, чего ему никогда не удавалось. Приставив к иосу и подбородку указательные пальцы, он начинал раскачиваться и пыхтеть, изображая паровоз. Ему казалось это очень смешным, хотя на самом деле трудно было вообразить себе более жалкое зрелище. От постоянного пьянства он стал почти совсем слабоумным, превратившись в омерзительное существо с мутным блуждающим взглядом.

Он и сейчас был навеселе. Пошатываясь, прошел к Рамазану и, виновато опустив голову, протянул руку ладонью вверх.

«Аллах всемогущий, — ужаснулся Непес-ага, — попрошайничает! Совсем стыд потерял! Шел бы работать, бугай здоровый! Помрет он, что ли, если с утра пораньше не выпьет этой отравы? И как только она ему в глотку лезет? Уж пил бы, по крайней мере, на заработанные деньги, а не побирался!»

Между тем «Паровоз» все стоял с протянутой рукой, а чайханщик не обращал на него ни малейшего внимания.

— Паровоз, а Паровоз, иди сюда, — позвал его Командир.

Паровоз встрепенулся и радостно кинулся на голос.

— Тебе чего надо? — хитро сощурясь, спросил Командир, и Непес-ага понял: он что-то замышляет.

— Сто грамм, всего сто грамм, — заскулил Паровоз, — а можно и пива, пиво тоже подойдет.

Командир молчал, и Паровоз засуетился:

— Подожди, я тебя сейчас развеселю, вот смотри…

— Не надо, — величественным жестом остановил его Командир. — Слушай. Ставлю тебе хоть двести грамм, если ты… — он помедлил, Паровоз не выдержал паузы, судорожно вцепился в руку Командира и просипел:

— Говори скорее, говори, все сделаю!

Командир вырвал руку и продолжил:

— Если ты исхитришься поцеловать вон ту красотку, — и он указал на молодую, симпатичную торговку, которая расположилась со своим виноградом у самой чайханы.

— Тьфу, пара пустяков, — воскликнул Паровоз, воодушевленный легкостью задания, и снова протянул руку.

— Ну нет, — возразил Командир, — сначала дело.

Но Паровоз заартачился:

— Не пойдет. Для такого дела сначала надо принять!

— Я не обману, клянусь аллахом…

«Хоть бы аллаха не трогал! Совсем человеческий облик потерял», — с отвращением подумал Непес-ага.

— Ну хорошо, — после долгих препирательств согласился Командир. — Вот тебе деньги, и давай исполняй. А примешь потом.

Паровоз схватил деньги и затрясся от волнения. Он долго шарил по одежде, выискивая, куда бы получше их спрятать, а Командир, сгорая от нетерпения, подталкивал его к выходу, пока, наконец, не вытолкнул наружу, а сам остался в чайхане, за дверью, наблюдая и недобро ухмыляясь.

— Да что же это делается, люди… — пробормотал Непес-ага, который только сейчас осознал, что все это не просто болтовня. Он вскочил, намереваясь помешать пьянице, но не успел. Паровоз был уже у лотка с виноградом.

Торговля шла бойко. Молодая женщина весело сновала между ящиками и не видела, как подошел Паровоз, и, конечно, не поняла, что тот собирается делать, когда пьянчуга кинулся к ней и мазнул своими слюнявыми губами по ее свежей смугло-розовой щеке. Не встретив отпора, ошалев, Паровоз, уже плохо соображая, что делает, вцепился в продавщицу. Только тут она опомнилась, н, мгновенно схватив с весов гирю, замахнулась ею. Но, увидев, что перед нею не кто иной, как Паровоз, она тут же опустила гирю и на лице ее возникла смесь жалости и отвращения. Скомкав край белого фартука и принявшись тереть им щеку, женщина заплакала в голос, как плачут маленькие обиженные дети. Паровоз ухмыльнулся, поглядел на Командира и загоготал. А Командир стремительно пронесся мимо Непеса-ага, выскочил в дверь и буквально накинулся на Паровоза: оба они повалились наземь и закопошились, как два огромных жука.

Непес-ага зажмурился и потряс головой, а когда открыл глаза, увидел, что новые черные сапоги, те самые, которые он рассматривал несколько минут назад, теперь мелькают возле Командира с Паровозом. Сапоги как бы танцевали в бешеном темпе. Непес-ага даже не мог уследить за ними. Вглядываясь в этот черный вихрь, он понял, что сапоги пляшут не беспорядочно; пинками они сталкивают двух негодяев в арык. Командир первым свалился в воду, на миг пропал, вынырнул, постоял, приходя в себя — вода была ему по горло, — и стал выбираться на другой берег. Паровоз какое-то время ползал у воды и вопил от страха, но сапоги спихнули и его, постояли, как бы убеждаясь в том, что Паровоз вынырнул, и быстро удалились от чайханы.

Непес-ага зачарованно смотрел на сапоги, пока они не скрылись из виду, потом устроился поудобнее, взял в руки пиалу, и… снова мучительная тоска навалилась на него, и он пожалел о том, что приехал сюда, пришел в чайхану. Он надеялся забыть хоть на какое-то время свою беду, а не получилось. Непес-ага поставил пиалу, не отпив ни глотка, тяжело поднялся и медленно побрел прочь от чайханы.

Он шел, опустив голову, стараясь смотреть прямо перед собой, чтобы не видеть ничего, кроме дороги. И все равно видел: вот пошли сапоги, а вон еще одни; и обогнали сапоги, и впереди сапоги. Но что было страшнее всего, — все сапоги будто просвечивали, и через голенища мерещились худые желтые ноги в черных носках… Непес-ага подумал, что так недолго и с ума сойти.

Усилием воли он сосредоточил свой взгляд на башмаках, неторопливо вышагивавших прямо перед ним. Башмаки были светло-коричневые, потертые, на толстой подошве и уж никак не были похожи на сапоги. Непес-ага с удовольствием разглядывал их и чувствовал, что пойдет за ними хоть на край света, лишь бы подальше от этого ужаса…

Спустя какое-то время башмаки свернули с улицы в переулок, и Непес-ага сделал то же самое. Башмаки поднялись по каким-то ступенькам, и Непес-ага тоже, башмаки вошли в какое-то помещение, где пол был выложен плитками блестящего кафеля, и Непес-ага последовал за ними. И вдруг башмаки пропали. То есть не то чтобы пропали, а просто вокруг стало много-много самых разных башмаков, и те, прежние, затерялись среди них. Непес-ага остановился в замешательстве, и тут в нос ему ударил острый запах кожи и резины, он поднял голову и обнаружил себя в обувном магазине. Во всю стену, от пола до потолка, стояла самая разная обувь: пинетки, детские сандалики, женские туфли, мужские ботинки, огромные болотные сапоги… А вот и они, хорошо знакомые — черные, блестящие, с высокими голенищами… Непес-ага повернулся и кинулся к выходу, чуть не сбив кого-то с ног. На улице он перевел дух и, стараясь не глядеть по сторонам, решительно направился к автобусной остановке.

Но и дома было не лучше. Непес-ага метался по комнате, словно ему не хватало воздуха. Что-то случилось с миром — он стал тесным и душным. «Ну стоит ли так терзаться из-за пары сапог? — в который уже раз спрашивал себя Непес-ага, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. — Они и стоят-то не больше двадцати рублей. Это так. Но дело не в деньгах, совсем в другом. А в чем? В чем?» — на этот вопрос он не мог ответить.

По двум комнатам и коридору Непес-ага ходил взад-вперед, как в клетке. Надо было чем-то заняться. Но дела не находилось. На полу лежал чистый ковер без единой соринки, на диване аккуратно стояли симметричные горки ярко расписанных подушек, в зеркальном шкафу каждая вещь была на своем месте, и взгляд скользил по полкам, ни на чем не останавливаясь. Даже печь была уже вычищена после зимы. Непес-ага с ненавистью, как на предательницу, посмотрел на печь и увидел на ней коробок спичек. Он взял этот коробок, раскрыл его и разбросал спички по всей комнате.

— Вот и дело нашлось, — удовлетворенно сказал себе Непес-ага и стал собирать с пола спички, складывая их в пустой коробок. Но наклонившись несколько раз, он почувствовал, что дыхание у него сбилось, в голове стучит, в глазах темнеет, а в спине появилась тупая боль. Тогда он встал на колени и так, ползая, собрал все спички. Поднялся, положил коробок на телевизор и огляделся. Делать было опять нечего. «И ведь никто не придет, — с досадой подумал Непес-ага. — Повымерли они все, что ли? — Он прислушался, в селе стояла тишина. — Ну пусть бы Хаджи-кор пришел. Так ведь нет! Когда не надо — он тут, а теперь куда-то запропастился. А может, включить телевизор? А что люди скажут? Что я праздную смерть Кервена? Или что не горюю? Хотя кто увидит?»

Он постоял еще немного в сомнении, но воспоминания и мысли о давнем поступке так замучили его и так хотелось отвлечься, скинуть с себя этот кошмар, что Непес-ага, наконец, решился… Он запер входную дверь, затворил окна, задернул шторы, и, почти совсем убрав звук, включил телевизор.

