Лютер: Первый из падших

ИСТОРИЯ О ЧЕЛЮСТЯХ

Снова и снова Зафераил возвращался и избивал Лютера, требуя покаяния за преступления против Темных Ангелов. С каждым его приходом решимость Лютера укреплялась, и даже в смутные минуты после пробуждения он сопротивлялся. В видениях ему постоянно являлся образ Льва… нет, громадного воина с гривой светлых волос и сверкающим клинком, подобного Льву, — и это убедило Лютера, что примарх жив. Он рассказал о своих видениях Зафераилу, но вместо того, чтобы отнестись к ним как к чудесному откровению, Верховный Великий Магистр лишь разгневался еще сильнее.

— Не вздумай оправдывать свое вероломство очередной ложью! — закричал он, когда Лютер в очередной раз отказался признать право Зафераила принять его покаяние. — Ты убил Льва и уничтожил Калибан в отместку за поражение своего хозяина, Хоруса!

Никакие доводы не могли разубедить Зафераила, и в следующий раз он принес с собой несколько лезвий и пыточных крючьев.

— Ты думаешь, что сможешь вырвать из меня правду вместе с плотью? — усмехнулся Лютер.

— Я буду счищать грязь, пока в мыслях у тебя не останется ничего, кроме правды. Наши капелланы-дознаватели многому научились в общении с твоими последователями. Но остальные Падшие были космодесантниками, ты — нет. И в миг, когда твоя плоть воспламенится в агонии твоих грехов, ты узришь истину и признаешь, что трижды проклят. Отвернулся ото Льва, отвернулся от Императора и якшался с Темными Богами!

Не обращая внимания на мольбы бывшего Великого Магистра о более взвешенном обращении, Зафераил заковал его в цепи. У Лютера не было ни единого шанса против сверхчеловеческой силы космодесантника. Магистр Темных Ангелов рвал и терзал его плоть, но Лютер скрылся от физической боли в свои сны: его разум отделился от тела и поплыл по рекам времени.

Лишь изредка он приходил в сознание и обнаруживал, что старые раны обработаны или нанесены новые, и каждый раз Зафераил требовал покаяться в содеянном. Заблуждение Верховного Великого Магистра оказалось заразительным и передалось следующему, носившему этот титул, а затем — и следующему за ним.

Такой же окровавленный и покрытый шрамами, разум Лютера бесконтрольно метался между психической агонией мира грез и физической болью в реальности. Какие бы тяжелые раны ни наносились его телу, во сне они обращались в ужасающие кошмары смерти и разложения. Видения все больше напоминали болезненные галлюцинации, сливая воедино реальные воспоминания и образы тонущих в крови солнц и миров, охваченных войной. В какой-то момент Лютер услышал звон колоколов на богослужении, сирену, а затем увидел многомиллионные колонны вопящих людей в лохмотьях. Они полосовали свои тела маленькими ножами и били себя по спинам, выкрикивая исповеди безразличным священникам.

Их боль становилась его болью, а его боль обращалась в вопль агонии Империума: раны Лютера, казалось, проявлялись на теле всего человечества. Вокруг изваяний Императора горели костры, пожирая подвергшихся порче. Он стоял перед циклопическими зданиями с зубчатыми шпилями и парящими контрфорсами. Из их огромных залов доносились молитвы десятков тысяч людей, просящих о войне. Корабли дождем сыпали смерть с орбиты и сметали целые города, чтобы на их месте можно было построить грандиозные храмы.

Снова и снова кричащие лица требовали покаяния, но их крики терялись среди предсмертных воплей миллиардов людей. Лихорадка охватила Галактику, а Темные Ангелы погрязли в собственном безумии.

А затем все исчезло. Отсутствие ощущений сбивало Лютера с толку больше, чем хаос расколотых снов. Он проснулся, скрючившись в углу камеры, и обнаружил — по жалящей боли — целебную мазь на ссадинах, покрывавших грудь и руки, и свежие швы в местах ран на лице и на спине.

Его уже не держали в цепях целиком, а приковали кандалами за лодыжку к кольцу в стене.

Лютер уставился на красноватые каменные плиты, поняв, что это цвет его собственной крови. Подняв онемевшие руки, он заметил, что на пальцах больше нет ногтей; язык скользнул по сломанным зубам.

— Твоя воля тверже, чем основание Скалы, — произнес чей-то голос, и Лютер вздрогнул.

В дверях стоял космодесантник в белой броне и черном сюрко поверх нее. Голова гиганта была гладко выбритой, нос — тонким и длинным, а губы — более полными, чем Лютер привык видеть у своих тюремщиков. Он задумался, не из-за собственной ли мании остальные казались ему более похожими на Льва. Сознание Лютера ли приписывало мучителям черты его брата-завоевателя, или геносемя Темных Ангелов окончательно иссохло?

Космодесантник держал в руках большую чашу. Он подошел и поставил ее на пол перед Лютером. Ее содержимое так манило.

— Вода, — наконец произнес космодесантник.

— Скала? Какая еще скала? — прошептал Лютер.

— Хм? — вопрос застал космодесантника врасплох. Широким взмахом руки он обвел вокруг. — Это место. Крепость-монастырь. Мы называем ее Скалой.

— Но это же часть Альдурука, единственный сохранившийся осколок Калибана, как мне сказали…

— Единственный достаточно крупный, чтобы его стоило спасать, — ответил космодесантник. — Он кивнул в сторону чаши. — Пей.

— Империум сгорит, — произнес Лютер, взяв воду. — Сгорит в собственном безумии.

— Это уже началось, — печально проговорил космодесантник. — Великая Церковь Императора стремится к господству над всеми, но культ раздроблен, а его фракции соперничают между собой. Демагоги правят Террой от имени Императора, а власти в их руках все больше. Они подвергли неприятной огласке и некоторые наши деяния за последние столетия. Даже сейчас многие в Ордене считают, что мы должны выбрать то или иное течение культа Императора, чтобы заручиться его поддержкой.

— Церковь Императора? Вы сделали его богом?

— Мы ничего не делали, — возразил он. — Возвышение Адептус Министорум шло тысячелетиями. Космодесантники не уполномочены указывать Высшим Лордам, как править Империумом, но когда Экклезиарх становится Лордом Администратума — это слишком большая власть в руках одного человека.

— Выходит, Темные Ангелы не верят в божественность Императора? Хм, возможно, вам стоило бы…

— Мы пересматриваем нашу веру, чтобы взглянуть на нее с другой точки зрения. Наша связь с Императором крепче какого-то идолопоклонства и силы нескольких проповедей.

Лютер отпил. Затхлая вода прокатилась по его иссушенной глотке.

— Спасибо, — поблагодарил он Верховного Великого Магистра, поставив чашу ровно на то место, откуда он ее взял. — Как тебя зовут?

— Татразиил.

— Почему ты обращаешься со мной не так, как другие? Неужели ты думаешь, что я уже не раскаюсь?

— Я думаю, что Верховные Великие Магистры тратили слишком много времени и сил на сломленного полубезумного старика, — ответил Татразиил, печально качая головой. — Твое покаяние ничего не значит. Оно не спасет ни одного Темного Ангела и не вытащит ни одного Падшего из пучины проклятия.

— Даже меня?

— Но ты жив лишь благодаря своему проклятию, не так ли?

Лютер склонил голову и ничего не ответил, ощущая тяжесть этого заявления всем своим измученным телом.

— Если ты так жаждешь прощения Льва, его нужно заслужить.

Лютер вздрогнул и поднял взгляд. Затем вскочил на ноги, поморщившись от боли в потревоженных ранах.

— Лев жив? Я же говорил! Я говорил им всем! Где он?

— Я не знаю, жив Лев или мертв последние пять тысяч лет. Он пропал и до сих пор не вернулся. Слишком долго мы размышляли о том, что может случиться в будущем, позволив себе сбиться с пути истинного в настоящем. Мы перегнули палку как Орден… и по отношению к тебе тоже.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что я должен заслужить прощение Льва? — Желудок Лютера болезненно сжался, его мочевой пузырь опорожнился, едва не заставив бывшего Великого Магистра подогнуть колени. Он выпрямился с лицом, перекошенным от смущения. — Вода не задерживается в пустом желудке.

