Место встречи - Левантия

Особое положение

Июль 1947

— Арина Павловна, вас в барский дом вызывают. Вот тут все записано.

Дежурный протянул Арине листочек. Разумеется, только время и номер кабинета. Арину всегда раздражало, как МГБ-шники напускают на себя важность, каждый раз старательно показывая, что УГРО для них — пыль под ногами. Ну сказали бы по-человечески: «Простите, ребята, мы тут посеяли отчеты по такому-то делу, дайте копии, как время будет», — и всем бы удобно. Но нет, надо сначала вызвать, потом уже в беседе упомянуть, какое именно дело интересует (забыв уточнить, какую именно бумажку из вороха имеющихся в деле они хотят посмотреть), потом вызвать еще раз, уже с делом под мышкой, потом… В общем, из пустячного вопроса устроить канитель на неделю. Интересно, кто зовет. Арина уже знала, что если в кабинет 201, то это

к самовлюбленному Богурдовичу, если в 203-й — то к вечно простуженному Турцеву, если в 205-й, то к тихому и какому-то забитому Можейко. Но в этот раз прийти следовало в 318-й кабинет.

На третий этаж Арину еще ни разу не звали — поговаривали, что там сидит высокое начальство, а с ним общих дел как-то не предвиделось.

Причем время назначили — через час. А действительно, что мелочиться — могли бы через десять минут — и весело наблюдать из окон, как Арина рысью несется вокруг квартала, стараясь не опоздать.

Впрочем, хоть бежать смысла не имело, но и тормозить тоже не стоило. Во-первых, можно будет спокойно покурить, предвкушая встречу, во-вторых, чтобы не нервничать, пока молодой человек на вахте (их там было с десяток разных, мордастых, сытеньких, в лейтенантских погонах, но о войне явно знавших только из кинофильмов) соизволит заполнить пропуск, сличив многократно фото в удостоверении с оригиналом и досконально выяснив, куда и по какому делу Арина направляется. Да и коридоры в барской усадьбе были какие-то бесконечные.

На крыльце, конечно, курил Цыбин. Арина зло подумала, что вот ему — самое место в барской усадьбе. Как ни выйдешь из каретного сарая — всегда наткнешься на курящего Цыбина. Интересно, он хоть иногда бывает на рабочем месте?

— Ты не обедать ли? — поинтересовался Моня мечтательно, — а то бы с радостью составил компанию.

Мысль об обеде вызвала приступ тошноты. После тех мерзких котлет в столовую явно не тянуло, а больше-то и пойти некуда.

— Да нет, в МГБ позвали. Ты не знаешь, что они на этот раз посеяли? — собрав всю свою приветливость, ответила Арина.

— А черт их… А в какой кабинет?

— Какое тебе дело? — Арине надоел вальяжный тон Цыбина.

— Ты в последнее время какая-то нервная. У тебя все хорошо?

— Да, спасибо, твоими молитвами, — Арина бросила эти слова через плечо, уже спускаясь с крыльца.

Моня пожал плечами — и скрылся внутри УГРО.

Арина неторопливо дошла до Старолитейной площади. Перед входом в барскую усадьбу очень медленно выкурила папиросу, стоя на самом солнцепеке. Идти в холодные коридоры МГБ не хотелось до чертиков. Но она все-таки поднялась по мраморной лестнице, изо всех сил надавила на гигантскую дверь — и вошла.

Кажется, здание было построено с одной целью: показать вошедшему, насколько он мал и ничтожен. Циклопического размера зал на первом этаже поглощал любые звуки, превращая их в невнятный ропот. Огромная мраморная лестница вела вверх, куда-то во тьму. Помещению отчетливо недоставало рыцарских доспехов по углам и фамильных портретов на стенах.

— Качинская? Вас ждут, — внезапно сказал очередной усатый лейтенантик на вахте, лишь мельком взглянув на удостоверение Арины.

Арине стало не по себе. Ждут, хотя пришла на полчаса раньше, да еще и вот так — без формальностей. Она вспомнила, как еще до войны чекисты вызвали следователя Владимира Титаренко — и больше он не появлялся ни на работе, ни дома, ни где-нибудь еще в Левантии.

«Ладно, грехов за мной не числится», — перебила мрачные мысли Арина и решительно шагнула за обитую дерматином дверь с номером 318.

Напротив двери за массивным столом сидел человек с погонами майора госбезопасности. Арина вспомнила, что видела его первомайской демонстрации – такую открытую и приятную улыбку невозможно забыть. Эта же улыбка и сейчас ослепила и окрылила Арину. Улыбка простого хорошего паренька, у которого все просто замечательно, который рад и погоде на дворе, и результатам вчерашнего футбола, и тому, что к нему пришла такая прекрасная Арина, и вообще — всему миру целиком.

