Лучшее за год: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Сегодня мой шестнадцатый день рождения, поэтому с самого утра я сделал себе подарок. Я прокололся перед матерью. Случайно. Как-то тупо. Получил письмо по электронной почте от Билли и мог бы преспокойно оставить его на компьютере, но нет – мне нужно обязательно было его распечатать и выбросить на тумбочку, как белый флаг.

Встаю, спросонья прохожу на кухню и вижу письмо в руках у матери. По выражению ее лица понятно – она уже прочитала его. Глубокие морщины в уголках губ – лишнее тому подтверждение. Она протягивает мне письмо и говорит:

– Скажи мне, пожалуйста, отчего у тебя не хватило мужества открыто признаться мне в этом?

«Какой я тупица! Как меня угораздило? Однако если ты уже читаешь чужие письма, то что будет дальше?!» – думаю я и говорю:

– Тебе понравилось то место, где он говорит, что у меня великолепный пенис?

– Не очень, – отвечает мама.

Теперь она смотрит на меня, как на инопланетянина. А я и есть таков – это, мам, тебе за твое неохристианство: родной сын оказался гомиком. Неохристиане называют это «дарвиновскою аномалией».

Мама вздыхает и говорит:

– Что ж, думаю, нам придется смириться с этим.

Да, мам, придется. А не хочешь ли ты сказать мне что-нибудь нежное, наподобие: «Милый, милый Рон, мы все равно любим тебя…»

Нет. Только не моя мама. Ни в коем случае. Говорить то, что думаешь, – это мамин способ самоутверждения, а самоутверждение для нее превыше всего, тем более каких-то там моих переживаний.

Поэтому я снова наезжаю на нее.

– Да, какая досада – зачни ты меня на год-другой позже, я был бы экранирован еще в зародыше, и ты могла бы со спокойной совестью сделать аборт.

– Это несправедливо, – вздыхает мама.

Да, несправедливо. Неохристиане – единственные, кто не избавляется от гомосексуальных плодов. Все другие запросто. Как они это называют? Родительский выбор.

Мама окидывает меня колючим взглядом и говорит:

– Надеюсь, что таким образом ты поздравил себя со счастливым днем рождения.

Вот и поговорили.

Мой младший брат притворяется, что его как будто и нет вовсе и что он совсем не рад всему этому. Формами он напоминает ананас. Он толст, у него астма, и в чем ему действительно не откажешь, так это в трусости и глубоко затаенной подлости. Я же всегда вел себя, как полагается старшему брату, старался помогать маме и был ее любимым сыном. Но теперь я гомосексуалист. А это для мамы-неохристианки все равно что обнаружить у собственного сына склонность к педерастии или скотоложеству. Иногда я думаю, что неохристианство придумали для того, чтобы иметь лишний повод преследовать все те же старые пороки.

Но более всего меня печалит тот факт, что мама чересчур умна. Ей нравится в неохристианстве его дарвиновская логика. Как-то прошлым летом она читала статью «Ген однополой любви посеян инопланетянами?».

– Они могли бы, по крайней мере, соблюсти научный подход! – возмутилась она. – Это же не один ген и не одна частица мозга!

Но немного погодя она вдруг озадачилась:

– Ну не удивительно ли – откуда этот ген вообще взялся?

Моя мама на самом деле считает, что существует вероятность того, что гомосексуалисты – это проделки инопланетян. Пожалуйста, не смейтесь, это было бы смешно, если бы не было так грустно.

С тех пор как были найдены артефакты, якобы оставленные внеземной цивилизацией, люди воображают себе, как несколько маленьких зеленых существ приземляются на нашу прекрасную голубую планету, осматриваются по сторонам и вновь улетают. И теперь их тревожит вопрос – не вернутся ли они с большой мощной армией?

