Марица. Исток

Глава 24 Свобода

Я лежала, прижавшись к Демитру в самом темном углу нашей перламутровой тюрьмы, уткнувшись лицом в его грудь. Его сильные руки плотно обнимали меня, одна — на спине, другая — в моих волосах, и сквозь тонкую ткань его мундира я чувствовала стук его сердца. Этот звук, этот ритм был моим якорем, единственной реальностью в этом безумном, искаженном мире.

Все остальные уже спали. Даже Чефарт, чье ворчание наконец сменилось ровным дыханием. В звенящей тишине Иллюзиона, нарушаемой лишь этим дыханием и отдаленным, навязчивым гулом кристаллов, я нашла в себе смелость прошептать то, что боялась признать даже себе самой.

— Мне страшно, — выдохнула я прямо в его грудь, ощущая, как его объятия на мгновение стали чуть крепче.

Он не ответил сразу. Не стал говорить пустых утешений вроде «все будет хорошо» или «мы справимся». Он просто прижал меня еще ближе, позволив моим словам повиснуть в темноте, признать их право на существование.

— Я боюсь, что не справлюсь. Что не смогу его очистить, что моих сил просто не хватит. Что сделаю что-то не так одним неверным движением, одним неверным руническим штрихом, и всё рухнет окончательно. — Я закрыла глаза, прижимаясь к нему, ища в его твёрдом, надёжном теле опору против собственной слабости. — Я боюсь за отца и маму. За Истера. За Иларию и Аэлиана, которые остались дома. За всех наших друзей, которые сейчас держатся из последних сил, веря, что мы здесь что-то можем изменить.

Я сделала паузу, глотая комок в горле, прежде чем выговорить самое горькое.

— Я только что отчитывала Чефарта и Дао в этой комнате, говоря о вере и милосердии, — продолжила я тише, впитывая его тепло. — А сама вся изнутри сжалась в комок. Что, если они правы? Что если мое упрямство, моя вера в то, что мы «должны быть лучше», обернется гибелью для миллионов? Я беру на себя такую страшную ответственность… И я не уверена, что права.

Я оторвалась от его груди, чтобы посмотреть ему в лицо. В тусклом, призрачном свете стены его черты казались высеченными из камня — твердыми и непоколебимыми.

— А если я ошибаюсь, Демитр? Если своей мягкотелостью я подписала смертный приговор нашим детям? Может мы должны… должны выжечь это место дотла, пока есть возможность?

Слёзы, горячие и предательские, выступили на глазах и впитались в грубую ткань его мундира. Всё моё дневное бесстрашие, вся уверенность, с которой я бросала вызов Равелле и убеждала союзников, испарились, оставив после себя лишь голый, дрожащий от ужаса страх.

Демитр молча слушал, позволив мне выплакаться. Затем его ладонь мягко провела по моим волосам, а губы коснулись моего виска.

— Знаешь, чего я боюсь? — его голос был низким и тёплым, он вибрировал у меня в самой груди. — Я боюсь мира, в котором Марица Лантерис перестаёт верить в лучшее. В котором она начинает мыслить категориями «проще уничтожить».

Он медленно провел большим пальцем по моей щеке, смахивая несуществующую слезу. В его глазах не было ни тени сомнения.

— Уничтожить — просто. А вот поверить, найти другой выход, нести этот груз… Это требует куда больше силы, которая в тебе есть, можешь не сомневаться.

— Но хватит ли ее? — прошептала я, цепляясь за его уверенность, как утопающий за соломинку.

— Хватит, — сказал он просто, как констатацию факта. — Потому что ты не одна. И если ты свернешь не туда… — Его губы тронула едва заметная улыбка. — Этот старый, язвительный дракон обязательно тебе об этом напомнит. А я… я буду рядом. Чтобы либо помочь исправить, либо… — его взгляд стал серьезным, — сделать так, как предложил Чефарт. Но это будет уже нашим общим решением. Нашей общей ответственностью. Не только твоей.