Арина даже не заметила, что заулыбалась в ответ.

— Присаживайтесь, Ирэна Павловна, — сказал хозяин кабинета неожиданно тусклым для такой улыбки голосом, — желаете чаю?

— Спасибо, воздержусь. Итак… — Арина сделала паузу, ожидая, что хозяин кабинета представится.

— Вы близко знакомы с неким Шориным Давидом Яновичем.

— Давыдом.

— Предположим. Значит, знакомы. И что вы о нем думаете?

— Соответствует занимаемой должности. С коллегами вежлив. Оценить рабочие качества в полной мере не могу, я ординар.

— Да, мы в курсе. Но он же вам не только коллега?

— Предположим.

— И как он в плане личного общения?

— Боюсь, вам тут не светит. Предпочитает женщин, — Арина давно уже не улыбалась

и понимала, что хамит, но эта игра в кошки-мышки начинала ее раздражать. Зачем им понадобился Шорин?

— Да я и не претендую. Так вы не отрицаете, что у вас с Шориным имеется связь?

— По слухам, такая же, как у половины Левантии… Женской половины.

— Не совсем. Ваша связь, насколько нам известно, продолжается существенно дольше всех его предыдущих, гм, симпатий.

— Так совпало.

— И как вы планируете свое будущее?

— Выйти от вас, дойти до морга, заняться трупом, который меня там дожидается с утра… — Арина надеялась, что хоть сейчас ГБ-шник поменяет свой ровный скучный тон на человеческий. Она начала уставать от этого бессмысленного разговора. В кабинете было душно, голова кружилась, хотелось курить, но пепельницу хозяин не предложил.

— Я в более глобальном смысле. Вы собираетесь как-то развивать ваше общение с Шориным? Может, брак заключить…

— Вам, наверное, не докладывали, но он делал мне предложение. При свидетелях. Получил отказ.

— Но сейчас, когда обстоятельства несколько изменились…

— Да? Не знала. Что же случилось, что Давыд Янович внезапно стал для меня идеальной парой в горе, радости и всём там прочем? Кстати, подайте пепельницу.

Продолжая улыбаться, хозяин подал Арине тяжелую медную пепельницу. «Пожалуй, такой можно убить», — подумала Арина, закуривая.

— А что касается обстоятельств, — он продолжал улыбаться широко и искренне, — то теперь, учитывая ваше положение… Кстати, говорят, курение плохо сказывается.

— Мое, простите, что? — Арина закурила.

— Ну, положение…

Хозяин кабинета нарисовал перед собой в воздухе большой живот. Арина посмотрела на себя, как будто ожидая увидеть такой же и рассмеялась.

— Вас неточно информировали. Абсолютно исключено.

— Ах да, проклятье, Глазунов… Слышал, слышал.

Арина замерла. Отношения с Шориным — ну ладно, допустим, какие-то слухи ходили, предложение, опять же, это идиотское. Но про Глазунова она не рассказывала никому, кроме Шорина. Присутствовавшие тогда в операционной вряд ли догадались — слухов по госпиталю не ходило. Значит, Давыд? Но зачем?

— Ну раз вы помните Глазунова, наверное, вы помните, как Давид Янович, — улыбчивый протянул «и» в имени Давыда, — сделал вам подарок на день рождения, сняв проклятье. Как он вас балует, и черевички, и очищение… Я бы на вашем месте держался бы за такого.

В дверь просунул голову какой-то лейтенантик.

— Станислав Ростиславович, вас там…

— Я занят, — произнес он тихо и вроде бы даже со своей обычной улыбкой, но лейтенанта как ветром сдуло.

— Станислав Ростиславович, вы взрослый человек. Если бы проклятье было снято, я бы заметила… некоторые приметы.

— Вам, возможно, лучше знать, я не медик. Помните, неделю назад вы всем отделением сдавали кровь в рамках дня донора?

— Было такое…

— В целях заботы о сотрудниках уголовного розыска был проведен анализ этой самой крови. Можете посмотреть ваши результаты.

Арина чувствовала, что погружается в какой-то липкий, вязкий черный туман. В висках стучало.

