Любой ценой

Глава 25

– Хотите ли вы, миледи, чтобы в ваше отсутствие мы что-либо предприняли в отношении этого… субъекта?

Миранда Лафолле сидела за столом в своем кабинете в Доме у Залива. Когда Хонор заглянула в открытую дверь, её «горничная» подняла электронную газету двумя пальцами с таким выражением, как будто нашла в своем супе дохлую мышь.

– И что именно вы задумали в отношении мистера Хейеса? – мягко поинтересовалась Хонор. – Здесь, Миранда, знаешь ли, не Грейсон.

– О, безусловно знаю, миледи. – губы Миранды скривились в отвращении, а Фаррагут – её древесный кот – со своего насеста, стоящего около её кресла, издал тихое шипение. – Свобода прессы – это замечательно, миледи. У нас на Грейсоне, знаете ли, она тоже есть. Но этому Хейесу совсем бы не понравилось то, что он навлек бы на собственную голову своим понятием о «журналистике».

– По мне это выглядит ужасно свободной прессой, – заметила Хонор. – Не то, чтобы я не считала, что мистер Хейес с переломанными ногами будет выглядеть намного лучше. К сожалению, если бы это могло разрешить проблему, то я сама бы уже этим озаботилась.

– Всегда есть Мика, – указала Миранда. Мике Лафолле, её младшему брату, недавно исполнилось двадцать шесть. Достаточно юный для пролонга третьего поколения и с детства получавший адекватные питание и медицинское обслуживание, он вымахал более чем на четырнадцать сантиметров выше своего старшего брата, Эндрю. Несмотря на внушительный рост (он был пятью сантиметрами выше самой Хонор), для грейсонских глаз Мика выглядел намного моложе своего возраста. Он уже заканчивал обучение на телохранителя и явно преклонялся перед Хонор.

– Никакого Мики, – нахмурилась Хонор. – Он еще не телохранитель, и страдает избытком энтузиазма. Кроме того, нанесение телесных повреждений в Звездном Королевстве считается тяжким преступлением, а на него, в отличие от твоего старшего брата, дипломатический иммунитет не распространяется.

– Ну, Ричард наверняка сможет что-нибудь придумать. – Миранда говорила нарочито беззаботно, пытаясь изобразить несерьезность, но Хонор могла чувствовать бурлящую в ней скрытую ярость.

– Миранда, – сказала она заходя в кабинет, – Я на самом деле признательна тебе за твой гнев. За то, как ты – и Эндрю, и Саймон, и Мика, и Спенсер, и Мак – все вы желаете защитить меня. Но вы этого сделать не можете. И хотя Ричард очень хороший адвокат, но Соломон Хейес провел десятилетия, нащупывая, насколько близко он может подобраться к прямой клевете, не пересекая грань дозволенного законом.

– Но миледи, – запротестовала Миранда, отбрасывая шутливую маску, – весть об этом дойдет и домой, на Грейсон. Наши поселенцы скорее всего не придадут этому большого значения, но этот навозник Мюллер и его отвратительная шайка сделают все, что в их силах, чтобы навредить вам в отношениях с консерваторами.

– Знаю, – вздохнула Хонор. – Но в настоящий момент я мало что могу сделать. Я сама покидаю город и отправляюсь назад, к флоту, подальше от репортеров, но письма с предупреждением Бенджамину и Остину я уже отправила. Это все, что я могу предпринять по этому поводу.

Миранда выглядела недовольной и Хонор ей улыбнулась.

– Уж будто бы никто никогда раньше не полоскал мое имя в газетах, – заметила она. – Пока что я ухитрялась это пережить, как бы мало удовольствия ни доставлял мне временами такой опыт. И…

Она сделала краткую паузу и пожала плечами.

– И, – призналась она, – я не настолько безразлично отношусь к этому делу, как ты, похоже, считаешь. Поверь, мистер Хейес еще пожалеет о своей… предприимчивости.

– Миледи? – Миранда заметно оживилась и в голосе её прорезалась некая нотка. Нотка, сопровождаемая взглядом, который грейсонская няня пускает в ход, когда ни один из ее подопечных, как кажется, не имеет ни малейшего представления о том, каким таинственным образом дохлая песчаная лягушка попала в систему очистки воздуха детской.

– Ну, – сказала Хонор, – так уж вышло, что я, собираясь вчера на обед, встретила Стейси Гауптман и наш разговор каким-то образом свернул на журналистику. Похоже Стейси уже некоторое время раздумывала над вложением средств в данную область. Она сказала, что, пожалуй, начнет с покупки «Сплетен Лэндинга» – чтобы, так сказать, пощупать воду. Провести эксперимент, так сказать. И, по-моему, она что-то там сказала про личную заинтересованность в… как же она выразилась? А, да. Личную заинтересованность в «общем повышении уровня профессионализма мантикорской журналистики».

– Миледи, – произнесла совершенно другим тоном Миранда, глаза ее внезапно загорелись. – О, как хитроумно! – продолжила она с глубоким удовлетворением.

– Я абсолютно ничего ей не предлагала, – добродетельно заявила Хонор, – и никто также не сможет обвинить в чем-либо меня или моих сотрудников. Признаюсь, однако, что нахожу перспективу того, что Стейси Гауптман возьмет на прицел мистера Хейеса… глубоко удовлетворительной. Это не исправит ничего из того, что уже случилось, но я чувствую твердую уверенность в том, что в третий раз мы от него ничего не услышим.

– И вы тут ещё говорили, что это на Грейсоне есть ограничения для журналистов.

– Даже в Звездном Королевстве, Миранда, частным лицам – в отличие от государственных агентств или публичных политиков – дозволено демонстрировать своё неудовольствие, пока в результате этого не нарушаются законы или гражданские права. Заверяю тебя, у Стейси подобных намерений и в помине нет. Да, если подумать, и необходимости тоже.

– О, конечно же нет, миледи!

– Я хочу знать, кто проболтался, и немедленно.

Голос доктора Иллеску был ровен, практически спокоен, совершенно без акцентов и ударений. Это и зажгло тревожные сигналы в головах каждого из старших членов персонала Бриарвудского Центра Репродукции.

