Место встречи - Левантия

Смутные воспоминания

Март 1947

Зима пролетела как-то мимо Арины. В январе захворал Евгений Петрович, с конца марта Бэба Таборовская долго отсутствовала, тоже по каким-то делам со здоровьем, — в общем, работы было чуть больше, чем по горло.

Но все-таки как-то получалось иногда выкроить вечер, чтобы провести его с Давыдом и Маринкиными блокнотами.

Как-то, раскрыв очередную страницу, Арина засмеялась. Шорин, для которого записки Марины все еще были непонятными иероглифами, даже обиделся:

— Да что ты там хихикаешь? Рассказывай давай!

— Вот в этом вся Маринка. Месяц сидела безвылазно в библиотеке из-за мужика с этим самым на лбу.

— С чем на лбу? — не понял Давыд.

Арина, хихикая, рассказала историю, свидетельницей части которой она была.

Как-то в УГРО забежал человек в низко надвинутой кепке — и начал ломиться в дверь Особого отдела. Обычно, посетители, даже пострадавшие от лиц с особыми способностями, крайне опасливо косились на особистов, крестились в их сторону и плевали через плечо. А это — сам к ним прибежал.

Минут через десять Ахав Лазарев притащил того мужичка к Арине. Товарищ изрядно упирался.

— Тебе тут дело как хирургу. Тонкое и крайне интимное, — сквозь тщательно сдерживаемый смех сказал Ахав и удалился.

Мужик понуро стащил кепку — и Арина вскрикнула: посреди лба у него болтался детородный орган весьма внушительных размеров, частично загораживая мужику обзор мощными тестикулами.

— Режьте. Под корень! — решительно сказал мужик — и свалился в обморок.

Когда через пару часов Арина выпроводила товарища с перевязанной головой, тот же Ахав передал его уже Чуприну — и, давясь хохотом, рассказал Арине историю.

Мужик завел себе развлечение: устраивал каждый вечер засаду на пустыре, через который шли в общежитие работницы ткацкой фабрики, выжидал, когда пройдет девушка без подружек, — и бросался на нее.

«По словам задержанного, когда насильничал, а когда просто сиськи мял», — уточнил Ахав. И вот как-то нашему герою чертовски не повезло. Девушка, на которую он направил свою страсть, оказалась Особой. И пожелала ему от всей души… Ну, то, что случилось.

И с утра оно выросло во всей красе. Этот простодушный человек не нашел ничего умнее, как пойти в УГРО жаловаться на ущерб здоровью и внешнему виду, причиненный лицом с Особыми способностями.

Отрезанный орган долго еще стоял в кабинете у Арины в банке со спиртом. Евгений Петрович приклеил к нему табличку: «Так будет с каждым, не оформившим запрос на экспертизу».

А Марина вот подошла со всей серьезностью. Хотела выяснить, можно ли исправить такого рода урон здоровью, не прибегая к хирургии, раз случился он по причине применения Особых способностей.

Подумав о шраме на голове, Арина вспомнила Кодана. После Нового года они так и не встречались. Как там он?

— И что Марина нашла в библиотеке? — нетерпеливо спросил Давыд, видя, что Арина ушла в свои мысли

— Тут схемы какие-то, ничего не понимаю, — ответила она, протягивая блокнот.

Шорин внезапно заинтересовался. Он задумчиво вглядывался в схему, крутил руками, проводил пальцем вдоль своего тела, хмыкал «Ага, понятно» и «Нет, так не пойдет».

Наконец он поднял голову и пристально посмотрел на Арину.

— Ты понимаешь, что твоя подруга нашла простой и эффективный способ снимать проклятья?

— Наверное. Но ты же понимаешь, я не спец. Может, нашла, а может — просто что-то нафантазировала себе. Она вот говорила, что все детские игры — они про Особых. И «колечко», и «пятнашки», и «казаки-разбойники»…

— Надо об этом подумать… Но ты вообще поняла, что я только что сказал? Давай попробуем. Не получится — значит, не получится. А вот если все выйдет…

— То ты выполнишь свое ноябрьское обещание.

— Прекрати ты. Ну стыдно мне, стыдно — тебе достаточно? Ну давай попробуем!

— Не смей.

— Не вижу причин твоего отказа.

— Ну, понимаешь, если вдруг получится… Назад дороги уже не будет. А я не хочу детей.

— Мне казалось, они довольно забавные…

— Да, возможно. Но во-первых, мне уже очень много лет. Во-вторых, я не умею все это. А в-третьих, не с моей работой. Вот я сегодня закончила в одиннадцать вечера. Точнее, прекратила. Завтра с семи утра буду опять по уши в отчетах.

— Между прочим, Таборовская, по слухам, отсутствует именно по этой причине.