Пять лет назад выяснилось, что гены, отвечающие за сексуальную ориентацию, содержат очень необычные включения сахаров, и возникла теория заговора – инопланетяне, мол, создали ген гомосексуализма как своеобразный вид оружия. Для подрыва нашей репродуктивной способности. Хотя в то время, когда они приземлялись, у нас был первобытнообщинный строй или что-то вроде того. Может быть, заражая нас гомосексуализмом, они надеялись ослабить наше сопротивление захвату. Да пусть попробуют только сунуться, обещаю, я буду биться, как гладиатор!

По пути в школу я звоню Билли и говорю:

– Мама все знает. Она прочитала твое письмо.

– Ну и – рвала и метала?

– Нет, она была очень лаконична. Ты бы только послушал ее заключение: тебе надо научиться жить с этим, Рональд, ты сам выбрал этот путь, Рональд.

– Это лучше, чем крик и слезы.

Билли занимается в исправительном классе. Он верит во все это дерьмо. Откровенно говоря, выражение «тебе надо научиться жить с этим» я выудил из его же менторского лексикона. Эти его поучения выводят меня из себя. На самом деле сейчас меня все выводит из себя. Сейчас я чувствую себя так, будто у меня заворот кишок, и мне хочется что-нибудь немедленно сломать.

В исправительном классе говорят: ты должен смириться с тем фактом, что люди не любят тебя, с тем, что у тебя жирные бедра и нелады с математикой, как и с тем, что ледники обрушиваются на тибетские монастыри. Как ты можешь возмущаться плохим отношением китайцев к Тибету, когда сам лично не сделал ничего хорошего для него?

Это равносильно тому, как если бы каждого, у кого нет сил, стали уверять в том, что он сам виноват в этом и что сильных людей не должны заботить его проблемы.

Моя мама не может смириться с тем, что я гомосексуалист. Но главное для нее – быть несгибаемой железной леди. Поэтому она не позволяет себе никаких стонов, плача и зубовного скрежета. Быть железной леди – это ее способ философски воспринимать даже проделки инопланетян с собственным сыном.

Билли слишком зациклен на своей невозмутимости, чтобы прощать мне мои слабости. А меня ранит даже его как бы сочувственное:

– Я же говорил, что тебе надо было самому сказать ей обо всем.

– Да, ты был абсолютно прав, – отвечаю я мышиным голоском.

Очередной раз он отыгрался на мне.

– Ладно, не надо сучиться на меня за это, – бросает Билли.

– Это естественная реакция, сопутствующая сильному эмоциональному всплеску, – звучит все еще как-то по-мышиному.

Он меня бесит, бесит своей невозмутимой «правильностью». Все вокруг такие «правильные». Просто дышать нечем.

Билли опять берется за свое:

– Ты ведешь себя, как ребенок. Только ты даже не фокусничаешь, а просто хнычешь.

– Билли, моя мама-неохристианка знает, что я гей. Можно хоть немного сочувствия?

– А что, кто-нибудь умер, Рон? Или тебе оторвало ноги во время взрыва? Или, может быть, я должен решать за тебя все твои проблемы?

– Нет, просто я ищу друга, и, знаешь, я постараюсь и найду, найду такого, которому буду дорог я, а не мой член.

Я повесил трубку.

Как я говорил, меня все бесит. Бесит сидеть здесь сейчас.

У меня есть тупой братишка, который хихикает все дни напролет, ставя себе в заслугу любовь к кошке. У меня есть мама, поглощенная домашними заботами, счетами и кредитами, и срывающаяся на крик, чтобы заставить меня делать всякую тупую работу по дому. Я понимаю, что, наверное, испортил отношения с Билли, но мне важнее знать – на самом ли деле я такой ничтожный безответный человечишка, каким он меня считает.