На экране появился новый столичный ипподром «Неужели скачки?» — замер Непес-ага. Скачки были его любимым зрелищем. Он и телевизор-то купил, когда ему стало тяжело ездить на бега. И был очень доволен хотя в глубине души немного обижался на изобретателей телевизора — как же так, ты все видишь и слышишь, а тебя никто не видит и не слышит, есть в этом несправедливость какая-то.

Ипподром шумел, двигался, волновался, но бега еще не начинались. Непес-ага уселся поудобнее, он почти совсем отрешился от той тяжелой внутренней работы, что шла у него в душе последние дни.

Голос за кадром объявил о начале скачек. Стали показывать лошадей. Первая была очень Красивой. Она в нетерпении переступала ногами, а всадник ласково похлопывал ее ладонью, успокаивая. Непес-ага представил, как она сейчас вихрем помчится вперед, и настроение у него поднялось. «Эта лошадь стоит всех остальных», — восхищенно подумал он. Телевизионная камера показала крупным планом голову лошади, гриву, затем наездника и поползла вниз: седло, руки с поводьями, стремена и… высокие черные сапоги. Непес-ага рванул провод от телевизора, и сапоги на экране растаяли, словно комочек снега в теплой воде.

Что делать дальше, он не знал. Мир опять сузился до размеров клетки, и Непес-ага распахнул входную дверь, вышел на крыльцо и глубоко вдохнул горьковатый воздух, настоянный на терпких, вечерних ароматах сада. Но Непес-ага, всегда особенно любивший эту предзакатную пору, сейчас ничего не чуял.

Черные сапоги преследовали старика, и, стараясь освободиться от этого навязчивого видения, он заставил себя смотреть в сад, разглядывать деревья и виноградники, и тут взгляд его упал на остро отточенный серп, забытый под тутовником. Он вспомнил, как неделю назад приходил мастер из горного аула и наточил ему ножи и серп. Непес-ага сидел тогда рядом, смотрел, как разлетаются в разные стороны редкие снопы быстро гаснущих искр, и вел неторопливый разговор о жизни. После работы Непес-ага выставил на стол угощение, а мастер достал бутылку водки, и они долго сидели за столом, тихо беседуя, а за окном в темной ночи один за одним гасли огни аула.

Мастер не допил тогда водку и наутро, отправляясь домой, не взял с собой початую бутылку, хотя Непес-ага уговаривал его забрать водку — на что она ему, старому, давно не пьющему человеку!

Вспомнив про спрятанную в тумбочке бутылку, Непес-ага обрадовался. Вот что ему поможет. Вот что принесет забвение. Какое счастье, что мастер оставил тогда водку. Ведь не пойдешь в магазин за бутылкой и у соседей не попросишь — что люди подумают? Что старик с ума сошел? Он давно уже слыл на селе одним из старейших, самых почитаемых аксакалов, которые не пьют и не курят и других невольно удерживают от этого своим примером. На любом празднике люди стеснялись лить, если рядом сидел Непес-ага, а самые заядлые курильщики, едва завидев его, тушили свои папироски…

И когда Непес-ага достал из тумбочки бутылку и налил в пиалушку водки, ему вдруг стало стыдно. Он попытался и не мог припомнить, когда пил водку в последний раз. Он даже забыл, как она пахнет, и резкий неприятный запах вызвал в нем отвращение. Но страстно желая душевного покоя, Непес-ага схватил пиалушку и поспешно глотнул из нее.

Это была ужасная гадость, и Непес-ага, сморщившись, скорежив лицо, взял кисть винограда и съел самую крупную ягоду, но вкуса ее не почувствовал. Он торопливо стал есть ягоды одну за другой, пока вкус винограда не вернулся к нему. «Раньше водка была намного слабее, — подумал Непес-ага. — Интересно, как люди пьют ее? Как она может нравиться, такая мерзость?..»

Ему стало душно, он раздвинул шторы. Светлый невесомый сумрак струился за окном, и почти прозрачная голубоватая луна дрожала на потемневшем небе.

— Холодно, небось, там, на высоте. Да и в земле не теплее… — сказал Непес-ага и с ужасом понял, что пьян.

Стараясь прийти в себя, он стал есть виноград и залюбовался кистью с крупными ягодами. «Такого винограда нигде больше нет! — гордо подумал старик. — А неужели правда, что водку делают из винограда? — мысли его неторопливо текли куда попало. — Разве можно из такой сладкой ягоды делать такую горечь? Хотя… Люди способны на все. Да это и легко, наверное, из сладкого сделать горькое. Ты вот из горького сделай сладкое. Вот это достижение! Попробуй-ка сделай! — и он погрозил кому-то пальцем. — А вообще-то вранье это все. Нет винограда в водке. Не может быть. Из змеиного яда ее делают, вот из чего», — и чтобы удостовериться в своей догадке, он еще немного хлебнул из пиалушки.

Мысль о змеином яде привела его к воспоминаниям о детстве — он вспомнил, как мальчиком боялся змей. Потом вспомнил свое село в те годы, и вдруг в ушах у него зазвучала давно забытая песня тех лет:

«Те, кто жил до нас, — подумал Непес-ага, — не были довольны своей жизнью. И я недоволен. А может, и вообще нет довольных?»

Настроение у него опять испортилось. Он уже раскаивался в своей затее с водкой. Беспокойство наваливалось на него: «А что если кто-нибудь придет? После ужина вполне вероятно…»

Он быстро убрал бутылку и пиалушку в тумбочку. «Ну, теперь врасплох не застанут. А вдруг заметно, что я пьяный? Наверное, заметно. Надо дверь закрыть».

Он вышел на крыльцо и обомлел. По борозде, разделяющей его участок с соседним, шел Хаджи-кор. «Всегда он появляется не вовремя. А иначе он бы не был Хаджи-кором». Непес-ага приготовился к встрече. Он расставил ноги пошире и взялся за ручку двери, чтобы крепко стоять, не шатаясь.

Но встречи не произошло. Хаджи-кор миновал его участок и пошел дальше, к южной окраине села, не повернув даже головы в его сторону. Непес-ага удивился. Либо Хаджи-кор его не заметил, либо был чем-то сильно озабочен. Непес-ага ещё продолжал недоумевать, когда в конце улицы показался неясный силуэт. Вглядевшись, Непес-ага узнал пастуха. Спустя минуту он увидел корову, понуро бредущую за пастухом. Вспомнив, как озирался Хаджи-кор, Непес-ага все понял. Корова у того была непослушной и своевольной, убегала, топтала чужие огороды и приносила Хаджи-кору много неприятностей.

Поравнявшись с крыльцом, пастух произнес: «Ба-ба!» и взмахнул палкой. Он был глухонемым, и по-другому здороваться не умел.

— Здравствуй, здравствуй, сынок, — ласково сказал Непес-ага и, обратившись к корове, крикнул:

— Чтоб твой хозяин пропал! Беспокоишь хорошего человека! — Но тут же, опустив голову, пробормотал про себя: — Чего это я? Хаджи-кор не виноват, что у коровы такой характер.

Пастух тем временем приостановился, а корова вдруг сорвалась и побежала. Пастух развел руками.

— Ба-ба! — и побежал за ней.

— Понял, понял, сынок. Такая у тебя жизнь — бегать за коровами. Что тут поделаешь? Но сейчас она как надо сделала, спасла мою честь. Ты ведь мог подойди ко мне… И почувствовал бы, что я…

Непес-ага долго смотрел по сторонам, как бы поджидая еще кого-то, но аул словно вымер, и Непес-ага вдруг понял, что ему нужно сделать. Из его сердца рвались слова, не сказанные им на кладбище в священную минуту прощания с умершим. И он решил пойти на кладбище и произнести эти слова. Он понял, что сделать это надо немедленно, не откладывая ни на минуту, чтобы скорее освободилась душа от мучительной тяжести.

Он вышел на улицу. Где-то плакал ребенок, на краю села лаяла собака. Мирные вечерние звуки успокоили его, охладили возбуждение, наполнили сердце покоем. Даже сердитый крик женщины, донесшийся с соседней улицы, не нарушил состояния умиротворения, а лишь дополнил картину безмятежного сельского вечера.

Непес-ага медленно прошел Годжук, ступил за околицу, тишина окружила его, и только хриплое дыхание Непеса-ага да шорох шагов звучали в природе.

Далеко впереди серые сумерки сгустились в два черных пятна, и по очертаниям Непес-ага догадался, что это были пастух и корова Хаджи-кора. «Бедняга! — подумал он о пастухе. — Когда он теперь домой попадет? И отдохнуть-то до утра не успеет. А люди еще завидуют ему, вернее, его деньгам — по пять рублей за корову. Да мне хоть по двадцать дай, я не пойду в пастухи. Одна эта корова чего стоит!»

Погрузившись в свои мысли, Непес-ага и не заметил, как добрел до кладбища. Там было пустынно и тихо. Ни одна ветка не шевелилась в тальнике, окружавшем кладбище, и оттого кусты казались безжизненной декорацией. Впечатление театральности усиливало сухое туговое дерево, не сохранившее даже веток, оно словно в вечном почетном карауле стояло у входа.

