Лунная угроза

Глава 1

ПЕРВЫМ СООБЩЕНИЕМ О повелителях жизни и о роке, который они должны были обрушить на наш мир, была заметка в новостной рассылке крупных информационных агентств Нью-Йорка, сделанной в последнюю неделю мая. В той первой заметке, совсем краткой, говорилось лишь о том, что пляжи вокруг мегаполиса были на сутки закрыты для купающихся из-за густого вспененного прозрачно-серого желеобразного вещества, оставленного на них приливами. Этот прозрачный ил, в котором обнаруживались некоторые признаки рудиментарной жизни, был также выброшен волнами на дамбы и на сваи доков вокруг города, а кроме того, о подобных явлениях сообщалось из десятка или более мест на побережье Нью-Джерси и Новой Англии. В сообщениях говорилось, что эти блестящие отложения, по всей вероятности, являются результатом какой-то морской миграции огромной массы мельчайших желеобразных микроорганизмов.

Эта первая новость, истинное зловещее значение которой мы хорошо понимаем теперь, в то время показалась людям всего лишь одним из десятков других сообщений о не слишком интересных происшествиях. Явление, о котором говорилось в первой заметке, безусловно, было необычным, но едва ли настолько любопытным, чтобы заслуживать особого внимания. Об этом свидетельствовало то, что нью-йоркские газеты в тот вечер уделили этому вопросу небольшое место на своих страницах. Большинство из них посвятили ему лишь несколько незаметных строк, и только одна зашла так далеко, что опубликовала фотографию любопытных зевак, собравшихся поглазеть на осевшую на дамбе Бэттери блестящую пену, которая время от времени медленно двигалась и слегка изгибалась. Однако, за исключением этих случайных прохожих и разочарованных купальщиков, которые оказались отрезанными от своих любимых пляжей, нельзя сказать, что какая-либо часть публики, даже в таких крупных приморских городах, как Нью-Йорк, обратила тогда внимание на появление блестящей серой массы. Только на следующее утро, 26 мая, в газетах были опубликованы более поздние сообщения об этом феномене, и тогда мир — по крайней мере, научный мир — начал осознавать его необычную природу.

Эти новые сообщения превратили просто необычный инцидент в нечто вроде небольшой сенсации, так как в них рассказывалось, что отложения блестящей серой слизи были оставлены приливами не только вдоль Атлантического побережья, но и вдоль берегов Тихого океана, и не только на американских континентах, но и на берегах Европы, Азии и Африки — фактически на всех берегах всех морей Земли. На окаймленных джунглями пляжах Филиппин, на холодных серых норвежских берегах, на песчаных отмелях чилийского побережья и на скалистых утесах Англии отступающие приливы оставили один и тот же толстый слой желеобразной живой пены.

Утренние новости гласили, что это явление, какова бы ни была его причина, имело всемирные масштабы, и из-за такого огромного размаха ему было уделено значительно больше места в газетах — это было уже достаточно экстраординарно, чтобы привлечь к нему много внимания. И в тот же день эта новость стала еще более громкой сенсацией — из-за спора по этому поводу докторов Барра и Макмастерса, того острого спора ученых о причинах странного явления, который пробудил у общественности более яркий интерес к нему.

Спор разгорелся с удивительной быстротой после заявления, сделанного доктором Алмериком Барром рано утром 26-го числа. Именно к доктору Барру, чья репутация среди современных биологов уступала только репутации блестящего доктора Герберта Мансона из Фонда Старфорда, обратились озадаченные газеты, когда в Нью-Йорке впервые появились блестящие залежи пены. Ему принесли образцы этого вещества, чтобы узнать его мнение о нем, и любопытство ученого так сильно разгорелось, что он тут же принялся его анализировать. По-видимому, это был достаточно интересный анализ, поскольку только на следующий день Барр представил ожидающим его ответа журналистам краткое изложение его результатов. И когда эти результаты были опубликованы в дневных выпусках газет, это поразило всех.

Блестящие отложения, по словам доктора Барра, были ни больше ни меньше, чем протоплазмой, тем самым веществом, которое является первичной жизненной субстанцией, основой всей жизни на Земле. Он объяснил, что сама протоплазма, состоящая из чрезвычайно сложной смеси органических соединений, никогда не изучалась и даже частично не подвергалась анализу и что пока ему удалось не так много узнать об этой прозрачной пене, но его исследование, без сомнения, доказало, что это именно живая протоплазма, а не колония микроорганизмов, как предполагалось ранее. Появление этих отложений на всех берегах Земли, добавил биолог, означает, что во всех морях появилось огромное количество протоплазмы, и это можно объяснить только одним образом. Протоплазма, первичная жизненная субстанция, появилась в мировом океане бесчисленные миллионы лет назад, ее сложная структура была создана какой-то силой из элементов морского ила и морской воды. И если протоплазменные массы спонтанно образовались из морской стихии эоны лет назад, дав, в конечном итоге, начало всей земной жизни, то можно предположить, что теперь в океане снова внезапно образовались подобные огромные массы такой же протожизни, таким же образом, как и в далеком прошлом.

Это первое сообщение доктора Барра, сильно озадачившее публику, читающую газеты, но мало интересующуюся разговорами об органических и неорганических соединениях, стало сенсацией в научном мире, особенно среди биологов. Было признано, что нью-йоркский ученый не ошибся, посчитав прозрачную желеобразную субстанцию протоплазмой, поскольку к тому времени ученые из лабораторий Лондона, Стокгольма и Сиднея независимо друг от друга подтвердили тот факт, что это скользкое серое вещество действительно является основой жизни на Земле. Но возник другой вопрос, который быстро стал центром самого ожесточенного научного спора, какой только можно было припомнить — это было утверждение Барра о том, что огромные массы протоплазмы, по-видимому, появившиеся во всех морях и океанах, образовались спонтанно из неорганических элементов морской воды, как и в далеком прошлом. Это утверждение стало настоящим центром бури противоречивых научных мнений в течение нескольких часов после его публикации.

Мнение огромного числа специалистов резюмировал в тот же день профессор Теодор Макмастерс, главный биолог одного из крупнейших Массачусетских университетов. «Несмотря на то, что доктор Барр, несомненно, прав, предполагая, что в мировом океане тем или иным образом возникло большое количество протоплазмы, — заявил он, — его теория о том, что эти массы внезапно образовались из неорганических элементов, при всем уважении к нему, ошибочна. В древности, на заре существования Земли, такие огромные массы протожизни действительно образовывались таким образом из элементов морского ила, но мы знаем, что сам по себе процесс их формирования, процесс превращения неорганической материи в органическую, живую, требовал огромного количества времени, так как протекал крайне медленно. Таким образом, гипотеза о том, что такой же великий процесс произошел во всем мире в течение одного дня или около того — это явный абсурд. Моя собственная теория заключается в том, что в далеком прошлом на дне океанов остались огромные массы протоплазмы и что теперь какие- то подземные или подводные катаклизмы выбросили их наверх, после чего приливы разбросали их по всем берегам Земли».

Следует признать, что эта новая теория нашла гораздо более сильную поддержку в биологических кругах, чем более радикальная теория доктора Барра, но сам Барр резко раскритиковал ее. Он отметил, что ни одна из крупных океанографических экспедиций прошлого никогда не обнаруживала на морском дне присутствия протоплазмы, да еще в таких огромных количествах. Кроме того, заявил Алмерик Барр, гипотеза о подводных толчках выглядит и вовсе глупой, и ее едва ли стоило принимать во внимание, поскольку не было ни малейшего сейсмографического свидетельства о том, что такие толчки происходили в течение последних недель. Доктора Барра поддержал в его критических замечаниях ряд его коллег-биологов, и на следующий день, 27-го числа, на конференции в одном из крупнейших научных обществ мира разгорелся едкий обмен мнениями. Было предложено собрать комиссию из ученых, на которой и решить вопрос о причинах странного явления к удовлетворению как общественности, так и биологов, и для этого был создан исследовательский комитет для его изучения. Возглавил же этот комитет доктор Герберт Мансон из Фонда Старфорда, самый известный биолог того времени.

Это предложение было приемлемым для всех, поскольку компетентность и научная беспристрастность доктора Мансона, этого могучего и хладнокровного человека, не вызывали сомнений. Однако, к своему разочарованию, Всемирная научная ассоциация обнаружила, что этот блестящий биолог уже несколько месяцев отсутствовал в Нью-Йорке, где находилась штаб-квартира фонда Старфорда. Оказалось, что он был в своей лаборатории на Конусе, маленьком островке из камня и песка у северного побережья штата Мэн, и занимался там исследованиями с небольшой группой ученых, в которую входили известный биохимик доктор Альберт Лабро, эксперт по электродинамике Американской электрической компании Харлан Кингсфорд, известный немецкий биофизик, чьи исследования биологических эффектов от радиационного излучения были предметом многочисленных дискуссий, доктор Герман Краунер и доктор Ричард Маллетт, подающий надежды молодой цитолог, который также работал в Старфордском университете.