– Но доктор, – осторожно произнесла Джулия Ишер, бизнес-менеджер Бриарвуда, – пока что у нас нет реальных доказательств, что за это несет ответственность один из наших людей.

– Не глупите, Джулия. И не считайте глупцом меня, – сказал Иллеску тем же почти спокойным тоном и Ишер содрогнулась.

Франц Иллеску мог быть абсолютной болью в заднице, и, несмотря на почти полвека, в течении которых он избавлялся от худших проявлений аристократического высокомерия, в нем всегда присутствовало чувство превосходства. Неопровержимого знания, что, по праву рождения и самой механики вселенной, он изначально лучше всех окружающих. Однако, несмотря на это – а, возможно, именно поэтому – обычно он очень тщательно следил за соблюдением вежливости в разговоре с «маленькими людьми», с которыми ему приходилось общаться. В тех редких случаях, когда это было не так, это было воистину очень, очень плохим знаком.

– Один из «наших людей», как вы выразились, совершенно определенно несет ответственность за произошедшее, – продолжил он секундой-двумя спустя. – Преднамеренно ли кто-то продал информацию этому… этой… особе, Хейесу, или нет, информация должна была исходить от кого-то изнутри Центра. От кого-то имеющего доступ к конфиденциальной информации. От кого-то, кто, даже если он или она не имели в виду преднамеренную продажу информации, был преступно – и я использую это слово намеренно, в свете заключаемых с нашими пациентами соглашений о конфиденциальности – халатен. От кого-то, кто либо посплетничал там, где он или она не должен был, или позволил кому-то ещё получить несанкционированный доступ к информации. В любом случае, мне нужна его – или её – задница. Зажаренная, на серебряном блюде, с гарниром из жареного картофеля. И я намерен проследить, кто бы то ни был, чтобы эта личность больше не получила работы в этой – или любой иной – области медицины Звездного Королевства.

Кое-кто из сидевших вокруг здоровенного стола заметно побледнел. Иллеску всё еще не повысил голоса, но температура в конференц-зале, казалось, застыла в одном-двух градусах от абсолютного нуля. Некоторые из присутствующих, как Ишер, проработали с Иллеску по двадцать стандартных лет и более и никогда не видели его на таком градусе ярости.

– Доктор, – через мгновение сказала Ишер, – я уже приступила к выявлению всех имевших доступ к данным о герцогине Харрингтон. Заверяю вас, что мы делаем всё возможное, чтобы установить, как информация из наших файлов попала в руки мистера Хейеса. Но пока что наша служба безопасности, в которой есть люди немало поднаторевшие в судебной кибернетике, только разводит руками. Я спросила Таймана Мейерса – Мейерс был главой службы безопасности Центра и не присутствовал на совещании только потому, что лично возглавлял расследование – не считает ли он, что стоит подключить кого-то еще, например полицию Лэндинга. Он ответил, что наши люди, скорее всего, ничуть не хуже следователей из полиции, но в тоже самое время заявил, что если вы решите привлечь к делу совершенно независимую команду, то он полностью готов с ними сотрудничать.

Взгляд василиском смотревшего из-под бровей Иллеску она встретила уверенно.

– Истина же, однако, состоит в том, сэр, что мы, вероятнее всего, никогда не установим ответственного за утечку информации. Как вы и сказали, это могло произойти в результате простой болтовни. Или, конечно, кто-то мог преднамеренно передать информацию, хотя мне не хочется верить, что кто-то из наших людей мог обмануть наше доверие подобным образом. Однако, в любом случае, лично мне кажется, что практически наверняка передача информации произошла в устной форме, без каких-либо письменных или электронных носителей. Что не оставляет нам особых надежд на обнаружение зацепки.

Иллеску смотрел на нее холодными глазами, отставив в сторону свою обычную для врача приветливость. Тот факт, что он знал, что она права, только сильнее раздувал его гнев.

– Мне нужен список имен всего персонала, имевшего доступ одновременно к файлам герцогини Харрингтон и графини Белой Гавани, – сказал он после паузы. – Всех – врачей, младшего медперсонала, техников, священников. Обычно я не расположен устраивать охоту на ведьм, но на этот раз собираюсь сделать исключение. – Он обвел взглядом конференц-зал и оскалил зубы в гримасе, которую никто бы не принял за улыбку. – Если быть абсолютно честным, я ее предвкушаю.

– Господи Иисусе, Джулия, – тихо пробормотал Мартейн Книпст пока они шли по коридору, – Я никогда не видел его в таком бешенстве! – он покачал головой. – Я имею в виду да, это все ужасно, безусловно. Я согласен, и не только потому, что нарушено право герцогини Харрингтон на конфиденциальность. Центру в результате тоже достанется своя порция дерьма. Но давайте будем откровенны – это вовсе не первый случай утечки информации. А его слова об «охоте на ведьм»!..

– Это не просто слова, Марти, – столь же тихо сказала Ишер. – Он это сделает. И уж если найдет виновника…

Она с мрачным выражением на лице пожала плечами. Книпст помотал головой.

– Я верю. Просто не понимаю почему.

Ишер какое-то время смотрела на него, явно прикидывая стоит ли говорить. Доктор Мартейн Книпст был, во многих отношениях, её эквивалентом в том, что касалось медицинской стороны обеспечения работы Бриарвуда. Он не являлся партнером-соучредителем Центра, но нес прямую ответственность за функционирование лабораторий и за руководство техниками работавшими в них. И, если не произойдет чего-то совершенно непредвиденного, ему предстоит стать младшим партнером Бриарвуда в ближайшие три стандартных года.

– На этот раз это… личное, – наконец произнесла она. – Отношения доктора Иллеску с Харрингтонами имеют свою историю.

– Мне казалось, что он никогда не встречался с герцогиней, пока она не стала его пациенткой, – возразил Книпст.

– Я не говорила, что это относится к ней, Марти. Это касается её родителей, и это личное, а не профессиональное. Я не собираюсь распространяться о деталях; достаточно сказать, что если и есть пара врачей во всем Звездном Королевстве, для которых он готов ползти по битому стеклу, лишь бы только не дать повода усомниться в его профессиональной этике, то это Альфред и Алисон Харрингтоны. Хуже того, по-моему он боится, что они могут подумать, что именно он выдал информацию.

