Марица. Исток

Глава 30 Жизнь берет свое

— Милая, давай поговорим!

Она не повернула головы, продолжая наблюдать за мелькающими за окном пейзажами. Четыре дня. Я начинал жалеть, что вообще рассказал ей о разговоре с Ледарсом до момента, пока мы не приедем в столицу. Но это же Марица! Моя умная, рассудительная Марица! Я ожидал вспышки гнева, короткой, после которой мы всё обсудим, я смогу обнять её, прижать к груди… Но, похоже, не в этот раз.

— Я серьезно! Прошу, перестань на меня обижаться! Что плохого в том, что я хочу для своей жены и своего ребенка лучшего?

— Мы не женаты! — она бросила это, не глядя, обиженно буркнув в стекло.

Вот как? Значит, на этом играет. Ладно.

— Хорошо, для своей невесты, без пяти минут жены и своего ребёнка! — сквозь зубы процедил я. — Такое уточнение тебя устроит? — Я сделал глубокий вдох, заставляя себя говорить спокойнее, рациональнее. Она должна понять. — Марица, я понимаю, ты хотела сама всё рассказать отцу. Но поверь, я избавил тебя от тяжёлого разговора. Ледарс успеет остыть и всё обдумать до нашего приезда. А тянуть было нельзя. Скоро это станет заметно. Ты действительно хотела, чтобы он узнал об этом от придворных сплетниц?

Если бы с королём говорила она, что бы это значило? Это значило бы, что генерал Демитр Янг, дракон, претендующий на её руку, — трус, который прячется за спиной женщины, когда приходит время отвечать за свои поступки. Мужчина, который позволяет своей возлюбленной одной принимать удар. Я не мог так поступить. Не по-мужски. Не по-драконьи. Ответственность — это не только слова. Это готовность встретить последствия лицом к лицу, пусть даже последствия — это гнев короля.

Я предупреждал её ещё до всей этой катастрофы, что поговорю с Ледарсом по возвращении из деревни. Да, апокалипсис внёс свои коррективы, но теперь всё кончено. Угроза миру миновала, и отложенный разговор должен был наконец состояться. Я не хотел больше ждать. Каждый день промедления был бы ещё одной ложью, ещё одним кирпичом в стене между мной и её отцом. И ещё одной каплей неуважения к самому себе.

Да, я выбрал жёсткую тактику. Без церемоний, прямо в лоб, через магическое зеркало. Но это дало Ледарсу время. Время переварить шок, время прокричать свою ярость в пустоту, а не в лицо дочери. Время, чтобы за кипящим гневом разглядеть главное: его дочь жива, счастлива и ждёт ребёнка от человека, который любит её и готов за неё постоять.

Если бы я промолчал, позволил Марице первой пойти на этот болезненный разговор, что бы она подумала обо мне в будущем? В глубине души, даже простив, она бы всегда помнила: в решающий момент он отступил. Он оставил меня одну с моим страхом и с гневом моего отца. Такому мужу даже в мелочах доверять нельзя, не то что в главном. А я хочу, чтобы она доверяла мне во всём. Всегда.

— Ты не имел права! — выдохнула она, отворачиваясь, чтобы я не видел ее лица. — Это был мой разговор! Моя новость!

Вот сейчас я не был уверен, что она вообще собиралась обрадовать отца новостью о внуке!

— Давай начнём с того, что этот разговор был моей обязанностью. Обязанностью мужчины, который вошёл в твою спальню до свадьбы и сделал тебя матерью своего ребёнка. Я несу за это ответственность. Перед тобой, перед ним, и перед твоим отцом. И какой, по-твоему, был бы итог твоего «разговора»? — я почти не скрывал сарказма. — Ты бы тянула до последнего, изводила себя страхами, а в итоге всё равно бы сорвалась на крик или слёзы. А так… да, он взбешен. Но он уже знает. И он уже начинает смиряться. К нашему приезду он будет готов принять всё как данность. Я избавил нас обоих от ненужной драмы.

Я умолчал, конечно, о другом, куда более корыстном расчёте, который заставил меня действовать так стремительно. Страх. Глухой, животный страх, что при личной встрече Ледарс в гневе откажет. Кто я такой для принцессы крови? Разведённый генерал с испорченной репутацией, с двумя приёмными детьми на руках. Да, я дракон, но мой род не столь древен, как королевская династия. Да, я доказал свою преданность, но разве этого достаточно?