Ассоциация узнала об этом от другого молодого ученого Фонда, доктора Эрнеста Рэлтона, который не только передал всем эту информацию, но и предложил слетать на север, к острову, на своем самолете и изложить знаменитому биологу просьбу остальных ученых. Это предложение было немедленно принято, поскольку никто не сомневался, что страсть доктора Мансона к экспериментам заставит его занять руководящее место в исследовательском комитете.

Таким образом, ближе к вечеру 27 мая офис Всемирной научной ассоциации объявил, что Рэлтон улетел на собственном самолете на остов Конус и что когда он вернется с Гербертом Мансоном, будет сформирован комитет, который начнет исследования. Это заявление несколько успокоило спорящих биологов и бушующие между ними дискуссии начали сходить на нет. Вдобавок напряженное ожидание возвращения Мансона оказалось неинтересным для газет и их читателей, на чей интерес они изначально ориентировались, когда писали об этих спорах. Новое заявление Ассоциации газеты прокомментировали с юмором, написав, что все дискуссии о происхождении той или иной слизи на пляжах мира были борьбой между Траляля и Труляля. И публика— с улыбкой, а иногда и с хохотом — соглашалась с ними. Все это публиковалось лишь для того, чтобы показать сумасшествие ученых и здравый смысл «простых смертных».

Но на самом деле обладатели «здравого смысла» даже представить себе не могли, какое странное безумие скрывалось за появлением на берегах блестящей слизи. Их «здравый смысл» помог им спокойно спать — пока они не проснулись от раскатов грома разрушающегося мира, от кошмарного безумия, обрушившего на человечество вместе с блестящей пеной титаническую волну ужасной смерти, которая уже в тот момент, когда они смеялись над учеными, медленно поднималась, чтобы захлестнуть весь земной шар.

Глава 2

В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ, перед самой полуночью, меньше чем через дюжину часов после заявления Ассоциации, мир охватил ужас. Если бы это происходило постепенно, сначала в одном месте, потом в другом, то сейчас можно было бы дать какой-то последовательный отчет об этих событиях. Но катастрофа обрушилась почти на весь изумленный мир одновременно, и гигантский масштаб этого события делает тщетными любые попытки полностью описать ужас нашего мира, когда он пробудился, чтобы погибнуть. Впрочем, будет достаточно дать некоторое представление о происходящем в таком городе, как Нью-Йорк, потому что творящийся там ужас был сильнее, чем в других местах.

Рассказов о том, как все началось в Нью-Йорк, собрано почти неисчислимое множество, и из одного из них, рассказа некоего Эдварда Уорли, можно почерпнуть, пожалуй, самое яркое представление о катастрофе. Рассказ Уорли, которому он дал несколько банальное название «Мой опыт во время кошмара», дает не только описание начала катастрофы в Нью-Йорке, но и фактически показывает, как это происходило во всем остальном мире. Ибо все то, что происходило в ту ночь в Нью-Йорке, имело место и в тысячах других приморских городов, и то, что Уорли увидел на улицах своего города, в тот же час увидели миллионы охваченных страхом людей. В Нью-Йорке масштаб этого события был больше, но ужас, которые оно несло, везде был одинаковым — таким, как Уорли описал его.

Этот Эдвард Уорли неосознанно показал себя в своем собственном повествовании довольно заурядным человеком средних лет, основную часть жизни проводящим за сложением и вычитанием цифр в брокерской конторе на Брод-стрит. По его словам, чтобы избежать толкучки в метро, он снял комнату неподалеку от работы, в одном из узких жилых домов, разбросанных тут и там к востоку от финансового района, на нижней оконечности Манхэттена. Именно этот факт вкупе с другими обстоятельствами выдвинул Эдварда на первый план, в самое сердце первого пришествия ужаса. Ибо за полчаса до полуночи в ту роковую ночь 27го он решил, что ему не помешает короткая приятная прогулка по теплому весеннему воздуху, и направился на юг, к маленькому открытому парку Бэттери.

В это время, незадолго до полуночи южная оконечность острова, загроможденного огромными зданиями, каковым является Нью-Йорк, была погружена в почти сверхъестественную тишину и одиночество. Так, по крайней мере, показалось Уорли, когда он теплой весенней ночью шел на юг по тихим улицам, от одного пятна света, отбрасываемого фонарем, к другому, между высокими, необъятными зданиями, которые вырисовывались в темноте по обе стороны от него. Эти здания, бывшие центром невероятной активности в дневные часы, стояли безмолвными под яркими весенними звездами, словно это были еще не до конца разрушенные руины какого-то могучего, но заброшенного города. На севере, в районе Мидтаун, отблески света на фоне неба говорили о том, что на тамошних многолюдных улицах все еще кипит жизнь, но Эдвард, шагая все дальше, не встретил никого, кроме одного случайного полицейского, который бросил на него пристальный взгляд из-под фонаря на углу. Затем, через несколько мгновений, Уорли ощутил новый порыв свежего соленого воздуха. Он уже проходил между последними огромными зданиями, миновал надземный переход над дорогой и оказался в тихом маленьком парке.

По его словам, он прошел половину пути по темному парку, направляясь к южной ограде набережной, прежде чем почувствовал, что перед ним находится что-то необычное. Сверкающее море, уходящее в темноту, скользящие по нему тут и там огоньки небольших судов и далекие мигающие огни Бруклина и Джерси, раскинувшиеся слева и справа — это было единственное, что привлекло его внимание в те первые мгновения. Затем, когда Уорли оказался в нескольких ярдах от южной железной дороги, он резко остановился, внезапно увидев перед собой огромную блестящую мокрую массу, которая лежала на краю волнолома и, казалось, медленно двигалась. «Это было так, словно кто-то вывалил на край парка огромную массу блестящего желатина, влажного и поблескивающего в свете нескольких фонарей, горевших вокруг меня, — вспоминал он потом. — Эта масса растянулась вдоль всего края парка, ограниченного бетонным волноломом. Она свисала с волнолома в плещущиеся морские воды, и поскольку это вещество, казалось, медленно двигалось, я сперва подумал, что оно стекает вниз, в море. Но затем, после того, как я немного постоял там, глядя на это плавное движение сверкающего вещества, я увидел нечто, заставившее меня в изумлении протереть глаза. Я увидел, что блестящие массы вовсе не стекали в море, а наоборот, вытекали из него!»

На мгновение Эдвард застыл на месте, глядя на эту субстанцию в полнейшем изумлении. Серая блестящая пена медленно и плавно переваливалась через край волнолома, вытекая из моря внизу, плавно растекаясь по бетонной стенке и добавляясь к огромной сверкающей массе вещества, которое уже лежало по всему морскому краю парка! Это было беспрецедентно, невероятно, и на мгновение, показавшееся Уорли бесконечным, он замер, уставившись на эти сияющие, огромные, желеобразные горы, которые текли в нескольких футах перед ним, изгибаясь и подрагивая. А потом из скользящей массы внезапно выдвинулся огромный, толстый шлейф блестящего желе — словно огромная рука — и устремился прямо к нему!

Это вывело Эдварда из оцепенения. Когда гигантская «рука» потянулась в его сторону, он отшатнулся, невольно издав пронзительный крик. По его словам, в тот момент крайнего ужаса, в голове у него по какой-то странной прихоти его разума, промелькнуло воспоминание о слабо шевелящейся светлой слизи, которую в последние дни находили на пляже и на волноломе, но уже в следующее мгновение эта мимолетная мысль растворилась в охватившем его абсолютном ужасе. Тем временем, к нему потянулась еще одна огромная изогнутая «рука», высунувшаяся из «желе» рядом с первой — она плавно и быстро удлинялась, в то время как скользящая и трясущаяся пена, из которой они исходили, тоже текла к нему по траве и по тротуару. Это были огромные блестящие аморфные «сугробы» высотой в целый ярд, они с каждым мгновением становились все больше и больше, и следом за ними из воды поднимались на волнолом все новые и новые «комки», добавляясь к ним.

Уорли, правда, видел это лишь мельком. Он был слишком ошеломлен, и когда вторая «рука» метнулась к нему следом за первой, он снова отшатнулся назад, а затем, шатаясь и не видя ничего вокруг, побежал к северному концу парка. Он пробежал через весь парк — и тут из-под нависающих над дорогой надземных путей ему навстречу выскочили две фигуры в синих полицейский мундирах. У одной из них в руке поблескивал пистолет, и при виде них Эдвард с облегчением остановился и начал оседать на землю.

