Лютер: Первый из падших

ИСТОРИЯ О СЕРДЦЕ

Следующие Великие Верховные Магистры возобновили жестокие допросы: их будто больше волновала исповедь Лютера, чем сведения, которые они могли почерпнуть из его оборванных пророчеств. Иногда они уговаривали, иногда полагались на лезвия и кулаки. Ни то, ни другое не давало результата, ибо Лютера уже мало что волновало, в том числе и телесная боль. Пытка, которой он подвергался во время стазиса, была гораздо тягостнее: его разум терзало мучительное ощущение лежащего на нем проклятия.

Он так старался убедить их, что не ему надо раскаиваться… Но, казалось, он разучился ясно выражать свои мысли. Может, это и было истинным проклятием, которое боги наложили на него за предательство. Собственный язык словно изменил Лютеру, и тот, кто некогда был сведущ в дипломатии и искусстве управлять государством, теперь невольно искажал каждую свою мысль.

А затем пришел один человек, и он казался совсем другим.

Азраил. В этом Темном Ангеле чувствовалась сила, которая немного умиротворяла Лютера. Азраил сохранял спокойствие в моменты, когда прошлые Магистры взрывались яростью. Он относился к Лютеру настороженно и не сочувствовал ему, но понимал природу его обреченного существования. Говорил Азраил столько же, сколько слушал. Он рассказывал Лютеру о том, сколько прошло времени, и делился обрывками новостей из внешнего мира, чтобы бывший Великий Магистр мог воспринимать настоящее.

Но даже при всем при этом Лютеру было нелегко оставаться убедительным. Чем больше он размышлял, кем стал и во что превратились Темные Ангелы, тем отчаяннее желал освободиться. И так продолжалось раз за разом.

После нескольких встреч Лютер очнулся коленопреклоненным с руками, сложенными перед собой, преисполненный невыразимой потребности в прощении. Он снова и снова просил о нем, но Лев по-прежнему не отвечал. Однако перед ним стоял Азраил, и лицо у него в этот раз было мрачнее, чем у любого Верховного Великого Магистра до него.

Он не успел произнести ни слова: в памяти всплыло воспоминание, и только тогда Лютер заговорил, в глубине души понимая и то, что именно это следует услышать повелителю Темных Ангелов, и то, что тот не станет его слушать.

— Я вырос в этих каменных стенах. Эти башни, Ангеликаста, великий Альдурук… Я слышу, как эти стены шепчутся обо всем жестоком и счастливом, прекрасном и ужасном, что здесь происходило. Их, как и меня, вырвали из дома…

Ребенок в крепости. Дитя Ордена. Меня воспитали надменные рыцари, высокие стены и легенды об убийстве зверей. Я научился ездить верхом и владеть мечом и словом, не покидая внешних стен. Здесь я познал и радость любви, и муки горя по умершим родителям, здесь я лил слезы над потерянными женой и ребенком. Я смеялся и плакал, предавший и познавший предательство, все мои мысли были заняты Альдуруком.

Это место знает меня даже лучше, чем Лев.

И оно до сих пор стоит. Вековечный оплот Ордена. Крепость Темных Ангелов. Их сила придавала ей форму.

Я переживаю это воспоминание впервые за всю жизнь, но теперь вижу его так же ясно, как и в тот день, когда это случилось.

Когда мне было всего семь лет, как посчитали бы летописцы Терры, как-то ночью я проснулся от страшного сна. Я лежал у себя в комнате, через окно струился свет звезд, и мне показалось, что из-за двери доносится какой-то шум.

Я встал с кровати и открыл дверь. В палатах и спальнях царила полная тишина — ни дыхание, ни храп, ни скрип кроватей, казалось, не нарушали безмолвие крепости, и что-то в этой тишине было неестественное. По крайней мере, в той башне, где спали мои родители. Но я не поддавался страху.

Босиком я прошел по каменному коридору к лестнице и начал спускаться.

Я чувствовал, что за мной наблюдают, но сколько я ни оглядывался — никого не видел. Повторюсь, это не было игрой моего испуганного воображения; все происходило на самом деле. Я продолжал спускаться дальше, мимо всех знакомых мне коридоров, кухонь и комнат.

Воздух вокруг меня засветился, хотя я не брал с собой факел.