Представшая картина, исполненная простоты и величия, вызвала в старике чувство торжественной печали. Он смотрел на большие серые камни, на спокойный беспорядок могил, и душа его поднималась высоко, и казалось — нет этой высоте предела.

Но тут раздался страшный треск, хруст, громкое мычание, гортанные, бессловесные выкрики. Непес-ага едва успел спрятаться за ствол мощного, в четыре обхвата, тутовника, как мимо пронесясь корова и за ней пастух со своей кривой палкой.

Прислонившись к дереву, Непес-ага отер рукавом лоб и чуть не вскрикнул: рукав, да и всю одежду облепили муравьи. Не заметив, он встал в муравейник, расположившийся у подножия мертвого дерева. Он стал стряхивать с себя муравьев, и вспомнилась ему древняя легенда о том, как однажды к богу пришли муравьи и пожаловались: мы такие маленькие, а люди такие огромные, они топчут нас, даже не замечая этого. Бог подумал и ответил: «А вы спите днем, а гуляйте ночью, когда люди спят».

— Но некоторые вот не спят, некоторые бродят по ночам. — сказал Непес-ага, обращаясь к муравьям. — Вы уж извините.

Он стряхнул с себя последнего муравья и направился к могиле Кервена. На туркменском кладбище могильные холмики расположены в беспорядке, но это на посторонний взгляд, туркмен же без труда находит нужную могилу.

Подойдя к свежему земляному возвышению, Непес-ага поздоровался и присел рядом.

Воздух заметно потемнел, стал почти фиолетовым, и в самой его глубине, где-то высоко над землей, ломкими стрелами поблескивали первые звезды.

За кустами тальника послышались легкие шаги, и показался пастух, он устало брел, опираясь на палку и ведя за собой корову.

Непес-ага только сейчас заметил, что пастух в сапогах, и сразу вспомнил, зачем сюда пришел. «А может, напрасно я это затеял? — засомневался Непес-ага. — Не поздно ли?»

— …Поздно, — вдруг услышал он тихий голос. — Ты поступил малодушно, Непес, — в минуту последнего прощания не смог сказать правду. А ты ведь знаешь, что открыть душу в эту минуту — священный долг каждого. Потому что мертвые все слышат, ты сам потом убедишься. Я сорок лет ждал, что ты вспомнишь про сапоги, я ждал этого, уже умерев. Но так и не дождался. А вот теперь ты пришел. Но теперь мои уши не слышат тебя. Поздно, Непес, слишком поздно…

Из густых зарослей кустарника с шумом взлетела ворона, и громкое хлопанье ее крыльев перебило мысли Непеса-ага. Он поднялся с земли и потерянно прошептал:

— Значит, поздно…

Вокруг безмолвно стояли могильные холмики. «А ведь это неведомые миры лежат, — подумал Непес-ага. — Каждый человек унес с собой целый мир. А здесь все равны — кто воду таскал, а кто кувшины разбивал. Здесь это все равно. А там, в жизни, совсем не все равно — кувшины бить или воду таскать. А может быть, и здесь не все равно? Вот умру я, и похоронят меня рядом с Кервеном, тут как раз место для одной могилы есть, и как я буду лежать с ним бок о бок, я, вечный его должник?»

— Ну должен же быть какой-то выход! — громко, в отчаянии сказал Непес-ага и вспомнил о младшем брате Кервена.

…Слава аллаху, он пока жив и здоров. И я ему все скажу. Да и жена Кервена еще в полном здравии, с ней тоже можно поговорить, — он приободрился, но тут же снова задумался. Медленно склонился к могиле, взял кусок сухой глины и растер ее пальцами. Глядя, как глина быстро превращается в пыль, он скорбно повторил:

— Значит, поздно…

Прогулка в холодной осенней ночи не прошла Непесу-ага даром: он простудился и утром не смог встать с постели. Он лежал и проклинал свою болезнь, лишившую его сил и возможности пойти к Аману.

Аман работал бригадиром на новых землях колхоза, за сто километров от села. Он увез туда свою семью и редко приезжал в Годжук. Шел уже третий день поминок, вечером Аман должен был уехать.

Погоревав какое-то время, Непес-ага успокоился, решив, что известие о его болезни дойдет до Амана и он перед отъездом, наверняка, навестит старого человека. И Непес-ага стал ждать. «Я ему скажу так, — начал он мысленно репетировать свою речь. — Аман, здравствуй, дорогой! Хорошо, что ты пришел. Присядь на минуточку…» И он присядет. Потом я ему скажу: «Мы с твоим братом Кервеном ровесники и всегда были друзьями. Но что поделаешь, кто пришел на этот свет, должен когда-то и уйти. Вот Кервен и ушел. Теперь моя очередь. И, наверное, уже скоро, а потому ты послушай меня внимательно…» И Аман будет слушать. Он родной брат Кервену, и все, что касается Кервена, в той же мере касается и его. И если он простит, значит, простил бы и Кервен…"

Но к вечеру вместо Амана пришла Чепер, жена Кервена, с круглой доской в руках.

— А где Аман? — приподнявшись, спросил Непес-ага.

— Аман уехал, — ответила Чепер.

Непес-ага откинулся на подушки и закрыл глаза. Горькая обида захлестнула его, но он попытался оправдать Амана. "Ведь Аман не знал, что его ждут. Не такой уж большой грех — не проведать занемогшего соседа. Он и так, наверное, с ног сбился с этими поминками. А может, Кервен сказал ему что-нибудь о сапогах? Может он знает? Потому и не пришел?"

Старик открыл глаза. Чепер перекладывала с доски на тарелку свежеиспеченную лепешку, и по комнате плыл запах горячего хлеба.

В доме Кервена, где жили два его сына с женами и кучей детишек, женщины каждый день пекли лепешки и непременно приносили хотя бы парочку одинокому соседу.

— Я тебя разбудила, Непес? — повернулась к нему Чепер.

— Что ты, какой там сон! Скажи, как дела? Поминки прошли? Управились?

— Управились. Вот только старший брат обиделся, что его не встретили. Как можно обижаться, когда у нас такое горе? Ну да ладно…

— Не думай об этом, Чепер. Хороший человек не станет обижаться на поминках, — тут Непес-ага вспомнил про свою обиду и смутился. Помолчав немного, сказал: — Вспомни старинную туркменскую поговорку: "Бойся не бога, а свата!". Ладно, все это пустяки. Главное, что похоронили Кервена, как подобает, — он опять помолчал. — Я думал, Аман забежит хоть на секунду, — все-таки не утерпел Непес-ага.

— Аман — человек занятой, всегда спешит. Да он ведь и не знал, что ты приболел… Поешь-ка хлебушка тепленького. Невестки послали.

Непес-ага тяжело вздохнул: и невестки меня жалеют.

— Ну, спасибо. И тебе, и невесткам твоим. Только не хочется мне есть, Чепер.

— А ты все равно поешь. Хлеб от всех болезней лечит.

— Боюсь, что для меня лекарства уже не найдется. Чепер рассердилась:

— Не говори так, Непес. Зачем аллаха гневишь? Зачем говоришь то, в чем сам потом раскаешься?

— Что толку от раскаяния, Чепер, — вздохнул Непес-ага.

Но Чепер его не слушала.

— Нельзя прощаться с жизнью, едва голова подушки коснется, — старалась приободрить она соседа. — А насчет лекарства, так ведь даже простая вода, бывает, лечит. На, возьми, съешь хоть кусочек. Все, что проглотишь, на пользу идет.

Непес-ага шевельнулся:

— Говоришь, все, что глотается, идет на пользу?

— Конечно. Если организм это принял, во вред не пойдет, — простодушно подтвердила Чепер, не предполагая иного смысла, какой имели эти слова для соседа.

Горько усмехнувшись, он покачал головой:

— Не все, что глотаешь, приносит пользу, Чепер. Увы, я понял это слишком поздно. Потому-то я не могу теперь спать спокойно. Боюсь, что и умереть спокойно не смогу.

Чепер решила, что сосед бредит. "Видать, сильно заболел, — подумала она, — температура высокая". И она от всей души пожалела его за то, что у него нет детей, слезы даже подступили к глазам, и она отвернулась к окну.

— Не нравятся мне твои слова, Непес, — пробормотала она.

Непес-ага усмехнулся:

— Тебе не нравятся мои слова… Я сам себе не нравлюсь. — Он долго молчал, потом тихо произнес:

— Мне кажется, настало время нам с тобой попрощаться.

Чепер испугалась и заговорила нарочно совсем о другом:

— Ночи стали какие прохладные…

Непес-ага понял ее маневр и рассердился.

— Что ж ты со мной, как с ребенком? Никто не приходит в мир навечно. Вот Кервен уже ушел. Теперь и мне надо готовиться. И пока еще есть возможность, надо попрощаться. А то будет поздно.

Чепер поняла, что ей не удалось переменить тему.

— Ты прав, никто не приходит навечно, — согласилась она.

— Наверное, я прожил уже отпущенное мне, — вздохнул Непес-ага и добавил: — Если я когда-то в чем-то обидел тебя, прости.

Чепер не верила, что он умирает, но перечить не решилась.

