Лютер: Первый из падших

ИСТОРИЯ О ДОЛГОЙ НОЧИ

Он помнил, как разрывался мир.

Все происходило одновременно — калейдоскоп образов, пестрых и разрозненных. Небо пылало. Нет… это не огонь. Буря. Шторм из другой реальности, пожирающий Вселенную.

Боги требовали расплаты.

Он не ожидал, что она будет настолько… апокалипсической.

В его мысли ворвалась боль. Сильная. Острая.

Клинок вонзился ему в бок, и он закричал.

Он вскрикнул при воспоминании об этом. Бок больше не обжигало, но он чувствовал кровоточащую рану — такая же рана в небесах поглотила его армию.

Рука, державшая клинок, была нечеловечески сильной. Сильнее, чем он сам. Могущественнее, чем древние технологии, подарившие эту выносливость и долгую жизнь. Сильнее, чем воля богов.

Ею двигала ненависть, горевшая в глазах цвета зеленых лесов Калибана.

Потерянных лесов Калибана…

Все это было так давно…

Глаза полубога, полные ярости…

Стук сердца. Стук, подобный ударам грома; барабанный бой. Это его собственное сердце? Почему он ничего не видит? Он помнил, что раньше был зрячим, но сейчас вокруг царила тьма.

Ему улучшили зрение. Ночью он видел не хуже дикой кошки, а днем — ястреба. Одна из самых простых и в то же время эффективных операций. Можно ли воспринимать мир так, как он? Как выглядит Вселенная для существа, сотканного из науки и мифов?

Нет, барабанный бой шел не изнутри. Сердцебиение отдавалось в груди медленно и размеренно. Он чувствовал, как пульсирует кровь в сосудах шеи, в висках, в запястьях и бедрах. Никогда еще он не ощущал свое тело подобным образом.

Глухой стук издавали быстрые шаги по камню.

Глаза, усовершенствованные тайными знаниями Темной Эры, наконец-то приспособились к полумраку, выискивая малейшие источники света и уже рисуя образ. Слева лежала опрокинутая и перебитая пополам статуя рыцаря с поднятым в знак приветствия мечом. За ней виднелась обрушенная арка.

Менее чем в двухстах метрах, чуть пониже того места у подъема на рухнувшую стену, где он лежал, двигались огни — они приближались, вздрагивая в такт барабанящим шагам.

Слухом, также отточенным до сверхъестественной остроты, он различил еще один звук среди шороха песка и пыли, стука капель из разорванной трубы и скрипа оседающей каменной кладки. Механический хрип. По мере того, как огни разгорались все ярче, он отчетливее слышал гул электросхем.

Фонари доспеха потускнели, их освещение сменилось внезапным лазурным сиянием. Он машинально отпрянул. От резкого движения поврежденные ребра пронзило жгучим толчком боли, а едва затянувшаяся рана на боку вновь открылась.

Синий свет мерцал пару секунд, затем потрескивающее поле приняло в его глазах форму лезвия топора. Но цвет доспехов его обладателя никак не удавалось разглядеть. Темный… но черный или зеленый?

Запах.

Пот. Много крови. Скорее всего, его собственной. Запах выпущенных болтов и озоновый привкус лазерных разрядов и плазмы. Пахло битвой. Запахи, знакомые с детства.

Насыщенная смазка. Чужая. Не масла для технического обслуживания, которые использовал Орден, нет, это что-то другое. Приближался кто-то из другого мира. Он пах Марсом.

Один из воинов полубога.

Космодесантник замер у подножия крутого каменистого склона; остатки кладки хрустнули под ногой в сабатоне. Воин наклонился вперед, и в сиянии топора проявилось покрытое шрамами лицо с трехвильчатой бородой и темной щетиной на лысом черепе. Зрачки расширились от удивления:

— Лютер?

Имя прибавило ясности. Имена обладали силой, и эта сила вернула его в настоящее скорее, чем острые осколки камня, впивавшиеся в позвоночник. Голос был знакомым, но лицо поначалу оставалось загадкой. Он медленно осознавал увиденное, пока к незнакомцу подтягивались товарищи. Ясно, что пришедший — не из Ордена, а один из Темных Ангелов. Он не видел это лицо больше пяти десятилетий. Если мысленно стереть шрамы, исцеляя разрушительные последствия войн, как старых, так и недавних… Наконец он узнал его черты.

— Фарит? — его хриплый голос был чуть громче шепота. — Подожди… Мне нужно…

Воин сделал шаг вперед.

— Паршивый предатель!

Взмах топора. Вспышка голубого сияния…

Лютер пришел в себя оттого, что острые края металла впивались ему в запястья и лодыжки. Его приковали к стулу кандалами. Остатки доспехов с него сняли, оставив только жесткий кожаный килт, который он носил на тренировках без оружия. Бок перестал болеть. Паралич? От этой мысли сердце бешено заколотилось, но боль от кандалов на ногах тут же опровергла страшную догадку.

Значит, его исцелили. Но кто?