Беременность Марицы… Да, это было величайшее счастье, чудо, которого я не смел и надеяться. Но это был и мой главный, возможно, единственный козырь в этой неравной битве. Факт, который не оспоришь. Ледарс — прагматик. Он мог бы годами тянуть с согласием на брак, выискивая более выгодную партию для дочери. Но теперь у него просто не оставалось выбора. Его наследница ждёт ребёнка. И отец этого ребёнка — я. Отказ означал бы вечный скандал, позор для короны и незаконнорождённого наследника. Король, каким бы гневным он ни был, не пойдёт на это. Он вынужден будет принять меня, каким бы нежеланным зятем я ни был.

Сказать всё сейчас, дать ему время свыкнуться с мыслью, принять неизбежность — это была не просто тактика. Это была отчаянная стратегия, чтобы навсегда привязать к себе своё счастье. Упустить такое преимущество? Ни за что. Пусть она сердится сейчас. Пусть считает меня бесцеремонным. Лучше её временная обида, чем риск потерять её навсегда из-за гордости её отца.

— И перестань смотреть на меня, как на инкубатор! — прошипела она. — Я не хрустальная! Я скакала верхом, затыкала министров и решала государственные проблемы, когда тебя и рядом не было!

Я сжал кулаки до хруста, чувствуя, как терпение начинает медленно, но верно подходить к концу. Я видел — что Марица впервые попросту не желала вести рациональный разговор. Она не хотела слышать логику, взвешивать аргументы, искать компромисс. Нет. Сейчас она вела себя как капризный, обиженный ребенок, который, не получив свою конфету, решил устроить истерику, наплевав на все доводы рассудка.

И самое отвратительное было в том, что она-то прекрасно понимала: я прав. Она знала мои мотивы, видела стратегическую выгоду моего поступка, осознавала неизбежность разговора с королем. Но поскольку она не могла разумно оспорить мое решение, то нашла другой, абсолютно иррациональный повод для обид — мою заботу.

В голове звенело от её упрямства. Мысленно я рычал. Она — моя. Моя самка, моя судьба, мать моего драконенка. И я, дракон, имею каждое право носить её на руках, если мне так угодно! Иметь право оберегать свой клад, свой очаг. Это не просто желание — это глубинный инстинкт, клокочущий в крови. А она… она называла это «смотреть на неё как на инкубатор». От этих слов внутри всё сжималось в тугой, болезненный комок ярости и боли. Как она смеет? Как смеет низводить моё благоговение, моё поклонение до чего-то утилитарного и оскорбительного? Она была для меня всем. Солнцем, ворвавшимся в мою выжженную жизнь. И этот ребёнок — наше продолжение, живое доказательство нашего союза.

— Ты пытаешься меня контролировать! — выпалила она, наконец, поворачиваясь ко мне. Слезы текли по ее щекам. — Сначала решил за меня, как и когда говорить с моим отцом! Теперь решаешь, сколько одеял мне нужно! А что дальше? Запретишь выходить из комнаты без твоего разрешения?

Иметь возможность заботиться о них — не обязанность, а величайшая привилегия. Право, которое я отвоёвывал годами одиночества и отчаяния. И сейчас она пыталась отнять у меня это право. Лишить самой сути — быть её защитником, её опорой. Она понимала, что я прав. Понимала, что мой разговор с королём был необходим. И поскольку проиграла в этой логической битве, нанесла удар ниже пояса — в самое сердце, в мою потребность о ней заботиться.

Это было нечестно. Грязно. И от этого рана саднила сильнее. Я готов был к её гневу, к спору, даже к холодному молчанию. Но я не был готов к тому, что она поразит именно ту самую, самую уязвимую и самую драконью часть моей сути — инстинктивное, всепоглощающее желание защищать своё.

— Хватит, — произнес я тихо, едва сдерживая гнев. — Просто хватит, Марица. Я понимаю, что тобой правят эмоции. Я понимаю, что это из-за… положения. Но моё терпение не безгранично. Я люблю тебя. Я обожаю тебя. Но я не намерен позволять тыкать в меня шипами только потому, что ты сама не знаешь, чего хочешь. Ты хочешь, чтобы я перестал заботиться? Хорошо. — Я резким движением откинул с ее колен плед. — Мерзни. Хочешь самой поговорить с королем? Дерзай. Объясняй ему, почему ты больше месяца скрывала свои отношения со мной. Я устал быть твоим щитом и мишенью одновременно.

Я откинул голову на жесткий подлокотник кареты и закрыл глаза, чувствуя, как обжигающая обида разливается по жилам раскаленным металлом. Я не двигался, пытаясь усмирить бушующую внутри ярость. И тогда сквозь оглушающий гнев услышал это: короткий, сдавленный всхлип, словно она пыталась сдержаться и не смогла. А затем — другой. И вот уже тишину кареты разорвали настоящие рыдания, горловые, надрывные, полные такого отчаяния, что у меня свело челюсть.