— Поэтому я сижу тут до одиннадцати. Я своим коллегам такого не желаю. В общем, разговор окончен. Ищи себе другую подопытную. Или сам можешь кого-нибудь проклясть в экспериментальных целях.

Шорин посмотрел на нее недоуменно и молча ушел.

Арина сама не понимала, почему она так грубо обошлась с Давыдом. Да, она привыкла жить с проклятием. Опять же, радовало, что не нужно каждый месяц возиться с заскорузлыми тряпками. Но все-таки. Если быть совсем уж честной — она иногда представляла себе, как держит в руках кого-то маленького, беззащитного, живого… Но такое возможно, только если войны больше не будет. Еще лет сто. А иначе как своими руками отпустить такого живого, такого своего? Каждый день, с младенчества, учить, как выжить в войне. Чтобы был шанс дождаться обратно. Живого.

Или… «Или как я» — подумала Арина, — «Или… как Давыд?».

Давыд — он же… Не совсем живой? Арина удивленно поняла, что так, наверное, и есть — хоть Давыд и не жил на краешке казенного дивана, не питался сомнительного вида бурдой из местной столовой, ходил на танцы и в кино — все равно было заметно, что большую часть себя он оставил где-то еще. Ну как с отрезанной конечностью — как бы ловко ни был бы сделан протез, от живой руки или ноги его легко отличить.

Подумав о смерти и мертвых, Арина отругала себя, что земля уже давно прогрелась, а она еще ни разу не была на кладбище.

Следующий день, по идее, должен был быть выходным, так что Арина обещала себе закончить все дела до обеда — и пойти навестить покойных.

Даже кладбище весной выглядело как-то радостно. Юная, невероятно яркая трава пробивалась везде, а где-то уже и мать-и-мачеха показалась.

«А я милого узнаю по походке», — тихонько напевал Михал, собирая граблями мусор с дорожек.

Арина улыбнулась — Михал выглядел трезвым. Хорошо, что без привычной «трудотерапии» на кладбище не запил по-новой.

Арина шла по кладбищу, автоматически напевая прилипчивую песенку про милого в панаме.

А вот человек, шедший Арине навстречу, кажется, трезв не был. Он шагал неуверенно, как будто бы сомневался в собственных ногах. Может, протезы?

Но человек приблизился, и Арина узнала в нем Кирилла Константиновича. Подхватил ревматизм? Травмировал ногу?

А еще при каждом шаге он засовывал руку в карман, что-то оттуда доставал и тут же отправлял в рот, наверное, семечки.

Заметив ее, Кодан приветственно приподнял шляпу и тут же снова полез в карман. Нет, не семечки. Небольшой кусок хлеба. Он поймал ее взгляд и развел руками:

— Постоянно тянет есть.

— Наголодались в войну? - посочувствовала Арина.

— Да нет, вроде, всегда хорошо питался, — он говорил с усилием, подбирая слова, — мое орудие труда — мозг, а потому обязано быть в хорошей форме.

— Вы ведь, кажется, оставались в городе во время оккупации?

Кодан никогда не говорил о себе прямо. «В масштабах истории моя личность неинтересна», — отшучивался он, когда Арина пыталась расспрашивать. Но что-то она узнала. Кирилл Константинович преподавал историю в одном из левантийских вузов. Когда вуз спешно эвакуировали, Кодан по каким-то причинам уехать не успел и остался в оккупированном городе. Как он выжил, чем занимался — этого Арина не знала. Но хорошо, что не голодал.

— Умный человек всегда найдет себе занятие, — тихо сказал он.

— Кирилл Константинович! Вы в порядке? — сегодня Кодан тревожил Арину.

— Благодарю за заботу. Вполне благополучен.

— Вы качаетесь и говорите странно…

— Ах да, болел зимой, видимо, еще не отошел. Позвольте вас покинуть, — он снова прикоснулся к полям шляпы и неуверенно пошел к выходу.

Арина растерянно проводила его взглядом.

— Глянь, Моня, никак, твоя знакомая, — Шорин кивнул головой, указывая подбородком на труп.

— Ох, похоже, что она, — вздохнул Моня. — Думал, она у себя в швейной артели к нормальной жизни вернется…

— Ну-ка расскажи, — попросила Арина.

Познакомились они в марте 1946-го, незадолго до возвращения Арины в Левантию. Моня зашел в магазин за хлебом и угодил в безобразную свару.

Продавщица громким криком требовала милицию, двое хмурых мужчин били кого-то в углу.

— Я милиция, — Моня достал удостоверение и подался вперед. — Что у вас тут происходит?

Все оказалось скучно и банально: девушка украла хлеб с прилавка. Моню поразило, что пока два мужика пинали ее ногами, она смотрела стеклянными глазами — и откусывала кусок за куском.