Открыв глаза, он увидел то самое лицо — последнее, что он запомнил перед тем, как опустился топор. Раз он все еще жив, должно быть, удар пришелся тыльной стороной. Паладин Фарит. Один из последних, кого Лев посвятил в Орден, еще до прибытия Первого Легиона. Хладнокровный убийца. Лютер не любил Фарита, но восхищался его безжалостностью. Воин был целиком и полностью предан Льву. Трудно было связать образ чистенького юноши из воспоминаний с изможденным солдатом, который стоял перед ним теперь. Прошедшие годы не были милосердны.

Фарит тоже был без доспехов, в плотном темно-зеленом хитоне без рукавов, украшенном только символом Легиона на левой стороне груди — направленным вниз мечом в обрамлении вышитых толстой белой нитью крыльев. Они сидели в небольшой, всего в несколько квадратных метров, комнате, где не было ничего, кроме пары стульев. Что-то шевельнулось в тени за дверью; красные глаза сверкнули под темным капюшоном, где уместилось бы разве что личико младенца, но Лютер знал, что это не ребенок. Смотрящий-во-Тьме. Прошло уже немало времени с тех пор, как он в последний раз видел таинственных хранителей Калибана. Мгновение спустя существо исчезло.

— Где Лев? — спросил Фарит, наклонившись вперед и упираясь мускулистыми руками в колени.

Вопрос удивил Лютера. Его бок дернулся вновь, будто меч все еще был там. Комната то появлялась, то исчезала из поля зрения, перемежаясь вспышками воспоминаний и видениями грядущего. Буря, что поглотила их, поглотила его воинов, теперь кружилась в его мыслях. С усилием он вырвался из хватки туманных видений и, сморгнув, вгляделся в космодесантника перед ним.

Лютер был уверен, что должен что-то сделать или сказать, но не понимал, что именно. Фарит повторил вопрос настойчивее.

— Я не знаю, что со Львом. Альдурук пал. Мы пали. Лев… разве он не с вами?

Фарит покачал головой, не сводя глаз с Лютера. Во взгляде его полыхнула едва сдерживаемая ярость.

— Калибан… — Фарит отвернулся, стиснув зубы. Его затрясло, кулаки сжимались и разжимались от гнева. Глубоко вздохнув, так, что хитон натянулся на груди, Фарит снова взглянул на пленника. — Калибана больше нет. Он разрушен бомбардировкой и варп-штормом. Мы не можем найти примарха. Расскажи мне, что ты помнишь.

— Немногое, — признался Лютер, нахмурившись. — Мысли так и кружат у меня в голове, они запутаннее, чем лесная тропа. Прошлое, настоящее, будущее… Я блуждаю среди них и не могу отличить одно от другого. Мы уже говорили об этом раньше?

— Куда ты отправил своих последователей?

— Отправил? — Лютер вспомнил шторм: сверкающие щупальца варп-энергии, тянущиеся вниз, бьющие молниями. — Я никуда их не отправлял. Их… забрали. Буря! Теперь я припоминаю, что произошло. По крайней мере, смутно. Буря… Мне нужно было добраться до ее сердца. Лев и я… Он помешал мне прежде, чем я успел это сделать. Я должен был… Не помню. Это было так важно, но Лев… Мы сражались, но я не убивал его. Я бы не стал.

Фарит откинулся на спинку стула, обдумывая услышанное, затем подозрительно прищурился.

— Так ты утверждаешь, что невиновен?

— Я не призывал бурю и не убивал Льва, — заверил его Лютер. Слова Фарита пробивались сквозь хаос его сознания, оседая, как мусор, на берегу мыслей. Он растерянно обвел глазами камеру. — Калибана больше нет?

Фарит кивнул.

— Его разрушило ваше колдовство и орудия флота. Энергетические поля Альдурука поддерживают нижние уровни, все остальное — камни и пепел, рассеянные в пустоте.

— Нет, это неправда, — возразил Лютер. — Я спас Калибан от гибели. Я видел это сам. Или нет… Он все еще движется… туман и буря…

Когда эта мысль укоренилась в его сознании, Лютера охватила паника: сердце бешено заколотилось, ладони вспотели. Фарит промолчал, не возражая против обвинения во лжи.

— Я спас Калибан, — повторил Лютер, но уже тише и неуверенней. — Я спас Калибан…

Он собирался спасти Калибан. Так ли это? Или он хотел спасти Льва?

Это воспоминание или что-то другое?

— Ты обрек Калибан на гибель, — горькая усмешка Фарита ранила сильнее, чем меч. — Ты предал Льва и разрушил наш мир.

— Нет, все было не так, — запротестовал Лютер. Он попытался подняться, но оковы впились в тело, не давая встать. — Нет! Это он меня предал! Он бросил нас!

Гремя цепями, Лютер рухнул обратно на стул, разочарованный тем, что Фарит просто молча смотрел на него. Буря. Все рушится. Грехопадение. Внутри него будто бы разверзлась пропасть — подобная бездне, поглотившей его и Льва.