– Это же нелепо! – искренне возмутился Книпст. – Он бывает полной задницей, но я никогда не встречал врача, который относился бы к своим профессиональным и моральным обязанностям серьезнее него!

– Согласна, – успокаивающе сказала Ишер. – Я и не говорила, что я думаю, что Харрингтоны поверят в нечто подобное. Что я сказала, так это то, что он боится такого исхода. И именно поэтому, Марти, я в восторге, что это не я проболталась Соломону Хейесу.

Они двое несколько секунд шли в молчании, а затем Ишер невесело усмехнулась.

– Что? – спросил Книпст.

– Просто подумала. Он сказал, что хочет задницу виновника в жареном виде, правильно? – Книпст кивнул и она пожала плечами. – Ну вот я и задалась вопросом: позволит ли он мне хотя бы развести костер, когда настанет час?

– Приближаемся, ваша милость, – объявил по внутренней связи пилот бота. – Смотрите вниз, на десять часов.

Хонор так приникла к иллюминатору бота, что почти коснулась армопласта кончиком носа. Она сидела по правому борту суденышка, непосредственно перед крылом с изменяемой геометрией, и, когда в поле зрения показалось гладкое белое веретено космического корабля, подалась вперед еще сильнее.

Неподалеку на орбите завис транспорт боеприпасов, что давало ей ощущение перспективы; что-то, с чем можно было сравнить размер нового корабля. И именно из-за этого корабль для опытного глаза выглядел несколько необычно. Он очевидно являлся линейным крейсером, но был больше любого из ранее виденных Хонор линейных крейсеров. «Агамемноны», вроде «Ахиллеса» Мишель Хенке, имели массу почти 1,75 миллиона тонн, но этот корабль был еще больше чем на три четверти миллиона тонн массивнее. И если «Агамемноны» были носителями подвесок, то этот – совершенно определенно нет.

Хонор задействовала увеличение в искусственном глазу, наводя его на бортовой номер, расположенный сразу за передним импеллерным кольцом. Он гласил BC-562[30] и под ним было начертано имя: «Ника».

Имя это отдалось в глубинах её памяти, а чувства возникшие при виде великолепия нового корабля были смешанными. Чтобы высвободить имя для головного корабля новой серии, предшественница этой «Ники» была внесена Адмиралтейством Яначека в список сдаваемых на слом кораблей. Внезапное возобновление боевых действий спасло BC-413, но имя уже было отдано другому кораблю, так что 413-й переименовали в «Станцию Ханкок». Раз уж пришлось его переименовать, то Хонор не могла оспорить выбор нового имени, но как первый капитан «Ники» она всегда думала о ней, как о достойной носительнице такого имени.

Но все-таки, несмотря на множественные разногласия с покойным Эдвардом Яначеком и её ожесточенное сопротивление разрушительной политике, проводимой им в Адмиралтействе, ей пришлось признать, что на этот раз он оказался прав. Имя «Ника» было самым почетным для корабля Королевского Флота Мантикоры. В строю всегда была «Ника», и она всегда была линейным крейсером. И на момент ввода в строй она всегда была новейшим и самым могучим линейным крейсером флота.

Однако старую «Нику» – «Станцию Ханкок» – в лучшем случае можно было назвать устаревающей, хоть ей и было от роду всего шестнадцать стандартных лет. Она усердно трудилась все эти шестнадцать лет, и не старость, а нововведения в вооружении и тактике, особенно в ракетах, отодвинули её во второй ряд по эффективности. В эпоху многодвигательных ракет традиционная ниша линейных крейсеров изменилась радикальнейшим образом, и BC-413 просто остался не у дел.

Уделом линейных крейсеров была охота за крейсерами врага и их уничтожение, или набег и отход. Они были и идеальными защитниками торговли, и наоборот, идеальными её разрушителями. Традиционно, особенно на Мантикоре, они не предназначались для боя в стене, поскольку относительно легкое бронирование и «крейсерский стиль» конструкции никак не могли выдержать трепку подобную той, на которую рассчитывали супердредноуты. Они должны были удирать от кораблей стены. Должны были быть способны уничтожить более легкого противника и удрать от более тяжелого.

Но дальность боя МДР чрезвычайно усложнила задачу оставаться за пределами эффективной дальности действия ракетного оружия кораблей стены. А упор на ракетный бой на большой дистанции потребовал большей плотности залпа и большей емкости погребов. Какое-то время казалось, что класс линейных крейсеров просто устарел, как это в свое время произошло с линкорами, и что линейные крейсера вскоре исчезнут из списков первоклассных флотов. Но этот тип кораблей – или, как минимум, исполняемая им роль – оказался слишком ценным, чтобы позволить ему исчезнуть. А усовершенствование эффективности компенсаторов и прочих аспектов военных технологий позволило произвести его трансформацию.

Грейсонцы пошли по одному из возможных путей, создав класс носителей подвесок «Курвуазье II». «Агамемнон» КФМ был мантикорской версией той же самой концепции, а «Блюхер» – андерманской. Подобный подход предлагал очевидные преимущества перед старой конструкцией.

Но назвать подвесочный линейный крейсер полностью удовлетворительным решением все-таки было нельзя. Хотя такой вариант предлагал очень высокую плотность огня, но поддерживать максимальный темп стрельбы он мог только очень ограниченное время. Кроме того, пустотелая сердцевина корабля такого типа стоила ему большей доли структурной прочности, чем пришлось пожертвовать при реализации аналогичной концепции в более крупных и более крепко сложенных супердредноутах. Так что Бюро Кораблестроения вице-адмирала Тоскарелли, когда разрабатывало тяжелые крейсера нового класса «Саганами-C», изыскало другой подход.