— Ты никогда меня не обижал, — сказала она и, подумав, воскликнула: — Да найдется ли хоть один человек, кого ты обидел?! Ты и мухи-то за свою жизнь, я думаю, не тронул.

Простодушная Чепер решила, что сказала соседу приятное, а Непес-ага с горечью думал: "Как люди неискренни! Никогда не скажут правду! Отчего так? Никто не остановил меня, когда я важно вышагивал в сапогах Кервена. А ведь все знали, откуда у меня эти сапоги. Двуличие — вот в чем кроется все зло. И Чепер ничем не отличается от других. Ведь не могла, она не знать, куда делись сапоги, привезенные мужем с фронта!"

Он пристально вгляделся в глаза соседки в несбыточной надежде увидеть ее истинное к нему отношение, но Чепер бесхитростно и участливо смотрела на него.

— Поговори со мной искренне, Чепер, — взмолился Непес-ага. — Один раз в жизни сделай это. Вместо Кервена. Только этим ты поможешь мне.

Чепер растерялась. Она знала соседа пятьдесят лет и не могла вспомнить ни одного случая, чтобы тот с кем-нибудь ссорился или говорил о ком-нибудь плохие слова. Она вспомнила его жену, которая в один прекрасный день неожиданно для всех появилась в доме соседа, а потом, в один отнюдь не прекрасный для Непеса день, так же неожиданно исчезла. Она была чужая в этих краях, ни с кем не успела, подружиться, и никто так и не узнал, что произошло у них с Непесом-ага. Сам он никогда об этом не говорил. Чепер, как и все, ничего не знала, но она знала Непеса и была уверена, что в истории с женой нет его вины.

У неё опять сжалось сердце при мысли о том, как он одинок.

— Я правду говорю, поверь мне, Непес, — с жаром сказала она. — Не перечесть всех добрых дел, что видели от тебя люди. Ты никогда не делал зла. Вспомни те черные дни, когда мы умирали с голоду. Ты дал нам мешок ячменя, до самой смерти не забуду этого.

Непес-ага вздрогнул: "Вот оно, наконец-то! Но почему она прямо не говорит, все ходит вокруг да около?"

— Это зерно вы получили не совсем даром, — решился напомнить соседке Непес-ага. — Но ты не думай, и мне эта история дорого обошлась.

Чепер, казалось, не поняла его.

— Как это не даром? — возразила она. — Да в те времена дать взаймы было все равно, что даром. Ты только вспомни те годы. Все наши дети хорошо знают этот случай. Хотя, конечно, они не могут понять настоящую цену того мешка с зерном. И слава аллаху, пусть никогда не придется им понять это.

Непес-ага жадно вслушивался в каждое слово соседки, но понимал все на свой лад: "Так, даже дети знают… Значит, Кервен всю жизнь помнил про сапоги". Его бросило в жар, нечем стало дышать. Он заметался по кровати и тоскливо прошептал:

— Жаль, что Аман уехал и не зашел.

— Да приедет еще Аман. Не за тридевять земель живет, — успокаивающе сказала Чепер.

— Приехать-то приедет. Но когда? — возразил Непес-ага. — Через месяц? Так это для вас скоро. А для меня месяц все равно, что год.

Чепер снова показалось, что сосед бредит.

— Температура у тебя высокая, — сказала она. — Где же ты так простудился?

— Да не простуда у меня, — с досадой ответил Непес-ага. — И температуры никакой нет.

— У тебя самая настоящая простуда, Непес, — упрямо сказала Чепер. — Уж я-то вижу. Вечера уже прохладные, а ночью такой холод стоит…

"Может, и впрямь ночью было холодно, — подумал Непес-ага, — но что-то я не заметил. Хотя как я мог заметить, если был пьян? Спасибо аллаху, что мне, кроме пастуха, никто не встретился…"

— Я принесу тебе лапши с перцем, — говорила меж тем Чепер. — Поешь на ночь и утром встанешь здоровым…

Непес-ага пристально посмотрел на нее. Он почти не сомневался, что она знает о сапогах. "Но почему не хочет говорить? — недоумевал он. — Считает, что давно прошедшее не стоит вспоминать? В то голодное, нищее время новые сапоги были настоящим богатством, хозяйка не могла не заметить их исчезновения. А может, мне не ждать приезда Амана? Поговорить с Чепер? Она — хозяйка, она — жена Кервена. Говорят, жена — самый близкий человек, ближе брата. От жены тайн нету. Кервен мог ничего не сказать Аману, но жене наверняка говорил".

Непес-ага набрался решимости и спросил:

— Кервен говорил тебе что-нибудь, Чепер?.

Она не поняла вопроса:

— О чем? Когда?

— Я почему спрашиваю: человек перед смертью многое вспоминает. Обычно наказывает близким, чтобы они выполнили то-то и то-то. И даже раскрывает тайны, которые всю жизнь хранил. А ты Кервену самый близкий человек. Жена.

Чепер задумалась, взгляд ее стал печальным. Она опустила голову и тихо произнесла:

— Хорошо, что ты напомнил, Непес. Буквально за день до смерти Кервен говорил мне…

— Что? — крикнул Непес-ага, и Чепер вздрогнула.

— О халате и сапогах…

Непес-ага приподнялся. Сердце у него колотилось. "Я так и знал. Я так и знал. Ну, конечно, он не забыл. Разве забудешь такое? Но халат при чем?"

— С сапогами ясно, — трясясь, как в лихорадке, пробормотал Непес-ага, — а о каком халате ты говоришь? Что за халат?

"Совсем спятил, — подумала Чепер. — Про сапоги понятно, а про халат нет. Или он в горячке и ничего не соображает?" Но вслух принялась объяснять:

— За день до смерти он увидел сапоги в углу, у кровати, и сказал: "Чепер, вон те сапоги отдай Хатаму-ага". Потом долго молчал, я думала, он уснул, а он вдруг добавил: "И халат отдай. Тот, новый". Он его раза два надевал, и мы его так и называли — "новый".

— И больше ничего не сказал? — растерянно спросил Непес-ага.

— Больше ничего. Я тогда засмеялась и спросила: "Чего это ты надумал свои вещи Хатаму отдать? Может во сне что приснилось?" А он улыбнулся и говорит: "Да что-то вспомнил о нем, и жалко его стало". Конечно, я понимала, что он умирает и что никакая одежда ему уже не нужна, и он сам это понимал, — она тихо заплакала. — Но мы оба делали вид, что ничего страшного не происходит, пытались друг друга обмануть. Что же делать? Мы не властны в своей судьбе…

— А меня он не вспоминал? — спросил Непес-ага.

— О тебе он ничего не говорил. Зачем бы он стал что-то передавать через меня, если ты сам к нему каждый день заходил? — она помолчала, видимо, вспоминая, и твердо сказала: — Нет, нет, мне он только про Хатама говорил.

Хатам-ага был самым старым человеком в ауле Год-жук. И в молодости он был необщительным, неуживчивым, а с годами характер у него и вовсе испортился, он стал совсем упрямым, своенравным, замкнутым. Рассорился со всеми своими детьми и внуками, отделился от них и жил один, не принимая от родных никакой помощи. Люди, жалея его, носили ему одежду, еду, помогали, как могли. Со временем это стало привычным, и Хатам-ага превратился в нечто вроде старьевщика. Жители села несли к нему в дом всю лишнюю, ненужную одежду.

Непес-ага любил старика-нелюдима и частенько заходил к нему посидеть. Пожалуй, он был единственным на селе человеком, чье общество Хатам-ага мог вынести.

— Ты сложи вещи в узелок. Как только мне станет полегче, я отнесу их, — предложил Непес-ага.

— Хорошо, если б ты это сделал, — обрадовалась Непер. — А то я боюсь его.

— Ладно, ладно, сделаю. — Непес-ага закрыл глаза и глубоко вздохнул: — Значит, Кервен ничего больше не говорил…

Чепер вдруг рассердилась:

— Да что он должен был сказать, Непес? О чем ты спрашиваешь? Скажи прямо. Чего ты хочешь от меня?

Непес-ага молчал. Он запутался. Он уже ничего не понимал. Наверное, все-таки лучше поговорить с Аманом, не женское это дело — такие вопросы решать. А может, сказать ей? Другого такого случая не представится. И он решился:

— Чепер, я про сапоги… Те, что за мешок зерна… Ну, помнишь? Об этом Кервен тебе говорил?

Чепер с недоумением смотрела на него.

— О сапогах говорил, а о тебе нет. — Чепер тщетно силилась понять его. — Хатама вспоминал, тебя — нет… Погоди, — вдруг вскрикнула она, — тебе нужны эти сапоги? Ты сам хочешь носить их?

— Нет, что ты, нет! — замахал руками Непес-ага.

Он понял, что больше нельзя обходиться недомолвками, и подробно рассказал Чепер обо всем, начиная о того самого дня, как Кервен вернулся с фронта, и как он, Непес-ага, увидел сапоги. Он ничего не скрыл от нее: ни черной зависти, побудившей его завладеть сапогами Кервена, ни малодушной слабости, из-за которой он не вернул их. А закончив, ощутил странную пустоту и легкость. Он словно опустел, как дом, из которого все выехали.