— Ты слишком долго голодал, даже для твоей физиологии. Я принесу немного еды, когда мы закончим.

— Так почему ты говоришь о прощении Льва?

— А тебе не приходило в голову, что, может быть, нужно доказать Льву, что ты раскаиваешься в содеянном? Принеси в жертву тех, кто ступил с тобой во тьму, и приведешь их и себя обратно к свету.

— Тьма и свет? Ты видишь мир настолько категорично, Татразиил из Темных Ангелов?

— О, я прекрасно знаю и понимаю, насколько этот мир сер. Но именно люди, подобные тебе, загнали меня в рамки нравственности и безнравственности. Теперь-то я понимаю, что должен быть прагматичным, стать оплотом разума, когда суеверие и безумие слепой веры поглощают других. Ты поможешь мне или сгниешь. Смотрящие отключат стазис, и ты, наконец, начнешь медленно умирать. И когда ты окажешься на грани смерти, они остановят течение времени вновь. Итак, я спрашиваю тебя: как ты желаешь нести свое проклятие — таким, как сейчас, или немощным полутрупом?

— Ты такой же мерзавец, как и все остальные! Даже еще гнуснее, с этой твоей утонченностью и вежливостью…

— Жрец-ренегат Бухарис, взявший под свою власть множество миров, стал соперником Экклезиарха Терры. Его проповеди обращают миллиарды людей в ложную веру, а флоты и армии Империума предпочитают служить ему, а не Высшим Лордам. Наши библиарии провели расследование и обнаружили, что в числе его советников — один из твоих последователей. Некто Махий.

— Махий? Это не калибанское имя. Не думаю, что он принадлежал к Ордену.

— На момент возвращения Льва он значился в списках как воин Калибана.

— Их было много тысяч, всех не упомнишь, — Лютер потер пальцы, чувствуя огрубевшую кожу с запекшейся кровью на месте ногтей. — Вы можете сколько угодно убивать проповедников, но проповеди не прекратятся.

— Что? Что это значит? Это угроза? — Татразиил приблизился к узнику.

Лютер спокойно покачал головой.

— На Калибане не было ни богов, ни жрецов. Мы черпали нравственные ценности из старых сказок и перенимали их от наших лордов, воплощая деяния лучших в собственной жизни.

Величайшим испытанием для рыцаря был Поиск. Калибанцы — воинственный народ, и хотя мы ценили знания и превозносили мудрость, но мужчину или женщину, избравших путь воина, оценивали по воинским заслугам. Если кто-то хотел стать плотником, каретником или изготовителем снарядов, он должен был пойти в подмастерья, а затем представить мастеру свою лучшую работу — шедевр. То же можно сказать и о пути рыцаря, только тех, кто едва начал этот путь, мы называли оруженосцами, а мастеров — сар или сарл, в случае, если это женщина. Шедевром служило убийство зверя. Не просто лесного животного, а Зверя, достойного Поиска. Великого Зверя.

Иные Великие Звери вырастали размером с крепость, так что их можно было уничтожить только силами целого эскадрона опытных рыцарей. Но не все. Большинство из них были меньших размеров, хотя представляли не меньшую угрозу. Ни один калибанец не выходил за пределы замка в одиночку. Караваны из поселения в поселение пересекали леса только под охраной рыцарей лорда или наемного отряда Скитальцев. Пастбища для скота обносились высокими стенами, а послания передавали не глашатаи господ, а дрессированные птицы.

Леса Калибана правильнее сравнить с коварным морем, а его замки и крепости людей — с островами цивилизации посреди зеленого океана. Каждый лорд жил по отдельности; о существовании соседей, конечно, все знали, даже общались на расстоянии, но редко помогали друг другу. Споры о границах владений возникали разве что потому, что эти границы сложно было определить из-за постоянного роста леса, так что отряды соседствующих лордов обычно сталкивались друг с другом только по ошибке.

Подобные стычки случались нечасто и чаще всего разрешались состязанием во владении оружием, но никак не битвой насмерть — рыцари обязаны были соблюдать договоренности, и пролитие крови другого рыцаря иначе, чем ради защиты своего сеньора или слуг, очень осуждалось. Конечно, встречались кровожадные воины и правители, но они скорее являлись исключением, подтверждающим правило.

Естественно, на Калибане бывали и лорды, которые претендовали на большие территории. Они стремились установить свою власть над поселениями вокруг городов, но зачастую усилия, затраченные на охрану и защиту обширных владений, превышали пользу от них. И почти все подобные завоеватели были честолюбцами, которых обольстили легенды о мертвых королях эпохи Старой Ночи. Они лелеяли замыслы по объединению нескольких рыцарских королевств под собственным знаменем. Такие монархи обычно вызывали лишь подозрения и почти всегда плохо кончали, то порождая восстания из-за того, что сами же превышали полномочия, то разжигая амбиции более способных соперников.

Но даже лорд, чьи владения простирались от рассвета до заката, не мог с уверенностью заявить, что его власть распространяется больше чем на полтора километра от крепостной стены, на которой он стоит. Лес между поселениями сеньоров не нуждался в правителе, и если бы он был лордом, то Великие Звери были бы его верными рыцарями, охотниками и защитниками, уничтожавшими всякого, кто вторгался в их королевство.

Если и было что-то общее в поселениях Калибана, от самой маленькой деревушки до могучего Альдурука, так это укоренившийся страх и благоговение перед лесом. С младых ногтей калибанцев учили, что лес — это смерть. Детские сказки изобиловали историями про неслухов, которые решились уйти из дома и встретили ужасный конец в лесу. На Калибане не было ни егерей-лесников, ни охотников, которые в случае чего могли бы спасти своенравного ребенка.

Ну, что сказать, занимательная вещь этот Поиск. Рыцари охотно скачут в лес, чтобы выследить зверя. Иногда они находят тропу, по которой идут дальше, но чаще воинам приходится путешествовать от поселения к поселению в поисках добычи. Некоторые Поиски занимали недели, а иные могли тянуться сезон или даже больше. Самые известные Поиски длились годами, а завершившие их рыцари возвращались словно из царства мертвых.

В детстве нам рассказывали и другие сказки, и, как многие другие дети на Калибане, я слушал их куда внимательнее. То были истории о храбрейших рыцарях в нашей истории, о загадочных лесных сказителях, певцах и о лесных драконах и духах, с которыми сталкивались герои. За высокими стенами Альдурука легко забыть истории про детей, заблудившихся в лесу на тропах, ведущих в никуда, зато запомнить сказания о наших рыцарях. Например, о саре Кандреде, который сразил двенадцатиглавого змея, или о Поиске того же Алистара из Нубрука и его встрече с Сорсерархом Лугов. Я знал их все еще до того, как меня послали в Сторрок, позже я своими глазами видел Рог Разрухи и другие не менее впечатляющие ужасы. Наряду с историями о подлинных событиях сказки рисовали картину Калибана, полного опасной магии и сказочной славы — ибо слава для героев всегда была желаннее монет или драгоценных камней.

Мне было четырнадцать, когда я объявил, что уезжаю на Поиск. Для такого испытания я был слишком юн, но родители поддержали мое решение без лишних возражений. И позже, когда я стал Великим Магистром, по инициативе Льва мы изменили порядок набора в Орден, чтобы удовлетворить запросы юношей, желавших вступить в наши ряды, ведь в те времена в Альдуруке воспитывали только детей, которые там же и родились.

Мы заключили, что эффективнее обучать всю молодежь так же, как и меня самого, в Альдуруке, а не полагаться на то, что их будут воспитывать по всему Калибану. Однако теперь меня мучает вопрос, не потеряли ли мы саму нашу суть, заставляя всех детей Калибана следовать одному и тому же пути. Когда я думаю об этом, кажется, что, возможно, Лев распорядился насчет этой реформы, чтобы потом, через годы, Ордену легче было влиться в Легион. Не сознательно, но, пожалуй, какие-то шаблоны мышления легионеров были запечатлены и в примархах, что и побудило Льва обновить систему набора в Орден.