В результате появилась «Ника»: 2,5-миллионотонный «линейный крейсер», почти в три раза превосходивший размерами старый корабль Хонор, но развивавший ускорение на тридцать процентов больше. На старой «Нике» были установлены восемнадцать лазеров, шестнадцать гразеров, пятьдесят две пусковые установки ракет и по тридцать два лазерных кластера и пусковых противоракет. На новой «Нике» лазеров не было, гразеров было тридцать два (восемь из которых представляли собой погонное вооружение), пятьдесят пусковых установок ракет (ни одна из которых не была погонной) и по тридцать лазерных кластеров и пусковых противоракет. Экипаж старой «Ники» составлял более двух тысяч человек; новой «Нике» требовалось только семьсот пятьдесят. И вооружена новая «Ника» была двухдвигательными ракетами Марк-16. С учетом разработанной КФМ возможности «всеракурсного» запуска ракет, она могла задействовать пусковые обеих бортов по одной цели, что давало ей пятьдесят ракет в залпе против двадцати двух у старого корабля. И если максимальная дальность активного полета ракет старой «Ники» с места была чуть больше шести миллионов километров, то у новой «Ники» максимальная дальность превышала двадцать девять миллионов.

«Ника» не могла использовать полноценные, трехдвигательные МДР, доступные для «Курвуазье» и «Агамемнонов», поэтому её тактическая гибкость была несколько меньше и боеголовки её ракет тоже были немного легче. Но если «Агамемнон», сбрасывая подвески с максимальным темпом, опустошит свои погреба всего лишь за четырнадцать минут, то у «Ники» хватит боезапаса почти на сорок, а еще у неё в полтора раза больший запас противоракет. Кстати, хотя «Курвуазье» действительно несли трехдвигательные ракеты, КФМ предпочитал снаряжать подвески «Агамемнонов» теми же Марк-16. Бюро Вооружений разработало для них и стандартные подвески, но в Адмиралтействе было принято решение, что плотность залпа, возможная при использовании Марк-16, была важнее большей дальности действия более крупных ракет.

Лично Хонор считала, что «Ника» являла собой образчик линейного крейсера будущего и глубоко сожалела, что хотя Адмиралтейство Яначека и одобрило её постройку, но только в качестве единичного, экспериментального образца. Флоту отчаянно было нужно как можно больше «Ник», но в наличии была только одна. И как минимум на протяжении ближайшего стандартного года это было все.

По крайней мере Хонор заполучила эту единственную «Нику» и – она улыбнулась собственному отражению в армопласте – убедила адмирала Кортеса назначить на неё капитана компетентного почти настолько же, насколько он был… раздражающим.

– Сделать еще один проход, ваша милость? – спросил пилот и Хонор нажала кнопку переговорного устройства на подлокотнике.

– Нет, спасибо, старшина. Достаточно. Направляйтесь прямо на флагман; капитан Кардонес ждет, что я прибуду на обед вовремя.

– Есть, мэм.

Бот развернулся, а Хонор откинулась в кресле, задумавшись о будущем.

– Доктор Иллеску! Доктор Иллеску, что вы можете сказать по поводу сообщения о беременности герцогини Харрингтон?

Франц Иллеску флегматично шел по вестибюлю Бриарвуда, игнорируя выкрикиваемые вопросы.

– Доктор Иллеску, вы можете подтвердить, что граф Белой Гавани является отцом ребенка герцогини Харрингтон?

– Доктор Иллеску! Правда ли, что отец ребенка – принц Майкл?

– Вы можете опровергнуть, что отцом является барон Грантвилль или Бенджамин Мэйхью?

– Доктор Иллеску!..

Двери лифта захлопнулись, отсекая галдёж, и Иллеску взбешенно ткнул пальцем в кнопку личного коммуникатора.

– Служба безопасности, Мейерс, – немедленно отозвался голос.

– Тайман, это доктор Иллеску. – Ярость, бурлившая в обычно сдержанном баритоне Иллеску была почти осязаема. – Не могли бы вы объяснить, какого дьявола этот… этот цирк делает в нашем вестибюле?

– Простите, сэр, – отозвался Мейерс. – Я не знал, что вы пойдете через общий вход, не то как минимум предупредил бы вашего водителя. Они собрались там сразу после обеда, но пока в нарушении приватности замечены не были. А, согласно нашим правилам, до этого я не могу выставить их из общих помещении Центра.

– Ну, так уж вышло, что именно я написал ваши чертовы правила, – почти прорычал Иллеску, – так что с настоящего момента и до тех пор, пока Ад не станет ледяной пустыней, вы можете гнать этих шакалов откуда угодно! Я ясно выразился?!

– Э-э, да, сэр. Приступаем немедленно, сэр.

– Спасибо. – голос Иллеску был несколько ближе к норме, когда он отключил коммуникатор и глубоко вдохнул.

Иллеску прислонился к стене лифта и устало потер лицо.

Они с Мейерсом были не ближе к обнаружению источника утечки, чем в самом начале, и вся история окончательно вышла из под контроля. Не то, чтобы он когда-либо сильно надеялся, что её удастся удержать под контролем. Пресса ухватилась за неё с исступлением и распространяла самые дикие домыслы – как можно было понять по звучавшим в вестибюле вопросам – безо всякого удержу. По крайней мере он переговорил с обоими докторами Харрингтон, как бы неприятно это не было, и уверился, что они не считают произошедшее его виной, но сильно лучше от этого себя не почувствовал. Как бы он ни относился к герцогине Харрингтон из-за её родителей, но она была его пациентом. У неё было законное и моральное право верить, что конфиденциальность отношений врач-пациент не будет нарушена, а это произошло. Это было почти как изнасилование, хотя и не на физическом уровне. Он был бы ужасно взбешен, произойди такое с любым из его пациентов. В данном же случае, учитывая положение пациента и то, как это самое положение раздувало спекуляции репортеров, эмоции его ушли далеко за грань ярости.

Франц Иллеску не был человеком особо приверженным обычаю проведения дуэлей, хоть это и было законно. Но в данном случае, если бы удалось найти виновника, он готов был сделать исключение.

– И снова добро пожаловать, – с улыбкой произнесла Мишель Хенке, когда Эндрю Лафолле отступил от прохода в её кабинет и Хонор с Нимицем вошли внутрь.

– Спасибо. – Хонор пересекла кабинет и плюхнулась на диван Хенке куда как менее элегантно, чем сделала бы в присутствии кого-то еще.

– Надеюсь Диего тебя встретил должным образом? – небрежно спросила Хенке. Капитан Диего Михайлов был капитаном «Аякса». – Я велела ему убавить официоз.