Его слова сняли с моей души часть этой невыносимой тяжести. Он не обещал волшебного исхода. Он лишь напомнил, что я не одна. Что эта ноша распределена между нами всеми — между упрямством Серана, холодным расчетом Дао, яростью Чефарта, преданностью Паргуса и его собственной, несокрушимой верой в меня.

Я снова прижалась к нему, закрыв глаза, и на этот раз позволила себе расслабиться, раствориться в его тепле и защите.

— Поцелуй меня', — прошептала я в ткань его мундира, сама удивившись своей внезапной просьбе.

Демитр замер на мгновение, а затем его ладонь мягко скользнула с моих волос на затылок, притягивая моё лицо к своему. Первое прикосновение его губ было осторожным. Но я ответила на него с внезапной жадностью, вцепляясь пальцами в его плечи, желая не утешения, а забвения, подтверждения, что мы здесь, мы дышим, мы хотим.

И он понял. Его поцелуй изменился, стал глубже, увереннее, требовательнее. Его руки скользнули ниже, прижимая меня к себе так сильно, что стало трудно дышать, но это было сладкое, желанное удушье. Я почувствовала, как его контроль даёт трещину, как его собственное дыхание срывается, и в этом было что-то пьянящее и пугающее одновременно.

Мы забыли, где находимся. Забыли о спящих в нескольких шагах друзьях, о хрустальных стенах, о всём мире за пределами этого угла. Существовал только его вкус, его запах, жар его кожи сквозь одежду и огонь, разливающийся по моим жилам.

Именно в этот момент, когда его рука уже запуталась в моих волосах, а моё собственное сердце готово было выпрыгнуть из груди, из темноты донёсся громкий, театрально-неодобрительный вздох, а за ним — язвительный голос:

— Если вы планируете продолжить это представление, предлагаю заранее обложиться ставками. А то зрелище, конечно, душещипательное, но мои драконьи нервы не железные.

Это был Чефарт.

Демитр застыл, его губы всё ещё были в сантиметре от моих, дыхание обжигающе горячим и прерывистым. Я почувствовала, как всё его тело напряглось, сдерживая инстинктивный рык. Он медленно, очень медленно оторвался от меня, и в его глазах, полных тьмы и желания, плескалась такая ярость, что, казалось, воздух затрещал.

Но он лишь глубже вдохнул, выпрямил плечи и, не выпуская меня из объятий, бросил в темноту спокойный, абсолютно властный ответ:

— Ставки принимаются. Но выигрыш достанется мне.

В ответ раздалось лишь негромкое фырканье. Уголок комнаты, где спал Чефарт, снова погрузился в тишину.

Я прижалась лбом к его груди, пытаясь подавить смешок, который грозился перерасти в истерику. Стыд, облегчение и дикое веселье боролись во мне.

— Прости, — пробормотала я, чувствуя, как его сердце всё ещё бешено колотится под моей щекой.

— Не извиняйся, — его голос был низким и хриплым. Он снова поцеловал меня в макушку, на этот раз коротко и твёрдо. — Просто напомни мне сжечь его пещеру, когда всё это закончится.

И впервые за этот бесконечный день я позволила себе тихо, по-настоящему рассмеяться.

— Я обязательно тебе напомню, — прошептала я.

— Спи, — он поцеловал меня в макушку. — Завтра нам предстоит спасать мир. А для этого тебе понадобятся силы.

И я повиновалась. Под мерцающий хор кристаллов и ровное дыхание друзей, под стук его сердца, я наконец позволила страху отступить, уступая место усталой, хрупкой, но непоколебимой надежде.

Иллюзион нам не мешал. Более того, мы могли выходить из своей перламутровой раковины и ходить там, где желали. Я не могла сказать, что повлияло на их решение предоставить нам полную свободу, но подозревала, что вчерашнее поражение Равеллы не прошло без последствий для остальных.