Нет, с Ладенией оба раза было намного проще! Да, бывшая жена порой была раздражительной, но ее не бросало из одной эмоции в другую с такой скоростью.

— Я… я последняя эгоистка! — выдохнула Марица, давясь солеными слезами. — И тварь! Не-не-не достойна тебя! Только тварь может так… так вести себя с любимым человеком все четыре дня! Ты же всё для меня, а я… И скоро я стану толстая! И некрасивая!

Ну вот что мне с ней делать? Боги! Подскажите, что мне делать! Откуда у моей Марицы такие мысли⁈ Ну что за глупость!

— А твой дракон теперь здоров, ты можешь выбрать любую, хоть королеву Феорильи! Тебе не нужна такая проблемная, истеричная жена! Ты достоин лучшего!

— В смысле дракон здоров? — от удивления я распахнул глаза и уставился на заплаканное лицо любимой. Что за чушь она несет? — Марица, стой! Что ты сказала? О чем ты говоришь? Как мой дракон стал здоровым?

Я вцепился руками в ее плечи, слегка тряс, пытаясь достучаться до ее сознания, вырвать из истерики хоть крупицу смысла. Но она не реагировала.

— Ты должен найти себе кого-то получше! — всхлипывала Марица, отчаянно мотая головой и не слушая меня. — Кто не будет устраивать сцен! Кто не будет кричать и плакать в карете! Кто…

— Шер, Марица, выслушай меня! — мой голос прозвучал резко, почти как удар. — Когда он исцелился? Ты что-то знаешь? Скажи мне!

Внезапно, сквозь пелену ярости и смятения, в сознании что-то щёлкнуло. Щёлкнуло с такой оглушительной ясностью, что я на мгновение онемел, забыв даже о её рыданиях.

Зелье.

Проклятое зелье, которое я глотал на протяжении четырех долгих лет с переодичностью в два-три дня. Которое сдерживало моего искалеченного дракона, не давая ему сжечь меня изнутри. Это был ритуал. Необходимость. Цепь, приковывающая меня к жизни.

Когда я пил его в последний раз?

Я отстранился, уставившись в пространство, мысленно лихорадочно перебирая дни. Иллюзион. День, когда мы вошли в этот сюрреалистичный кошмар. Утро перед входом в город магов. Я стоял у потухшего костра, глотая знакомую горечь, чувствуя, как холодная тяжесть зелья растекается по жилам, сковывая внутренний огонь. Это было… почти две недели назад.

С тех пор… С тех пор я ни разу о нем не вспомнил.

Сначала была работа над Истоком — изматывающая, требующая всей концентрации. Потом — леденящий душу ужас, когда Марица не возвращалась. Я горел тогда, горел от бессилия и страха, но приписал это адреналину, отчаянию. Потом — эйфория, когда она очнулась. А затем… затем новость о ребенке. Она перевернула всё, заполнила каждую мысль, каждый уголок сознания.

И за все это время — ни одной вспышки. Ни одного намека на ту старую, знакомую боль, на шевелящегося под кожей зверя. Ни единого позыва схватить флягу и заглушить пламя.

Я просто… забыл. И не заметил.

Я смотрел на всхлипывающую Марицу, на её трясущиеся плечи, и понял — подробностей я сейчас не услышу. Не до них. Ярость испарилась, оставив после себя лишь щемящую, всепоглощающую нежность. И может, немного усталости мужчины, жена которого просто не в состоянии контролировать свои эмоции. Я не стал ничего говорить. Не стал спрашивать, утешать словами. Я просто притянул её к себе, обнял так крепко, как только мог, давая возможность уткнуться мне в грудь и выплакать всё — и обиду на меня, и страх за нас, и всю накопившуюся усталость.

В этот момент в приоткрытое окошко кареты мелькнуло лицо Дао Тебариса на его строгом темном жеребце. Его проницательный, холодный взгляд скользнул по нам, задержался на трясущихся плечах Марицы, на моей руке, прижимающей её к себе так крепко, будто я пытался удержать её от полного распада.

И тогда в его глазах мелькнуло понимание. Сочувствие. Опыт мужчины, который, возможно, и сам не раз сталкивался с подобными бурями — иррациональными, утомительными, но неизбежными, когда имеешь дело с беременной женщиной. Он лишь слегка, почти незаметно, кивнул мне. Мол, держись, генерал. Я знаю, каково это.