Потупившись, Непес-ага ждал, что скажет Чепер. Но она молчала. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, взгляд оставался безучастным. "Почему она так? — обиделся Непес-ага. — Совсем не жалеет меня? Может, даже ненавидит? Или считает, что это не ее дело? Говори же что-нибудь, Чепер, — мысленно взмолился Непес-ага.

— Кервена нет, я не могу с ним поговорить. А ты — самый близкий ему человек, ты прожила с ним всю жизнь. Я раскрыл тебе тайну, которой никто не знает. Ты должна что-нибудь сказать…"

Но Чепер сидела молча. Поначалу она удивилас: можно ли из-за пары сапог так убиваться? "Что такое сапоги? Люди умирают, люди! Вон мой Кервен ушел, — глаза у нее опять наполнились слезами, — ему хоть немного еще пожить бы, а он ушел. Непоправимое горе. А тут из-за какой-то пары сапог морочить мне голову! Да хоть бы и двадцать пар — не жалко! Зачем так истязать себя? Это от одиночества. Будь у него дети, внуки, разве бедняга маялся бы на склоне лет невесть от чего? — Ее опять захлестнула волна жалости к соседу, и она с недобрым чувством вспомнила жену Непеса-ага, покинувшую его тридцать лет назад: "Чтоб ей во всю жизнь счастья не было! Оставить такого человека! Думала, лучше найдет. Как бы не так!"

— Нехорошая она женщина, — вслух произнесла Чепер. — Потому и не сладилось у вас с ней.

Непес-ага догадался, о ком говорит соседка.

— Нет, Чепер, — возразил он. — Она неплохой человек. Я сам виноват. Видишь, и в этом случае вина на мне лежит… — и, заметив протестующий жест Чепер, поспешно сказал: — Ладно, не будем ворошить этого. Давай лучше вернемся к нашему разговору, ты мне пока ничего не сказала.

И Непес-ага с мольбой посмотрел на нее.

"О чем это он? — подумала Чепер и тут же вспомнила его исповедь. — Ах, да, сапоги. Откуда это взбрело ему в голову? Не иначе, как он в полубреду. Его лечить надо, а я сижу". — Она встала, так ничего и не ответив, и заспешила домой.

— Я пойду, позабочусь об унаше. Тебе надо пропотеть…

Непес-ага проводил соседку растерянным взглядом: "Ничего не сказала. Почему? Все-таки какой бы умной женщина ни была, она всегда остается женщиной. Надо найти Амана. Придется выздоравливать". Приняв решение, Непес-ага повернулся лицом к стене и уснул.

В бреду и кошмарах Непес-ага провел четыре дня. На пятый день ему стало лучше, и он почувствовал, что может встать. Осторожно поднялся и, покачиваясь от слабости, убрал постель.

Дверь в коридор была открыта. На огромном гвозде, вбитом в стену, висели кирзовые сапоги, доверху наполненные зерном. Он даже помнил, сколько пиал зерна засыпал в каждый сапог, чтобы они стали абсолютно прямыми.

Непес-ага вышел в коридор. На сапогах был толстый слой пыли. Он долго глядел на них, потом с трудом снял сапоги с гвоздя, и пыль полетела во все стороны. Он так ослабел за четыре дня, что еле удерживал сапоги в руках, они были такие тяжелые, словно он положил в них свинец, а не зерно. Непес-ага чихнул и пошел искать посуду, чтобы пересыпать пшеницу из сапог. Он решил отнести их Хатаму-ага вместе с вещами Кервена, которые Непер принесла ему.

Непес-ага решил нести вещи не сейчас же, а вечером.

"Так будет лучше всего, — сказал он себе. — А то пойдешь с котомкой за спиной, и каждый встречный будет спрашивать, что несешь. А уж если повстречается Хаджи-кор, тот и вовсе изведет вопросами и дурацкими шутками".

Вечером, сложив свои сапоги и вещи Кервена в мешок, Непес-ага вышел из дома. Длинные белые фонари на столбах хорошо освещали улицу, и в ярких кругах света можно было рассмотреть любого прохожего, например, молодую женщину, неторопливо идущую по улице с детской коляской. "Это кто же гуляет в такое время? — вглядываясь в женщину, недоумевал Непес-ага. — Ну, конечно, Арзы-енге, кто же еще! Вместо того, чтобы сидеть дома… Вай, а что это за коляска у нее? Люди говорили, что к ней из Таджикистана гости приехали — родственники мужа. Наверное, с ребенком. Понятно. Если муж сбежал от нее, так зачем родственникам приезжать? Ушел — прерви всякие отношения. Лично я, случись мне избавиться от такой жены, устроил бы пир горой. Смотрите, все люди уже по домам сидят, а она гуляет. Чего еще ждать от этой бестолковой Арзы?"

Молодая женщина, словно услышав ворчливые мысли Непеса-ага, повернула к своей калитке, вышла из светлого пятна и будто растворилась в темноте.

Следующий, после Арзы-енге, дом принадлежал Хаджи-кору. Непес-ага стал молить аллаха, чтобы Хаджи-кор не встретился ему на пути, и, конечно, в тот же мир увидел его, тот сидел у своего забора и смотрел в сад. И хотя он не глядел на улицу, Непес-ага не сомневался, что Хаджи-кор обязательно заметит его. И посыплются вопросы. Сначала, конечно, приветствие, а потом: что у тебя там за спиной? Непес-ага попытается скрыть правду, — дети Хатама-ага обижаются на тех, кто носит одежду их отцу, — и скажет, что идет к Селиму-сапожнику починить старую обувь. Тогда Хаджи-кор криво улыбнется и заметит, что дом Селима-сапожника совсем в другой стороне. И еще он может ехидно поинтересоваться:

— Не переехал ли сапожник случаем?

И Непес-ага окончательно запутается.

— Салам алейкум! — раздалось вдруг справа.

Непес-ага повернул голову и увидел Байрама, сына старого Мереда-ага. Байрам на своем участке при свете электрического фонаря месил глину.

Увидев, что старик свернул с дороги и направляется к нему, Байрам подумал: "Правду говорят, что Непес-ага приболел и немного не в себе. А иначе с чего бы он вместо ответа на мое приветствие сам подошел? Я ведь не звал его, не приглашал чай пить. А вдруг он собирается болтать со мной, пока не уснут собаки? Про сапоги начнет рассказывать…"

Историю с сапогами уже знал весь Годжук. После того как Непес-ага все рассказал Чепер, она, вовсе не затем, чтобы опозорить соседа, а напротив, всем сердцем жалея его, поделилась услышанным с невестками. И теперь эта история передавалась на селе из уст в уста, причем каждый раз в новом варианте.

Слышал ее и Байрам И теперь с большим интересом смотрел на Непеса-ага, помимо своей воли оказавшегося в центре внимания.

Внимательно присмотревшись к старику, Байрам увидел у него за спиной мешок, из дыры которого торчал носок кирзового сапога. Байрам подумал, что слухи о том, что Непес-ага свихнулся, не лишены основания.

Испугавшись, что старик проторчит тут до полуночи, он решил продолжать работать — показать, что очень занят. И тут же чуть не упал, потому что сапоги его глубоко погрузились в тяжелую жижу, и одна нога Байрама выдернулась из сапога. Парень стоял, опираясь на лопату, с трудом удерживая равновесие, поджав босую ногу, как аист, а из глины угрожающе торчало голенище.

— Что за напасть такая, — пробормотал Непес-ага. — Куда бы я ни пришел, везде сапоги…

Байрам, справившись наконец со своей незадачей, обернулся к старику, но того уже не обнаружил. В недоумении пожал он плечами и вновь принялся за работу.

Хатам-ага сидел на веранде и связывал куски веревок. Он встретил приятеля сдержаннее обычного. Занятия своего не прервал, только поприветствовал гостя, ничем не выказывая интереса к пришедшему.

Непес-ага вынужден был первым начать разговор.

— Вот пришлось самому прийти, дабы ты проведал меня. Тебя ведь не дождешься. Умри я, ты и не заметишь. Хорошо же ты ко мне относишься!

— Нужны мы смерти, как бы не так, — неприязненно, словно они были в ссоре, ответил Хатам-ага.

Непес-ага привык к странностям старого нелюдима, поэтому не обиделся на его тон.

— Разве мы с тобой не люди? — примирительна улыбнулся он.

— Люди-то люди, спору нет. Но смерть выбирает хороших людей. Мы ей не нужны. — И, помолчав, он добавил: — Азраил не дурак, он силы попусту не тратит.

— Может, ты и прав, но что-то я не видел ни одного плохого человека, избежавшего смерти или прожившего очень долго — тысячу лет, например. Может, ты видел?

— А губа у тебя не дура, — засмеялся Хатам-ага. — Тысячу лет хочешь прожить. Ты, конечно, хитрец, но и аллах не так уж глуп, и ангелы его тоже.

"Странные шутки, — удивился про себя Непес-ага. — Что это он так недружелюбен сегодня?"

— Ты сними мешок-то со спины, — сказал вдруг Хатам-ага.

И Непес-ага вспомнил, зачем пришел.