Все кончено. Я чувствую себя так, будто увяз в ненавистном мне лаймовом киселе и тону в его бездонной засасывающей жиже. Мой братец все знает и будет изо всех сил стараться устроить мне сладкую жизнь. Пусть только попробует, я расквашу ему всю его жирную морду. Моя мать разыгрывает из себя крутую железную леди, поэтому я тоже стану крутым. Но у меня не выработана необходимая невозмутимость, и я никогда не пойду на мамины неохристианские семинары.

А сейчас я сижу здесь в одиночестве и думаю: как мне победить? Как жить? Что делать?

Мне уже никогда не быть по-прежнему любимым сыном. Этот вариант отпадает. Я не собираюсь деликатничать по поводу того, с кем я сплю. Я ни на что не подписывался, я ни во что не верю, никого не люблю и не думаю, что кто-нибудь любит меня.

Привет. Начинаю с нуля. С днем рождения.

Итак, мне 26 сегодня!

Я встал в три часа утра и отправился к Амазонке, чтобы повидаться Джоао. Он был так счастлив видеть меня, что его маленькое личико превратилось в одну огромную улыбку. Он выстроил несколько своих сестер позади себя, и они радостно приветствовали меня. Затем спели “Happy Birthday” и подарили изящный ежедневник. В Бразилии все еще поют “Happy Birthday”.

Любовь побеждает все. Почти без усилий.

Позже я навестил Джоао и мы проделали наши обычные дневные процедуры. Тестостерон лез у него из ушей, настолько он был воодушевлен своей новой работой на исконных землях индейцев. Он готов сломя голову лететь в Эдем, чтобы приступить к своей дипломатической миссии. Он так очарователен: презерватив на конце и перо попугая в носу – самый подходящий вид для сотрудника Бразильского консульского совета.

Я люблю его, я люблю его, я люблю его, я люблю его.

Я чертовски счастлив. На Амазонке нет эмбрионального экранирования. Ура жителям Содома! В любом другом месте нас преследуют. Эти вредные инопланетные гены должны быть уничтожены.

Потом я должен был пойти и рассказать Джоао о том, как обстоят дела с моим проектом. Он мрачно выслушал.

– Я знаю, тебе это не нравится, – сказал я.

– Все это неправильно. Похоже на геноцид. – Он произносит «дженосид». – Скоро их совсем не станет.

– Нет, это не геноцид. Младенцы родятся гетеросексуалами, вот и все. Не будет больше никакого гомосексуализма и никакого экранирования, только счастливые дети. А взрослые – те, что остались, – пусть сами решают, лечиться им или нет. Все равно неохристиане считают, что мы и есть геноцид.

– Не надо тебе помогать им.

– Джоао. Малыш. Нас это не коснется. Мы всегда будем вместе.

– Индейцы говорят, что это неразумно.

– Да? Интересно. Что это значит?

– Они говорят, что хорошо бы найти другие пути. Они думают, что это почти то же самое, что случилось с ними.

Это похоже на правду.

Так мы с Джоао спорим. Проводим, так сказать, беспристрастные научные диспуты. Толковые ребята.

До появления версии об инопланетном гене считали, что гомосексуалисты – просто люди с придурью, которые добровольно отказываются от деторождения. Ведь если бы дело было в генетике, невоспроизводимый ген уже давно бы исчез. А мы до сих пор существуем.

Джоао отпускает свою обычную шутку о том, что все певцы в Бразилии «голубые». В этой шутке немалая доля правды. По этому я тоже иронизирую:

– Ого, значит, человечество не смогло бы размножаться без латиноамериканской музыки, да?

– Возможно, – говорит он.

– Знаешь, малыш, а? – спрашиваю я вкрадчиво.

Его голос становится тоже мягче и теплее:

– Я знаю. А ты?

– Да, я тоже знаю.

Я знаю, что ты любишь меня. Мы любим друг друга. Мы говорим так каждый день уже почти пять лет, и каждый раз я ловлю кайф.

В этот день в лаборатории тоже произошло событие. Световые маркеры наконец проникли внутрь Плоскодона.