– Официоз он убавил до такой степени, до какой только ему был готов позволить оставшийся по ту сторону двери мой верный миньон, – ответила Хонор. – Он мне понравился, – добавила она.

– Он такой. И в своем деле тоже хорош. Не говоря уже о том, что достаточно умен, чтобы понимать, насколько загнанной и измученной ты сейчас должна себя чувствовать. Он прекрасно понимает, почему не получил приглашения на сегодняшний ужин. Правду сказать, он мне заметил, что ты, должно быть, ужасно рада вновь оказаться на корабле.

– Честно говоря, за всю свою жизнь я редко бывала так счастлива оказаться запертой на корабле, – признала Хонор опуская голову на подлокотник дивана, закрывая глаза и потягиваясь с Нимицем устроившемся у нее на груди.

– Это потому, что худшее, что может случится здесь – это взорваться вместе с кораблем, – сухо сказала Хенке, подошла к бару, открыла маленький холодильник и достала пару бутылок «Старого Тилмана». Хонор хмыкнула с признательностью, хотя её удовольствие явно не было полным. Хенке, открывая бутылки, ухмыльнулась.

– Я сказала Клариссе, что подам сигнал, если мы решим, что она нам понадобится, – продолжила она, протягивая одну из бутылок Хонор. – Возьми. – Хонор открыла один глаз и Хенке помахала перед ней бутылкой. – Судя по твоему виду, тебе это нужно.

– Что мне нужно, так это минут пятнадцать – нет, на самом деле десяти будет достаточно – наедине с мистером Хейесом, – зло произнесла Хонор, приняла бутылку и сделала глоток холодного пива. – После этого я бы чувствовала себя намного лучше.

– По крайней мере до тех пор, пока тебя бы не поволокли в тюрьму.

– Верно. Суды в подобных случаях такие назойливые, да?

– К сожалению. – Хенке отхлебнула пива, откинулась в кресле, развернутом к облюбованному Хонор дивану, и закинула ногу на дорогой кофейный столик, стоявший на ещё более дорогом толстом ковре.

Хонор улыбнулась ей и с любопытством огляделась. Она впервые была в гостях у Хенке на «Аяксе» и хотя кабинет Хенке был заметно меньше, чем ее собственные роскошные апартаменты на «Императоре», но по стандартам линейных крейсеров он все равно был большим и комфортабельным. Экипаж «Аякса» не превышал шести сотен человек, включая сюда морскую пехоту, и его конструкторы, располагая всем этим пространством, рассудили, что столь величественная персона как флаг-офицер достойна самого лучшего. Ковер с длинным ворсом был темно-малинового цвета. Хонор знала, что Хенке никогда бы не выбрала себе такой; по-видимому, при первом же удобном случае она его поменяет. Но декоративные панели, закрывавшие переборки, рассеянный свет и голографические скульптуры создавали ощущение почти греховного комфорта.

Лучше всего было то, что кабинет был совершенно пуст, если не считать Хенке, Хонор и Нимица.

– Полегче стало? – спросила через секунду Хенке.

– Немного. – Хонор снова закрыла глаза и прокатила холодную пивную бутылку по лбу. – Изрядно, на самом деле, – продолжила она после паузы. – Ощущение мыслесвета здесь приносит нам с Нимицем изрядное облегчение.

– Должно быть временами эмпатия тяжкое бремя, – сказала Хенке.

– Ты не представляешь насколько, – согласилась Хонор, вновь открывая глаза и немного приподнимаясь. – Говоря совершенно честно, Мика, именно поэтому я так обрадовалась, когда ты пригласила меня на ужин. Мои штабисты без вопросов на моей стороне, но если бы я осталась на флагмане, то практически наверняка мне пришлось бы в первый же вечер устроить официальный ужин. Провести его, вместо того, наедине со старой подругой – неимоверно более привлекательная перспектива. Спасибо.

– Эй, для того друзья и существуют! – сказала Хенке стараясь не показать, насколько её тронуло признание.

– Ну, компания собралась хорошая, – с кривой улыбкой произнесла Хонор. – Но если говорить совершенно честно, то настоящая причина – это перцы старшины Арбакл.

– Я прослежу, чтобы Кларисса передала Маку рецепт, – сухо сказала Хенке.

– Леди и джентльмены!

Флаг-офицеры Восьмого Флота, старшие члены их штабов и их флаг-капитаны встали, когда Хонор, Рафаэль Кардонес, Мерседес Брайэм и Андреа Ярувальская вошли в помещение. Саймон Маттингли и Спенсер Хаук подперли переборку снаружи, по сторонам люка, а Эндрю Лафолле прошел внутрь вслед за офицерами и занял свое обычное неприметное место у переборки позади кресла Хонор. Его спокойные серые глаза обшаривали зал для совещаний с инстинктивным вниманием к мелким деталям.

– Присаживайтесь, леди и джентльмены, – сказала Хонор шагнув к своему месту.

МакГиннес изобрел и приделал к спинке её кресла насест для Нимица и сейчас Нимиц с громким урчанием на нем устраивался. Хонор улыбнулась, почувствовав его одобрение нового устройства, уселась сама и обвела взглядом свою команду.

На этот раз присутствовали и командиры дивизионов, и они больше не были неизвестными величинами. Относительно некоторых у Хонор всё еще были небольшие сомнения, но в целом она была абсолютно уверена в своем оружии. Достаточно ли будет его для выполнения задач, которые перед ним ставили, Хонор сказать не могла, но если и нет, то это будет не потому, что подведет кто-то из мужчин и женщин, из которых оно состояло.

– Как все вы знаете, – через мгновение произнесла она, – мы все-таки получили некоторые подкрепления. Не столько, сколько было обещано: другие задачи отвлекают на себя корабли, которые в противном случае достались бы нам. Тем не менее, сейчас наша ударная сила больше, чем в предыдущий раз. И, – на этот раз в её улыбке проглянуло что-то волчье, – у нас продолжают появляться возможности продемонстрировать хевенитам кое-что новенькое.

Несколько человек улыбнулись ей в ответ и Хонор взглянула на Мишель Хенке.