«Розыгрыш. Глупый, жестокий розыгрыш», — пыталась убедить себя она, но рациональная часть ума уже подсказывала: смотри, и вот эта непереносимость духоты, и утренний голод до тошноты, и странная реакция на одеколон Шорина и на розы, и те столовские котлеты…

В крохотное отверстие, оставленное туманом в ее зрении, она рассмотрела бумагу, которую протягивал ей Станислав. Ну да, сомнений нет. Конечно, акушерство не было Арининым любимым предметом, но настолько она его помнила.

Значит, Шорин ее обманул. Подставил под удар, воспользовался. «Он всегда добивается своего. Характер такой», — вспомнила Арина слова Цыбина.

— Вы злитесь? — абсолютно сухо, без участия или хотя бы злорадства поинтересовался Станислав.

— Нет, что вы. Во всяком случае, не на вас.

— Неужели на Давида Яновича? Не стоит. Он же, так сказать, полезное для страны дело сделал — предпринял шаги к созданию достойного наследника. Ну, если, конечно, повезет. Вы человек надежный, партийный, так что сможете воспитать настоящего советского гражданина, способного защитить нашу Родину даже ценой собственной жизни. Не так ли?

Арина кивнула, глубоко дыша.

— Так вот, вернемся от приятных новостей к цели вашего визита, — улыбнулся Станислав.

— Да-да, — слова доходили до Арины, как сквозь подушку.

— Выпейте воды. Я вижу, вы взволнованы.

— Спасибо.

— Итак, как вы знаете, будущий счастливый папа в каком-то смысле уникален. Как, возможно, уникален и ваш будущий ребенок.

— Вы имеете в виду, что он тоже может быть драконом?

— Не люблю это народное наименование. Особый рангом 13. Так точнее. Да, насколько нам известно, это первый ребенок Шорина, так что с вероятностью пятьдесят процентов у вас будет особый Особый.

Арина кивнула головой. Значит, наследничек. Она вспомнила останки той немецкой девушки.

Ну что ж. Значит, такова судьба.

— Особые 13-го ранга, — продолжал Станислав Ростиславович все так же ровно, — являются стратегическим ресурсом советского народа. А потому родных и близких каждого такового Особого мы время от времени приглашаем на беседу, чтобы государство было уверено в хорошем самочувствии и вообще в полном благополучии, как вы выражаетесь, дракона. Чтобы они всегда могли поделиться любыми сомнениями и трудностями с органами, призванными охранять государственную безопасность. Так что ровно через неделю заходите сюда же, в то же время. На вахте для вас лежит пропуск. А пока — не смею задерживать.

Станислав Ростиславович любезно проводил Арину к выходу из кабинета и распахнул дверь, еще раз широко и необыкновенно обаятельно улыбнувшись ей на прощание.

Она вышла за двери МГБ пошатываясь. Было странно, что за время их разговора со Станиславом Ростиславовичем мир остался прежним. Не рухнул, не провалился в тартарары. Даже Старолитейная площадь была все такой же — пыльной, мощеной булыжником, все так же окаймляли ее кривоватые елки, все так же проходили по ней, разговаривая и смеясь, какие-то люди. Будто ничего и не произошло.

От одной из елок отделился темный силуэт. Арина узнала человека, которого меньше всего хотела бы видеть в эту минуту. Ей хотелось повернуться, шагнуть назад в духоту коридоров госбезопасности. Чтобы взять Станислава Ростиславовича за горло — и душить, пока он не признается, что все выдумал, что просто пугал ее… Но у нее совсем не осталось сил. Она закурила, сломав несколько спичек.

Шорин подошел.

— Мне сказали, что ты здесь. Извини, я должен был тебя предупредить — ты теперь мой близкий круг общения, так что вот так, — начал он неловко.

Она глядела сквозь него невидящими глазами. Он попытался напустить на себя беззаботный вид.

— Боже, что ты такое узнала обо мне, что тебя это так поразило? Давай рассказывай, мне ужасно любопытно.

Арина хотела что-то ответить, но все слова сплелись в ее горле в огромный ком, который мешал дышать и который невозможно было выпустить из себя.

Давыд протянул к ней руку.

— Я понимаю, этот Станислав — какой-то липкий. Когда первый раз от него шел — хотелось только вымыться. Желательно, еще и кожу содрать, а потом новую отрастить. Но потом привык. И Моня привык, и мама…

Арина оттолкнула руку.

— Пошел вон! — прохрипела она почти без голоса и почти побежала, сама не зная куда, лишь бы подальше.

«Пыль-пыль-пыль-пыль». Арина шла быстро, не глядя по сторонам. Идти все равно было некуда.

Из какой-то подворотни на нее залаяла собака. Не зло, так, для порядка. Арина вспомнила, как в детстве они с отцом ездили в гости к его однокашнику, дяде Аркадию, разводившему охотничьих собак.