И я в ответ так же коротко, благодарно кивнул ему. Спасибо. За понимание. За то, что не лезет с советами и не считает её истеричкой. Просто видел ситуацию и признавал её.

А вот Марица в моих объятиях внезапно притихла. Плач прекратился. Она видела наш безмолвный разговор, и я всем своим нутром, каждой клеткой драконьей сущности, почувствовал, как внутри неё снова начинает закипать новый шторм. Она переводила дыхание, готовая закатить скандал на ровном, уже почти успокоившемся месте.

Нет, еще раз я этого просто не выдержу!

Прежде чем она успела раскрыть рот, чтобы излить новую порцию упрёков, я действовал на опережение. Я наклонился и закрыл её губы своими.

— Замолчи, — прошептал я, не отрываясь от ее губ. — Просто замолчи, любовь моя. Я дождаться не могу, когда мы уже приедем в столицу. Первым делом — в аптеку. Куплю тебе самое дорогое, самое сильное зелье для стабилизации состояния. Для нервов. Или для усмирения строптивых принцесс. Не знаю, что они там продают, но я куплю всё.

В этот момент с другой стороны кареты раздался язвительный, узнаваемый баритон.

— Всего часа два осталось потерпеть, генерал, — прокомментировал Чефарт, поравнявшись с нами на своем скакуне. — Держись. В аптеке, говорят, сейчас отличные скидки.

Из моей груди вырвался тихий, сдавленный стон. В нём была вся безысходность моего положения — я, генерал, не знавший поражений на поле боя, был готов капитулировать перед капризом беременной жены. Этот звук был полон отчаяния мужчины, осознавшего, что в ближайшие несколько месяцев ему предстоит жить в состоянии перманентной маленькой войны, где фронт проходит через спальню, а главным оружием являются слёзы и молчаливая обида.

Но даже сквозь эту мгновенную слабость, сквозь усталость и желание просто зарыться головой в песок, во мне тут же вспыхнул знакомый, стальной огонь. Нет. Я своего не упущу. Ни её, ни нашего ребёнка, ни этого хрупкого, выстраданного счастья.

Война так война. Если уж судьба решила устроить мне испытание под названием «Беременность», я встречу его, как подобает солдату и стратегу. Я разработаю план. Я изучу противника — его слабые и сильные стороны, его непредсказуемые манёвры и внезапные капризы погоды в виде перепадов настроения. Я применю всю свою тактическую гибкость: где-то — упреждающие удары в виде поцелуев и подарков, где-то — глухую оборону и выжидание, а где-то — стремительное наступление, не оставляющее шансов для контратак.

Я выиграю эту войну. Обещаю! Я не сдамся!

Мы вьехали в столицу в тот же день, и с величайшей неохотой, и вместе с тем с невероятным облегчением, я попрощался с Марицей у стен дворца, передав ее в надежные руки ее горничной. Любимая вскрикнула, увидев Силу, и бросилась к ней, обнимая. Сквозь всхлипы я различал лишь короткое: «Жива!».

— Лорд Каэл, лорд Чефарт, ден Тебарис, ден Асталь, Его Величество приказал мне сопроводить Вас в ваши покои. — услужливый лакей склонился в поклоне перед нашими друзьями, уводя их в коридоры дворца. Они были гостями короля.

— Ну а мы пожалуй по домам! — вздохнул Серан. — Не терпится обнять своих!

— Я напишу Вам, как Нарос и остальные. Сегодня же! — улыбнулся Паргус.

Я попрощался с друзьями и сел в карету.

Дома меня ждала выволочка от отца, которому пришлось первым столкнутся с гневом короля. Безрассудный и эгоистичный дракон! Что ж, пусть так! Зато скоро я вновь женюсь. На любимой женщине! Это стоило всего!

В саду я нашел мать, сияющую, счастливую, и обнял ее. Ладения с детьми была здесь же. Иллария и Аэлиан повисли на мне, соскучившись по отцу, лепеча и рассказывая обо всех новостях. А их мать стояла, наблюдав за сценой, с лицом, на котором читалась смесь привычной надменности и какой-то новой, странной усталости. Я ожидал колкостей, язвительного замечания о том, как быстро её место занимает другая. Но скандала не последовало.

Ладения лишь недовольно поджала губы, глядя на то, как Илария радостно подпрыгивала у моих ног.

— Не лишай меня детей, Демитр, — сказала она тихо, без обычного вызова. — И не превращай меня в чужую тётку, что появляется раз в полгода.