Но все это случилось позже. Мой учитель, сар Элегор, уже считал меня достаточно опытным воином, хотя и говорил, что мне следует обуздывать темперамент. Он начал разговор со мной, когда мы готовили скакунов во внешней пристройке конюшни. Весенний турнир должен был начаться в течение этого месяца, и сар Элегор тщательно следил за моими тренировками с Аккадис.

— Это тебе не увеселительная прогулка. Выйдя за ворота Альдурука, ты откажешься от всего, что имеешь. Все твои претензии на титул, звание и даже семью ты оставишь у ворот нашей крепости. Ты сможешь вернуться или с головой зверя, убитого на Поиске…

— Или в случае, если мои кости найдут где-нибудь в лесу, — засмеялся я. — Я помню наши традиции, сар Элегор. Я готов, клянусь.

— Возможно. В любом случае, не спеши с выводами, — сказал Элегор.

— Зима миновала, и скоро наступит лето, — ответил я, затягивая широкую подпругу Аккадис. Она посмотрела на меня, требуя потуже затянуть ремни, и я сделал так, как она просила. — Если я не выеду в путь в этом году, у меня останется всего два сезона, пока я не отправлюсь в приемную семью.

— И что? Они будут гордиться тобой так же, как и твои родные родители.

— Но я хочу начать Поиск оруженосцем, — ответил я. Раньше мы с ним об этом не говорили, и Элегор в сомнении приподнял бровь. Я пояснил. — Понимаю, право служить в Ордене не дается при рождении, но если я сумею принести голову зверя в другое поселение, не в Альдурук…

По искоса брошенному взгляду стало понятно, что сар Элегор счел это проявлением тщеславия. Я продолжил:

— Не ради собственной славы, но для Ордена. Я положу голову зверя на ступени Ангеликасты и принесу Великому Магистру рыцарскую клятву. Если окажется, что я не достоин вернуться рыцарем, то, по крайней мере, долг за мое воспитание будет уплачен.

Элегор разразился хохотом, глубоким и долгим, а затем хлопнул меня по плечу так сильно, что сбил бы с ног, не будь я облачен в силовую броню.

— Клянусь старыми полянами, ты не перестаешь меня удивлять, Лютер, — воскликнул он. — О более внимательном ученике я и мечтать не мог. Нет ни одного руководства по владению клинком, стрельбе или тактике, которое ты не изучил до мельчайших подробностей. В боевом искусстве, верховой езде и охоте ты один из лучших оруженосцев, когда-либо ходивших по дворам Альдурука.

— Тогда что смешного в моих словах?

— После слов о желании отправиться в лес в столь раннем возрасте я мог бы обвинить любого другого мальчишку или девчонку с твоими способностями в высокомерии. Но ты… Ты просишь разрешения отправиться на верную смерть, потому что боишься вернуться в Орден недостойным! Ты хочешь отправиться в лес, чтобы выказать свою признательность лорду Альдурука!

И тогда я понял, почему он так удивился. Раньше я и сам не задумывался о своих побуждениях. К каждому новому достижению меня вел лишь мой собственный беспокойный характер. Я видел, как воины умоляли лорда принять их в Орден, но повелитель Альдурука оставался глух к их мольбам. И никто из них не был слаб ни телом, ни духом. Я поделился этими мыслями с наставником.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, Лютер, это правда, — ответил он уже гораздо мягче, положив руку мне на плечо. — Великий Магистр не разрешает азартные игры, но если бы я хотел заключить пари, то поставил бы свой доспех, коня, свой дом и руку вместе с мечом на то, что ты вернешься, и вернешься не абы кем, а одним из самых опытных рыцарей. Не потому, что ты действительно достоин, и не из-за пустых баек о судьбе, а потому, что я не знаю ни одной другой души, которая делает больше, чтобы заслужить это право.

Я был польщен и благодарно кивнул, показывая, что его слова достигли моего сердца.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Но вы знаете, что я все еще намерен отправиться на Поиск на следующий день после окончания турнира?

— Я и не сомневался в твоей решимости, — хмуро ответил сар Элегор.

Да… так все и было. Я одержал победу в четырех из пяти состязаний турнира и даже завоевал титул Чемпиона Лорда в галерее болтов.

Трудно описать атмосферу вокруг молодого рыцаря, отправляющегося на Поиск. Все происходило совсем не так, как я ожидал, хотя в детстве я видел десятки рыцарей, уходящих в лес. Совсем другое дело — отправиться в путь самому. Как ранее объяснил Элегор, рыцарь, уходя на Поиск, полностью исчезает из истории Альдурука, добровольно отказываясь от всех прав и наследства. Для вас, возможно, это звучит несколько романтично или даже пессимистично, я могу лишь добавить, что данная процедура была очень практичной. Около половины рыцарей, отправившихся на Поиск своего зверя, не возвращается. Одни погибают во время охоты, другие терпят неудачу, третьи просто сдаются. Ждать месяцы или годы, чтобы в конце концов узнать судьбу уже покойного искателя славы, а может быть, вообще никогда не узнать, значило бы чрезвычайно усложнить вопросы престолонаследия, финансов и недвижимого имущества. Эти формальности не имели большого значения в Ордене, однако за пределами влияния Альдурука верховенство закона и правление лордов во многом зависели от подобных договоренностей. И хотя калибанцы не слишком сентиментальны в семейных делах, но все-таки не бессердечны, и лучше уж навсегда попрощаться с родственником, пока он еще жив, чем провожать его с надеждой, которая может не сбыться.

Не все Поиски были одинаковы, и разные семьи относились к ним по-разному. Даже в Альдуруке мнение по этому поводу менялось из поколения в поколение и зависело как от пристрастий нынешнего Великого Магистра, так и от благородных традиций, которые старался сохранить лорд Сайфер.

Тогда я ведь был только оруженосцем, которому не полагалось особых почестей. Пусть многие в Альдуруке высоко оценивали мои шансы вернуться во славе, Великому Магистру и остальным важным сановникам не пристало провожать меня в последний путь. Проводить меня через ворота собрались родители, сар Элегор и горстка моих товарищей-оруженосцев.

Аккадис что-то почувствовала и была полна энтузиазма, покидая крепость. Я закрасил эмблему сара Элегора на ее облаченных в броню боках и наплечниках своего доспеха, разорвав эту последнюю связь между мастером и его бывшим оруженосцем. Он передал мне один из своих личных магазинов болт-пистолета в знак благословения, а друзья повесили мне на шею гирлянду ярко-красных цветов, будто медальон с турнира.

— Кровавые лепестки, — шепнула Фиона, спешно поцеловав в щеку. — Они защитят тебя от любых клинков.

По сигналу сара Элегора дверь в больших воротах открылась, и я покинул крепость. Дорога, ведущая вниз по склону горы, открыла передо мной просторы дикого леса.

Я сказал себе не оглядываться назад, но когда мы преодолели первый крутой поворот, из замка донесся звон колокола. Я сразу узнал этот звук — Великий Звон, единственный колокол, чей звон разносился по долине строго четыре раза в день и служил маяком для заблудившихся на многие километры в лес. Но четверть дня еще не наступила, и потому я с удивлением развернулся в седле.

И в тот момент сердце у меня сжалось, словно стянутое множеством канатов. На башне у ворот стояла небольшая группа рыцарей. Я отъехал слишком далеко и уже не мог разглядеть лиц, но отчетливо видел, как развевается над ними длинное знамя Великого Магистра.

У меня чуть не сдали нервы при мысли о том, что владыка Альдурука соизволил подойти к стене и забить в Великий Звон в честь ухода обычного оруженосца. Аккадис почувствовала, что я колеблюсь, и решила все за меня. С громким фырканьем она поднялась на дыбы, а затем перешла на галоп. Она унесла меня за очередной поворот, и стены Альдурука скрылись из виду.

Отец дал мне карту на шелковом полотне, созданную во время последних вылазок патрулей к западу от Альдурука, с отмеченными на ней основными ориентирами. Земли к западу были населены гуще, чем владения остальных лордов: Алаконское море находилось всего в нескольких днях пути, а его воды изобиловали рыбой. Некоторые из самых знаменитых рыцарей искали удачу на его зеленых берегах, и я надеялся, что смогу повторить их успех.