Пустой, опустошенный, как туша свиньи на вертеле. Как и принесенные им клятвы. Клятвы, ради которых он отказался от… от чего? Вспоминать было нелегко.

— Ты убил Льва и уничтожил Калибан, — жестко отрезал Фарит, и каждое слово этого обвинения звучало тягостнее предыдущего.

Лютер не стал спорить, и обвинения окутали его, точно саван. Во рту пересохло, кости ныли, но горше всего было осознавать, что Фарит говорит правду. Не о Льве — о судьбе Калибана. Его родной планеты больше не существовало. Он пытался вернуть все как прежде, но потерпел неудачу.

Он опозорил себя и Орден. Впустую. Ради гордыни и обмана.

— Это что — слезы, предатель? — поморщился Фарит, вставая. — Ты не имеешь права лить слезы. Тебе не дозволено сожалеть о содеянном.

Лютер справился с горем и кивнул, признавая справедливость гнева Фарита.

— Я был слаб… — начал он.

Я был слаб, когда думал, что становлюсь сильнее.

Все ближе тот момент, когда решатся наши судьбы. О чьих судьбах я говорю? Моей и моего совета — группы разобщенных душ, чьей целью стало отделение от Империума. Когда-то мы были единым целым под покровительством Легиона, но теперь нас связывало нечто более прочное — потребность друг в друге.

Мой сенешаль был, пожалуй, самым неподходящим кандидатом на этот пост. Он даже родился не на Калибане. Сар Астелян, терранский ветеран, ненавидел Льва больше, чем кто-либо из нас. Формально он был одним из моих командующих, но на самом деле заведовал шпионажем, наказаниями и другими неблаговидными аспектами правления. Наше соглашение было простым, но эффективным: он был верен мне, а я не задавал вопросов о его делах и о том, какими способами он поддерживал мой авторитет и авторитет Ордена.

С моим главным советником мы были знакомы давным-давно. Она не стала одним из Темных Ангелов, но благодаря связям с командованием Ордена получила те же физические улучшения, которые были дарованы мне и другим старшим рыцарям после прибытия Императора. Мы уже вышли из возраста, когда могли бы пополнить ряды легионеров, но аугметика и биотерапия сделали из нас грозных долгоживущих воинов. Саулюс Мейгон, смертоносная госпожа Ангеликасты, десятилетиями командовала величайшей крепостью Калибана.

Следующим шел сар Гриффейн, Копьеносец, некогда выбранный лейтенантом Огненного Крыла. Этот воин старой закалки вернулся на Калибан на одном из кораблей, посланных за подкреплением. После смерти Белата, своего командира, он вместе с выжившими в короткой, но кровавой междоусобице перешел на нашу сторону. То, что он примкнул к нам, было, пожалуй, самым важным и обнадеживающим знаком, — Гриффейн не был одним из сосланных на Калибан, но все же разглядел благородство нашей цели. Несмотря на соблюдение древних ритуалов Легиона, он был предан Калибану больше, чем Темным Ангелам. Добрый знак. Теперь мы могли принять и других, кто прислушался бы к нашим доводам. То, что наши ценности разделяют воины, подобные Гриффейну, делало их весомее в глазах людей за пределами Ордена.

И наконец, совет Ордена не состоялся бы без участия лорда Сайфера. Хранитель нашей истории и наших обычаев, лорд Сайфер полностью посвятил себя традициям Альдурука и Калибана, и ни один Великий Магистр не мог быть избран без его согласия. Вхождение его в совет давало нам дополнительное преимущество, так как лорд Сайфер прежде был библиарием Захариилом, псайкером. Таким образом, будучи повелителем моих Мистаи, он удвоил свои полномочия.

Вот и весь мой совет. Вожди Калибана, собранные под руководством Великого Магистра Ордена.

Настал решающий момент для нашего великого начинания: дальше нас ждала слава или гибель. Наше стремление к свободе от Империума должно было вот-вот подвергнуться последнему испытанию на прочность.

Лев.

Он возвращался на Калибан после многих десятилетий битв во имя Императора. Огромный военный флот Первых, почтенных Темных Ангелов, находился всего в нескольких днях или даже часах пути от выхода из варпа у границ системы. Лорд Сайфер и наши собственные авгуры подтвердили это — столь большое количество кораблей не могло путешествовать в варпе без колебаний имматериума. У нас были собственные флотилии: одни были завоеваны хитростью и мечом, другие построены на верфях Зарамунда, который мы сделали своей колонией, еще больше поставлялось из других миров, приведенных под руку Калибана.

Звездная система была крепостью, которой предстояло испытание мощью Льва. Но преимущество всегда остается за защитником, и потому мы пребывали в уверенности, что окажемся не слабее, если дело дойдет до столкновения.

По крайней мере, в военном смысле.

Именно Астелян первым поднял этот вопрос, когда был созван совет. Я отчетливо это помню. Мы встретились, как обычно, в Палате Арторуса, в свете первых лучей солнца. Через открытое окно доносился шум утренних тренировок с полей сбора и стрельбищ за Ангеликастой.