Затем я наткнулся на огромную окованную металлом деревянную дверь высотой с ворота наших стен. Я думал, будто мне это снится, но нет — все было наяву: и парок, который вился от моего дыхания, и покалывание кожи, и тяжесть двери, когда я ее толкнул.

Я заметил движение и так впервые в жизни увидел Смотрящего-во-Тьме. Сверкая красными глазами, он слился с тенями, но не раньше, чем я поспешил за ним, проскользнув между дверью и аркой.

Я вспомнил, что однажды мне уже снился похожий сон, но на этот раз я не спал. В том сне я отчаянно пытался проснуться от ощущения смутной угрозы, а теперь меня будто приветствовали и манили тихой песней. Холод пропал, стало тепло, и я нетерпеливо поспешил вперед.

Я шел через проходы и необработанные туннели, через сверкающие пещеры и естественные колонны. Казалось, меня вели к самому основанию Альдурука, однако я не встретил ни одной живой души. Я знал, что заблудился, но это уже не имело значения, ибо то, к чему я шел, было впереди, а не за спиной.

Затем явился новый Смотрящий, и мне снова стало не по себе. Испугавшись, я замедлил шаг, но не остановился. Мне хотелось увидеть, что там, за следующей аркой, за порталом, полным темноты. Передо мной возникло еще больше Смотрящих, сверкающих багровыми глазами, из-за чего мне пришлось идти еще медленнее.

Я рос на рассказах великих рыцарей, и вызов этих созданий стал для меня оскорблением. Меня учили, что познать страх — значит обрести мужество. Чем сильнее страх, тем решительнее герой одерживает победу. Я хотел, чтобы вернулось ощущение тепла и гостеприимства, и сердился на Смотрящих за то, что они прогнали его.

Затем раздалось тихое шипение на грани слышимости. В самом воздухе ощущалось недовольство. Смотрящие думали преградить мне путь, но они почему-то не встали передо мной, превратившись в темный туман, как только я приблизился.

Впереди возвышалась арка абсолютной тьмы, и меня сковал холодный ужас.

— Поверни назад, — послышался шепот. — Поверни назад.

Я ощутил вызов, понятный лишь сердцу расстроенного ребенка, и решительно шагнул вперед.

Меня поглотила тьма, но не было ни холода, ни страха.

Я наткнулся на залитый бледно-зеленым светом зал, в котором виднелись другие арки. Свет исходил из этих проходов, и в одном я заметил чью-то тень. Сначала — слабое мерцание света, но с каждым мигом тень становилась все гуще и темнее.

Она превратилась в нить, в усик, в змеевидную ветвь, прощупывающую туннель, и я понял, что она ищет меня. Мне хотелось разглядеть, как выглядит эта конечность, и одновременно — убежать стремглав. Разрываясь между любопытством и ужасом, я застыл на месте и зажмурился.

Подул теплый ветер, и я открыл глаза. Я обнаружил себя в коридоре неподалеку от своей комнаты. Красные глаза на долю секунды блеснули в тени вокруг стен, а затем я снова остался один. Ошеломленный, я вернулся в комнату, упал на кровать и уснул без сновидений.

Калибан погиб, но все же он жив. Он здесь, в этом месте. В ваших сердцах.

Видение исчезло, и Лютер оказался один. Как он и подозревал, его рассказу не придали значения; Азраил ушел. Послышались звуки — потрескивание пламени, удар клинка о клинок, звон оружия и крики воинов, которые, казалось, преследовали кого-то из его апокалипсических видений.

Дожидаясь момента, когда видение окончательно рассеется или когда его вновь поглотит поток мыслей в стазисе, Лютер осматривал камеру. Он видел только тени, которые отбрасывали мерцающие факелы в канделябрах, но больше ничего: ни темных силуэтов, ни пристальных красных глаз во тьме…

Дверь все еще была открыта.

Лютера не погрузили в стазис.

До него донесся запах дыма. Глубоко вдохнув, он убедил себя, что все происходит наяву, что это не плод его больного рассудка. С осознанием этого пришла и уверенность: это действительно звуки сражения. На Скалу напали, и тюремщики Лютера забыли про своего пленника.

Дверь открыта.

Ясность мыслей вернулась к Лютеру; бывший Великий Магистр размял болезненно ослабевшие конечности.

Дверь оставил незапертой Азраил, или ее открыл кто-то еще?

Он сделал осторожный шаг, затем еще и еще.