— Хорошо ты мне напомнил, — обрадовался он. — Вот это Чепер прислала. Я потому так поздно и пришел, чтобы идти в темноте. Ты же знаешь наш аул…

— Волков бояться, в лес не ходить… — презрительно улыбнулся Хатам-ага. — Зачем скрываться от людей?

Однако кивнул на дверь, мол, пойдем в дом… и неожиданно заговорил о покойном Кервене.

— Хорошим человеком был. Никогда никого не обижал. Его обижали. Я успел с ним рассчитаться и проститься. Слава аллаху, не опоздал.

Непес-ага задумался: "Значит, у каждого в жизни есть какой-то грех. Только люди не затягивают с раскаянием, как я, а успевают покаяться перед умирающим, И отпускаются им грехи их".

— А я вот не успел, — вслух произнес Непес-ага и, с надеждой посмотрев на приятеля, поправился: — Нет, я не смог этого сделать, Хатам.

Хатам-ага, словно не услышав, указал на свободное место в углу:

— Брось мешок вот сюда!

И занялся его содержимым, как бы перестав замечать присутствие Непеса-ага.

— Ого, да тут две пары сапог! Мне не сносить их до конца моей жизни!

Непес-ага обиделся. Он высказал самое сокровенное, а Хатам делает вид, будто ничего не произошло.

— Корова думает о жизни, а мясник о мясе, — горько сказал он.

Хатам-ага аккуратно поставил сапоги в сторонку, потом повернулся, пристально посмотрел на Непеса-ага и спросил:

— Ты что, должен ему был? Но, что делать, — вдруг совсем другим, успокаивающим тоном продолжал он, — это жизнь, в ней без долгов не обходится.

Непес-ага тяжело вздохнул:

— Долг это или нет, я даже не знаю, как назвать, Хатам. Наверное, один аллах знает… Непонятно, в общем, что это.

— Так все же — долг или нет? — серьезно сказал Хатам-ага. — Или какая-то обида между вами была?

Непес-ага посмотрел на сапоги, снова вздохнул и начал:

— Я обманом забрал у него сапоги. Сорок лет назад это было…

Впервые и неожиданно для себя Непес-ага назвал свой поступок обманом, и ему стало страшно. Что скажет сейчас Хатам-ага? И он приготовился покорно встретить его осуждение.

— Значит, ты согрешил в самом начале жизни, а вспомнил об этом только теперь, когда жизнь подошла к концу?

Непес-ага не раз задавался этим вопросом, но ответа не находил и теперь ждал, что скажет еще Хатам-ага.

А Хатам-ага понимал, что к нему пришли за помощью или хотя бы за советом. Ему хотелось выглядеть мудрым, все понимающим. Сощурив глаза, он смотрел вдаль, придав себе невероятно важный вид.

— Значит, грех на тебе остался, — услышал наконец Непес-ага и, опустив голову, подтвердил:

— Остался, Хатам, да еще какой грех!

— В потусторонний мир ведут две дороги, Непес… — заявил Хатам-ага.

Непес-ага попытался представить себе эти две дороги, но у него ничего не вышло. Он вопросительно поглядел на приятеля.

— Ну, Непес, любой малец знает эти дороги. Одна ведет в рай, другая — в ад, — как несмышленому, разъяснил Хатам-ага.

— Ты что, смеешься надо мной? Кто же этого не знает? Мне показалось, ты что-то другое хотел сказать.

— Конечно. Я хотел сказать вот что: неизвестно, встретишься ли ты с Кервеном на том свете. — Хатам-ага окинул соседа взглядом с ног до головы, будто примеряя, куда того определить. — Я не могу утверждать, что ты непременно попадешь в ад, но ведь и Кервен не обязательно окажется в раю. На твоем пути в рай серьезной преградой станут сапоги, те самые, о которых ты говорил. Ведь на дороге, ведущей в рай, даже тонюсенькая иголка превращается в громадную скалу и преграждает человеку путь.

Разговор принимал странный оборот: один поучал, другой был как бы нерадивым учеником. Непес-ага рассердился.

— Как ты уверенно говоришь про все это. Уж не работаешь ли ты регулировщиком на дороге в рай?

Хатам-ага и ухом не повел.

— Ты ошибся, Непес. Я не работаю регулировщиком. Им у нас в районе работает сын длинного Хемра, как зовут-то его?

— Да попросту сын Хемра-узына или милиционера. Из нашего аула вышел только один милиционер. И стоит произнести это слово, всем сразу становится ясно, что речь идет о сыне Хемра-узына. Только так его и знают, а имени никто и не спрашивает.

Хатам-ага высокомерно усмехнулся.

— Ты не сравнивай меня с регулировщиком, Непес. Бери выше — я у бога в помощниках хожу.

— Ну, если бог берет в помощники таких, как ты, то ума у него не больше, чем у Хаджи-кора.

— Будь бог умнее Хаджи-кора, разве бы он стал вмешиваться в мелкие делишки презренного рода человеческого?

— Так-то ты говоришь об аллахе? И надеешься при этом попасть в рай?

— Ты пришел ко мне, чтобы это выяснить.

Непес-ага погрустнел.

— Нет, не за этим я пришел, — печально сказал он. — Я пришел к тебе за добрым советом. А ты плетешь о дорогах на тот свет. Я думаю, что и тебе не суждено очутиться в раю. Ну и ладно, оставим это. Давай лучше про наш свет поговорим.

— Можно и про наш, — уже со злобой в голосе сказал Хатам-ага. — Ты промолчал на кладбище в минуту расплаты. Допустим, это можно простить. Но потом? Почему потом молчал? Когда вернулся в село?

— Да с кем бы я стал говорить об этом?

— Как с кем? У Кервена есть родственники.

— Я пытался поговорить с Чепер. Но она не слушает.

— Но ты что, не мог добиться того, чтобы она простила тебя?

— О, Хатам, если человек не понимает, что ты виноват, какую вину он будет прощать тебе?

Хатам-ага задумчиво теребил конец своей длинной редкой бороды.

— Нет, подумать же надо, — медленно произнес он. — Человек признается в своей вине, а его за сумасшедшего принимают…

— И я этого не понимаю, Хатам.

— Знаешь, что! Ты зря с женщиной связался. В таких делах с ними ничего не добьешься, — решительно провозгласил Хатам-ага. — Слава богу, Кервен не один был у родителей. Есть у него родной брат.

— Вот, вот, и я об Амане думал.

— А если думал, так что же ты сидишь? Надо действовать! Не тяни с этим…

И Непес-ага окончательно решил, что разговор с Аманом — это единственный для него выход.

Ничего необыкновенного на том свете не было. Непес-ага вертел головой во все стороны и удивлялся прозаичности обстановки.

"А там, на земле, врали, что здесь вкушают амброзию", — разочарованно думал Непес-ага, глядя, как все что-то жуют, кто — яблоко, кто — кусок дыни, а кто — пересохшую халву.

А вот пивной ларек. И вывеска: работает днем и ночью, без перерыва.

"Надо же, — изумился Непес-ага, — а у нас с двух до семи. В другое время или продавца умоляй, или переплачивай. А здесь, выходит, пей, сколько влезет, никому дела нет!"

Рядом с ларьком валялся пьяный. Он колотил себя по лбу и кричал:

— Дурак я, дурак! Давно умереть надо было. Но кто же знал, что здесь водку даром дают? Мулла, поди, знал! Ну погоди, мулла, вот умрешь, повстречайся мне только тут, я об твою башку бутылку разобью!..

"Двуногая свинья, — определил Непес-ага. — Хорошо, что у нас водку продают за деньги и не круглые сутки".

Неподалеку от ларька стоял большой кувшин. Никто не трогал его, а Непес-ага заинтересовался — для чего или для кого он тут поставлен?

Выбрав среди толпы не очень пьяного человека, он спросил:

— Скажи, старина, что это за кувшин?

Человек остановился, удивленно посмотрел на Непеса-ага и, в свою очередь, спросил:

— Новичок, что ли? Откуда будешь-то?

— Из аула Годжук.

— Да здесь даже слова, такого не знают: аул, — подвыпивший человек махнул рукой, — здесь ни аулов, ни городов — ничего нет. Видно, ты только что оттуда. Когда умер-то?

Непес-ага был убежден, что врать на том свете нельзя и, поскольку малейшая неточность казалась ему уже неправдой, он пустился в длинное объяснение:

— Я, брат, честно говоря, и сам не знаю, когда умер. Помню, что простудился. Потом, по-моему, простуда прошла. Но ведь если я умер, значит, она не прошла?. Как ты думаешь?

— Я думаю, хоть и неизвестно, когда ты умер, факт твоей смерти не вызывает сомнений. А иначе мы бы не встретились сейчас с тобой, а?

Непес-ага согласился и счел вопрос исчерпанным. Правильно. Главное, что он умер, а когда, не так важно.

Махнув рукой в сторону большого кувшина, он снова спросил:

— А этот кувшин, он что, для новичков?.

Пьяный засмеялся:

— Не будь дураком. Это кувшин для свиты аллаха.

— Как?! — обомлел Непес-ага. — Неужели они пьют?

— А то как же? — снова засмеялся пьяный. — Если нечего выпить, и кувшин, бывает, грызут.