— Извините девушку. Она меня не дождалась. Я отбежал за деньгами и карточками, а она не выдержала. Вот, пожалуйста, получите, — Моня радовался, что прикреплен именно к этому магазину и может помочь.

— Пойдем, дорогая, — обратился он галантно к воровке, — и пожалуйста, больше так не делай. Я понимаю, ты не завтракала, но люди могут бог знает что подумать.

Он подал девушке руку калачиком — и только тогда заметил, что у нее нет ног. Вздохнул, помог поставить тележку — и снова предложил руку. Так они и вышли из магазина — за руку, как влюбленная парочка.

— Зря вы так, дяденька! Они меня знают, — хрипло сказала спасенная девушка.

— Дура ты. Если уж невмоготу, лучше бы на рынке сперла или у покупателя.

— Да ну. У живых людей красть — не по совести.

— Ага. Только вот в магазине товар — это государственная собственность. Могла бы к стенке пойти как миленькая.

— Ох, больно я жизнью дорожу. Давай, красавчик, быстренько с тобой расплачусь — да и побегу дальше. Мне удобно, нагибаться не надо.

Моню аж передернуло.

— Совсем сдурела? Я не для этого… Тебя звать-то как?

— Тонькой.

— Значит так, Антонина. Давай через день встречаться на этом месте, — Моня огляделся, запоминая локацию. — Я буду тебе пожрать приносить. А воровать не надо.

— А что еще делать? Жрать-то хочется, а на работу меня брать что-то никто не торопится.

— Решим вопрос.

И решил ведь. Пристроил Тоню в артель. Девушка оказалась старательной, трудолюбивой. Первую неделю Моня слушал жалобы руководителя артели, мол, кого ты привел, — а дальше только благодарности и предложения сшить костюм со значительной скидкой. И все ведь было хорошо.

И вот эта самая Тоня лежала сейчас в переулке недалеко от Центрального рынка, маленькая, скрюченная и мертвая.

— А скажи, Монь, что у нее было с алкоголем? — задумчиво спросила Арина, разглядывая труп.

— Вот тут принципиально. Ни капли. Никогда. Даже в праздники. Даже не курила. Ну, в последнее время мы мало общались…

— Оно и видно. Судя по следам на пальцах — смолила нещадно.

— А что насчет алкоголя?

— Просто посмотри цвет кожи. Выглядит, как будто печень отказала. Хотя… белки глаз не желтые, а они должны были пожелтеть в первую очередь.

— Так, а еще? — Ангел привычно записывал за Ариной.

— Лежит тут от пяти дней до недели — точнее скажу в прачечной.

— Исключено. Вчера ее тут не было. Место не такое уж тихое.

— Да уж… И трава под ней свеженькая. Значит, приволокли. Сейчас погляжу, откуда… Черт! Бред какой-то! Вон, сам глянь — следы колес. Получается, не принесли — а прикатили прямо на этой ее тележке… Но сами следов не оставили… Ничего не стыкуется…

— Разберемся, — это уже Моня сказал. Арине показалось, что голос у него стал глухим и надтреснутым.

— А с чего вы взяли, что это вам разбираться? — вскинулся Ангел. — Может, никакого особого следа.

— Да она воздушной была… Она рассказывала, еще в школе гаданиями промышляла.

А к безногой гадалке кто пойдет? Раз себя не уберегла…

— Дай глянуть, — попросил Шорин. Моня отошел в сторону.

Шорин присел над трупом, лицо его побледнело. Затем он встал и грязно выругался.

— Проверь сам. Ни следочка.

Арине показалось, что она где-то уже видела что-то похожее. Вспомнить бы, где и когда…

— Кстати, — совершенно некстати заметил Шорин, когда они возвращались с трупом назад, — а вот если я, допустим, уеду — что вы делать будете? Вот ординарных экспертов у нас четыре штуки, а я один.

— Перебьемся уж как-нибудь, — рассеянно ответил Моня, глядя в окошко.

— Меня тут вызывали, говорят, какой-то бардак у меня в военной биографии, просили в столицу съездить.

— Ну, так поезжай.

— Не завтра, ближе к концу апреля.

— Да отстань ты от него, видишь, человек переживает, — привстала со своего места Арина.

— Да в норме я, просто что-то знакомое, а что — вспомнить не могу, — вздохнул Моня. — А ты, Давыд, если вернешься без тортика из кондитерской на Тевелева персонально для меня — так можешь вообще не возвращаться.

— А что за торт? Может и мне надо? — сунулся Ангел.

— Надо-надо! Это такое… эх… — Моня блаженно улыбнулся.

— А тебе что? Ты, кажется, не любительница сладостей, — Шорин повернулся к Арине.

— А ей — по классике: черевички, те самые, которые сама царица носит, — подмигнул Моня.

— Поищем, — серьезно ответил Шорин.