Плоскодон, по правде говоря, довольно мерзкое творение. В нем различимы внутренние органы, а кости воздушно тонки и разведены в стороны для устойчивости. На вид нечто среднее между паутиной и человеком, раздавленным грузовиком.

Мозг работает, но мы знаем, что он выполняет только физиологические функции. Ни сознания, ни, тем более, самосознания. Просто высокоорганизованная бактериальная культура. Вы можете отслеживать все происходящие в нем процессы, опробовать на нем наркотики и забавляться с его эндоморфинами. Есть в лаборатории и микроскоп, с помощью которого вы можете наблюдать жизнь внутри него.

Как только я увидел это создание, на меня сразу нашло озарение. Я тут же понял, что надо делать с ним. Я представил руководителю докладную записку, и компания выделила средства на мои исследования.

Люди представляют себе клетки как однородные микроскопические частицы. На деле же они скорее напоминают города с хорошо развитой транспортной сетью. Поступающие протеины поставляются на склады, сортируются, используются по необходимости, а затем выводятся.

Раньше мы отслеживали траекторию движения протеинов, подсаживая к ним протеины медузы, которые излучают свет. Это был превосходный способ, поскольку светилась каждая молекула протеина и вы могли безошибочно определить, в каком месте она находится. Однако вы не могли определить, куда она девается.

Сейчас у нас есть другие подсадки – например, такие, которые светятся только тогда, когда на них попадает луч голубого лазера. Мы можем высветить отдельные протеиновые молекулы и проследить каждую из них по очереди.

Сегодня мы высвечиваем протеины, полученные у гомосексуальных доноров, и я отслеживаю траектории их движения в мозге. Затем я наблюдаю, как генетическая хирургия влияет на мозговые клетки. Сколько времени уходит на стимуляцию роста новых тканей. Сколько времени нужно для приостановки производства других протеинов и удаления оставшихся через лизосомы.

Сколько нужно времени для лечения гомосексуалиста.

Это потрясающе простой проект, дающий возможность получить дешевое и безотказное средство лечения. А это означает, что все друзья Джоао, которым надоело терпеть упреки евангелистов, смогут стать обычными людьми.

Таковы мои аргументы. А им решать. Если кто-то из парней захочет остаться геем, как я, – пожалуйста, оставайтесь. А после нас, может быть, гомосексуалистов вообще не останется. Откровенно говоря, я не вижу тут проблемы. Кто будет скучать по нам? Другие геи, ищущие партнеров? Ой, здрасте, их же уже не будет никого.

Да, как-то отчасти обидно, что никто уже не встретит своего Джоао. Но взамен он встретит свою Джоанну.

Позвонила мама и проговорила безостановочно уйму времени. Меня не пугает, что я больше не люблю ее, потому что я люблю, конечно, но как-то по-своему – с сильной примесью усталости и раздражения. Сильная женщина. Добровольно записалась к нам на эксперименты со стволовыми клетками. Пришла и чуть не захватила в свои руки всю программу исследований. И все ее любят. Так что она тут трудится вовсю, а в свободное время рассказывает мне о забавном парне, которого она подцепила в Калифорнии. Она делает много полезных вещей и, должен признать, действительно помогает церкви. А церковь, глядя на то, как она добра с людьми, поощряет ее стремление помочь им меняться, не падать духом и не бояться науки. Она говорит мне:

– Бог – это Наука. Это действительно так, и я просто доказываю это людям.

Она заставляет людей впервые в жизни проявить свою индивидуальность, и это воодушевляет их, а для бездомных она делает сэндвичи с арахисовым маслом.

Мы поговорили немного о моем шоу-бизнес-братике. Он знаменитый секс-символ сейчас. Мне никак не свыкнуться с этой мыслью, мне все кажется, что он выглядит как ананас.

– Оба моих ребенка стали великими, – заканчивает мама. – Обожаю вас.