— Оно выходит из воды, там! — только и смог прохрипеть он, указывая на южную сторону пака. — Серое вещество, как желе — протоплазма, о ней в газетах писали… Оно идет!..

Полицейские с сомнением посмотрели на него, а затем, вглядываясь в темноту в дальнем конце парка, начали медленно продвигаться в том направлении, держа оружие наготове. Уорли с бешено колотящимся сердцем наблюдал, как они исчезают в ночном сумраке. На мгновение воцарилась тишина, на фоне которой до его слуха донесся неестественно громкий шум поезда далеко на севере. Потом он услышал внезапный резкий возглас, донесшийся из темноты на юге, и в следующее мгновение темнота разорвалась вспышкой пламени и оглушительным грохотом выстрелов. А потом на фоне сверкающей воды он увидел огромные «руки», взметнувшиеся вверх, словно темные, могучие щупальца, и когда они опустились обратно, выстрелы стихли — вместо них раздались крики, которые резко оборвались, после чего снова наступила тишина. Дрожащий Уорли по-прежнему смотрел вперед, в глубину парка, и через мгновение увидел там новое движение, словно что-то медленно приближалось к нему. Наконец, в свете ближайших фонарей он разглядел, что это была все та же огромная блестящая серая масса, плавно движущаяся через парк в его сторону, и что в этой прозрачной желеобразной пене, как мухи в янтаре, застыли темные, скрюченные тела двух человек!

При виде этого зрелища Эдварда охватил еще более леденящий ужас. Он застыл на месте, а потом вдруг смутно осознал, что нетвердой походкой бежит на север, прочь от парка, по темным, безмолвным улицам, что откуда-то сзади слышатся другие вопли ужаса, на этот раз женские, и что издалека, с востока, тоже доносятся крики — слабые, но полные боли. Он услышал, как будто с большого расстояния, внезапный гул криков и визга, который прокатился по окраинам огромного города подобно распространяющемуся пламени, услышал, как внезапно зазвенели колокола, добавляя к этому гвалту еще больше шума. К тому времени Уорли, пошатываясь, свернул на восток, в район своего жилья, движимый неосознанной тягой к дому, но когда он, спотыкаясь, помчался по одной из узких улочек своего района, новый шум, внезапно поднявшийся в нескольких кварталах впереди, заставил его остановиться.

Затем, когда первый клубящийся у него в голове туман ужаса рассеялся, он посмотрел вперед, вдоль темной улицы. На всем ее протяжении были видны только круглые пятна света на перекрестках, но теперь он увидел, как через эти освещенные участки навстречу ему навстречу несется быстро растущая толпа полуодетых людей, которые выскакивали из домов, дико размахивая руками и издавая хриплые крики животного страха. Далеко впереди, в конце улицы, почти у самой набережной, толпа была особенно огромной, и все эти люди бежали к Эдварду. А затем он также увидел, что было позади них и от чего они так испуганно убегали — с восточного конца улицы в его сторону плавно катилась вслед за убегающими фигурами людей огромная блестящая серая волна высотой человеку по пояс, скользящая масса блестящего желеобразного вещества. Она растянулась по всей ширине улицы и без усилий двигалась за беглецами, выбрасывая вперед огромные извивающиеся «руки» и пытаясь дотянуться ими до беглецов. Вот «руки» схватили двоих отставших, сжали их — и стали втягиваться обратно в сверкающую пену вместе с людьми!

В этот момент в мозгу Уорли снова промелькнуло воспоминание о бегло просмотренных газетных статьях.

— Протоплазма! — снова невольно вырвалось у него. — Целые тонны протоплазмы — и они распространяются по всему городу!

Так оно и было. Потоки серой блестящей протоплазмы катились вперед, становясь все мощнее, они хлынули по узким улочкам, а обезумевшая от страха толпа разбегалась перед ними. Они быстро и плавно втекали в здания, из которых доносились ужасные вопли, они выбрасывали огромные щупальца, состоящие из той же самой желеобразной субстанции, что и остальная масса, и хватали ими кричащие маленькие фигурки, не способные увернуться от них. Могучее, бездумное и безмозглое, лишенное нервов чудовище, огромная волна живой пены неслась по улицам и заливалась в здания, чтобы смыть с них все живое!

С юга и с запада доносились вопли и стоны — это другие огромные волны серого «желе» хлынули по улицам обреченного великого города из окружающих его вод. Могучий прилив смерти набирал обороты!

Уорли отскочил назад, когда по улице мимо него с ревом промчалась длинная полицейская машина, и бегущая впереди толпа с воплями разбежалась в обе стороны. Машина затормозила всего в нескольких ярдах от надвигающейся сверкающей волны, и Эдвард увидел, как из нее выскакивают фигуры в синих мундирах, в изумлении и ужасе взирающие на огромную блестящую массу протоплазмы, катящуюся к ним. Они быстро пришли в себя, разбежались по разным сторонам улицы и стали поджидать приближения волны. Затем послышалась быстрая резкая барабанная дробь мощных автоматов, палящих в нее разрывными стальными пулями. В то же время раздался глухой взрыв гранат, брошенных в сверкающую пену, и на мгновение Уорли почувствовал внезапно вспыхнувшую надежду. Но поток протоплазмы все равно неудержимо катился вперед, не обращая ни на что внимания. Пули, пробивавшие желеобразную массу, оставляли в ней дыры, которые мгновенно затягивались, гранаты, взрывавшиеся в ней, заставляли ее разбрызгиваться во все стороны, но в следующее мгновение блестящие ошметки начинали плавно ползти обратно и снова соединяться в единое целое с основным потоком.

И все это продолжало неудержимо нестись вперед. Прежде чем полицейские, выстроившиеся в ряд вдоль улицы, смогли осознать тот факт, что это существо невозможно убить или даже ранить человеческими средствами, волна обрушилась на них. Мириады щупалец протянулись к ним, схватили их и втянули в себя, после чего волна поползла дальше вместе с их телами, темневшими в ее прозрачной серой массе.

ВПОСЛЕДСТВИИ УОРЛИ ТАК и не смог ясно вспомнить то, что случилось с ним в следующие мгновения. Он знал, что при виде этого зрелища им овладело совершенно безумное исступление, что он был полон ужаса и отчаяния и что вместе с другими убегающими людьми, спотыкаясь, брел по узким улочкам на север, к единственному шансу вырваться из смертельной ловушки, в которую превратился остров, но его воспоминания об этом были не такими страшными, как можно было бы ожидать — в памяти сохранились только туманные, расплывчатые моменты. Вместе с окружавшей его охваченной паникой толпой он толкался, наступал кому-то на ноги, прокладывая себе путь по запруженным улицам сквозь тьму этой ужасной ночи, а позади них, с юга, востока и запада, неслась по их следам могучая волна протоплазмы, спокойная, плавная, без усилий сметающая все на своем пути. Она затопила всю южную половину острова, проползая по узким улочкам и постепенно вбирая в себя измученных беглецов, продвигаясь на север и вглубь от окраин города. И в нее неуклонно вливались все новые огромные массы, новые потоки протоплазмы, изливающиеся из окружающего остров моря.

Тогда Эдварду казалось, что он пробивается вперед сквозь душившие его кошмары какого-то ужасающего сна. Хриплые крики тысяч бегущих людей, которые выскакивали из домов и неслись на север, пронзительный звон колоколов и свистки полицейских, грохот гранат и стрельба, которой защитники города тщетно пытались остановить эту скользящую, неодолимую пену, вопли людей, бьющихся в агонии, тех, кто упал перед огромной волной смерти, тех, кого она выволокла из зданий сквозь разбитые окна, слабый, далекий рев паники, доносившийся из пригородов на западе и востоке — все это слилось в сознании Эдварда в один могучий, непрекращающийся рев абсолютного ужаса.

Он не мог предположить, сколько часов пробивался на север сквозь охваченные страхом миллионные толпы людей, хлынувших ночью на улицы, прежде чем, наконец, достиг северных высот острова. Там, остановившись в дверном проеме какого-то дома, в то время как ревущая толпа понеслась мимо него к мостам через реку Гарлем, которые были единственными выходами с этого острова смерти, Уорли оглянулся назад и стал всматриваться в темноту. Огромный город, раскинувшаяся вдалеке масса мигающих огней, простирался перед ним, его улицы то тут, то там оживлялись движущимися огнями — это были другие дикие толпы, которые тоже мчались на север, спасаясь от протоплазмы, и от которых исходил глухой, далекий рев страха. Однако дальше к югу, в центральной части города и в его окраинных районах, никто не двигался. Оттуда не доносилось никаких криков, потому что там вокруг острова вздымались и перекатывались по нему подобно огромной волне, полной тишины и смерти, могучие блестящие массы пены, сметающей все на своем пути. И все новые тонны протоплазмы поднимались из глубин океана, заливая остров гигантскими сверкающими волнами.