Город был странный, но должна признать — в утренних лучах солнца он был красив. Немногочисленные жители, что попадались нам на глаза, смотрели кто настороженно, а кто равнодушно. Никто не пытался встать у нас на пути, когда мы на рассвете направились к той самой пещере.

Работа началась без лишних слов. Каждый знал свою роль.

Я опустилась на колени у самого края пропасти, разложив перед собой набор гладких каменных табличек и заостренный стилос. Закрыв глаза, я отпустила сознание навстречу хаосу. Видения накатили сразу — не связные картины, обрывки, всплески, клубки багровых нитей, впившихся в живое тело магии.

Мой дар ясновидения превратился в лоцманскую карту. Вот тут — узел искажения, его нужно аккуратно развязать руной Рассеяния. А здесь — глубокая рана, порождённая насильственным разрывом связи; ей нужна руна Воссоединения, нежная, как шов. Я просчитывала варианты, ощущая, как магия Истока откликается на мысленные образы рун, подсказывая верный путь. Схватив нужную табличку, я быстрыми, уверенными движениями наносила на неё сложные символы. Руна тут же начинала слабо светиться, готовая к применению.

Паргус сидел рядом, его глаза были закрыты, а пальцы дрожали, будто перебирая невидимые струны.

— Вот этот… идёт резко, багровый, — сквозь зубы прошептал он, — откликается на Зелёную Спираль… Нет, погоди… и синий поток рядом с ним заходился…

Едва он указывал на очередной искажённый поток, Каэл, стоявший за его спиной, мягко клал руку ему на плечо. Его дар эмпата работал на пределе. Он стабилизировал соседние потоки, создавая своего рода защитный кокон, чтобы «операция» не вызвала нового приступа агонии у Истока.

Дао Тебарис вступал в дело следующим. Длинными, почти хирургическими движениями он вводил в багровый поток, куда ему указывал Паргус, тончайшие нити собственной силы, выжигая и вымывая чужеродные чары Иллюзиона.

И так, поток за потоком, нить за нитью. Работа шла мучительно медленно. Иногда Исток вздрагивал, и по пещере прокатывалась волна слепой ярости, заставляя нас всех пошатнуться. Но мы не останавливались. Я чертила руны до крови на пальцах, Паргус хрипел от напряжения, Каэл бледнел, а Дао покрылся тонкой сетью магических ожогов. Но мы видели результат — багровые пятна на теле Истока таяли, уступая место чистому, хоть и ослабленному, сиянию.

В другой части пещеры царил иной ад. Демитр и Чефарт, стоя по разные стороны от трещины, в пол-оборота превратились в своих драконов. Из их пастей вырывалось не разрушительное пламя, а ровный, сконцентрированный жар. Они, словно гигантские кузнечные мехи, прогревали ледяное пространство пещеры. Без их тепла мы превратились бы в ледяные изваяния. Пот стекал с их чешуи, дымясь на холодном полу.

А у стены, в отдалении, сидели Серан и Асталь. Перед ними лежали обрывки пергамента, на которых я наскоро набросала концепцию принципа работы магического барьера. Как перекрыть канал, не разрывая его. Как создать фильтр, который будет пропускать чистую магию, но отсекать любые попытки навязать Истоку чужую волю.

— Смотри, — хрипло говорил Серан, тыча пальцем в схему, — если представить, что это река, а не магия… Мы же не строим плотину, мы ставим решето. Крупное — для лодок и бревен, мелкое — для мусора.

— Решето рвется, — парировал Асталь, его бесстрастное лицо было серьезным. — Нужен шлюз. С механизмом, который будет сбрасывать избыточное давление. Чтобы если они снова попытаются прорваться, их же собственной силой вышибло.

— Шлюз… — Серан почесал затылок. — Это уже к кузнецам. Но идея здравая. Запиши.

