Марица. Исток

Глава 26 Суд и милость

Первое, что я почувствовала, — это отсутствие боли. Ни ломоты в изможденных мышцах, ни дрожи в перенапряженных пальцах, ни привычного фонового гула в висках от постоянного контакта с искаженной магией. Была лишь лёгкость, странная и неестественная, будто меня вынули из собственного тела, тяжелого и хрупкого, и поместили во что-то бестелесное.

Я открыла глаза — или мне показалось, что открыла. Вокруг не было ни перламутровых стен пещеры, ни сияющей бездны Истока, ни тревожных лиц друзей. Не было ничего привычного. Я парила в потоке чистого света, мерцающего разными оттенками и бликами. Оно текло вокруг меня, сквозь меня, и я была его частью.

«Где я?» — подумала я, и мысль моя не прозвучала в пустоте, а растворилась в общем потоке, словно капля в океане.

Потом я вспомнила ярость. Слепую, разрушительную, рвущуюся наружу, как лава из жерла вулкана. И желание, чтобы причинивший боль ощутил ее сполна. Это были не мои чувства. Они были слишком огромны, слишком древние. И мое собственное желание — не допустить расправы.

Кажется, я мое сознание соединилось с сознанием Истока. Я внутри него.

Я почувствовала его ярость. А еще… страх. За себя. За мир, что он создал. За каждого из нас. Ведь если умрет он, умрем и мы.

— Нет! Пожалуйста, остановись! Ты же не такой! — Я закричала, но звука не было — лишь всплеск отчаяния, побежавший кругами по сияющей глади.

И в ответ не пришло ни ярости, ни согласия. Вместо этого свет вокруг сжался, сгустился, и меня вырвало из утробы Истока и швырнуло в кромешную тьму.

Я не падала. Я просто оказалась там, в чёрной, безвоздушной пустоте, где не было ни верха, ни низа. А потом вдали зажглась точка. Она росла, приближалась, превращаясь в знакомую, ненавистную перламутровую пещеру. Я видела всё со стороны, как призрак.

У края пропасти лежало моё собственное тело — бледное, безвольное. Возле него метались Дао и Паргус. А у входа, застыв в смертоносной позе, стояла Таши с изогнутым клинком в руке.

Я видела, как Паргус, с лицом, искажённым болью, бросился к ней. Видела, как её клинок взметнулся. Видела, как Дао рванулся вперёд, подставив своё тело под удар. Звука не было, но я чувствовала каждый удар сердца, каждую каплю пролитой крови. Я видела, как Таши, с удивлением глядя на торчащую из своего бока рукоять кинжала, медленно осела на пол.

«Видишь? — пророкся в моё сознание голос, сотканный из грома и шёпота листвы. — Мало? Смотри еще!»

Картина в пещере поплыла, сменившись новым видением. Я увидела Равеллу. Она стояла в круглом зале, перед горсткой других, оставшихся в живых магов, сжимая виски. Её лицо было искажено яростью.

«Мёртва… Глупая, слабая полукровка! Не смогла справится даже с двумя идиотами!»

Видение было кристально четким, будто я стояла в двух шагах от нее, невидимая и неслышимая. Я видела каждую прожилку на ее вздувшихся висках, каждый нервный тик в уголке ее рта. Ее сознание, ее планы раскрывались передо мной, как гнилой плод, вскрытый ударом ножа.

«Не стоило надеяться на Таши…»

Она выпрямилась, и в ее глазах зажегся тот самый фанатичный блеск, что сводил с ума целое королевство магов.

«Драконы… Они самые сильные. Самые опасные. Пока они живы, они будут щитом для этой… 'Первыми должны пасть драконы, — это был безжалостный приказ, который она бросила своим оставшимся последователям. — Генерал Янг и посол Синих Гор. Сконцентрируйте всё, что у нас осталось, на них! Выжгите их магию, разорвите плоть! Без них их жалкая компания развалится, как карточный домик!»

Я увидела бледные, исхудавшие лица магов, загорающиеся послушной решимостью. Увидела, как они начали сплетать сложнейшие, самоубийственные заклятья, вкладывая в них последние остатки силы, чтобы выполнить волю своей повелительницы.

«Остальных… демонов, людей… добить по остаточному принципу. — Ее губы скривились в презрительной гримасе. — А Светоч… Светоч оставить. Пока.»

«НЕТ!» — закричала я снова, и на этот раз моё отчаяние, смешанное с яростью, ударило в самую суть того, что меня окружало.