— Я никогда этого не сделаю, — я посмотрел на неё прямо. — Ты — их мать. Твой авторитет, твоё место в их жизни останутся неприкосновенными. Марица не собирается тебя заменять. Все зависит от тебя самой, от того, как часто ты будешь приезжать в поместье.

Ладения горько усмехнулась, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на понимание.

— Она уже занимает моё место, Демитр. Просто по-другому. И, кажется, — её взгляд скользнул по счастливому лицу Иларии, — для них это к лучшему.

Я не знал, что имела ввиду бывшая супруга. Но мое мнение оставалось неизменным. Жизнь показала мне, что не все в наших руках, но многое.

Вечер того дня, несмотря на усталость от дороги и нервное напряжение последних часов, принёс долгожданное успокоение. Я сидел в кабинете отца, курируя разбор донесений, поступивших за время моего отсутствия, когда слуга подал мне два письма. Одно — на простом пергаменте с узнаваемым размашистым почерком Паргуса. Второе — на тяжёлой гербовой бумаге, с королевской печатью.

Сначала я вскрыл послание от друга.

'Демитр!

Пишу тебе с самой что ни на есть передовой — из кухни «Лисьей норы». Шалос уже откупорил первую бочку в честь нашего возвращения, так что прости, если буквы поплывут.

Первым делом — главные новости. Все наши целы и невредимы! Ну, почти. Шалоса слегка подтравили несвежими пирожками в одной из столовых, где он помогал налаживать снабжение, но Сервина уже взяла его в свои железные руки. Говорит, за пару дней приведёт в норму. Но это не мешает ему сейчас со мной напиваться! Вир и его семья отстроили лавку и, по его словам, «будет торговать порталами для бедных». Нарос с утра до ночи пропадает в арсенале, свалив на меня заботу о племяннице. Хестал завалил работой — в госпитале сейчас аншлаг, но он сияет, как будто получил в подарок целую библиотеку. Ну и ворчит. Как всегда!

И… барабанная дробь! Самая радостная весть. Гондера родила! Сына! Мальчик здоров, крепок, орет так, что, кажется, слышно с другого конца столицы. На лице Турала застыла такая блаженная улыбка, что Сервина уже прозвала его «сияющим менгиром».

И вот, собственно, к чему я всё это пишу. Все здесь, в «Норе», сошлись на одном: две такие новости — твоя помолвка и рождение наследника у Гондеры — нельзя оставить без должного празднования. А потому приглашаем тебя и твою строптивую невесту (передай Марице, что это дословно, и пусть не хмурится) в субботу вечером в «Лисью Нору». Будем поднимать бокалы за вас, за малыша, за спасённый мир и за то, чтобы Гондера поскорее вернулась к тому, чтобы ругать нас за безрассудство. Ждём!

Твой верный друг, Паргус.

Я перечитал письмо, и по лицу расплылась широкая, безумно счастливая улыбка. Все живы. Гондера родила. Мир, казалось, не просто вернулся в прежнюю колею, а катился по ней с таким грохотом радости и жизни, что дух захватывало. Мысль о вечере в шумной, тёплой компании друзей, где можно будет наконец расслабиться, была бальзамом на душу.

Второе письмо было куда короче и формальнее, но его содержание заставило меня встрепенуться.

'Генерал Демитр Янг.

Его Величество Король Ледарс и Её Величество Королева Верания приглашают Вас отужинать с Королевской Семьёй завтра, в шестом часу пополудни, в их личных покоях.

С благосклонностью,

Секретарь Его Величества, лорд Фаррин'.

«Семейный ужин». Значит, мое предложение принято. Официальное знакомство королевской семьи с будущим зятем. Фактически — объявление помолвки.

Я вздохнул, отложив письма. Два приглашения. Сначала — испытание огнём и королевским гневом за ужином, а затем — исцеление душой в «Лисьей норе». Стоило только надеяться, что я переживу первое, чтобы в полной мере насладиться вторым.

Откинувшись в кресле, я закрыл глаза. Перед мысленным взором встало сияющее, чуть испуганное лицо Марицы, её смех, который я так жаждал снова услышать. Радостные крики Иларии и Аэлиана в саду. Суровое, но смягчённое облегчением лицо отца. И знакомые, дорогие лица друзей из письма Паргуса.

Вопреки всем бурям, скандалам и опасностям, жизнь брала своё. И она была на удивление прекрасной. А завтра… Завтра будет новый день, полный своих вызовов и своей радости. И я был готов встретить его. Со своей драконьей упрямой решимостью и с новой, хрупкой, но несокрушимой надеждой в сердце.