Я принимаюсь за работу. Ребята приклеили небольшую открытку на стекло: «С днем рождения, Рон. Желаю счастья, Плоскодон».

Во время ланча они сделали по-настоящему грандиозную вещь. Они прикрепили коллуминированную линзу перед экраном дисплея, и теперь взгляд фокусируется на изображении, как будто оно отдалилось километров на десять.

Кроме того, они установили мини-камеру за линзой и сняли пролет над Плоскодоном. Клянусь богом, это было похоже на разведывательный полет над планетой из плоти. Вы летите над костями, которые кажутся соляными залежами. Вы взмываете над скалами из скрученных веревок, и они оказываются мышечной тканью. А вены похожи на огромные трубки, надутые как батуты.

Потом мы залетели в мозг, прямо под складки коры к мозжечковой миндалине – центру сексуальной ориентации. Кора выглядела как саванна.

– Мы называем все это Фланнерилонд, – сказал Грег.

На этом они дружно сошлись, пытаясь придумать название нового континента. Не думайте, что я оказал на них давление. Нет, это сам проект.

Я вернулся домой и нашел пару милых электронных писем от Джоао. В одном из них были адреса членов всей его семьи. «Но мой любимый адрес – это сердце Рональда Фланнери».

Полагаю, надо сообщить также, что в почтовом ящике было еще и зашифрованное послание от Билли. Билли был моим первым парнем в школе, и до тех пор, пока я не увидел его подпись на письме, я не мог понять, от кого оно. Письмо было то еще:

«Ну, скажу тебе, Рон, давненько мы не виделись. Насколько я помню, ты по гороскопу Весы, значит, где-то сейчас должен быть твой день рождения, так что с днем рождения. Может быть, ты слышал – я сейчас работаю в общественной приемной здесь, в Палм-Спрингз».

Честно говоря, Билли, нет, не слышал. Я не ищу специально новостей в прессе о тебе или Палм-Спрингз.

Далее он писал, как продвигает по инстанциям охранное удостоверение гомосексуалиста. Что мы, киты, что ли? – поду мал я. Кто проголосует за подобное удостоверение? А как же быть с другими человеческими аномалиями, Билли? Ты получишь максимум двести голосов. Но Билли и не гонится за по бедой или каким-либо результатом, он просто хочет быть во всем правым. Только почитайте далее:

«Я знаю, что ты все еще работаешь в исследовательском центре Люмьера. Как пишут в последнем еженедельнике „Дегитсай Ньюс“, вы разрабатываете средство от гомосексуализма для взрослых. Неужели это правда? Если да, то не мог бы ты посвятить меня в детали? Полагаю, ты лично не имеешь абсолютно никакого отношения к этому проекту. Честно говоря, нам нужно знать, как работает это средство, как долго проводятся испытания и когда оно станет общедоступным. Ведь это может явиться (страшно подумать даже) драматической развязкой для всех людей нашей ориентации, подарившей человечеству, ох…»

И далее следует все тот же затертый список:

«Шекспир, Микеланджело, Да Винчи, Мелвилл147, Джеймс148, Витгенштейн149, Тьюринг150…»

Ни одной женщины, естественно.

Насколько я понимаю, парень предлагает мне заняться шпионажем в собственной фирме. Замечательно – ни разу не объявлялся после университета, и теперь вдруг в конце письма – на тебе, пожалуйста:

«Ты же по-прежнему остаешься милым малышом?»

Хороший выпад, вполне в его духе.

Нет, Билли, я выдающийся ученый и мог бы предложить список не менее великих гетеросексуалов. Спасибо за финальный укол. Очень эффективное и своевременное напоминание о том, почему мы расстались и отчего до сих пор не контактировали.

У меня и в мыслях нет отвечать на это послание. На самом деле я собираюсь передать его нашему руководителю. Только для того, чтобы показать, что я не замешан в это дерьмо и что кто-то другой проболтался журналистам.