Тьма вокруг содрогнулась, и я снова очутилась в потоке света, но теперь он был бурным, клокочущим. Ярость Истока, подпитанная моим собственным ужасом, взметнулась новой волной.

Вихрь света выплюнул меня в новую реальность — или в новый кошмар. Я стояла, вернее, ощущала себя стоящей на зыбкой, вибрирующей поверхности. Подо мной раскинулся Иллюзион, но не тот, что я помнила. Он был похож на муравейник, по которому прошелся сапог гиганта. Перламутровые башни кренились, мосты рушились в бездну, а по улицам, вместо магии, струилась пыль и страх.

В этом намерении была злость, ярость за века пыток, но и безжалостная необходимость. Мудрость, которая знала — иногда, чтобы спасти жизнь, нужно отрезать гниющую конечность.

«Твои друзья в безопасности» — пророкотал в моем сознании голос, в котором слились воедино грохот обвала и тишина пустоты. «Ни одна стена не упадет на них».

Мгновение — и я ощутила прилив той самой боли, что толкнула его на этот край. Воспоминание. Острый, жгущий яд сомнения, проникший в его сердцевину через тех, кого он считал частью себя. Предательство. Попытку убить не только его, но и все, что он любил. И нас. Едва не погубил и нас.

Ярость снова взметнулась, горячая и оправданная. Да, он был прав. Они едва не убили его. Едва не убили меня. Желание возмездия, справедливого и полного, было таким сладким, таким соблазнительным. Оно жгло изнутри, и часть моего собственного, человеческого гнева отзывалась на этот зов, жаждала того же.

Вот только в одной из рушащихся перламутровых структур, похожей на гигантское яйцо, я увидела детские спальни. Десятки маленьких, перепуганных умов, запертых в ловушке из падающих стен и льющейся магии.

Исток, желая уничтожить своих мучителей, не учел одного — их дети были здесь. Прямо сейчас, в самой гуще обрушающегося ада.

— Марица, мне страшно! — я вспомнила крик Иларии, когда мы летели на Демитре в столицу. Как маленькая девочка прижималась ко мне.

Я жаждала мщения. Но не убийства детей.

«Пока детей. — услышала я. — Но они вырастут, и станут убийцами!»

И плевать, что они вырастут. Никто не знает наверняка, кем — убийцей или сонаркой. Тем кто отнимает жизни или тем, кто их спасает. Вот вырастут, выберут, тогда и будут отвечать. А пока они просто дети.

Ужас сжал мое горло ледяной рукой. Перламутровая структура, похожая на гигантский цветок лотоса, которую я заметила раньше. Ее лепестки-стены трескались и отваливались, обнажая внутренние залы, где метались маленькие фигурки.

Скорбь. Ему было жаль. Жаль каждую искорку сознания, что он когда-то зажег и что теперь должна была угаснуть по его же воле. Эта жалость была тихой, почти задавленной гневом, но она была. Тончайшая нить, за которую я могла ухватиться.

«НЕТ!» — это был уже не крик, а взрыв. Взрыв всей моей воли, всей моей души, вложенный в одно-единственное слово.

Я собрала в кулак все, что осталось от моего «я» — все воспоминания, всю боль, всю любовь, всю ярость за несправедливость. И я бросила этот сгусток прямо в сердцевину сознания Истока. Я показала ему Иларию и Аэлиана на месте тех детей. И заставила его почувствовать то, что чувствовала я.

Свет вокруг меня взревел. А в голове все еще мелькали картинки.

Два огромных дракона спинами упирались в падающие несущие опоры здания. Мускулы на их спинах напряглись до предела, чешуя скрипела под невыносимой тяжестью. Это были Демитр и Чефарт. Их могучие тела стали живыми подпорками, сдерживающими хаос.

А внизу, у самого основания, Серан, с лицом, почерневшим от пыли, выносил на своих широких плечах сразу троих детей. Он кричал что-то, его голос терялся в грохоте, но по движению губ я поняла: «Беги! Все сюда! Живее!»

Я видела, как по чешуе Демитра текла струйка крови из-за впившихся осколков. Видела, как Чефарт, стиснув челюсти, из последних сил поддерживал трещавшую балку, его крылья были растерзаны падающими обломками.

А внизу, у их ног, металась группа иллюзиантов — те самые маги, что по приказу Равеллы должны были убить драконов. Их лидер, молодой маг с перекошенным от ужаса лицом, замер в нерешительности, глядя на титанические усилия драконов, спасающих их детей.