— Они готовы, — заверила нас Мейгон. Она и Астелян совместно отвечали за вербовку и обучение, сочетая лучшие ритуалы и обычаи Ордена с дисциплиной Легиона, который мы оставили позади.

— Физически, — возразил терранец. Он потянулся к вазе с фруктами, стоявшей на столе, и взял красное яблоко, доставленное прямиком из садов на западных склонах. Так и не откусив ни кусочка, он продолжил. — В их умах и сердцах мы не можем быть уверены до сих пор.

— Не уверены в чем, сар Астелян? — спросил Гриффейн. Избранный лейтенант был моим пустотным генералом, самым опытным командиром звездолета среди нас, и должен был возглавить оборону за пределами поверхности Калибана. — Они храбры, как храбр любой космодесантник.

— Я не сомневаюсь в их храбрости, — ответил Астелян. Он наконец надкусил яблоко и несколько секунд молча жевал, хмурясь, прежде чем заговорить снова. — Я уверен, что они без страха встретят клинки и болты наших врагов. Но мы не можем знать наверняка, станут ли они сражаться.

— Они верны Ордену, — отрезала Мейгон уверенным тоном. Она взглянула на меня. — Каждая выученная доктрина укрепляет их преданность Альдуруку, Калибану и тебе.

Я наградил ее доверительной улыбкой, потому что понял, о чем говорил Астелян. Упрека в сторону хозяйки Ангеликасты в его словах не было.

— Да, все так, как я и просил, сарл Мейгон, — заверил я ее. — Их более опытные братья уже доказали свое мастерство на полях сражений, и я не сомневаюсь в том, что они верные и умелые воины. Но сар Астелян прав. Быть верным — одно, и совсем другое — обратить клинки против Темных Ангелов, а некоторые из них урожденные калибанцы.

В беспокойстве Астеляна слышался скрытый вопрос, требовавший моего ответа. Наш с ним союз всегда был непростым, а потребность друг в друге — шаткой. Ненависть ко Льву в нем перевешивала верность Императору. Но если пока он не хотел обвинять меня открыто, то я решил ответить ему в той же уклончивой манере.

— Среди нас есть те, кто уже проливал кровь Темных Ангелов, — напомнил я ему. — Ветераны, участники событий в Зале Децемиаля. Ныне они — наши лейтенанты под командованием сара Гриффейна.

— Возможно, две дюжины, — добавил лорд Сайфер. — Я насчитал две дюжины тех, кто казнил несогласных в наших рядах.

— Две дюжины среди десятков тысяч? — усмехнулся Астелян. — Я не сомневаюсь, что они отдадут приказ, но остальные? Сожмут ли они пальцы на спусковых крючках, вынут ли мечи из ножен по их слову?

— Ты набрал рекрутов и обучил их, но не понимаешь, какой армией командуешь, — ответил я Астеляну, устав от его возражений. — Это не легионеры Императора, которые сражаются с другими легионерами. За исключением ядра бывших Первых — таких, как ты, воинов, уже доказавших свою ценность и преданность, остальные — рыцари Ордена. Они присягали на верность только мне и Калибану.

Удивительно, но именно лорд Сайфер открыто высказал вопрос, что скрывался за недомолвками Астеляна.

— Будет ли отдан приказ, Великий Магистр? — спросил он меня прямо. — Вы — сердце нашего плана. Без вашего приказа наша война за независимость обречена.

— Да, сар Лютер, — ответил Гриффейн. — Мы ждем, как заряженное оружие, но палец на спусковом крючке — ваш.

Я приподнял брови, осознав, как быстро мои командиры нашли общий язык, обсуждая это. Далее меня уже не застали врасплох слова Астеляна, в которых ясно слышалось беспокойство по поводу моего командования.

— По крайней мере, дайте нам код активации защиты, — сказал он. Более требовательно, чем следовало бы, но я придержал язык. — Все наши боевые системы подчинены одной фразе, которую знаете только вы, сар Лютер. Задержка связи может дорого нам обойтись во время сражения.

Я медленно обвел их глазами, сдерживая гнев. Сейчас было не время для раскола или проявления авторитаризма. Если хотя бы один из них предпочтет мне Льва, мы все погибнем. В каком-то смысле это радовало. Между ними не было ссор или недоверия. Все, что их сейчас заботило, — это руководство. Конечно, у меня лично это вызывало разочарование. Пришлось тщательно подобрать слова, чтобы не злорадствовать и не огрызаться, а напомнить им о фактах.

Оставался последний вопрос, который следовало задать самому себе: доверяю ли им я?