– Уверена, адмирал Хенке, что вы не слишком обрадовались докладу капитана Шелбурна об аварии на «Гекторе». Надеюсь, однако, что замена, которую я сумела вам подыскать на время замены бета-узла на «Гекторе», была сочтена удовлетворительной?

– Ну, ваша милость, – рассудительно отозвалась Хенке, – полагаю, что с учетом обстоятельств, мне придется удовлетвориться.

На этот раз те, кто до того улыбался, расхохотались, а Хонор покачала головой.

– Не сомневаюсь, что вы как-то да справитесь, адмирал, – сказала она Хенке и вновь обратилась ко всем остальным.

– Во многом нынешняя встреча – своего рода формальность, – сказала она им. – Вы все замечательно поработали тренируя своих людей и готовя их к «Плодожорке II». У всех у вас было время изучить наши цели. И я совершенно уверена, что вы все прекрасно осознаете важность этой операции.

Она сделала паузу и позволила этим словам повиснуть в воздухе.

– »Плодожорка II» будет одновременно и более и менее амбициозной, чем наши первые атаки, – продолжила она. – Более амбициозной в основном в отношении потребной синхронности и глубины проникновения, необходимой для удара по Шантильи и Де Мойну. Поскольку оперативным группам потребуется разное время на переход, и поскольку я решила снова нанести удары по назначенным целям одновременно, то адмиралы Трумэн и Миклош отправятся в путь немедленно по завершении данного совещания, адмирал МакКеон на Фордайс отправится послезавтра, а мы с адмиралом Хиротакой отправимся на Аугусту еще через четыре дня.

Помните, нанести удар по назначенным целям – сильный удар – критически важно, но не менее важно вернуть ваши корабли и ваших людей домой. Маловероятно, чтобы в Республике сумели за последние три недели существенно перестроить свои оборонительные порядки. Тем не менее это возможно, так что будьте настороже. Более вероятно, что мы встретимся с изменениями в доктрине и тактике действий, чем с существенным перераспределением сил. Однажды, очевидно, это изменится, как мы надеемся, но пока что даже время прохождения сообщений не должно было позволить им произвести существенные передвижки. Надеюсь, – она вновь улыбнулась, – наши скромные усилия в течении ближайших двух недель придадут дополнительный импульс их действиям.

Через несколько секунд коммодор Ярувальская в последний раз пройдётся по общему расписанию операции. После того я намерена обсудить план индивидуально с каждым из командиров оперативных групп. Если у кого-либо из вас с момента последнего совещания возникли какие-нибудь вопросы или предложения, то сейчас самое время их озвучить.

Она снова сделала паузу, и, затем, кивнула Ярувальской.

– Андреа, -передала она слово и откинулась в кресле, а операционист зажгла над столом голографический дисплей.

– Преподобный, прибыли ваши гости.

Преподобный Иеремия Салливан, Первый Старейшина Церкви Освобожденного Человечества, кивнул секретарю и отвернулся от витража в окне большого и удобного кабинета в Соборе Мэйхью.

– Благодарю вас, Мэтью. Не будете ли вы столь любезны пригласить их войти, пожалуйста.

– Безусловно, ваша милость.

Брат Мэтью слегка поклонился и вышел. Вернулся он мгновением спустя, в сопровождении полудюжины человек. Большинство были как минимум средних лет. Единственным исключением был очень молодой для своего поста человек. Очевидно реципиент пролонга, но все равно моложе тридцати пяти стандартных лет от роду.

И он же, явно, был лидером делегации.

– Преподобный, – пробормотал он, склоняясь, чтобы поцеловать кольцо на руке, протянутой ему Салливаном. – Благодарю за то, что смогли принять нас.

– Я вряд ли мог отклонить просьбу столь высоких гостей, землевладелец Мюллер, – непринужденно сказал Салливан. Мюллер улыбнулся и отступил в сторону, а Салливан протянул руку следующему землевладельцу.

Улыбка Мюллера при виде этого стала немного натянутой. Безусловно, для посетителей, сколь бы высок ни был их ранг, согласно этикета было правильно поцеловать кольцо Преподобного. Но в случаях подобных этой утренней встрече обычным было, чтобы преподобный ограничился знаком почтения только от предводителя делегации.

Все пять последователей Мюллера по очереди поцеловали кольцо и Салливан гостеприимным жестом указал на стоявшие полукругом перед его столом в ожидании гостей кресла.

– Прошу, милорды. Присаживайтесь, – предложил он и вежливо подождал пока они рассядутся, прежде чем вновь занять собственное место за столом. Его выразительное лицо с выдающимся носом излучало внимание.

– Итак, лорд Мюллер, как Церковь может служить людям Грейсона?

– Честно говоря, ваша милость, мы не вполне уверены, – ответил Мюллер демонстрируя откровенность. – На деле мы скорее пришли посоветоваться, чем что-то ещё.

– Посоветоваться, милорды? – бровь Салливана взметнулась вверх; лысая его голова поблескивала в свете падавшем сквозь герметично закрытое окно, находившееся у него за спиной. – По какому поводу?

– По поводу… – нетерпеливо начал было Мюллер, но заставил себя остановиться.

– По поводу новостей с Мантикоры, касающихся землевладельца Харрингтон, ваша милость, – сказал он через мгновение, вновь взяв под контроль голос и выражение лица.

– А! – кивнул Салливан. – Вы имеете в виду статью этого Хейеса о леди Харрингтон?

– Ну да, её, и прочие комментарии и спекуляции похоже произведенные мантикорскими репортерами, – согласился Мюллер с гримасой отвращения.

– Естественно, я нахожу саму историю и завуалированные в ней инсинуации совершенно незаконным вторжением в частную жизнь землевладельца. Того самого рода, я боюсь, которого и стоит ожидать от такого совершенно… мирского общества. Тем не менее, история была напечатана и вызвала массу комментариев в Звездном Королевстве, и уже начинает распространяться нашими собственными агентствами новостей на Ельцине.

– И я это отметил, – почти спокойно согласился Салливан.

– Не сомневаюсь, – сказал Мюллер, подчеркивая свои слова, – что вы находите данный факт столь же прискорбным, как и я, ваша милость.