И тут вперед выступил Асталь. Его мундир был в пыли, на лбу — кровоточащая ссадина. Он просто встал перед группой магов и проревел, перекрывая грохот, тыча пальцем в драконов и в детей:

— Вы что, слепые⁈ Помогите им! Стройте опоры, подпорки! Тащите детей наружу!

Маги замерли, ошеломленные и его яростью, и абсурдностью приказа — помогать тем, кого они должны были убить. Но один, самый молодой, дрожащими руками опустил свой посох. Он посмотрел на детей, которых Серан выносил из-под завалов, на его окровавленные руки, и что-то в нем надломилось.

— Он… он прав! — его голос сорвался на визг. — Помогайте! Тащите балки!

Это был переломный миг. Один за другим, движимые не разумом, а инстинктом выживания и внезапно прорвавшимся через фанатизм человеческим состраданием, маги бросили боевые заклятья. Вместо смертоносных лучей они принялись левитировать огромные каменные глыбы, создавая неуклюжие, но жизненно необходимые подпорки под плечи драконам. Другие ринулись помогать Серану и Асталю, образуя живую цепь, чтобы быстрее передавать детей из рук в руки, уносить их из-под ног рушащихся конструкций.

Исток, наблюдавший за этой сценой через меня, замер. Его ярость все еще клокотала, но в ней появилась трещина. Он видел это. Видел, как его «мучители» спасали своих детей, а его «защитники» — драконы и люди — спасали самих мучителей от неминучей гибели.

И тут во мне что-то окончательно сорвалось с цепи. Вся моя усталость, весь страх, вся боль — всё это переплавилось в бешеную, ослепляющую ярость. Не на Исток, нет. На его тупое, непробиваемое упрямство!

«ДОВОЛЬНО!» — мысленно закричала я, и мой крик был подобен удару молота по наковальне. «Ты видишь⁈ Ты видишь, что не всё так просто, как тебе хочется⁈ Они не монстры! Они так же способны на жертву, как и мы! А ты… ты ведешь себя как последний тупоголовый король, который не хочет видеть ничего, кроме своей правды!»

«Ты… Светоч, ты сейчас кричишь НА МЕНЯ⁈» — Волна изумления, горячая и плотная, прокатилась по свету вокруг. Кажется, Исток даже забыл, что злился. Но меня его изумление лишь сильнее распалило.

«ДА, КРИЧУ!» — мысль вырвалась из меня, обжигающая и режущая, как раскалённая сталь. — «Потому что ты слепой, упряжный, самовлюбленный… ИСТОК! Ты думаешь, что твоя боль дает тебе право на геноцид? Ты, создавший этот мир во всём его многообразии, теперь хочет его часть стереть в порошок, потому что она тебя не устраивает? Ведешь себя не как творец, а как избалованный мальчишка, который, если пирамидка из кубиков развалилась, готов разнести всю комнату!»

Вокруг меня свет завихрился, заклокотал, окрашиваясь в багровые, оскорблённые тона.

«Ты забываешься, дитя. Я — основа всего. Без меня нет ни тебя, ни них.» — г олос гремел в моём сознании, полный неоспоримой мощи.

«А БЕЗ НАС ТЫ БЫЛ БЫ ПРОСТО ПУСТЫМ СКОПЛЕНИЕМ СИЛЫ!» — парировала я, не отступая ни на йоту. Ярость придавала мне сил, которых, казалось, уже не осталось. «Ты дал нам жизнь, волю, разум! И теперь, когда этот разум тебе не угодил, ты хочешь его отозвать? Это не исправление ошибки, это… это вредительство! Ты — плохой хозяин своего сада, если вместо прополки сорняков решил выжечь его дотла! И не смей мне говорить, что я забываюсь! Я стою здесь и смотрю в лицо тому, что создало звёзды, и КРИЧУ, потому что ты этого заслуживаешь!»

Я чувствовала, как его изумление сменяется раздражением, затем — холодной, безграничной обидой.

«Они пытались убить меня. Убить ТЕБЯ. Их фанатизм не знает границ. Они не изменятся.»

«А ТЫ ДАЛ ИМ ШАНС?» — взвизгнула я мысленно. «Ты сразу перешёл к уничтожению! Ты как те старые, маразматичные короли, которые любое неповиновение встречают армией, потому что им лень искать слова! Им лень ДУМАТЬ! Ты сильнее их всех, вместе взятых, а ведёшь себя как самый трусливый из них, потому что боишься, что твой простой и удобный способ решения проблем может оказаться неверным!»