Арина вдоволь наигралась с мягкими пузатенькими щенками, а потом спросила: «А можно мне тоже щеночка? Ну, если ваши собачки захотят еще детей». Взрослые долго смеялись, а потом дядя Аркадий сказал: «Ирэночка, детка! Мои собачки заводят щенков, когдаяэтого хочу». И так он выделил это «я», что маленькой Арине стало не по себе. Страшно стало.

Она тогда заплакала — и ее тут же отправили спать.

Но это было давно, много жизней назад. А сейчас Арина чувствовала себя той самой собачкой. Хозяину понадобились щеночки, а мнение собаки — ну кто будет спрашивать собаку? Да, любят, да, гладят по шелковистым ушкам, но права выбирать свою судьбу не дают.

Но Шорин ошибся — с Ариной этот номер не пройдет. Она не позволит решать за себя.

А сейчас как раз ее ход. И она сделает все, чтобы в ее жизни никакого Шорина больше не было. Страна большая, место найдется. Можно уехать хоть в Кенигсберг, хоть в столицу, хоть к черту на рога. У нее своя жизнь, и пускать в нее Шорина только потому, что он так захотел, — велика честь для подлого обманщика. Как-нибудь без него справится. Хотя, конечно, с ребенком будет труднее…

Мысль о ребенке заставила Арину замереть. В ее жизни появится человек, от которого не убежать, не скрыться. Который будет полностью зависеть от нее…

Ладно, время есть — эту мысль можно пока отложить.

Более важная мысль — где ночевать. На работе — не вариант. Ключ от кабинета у Шорина есть, так что наверняка он будет ее там ждать. А сил на последний разговор нет. Надо все обдумать, чтобы разговор точно стал последним.

Так, это потом.

Можно пойти к Якову Захаровичу. Они с женой всегда рады Арине… ну, были рады когда-то, в одной из прошлых жизней. Не важно. Но даже с милейшим, все понимающим Яковом Захаровичем говорить нет сил. Он поймет, он, может, и подскажет что дельное — но не сейчас.

Арина задумалась. А потом подняла голову — и пошла в сторону вокзала. Там можно поспать в тепле, даже кипятком разжиться. Заодно узнать, куда можно уехать подальше от карих глаз с красным отливом — еще утром таких любимых, а сейчас — глаз обманщика и врага.

Как ни странно, на вокзале удалось вполне прилично выспаться. Впрочем, с билетами было туго: «Страна вся на колесах, никуда не выехать», — хмуро пробормотала билетерша, захлопнув перед Ариной окошко.

Больше народу, чем на вокзале, было только в женской консультации, куда Арина побежала с раннего утра. Но она все-таки дождалась своей очереди. Вчерашний день не оказался ночным кошмаром или игрой воображения.

«Еще одна по мужикам допрыгалась», — брезгливо, почти не снижая голоса, сказала врач акушерке за спиной у Арины. Когда же Арина несмело спросила, не будет ли каких осложнений, если ребенок унаследует Особые способности, получила по полной. Что старая для первых родов, что тощая слишком, что думать надо было головой, а не тем местом между ног, что осложнения будут обязательно, что статистику материнской смертности она всему району подпортит…

В общем, бежала оттуда Арина, втянув голову в плечи и стараясь не расплакаться.

На работе стало только хуже. В кабинете у нее сидел Шорин.

— Ты пил? — спросила она, задыхаясь от невыносимой вони смеси одеколона и перегара.

— Как ты убежала, я сразу к Ростиславычу. Мол, чем вы человека так напугали. Он и рассказал. Ну, я на радостях немного… позволил себе.

Арина сражалась с заевшим оконным шпингалетом. Шорин подошел сзади, помог, попытался обнять ее — но она отстранилась.

— На радостях? — Арина распахнула окно и жадно вдыхала свежий воздух.

— Ну… — веселый настрой слетел с него, — ты же помнишь, мы мечтали, как бы все здорово было, если бы…

— Если бы что? Если бы мы были моложе, если бы не были изгрызены войной, если бы были силы, если бы готовы были строить что-то новое, а не ползать по обломкам, делая вид, что все так и есть?

— Ну, может, мы что-то сможем?

— Нет, мы сможем только еще больше покалечить друг друга, а потом — и ребенка. Так что нет. С этого момента — никаких «нас». Есть я, есть ты, и мы не имеем друг к другу никакого отношения.

— А ребенок?

— Это уже только мое дело. И я постараюсь с ним справиться. Твой дорогой Станислав Ростиславович сказал, что у меня все получится. Партия поможет.