Счастливого гнусного дня рождения.

И вот я снова сижу на кровати, пишу дневник и думаю – для кого это все? Перед кем я отчитываюсь? Зачем я пересказываю в нем чужие письма?

И почему я чувствую, будто, закончив проект, я тем самым как бы расквитаюсь кое с кем? С кем? И тут я с удовольствием понимаю: со своими родными.

Меня клонит ко сну. Я ложусь и взамен отсутствующего Джоао крепко обнимаю подушку.

Сегодня день моего рождения, и мы все отправляемся на пляж.

Вы и не жили, если никогда не нежились в прохладных волнах реки, ширина которой такова, что не видно противоположного берега, а в центре находится остров величиной с Бельгию и Швейцарию, вместе взятые.

Мы перебираемся к Москерно, разваливаемся в гамаках, пьем пиво и едим мороженое с купу-аку. Такого фрукта, как купу-аку, вы больше нигде не найдете. Мороженое с ним – лучшее мороженое в мире.

Из-за ребенка я вынужден пить кокосовое молоко прямо из плода кокоса… Что за наказание… Потом я укладываюсь животиком на песок. На мне до сих пор мои зеленые сексуальные шортики.

Нильсон отпускает остроту:

– Джоао, у нашего муженька задница как у бабуина!

Да, меня разнесло в последнее время. Моя нижняя часть стала похожа на раздутый презерватив, что, впрочем, выглядит чрезвычайно сексуально. Я переворачиваюсь, чтобы показать свой снаряд. Он всегда вызывает оживленные комментарии. На этот раз со стороны Гильермо:

– Джоао! Нильсон! Его петушок такой же величины, как вы целиком! Куда вы умудряетесь его засовывать?

– Я люблю его не за его пенис, – говорит Джоао.

Такой ответ можно толковать по-разному, если вспомнить, что ты первый на свете беременный мужчина и что твой зад является вместилищем и вожделения, и потомства.

Как говорил мне Джоао, раньше я был объектом повышенного внимания на Амазонке. На высокого branco151 в Бразилии западали все геи, а если и не западали, то достаточно было проследить направление их взглядов, чтобы понять, что привлекает их внимание. Это одновременно и льстило самолюбию, и обезличивало.

Единственный, кто смотрит не туда, куда все остальные, – это Джоао. Он смотрит мне в глаза. Я отвожу взгляд, а когда возвращаю его, он по-прежнему неотрывно смотрит мне в глаза.

Он гордится мной.

На самом деле все эти парни тоже гордятся мной. Они чувствуют, что я сделал что-то важное для них.

Я вырастил толстую подушку в полости Плоскодона. Достаточно толстую для того, чтобы зацепы плаценты надежно закрепились на ней.

Мне удалось преодолеть эффект отторжения одной спермы другой. Полупары хромосом стали выстраиваться и объединяться.

Руководство проекта настаивало на проведении тестов на животных. Я считал это омерзительным. Не знаю почему, просто меня это бесило. Проделывать такие штуки с несчастными мартышками! Все равно придется потом проводить тестирование на людях.

Как бы там ни было, а я не хотел ждать.

Поэтому я ушел из компании и переехал в Бразилию. Джоао пристроил меня на работу в университете. Я преподаю экспериментальную методику на очень плохом португальском. Стараюсь объяснить, почему наука – это Бог.

Забавно видеть евангелистов, пытающихся найти со мной общий язык. В полиции меня предостерегли, что есть люди, которые говорят, что ребенок не должен появиться на свет. Может, полицейские с ними заодно? Их маленькие прищуренные глазки не очень-то дружелюбно смотрят на меня.

Джоао собирается на время родов перевезти меня в Эдем. Это индейская территория, а индейцы хотят, чтобы ребенок родился. У них есть что-то вроде предания об обновлении мира и возрождении жизни на земле.