Свет вокруг сжался, стал тягучим и густым, как мёд. В нём плескалась ярость, способная расколоть континенты.

«Хватит. Твоя дерзость переходит все границы. Я…»

«Что? Пришибешь меня?» — бросила я вызов, расправляя плечи в этом бестелесном пространстве. Я не чувствовала страха. Только пьянящую, всепоглощающую уверенность в своей правоте. — «Давай! Попробуй! Но знай — если ты тронешь меня, ты докажешь лишь одно: что ты ничем не лучше тех, кого хочешь уничтожить. Ты уподобишься им. А я… я тебя ВЫПОРЮ! Поверь, я найду способ! Я буду так надоедать тебе следующие тысячелетия, что ты сам пожалеешь, что создал магию! Я буду тем самым камнем в твоём божественном ботинке, который не даст тебе сделать и шага!»

Наступила тишина. Полная, всепоглощающая пустота, в которой замерла сама материя. Исток не отвечал. Он бушевал, он кипел от обиды и гнева, но сквозь этот хаос я ощутила нечто новое… ошеломлённое уважение. И колоссальную, вселенскую усталость.

«…Ты невыносима.» — прозвучало наконец, и в этом «невыносима» слышалось нечто, похожее на сдавленное рычание и… смиренный вздох. — «И упряма. Хорошо. Допустим, я… погорячился. Допустим, есть иной путь. Так что же ты предлагаешь? Раз ты всё знаешь и всё можешь — ПРИДУМАЙ! Дай мне решение, которое навсегда лишит их желания причинять боль, не уничтожая их! Сделай это! А я посмотрю! Только думай быстрее, ведь не все люди Равеллы бросились спасать детей! Я, знаешь ли, тоже не в восторге от необходимости быть палачом! Мне ОТВРАТИТЕЛЬНА эта роль! Но я не вижу другого выхода! Больше всего на свете я хочу ЗАБЫТЬ! Забыть эти века боли, забыть их навязчивые, ядовитые мысли! Просто… ЗАБЫТЬ!»'

Его тон был язвительным, полным сарказма и вызова. Он отступал, но не сдавался, перекладывая тяжесть решения на меня. «Раз ты такая умная, сама и придумывай!» — сквозило в его словах. И за всей этой бравадой скрывалась та самая, знакомая и по-человечески понятная жалость к себе и желание одного — чтобы боль наконец прекратилась.

И тут меня осенило. Идея, простая и гениальная, как все великие открытия, родилась не из расчета, а из этого самого, кипящего внутри меня, упрямства.

Забыть.

Что если просто заставить Иллюзион забыть об их идеях? О планах подчинить Исток, о том, что они когда-то это делали? Заставить забыть веру, что только чистокровные могут жить?

Ну и для страховки, заблокировать магию. На пару поколений вперед! Заставить их забыть, что они были магами! Пусть поживут без нее!

Мысль пронеслась в моём сознании с кристальной ясностью, и я уже собралась облечь её в слова, в мощный, убедительный поток, который должен был сломить последние сомнения Истока.

«Слушай, я придумала! Мы можем…»

«Слышу,» — прозвучало в моей голове, и этот «голос» был полон странной, уставшей усмешки. «Я же сказал — мысли твои для меня как на ладони. „Забыть“… „Заблокировать магию“… Надо же, до чего просто.»

Я замерла, почувствовав, как по моему бесплотному «я» разливается волна краски. Он слышал. Слышал не только готовую идею, но и весь хаотичный процесс её рождения, все мои яростные, неотёсанные мысли.

«Вообще-то, да,» — продолжил он, и в его тоне явственно читалось развлечение. «Надо же было такому упрямому и дерзкому созданию, как ты, вообще появиться. Кричать на Сознание Мира и называть его „тупоголовым королём“ и „избалованным мальчишкой“… Такого еще не было за всю мою вечность. Даже Иллюзион был… более уважительным»

Осознание всего сказанного мной обрушилось на меня со всей силой. Я… я действительно это сделала. Я обозвала того, кто дышал звёздами и чьей волей существовала материя, глупым мальчишкой. Мне вдруг страшно захотелось провалиться сквозь этот сияющий поток и никогда не появляться.

«Прости,» — прошептала я, и моя мысль прозвучала крошечно и смущённо. «Я… я не хотела… это просто вырвалось.»