Уорли выскочил из своего укрытия и снова заспешил на север, проталкиваясь через заполонившую улицу обезумевшую толпу. В голове у него вяло шевелилась мысль о том, есть ли на всей Земле хоть одно место, где можно укрыться от этих могучих безмозглых масс, которые так внезапно и странно появились из моря. Если бы он только знал, что все то, что он испытывал, пробираясь на север в последние часы той ужасной ночи, переживали в тот момент все люди не только в Нью-Йорке, но и на всех берегах и во всех приморских городах Земли, где человечество спасалось бегством от катастрофической протоплазменной волны смерти. Из всех морей нашей планеты в один и тот же час, почти в один и тот же момент, поднялись одинаковые могучие сверкающие волны, устремившиеся вглубь островов и континентов. Они захлестывали и огромные города, и тысячи крошечных деревень, и пустынные бесплодные пляжи — гигантские сверкающие массы протожизни скользили в один и тот же час по улицам Лондона и Иокогамы, Копенгагена и Майами, в тысячах городов, сметая на своем пути охваченные страхом толпы людей.

Гибель! Это слово уже разнеслось по приморским городам и деревням и достигло тех, кто жил в глубине материка. В те страшные часы оно разнеслось по ошеломленному и охваченному ужасом миру. Могучие волны протоплазмы, каким бы немыслимым ни было ее происхождение, было не остановить. Пули, бомбы и ножи были для нее безвредны. Осколочно-фугасные снаряды рассеивали ее только для того, чтобы в следующий момент ее ошметки снова соединились — спешно вызванные военные батареи выпускали снаряд за снарядом, пока не были сметены этими спокойно надвигающимися потоками. Самолеты пролетали над ними, чтобы разбомбить их, но эффект от этого был не больше, чем от снарядов. И ядовитый газ тоже не оказывал никакого воздействия на эти живые волны. Они катились вперед, все дальше, эти могучие сверкающие массы, поднимающиеся из моря, чтобы смести с лица Земли все живое.

Гибель! Не только отдельных людей — всего человечества! Провода и невидимые радиоволны несли полные ужаса сообщения. Англия превратилась в смертельную ловушку: могучие волны протоплазмы катились по ней со всех ее берегов. Индия и Малайя стали преисподними суеверного страха, их многолюдное население не знало, куда бежать от приливов смерти. Африканские и австралийские побережья были затоплены надвигающейся блестящей пеной. Панамский перешеек был покрыт протоплазмой, разделившей два американских континента. Большие корабли в море и в порту были потоплены — живое «желе» утащило их в глубины.

Гибель! В эти страшные предрассветные часы спокойно надвигающиеся волны живой пены неслись вглубь материка от каждого побережья по всему миру и поглощали, как медуза поглощает инфузорий, тысячи и сотни тысяч беглецов, втягивая их в себя, и безжалостно катились дальше. Рассвет застал все человеческие сообщества в полном смятении перед надвигающимся на них роком. Миллионы людей в мире обратились в слепое, пораженное ужасом бегство от протоплазменных потоков смерти. Протожизнь пожирала человечество!

Глава 3

ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ 27 МАЯ, менее чем за полтора десятка часов до того, как этот великий ужас обрушился на мир, молодой Эрнест Рэлтон летел на своем самолете на северо-восток, к пустынному маленькому острову, где работал доктор Герберт Мансон и его помощники. Рэлтон решил слетать туда не столько для того, чтобы повидать Герберта, перед которым он испытывал некоторый трепет, сколько для того, чтобы навестить молодого доктора Ричарда Маллетта, своего давнего друга, которого он не видел с момента отъезда группы Мансона на остров несколько месяцев назад. Однако просьба Ассоциации дала ему веский повод для этого путешествия, и Рэлтон, сделав круг над массивными башнями Манхэттена, устремленными в небо, направил самолет на север, в серую облачную дымку.

Час шел за часом, а серая мгла в небе все сгущалась. Побережье Новой Англии расстилалось под самолетом, как огромная карта, солнце все ниже опускалось к горизонту на западе, а Эрнест все летел к своей цели, не слыша ничего, кроме ровного гула мотора и свиста ветра вокруг. Во время полета пилот машинально отмечал свое местоположение по природным особенностям побережья под ним, и когда внизу, наконец, появилась мешанина островов, глубоко изрезанных горами и впадинами у побережья штата Мэн, он отклонился на восток и полетел над серыми водами, пристально всматриваясь в них в поисках нужного ему острова под названием Конус. Солнце к тому времени уже село за горизонт, но он знал из рассказа Маллетта, что остров должен быть хорошо виден — что его можно различить по гигантской приземистой скале в форме усеченного конуса, возвышающейся над ровными песками.

Однако на мир опускались сумерки, и Рэлтон начал слегка беспокоиться, прежде чем увидел, наконец, этот конус — огромный, темный, приземистый, с широкой вершиной, как будто бы сплющенной чьей-то гигантской рукой, который, казалось, поднимался прямо из серых вод в нескольких милях от побережья. С чувством некоторого облегчения Эрнест направил самолет по ^КРУГУ вниз, к берегу острова, и когда земля стала четко вырисовываться перед ним в тусклом закатном свете, он внимательно вгляделся в нее. Сам остров, как он увидел, был почти круглым, около дюжины миль в поперечнике. Это была ровная площадка бесплодного песка, из центра которой поднимался большой приземистый каменный конус со срезанной вершиной, любопытное образование, часто встречающееся на таких островах и вытесанное из скалы песчинками, которые нес мимо нее ветер. Крутые склоны конуса, почти вертикальные, по оценкам Рэлтона, поднимались не более чем на несколько сотен футов в высоту, а его широкая плоская вершина в диаметре была в несколько раз больше высоты. И когда пилот стал спускаться к этой вершине, он увидел, что на ней стоят разные постройки — лаборатории, где работали люди, к которым он прилетел. Это были длинные низкие здания из белого кирпича, образовывавшие неровный круг по периметру вершины. В центре этого круга возвышался какой-то огромный объект, который Рэлтон видел очень смутно, а вокруг этого объекта было пустое плоское пространство, показавшееся летчику достаточно широким, чтобы туда мог приземлиться его маленький самолет. Как и при взлете, он осторожно описал круг над местом посадки и начал медленно снижаться по спирали. В сумерках он не мог разглядеть внизу человеческих фигур, но в одном из зданий окна светились белым светом. Самолет спустился еще ниже и, в конце концов, оказался над открытой площадкой в центре вершины. Его шасси коснулись земли, и несколько секунд он катился по гладкой каменной поверхности, а затем остановился — как раз перед одним из окружающих вершину зданий.

Еще мгновение — и Рэлтон выбрался наружу и встал рядом с самолетом, вглядываясь в сгущающиеся сумерки. Было очевидно, что его появления еще не заметили, поскольку он заглушил мотор высоко в небе: из зданий вокруг никто не выходил. Эрнест неуверенно огляделся по сторонам, а потом направился к одному из строений на противоположной стороне вершины — тому самому, из окон которого лился белый свет, замеченный им еще на подлете. Однако на полпути молодой человек замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Его внимание привлекло сооружение в центре площадки, которое он не смог нормально разглядеть сверху и которое теперь возвышалось в нескольких футах перед ним и было настолько необычным на вид, что на мгновение захватило весь его интерес.

Это был огромный шар, гигантская сфера из полированного металла добрых пятидесяти футов в диаметре, покоящаяся на массивном металлическом пьедестале, погруженном в вырубленное в скале углубление. На верхушке шара виднелся тонкий, похожий на иглу металлический стержень, сужающийся на конце и направленный вертикально вверх, а от основания пьедестала к двум или трем длинным низким зданиям тянулись разветвленные провода. Из этих зданий доносилось жужжание каких-то безостановочно работающих механизмов, а от шара исходил высокий, непрерывный гул — он был едва слышным, но все равно произвел на Рэлтона впечатление потрясающей мощи. А рядом с тем местом, где множество покрытых черной изоляцией проводов соединялись с постаментом шара, возвышался на треноге из металлических штативов какой-то похожий на коробку предмет, поблескивающий черным, на лицевой стороне которого располагалась дюжина или больше циферблатов со стеклянными крышками. Их стрелки дрожали от проходящего через них напряжения, а возле них виднелся ряд кнопок, рычагов и автоматических выключателей и одна выпуклая черная ручка, торчащая из вертикальной щели и, по-видимому, являвшаяся рубильником.