— А Заман-ишан… — пролепетал потрясенный Невес-ага.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — перебил его собеседник. — Небось, Заман-ишан говорил, что небесные властители — великие трезвенники, верно?

— Ну да…

— Ха-ха, верь больше. Сходи-ка в трактирчик "Хайям", там твой Заман-ишан валяется в стельку пьяный…

— Трактирчик "Хайям"?

— Ну, так его прозвали. А по-настоящему это торговая точка номер одна тысяча шестьсот семьдесят четыре.

— Их так много? — ужаснулся Непес-ага.

— Это что! В других краях, говорят, еще больше!.. А кувшин мы подносим богу, когда он осматривает свои владения. Чтобы не очень свирепствовал. Больно уж сердитый!

— Ба… Так это же самая настоящая взятка!

— А ты думал!

— Да разве бог может брать взятки?

— А если бы не брал, как бы этому люди научились? Ты что, совсем дурак? Взятка от бога и пошла. Будь бог честным, и подданные его не стали бы воровать.

— Да, да, я этого не сообразил, — прошептал Непес-ага.

— В том-то и дело. До самой смерти живешь дураком, игрушкой в чужих руках. Только здесь все понимать начинаешь.

— Да, да, так и есть. Теперь вижу.

— Ну, ладно, ты еще просветишься. А с собой, слышь, принес чего-нибудь?

Непес-ага, чуя и в этом вопросе какой-то подвох, нервно ответил:

— Что же сюда можно принести, кроме савана?

Собеседник укоризненно покачал головой.

— Если тебе нечего сунуть ангелам, определяющим меру безгрешности, тебя ничто не спасет, ты попадешь прямо в самый центр ада — Сакар.

"Ну, если бог берет взятки, то ангелам, конечно, он сам велел", — уже не удивляясь, подумал Непес-ага.

— Да не горюй, — ободрил его пьяный. — Отдай им свои новые сапоги, и все будет в порядке.

Непес-ага посмотрел на свои ноги и увидел черные блестящие сапоги. "Вроде меня не в сапогах хоронили", — растерялся он.

И вдруг понял, что все кругом тоже в сапогах. Бесчисленное множество черных поскрипывающих сапог толпилось вокруг Непеса-ага.

"Это, наверное, и есть ад", — похолодел он от страшной догадки.

Но вот в толпе мелькнули босые ноги.

— Это Кервен босиком ходит, — прозвучал голос пьяного.

Непес-ага бросился в толпу.

— Кервен, постой, Кервен! — кричал он.

Но тот уходил, не слыша зова, все дальше и дальше, и, наконец, совсем исчез.

Непес-ага долго бежал, пока силы не оставили его. Отдышавшись, он огляделся и увидел, что стоит на перепутье. Две безлюдные дороги лежали перед его взором, и он вспомнил Хатама-ага.

"Говорил мне Хатам про эти дороги. Одна ведет в рай, другая — в ад. Но как узнать, какая куда? Указателей нет. Спросить не у кого".

Усталый и обессилевший, он сел на землю, не зная, как ему быть дальше.

"Что же я не спросил Хатама, как различать эти дороги", — устало подосадовал он на себя.

Вдруг, уловив какой-то шелест, он поднял голову и увидел невероятно тощего человека, который понуро брел мимо.

— Умерший брат, скажи мне, какая из этих дорог ведет в рай? — остановил его Непес-ага.

Человек замер и долго молчал. Наконец, задумчиво пососав указательный палец, просипел;

— Вот эта ведет прямо в Сакар.

— Сакар, центр ада?

— Сакар — это ад в аду. Посмотри на меня. Прежде я был полным и круглым. А теперь — одни кости.

— Так ты был в Сакаре? — с ужасом спросил Непес-ага.

— Был… Был… Теперь вот — одни кости.

— А какой на тебе грех?

— Не знаю. Но раз меня отправили в Сакар, какой-то грех есть.

— Ну, ладно, не будем про Сакар. Мне нужен рай. Как туда попасть?

— Вон по той серой дороге, но сначала надо уладить все дела с ангелами. Но если у тебя остались какие-то долги в жизни, я тебе не завидую.

— Как, и здесь существует минута расплаты?

— Существует, существует. Еще пострашнее, чем там. Что там могут сделать? В худшем случае, посадить в тюрьму. А в тюрьме и лежанка, и еда, и одежда. Все есть. Здесь же… — тощий поежился. — Да что говорить, сам увидишь. Я тебе только один совет дам: не пытайся врать, еще хуже себе сделаешь.

…Непес-ага долго шел по серой дороге. Он устал и давно уже не смотрел по сторонам — в унылом однообразном пейзаже не было ничего привлекательного. Наконец, когда он совсем выбился из сил, дорога неожиданно оборвалась, и перед ним появился необыкновенный мост.

"А, это, наверное, знаменитый Гылсырат, — догадался Непес-ага и удивился: — Интересно, как это люди, не побывав в загробном мире, все про него знают?"

Непес-ага хорошо помнил легенду. В ней говорилось, что мост Гылсырат тоньше волоса и острее сабли, но идти по нему надо уверенно, без страха и сомнения, в противном случае оступишься, потеряешь равновесие и упадешь прямо в Сакар. И Непес-ага решительно, подавив в себе боязнь, ступил на мост. Идти было легко, и он, обрадовавшись, зашагал смелее. На противоположном конце моста стоял ангел Ризван и приветливо махал ему рукой. Рядом с ним вертелся еще кто-то, но только пройдя половину пути, Непес-ага смог разглядеть, что это Худайназар Чакан. Худайназар был отъявленным вором, почти всю свою жизнь он провел в тюрьмах. "И теперь он в раю? — недоумевал Непес-ага. — Либо на земле он безвинно страдал, либо аллах не карает за воровство. А может, к нему здесь отнеслись снисходительно из-за имени, в котором есть слово "худай" — "бог"?! Ну, во всяком случае, если такой плохой человек попал в рай, то уж мне-то наверняка там уготовано место".

Непес-ага приободрился. Он уже различал улыбку на лице ангела, когда на пути его неодолимой преградой встало что-то большое, грозное, черное, и Непес-ага с ужасом увидел, что это один из сапогов Кервена.

"Надо поворачивать назад. И зачем только я возжелал садов Эдема? Но делать нечего, надо попытаться. Только не бояться! Смелее!" — и он резко развернулся, но обратный путь был закрыт вторым сапогом.

"Вот она, настоящая расплата, — понял Непес-ага. — Теперь никуда не убежать и никуда не спрятаться. Стоять мне тут вечно. Внизу — ад, а вверху… а что вверху — тоже ад?" — он посмотрел вверх, и в ту же минуту что-то упало ему на лицо.

Непес-ага почувствовал, что ему трудно дышать, и проснулся. Он долго не мог понять, каким образом подушка, лежавшая на шкафу, где были сложены одеяла, упала на него. И только когда со шкафа спрыгнула кошка и медленно, крадучись, пошла к двери, Непес-ага успокоился.

Он стоял на обочине шоссе и ждал автобуса. Мимо со свистом проносились машины, словно убегали от ветра. Ветер, настигая их, подлетал к Непесу-ага, будто хотел с ним поздороваться, в ответ на равнодушие и невнимание старика сердито задирал полы его халата и, торопясь, улетал дальше.

Непес-ага ничего не замечал, мысли его были далеко отсюда. Он размышлял о совести — как она мучает его последнее время? Но почему совесть выбрала именно этот его поступок? Ведь были и другие грехи в его жизни. Наверняка были. Но, видно, они ничего не значили по сравнению с тем, что он натворил с Кервеном, и совесть их давно простила. Во всяком случае, Непес-ага не мог вспомнить ни одного проступка в своей жизни.

Сон, приснившийся ему сегодня, подтолкнул его к поездке. Он понял, что ждать, когда Аман приедет на поминки брата, нельзя. Непес-ага решил незамедлительно повидаться с ним.

"Не к добру этот сон, — размышлял Непес-ага. — Кто знает, может, смерть моя уже ходит за мной по пятам. Что такое жизнь человеческая? Сегодня ты есть, а завтра, хоп, и нет тебя. И все. И покаяться не успеешь. Может, бог сжалился надо мной и предупредил меня этим сном, чтобы я успел камень с души снять. Но вот что странно, бог позволил мне побывать на том свете, а сам не появился передо мной. Почему? Я даже не чувствовал его присутствия, будто его вовсе нет. А, может, его и нет? — испугался Непес-ага. — А ведь, наверное, нет. Иначе, как бы он мог допустить, что мы совершаем прегрешения, а потом так мучаемся? Либо он есть, и он возвышен, но тогда и мы были бы лучше, либо его вообще нет. И получается, что нет".

Непес-ага даже не заметил, как рядом с ним остановился огромный КрАЗ, и молодой веселый голос прозвучал в высоком окошке кабины.

Непес-ага не сразу понял, о чем спрашивал водитель.

— Нет, сынок, я уже сорок лет не курю, — наконец ответил он.

Водитель засмеялся:

— Похоже, перевелись курящие мужики на этом свете. От большого моста уже третий раз останавливаюсь. И ни у кого нет спичек.