— Калибан до сих пор пребывал бы у Императора в рабстве, если бы не я, — начал я спокойным тоном и расслабился, откинувшись на спинку стула. — Я ждал этого дня много лет. Все мы ждали, но дольше меня — никто. Мейгон, только мы с тобой помним Калибан до пришествия Императора, и, возможно, твое изгнание было еще тягостнее моего. Обреченная сидеть в этой крепости, когда Легион отправился в Великий Крестовый Поход… Остальные из вас — последователи дела, начатого мной. Никогда не забывайте об этом. У каждого из нас — свои причины сидеть за этим столом, но эта крепость, сохраненная Мейгон, остается домом для Ордена только по моей воле. Никто из вас не сможет командовать Орденом так, как я, ни по способностям, ни в силу традиции.

Тут я сделал паузу, давая им высказаться и возразить, так как хотел, чтобы все споры не растягивались на неопределенное время, а закончились здесь и сейчас.

Гриффейн был первым, кто склонил голову в молчаливом согласии. Всегда послушный, он был свидетелем событий, происходивших во время Великого Крестового Похода и во флоте Корсвейна, и это разрушило его веру в имперское дело — после того, как я открыл ему правду.

Я думал, что Астелян продолжит разглагольствовать: он не был по-настоящему предан Ордену, за вычетом того, что наши общие усилия помогали ему отомстить Льву. Но сейчас я нашел в его лице самого надежного союзника, ведь ему не были нужны ни власть, ни даже независимость Калибана. Орден и наш мир для него стали лишь средством достижения собственной цели, и до тех пор, пока я обещал ее достичь, он был абсолютно предан нашему делу.

Терранец молчал, хотя и был откровенно раздосадован.

Лорд Сайфер сцепил пальцы перед собой и некоторое время смотрел на меня сквозь линзы своего шлема. Не имело никакого значения, что именно я дал ему эту должность и знал человека за этим шлемом. Теперь он — лорд Сайфер и пользовался уважением и властью, которые проистекали из этого положения. Неужели мои слова заронили сомнения в его душу?

— Вы правы, сар Лютер, никто другой не смог бы создать то, что мы имеем сейчас. Я не сомневаюсь в вашей преданности Ордену. За всю его долгую историю не было никого, кто сделал бы больше во имя чести и славы Альдурука, чем вы, и никому другому я не доверил бы его будущее.

Я ожидал, что последуют какие-то оговорки или дополнительные замечания, но лорд Сайфер сложил руки вместе и удовлетворенно кивнул, видимо, сказав именно то, что хотел.

— Я подумаю над тем, что вы сказали, — пообещал я им, вставая. — Через два часа мы соберемся на последнее совещание перед битвой. Тогда я дам ответ.

Я оставил их обсуждать все, что нужно было обсудить, и отправился в свои покои. В последние годы они были расширены, чтобы вместить собранную мной обширную библиотеку. Основу ее по-прежнему составляли трактаты рыцарей Люпуса, которые я взял с собой и которые впервые познакомили меня с тайнами, лежащими за пределами Учения Ордена и Имперской Истины.

И все же со временем я перерос эти книги, впитав сокровенные знания за время долгого их чтения. С помощью Захариила и нескольких избранных я завладел еще большим количеством подобных трудов со всего Калибана, а впоследствии и других миров. Мой лорд Сайфер никогда не говорил об этом, но он должен был знать, какого рода книги я брал у него. Я тоже знал, что его Мистаи были куда менее ограничены в своих возможностях, чем библиарии Космического Десанта.

Такие труды не стоило хранить без присмотра: суровый опыт научил меня, что с некоторыми томами, скрывающими самые глубинные знания, необходимы серьезные меры предосторожности. Таким образом, внутреннее святилище моих покоев больше походило на склеп или арсенал, чем на личную комнату. Оно было усилено балками с наложенными на них могущественными чарами, а тяжелая свинцовая дверь моего кабинета запиралась не только механически, но и защитной магией, которой научили меня Мистаи и знания о которой я почерпнул из текстов, хранящихся внутри.

В предыдущие годы моя спальня интересовала меня лишь мимолетно, потому что я часто занимался по нескольку дней подряд, а когда сон наконец подкрадывался, то падал в мягкое кресло за письменным столом. У меня всегда была уверенность, что я успею покинуть библиотеку вовремя, — в достаточно здравом уме и в силах призвать защиту. Цена беспечности, вызванной усталостью, была бы действительно высока.

Теперь я вижу, что библиотека завладела мной в большей степени, чем я предполагал. Знание могущественно, но оно же таит в себе опасность одержимости. И я стал одержимым. Не ради знания самого по себе, но чтобы сохранить безопасность и чистоту Калибана перед лицом приближающихся врагов. В этих покоях хранились трактаты, которые глубоко врезались в память после их прочтения, а крупицы знаний из них потом преследовали меня во сне по нескольку дней или недель. Сейчас я не смогу назвать ни одной из тех книг, ибо воспоминания были вырваны из моего сознания бурей, бушевавшей в нашем мире.