И они, два солдата, далеких от высоких материй, начинали набрасывать чертеж механического затвора, который должен был работать в тандеме с магией. Человеческая практичность, как я и надеялась, искала и находила неожиданные, приземленные, но гениальные в своей простоте решения, чтобы не дать Иллюзиону больше прорваться к местам силы.

День тянулся, сливаясь в одно целое. Рутину нарушила лишь Таши, появившаяся в пещере с кувшином воды и лепешками. Она молча поставила еду у входа, постояла минуту, наблюдая за нашей слаженной работой, и так же молча скрылась. В её ушедшем взгляде читалось нечто, похожее на потрясение.

К вечеру я почувствовала, как силы покидают меня. Голова гудела от видений, руки дрожали. Но, окинув внутренним взором Исток, я увидела — огромный клубок багровых нитей, терзавший его, стал заметно меньше. Оголенные участки светились чистым, хоть и уставшим светом. Боль не ушла, но из воя безумной бури она превратилась в стон.

Мы не победили. Мы даже не закончили. Но мы сделали главное — начали. И Исток, впервые за долгие века, почувствовал не боль, а исцеление.

Второй день прошел в том же изматывающем ритме. Мы вернулись в пещеру на рассвете, и работа закипела с новой силой. К полудню к нам присоединилась неожиданная союзница — Таши. Она не предлагала помощь напрямую, просто стояла в тени, её чёрные глаза внимательно следили за каждым нашим движением. Сначала её присутствие настораживало, потом нам стало уже все равно. Не мешает, и хорошо.

Но когда Паргус или Каэл начинали спотыкаться на особенно запутанном узле искажений, из темноты доносился её тихий, скрипучий голос

— Здесь не синий. Там, глубже, оттенок ультрамарина. Он резонирует с частотой кристаллической решётки в северной стене.

Все разом замерли. Паргус, корпевший над очередным сплетением, аж подпрыгнул от неожиданности. Каэл медленно повернул голову в её сторону, его обычно невозмутимые глаза сузились в немом вопросе. Дао Тебарис и вовсе застыл с полувведённой магической нитью, его взгляд, полный холодного недоверия, уставился на тень, из которой прозвучала подсказка.

В наступившей тишине было слышно лишь ровное гудение драконьей «топки» и тяжёлое дыхание Серана, чертившего что-то на пергаменте.

— Ты… ты уверена? — нерешительно спросил Паргус, его пальцы замерли в воздухе.

Она лишь раздражённо дёрнула худым плечом, будто отмахиваясь от назойливой мухи.

— Вроде все тут заодно, — проскрипела она, и в её голосе прозвучала необъяснимая усталость, смешанная с досадой. — Или нет? Если мешаю — скажите. Уйду.

Она бросила вызывающий взгляд на Дао, словно ожидая именно от него возражений. Но Высший маг Феорильи, после секундного раздумья, лишь молча кивнул Паргусу, давая понять — стоит проверить.

Паргус, всё ещё не веря своему счастью, закрыл глаза и углубился в созерцание. Через минуту его лицо озарилось.

— Она права! Шеров хвост, она права! Оттенок ультрамарина… он заглушался более грубым синим! Каэл, смести фокус на три градуса по северному вектору!

Работа закипела с новой силой. Подсказка Таши сэкономила нам, по меньшей мере, час мучительных блужданий. Таши не вмешивалась без нужды, предпочитая оставаться невидимкой в углу пещеры. Но стоит кому-то из магов, обычно Паргусу или Каэлу, попасть в логистическую или сенсорную ловушку, из темноты раздавался её тихий, неизменный голос:

— Не туда. Не видишь, что руна не откликается? Это Шепот Алой Змеи, он грубый. Вас нужен Шёпот Инея. Он нежнее. Осторожнее. За этим потоком следует воронка. Она неглубокая, но если сорвёшь контроль, выброс боли будет сильным. Этот узел лучше расплести. Как косу. Сначала левую прядь, потом правую.