— А куда ты едешь, сынок? — думая о своем, спросил Непес-ага. — Если по пути, может, меня захватишь…

— А ты куда едешь?

— К Аману. Да откуда тебе знать Амана… — спохватился старик. — На новые земли я еду, на новые земли. Там Аман работает.

— Если на новые земли, то садись, отец, довезу. Мне еще дальше, — приветливо сказал парень. — Дорога дальняя, вдвоем веселее.

Непес-ага ловко, не по годам, влез в кабину, успев заметить бочку с надписью "Вода", стоявшую в кузове.

Парень нажал на газ. Непес-ага, чтобы отвлечься от черных мыслей, решил завести разговор.

— Как тебя зовут, сынок?

— Хыдыр.

— И ты возишь воду?

— Да, чабанам.

— Так и должно быть.

— Почему? — непонимающе взглянул на старика шофер.

— Ну если ты возишь воду, — стал объяснять Непес-ага, — и зовут тебя Хыдыр, то можно сказать, что ты почти ангел Хыдыр, утоляющий жаждущих в пустыне.

Видно было, что парень никогда ни о каком ангеле Хыдыре не слыхал. Он помолчал, а потом уклончиво сказал:

— В пустыне я частенько мотаюсь, это верно, отец.

И тут же переменил тему разговора:

— А ты сам-то из какого колхоза будешь.

— Как тебе сказать? — Непес-ага подумал немного. — Видишь ли, за последние десять лет название нашего колхоза меняли двенадцать раз. Только люди начнут привыкать к новому названию, как сменяется руководитель и дает другое название, какое ему больше по душе. Пли начинают объединять хозяйства — опять новое название, через год, глядишь, уже разъединяют, ну, стало быть, название опять другое. Хорошо, хоть аул не трогают. Как деды называли его Годжук, так и мы зовем. А не то беда…

Хыдыру нравилось, что аксакал говорит с ним, как с равным. Чтобы оправдать такое к себе отношение, он решил показать, что кое в чем разбирается:

— Вообще-то они не имеют права менять названия.

— Вот это правильно, — обрадовался Непес-ага. — Хотя что-то и без ведома Москвы, наверное, делают. К слову сказать, вон то село впереди прежде называлось Самсыкяб, что означает "глупый арык", а теперь его назвали Медениет — "культура". Ну, что ты на это скажешь?

— Что тут скажешь. По мне что одно, что другое название. Оба глупые.

— Это почему?

— Ну, что касается первого, арык есть арык. Разве он может быть глупым или умным? А второе еще хуже. Зачем называть культурой то, что к культуре никаким боком не относится?

— Верно говоришь про второе название. А вот про арык ты просто не знаешь. Дело в том, что все арыки в этом краю текут вниз, и только Самсыкяб течет в противоположную сторону. Вот почему его прозвали глупым.

Водитель промолчал.

Гладкая асфальтированная дорога неслась им навстречу, но мотор гудел неровно, и какой-то еле уловимый стук слышался в его натужном реве.

— Машина твоя, видать, поездила немало, верно, сынок? — поинтересовался Непес-ага.

— Да уж чего только ей не пришлось испытать, — с гордостью ответил парень. — Сколько воды она перевезла — хватило бы затопить все Каракумы.

И опять оба замолчали.

— Из села Годжук, говоришь? Мне кажется, раньше оно называлось "Сад Годжука". Но садов у вас, по-моему, никаких нет. Откуда же такое название?

— Деревья, если за ними не ухаживать, погибают. И тогда остается лишь название…

Хыдыр не понял ответа, но расспрашивать не стал.

— Я в прошлом году был в вашем селе, — сказал он. — Ночью, правда. Днем так и не повидал его.

Непес-ага удивился: зачем по ночам? Для каких таких дел? Но тут же сообразил:

— Ты случаем не зять кого-нибудь из наших?

— Нет, — Хыдыр весело засмеялся. — Я хоть и зять, но не ваш. А к вам ездил за левым заработком. Как говорится, воровал. И деньги мне платил тоже вроде вор.

— Что-то я ничего не пойму, — удивился Непес-ага. — Как это воровал, у вора, что ли?

— Ваш председатель строил себе особняк?

— Ясно! — воскликнул Непес-ага. — Слыхал я тогда по ночам рев машины. Так это ты ездил?

— Я. Ты уж прости, что спать не давал. Шестьдесят машин воды привез. Каждая — червонец.

— А машина-то государственная…

— Да, машина государственная, — перебил Хыдыр старика, — а государство наше.

Хыдыр умолк. Непес-ага пристально посмотрел на него: молодое загорелое лицо, уверенный взгляд, черные курчавые волосы без единой сединки.

"Ну что ж, — подумал он, — когда я был в таком возрасте, я ведь тоже иначе все оценивал. Ничего, вот проживет двадцать — тридцать лет, тогда посмотрим. Вообще жизнь человека делится пополам: до сорока люди только и делают, что ошибаются, а после сорока размышляют над своими ошибками… — И он снова стал думать о своём: — Интересно, а если б я рассказал ему о моей беде, что бы он сказал? Стал бы смеяться?.. Мне почему-то кажется, что все надо мной смеются. Наверное, я не прав. А может, я кажусь сумасшедшим?"

— В гости едешь? — спросил водитель.

— Еду к брату моего недавно умершего соседа. Он был моим другом. Еду, чтоб испросить прощения. Успеть пока я живой… — Хыдыр быстро взглянул на попутчика. Лицо старика было серым, как дорожный асфальт.

— Скоро приедем, — подбодрил он Непеса-ага. — Здесь встречных почти нет.

— Еду, чтобы расплатиться, — задумчиво повторил Непес-ага.

— Много ему должен?

— Не знаю.

— Как так? — растерялся парень.

Непес-ага посмотрел на запыленные сапоги Хыдыра и начал рассказывать ему свою историю.

Парень терпеливо, не перебивая, слушал его рассказ и, когда старик закончил, долго ничего не говорил.

— Что же ты молчишь, сынок? — не выдержал Непес-ага.

— Вот ты, отец, мучаешься из-за какой-то пары сапог. А твой председатель украл самое малое на десять тысяч пар таких сапог. И ни у кого не собирается просить прощения. И расплачиваться тоже. Да им в базарный день цена не больше двадцати рублей.

— Дело-то не в деньгах, сынок.

— Ну да, конечно, у нас все к этому сводится, — Хыдыр отвернулся. — Я согласен, не в деньгах дело. А за-, ботиться-то надо об этой жизни, а не о загробной.

Непес-ага спросил:

— Ты что, думаешь, я верю в бога?

Непес-ага вдруг с грустью подумал, что парень на пятьдесят лет моложе его, стоило ли так откровенничать с ним?

— Я очень сожалею о том, что бога нет, — произнес он устало.

Хыдыр не ожидал такого ответа.

— Но если ты не веришь в бога, не боишься его, то почему так мучаешься из-за этих сапог?

— Мне надо не перед богом, перед самим собой оправдаться. Перед своей совестью. Я много думал и понял, что бог — это наша душа.

Впереди показались времянки новых земель колхоза, и всю дорогу до них оба путника уже не произнесли ни слова.

Машина остановилась перед двумя одинаковыми домиками с верандами. Сойдя с машины, он тяжело вздохнул, потянулся, размял ноги, чтобы снять усталость дальней дороги.

На веранде играли ребятишки. В сторонке, в подвесной низкой люльке раскачивался мальчуган лет трех. Взрослых нигде не было видно.

Непес-ага подошел к детям и попытался найти среди них внуков Амана. Черноглазые и чернобровые ребятишки были так похожи, что невозможно было различить их.

— Чистые близнецы, — сказал Хыдыр.

Непес-ага улыбнулся ему.

— Возьми эти спички с собой, а то будешь опять маяться.

— Да я-то возьму, — Хыдыр тоже улыбнулся. — А потом, когда настанет пора расплачиваться, что будем делать?

Непес-ага не успел обидеться.

— Смотри, смотри! — закричал уже от машины Хыдыр, показывая рукой в сторону скотного загона.

Оттуда к ним направлялся бык с огромными рогами.

— Бык отвязался! — крикнул кто-то из детей, и они бросились врассыпную.

Ребенок в люльке замешкался. Когда он вылез и спустился на землю, растерянно озираясь, бык уже был не более чем в десяти шагах от него.

— Хыдыр! — истошно закричал Непес-ага. И поняв, что Хыдыру не успеть, со всей стремительностью, на которую только был способен, кинулся к ребенку и отбросил его в сторону. В ту же секунду бык подцепил его за толстый халат и начал мотать по пыльной земле.

Наконец, быку надоел тяжелый Непес-ага, и он, откинув старика в сторону, побрел к загону. Непес-ага, кряхтя, поднялся и погрозил быку сухоньким кулачком. В сторонке хохотали над незадачей аксакала дети.

Из кабины крикнул Хыдыр:

— Не убился, отец?

— Как новенький стал, — заверил его Непес-ага, хотя почему-то обиделся и на быка, и на детей, и даже на Хыдыра.

"Конечно, расплата не та, — вздохнул старик, — но что поделаешь, какая есть".

Перевод Ю.Антропова