— Так и сказал? Узнаю… Арин, я понимаю, ты зла на меня, но ведь нам хорошо вместе…

— Было. Пока ты не обманул меня самым подлым образом. А теперь иди, не хочу тебя видеть.

— Ну, работаем мы все еще вместе.

— Я постараюсь как можно скорее ликвидировать это досадное недоразумение. Прощай.

Она хлопнула дверью собственного кабинета и выскочила на крыльцо. Где, конечно, стоял, небрежно облокотясь о перила, Моня. Посмотрев на Арину, он молча протянул ей платок. Только тогда Арина заметила, что по лицу у нее текут слезы. Она надеялась, что Шорин не видел ее плачущей. Впрочем, какая разница. Все, что с ним связано, — уже позади. Она выкурила подряд две папиросы — и почувствовала, что злость улеглась холодным черным комом где-то в районе груди, а сама Арина осталась спокойной, даже немного веселой. Она вытерла лицо и улыбнулась Моне.

— Ну, как прошел первый банный день? Как тебе Станислав Ростиславович — скажи, душка? — Цыбин скроил настолько брезгливую физиономию, что Арина не удержалась и хихикнула, — Дальше, впрочем, проще. Никаких бесед по душам, просто: жив, здоров, Давыд Янович тоже не хворает, приветы вам передает, в опасных настроениях замечен не был.

— Надеюсь, никакого «дальше» не будет. Не хочу иметь ничего общего с этим твоим Давыдом Яновичем.

— Что значит «не хочешь»? Насколько я понимаю, у вас… как бы это сказать… через некоторое время появится нечто… общее.

— Я смотрю, он не только подл, но еще и болтлив.

— Молчалив как рыба. Особенно сейчас, ибо похмелен. Но дедукция — величайшая из наук — молчать не намерена.

— И что же говорит твоя дедукция?

— Тот факт, что вы вместе минимум с прошлого октября, допустим, эти прохлопали. Я заметил только потому, что знаю неназываемого человека как родного, спал с ним в обнимку чаще, чем с любой девушкой. Ничего такого — только тепло, ты понимаешь. Плюс где-то с октября же он мне начал рыдать, какое у тебя каменное сердце и как ты его не любишь. То есть влюбился, как полный балбес. В общем, допустим, до Седьмого ноября они не знали. Но после того выступления — не знать не могли. При этом молчали. И после твоего дня рождения кто-то оставил хороший такой Особый след на крыльце. Тоже не заметить сложно, даже наши практиканты заметили. Что это были вы — любой ребенок сообразит. Что он тебя от меня провожает — тоже не новость, ты же понимаешь, среди моих гостей наверняка есть хоть один стукач. И опять они молчали. А тут вдруг добро пожаловать в наш узкий круг. Значит — что-то поменялось. Предложение он тебе уже делал, отказала ты ему у меня на глазах… Так что остается не так много вариантов. Что скажете, Уотсон?

— Только то, что сказала раньше. Никакого отношения к этому человеку иметь не хочу. Вне зависимости от… обстоятельств.

— А придется. Арин, ты, наверное, не понимаешь. Не важно, что ты думаешь о нем, важно, что он думает о тебе. Знаешь, сколько в Советском Союзе осталось драконов?

— Не представляю.

— Точно вообще мало кто представляет. Но десятка три, наверное, наберется. А знаешь, сколько их нужно, чтобы, скажем, устроить переворот в стране?

— Тоже не представляю.

— А вот этого тем более никто не знает. Но я подозреваю, что может хватить и пары-тройки, если окажутся в нужное время в нужном месте. А теперь, дорогой Уотсон, скажи мне сама, кто мы такие для них, — он показал большим пальцем куда-то вверх.

— Заложники?

— Молодец, угадала. Так что можешь бежать от Шорина куда хочешь — в любом месте тебя ждет очередной Станислав Ростиславович, Ростислав Владиславович или какая еще сволочь в том же стиле. И тем более когда у тебя есть нехилый такой шанс увеличить поголовие левантийских драконов аж вдвое…

— И что мне теперь делать?

— Ну, если хочешь, можешь сказать в вашу следующую встречу, что Шорин готовит восстание… Ну не знаю… Национал-анархистов, например. Или масонов.

— Спасибо за высокое мнение обо мне. Я ненавижу этого человека, но не настолько.

— Ты его не ненавидишь. Ты зла на него, ты раздосадована, ты растеряна. Но ты его любишь.

— Есть вещи, которые нельзя простить даже любимому человеку.