Её подсказки, отрывистые и точные, оказывались на удивление полезными. Она говорила о магии как о чём-то живом и осязаемом — пряди, узлы, оттенки цвета, частота звука. И что поразительнее всего — она никогда не ошибалась.

К концу дня мы снова едва держались на ногах. Чефарт, чья чешуя местами потускнела от перегрузки, первым заявил, что с него хватит, иначе он рискует изжарить нас всех вместо того, чтобы греть пещеру. Дао, бледный как полотно, молча кивнул, опускаясь на колени, чтобы перевести дух.

Паргус, вытирая пот со лба, неуверенно подошёл к Таши, которая собиралась так же незаметно исчезнуть, как и появилась.

— Может… может, прогуляемся? — предложил он, стараясь звучать непринуждённо. — Я хотел кое-что спросить о… о резонансе кристаллов в восточном крыле.

Таши остановилась, её худое лицо осталось невозмутимым, но в глубине чёрных глаз, казалось, мелькнула искорка чего-то, кроме привычного безразличия. Она молча кивнула и вышла из пещеры, Паргус поспешил за ней, сияя как маяк.

Остальные потянулись к выходу, изможденные, но с чувством выполненного долга. Я стала собирать свои таблички.

— Я ещё ненадолго останусь, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Нужно кое-что проверить. Скоро вернусь.

Демитр, уже стоявший в проёме, нахмурился. Его взгляд просканировал моё лицо, выискивая признаки чрезмерного истощения.

— Ты уверена? — его голос был низким и волнующим. — Ты едва держишься на ногах.

— Я уверена, — я подошла к нему и, встав на цыпочки, коснулась губами его щеки. — Обещаю, ненадолго.

Он вздохнул, но не стал спорить. Вместо этого он взял моё лицо в ладони и ответил на мой поцелуй своим — долгим, тёплым, полным немой заботы и обещания.

— Возвращайся быстрее, — прошептал он, отпуская меня. — Не заставляй меня за тобой возвращаться.

Я кивнула, глотая комок в горле. Когда его шаги затихли в лабиринте проходов, а в пещере осталась лишь я и тихий стон Истока, я закрыла глаза.

Я солгала им. Всем. Мне нужно было не «кое-что проверить».

Я опустилась на колени у самого края бездны, положив дрожащие ладони на холодный, упругий пол. Глубоко вдохнув, я отпустила последние защитные барьеры и обратилась к сознанию мира.

«Я здесь, — послала я мысль в клубящийся хаос. — Ты слышишь меня?».

В ответ пришла волна усталого, настороженного внимания. Оно слушало.

«У меня… у меня к тебе просьба. Не за себя. За него».

Я мысленно вызвала образ Демитра. Его лицо, его смех, ярость в его глазах, скрытую боль, которую он носил в себе все эти годы. Я показала Истоку внутреннего дракона — великолепное, могучее существо, скованное ядовитыми цепями проклятия, чахнущее в темнице собственного тела.

«Его дракона прокляли. Я прошу тебя… умоляю. Когда мы закончим, когда ты станешь сильнее… исцели его. Пожалуйста!».

Я просила, вкладывая в эту просьбу всю свою любовь, всю свою надежду, всю свою веру не только в него, но и в милосердие древнего, страдающего сознания, с которым я говорила.

Я не стала говорить Демитру о своих планах. Ни слова. Потому что боялась дать ложную надежду. Потому что не хотела видеть тень разочарования в его глазах, если бы Исток остался глух к моей мольбе.

Сначала в ответ не пришло ничего. Лишь та же усталая, отстранённая пустота, что царила в пещере. А потом… потом я почувствовала медленное, тягучее движение, подобное смещению континентов. Огромное, древнее сознание задумалось. Бушующая стихия внимания сфокусировалась на образе, который я послала — на Демитрe, на его драконе, скованном ядом.

И затем… я это просто почувствовала.