– Я нахожу его неизбежным, милорд, – мягко поправил его Салливан и пожал плечами. – Землевладелец Харрингтон, как все мы прекрасно знаем, – одна из наиболее популярных у публики фигур. Подобные домыслы по её адресу не могли не вызвать множества толков.

Несмотря на тщательный самоконтроль глаза Мюллера вспыхнули при упоминании популярности Харрингтон. «Он так похож на более молодое издание своего покойного отца», – подумал Салливан. К сожалению, сходство не ограничивалось внешностью.

– Толки – это одно, ваша милость, – чуть более резко сказал Мюллер, – То, о чем эти толки, однако, – совершенно другое.

Прочие члены делегации Конклава Землевладельцев выглядели так, как будто им не по себе, но никто не выразил несогласия с лидером. На деле, как подметил Салливан, большинство, казалось, совершенно согласны с ним. И не удивительно, поскольку они в определенной степени сами вызвались для этой миссии.

– В чем именно, милорд? – через мгновение вопросил преподобный, все еще мягко.

– Ваша милость, вы безусловно в курсе того, что землевладелец Харрингтон отказалась сообщить имя отца её ребенка, – сказал Мюллер. – Более того, я уверен, что вы также в курсе того, что землевладелец не замужем. Таким образом, я очень боюсь, что её сын – который, хочу вам напомнить, должен заместить сестру леди Харрингтон в порядке наследования её лена – будет незаконнорожденным. И, не то, ваша милость, чтобы это было особенно важно, но он будет не просто бастардом, но бастардом отец которого совершенно неизвестен.

– Я мог бы заметить, – безмятежно ответил Салливан, – что мантикорские порядки кое в чем отличаются от наших. Конкретнее, законы Мантикоры вовсе не признают концепцию «бастардов». По-моему, один из очень уважаемых их юристов как-то сказал, что «не бывает незаконнорожденных детей, только незаконно родившие родители». Лично я с ним согласен.

– Мы, ваша милость, говорим не о мантикорских законах, – ровно произнес Мюллер. – Мы говорим о законах Грейсона. Об обязанности леди Харрингтон, как землевладельца, информировать Конклав Землевладельцев о рождении наследника её лена. О том факте, что она не удосужилась выйти замуж за отца своего ребенка, или, хотя бы, известить нас о том кто им является! – Он помотал головой. – Полагаю, что, как бы велики ни были её заслуги перед Грейсоном, перед нами законное основание испытывать обеспокоенность тем, как она демонстративно игнорирует законы нашей планеты и Святой Церкви.

– Простите, милорд, но каким именно образом она это делает?

Мюллер секунды три в ошеломлении смотрел на преподобного. Затем встряхнулся.

– Милорд, я не сомневаюсь, что вам прекрасно известно, что я, как землевладелец, обязан по закону информировать остальных землевладельцев о предстоящем рождении наследника моего лена. Я, также, обязан предоставить доказательства того, что упомянутый наследник является моим ребенком и законным наследником моего титула и моих обязанностей. Вы же не хотите заявить, что просто потому, что леди Харрингтон родилась не на Грейсоне, на неё каким-то образом не распространяются обязательства наложенные на всех прочих землевладельцев?

Из того, как Мюллер это произнес, было очевидно, что ему как раз бы очень хотелось, чтобы Салливан прибег к подобному аргументу. Как и его отец до него – хотя пока, как минимум, не пересекая грань прямой измены («пока, насколько нам известно, во всяком случае», – едко сказал про себя Салливан) – Тревис Мюллер естественным образом оказался в рядах Оппозиции. А в глазах оппозиции всё, чего они не могли принять в «секуляризации» общества при «реставрации Мэйхью», концентрировалось в Хонор Харрингтон. Неуязвимость позиции, которую землевладелец Харрингтон занимала в сердцах большинства грейсонцев, вызывала у них разлитие желчи. Салливан практически осязал тот пыл, с которым они ухватились за представившуюся возможность дискредитировать её.

«Нельзя сказать, чтобы те, к прискорбию многочисленные, люди, кто ставил перед собой подобную задачу ранее, особо преуспели», – отметил преподобный.

– Прежде всего, милорд, – сказал он через мгновение, – я рекомендовал бы вам проконсультироваться у хорошего специалиста по конституционному праву, поскольку вы, похоже, действуете в заблуждении. На вас, как на землевладельце, лежит обязанность проинформировать меня, как слугу Святой Церкви, и Протектора, как защитника Церкви и её наместника в мирских делах на Грейсоне. Конклав в целом здесь не при чём.

Глаза Мюллера сперва расширились, затем сузились и он слегка покраснел.

– Признаю, милорд, – невозмутимо продолжал Салливан, – что по традиции при этом также извещался Конклав. Однако ответственность Конклава за проверку и установление порядка наследования наступает только после рождения ребенка. Я сознаю, что вы не были в курсе, но леди Харрингтон уведомила о своей беременности и меня, и Бенджамина почти два месяца назад. Таким образом, заверяю вас, она полностью исполнила накладываемые на неё конституцией обязанности.

– Информирование Конклава не было просто традицией, ваша милость, – резко сказал Мюллер. – Многие поколения это имело силу закона. И подобное извещение полагалось делать задолго до рождения ребенка!

– Немалое число ошибочных обычаев имели «силу закона» до восстановления подлинных порядков, записанных в нашей Конституции, милорд, – впервые за время разговора в голосе преподобного Салливана появился лед. – Процесс исправления этих ошибок всё еще не закончен. Однако он идёт.

Мюллер начал было отвечать что-то гневное, но затем сжал зубы и сделал видимое усилие, чтобы обуздать свой темперамент.

– Ваша милость, полагаю вы можете быть технически правы в том, что касается письменных законов, – очень осторожно сказал он через несколько секунд. – Лично я не согласен с вашей интерпретацией. Однако, как вы недавно заметили, вы – слуга Святой Церкви. Так что я не буду в настоящее время оспаривать вашу интерпретацию, хотя оставляю за собой право сделать это в другом месте и в другое время.

Тем не менее остаются факты того, что землевладелец Харрингтон не замужем; что нашими законами, в отличие от мантикорских, признается наличие незаконнорожденных детей, и что они расценивают это как препятствие наследованию; и что мы даже не знаем, кто же отец ребенка.