Края этой щели, как заметил Рэлтон, были тщательно отполированы, а ручка-рычажок находилась почти в самом низу. В верхней части прорези виднелась надпись маленькими белыми буквами: «Ультразвуковые колебания», примерно на дюйм ниже, такими же буквами было написано: «Звуковые колебания», под ними, в свою очередь, значились слова: «Световые колебания», «Колебания теплового излучения», «Радиационные (гамма) колебания» и, наконец, «Колебания космических лучей». Рубильник указывал на последнюю надпись, а еще ниже был нарисован простой ноль.

Эрнест в изумлении уставился на этот агрегат. Это был весь известный ему диапазон эфирных колебаний, которые были выстроены по порядку, от высших до низших. Но зачем это было сделано? Этот огромный шар — для чего он был нужен биологам?..

Вспыхнувший позади Рэлтона яркий, ослепительный свет заставил его развернуться — этот свет вырвался из открывшихся дверей освещенного белым светом лабораторного корпуса за его спиной. В дверном проеме стоял седовласый мужчина с крупной широкоплечей фигурой — его глаза горели, а лицо исказилось, когда он увидел неожиданного гостя. И в этот же момент из залитой светом комнаты к нему устремились еще три человека. Рэлтон быстро шагнул к ним навстречу.

— Доктор… Мансон! — нетерпеливо воскликнул он, направляясь к массивной фигуре, но внезапно остановился — потому что Мансон и остальные бросились к нему с нечленораздельными криками ярости! Он инстинктивно отпрянул назад, услышав крик могучего предводителя этой группы:

— Оттащите его!.. Прочь от конденсатора!

И прежде чем ошеломленный молодой человек успел осознать, что происходит, помощники Герберта накинулись на него и повалили его на землю. Рэлтон, все еще ничего не понимая, инстинктивно начал защищаться — он терпеть не мог, когда с ним грубо обращались. Яростно отбиваясь и получая удары в ответ, он попытался подняться на ноги и услышал еще один повелительный окрик Мансона, прозвучавший откуда-то со стороны.

А потом что-то твердое обрушилось ему на голову, ослепительный свет пронзил его мозг, и больше он ничего не слышал и не чувствовал.

КОГДА СОЗНАНИЕ, НАКОНЕЦ, вернулось к Эрнесту, первым делом он понял две вещи: что у него сильно болит голова и что он лежит на какой- то твердой поверхности в темном и тихом месте. Молодой человек слегка пошевелился и открыл глаза. Он лежал в углу пустой тесной комнаты, залитой тусклым звездным светом, проникающим внутрь через два зарешеченных окна в стенах. Попытавшись сесть прямо, он заметил темную фигуру, смотревшую наружу через одно из этих окон — фигуру, которая повернулась на звук его движения и тут же метнулась к нему, присела рядом с ним на корточки и поддержала его. Даже в царящем в комнате полумраке и даже плохо соображая после удара по голове, Рэлтон узнал этого человека и ахнул.

— Маллетт! — прошептал он. — Боже, Маллетт — что здесь происходит?!

Высокий голос его друга звучал странно:

— Тише, Рэлтон, тише! Ты попал в самое сердце ада, к Мансону и остальным дьяволам.

— Но что они делают — Мансон и остальные? — ошеломленно спросил Эрнест. — Я прилетел сюда на самолете — наверное, несколько часов назад — чтобы передать Мансону…

И он вкратце рассказал Ричарду Маллетту о феномене отложений протоплазмы, который привел его на этот северный остров. Друг выслушал его молча, с задумчивым видом.

— Эта протоплазменная слизь, — заговорил он затем. — Ты знал о ней, весь мир знал о ней, но кто знал, что за ней кроется, что из нее должно было получиться, что уже получилось?

На лице Рэлтона отразилось недоумение, и его собеседник внезапно заставил его подняться на ноги и подвел к одному из маленьких окошек с металлической решеткой в углу комнаты.

— Там, внизу, Рэлтон, — сказал он, указывая за окно, в звездную ночь. — Все то, что произошло, исходит из этой штуки, исходит все то время, что ты пролежал здесь без сознания. Оно надвигается сейчас на весь мир.

Эрнест с тревогой посмотрел вниз. Здание, в котором они находились, располагалось на самом краю вершины скалы-конуса, и из этого окна была видна ровная песчаная поверхность маленького острова, бледная под слабым звездным светом, и окаймленный пеной берег. Но кроме этого, Рэлтон различил на берегу нечто, показавшееся ему огромной блестящей серой волной, ползущей по ровному песку — это была легкая и блестящая желеобразная масса, и она медленно двигалась от воды к центральной части острова. Эрнест повернулся к Ричарду, и на его лице отразилось еще большее недоумение.

— Эта серая волна, Маллетт! — воскликнул он. — Неужели это…

— …протоплазма? — закончил за него его друг. — Протоплазма, обнаруженная на пляжах всего мира? Это она, Рэлтон, огромная масса живой протоплазмы, она выходит из всех морей земли в виде огромной волны смерти по всей Земле! И это Мансон и его люди здесь, на этом острове, распространили ее на весь мир!

Рэлтон почувствовал, как его и без того ошеломленный мозг начинает «закипать» от слов Ричарда, но прежде чем он смог выразить свое изумление, Маллетт схватил его за плечо, оттащил его в другой угол комнаты и продолжил рассказывать:

— Ты знаешь, Рэлтон, доктор Мансон и мы, четверо его помощников, приехали сюда, на Конус, чуть больше полудюжины месяцев назад. Несомненно, с очки зрения биологов, мы, должно быть, выглядели странно пестрым набором ученых. Лабро — биохимик, Кингсфорд — специалист по электронике, Краунер — биофизик и я, цитолог, специалист по клеткам. Мы были довольно странным квинтетом, но именно в таком составе мы могли решить множество научных проблем. Именно с этой целью доктор Мансон и собрал нас. Он хотел решить проблему, которая действительно существует и всегда была величайшей из всех научных проблем. Проблему происхождения самой жизни. Как изначально возникла жизнь на Земле? На этот вопрос биология, наука о жизни, ничего не может ответить. Мы знаем, что когда-то Земля была раскаленной печью, в которой не могло существовать ничего живого, и что каким-то образом после ее остывания в первобытных морях возникла первая жизнь, протоплазма, основное живое вещество, из которого созданы все прочие живые существа Земли, из которого они развились в процессе эволюции. Протоплазма каким-то образом возникла из элементов морского ила, ее сложные соединения были сформированы из них какой-то странной силой. Что это была за сила, запустившая этот процесс, как образовались те первые огромные массы протоплазмы в океане, не может сказать ни один биолог. Но Мансон считал, что сможет обнаружить эту силу и это будет великое открытие, и когда он изложил нам свой план, мы ухватились за его предложение. Он выбрал этот остров, Конус, в качестве места для наших исследований, потому что нам было удобнее всего работать в уединении, но не только поэтому. Была еще одна причина, которую он раскрыл позже…

На мгновение Ричард замолчал, а потом со вздохом продолжил:

— В общем, мы собрали все необходимое оборудование и припасы и прибыли сюда. Мы приплыли на буксире, зафрахтованном в Бостоне, и привезли с собой инструменты и материалы для возведения этих лабораторных корпусов. По указанию доктора Мансона, они были построены здесь, на вершине большого конуса, хотя склоны скал настолько круты, что мы могли подниматься сюда и спускаться на берег только с помощью металлических лестниц, установленных на скалах. Однако мы планировали проводить на вершине основную часть времени, и поэтому именно здесь построили здания и разместили в них шкафы с оборудованием. Затем, после ухода буксира, мы привели все аппараты в рабочую готовность и приступили к работе по плану, который изложил нам доктор Мансон. Он был убежден, что превращение неорганических элементов морского ила в органические, живые соединения протоплазмы произошло под воздействием определенных эфирных колебаний. Ты, конечно, знаешь, что такие вибрации оказывают огромное влияние на сочетания элементов и вызывают множество химических реакций. Например, колебания теплового излучения разрушают многие соединения — они распадаются на свои первоначальные составные части или образуют новые вещества. Световые колебания воздействуют на другие вещества таким же образом, и, как показал профессор Бейли из Ливерпуля в своих знаменитых экспериментах, они в большей или меньшей степени ответственны за создание живой материи из неорганической у растений. Электромагнитные колебания или радиоволны могут влиять на атомную структуру некоторых металлов. Радиационные, или гамма-колебания, обладают огромной способностью разрушать подавляющее большинство химических соединений. Всем этим мы попытались воздействовать на морской ил, но в ни в одном из опытов не обнаружили вибрации, сила которой могла бы вызвать образование органических соединений протоплазмы из неорганических. И только когда мы испробовали последние из открытых на сегодняшний день эфирных колебаний — вибрации космических лучей — нам это, наконец, удалось. Ты знаешь, Рэлтон, что эти вибрации обладают самой короткой длиной волны из всех эфирных колебаний, чуть короче, чем у радиационных волн. Впервые космические лучи всесторонне изучил несколько лет назад доктор Милликен, и он обнаружил, что они пронизывают все пространство, вырываясь из раскаленных добела печей звезд точно так же, как тепловые и световые вибрации. А мы обнаружили, что именно колебания космических лучей в прошлые века создавали органические соединения живой протоплазмы из неорганических элементов морского ила. Чтобы доказать это, мы разработали механизм — точнее, его разработали Кингсфорд и Краунер — механизм, который конденсирует любые эфирные вибрации. Это был небольшой шар-конденсатор, который при правильной настройке длины волн притягивал и концентрировал все колебания с этой длиной волны на большом пространстве вокруг себя. Например, если настроить его на длину волны электромагнитных колебаний, он притянет и сконденсирует их в концентрированный луч. То же самое с радиационными вибрациями и с вибрациями космических лучей. И мы использовали его для получения концентрированного потока вибраций космических лучей, который направляли на емкость с морской водой и илом. В далеком прошлом, рассуждали мы, космические лучи с их естественной интенсивностью в течение долгих веков формировали протоплазму в морской стихии. А теперь, если использовать космические вибрации, в миллионы раз усиленные конденсатором, этот процесс должен занять пропорционально меньше времени, всего несколько дней, а не веков. И у нас получилось, Рэлтон!