Это было не зрелищно. Не было вспышки света, небесного гласа или ощущения чуда. Но я ощутила, как нечто ужасное и тяжкое, что годами въедалось в его сущность, вдруг… исчезло. Растворилось без следа. И на его месте осталась лишь чистая, ровная сила. Целая. Здоровая.

Это было так же просто и необратимо, как если бы сгнивший зуб вдруг сам собой выпал, оставив после лишь облегчение.

Я ахнула, едва не потеряв равновесие, и схватилась за край пропасти. Тихий, безмолвный ответ на мою просьбу. Не в будущем, не «когда он станет сильнее». Прямо сейчас.

Слёзы брызнули из моих глаз. Я смеялась и плакала одновременно, прижимая ладони к лицу, мои плечи тряслись от рыданий-всхлипов. Он свободен. Боги, он наконец свободен!

Я сидела, обняв себя, и тихо плакала, слушая, как израненный, но уже не безумный Исток тихо вздыхает в своей бездне. Я плакала от счастья за него, за моего дракона, пока волна эмоций не отступила, оставив после себя лёгкую, почти невесомую усталость и чувство глубочайшей, бездонной благодарности. Вытерев лицо, я поднялась на ноги. Тело ныло, голова была тяжёлой, но на душе было светло.

«Спасибо!»

Я знала, что он почувствует это. Может, не сразу, может, когда проснётся завтра и поймёт, что боль ушла. И зелье больше не нужно. А я… я сохраню это знание в себе. Как самый дорогой, самый светлый секрет. И когда он удивится, когда спросит «что это было?», я просто улыбнусь и скажу, что, должно быть, мир стал чуточку добрее. Или просто ему наконец повезло.

Возвращаясь по извилистым, мерцающим переходам Иллюзиона, я чувствовала себя так, будто парила над холодным перламутром стен. Он свободен! Свободен! Эта мысль заставляла моё сердце биться чаще, а на губы просилась безумная, счастливая улыбка.

За поворотом, в одной из многочисленных ниш, я заметила две знакомые фигуры. Паргус и Таши. Они стояли так близко, что почти сливались в одно целое, а её худые руки, обычно сжатые в кулаки или скрещенные на груди, теперь лежали на его плечах. Он что-то тихо и взволнованно говорил, глядя на неё так, словно она была самым удивительным его изобретением, а она… она не отворачивалась. Её чёрные, бездонные глаза были прикованы к его лицу, а в их глубине, вместо привычного льда, плескалось смущённое, неуверенное понимание.

Их губы встретились. Нерешительно, почти по-детски.

Я прошла мимо, не замедляя шага, стараясь не производить ни звука. Сейчас, когда Исток очищался, а Демитр был свободен, я была настолько счастлива, что, забыв о прежней настороженности в отношении к Таши, желала счастья и им. «Получается, — подумала я с беззвучной радостью. — У них всё получается». В этом мире всё ещё оставалось место для таких хрупких, таких невероятных чудес.

Я почти бежала, торопясь обратно в нашу перламутровую тюрьму, ставшую на время пристанищем. Я спешила к нему.

Зайдя внутрь, я на мгновение замерла у входа. Вся наша разношёрстная команда собралась вместе. Серан и Асталь, отложив в сторону свои чертежи, о чём-то спорили, заедая спор сухими лепёшками. Кажется они помирились. Или хотя бы поняли друг друга. Чефарт, развалившись в углу, ворчал что-то Дао Тебарису, а тот, вопреки своему обыкновению, не парировал, а слушал с закрытыми глазами. Лорд Каэл тихо улыбался, наблюдая за ними.

Демитр. Он сидел, прислонившись к стене, расслабившись, и спокойно смотрел на общую суматоху. А заметив меня, улыбнулся. Он ещё не знал. Ещё не почувствовал, что проклятие, отравлявшее его изнутри, бесследно растворилось.

И, поймав его взгляд, я улыбнулась в ответ, предвкушая, как он поймет, что наконец свободен.