Сверившись с картой, я свернул с дороги и прошел под сенью деревьев, впервые оказавшись в лесу без сопровождения.

Первым пунктом назначения был Рингейт — башня под контролем Ордена, примерно в шестнадцати километрах от дороги. Спускаясь вниз, я заметил утес, на котором она стояла, — серый перст посреди океана зеленого леса, но, оказавшись под лесным покровом, больше доверился чувству направления Аккадис. Естественно, у меня был компас. Но поверхность Калибана была усеяна кратерами от звездного дождя во времена Старой Ночи, когда планета десятилетиями подвергалась метеоритной бомбардировке. Стрелка компаса могла указывать на поглощенный лесом метеорит с той же вероятностью, что и на север, и я пользовался им только в моменты, когда совершенно не было видно ни солнца, ни звезд.

Поначалу на душе было легко, как у любого юнца моего возраста, и я напевал веселую песенку Аккадис, пока она пробиралась через лес. Вспоминая о подвигах храбрых рыцарей прошлого, я лишь утвердился в решимости. Я думал об отважных воинах, которые выехали из врат Альдурука и тысячи других крепостей по всему Калибану, и мне было приятно считать себя одним них.

Лето еще не сменило весну, и я отбыл вскоре после рассвета, так что мне предстояло несколько часов спокойного пути. Рюкзак и фляга были полны, и хотя дороги как таковой не было, я ехал по тропе, протоптанной патрулями. Если где-то в лесу и было безопасно, так это на дороге, по которой я шел. Но в то же время, пока я пел, глаза выискивали угрозу в лесной гуще, а рука оставалась позади возле кобуры на седле.

Я вышел на расчищенную тропинку и, когда солнце еще не достигло зенита, наконец увидел впереди над деревьями вершину Рингейта. У ворот меня поджидала одинокая всадница, которая представилась как Галасс, оруженосец с юга, также недавно ушедшая в Поиск. Староста Рингейта, уже извещенный о моем Поиске, попросил Галасс задержаться, чтобы некоторое время попутешествовать вместе со мной.

Признаться, мне не очень-то этого хотелось. Я помнил с полдюжины историй о парах и отрядах рыцарей, отправившихся на Поиск вместе, поскольку ни закон, ни традиции не запрещали этого, если добыча была достойна сразу нескольких человек, или каждый из рыцарей возвращался с головой зверя. Но из всех историй в детстве меня восхищали те, что рассказывали об избранном герое и его единоличной победе над лесом и зверем.

Конечно, я не стал делиться этими мыслями с Галасс, и потому мы договорились ехать вместе до Алаксайда, самого большого города на восточном берегу внутреннего моря. Он располагался где-то в четырех днях пути, и я надеялся, что, как только мы окажемся на месте, она покинет мою компанию, а я продолжу Поиск в одиночестве в лучших рыцарских традициях.

Но я не пожалел, что мы отправились вместе. Галасс была родом из крепости поменьше, чем мое родовое гнездо, и задавала уйму вопросов о жизни Ангеликасты и Ордена. В свою очередь, она поведала мне множество необычных историй о лесе, подчас настолько диковинных, что я сомневался, правдива ли хоть одна из них. Она часто и охотно смеялась, иногда почти по-детски радуясь мелочам, хотя и была старше меня, как сказали бы терранцы, на три года.

Галасс обращалась с клинком не хуже, чем я. Я всегда считал, что мое обучение и практика у лучших рыцарей Ордена не имеют себе равных. Но она доказала, что ровня мне во владении мечом, хотя я превосходил ее в меткости стрельбы из болт-пистолета. Ее опыт работы в лесу часто показывал, что разница в три с лишним года — это существенно. Она чувствовала настроение леса, хотя мы были далеко от тех земель, где она училась ездить верхом и охотиться.

Весна на Калибане — время миграций животных. Добычи хватало и для охотников, и для зверей — можно было путешествовать, не слишком опасаясь местных хищников, если только не наткнешься на Великого Зверя. Да в лесу и без них хватало опасностей: когда древесные соки начинали выделяться, а почки — распускаться, растения быстро выходили из спячки и готовились встретить незваных гостей. К западу от Рингейта деревья были еще молодыми и дерзкими, и я могу поклясться: они поднимали корни или опускали ветви, чтобы подстеречь нас. Звучит, конечно, странно, но в лесах всегда чувствовалось чье-то присутствие — не птицы или зверя, а будто сам лес следил за тобой и всегда был рядом.

Мы учили друг друга песням, пока ехали верхом. Галасс запомнила некоторые куплеты песен прошлых Великих Магистров Ордена, а я выучил мелодии, которые, как она уверяла, умиротворяли духов лесов: стихи о листьях и ветвях, траве и солнце и о таинственном духе, живущем в каждом из них.

Мы добрались до Алаксайда без происшествий, и я уже передумал расставаться. В Альдуруке меня всегда окружали люди, даже в подземельях Ангеликасты, и мысль о том, что я проведу следующие несколько дней в одиночестве, холодила душу. Поэтому я спросил Галасс, не хочет ли она поехать со мной дальше. Она сказала, что ответит на следующий день, что сильно меня удивило. Стоило мне предположить, что она захочет продолжить путь вместе, Галасс с улыбкой дала мне понять, что участвует в моем Поиске ровно настолько же, насколько я участвую в ее. Для несколько эгоцентричного подростка вроде меня это был важный урок, и с тех пор я старался держать его у себя в сердце. Каждый из нас — лишь гость в чужой жизни.

Утром она вернулась с Кири, местным следопытом. Кири, женщина средних лет, утверждала, что уже много лет сопровождает рыцарей во время их Поиска. Галасс рассказала, что перед отъездом из Рингейта ей посоветовали отыскать разведчика в Доме Гарелла, и именно там ей порекомендовали Кири.

Втроем мы переправились на пароме через устье реки, на берегу которой стоял Алаксайд, и Кири, обменявшись парой слов с несколькими рыбаками и другими местными жителями, объявила, что нам следует продолжать путь на север вдоль берега.

— На побережье? — переспросила Галасс. Мы уже выехали из северных ворот города, и на поверхность земли легли короткие полуденные тени; солнце немного припекало. — Мы что, собираемся ползать от одной рыбацкой хижины к другой, чтобы в конце концов вернуться домой с горшочком крабового мяса?

Галасс не хотела задеть Кири, однако я заметил, что ее слова показались той обидными.

— Деточка, если хочешь, можешь отправляться в дремучий лес хоть сейчас, — резко ответила проводник, указывая на восток от узкой дороги, ведущей от ворот. — Болота и звери в полном распоряжении подобных глупцов.

— Глупцов? — Галасс сердито посмотрела на Кири, и в первый раз я увидел что-то похожее на гнев в ее чертах. — По крайней мере, я не трус и не обделываюсь при мысли о Великом Звере. Ни одна стоящая титула добыча не подходит так близко к берегу, если не считать тех, что обитают в воде, но я не променяю своего благородного скакуна на качающийся ялик.

— Давайте остынем, — предложил я. — Мы встретились буквально пару мгновений назад и все еще не знакомы. Такие важные решения не должны приниматься в спешке.

— Ну, слава богу, хоть у одного из вас двоих есть мозг между ушами, — вставила Кири, услышав меня, но совершенно не обратив внимания на мои слова.

— Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать? — воскликнула Галасс, и на мгновение мне показалось, что она вот-вот ударит нашу новую спутницу.

— А кто ты такая, почему я не должна? — с хитрой улыбкой ответила Кири. — Оруженосец? Быть может, дочь лорда?

— Мы никто, — машинально вставил я. — Это Поиск. А значит, у нас нет ни титулов, ни званий, ни родного дома.

Мое вмешательство заставило Галасс замолчать, и она несколько секунд сверлила меня взглядом.