«Зато честно,» — парировал Исток, и усмешка в его «голосе» стала ещё заметнее. «И, возможно, не лишено оснований. Итак, твой план — амнезия и блокада. Оригинально. Жестоко… но милосердно. В своём роде.»

Он помедлил, и я почувствовала, как его внимание, тяжёлое и всеобъемлющее, скользнуло по нитям, связывавшим его с каждым живым существом в Иллюзионе.

«Но одного твоего желания и моей силы для такого тонкого вмешательства будет мало. Нужен… проводник. Тот, кто сможет настроить частоту, найти нужные „крючки“ в их коллективном сознании, чтобы не стереть лишнего.»

«Паргус,» — сразу же подумала я, и образ демона-изобретателя всплыл в моём сознании. Он прекрасно умел манипулировать сознанием, и когда-то именно он помог нам расколдовать корта Феорильи. Я вспомнила свое видение, тогда, пять лет назад на пыльной дороге. Не возьму с собой этого раненного солдата в телеге — мир рухнет. Пять лет назад я думала, что это из-за корта. Он должен был его расколдовать. Сейчас мне все виделось иначе.

«Зови,» — просто сказал Исток, и в этом слове была такая бездна усталой решимости, что мне на секунду показалось — будь у него тело, он бы просто махну рукой, мол, «давайте уже заканчивать с этим».

Мысль о Паргусе вызвала во мне новую, острую боль — совсем не магическую. Всего несколько минут назад — хоть время здесь и текло иначе — он держал на руках бездыханное тело Таши, его собственное сердце было разорвано её предательством. Вытащить его сейчас из этого горя, заставить снова работать, использовать его дар, когда его душа истекала кровью… Это казалось чудовищной жестокостью.

«Не могу я,» — пронеслось во мне, обращённое больше к самой себе. «Он сломлен. Ему нужно время. Хотя бы час, чтобы просто выплакаться.»

Мне так хотелось оказаться рядом, обнять его, как он в своё время поддерживал меня. Утешить. Защитить от всего мира, включая и самого Истока. Быть тем другом, в котором он сейчас так отчаянно нуждался.

Но Исток, уловивший мою нерешительность, лишь тяжело «вздохнул». Волны света вокруг сжались, напоминая о хрупкости всего, что мы пытались спасти.

«Выбора нет, дитя,» — прозвучало в моём сознании, и в этом не было упрёка, лишь констатация неумолимого факта. «Или он сейчас поможет, или я вернусь к своему первоначальному решению. У меня больше нет сил на метания. И, полагаю, у тебя тоже.»

Он был прав. Моя собственная воля, ещё недавно пылавшая яростью, теперь была похожа на тлеющий уголёк. Я чувствовала, как моя связь с этим вселенским сознанием начинает истончаться, как натянутая струна, готовая лопнуть. Мы стояли на краю, и следующим шагом могло быть либо спасение, либо окончательное падение.

Собрав остатки сил, я мысленно представила Паргуса.

«Паргус,» — позвала я, вкладывая в этот мысленный зов мольбу. — «Прости, что снова тяну тебя в самое пекло. Но ты нужен. Миру… и мне.»

Я протянула к нему руку, которой у меня не было, почувствовала, как нить моего сознания потянулась сквозь сияющий хаос, назад, в перламутровую пещеру, к его израненной душе.

И он откликнулся.

Это было не резкое втягивание, а скорее медленное, осторожное принятие. Он появился рядом со мной в потоке света не сразу, словно проступал из тумана. Его эфирный облик был бледным, прозрачным, глаза — огромными от потрясения и невыплаканных слёз. Он смотрел на меня, и в его взгляде читался немой вопрос: «Зачем? Почему я?»

«Прости,» — выдохнула я, и моё сожаление текло вокруг нас тёплыми, золотистыми струйками. — «Мне так жаль, Паргус. Я знаю, что сейчас… что ты…»

Он медленно покачал головой, его призрачная рука поднялась, будто чтобы остановить мой поток извинений. Горе затуманивало его взор, но где-то в глубине, как искорка в пепле, тлела привычная целеустремлённость.

«Хватит, Марица,» — его мысленный голос прозвучал тихо, но твёрдо, без намёка на истерику. Он вытер ладонью по лицу, хотя слёз здесь быть не могло. «Просто… хватит. Не надо. Скажи, что делать. Давай закончим то, что начали.»