И в этом, я думаю, заключается главный урок. Знание имеет силу и смысл только в том случае, если оно получено через личный опыт, а не перенесено в сознание любым другим путем. Сначала я задавался вопросами о природе того, что я читал, что изучал. У рыцарей Люпуса была причина оберегать свои труды, и, осознав, чем обладаю, я точно так же скрывал их от всех, кроме Мистаи. Об этих книгах не знали ни достопочтенный Гриффейн, ни тем более Астелян. И я не хотел бы взваливать такое бремя на Мейгон, старейшую из моих союзников.

В то утро, вернувшись после совета, я зашел во внутреннее святилище, подготовив обереги, чтобы пройти внутрь, и защитив внешнюю комнату от нежелательного вторжения подчиненных, как делал сотни и тысячи раз до этого. И каждый раз я старался уделять должное внимание этим действиям, не выполнять их автоматически. Осознанность во всем — вот что я вам советую. Прежде всего познайте себя.

Внутреннее святилище представляло собой небольшую комнату, запечатанную слоями феррокрита, свинца и титана. Стены за полками были покрыты сплавом с примесью колдовства. Мне больно об этом говорить, но ремесленники, создавшие внутреннее святилище, вскоре погибли, унеся знание о его существовании в безымянные могилы. Как я уже говорил, будьте осторожны с источником, откуда черпаете знания, и помните о цене их приобретения.

Обереги создавались не только для того, чтобы сдержать опасность, но и затем, чтобы скрыть происходящее здесь от посторонних глаз. С древнейших времен в летописях Калибана упоминаются существа, которых мы называем Смотрящими-во-Тьме. Для них Альдурук стал домом. В последнее время они перестали открыто ходить по крепости — их можно было увидеть разве что краем глаза в момент сна или пробуждения, в тени последнего и первого света. Они остались с нами, но я ощущал презрение этих созданий. Видя их неодобрение, я старался утаить от них все, что происходило у меня в библиотеке.

Ха! Сейчас-то я рассуждаю мудро, но тогда вел себя как глупец. По ходу рассказа я все больше понимаю, что мне следовало бы усвоить этот урок много лет назад.

Пол внутреннего святилища был расчищен, и на его поверхности вырезали знаки призыва и сдерживания, чтобы направлять и проявлять энергию имматериума. Вокруг пентагона, который, в свою очередь, заключал в себе треугольник, были расставлены ритуальные предметы. Подобно тому, как спираль наших боевых тренировок делает воина лучше и сосредоточеннее, так и концентрические обереги оттачивают силу призыва.

Внутри треугольника ждал один из нефилла. Я выучил много названий, предназначенных для этих существ, но всегда называл их по-калибански — нефилла, духи не из мира смертных. Даже на планете фантастических зверей и полуодушевленных лесов нефилла были темой очень таинственной и туманной, особенно после прихода слуг Империума, жестокого навязывания рациональности и подавления наших традиционных верований.

Эта особь служила мне основным каналом связи с Потусторонним миром, как я имел обыкновение называть эмпиреи и все места обитания сил, не имеющих материального происхождения. Его истинное имя было стерто, но ради удобства в разговоре я называл его искаженным калибанским ругательством — Эскурол. Форма этой твари постоянно менялась, как и у любого обитателя нематериального мира, но обычно он предпочитал вид маленького сварливого существа с телом из голубого пламени. Когда я вошел, он сидел, отвернувшись от меня, на обугленных досках своего пристанища и что-то громко бубнил на непонятном мне языке. В какую бы часть комнаты я ни направлялся, дух, казалось, неизменно был обращен ко мне спиной.

Он выглядел почти смехотворным, его поведение казалось ребяческим, но я знал, что не стоит недооценивать это существо. Такие, как он, всегда стремились выбраться из заточения либо по воле хозяина, либо разорвав свои оковы. Время от времени ему удавалось добиться первого, но во втором он пока не преуспел. Сегодня он пытался отказаться от сотрудничества со мной после того, как передал послание от силы, по моей просьбе вызвавшей его к жизни. Увы, сейчас я не могу вспомнить никаких подробностей о личности его создателя, даже иносказательно, но на память приходит титул — Повелитель Магии. Так вот, этот герольд стал моим постоянным, хотя и не единственным проводником к силам, живущим за пределами смертного царства.

— Ты говорил, что один из них предаст меня, — обратился я к нему, подходя к кафедре из черного лакированного дерева. На ней лежала открытая книга, которой я пользовался перед советом. — Ты солгал.

— Не могу солгать, — выдавило существо между еще более неразборчивыми жалобами. — Связан заклятием и словом.

— Но ты не говоришь, кто из них предатель, — сказал я, просматривая тексты заклинаний на открытых страницах. Наконец я нашел, что искал, — несколько строчек, которые причинили бы боль Эскуролу, проговори их кто-то вслух.

И я произнес их.

— Прекрати! — завопил он. — Я не вру!

— Возможно, лучше просто держать тебя здесь и ничего не предпринимать.

Он изменил внешний облик, перестраивая свое тело, но не перемещая его. Теперь он стоял лицом ко мне, маленькие огненные кулачки были приподняты в гневе. Я снова зачитал слова наказания, и он завизжал, взмолившись:

— Не надо больше! Смилуйся! Пощади!