— Клянусь огнем в моем сердце, ты действительно раздражающе скромен, Лютер, — сказала она наконец, покачав головой, и снова метнула взгляд на нашего проводника. — Мои извинения, Кири. Есть ли какой-то компромисс? Земли ближе к дремучему лесу, где мы могли бы рискнуть?

— Если ты хочешь, чтобы я отправилась вместе с вами, мы пойдем на север, — отрезала Кири. — Это земли, которые я знаю. Не волнуйся, приключения ты и там найдешь.

— Вот видишь? — изменившись в лице, Галасс снова взглянула на меня своими темными глазами. Она ничего не сказала, лишь пришпорила коня и поскакала вперед, срезая дорогу на восток.

— Ты же сама привела ее к нам! — крикнул я вслед, но она, даже не оглянувшись, исчезла в гуще деревьев. Я посмотрел на Кири, пожав плечами.

— Похоже, ваша служба была недолгой. Надеюсь, вам заплатили достаточно, чтобы покрыть это время.

— Ты что, собрался идти за ней? — спросила Кири. Она вздохнула и подтянула свою лошадь ближе к себе. — Эх… В течение трех дней на восток идти довольно просто, но затем вы окажетесь у Сумеречных Болот. Не переживай, ты сразу их узнаешь, название себя оправдывает. Скачите на юг, обратно к горам: там вы найдете более твердую почву, и если продолжите идти в том же направлении, то через день прибудете в Лордс Фэйр. Там вы наймете другого проводника. Но ни в коем случае не ходи к болотам, что бы тебя ни искушало. Это поистине странное место, пропитанное духом леса. Береги себя, Лютер. И еще одно: помни — твоя спутница опаснее любого зверя.

Я поблагодарил ее за совет и, сев верхом, направил Аккадис вслед за Галасс в зелень леса.

В этих землях было еще необычнее, чем я предполагал, хотя пики Альдурука были все еще видны, когда мы наткнулись на большой прогал между деревьями. Копыта наших скакунов продавливали рыхлую почву; лес высился по сторонам, а между ним тянулись большие участки, заросшие кустарником и папоротником. Солнце время от времени проглядывало сквозь лесной полог; в общем, поездка была приятной, хотя мы оставались настороже.

Теперь мы беседовали о другом, и Галасс больше говорила о семье — особенно о своих предках. Как и намекала Кири, Галасс была дочерью высших дворян, и поскольку у нее не было братьев и сестер, родители оказывали большое давление, чтобы она успешно завершила Поиск и была готова принять свою роль наследницы лорда. Но Галасс, к великому разочарованию матери и отца, была полна решимости стать рыцарем Ордена.

По мере того, как она говорила, мне становилось все яснее, что она считает свое рыцарство не столько долгом, сколько правом. Правом по рождению, принадлежащим Галасс как потомку дюжины поколений благородных предков. И все же в ее семейных историях было что-то неправильное: она много рассказывала о Поиске своих предков и их победах, но практически не говорила ни о том, где они правили, ни о том, кем.

Как только начало смеркаться, мы разбили лагерь, разделив ночную вахту. Лес был полон движения и криков в ту ночь, да и в обе последующие, пока мы продолжали двигаться к злополучному Сумеречному Болоту. Чем дальше мы пробирались, тем сильнее давило ощущение, что мы спускаемся с холма. Будто сам лес стремился в широкую долину внизу. Небо над головой посерело, земля стала вязкой, а лес редел с каждым километром.

Время от времени мы натыкались на фрагменты каменной кладки, большая часть которой заросла мхом и была покрыта листьями в течение многих веков. Некоторые ее части были величиной с телегу. Галасс внезапно умолкла, лицо ее посерьезнело. Мне показалось, она что-то знает о том, что здесь случилось; а когда мы обнаружили что-то, увитое растениями, что когда-то явно было колонной или частью ворот, по ее лицу пробежала печаль.

— Здесь было поселение, и большое, — предположил я, остановив Аккадис рядом с наполовину погруженной в землю плитой. Она выглядела странно: слишком однородная, без текстуры. Сейчас-то я знаю, что такое феррокрит, и могу сказать, что материал был чем-то вроде него, но тогда я подумал, что это просто необычный камень.

— Город, — прошептала она, продолжая идти.

Я поскакал за ней. Сорняки цеплялись за копыта наших коней, пробиравшихся сквозь зелень, и волочились следом. Тучи сгустились еще больше, угрожая дождем, но ветер едва нарушал тишину — он был скорее влажным, чем прохладным.

— Это отсюда родом твои предки? — решился я спросить. — Они жили здесь? Поэтому ты так настаивала на том, чтобы ехать сюда?

— Да, это земли моих предков, — сказала она. — Серый Дом… он был старше даже Альдурука. Вероятно, когда-то он служил одной из пограничных крепостей. Раньше здесь все пересекали дороги, но болото поглотило и их.

— Вряд ли там есть на что смотреть. Я имею в виду путь дальше, — осторожно сказал я, указывая на руины, наполовину погруженные в почву. — Но можем рискнуть, если хочешь.

— Рискнуть в Сумеречные Болота? — Она посмотрела на меня так, словно я объявил, что мы пойдем пешком по Алаконскому морю.

Я рассмеялся.

— Разве ты не этого хотела? Зачем же тогда поругалась с Кири?

— Я… — она, казалось, до сих пор переживала из-за этого. — Я хотела поохотиться на Зверя в бывших владениях своих предков, а не заблудиться в болотах с привидениями. Серый Дом проклят и поглощен лесом, а людям пришлось бежать.

Это звучало причудливо, как и многие ее рассказы.

— На Калибане много затерянных городов, брошенных из-за вторжения леса, — попытался успокоить ее я. — Иногда дух Калибана становится слишком сильным, и сдержать его невозможно.

— Лютер, гибель этого города не тянулась годами, — с печалью произнесла Галасс, не сводя с меня испуганного взгляда. — Это можно было сравнить с полноценной атакой: сам Калибан в один миг пробудился, чтобы сокрушить город нападением зверей и растений… Колдун Эзрекиил как-то потребовал от моих благородных предков присягнуть ему на верность, а они в ответ бросили его в темницу. На следующую ночь городские стены буквально разорвало ветвями деревьев, а нефилла и Великие Звери ворвались внутрь, убивая всех подряд.

Я попытался отнестись к ее рассказу серьезно, но она прочла сомнение в моих глазах.

— Река Эревотер вышла из берегов и затопила большую часть руин, а то, что когда-то было большим холмом, превратилось в болото, — продолжила она, раздосадованная моим недоверием. — Посмотри, даже небеса над нами полнятся грозовыми тучами, как напоминание о гневе Эзрекиила.

Вспоминая сказки о колдовстве и рыцарской доблести, которые любил в детстве, я подчас удивляюсь, почему не поверил Галасс. Мне было трудно увязать небылицы для детей с реальным лесом перед глазами. Что-то во мне стремилось доказать ей, что в этом месте нет ничего мистического: мне хотелось объяснить, что все произошло из-за постоянно меняющегося ландшафта Калибана, и не более.

— Если мы хотим вернуться с великой честью, то должны совершить подвиг, — сказал я ей. — Подумай о том, как будущие оруженосцы рассказывают историю Лютера и Галасс, о том, как они отважились идти через Сумеречное Болото в поиске зверя, устроившего логово в ее родовых землях. Может, ты и не поднимешь Серый Дом из болот, но сможешь вернуть его славу. Да, кстати! Я говорил тебе, что мое красноречие способно поколебать даже самое неприступное сердце?

Галасс поразмыслила над моим предложением, и я увидел, как выражение страха на ее лице превратилось в желание. Она протянула руку в перчатке, сжав кулак, и я стукнул по нему своим в рыцарском согласии.

— Но кое в чем ты ошибся, — сказала она, и ее улыбка вернулась впервые с тех пор, как мы расстались с Кири. — Барды будут петь о великолепной Галасс и Лютере, а не наоборот!

Итак, мы поехали дальше.

Я думал, что руины города и были границей Сумрачного Болота, о которой предупреждала Кири, но к полудню смысл ее слов стал намного яснее. Леса уступили место болотистой низине, за исключением поросших деревьями холмов среди ила и тины примерно в километре впереди. Их вершины были увенчаны развалинами древних зданий.