Несмотря на их с Эрнестом бедственное положение, глаза Маллетта радостно сверкнули.

— Почти сразу же морской ил в контейнере начал изменяться под воздействием концентрированных вибраций, выделяя тонкую прозрачную слизь, которая постепенно начала проявлять признаки жизни, двигаться, — продолжил он свой рассказ. — Но потребовался день или два, чтобы эта слизь сформировалась из ила полностью, а еще через пару дней это была уже не слизь, а живая протоплазма, и она заполнила весь контейнер. И когда ее развитие под воздействием концентрированных вибраций дошло до определенной стадии, она начала вытекать из емкости, стала слепо двигаться в разные стороны в поисках пищи. Это было безмозглое, неразумное, но живое создание из протоплазмы — мы создали его из неорганической материи! Концентрируя колебания космических лучей, мы за несколько дней сделали то, на что в прошлом требовались целые эпохи! Используя эту массу протоплазмы, мы экспериментировали в течение нескольких дней. Мы обнаружили, что точно так же, как вибрации космических лучей могут образовывать сложные соединения из элементов моря, так и радиационные вибрации могут разрушать их, снова расщепляя на изначальные элементы. Когда мы направили с помощью нашего конденсатора концентрированную радио-вибрацию на массу протоплазмы, она почти мгновенно рассыпалась и превратилась в серый порошок, состоящий из первоначальных элементов ила. На самом деле радиационные вибрации, будучи сконцентрированными, могли бы разрушить весь мир. Протоплазму они разрушили за одно мгновение, в то время как вибрациям космических лучей потребовались дни, чтобы создать ее, и мы считали, что такая большая мощность радио-вибраций обусловлена большей длиной их волны. А еще мы поняли, как объяснить тот факт, что на протяжении веков в океане не возникало больших масс протоплазмы. Влияние космических лучей не накапливались, поскольку им противодействовали радиационные колебания. Мы добились успеха, и я горел желанием вернуться в мир, чтобы сообщить о нем, но доктор Мансон отказался! Долгая, напряженная многолетняя работа, которую он проделал, сверхчеловеческое рвение, с которым он стремился к успеху, наши убийственные усилия на острове — все это, как я думаю, развязало ему руки, превратило его в одержимого манией, а вместе с ним и остальных троих из нашей группы. «Мы, пятеро — создатели жизни! — заявил он нам. — Мы сделали то, что, как считалось, могли делать только боги — зародили жизнь из небытия! Мы можем создать больший конденсатор, концентрирующий колебания космических лучей из обширной части космоса на Землю и вызывающий образование потоков протоплазмы во всех океанах. И когда эти гигантские массы протоплазмы достигнут определенного уровня развития и силы, они неизбежно пронесутся по Земле в слепом движении и поисках пищи и навсегда уничтожат все отбросы плоти, которые зовутся человечеством! А затем мы сможем мгновенно уничтожить все потоки протоплазмы, переключив конденсатор на радио-вибрации, и населить мир теми формами жизни, которые посчитаем наилучшими, существами, над которыми мы будем безраздельно властвовать — мы, создатели жизни, творцы, боги!

— Безумие! — воскликнул Эрнест.

— Да, это было безумие! И безумие тем более ужасное, что мы на самом деле могли сделать это. Я в ужасе отшатнулся, услышав эти слова, но остальные трое, тоже движимые этим странным душевным безумием, той же манией, что переполняла Мансона, стали, как и он, считать себя богами, создателями жизни и согласились с его безумным планом. Прежде чем я успел запротестовать, прежде чем смог хотя бы попытаться сбежать с острова, они схватили меня и заперли в этой пустой кладовой, забрав окна металлическими прутьями и заверив меня, что сохранят мне жизнь только до тех пор, пока я могу понадобиться им для дальнейших экспериментов. Они сошли с ума, Мансон и остальные, и все же я понимал их безумие, потому что тоже испытывал такую же ужасную гордость, что и они, при мысли о том, что мы на самом деле создали жизнь из неживого. Именно эта страшная гордость подтолкнула их к осуществлению их коварного плана стать создателями новой жизни во всем мире. Затем они быстро приступили к работе и соорудили огромный конденсатор, во много раз превосходящий по размерам наш маленький, но похожий на него по конструкции. Это тот большой шар, который стоит в центре острова, на его создание ушло несколько недель. Я видел через окно, как он растет под их руками — днем и ночью эти четверо с горящими безумием глазами трудились над ним, стремясь к ужасной цели Мансона. Наконец, несколько дней назад конденсатор был достроен, и они сразу же начали его использовать. Ты, наверное, видел, на его распределительной панели есть большая ручка-переключатель, она регулирует длину волны эфирных колебаний, которые он притягивает и концентрирует. Поставленная на ноль, она не вызывает вибрации — аппарат не работает. А если приблизить ручку к длине волны вибраций космических лучей, он притягивает эти вибрации из огромной области пространства, концентрирует их, усиливает и направляет на всю Землю, во все океаны и моря. Ну а попадая в моря, колебания космических лучей, усиленные в миллионы раз, начинают свою работу — создают непостижимым образом огромные массы протоплазмы из элементов неорганического морского ила и песка. Я знал, что через несколько дней после включения аппарата, когда лучи доведут ил до определенной стадии, на Землю обрушатся гигантские волны смерти, и я бушевал от отчаяния в этой тюрьме, в то время как снаружи четверо моих коллег с ликованием наблюдали за работой шара. Стремясь вырваться отсюда, зная, что если бы мне только удалось разбить или выключить огромный конденсатор, я еще мог бы предотвратить утечку потоков протоплазмы, я отчаянно возился с решеткой на одном из окон. Эти решетки были наспех вделаны в стену и залиты цементом, а у меня имелись кусочки металла — обломки кое-какой техники, забытые в кладовой, и я царапал ими цемент, крошил его, пытаюсь ослабить один из прутьев. Но дело продвигалось очень медленно, дни проходили один за другим, и сегодня я понял, что увижу, как потоки протоплазмы хлынут на сушу — к этому дню они должны были достигнуть той стадии развития, которая позволит им это сделать. Мансон и остальные тоже это знали — я видел в окно, как они ликуют, и поэтому несколько часов назад в полном отчаянии бросил работу с решетками и погрузился в сон. А потом меня разбудил шум снаружи, и я увидел, что ты прибыл на этот адский остров, не зная, что здесь творится, и что четверо безумцев уже увидели тебя у конденсатора и при мысли о том, что ты можешь навредить их работе, в безумной ярости избили тебя до потери сознания и затолкали сюда, ко мне. А потом, когда ты лежал без сознания, я видел, как работа Мансона и его сообхцников подходит к завершению, видел при свете звезд первые потоки протоплазмы, выплескивающиеся из моря на песок. Конечно, они не могут достичь вершины конуса — Мансон построил лаборатории в самой верхней точке, так как это самое удобное место для работы — но пока мы здесь разговариваем, они беспрепятственно заливают берега внизу. И они изливаются не только на этот остров, они затапливают берега всех земных морей, все города, все участки суши. На берега будут накатываться все новые гигантские волны протоплазмы, непрерывно образующейся в океане из-за нашего огромного конденсатора, и это будет продолжаться, пока они не сметут с лица земли все человечество и вообще все живое. А потом сами потоки протоплазмы тоже будут уничтожены Мансоном, и после них останется безжизненный мир, которым повелители жизни будут править безраздельно!