— Расскажи мне о предателе еще раз, — приказал я, выходя из-за кафедры. При этом я внимательно следил за тем, чтобы не пересечь границу призывающего круга. — Слово в слово повтори то, что сказал раньше.

— Ты спросил, все ли в твоем совете надежны, — хихикнуло существо; точно так же оно веселилось после моего вопроса в прошлый раз. Я действительно расспрашивал его с целью выяснить, знает ли он о каких-либо нежелательных действиях моих командиров. В преддверии грядущего столкновения паранойя пожирала меня.

Он немелодично загудел, но вскоре начал ритмично читать в такт пульсированию своего пламени, которое переливалось темно-синим и ярко-лазурным:

Нефилла стал медленно выводить пируэты, вытягивая руки вперед, и капли огня начали падать с кончиков его пальцев.

Его голос понизился до злорадного шепота, глаза, подобные ярким искрам, уставились на меня, а жестокая улыбка обнажила серебряные зубы- иглы.

Существо из пламени замолчало, вновь сердито уставившись на меня из-под огненных бровей. Наблюдая за мной, оно постукивало кончиками пальцев друг о друга, и каждое касание вызывало яркую вспышку, как будто загоралась спичка.

Стихи такого рода были слишком общими — впрочем, я не ожидал большего от посланца эмпиреев. Но заклятье, которым я связал Эскурола, не оставляло сомнений: слова духа не случайны и имеют определенный смысл. В этих строках заключалось намеренно завуалированное предупреждение.

— Твое послание слишком расплывчато! — раздраженно упрекнул я.

Впервые я услышал предсказание еще до рассвета и безуспешно обдумывал его вплоть до заседания. Тогда я понадеялся, что во время совета что-нибудь прояснится.

Теперь же я не знал, что и думать. Некоторое время я гадал, не относятся ли строки к тайной клике, не связанной с моим советом вообще, хотя Астелян и заверял меня, что никто на Калибане не противится нашему командованию.

Потом я вспомнил о лорде Сайфере, точнее, его Мистаи. Они имели доступ к старинным текстам, в которых рассказывалось о еще более древних тайнах, чем в книгах из библиотеки Люпуса. Конечно, Захариил в силу личных особенностей иногда мог преследовать собственные цели, однако ни мои размышления, ни результаты расследования Астеляна не давали повода подозревать, что ему может быть выгоден наш провал.

Такова суть заговора и сопротивления. Потребности одного практически сразу становятся потребностями всех. Никто не может добиться победы отдельно от других, и потому цели всех участников сливаются в одну общую цель.

Так вот…

Многие восстания терпят неудачу уже после того, как ненавистный враг повергнут и воцарился новый режим. Возможно, в предсказании Эскурола речь шла именно об этом? Думаю, да. Когда Лев будет побежден, наш общий враг исчезнет.

Безусловно, Астелян ничем мне не обязан. Если кто и обернется против меня, то первым это сделает терранец. Но сейчас ему не хватало силовой базы. Те немногие последователи Астеляна, которых я считал верными ему до прибытия на Калибан, уже заключены в тюрьму под башней Ангеликасты, и их осталось слишком мало против Ордена, чтобы всерьез рассчитывать на захват власти одной лишь силой.

Снова и снова я представлял каждого из своих товарищей в роли отступника, пытаясь понять возможный мотив предательства и представить способы, которыми оно могло воплотиться в жизнь. Но ничто не казалось мне достаточно убедительным, и не только потому, что я предложил им нечто большее, чем продолжение службы Льву или Императору. Дело в том, что у каждого из них была своя, глубоко личная причина довести дело до конца и поддержать дальнейшие преобразования.

По мере того как я все больше разубеждался в первоначальных предположениях, Эскурол как будто оживлялся, расхаживая туда-сюда в своей бестелесной тюрьме, сверкая глазами и то и дело отплевываясь.

Если я не могу доверять всем членам моего совета, значит, я не могу доверять никому из них. Реформировать Внутренний Круг слишком поздно.

Я чувствовал нетерпение своего нематериального пленника.

— Это сомнение! — торжествующе воскликнул я, развернувшись к существу.

Вместо ответа он раздраженно зашипел.

— Сомнение, подозрение, неуверенность… Предательство — в темных советах наших мыслей! Раскаянье поздно наступит, испорчено бывшее прежде! Ты думаешь, что моя рука дрогнет, что я не отдам приказ, когда придет время!

— Ты уже доказал свою слабость, — хмуро ответил он. — Ты получил ответ, так оставь же меня в покое!

— Я не слаб, — ответил я и тут же совершил тяжкий проступок, прислушавшись к своему эго. — Так, значит, стихотворение обо мне? И ты назвал предателем собственного дела меня?

— Архитектор лучше других осведомлен о недостатках своих планов, — ответил Эскурол. — В цепи всегда рвется самое слабое звено. Амбиции, которые ты таишь внутри, поглотят тебя, смертный.