На протяжении нескольких километров почва становилась все более топкой, пока скакуны не начали вязнуть в ней, тяжело дыша. По возможности мы передвигались обходным путем от одного холма к другому, время от времени останавливаясь на самой сухой земле, которую только могли найти. В довершение всего широкую лощину, в которую мы спустились, заполнял туман, сужая нам обзор всего до пары сотен шагов, а холмы, служившие ориентиром, превратились в далекие тени.

Именно тогда у меня появились первые дурные предчувствия, но Галасс была поглощена новым планом, и я не хотел показывать ей, что боюсь. Сумерки еще не наступили, но тучи уже сгустились, солнце почти не светило, и мы решили разбить лагерь на вершине холма, пока не стемнело окончательно. Мы нашли относительно сухую землю и, привязав наших коней к кривым деревьям, принялись разводить костер и строить укрытие.

Внезапно хлынувший дождь еще больше испортил настроение; туман сменился ровной стеной падающих капель. Между тремя деревьями мы натянули брезент, укрылись вместе с лошадьми под этим навесом и перекусили всухомятку. Забавное дело, в старых сказках никогда не упоминалось ни о том, как неудобно спать в промокшем насквозь снаряжении, ни о том, как унизительно мочиться под проливным дождем. Я начинал понимать, что был чересчур самоуверенным.

Настала очередь Галасс нести вахту, но мне все же потребовалось некоторое время, чтобы уснуть. Дождь тарахтел по навесу, рядом бежали ручейки свежей воды. Я спал урывками; в конце концов, меня разбудило тяжелое фырканье коней, и в тот же миг рука коснулась моего плеча.

Открыв глаза, я посмотрел вверх, в наполненную звездами щель в лесном пологе. Это было прекрасно. Редко увидишь такое зрелище: звездный свет в Альдуруке затмевали печной дым и свет настенных фонарей, в то время как в самом лесу ночное небо скрывалось за кронами деревьев.

Галасс крепче сжала мое плечо, вдавливая наплечник в тело; фырканье коней становилось все более настойчивым.

Присев, я понял, что она смотрит вниз, как и наши кони. Туман поднимался от мутной воды внизу, создавая впечатление, что мы сидим на вершине горы над пропастью. И в этом была своя красота, скорее умиротворенная, чем величественная, но мне было не до того, чтобы ей наслаждаться: я увидел то, что встревожило мою спутницу и лошадей.

В густом тумане двигались тени.

Всадники выстроились гуськом, а за ними шли пешие воины. Силуэты двигались с запада на север примерно в половине болтфолла от нас. Я сразу понял — то была не армия живых, ибо от нее не исходило никакого шума. Ни топота ног, ни копыт, ни звона сбруи, — ничего.

Кожей на щеке я почувствовал дуновение холодного ветра, но он не всколыхнул листья на чахлых деревьях и не взъерошил гривы коней.

— Мертвые из Серого Дома, — затрепетав, прошептала Галасс.

Меня тоже затрясло от страха. Я потянулся за пистолетом в кучу вещей, служившую мне подушкой. Вытащив его из кобуры, я выпрямился.

— Думаешь, призрака можно застрелить, как зверя? — прошептала Галасс, хватая меня за руку.

Мы наблюдали, как полупрозрачные воины скользят сквозь туман и уходят все дальше в болота. Я не видел ничего, кроме смутных очертаний и теней в тумане. Каждый раз, как кто-то из них проходил мимо, я опасался, что какой-нибудь воин обернется в нашу сторону и увидит, как мы, дрожа от страха, стоим на вершине холма, а затем поднимет тревогу ужасающим криком.

Но никто нас не заметил, и мне в голову пришло, что, может быть, призраков там и нет. Или это просто мираж-воспоминание, запечатленное на местности вокруг Серого Дома и видимое каждый раз, когда соединяются свет звезд и туман.

Должно быть, видение длилось всего несколько минут, но нам казалось, что прошли часы, пока последние призраки не растворились в тумане. Мы еще долго стояли, не шевелясь и до последнего пытаясь разглядеть в тумане призрачный строй.

Больше в ту ночь мы не спали. Хотя временами веки тяжелели, как свинец, но стоило их смежить, как мне казалось, что я чувствую ледяное прикосновение мертвецов на своей коже, и я просыпался вновь. Тем не менее, когда первые пятна рассвета заалели в тумане, именно этот миг ощущался как пробуждение ото сна, настолько нереальным казалось увиденное.

Мы молча собрались, даже не подумав о завтраке. Раннее утреннее солнце рассеяло большую часть тумана, открыв на горизонте к северу высокий холм, увенчанный россыпью деревьев и разрушенными стенами.

— Должно быть, это и есть Серый Дом, — предположил я, взяв поводья Аккадис, чтобы повести ее вниз по склону. — Мы будем там уже к полудню.

— Я не буду, — ответила Галасс. Ее глаза словно налились кровью, а смуглая кожа вокруг них стала еще темнее, словно много ночей прошло с тех пор, как она спала последний раз. — Я достаточно насмотрелась на Серый Дом и своих предков. Там обитает тьма, даже после стольких столетий. Давай вернемся в леса и поохотимся, как настоящие рыцари.

— А как же история о Галасс и Лютере? Неужели все будут говорить, что мы бросили вызов Сумеречному Болоту, но остановились на полпути? Призраки ушли, и даже если они не привиделись нам от усталости, то и вреда причинять не собирались. Пойдем, мы вернемся в лагерь еще до заката, обещаю.

— Ты обещаешь? — ее смех был холоден, как прикосновение призрака прошлой ночью, и резал мою душу острее, чем цепной меч. — Кири была права, а я ошибалась. Эти земли — не место для двух оруженосцев. Мои предки едва не погибли в этих болотах, и я не дам им второго шанса покончить со своим родом. Дух Эзрекиила чувствует мою кровь, а я чувствую его присутствие в каждом корне и дуновении ветра. Он ищет меня, ищет тех, кто избежал его гнева.

С этими словами она вскочила на коня и понеслась с холма, возвращаясь по вчерашним следам.

— Иди на юг! — крикнул я ей вслед. — Держись так, чтобы восходящее солнце было слева! — не знаю, не услышала она или не обратила внимания на мои слова, но продолжила путь на запад. Некоторое время я наблюдал за ней, испытывая сильное искушение отправиться следом. Я вспомнил собственные слова. Будут ли барды петь о том, как храбрый сар Лютер бежал от каких-то не то реальных, не то выдуманных призраков, вместо того чтобы бросить вызов костям древнего города? Я поклялся, что вернусь в Альдурук, чтобы почтить Орден, и мой рассказ будут помнить целую вечность.

Да, таким я был бестолковым в молодости.

По крайней мере, Аккадис, как мне представлялось, готова была остаться со мной до конца, и я сел верхом, когда мы достигли заросших тиной вод. Аккадис медленно, но верно брела на север, перед каждым шагом проверяя, тверда ли почва под ее копытами. В первой половине дня тучи сгустились снова. Солнечный свет почти не достигал земли, и я потерял из виду холм Серого Дома. Несмотря на это, мы старались придерживаться маршрута. Аккадис временами приходилось погружаться по брюхо в болото и с громким фырканьем взбираться на илистые берега. Возможно, она фыркала от прилагаемых усилий, но мне начало казаться, что она жалуется на свою тяжелую ношу.

С наступлением дня мой прежний оптимизм угас, как и солнечный свет. Я решил, что сейчас где-то полдень, но земля под копытами Аккадис все не затвердевала, и не было никаких признаков подъема в гору, который отметил бы наше восхождение к разрушенному городу. Я запел было, так же, как и когда только выехал из Альдурука, но голос мой казался выдохшимся и монотонным. Он словно растворялся в окружающей пустоте. С обеих сторон раздавались карканье и тревожные скрипы, в воде плескались невидимые существа.