Глава 4

ШЕПОТ МАЛЛЕТТА СТИХ, и Рэлтон некоторое время сидел неподвижно, не произнося ни слова. Потом Эрнест поднялся, сделал, пошатываясь, несколько шагов и оглядел маленькую комнату, после чего его глаза встретились с напряженным взглядом его друга. Ни один звук, кроме тонкого, едва слышного жужжания огромного шара снаружи, не нарушал тишины на вершине огромного конуса, и эта тишина внезапно показалось Рэлтону оглушительной.

— Протоплазма… — услышал он собственный голос. — Весь мир…

В его памяти всплыли быстро и безостановочно мелькающие картинки, и его затуманенный мозг вдруг резко осознал ужасную реальность происходящего.

— Маллетт! — воскликнул он полушепотом. — Если бы я только знал это, когда стоял у самого пульта управления конденсатором!

Неожиданно в глазах Ричарда вспыхнуло нетерпение.

— Но что, если еще есть шанс?! — пробормотал он. — Даже сейчас… если бы мы вдвоем могли выбраться отсюда…

Он проворно подскочил к окну, и Рэлтон встал рядом с ним. Глядя вниз сквозь узкое зарешеченное отверстие, они увидели огромные массы блестящей серой пены — она вздымалась вверх по гладким крутым скалам огромного конуса, а потом скатывалась обратно на песок в тщетной попытке перелиться через край на вершину. Было ясно, что протоплазма уже заполнила весь остров внизу, у подножия скалы, но не нашла там ничего живого и теперь стремилась наверх в слепых, бессмысленных поисках пищи.

Маллетт быстро махнул рукой в сторону этой ползущей ввысь массы.

— Она не может подниматься по крутым склонам конуса, — сказал он. — Мансон знал это, когда выпускал ее в мир. Но отключение конденсатора не уничтожит всю эту протоплазму ни здесь, ни в остальном мире.

— Как же ее уничтожить?.. — начал Рэлтон, но друг перебил его:

— Наш единственный шанс — переключить конденсатор с длины волны колебаний космических лучей на длину волны радиационных колебаний, — быстро объяснил он. — Тогда вместо того, чтобы притягивать и концентрировать вибрации космических лучей, он будет делать это с радио — вибрациями и мгновенно разрушит протоплазму.

Друзья повернулись к другому окну, выходившему на центральную часть плоской вершины, и, выглянув в него, увидели, что рядом с огромным шаром никого нет. При этом до них доносились приглушенные голоса Мансона и остальных ученых, а время от времени еще и стук инструментов — эти звуки шли из освещенного белым светом лабораторного корпуса справа от конденсатора, который был вне поля их зрения. А вот конденсатор, открытый и незащищенный, находился прямо перед ними: его огромный шар тускло мерцал, а циферблаты на черном распределительном щите слабо отражали звездный свет.

Внезапно узники увидели, как из освещенного лабораторного корпуса вышла темная фигура — один из сотрудников, в котором Рэлтон узнал Кингсфорда, эксперта по электрике. Он с сосредоточенным видом подошел к шару, осмотрел циферблаты, а затем, как будто удовлетворившись этим, вернулся в лабораторию, и через мгновение оттуда снова послышался его голос. Маллетт быстро повернулся к своему другу.

— Они чем-то заняты, — взволнованно прошептал он, — и если переключать конденсатор, то сейчас самое время!

С этими словами он проворно достал из карманов несколько кусков металла, которые до этого грубо заточил о бетонные стены комнаты, и они с Эрнестом начали вместе ковырять и царапать ими цемент у основания одной из решеток — это было их единственным шансом на свободу. Дело подвигалось медленно — Рэлтону казалось, что, несмотря на их усердный и мучительный труд, твердый цемент, на котором Маллетт за время своего заключения успел сделать несколько неглубоких царапин, почти не поддавался их усилиям. Но они все равно продолжали работать. Их руки были в синяках и кровоточили, огромный конденсатор на поляне продолжал гудеть, созвездия у них над головой медленно вращались в темном небе, постепенно светлеющем с приближением рассвета.

Дальнейшие часы показались Рэлтону бесконечными: все его чувства притупились, а прочный цемент словно насмехался над ним и Ричардом, с трудом углублявшим сделанные на нем надрезы. Но они не прерывались ни на минуту, смахивая с цемента кровь и прислушиваясь к приглушенному гулу голосов, по-прежнему доносящемуся из невидимого им лабораторного корпуса. Конденсатор все это время оставался незащищенным, а они все работали, но, казалось, ни на шаг не приближались к свободе. Черное небо над ними приобрело серый оттенок, предвещавший наступление рассвета, и в какой-то момент Рэлтон увидел, что мерцающие массы протоплазмы у основания огромного конуса уже смогли подняться по крутым склонам на половину его высоты и удерживались на этом уровне. И они продолжали вздыматься все выше, безрассудно и слепо стремясь к краю вершины.

Однако не сверкающие пенистые потоки, затопившие нижнюю часть пустынного острова, занимали главное место в мыслях Маллетта и Рэлтона, пока они пытались выломать решетку, окровавленные, слепые от заливавшего глаза пота и почти обессиленные. Оба узника думали о других гигантских потоках серой слизи, которые, как они знали, захлестывали в это время берега и острова по всему миру, поглощая народы Земли по мере того, как они продвигались вперед. Друзья не говорили об этом, ни один из них не произнес ни слова, пока они трудились над решеткой, чувствуя, как силы оставляют их. Оба сосредоточились на бетоне, который никак не могли расковырять, но мысль о захватывающей Землю протоплазме как будто витала между ними в воздухе, направляя все их силы на освобождение.

И в конце концов, когда на востоке забрезжил рассвет, им удалось выковырять крупный кусок цемента рядом с центральным прутом решетки, и они, отбросив его на пол, выпрямились, почти обессиленные.

— Это все, что мы могли сделать! — тяжело дыша, прохрипел Маллетт. — Все, что нам теперь осталось — это расшатать и вытащить эту перекладину, — он указал на прут. — Но ждать нельзя, еще немного — и наступит день.

На мгновение друзья замерли, а потом схватились за перекладину, уперлись в бетонную стену и из последних сил потянули железный прут на себя. Рэлтон почувствовал, как его мышцы сводит от напряжения, и услышал стон Ричарда, тоже выбивавшегося из сил. Закрыв глаза от натуги, Эрнест почувствовал, как перекладина слегка шевельнулась в их с Маллеттом руках, но когда они выпрямились и быстро осмотрели ее, то обнаружили, что им удалось только слегка ее расшатать. Они снова схватились за прут, снова изо всех сил потянули его на себя, и на этот раз он более ощутимо зашевелился в своем гнезде. На мгновение узники затаили дыхание, а затем снова схватились за перекладину. Еще одно невероятное усилие — и прут поддался, а потом вдруг с резким, пронзительным скрежетом железа о цемент полностью вышел из стены.

Выронив его на пол, два друга отвернулись от окна и прислонились к стене, запыхавшиеся и измученные, но с бешено колотящимися сердцами прислушивающиеся к звукам, доносившимся снаружи, чтобы убедиться, что пронзительный скрип решетки не вызвал тревоги у Мансона и остальных. Пленники заметили, что голоса, звучавшие в лаборатории как будто бы смолкли, но звуков тревоги не было слышно, и из лабораторного корпуса никто не вышел — по крайней мере, когда Эрнест с Ричардом выглянули в окно, они никого не увидели.

Выждав еще немного, Маллетт подтянулся и протиснулся через поделанную в решетке брешь, а потом и Рэлтон последовал за ним. Они присели на корточки под окном и еще раз осмотрелись. Серое небо на востоке быстро светлело.

Маллетт указал в центр открытого пространства, туда, где стоял мощный шар-конденсатор и его многопрограммный переключатель.

— Контроль! — хрипло прошептал друг Эрнеста. — Если мы до него доберемся…

Они крадучись, бесшумно двинулись вперед. Ни один из них не издал ни звука, и тишина вокруг них была почти полной, если не считать еле слышного гула конденсатора. Шаг, еще шаг… Медленно, осторожно они выбрались из скрывавшей их тени «тюрьмы» и соседнего с ней длинного здания на круглую центральную площадку. Кровь бешено застучала в жилах Рэлтона — сверкающий конденсатор находился теперь всего в нескольких сотнях футов впереди. Стоит ли броситься к нему и положиться на судьбу? Какие в этом случае будут шансы вовремя добраться до управления конденсатором? Эрнест отбросил эту мысль — слишком рискованно, его могут заметить. Они с Маллеттом тихо и незаметно поползли вперед — через пару минут их бесшумное продвижение должно было закончиться возле шара. Еще через несколько мгновений…

— Ваша стратегия, Маллетт, какая-то… боюсь, что она инфантильна, — холодный и резкий голос Мансона, словно меч, пронзил царившую вокруг тишину.