– Да, леди Харрингтон не замужем, – согласился Салливан. – И вы вполне правы в том, что в законах Грейсона, в том виде, в котором они существуют сегодня, предусмотрена концепция «бастардов» и все обычно сопутствующие этому ограничения и запреты. Однако было бы неверно сказать, что мы -Церковь и Меч – не знаем имени отца ребенка леди Харрингтон.

– Вы знаете, кто отец? – взвился Мюллер.

– Конечно знаю. Знает и Протектор, – ответил Салливан.

«По правде говоря, – подумал он, – вся планета знает, готовы ли они это признать, или нет».

– Даже если так, – после кратчайшей паузы продолжил Мюллер, – этот ребенок все равно бастард. И как таковой не может быть признан наследником лена.

Голос его был ровен и тверд. Салливан мысленно кивнул. Мюллер наконец-то недвусмысленно бросил перчатку. Согласится ли с ним большинство в Конклаве Землевладельцев и поддержит ли его позицию – совсем другое дело. Возможно, что и подержит, но даже если и нет – что, по мнению Салливана, было намного более вероятно – он с радостью воспользуется возможностью сделать все, чтобы очернить репутацию Хонор Харрингтон в глазах более консервативных жителей Грейсона.

– Когда леди Харрингтон объявила мне о своей беременности, – после долгой, задумчивой паузы сказал преподобный, – я подумал о том, что может появиться подобное мнение. Соответственно и попросил своих подчиненных провести краткий исторический обзор.

– Исторический? – против воли переспросил Мюллер, когда Салливан преднамеренно сделал паузу.

– Да, исторический.

Преподобный открыл ящик стола и достал пухлую старомодную папку для бумаг. Положил её на стол, открыл, бросил взгляд на лежавший сверху лист бумаги и снова перевел его на Мюллера.

– В году 3112-м, девятьсот десять стандартных лет назад, у землевладельца Берилынко не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3120-м у землевладельца Элвея не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3140-м у землевладельца Эймса не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3142-м у землевладельца Сазерленда не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3146-м у землевладельца Кимбрелла не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из, по записям, тридцати шести его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3160-м у землевладельца Деневского не было законнорожденных детей мужского пола, только дочери. Однако Конклав Землевладельцев того времени признал старшего из его незаконнорожденных сыновей его наследником. В 3163-м…

Преподобный прервался, поднял глаза с легкой улыбкой и закрыл папку.

– Надеюсь вы, милорды, обратили внимание, что за период менее чем семидесяти лет от основания Грейсона, когда на всей планете было не более двадцати пяти ленов, не менее шести из них перешли к незаконнорожденным детям – бастардам. Перешли, заметьте, при наличии законнорожденных, признанных детей женского пола. История нашей планеты насчитывает девятьсот сорок два года. Можете ли вы предположить, сколько раз за это тысячелетие наследование лена осуществлялось при сходных обстоятельствах? – он постучал по толстой папке лежавшей у него на столе. – Практически наверняка, что бы вы не предположили, цифра окажется слишком мала.

В его кабинете повисла тишина. Старомодное кресло скрипнуло, когда он откинулся на спинку, сложив руки поверх папки.

– Итак, что мы имеем, милорды, так это то, что, хотя незаконнорожденные дети исключены из линии наследования лена, мы сами множество раз в прошлом игнорировали это ограничение. Последний случай был, могу заметить, менее двадцати лет назад в лене Ховелл. Безусловно, во всех предыдущих случаях, когда закон игнорировался, бастарды, о которых шла речь, были детьми землевладельцев-мужчин. На деле, в подавляющем большинстве случаев, не было никакого способа доказать, что наследники тех землевладельцев хотя бы действительно были их детьми. Однако в случае землевладельца-женщины, когда факт того, что именно она является матерью ребенка может быть доказан не оставляя места сомнению, внезапно незаконнорожденность становится непреодолимой преградой, которую невозможно ни обойти, ни проигнорировать. Мне любопытно, милорды. Почему бы это так?

Четверо из посетителей преподобного отвели глаза, не имея силы – или желания – встретить его горячий, вопрошающий взор. Мюллер, встретив его, только сильнее побагровел, на скулах у него вспухли желваки. Да ещё Джаспер Тейлор, землевладелец Кансеко, выглядел таким же упрямо разгневанным, как Мюллер.

– Очень хорошо, милорды, – наконец произнес Салливан. В голосе его звучало нечто гораздо более похожее на презрение, чем привыкли слышать в свой адрес эти люди. – Ваша… озабоченность принята во внимание. Я, однако, хочу довести до вашего сведения, что ни Церковь, ни Меч не сомневаются в правомочности наследования этим ребенком титулов и владений землевладельца Харрингтон.

– Это, безусловно, ваше право и привилегия, ваша милость, – проскрежетал Мюллер. – Тем не менее, как установлено и светскими, и церковными законами, у человека есть право и обязанность бороться за то, чего, по его мнению, требует от него Испытание Господнее, что бы ни говорили Ризница и Меч.

– Воистину, – согласился Салливан, – и я ни на мгновение не предполагал отказать вам в этом праве, милорд. Но прежде чем вы встанете против Бога и людей, возможно вам стоит убедится в правильности своей позиции. Говоря конкретнее: этот ребенок не будет незаконнорожденным.

– Прошу прощения? – Мюллер подскочил в кресле, да и остальные землевладельцы выглядели столь же сбитыми с толку.

– Я сказал, что ребенок этот не будет незаконнорожденным, – холодно повторил Салливан. – Уверен, что это должно удовлетворить даже вас, милорд.

– Вы – слуга Господа на Грейсоне, ваша милость, – парировал Мюллер, – но не сам Бог. Ни в законах Церкви, ни в светских законах не говорится, что преподобный – да хоть бы и вся Ризница – может сделать ложное истинным просто объявив об этом.

– Воистину, не может, – со льдом в голосе произнёс Салливан. – Тем не менее этот ребенок не будет незаконнорожденным. Вы не получите возможности, которой столь очевидно желаете для использования ребенка леди Харрингтон против неё самой. Святая Церковь не позволит. Я не позволю.

Он снова улыбнулся.

– Надеюсь, я выразился достаточно ясно, милорд?