— Я делаю это ради Калибана! — разгневался я. В волнении я опрометчиво поднял кулак и, наступив, случайно стер ногой внешнее защитное кольцо связующих заклятий.

Эскурол не нуждался в дальнейших приглашениях и тут же бросился на меня. Стрела голубого пламени, вырвавшись на свободу, взметнулась вверх по моей ноге.

Магическая энергия охватила меня, я упал навзничь. Мой крик был надежно заперт внутри святилища, окруженного толстыми стенами. Теперь Эскурол вновь принял привычную форму. Он приплясывал у меня на груди, прожигая мне одежду и плоть и тои дело прерывая свою победную песню торжествующим хихиканьем.

Я взмахнул рукой, но она прошла сквозь него, лишь поколебав огненное тело.

— Свободен! — проскрипел он мне в лицо, сжимая горло пальцами из лазурного пламени.

Но и я не лишен кое-каких магических способностей. Учение Империума заставило вас поверить, что псайкеры — это жертвы генетического отклонения. Но мои изыскания доказали иное. С помощью практики и специальных ритуалов можно открыть двери в другой мир, укрепить рассудок и получить доступ к силам, которыми некоторые способны пользоваться благодаря мутации.

Я призвал эти силы, облекая кулаки в венки из молний, и ударил снова, на сей раз отшвырнув нефилла через всю библиотеку. Он взорвался, как граната, ударился о книжный шкаф с надписью «Тюремные камеры» и с воплем полетел на пол, однако тут же по-кошачьи ловко вскочил на ноги. На этот раз вместо того, чтобы напасть на меня, он попытался сбежать: бросился к стене, чтобы преодолеть материальный барьер. К его вящему огорчению, пространство было закрыто и на уровне Бессмертных. В отчаянии он прыгнул к потолку и стал ползать надо мной, поскуливая, когда защитные руны обжигали ему руки и ноги.

Наконец Эскурол отшатнулся от чар на двери, а я развернулся и загнал его в угол. Его огненная форма закручивалась черными и красными завитками, которыми он молотил по всей комнате.

Я выпустил поток молний из пальцев, но нефилла быстро рванул вперед, как лазерный луч, подскочив к кафедре, заключавшей связавшее его заклятье. Мне приходилось сдерживать силы: я опасался, что уничтожение книги разрушит остатки защиты и разорвет связь Эскурола с комнатой.

Страницы фолианта трепетали перед ним, сверкающие глаза пожирали текст, пока я бежал к нему через всю комнату. Демон издал торжествующий вопль, но мои пальцы, помазанные черным огнем, уже схватили его пылающую конечность, чтобы оттащить существо прочь. Он ударил меня в лицо огненными пальцами, ослепив на несколько мгновений, но сквозь боль я выкрикнул слова освобождения и швырнул тварь обратно в центр пентагона.

Раздался треск, похожий на раскат грома, и в воздухе запахло свежестью и чистотой, как после грозы.

Прошло некоторое время, пока я восстанавливал зрение. Оно было затуманено, даже когда подошло время заседания следующего совета. Надевая доспех и плащ с капюшоном, чтобы скрыть раны, я размышлял, ради чего это существо и его хозяин пытались подорвать мою уверенность. Неужели они боятся, что после победы над Львом и освобождением Калибана я отвернусь от них? Или, возможно, это была последняя проверка моей решимости?

Я не позволю себя обмануть. Больше не будет никаких колебаний, никаких разногласий.

— Звездный огонь, — объявил я, когда все снова собрались в Зале Арторуса. — «Звездный огонь» — вот слова, которые подожгут небеса Калибана.

— Когда-то я считал тебя величайшим из нас, — прошептал Фарит. — Никто из нас не может быть Львом, так же как курица никогда не станет орлом. Ты вырос таким же смертным, как и я, но был образцом для подражания, мерилом, которому должно соответствовать. И все же ты оказался хуже всех и за один миг тщеславия забыл все, чем был для нас.

— Тщеславие? — Лютер покачал головой. — Разве это тщеславие — заявить о несправедливости? Неужели я напрасно надеялся на лучшее будущее для нашего мира?

— Тщеславие затуманило твой слух, когда нефилла сказал правду, возможно, в единственный раз. Предателем был ты сам, Лютер. Дело было не в Калибане, оно всегда было в тебе. В последние годы я видел силы варпа очень близко, но оставался сильным. Я их отверг. Из их покровительства никогда не выйдет ничего хорошего, но ты его принял. Ты нуждался в них, потому что знал, что слаб, а когда ты их подвел, они отобрали то, что дали тебе взаймы. Твою армию, твои знания. Твою душу.

Лютер уставился на собеседника, его глаза наполнились слезами. Все это было правдой, и стихи Эскурола снова вспомнились ему, но на этот раз слова сверкали в мыслях подобно бриллиантам ясности. Его губы шевелились почти беззвучно, когда он заговорил вновь.

— Раскаянье поздно наступит, — он протянул дрожащую руку Фариту. — Мне очень жаль.