Беглецы замерли, а потом оглянулись на звук его голоса. Из открытой двери одного из зданий позади них вышел высокий холодно улыбающийся ученый с тяжелым автоматическим пистолетом в руке, а из-за других корпусов, стоявших справа и слева от площадки, выглянули трое остальных — Лабро, Кингсфорд и Краунер, тоже направившие пистолеты на Эрнеста с Ричардом. До конденсатора оставалась еще пара сотен футов, и в тот момент Рэлтон окончательно осознал, что добраться до него им уже не суждено — пули со стальными наконечниками из четырех пистолетов пронзят их тела гораздо раньше. Ученые все-таки услышали шум, который их пленники подняли, когда выламывали решетку — и теперь они держали беглецов на мушке, насмешливо глядя на них сверху вниз. Седовласый Мансон усмехался, смуглое лицо Лабро исказилось от безумной ярости, Кингсфорд злорадно фыркнул, и его волевое, интеллигентное лицо тоже дьявольски скривилось, а лицо светловолосого Краунера было холодно-безразличным, и только глаза его горели безумным огнем за блестящими очками. Все эти лица, казалось, медленно вращались вокруг Рэлтона в этот как будто бы растянувшийся в вечность миг.

— Было забавно наблюдать за вашими неуклюжими успехами, — снова донесся до его слуха насмешливый голос Мансона, — но, к сожалению, мы, конечно, не можем позволить вам продолжать. — Внезапно он повысил голос, и из его речи исчезли нотки веселья, а жилы на его шее напряглись от ярости. — Вы глупцы! — воскликнул он. — Пытаетесь сорвать величайший научный эксперимент, когда-либо проводившийся в этом мире! Пытаетесь спасти человечество, расу, столь же никчемную, как и вы сами, от гибели, которую мы, повелители жизни, уготовили им, сделать невозможным создание новых рас, которые мы дадим Земле, когда потоки протоплазмы сметут с нее всю остальную жизнь! — Затем его вспышка безумной ярости так же неожиданно утихла, и в его глаза вернулся насмешливый блеск. — Человечество исчезает, прямо сейчас, — сказал он беглецам, — а что касается вас двоих, то я думаю, вам лучше исчезнуть вместе с ним…

Рэлтон увидел, как его пистолет слегка приподнялся. Мансон прицелился в них с Маллеттом, и в это бесконечно долгое мгновение трое его помощников тоже направили на них оружие — их руки напряглись, сжимая рукоятки пистолетов, а пальцы легли на спусковые крючки. В этот миг Эрнесту показалось, что черные дула как будто бы превратились в огромные круглые темные колодцы, в которые и он сам, и весь мир должны были с грохотом влететь навстречу гибели. Это был конец, как для него, так и для всего мира.

Все происходящее с ним внезапно как будто бы отодвинулось на огромное расстояние, он словно бы увидел себя, Ричарда и их противников со стороны. За мгновение до того, как смерть должна была наброситься на них с другом, он, казалось, отрешился от всего. Это было…

Дикий вопль Мансона, за которым последовали такие же пронзительные крики его подручных, вернул Эрнеста к реальности. Он увидел, что безумцы со всех ног несутся к огромным серым блестящим волнам желеобразного вещества, которые перелились, наконец, через край вершины и теперь быстро скользили по ней!

Массы протоплазмы изливались прямо на площадку с лабораториями!

ОШЕЛОМЛЕННЫЕ РЭЛТОН И МАЛЛЕТТ пошатнулись и едва не упали. Замерев, словно прикованные к месту, они увидели, как Мансон и остальные ученые с совершенно безумным видом бросились на движущуюся им навстречу волну пены и как эта волна внезапно поднялась перед ними особенно высоко, а потом яростно обрушилась на попытавшихся отскочить назад людей, погребая их в толще блестящей слизи. Четверо ученых попытались вырваться из нее, но их отчаянная борьба быстро прекратилась — дышать внутри серой массы было нечем. А волна плавно двинулась дальше, и внезапно выбросила вперед огромные блестящие «руки», потянувшиеся к оставшимся на вершине людям!

Это разрушило охватившее двух друзей оцепенение, и они бросились к огромному конденсатору, до которого оставалось всего несколько ярдов, к пульту управления вибрациями. Огромные щупальца обхватили бегущих людей, и Рэлтон услышал крик чуть отставшего Маллетта — одна из блестящих «рук» дернула его друга назад. Но даже в этот момент он не оглянулся и не остановился — как безумный, он сделал последний рывок к пульту с черной ручкой. Ему оставалось пробежать еще несколько шагов, дюжину футов, полдюжины… Пульт был уже почти в пределах досягаемости — и тут еще одна огромная блестящая «рука» молниеносно вынырнула из массы протоплазмы позади молодого человека и заключила его в свои холодные объятия. Вместе с Маллеттом Эрнеста накрыло сверкающей волной!

Рэлтон почувствовал, как холодная, ужасающая пена тащит его назад и как на него стремительно наваливается неподъемная тяжесть. И тогда он вложил все свои силы в одно невероятное усилие, дернувшись в последнем безумном порыве к ручке управления конденсатором, которая была уже прямо перед ним. Этот сверхчеловеческий порыв был не напрасным — безжалостная хватка, державшая его, на мгновение ослабла, и в эту секунду вытянутая вперед рука Рэлтона коснулась, в конце концов, переключающей ручки — и резко дернула ее вверх, от вибраций космических лучей к радиационным колебаниям.

В следующее мгновение ему показалось, что во всем мире воцарилась внезапная, потрясающая тишина, что вокруг прекратилось всякое движение и стихли все звуки. Хватка, из которой он только что не мог вырваться, тоже исчезла, серая масса, в которой они с Маллеттом увязли, больше не держала их.

Эрнест покачнулся и нерешительно огляделся по сторонам. Полупрозрачная «рука», обхватившая его, менялась у него на глазах: она быстро съежилась и осыпалась на землю серым порошком! Точно так же рассыпались в пыль огромные массы слизи позади него, все волны протоплазмы на вершине и на склонах конуса, и все ее потоки, которые были видны над ровными берегами острова далеко внизу. Вся протожизнь распалась в единый миг, и на ее месте остался лишь толстый слой мелкого серого порошка! И в этом порошке на краю площадки лежали темные изуродованные тела Мансона и остальных ученых!

Рэлтон знал, что этот серый порошок покрывал теперь всю Землю в тех местах, где всего мгновение назад бурлили массы протоплазмы. Он лежал на каждом берегу, в городах и поселках, на пляжах и скалах — единственное оставшееся свидетельство того, что сотворил огромный конденсатор, концентрировавший космические лучи и создававший протоплазму, которую он потом сам же и уничтожил радиационными лучами. От величайшей и ужаснейшей угрозы, когда-либо бросавшей вызов существованию человека и всего мира людей, осталась только легкая серая пыль!

Эрнест, пошатываясь, подошел к Маллетту, помог ему подняться на ноги и потащил за собой навалившегося на него все еще ошеломленного друга, к самолету, который так и стоял нетронутым на другой стороне вершины конуса. Он помог Другу забраться в кабину, повернул переключатель и завел пропеллер. Еще мгновение — и маленький самолет, взревев мотором, помчался по площадке, а потом резко взмыл вверх, навстречу разгорающемуся рассвету, и стал быстро удаляться от острова с гигантским конусом. Он летел над серыми водами на юг.

На юг, на юг… Положив руки на штурвал и слегка запрокинув голову, Рэлтон позволил машине лететь по прямой, не вмешиваясь в управление. Самолет с ревом пронесся в верхних слоях атмосферы, пьяно покачивая крыльями — он мчался на юг высоко над чистым серым морем, и лица летевших в нем людей обдавал холодом чистый соленый воздух. Так они и летели, а серый свет зари слева от него постепенно становился золотым — над горизонтом поднималось восходящее солнце. На юг, на юг…

Рэлтон не думал о мире, который ждал их с Маллеттом впереди — о мире, который, в конце концов, был спасен от гибели не ими, а самой судьбой.

Не думал он и о том, как будет объяснять все, что произошло, почему мир едва не был уничтожен и как его удалось спасти, как они с другом сумели подарить радость человечеству. В тот момент он хотел только одного — лететь все дальше и дальше от адского острова, который таял в тумане далеко позади самолета, все дальше от огромного темного конуса, на котором творили свои ужасные дела повелители жизни, на покрытой серым налетом вершине которого лежали изломанные тела только что погибших людей, чьи планы почти успели осуществиться…