Я все время оборачивался, проверяя, нет ли кого-нибудь позади. Я надеялся, что это Галасс, набравшаяся храбрости, но в то же время боялся увидеть бесплотного всадника. Но я так и не увидел ни живых, ни мертвых — лишь пустоту густого тумана, клубящегося от термальных источников. Я не выпускал из рук пистолет и искал успокоения в том, что держу оружие наготове, насколько это вообще могло укрепить мои истощенные нервы.

Именно в такие минуты я более всего опирался на уроки моих наставников.

— Храбрость, — произнес я вслух, — это не отсутствие страха, а преодоление его.

Если бы я шел пешком, то, скорее всего, повернул бы назад или в сторону, но Аккадис целенаправленно шла вперед. Я отбросил всякую мысль о том, что мы вернемся к месту, где останавливались на привал, даже если бы верил, что смогу его отыскать. Теперь я планировал разбить лагерь в развалинах города, как только достигнем твердой земли.

Моя решимость была вознаграждена: Аккадис стало легче ступать по земле, а в темноте болот я разглядел что-то еще более темное, оказавшееся склоном высокого холма. Аккадис тоже почувствовала это и напряглась, чтобы двинуться вверх. Я пока не разрешал ей скакать галопом, потому что опасался столкнуться с какой-нибудь напастью впереди, на покрытом грязью склоне.

— Терпение, — успокоил я лошадь, наклоняясь вперед, а затем, вложив пистолет в кобуру, свободной рукой погладил ее по шее.

И вдруг слева от нас болото словно лопнуло, забрызгав нас грязью и водой. Аккадис заржала и встала на дыбы. Я держал поводья лишь одной рукой и не удержался в седле. Отпустив их, я плюхнулся в грязь. Я захлебывался в грязной воде, водоросли и сорняки тянули меня за руки и ноги, сводя на нет все попытки освободиться. Аккадис заржала снова — самым ужасным и неестественным криком.

Грязь и тина ослепили глаза, я неуклюже двинулся вперед, пытаясь нащупать седло или стремя. Я встал; вода доходила мне до бедер. В болоте что-то бултыхалось. Я не мог добраться до Аккадис, к седлу которой были прикреплены кобура с пистолетом и мой цепной меч.

Нога за что-то зацепилась — за корень дерева, как мне показалось, и я снова упал, наткнувшись при падении рукой не на тину, а на что-то более плотное, но податливое. Внезапная боль пронзила ступню, и я резко вынырнул из грязи, хватая ртом воздух пополам с водой. Задыхаясь, я соскреб грязь с лица, а затем колючки так глубоко впились мне в кость, что я взревел. Боль в лодыжке превратилась в агонию…

И тогда я понял, что меня схватило не растение, а какое-то болотное существо. Кровь расходилась по коричневой воде, а мой противник снова потянул меня за ногу обратно в воду. Моя вторая нога соскользнула вновь. Выгибаясь, я пытался сохранить равновесие, но та тварь оказалась сильнее и выбила скользкую землю из-под моих ног. Я упал прямо на это существо.

Я почувствовал, как оно выпустило мою ногу, но передышка была недолгой. Полдюжины острых зубов вонзилось мне в запястье, вгрызаясь в плоть, не прикрытую наручем. И тут мне повезло, потому что, войди клыки чуть глубже, они наверняка перерезали бы артерию или сухожилие. В обоих случаях меня ожидала бы смерть от потери крови или невозможности отбиться.

Я ударил по темной твари свободным кулаком, и вслепую бил шипованной перчаткой, не останавливаясь, даже когда она потащила меня на дно. Вода хлынула мне в открытый рот и перекрыла мне воздух, когда я закричал. Тут же меня вырвало, пока животное снова и снова норовило утопить меня, не выпуская мою руку из челюстей. Оно опрокинуло меня лицом вниз. Ослепленный и задыхающийся, боясь остаться без кисти, вырвавшись из его хватки, — я выискивал уязвимое место на его теле, чтобы ткнуть или раздавить свободной рукой.

Паника только росла. Я чувствовал, что меня тянут все глубже, а надежда выбраться на берег, казалось, ускользает все больше. Я попытался повернуться и пнуть его ногой, но вместо этого лишь запутался в водорослях.

И хорошо, что это случилось. Растения обвили мое тело, не давая монстру утащить меня вниз. Хотя я был всего лишь подростком, меня тренировали с тех пор, как я начал ходить; тело мое, крепкое и мускулистое, было усилено примитивными системами брони. Как оруженосец, я еще не заслужил право носить полный силовой доспех, но моя полуброня все же включала системы, увеличивающие силу.

К несчастью, мои легкие сдались раньше, чем мышцы, и я не мог ни вздохнуть, ни перевернуться на спину.

Неожиданно послышались новые удары, из-за которых я подумал, что приближается второй зверь. Я жутко испугался, что моя жизнь оборвется через несколько мгновений. Что-то прыгнуло в воду; настигнувшая меня волна подняла болотную тварь вместе со мной. Из-за нехватки воздуха в моих глазах заплясали звезды, и я с ужасом ждал момента, когда еще одни челюсти сомкнутся на ноге, горле или животе, перекусывая меня пополам.

Но вместо этого раздался еще один мощный всплеск, и я почувствовал, как запястье освободилось. Согнувшись, я вырвался на поверхность и с облегчением глотнул воздуха, прежде чем закричать от боли.

Я почти ничего не видел, зато почувствовал, как меня тянут за плащ, оттаскивая назад. Моей первой мыслью было, что сухопутная тварь решила отбить добычу у болотного зверя, но когда я развернулся, чтобы хоть как-то атаковать, то с облегчением увидел громаду Аккадис. Зажав плащ зубами, она волокла меня к берегу, который, как я теперь видел, находился всего в нескольких метрах от того места, где меня чуть не утопили. В панике я решил было, что чудовище утянуло меня в самые темные глубины болота.

Фыркая, Аккадис оттащила меня на более сухую землю — по меньшей мере метров на сто от воды. Пока я восстанавливал дыхание и кашлял, стоя на четвереньках, она сторожила меня, расхаживая взад и вперед, словно часовой на стене.

В конце концов я упал на спину, тяжело дыша, и заплакал, обливаясь слезами ужаса и облегчения одновременно. Тогда Аккадис уткнулась в меня носом, и ее теплое дыхание было таким же желанным, как одеяло или жар костра во время дождя.

Хотя небо было окутано тучами, можно было рассмотреть, что дело шло к ночи. Я уже почти мог стоять на больной ноге, и раненая рука немного зажила; я как умел перевязал поврежденные конечности бинтами из рюкзаков. Как и у нашего последнего лагеря, здесь, казалось, не нашлось бы сухой древесины, чтобы развести костер, а у меня не было сил согнуть даже молодое деревце, чтобы сделать крышу. Посмотрев вверх, я увидел разрушенные остатки стен Серого Дома и разбросанные повсюду куски камня, по-видимому, обломки внешних укреплений, но понял, что больше не хочу углубляться в эти руины.

В нескольких метрах поодаль я обнаружил участок стены, с подветренной стороны от которого была сухая земля, но сухого дерева по-прежнему не находил. Аккадис побрела дальше по склону, пощипывая редкие сорняки и траву. После пережитого ужаса я чувствовал, что мое тело опухло, но даже тупая боль в запястье и лодыжке уже не могла помешать уснуть. Я сел, чувствуя себя подавленным и потерянным, и задремал.

Меня разбудило движение в кустах.

К этому времени совсем стемнело, и я услышал сопение, сопровождаемое шелестом листьев и царапаньем сдвинутых веток. Я подумал, что это возвращается Аккадис, но ни тяжелых шагов, ни громкого дыхания не раздавалось.

Я потянулся к пистолету, который благоразумно вынул из седельной кобуры, но из-за тумана едва видел собственную руку перед лицом, не говоря уже о более дальней цели. Прислонившись спиной к своему «укрытию», я перевел дух и медленно встал, все еще слыша приближающееся шарканье, теперь уже не более чем в шести-семи метрах от меня, но по-прежнему никого не видя.

Шарканье прекратилось, и я услышал резкий вздох чуть правее. Я прицелился туда, где, как я предполагал, находилось существо, и, уняв испуг, заставил себя не стрелять, пока не буду уверен, что попаду в цель.