В его словах была такая усталая, взрослая решимость, что у меня сжалось сердце. Он отодвинул свою боль, чтобы сделать то, что должен. Чтобы мир, в котором возможны такие предательства и такая боль, всё-таки продолжал существовать.

«Хорошо,» — кивнула я, чувствуя, как Исток сосредотачивается вокруг нас, готовый к работе. «Давай закончим.»

Свет вокруг сгустился, превратившись в гигантский, пульсирующий кристалл, внутри которого застыли миллионы сияющих нитей — бесчисленные сознания магов Иллюзиона, сплетенные воедино общей идеей. Паргус стоял рядом, его пальцы уже вырисовывали в воздухе сложнейшие мандалы настройки. Он работал молча, с сосредоточенной яростью человека, который использует боль как топливо.

«Начинай с ядра» — его мысленный голос был холоден. — «Идея превосходства. Право подчинять. Вот якоря.»

Я стала проводником между ним и Истоком. Я показывала ему общие контуры, а он находил нужные «крючки» в коллективном бессознательном, те самые нейронные пути, по которым столетиями текла ядовитая уверенность в своем праве владеть миром.

Исток стирал их точечно. Я видела, как величественное здание веры Иллюзиона, выстроенное за века, рассыпалось в прах, не оставляя после себя даже воспоминания о своем существовании. Они должны были забыть. Забыть всё: мантры о чистоте крови, планы порабощения Истока, саму возможность навязать свою волю другому. Оставались лишь голые факты: они — маги. Они живут в городе, что назвали Иллюзион. Потому что им так нравится. И только.

Затем пришла очередь магии. Здесь работа была тоньше. Мы просто перекрыли клапан. Наложили фильтр, тот самый, чертеж которого набрасывали Серан и Асталь, но воплощенный не в металле, а в самой ткани реальности. Магия оставалась с ними, но как потенция, как спящий дар. Они не могли бы ею воспользоваться, даже если бы захотели. На поколения вперед Иллюзион становился царством беспомощных чародеев, лишенных своего могущества.

Работа шла со скоростью мысли, но каждая секунда в этом вневременном пространстве стоила нам невероятных усилий. Я чувствовала, как Паргус иссякает, его эфирная форма становилась все призрачнее. А где-то на периферии моего сознания, как далекие раскаты грома, бушевали очаги сопротивления.

Я видела их. Группы магов, те самые, что поддались зову Равеллы. Они пробивались через рушащиеся залы к нашей пещере, их руки сжимали оружие и плели последние смертоносные заклятья. Им противостояли их же сородичи — те, кто только что помогал Серану и Асталю спасать детей. Схватки были короткими и яростными. Крики, вспышки магии, хруст костей. Одних убеждали, других — останавливали силой. Асталь, с окровавленным клинком, и Серан, сжимающий в руке увесистую балку, стали живым щитом на их пути.

И в самом сердце этого хаоса, в перламутровой пещере, стоял Дао Тебарис. Он прикрывал наше с Паргусом беспомощное тело, его кинжал был наготове, а взгляд, полный холодной ярости, выискивал новую угрозу в проеме входа. Он не знал, что творится внутри Истока. Он лишь знал, что должен держаться.

«Последний узел,» — мысль Паргуса была уже едва слышной нитью. Он закончил. Амнезия и блокада были наложены.

И в этот момент внимание Истока, тяжелое и неумолимое, сместилось. Оно сфокусировалось на одной-единственной точке, на одном сознании, которое, даже лишенное армии и власти, все еще оставалось источником яда. На Равелле.

Он не просто хотел ее смерти. Он хотел ее полного, абсолютного стирания. Чтобы от нее не осталось и пылинки.

И на этот раз я не возражала. Во мне не было ни злорадства, ни жажды мести. Лишь понимание, что некоторые ошибки нельзя исправить. Некоторый яд нельзя обратить в лекарство. Ее фанатизм был настолько сросся с ее существом, что любая попытка пощады стала бы жестокостью по отношению ко всем остальным. Она была той самой гниющей конечностью.

Я молча дала согласие. Одинокий, пронзительный визг, полный осознания собственного небытия, прорезал сияющий поток и рассыпался в тишине. Исток стер ее. Бесследно.

Работа была закончена.

Сила, державшая Паргуса в этом пространстве, иссякла. Его эфирный облик дрогнул, исказился.

«Марица…» — его последняя мысль была полна не боли, а бесконечной, всепоглощающей усталости.

И его вырвало назад, в реальный мир, в его израненное тело, оставив меня одну в сияющей, затихающей пустоте.