Через несколько секунд я выстрелил, когда какая-то тень вырвалась из ближайшего кустарника.

При вспышке выстрела я разглядел зверя. Широкие челюсти и ряды зубов в палец длиной, сверкнувшие в ярком желтом свете. Темная чешуя — черная или, может быть, зеленоватая, блестящая и скользкая от болотной воды. Черные глаза, в зрачках которых отразился отблеск моего выстрела…

Болт попал зверю куда-то в бок. Послышался грохот разорвавшегося снаряда, зверь взвизгнул и отшатнулся. Но выстрелить еще раз я не успевал: зверь снова оказался почти у моих ног.

Чудовище преодолело разделявшие нас несколько метров в одно мгновение, за которое я развернулся и отпрянул влево. Моя броня словно заскулила, усиливая мышцы ног и отчаянно пытаясь повторить их паническое движение. В спешке я забыл то, чему меня учили на тренировках: для более эффективной работы доспеха следовало передвигаться слегка вприпрыжку. Вместо этого сервоприводы заикались и тряслись, чуть ли не сбивая меня с ног.

Сквозь собственное прерывистое дыхание я услышал треск листвы за спиной, и подумал, что теперь меня преследуют два зверя. Помня, что это существо смертоноснее всего в воде, я резко повернул и побежал вверх и наискось через склон. Здесь от моих доспехов было больше пользы: они ускоряли шаги, так что можно было перепрыгивать через упавшие стволы деревьев и с камня на камень.

На бегу я выхватил нож, скорее для того, чтобы рубануть по любой ветке, в которой можно запутаться, чем против зверя. Пройдя еще несколько десятков шагов, я споткнулся, ударившись коленом о что-то, что я не заметил в темноте. Я упал в сторону и почувствовал под рукой и коленом что-то твердое, покрытое слоем мха и грязи. «Каменные плиты, — подумал я, — или еще какой-нибудь странный камень, вроде тех, что мы приметили на окраине того поселения».

Скорее от отчаяния, чем от храбрости, я повернулся лицом к чудовищу и зажег фонари доспеха. Тусклый свет прорезал ночь, освещая склон и усеявшие его искривленные деревья. Кусты метрах в двадцати от меня затряслись. Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и поднял пистолет.

Животное, которое выскочило из широких листьев, было размером с собаку — едва ли больше мастиффа. Устыдившись, я подумал, что это другой зверь, и не стал открывать огонь, опасаясь, что вокруг рыщет еще кто-нибудь. Однако в свете фонаря разглядел, что эта напавшая тварь и есть «мой» хищник. Он отличался очень длинными челюстями с зубами, непропорционально крупными по отношению к остальному телу. К тому же я заметил на чешуйчатой морде запекшуюся кровь.

Я чуть не рассмеялся, всадив пулю ему в пасть, когда тот раскрыл ее перед прыжком. Болт вошел в глотку и разорвался, почти снеся животному голову. Существо проскользило по лесной подстилке несколько метров. Задние лапы дергались еще несколько секунд, пока оно окончательно не перестало шевелиться.

Я боялся наступившей тишины, так как ожидал, что вот-вот на меня обрушится волна всевозможных тварей, привлеченных шумом и вспышкой от выстрела. Я все еще сомневался, было ли убитое мной животное тем же, что напало на меня в болоте, но потом заметил, что его хвост походит на китовые лопасти, а ноги перепончатые, идеально подходящие для охоты в воде. Хотя он и на суше двигался впечатляюще быстро!

Громкий стук копыт возвестил о появлении Аккадис, которая, должно быть, находилась на приличном расстоянии, раз так поздно прискакала. Она заржала и отпрыгнула от трупа, мотая головой. Не было никаких сомнений, что существо затронуто духом Калибана, но, к моему сожалению, его нельзя было считать Великим Зверем.

Я погладил Аккадис по шее, успокаивая и ее, и самого себя, а затем почесал ей бока, глядя на животное, которое меня так напугало. Интересно, если бы я был с Галасс, напало бы оно? Конечно, если бы я наткнулся на этого зверя на суше и при солнечном свете, я бы вступил в бой не раздумывая. Да… страх был сильнее, чем я мог себе представить, но и я был слишком молод, чтобы понять все это. Я скорее посмеялся над случившимся, чем действительно усвоил урок. Урок, который я вынес из собственного опыта, столкнувшись лицом к лицу со слабостью своей души.

— Наш Поиск еще не закончен, дружище, — в конце концов сказал я Аккадис, отворачиваясь от чудовища с уродливыми челюстями.

— Прошло еще несколько месяцев, прежде чем я нашел зверя, достойного называться Великим, — завершил Лютер. Его взгляд стал отстраненным. Моргнув, Лютер снова уставился на Татразиила. — В итоге я вернулся в Альдурук с достойной добычей, как и обещал, позже был посвящен в рыцари Великим Магистром в утро своего совершеннолетия, а в полдень отправился к приемным родителям. И лишь намного позже, вновь встретившись с саром Эрегором, я понял истинную цель Поиска.

— Дай угадаю: теперь ты собираешься просветить и меня? — спросил Татразиил. — Полагаю, в этой запутанной истории есть какая-то мораль. Я спросил о Махии, а ты рассказал историю о звере в болоте.

— Но ты так и не спросил о Галасс…

— А, другой рыцарь? Что с ней?

— Не знаю, — печально ответил Лютер. — Она так и не пришла в Ангеликасту. Галасс могла погибнуть, или сдаться, или просто вернуться к себе в поселение, чтобы править, как желал ее отец. Развалины Серого Дома и призраки ее предков, несомненно, напугали ее больше, чем тот зверь со страшной пастью напугал меня.

— Это что, и есть урок? — Татразиил казался разочарованным. — Ты хочешь сказать, что настоящий враг кроется в нашем собственном сознании? Знаешь, я читал множество записей твоих прежних историй и понял, что ты всего лишь дешевый сказочник. Не лорд или колдун из калибанских сказаний, а обычный бард-голодранец!

Лютер рассмеялся.

— А я и не утверждаю обратное. Видимо, я объяснил свою точку зрения недостаточно ясно. Видишь ли, испытание не в том, сможешь ты убить опасного зверя или нет. Мой господин видел, как я владею всеми видами оружия, еще до того, как я ступил за ворота. Дело даже не в том, есть ли у человека мужество, выносливость и мудрость, чтобы продолжить Поиск. Некоторые из Поисков вообще длились несколько дней.

Скептицизм на лице Татразиила сменился настороженностью; глаза повелителя Темных Ангелов сузились.

— Испытание состоит в том, чтобы покинуть замок, — заключил Верховный Великий Магистр. — Отказаться от всего, что имеешь, и начать все сначала, с нуля.

Лютер кивнул и улыбнулся.

— Ты — лучший слушатель, чем большинство твоих предшественников.

Татразиил молчал несколько минут, за время которых Лютер налил себе еще воды из кувшина.

— Узы родного очага ограничивают нас, — вполголоса пробормотал Татразиил. — Семьи только отвлекают. Если мы желаем свершить то, что должны, то не можем влачить за собой то, с чем рождены. Быть Темным Ангелом — это и начало, и конец одновременно.

Лютер нахмурился, прислушавшись к словам собеседника. Его дурные предчувствия росли по мере того, как Татразиил говорил.

— Ты не понял, — возразил Лютер. — Я имею в виду, что вы должны оставить позади все прошлое! Легион не может стать тем, чем должен, если не начнет все заново.

— В самом деле! — воскликнул Татразиил. — Когда последний из Падших раскается, мы навсегда закроем эту главу древней истории. А значит, сейчас мы должны посвятить себя охоте на них как никогда раньше. Наши прошлые жизни, то место, откуда мы пришли, — они ничего не значат. Калибан исчез, и нет другого дома, кроме Скалы.

Лютер застонал и покачал головой, но прежде чем он успел возразить, Татразиил направился к двери.

— Нет! Только не стазис! — взмолился Лютер, бросаясь вслед за космодесантником, но тот остался глух к его мольбам. Дверь захлопнулась.