Агосто и Гуллино жарили цыпленка. Адальберто, Каве, Джордж и Карлос сидели кружком и чистили вяленых креветок. Время от времени подходил официант и спрашивал, не хотим ли мы еще пива. Это был худощавый парнишка из Марайо, в шортах и шлепанцах. На его смуглом лице блуждала необъяснимая ухмылка. Неожиданно мы поняли, что он соблазняет нас. Нильсон запел: «Могено, Могено…», что означает «смуглый сексуальный мужчина». Потом усадил парнишку к себе на колени.

Здесь просто рай для геев. Нас всего около четырех процентов населения, примерно столько же, сколько левшей, и эта цифра естественным образом держится на постоянном уровне. Здесь ты как будто живешь в стране, где вся одежда шьется именно твоего размера, где все говорят на твоем родном языке и где пригласить президента на обед считается делом обыденным. Настоящий рай.

Мы вернулись домой и вместе со всеми – я имею в виду огромное семейство Джоао – устроили вечеринку в честь дня моего рождения. Кроме нас присутствовали девять сестер Джоао и четыре брата с супругами и детьми. Это было что-то. Такого вы не увидите в нашем цивилизованном мире. Как будто вы попадаете на страницы романа девятнадцатого века. Умберто получил работу, Мария бросает пить, Латиция преодолевает свою страсть к кузену, Джоао помогает племяннику поступить в университет. Куча детей кувыркается и хохочет на ковре. Не возможно распознать, где чье чадо. Да это и не важно. Они все равно заснут все вместе, где захотят.

Дом сеньоры де Соузы был слишком мал для такой компании, поэтому мебель вытащили на улицу и все продолжили веселье, выпивая, танцуя и отпуская малопонятные мне шутки. Сеньора сидела рядом со мной и держала меня за руку. Она приготовила уйму мороженого с купу-аку, потому что знала, что я его очень люблю.

Люди здесь встают в пять утра, пока еще прохладно, поэтому все хотели вернуться домой пораньше. К десяти часам веселье закончилось. Сестры Джоао расцеловали меня на прощанье, детишки погрузились в машины, и мы остались одни. Я отказался ехать домой. Высплюсь здесь, решил я, во дворе на свежем воздухе с Джоао и Нильсоном.

Мы помогли сеньоре с уборкой, и я вышел на немощеную бразильскую улицу, чтобы сделать записи в дневнике.

Маму бесит, что я здесь. Ее тревожит малярия и то, что у меня нет хорошей работы. Моя беременность ставит ее в тупик.

– Не знаю, малыш, если это случилось и это работает, ну что тут скажешь.

– Это означает, что проделки инопланетян – миф, так ведь?

– Инопланетяне, – отвечает она со скорбной усмешкой. – Если бы им нужна была эта планета, они могли бы просто сжечь все живые формы на ней и посеять вместо них свои. Даже наш падре считает, что это глупая идея. Береги себя, малыш. Ты выдержишь. О’кей?

О’кей. Мне 36, и я еще неплохо выгляжу. Мне 36, и, в конце концов, я в некотором роде мятежник.

Мне неспокойно… из-за Нильсона.

Да, я был в разлуке с Джоао целых пять лет. Естественно, у него кто-то был в мое отсутствие, но я верю, он по-прежнему любит меня, хотя я немного ревновал его поначалу. Извини, Джоао, я ведь обычный смертный. Да, куча детей на полу. Никто не знает, кто с кем спал. Я жил с обоими, мне симпатичен Нильсон, но я не люблю его и не хочу рожать от него ребенка.

Только… не исключено, что ребенок как раз от него.

Полагается сначала обработать сперму для того, чтобы она стала восприимчивой к чужой, и сейчас я не знаю, невозможно определить, когда я забеременел. Ладно, все мы одна большая семья, они оба побывали там. И я почему-то плохо себя чувствовал перед тем, как наши с Джоао спермы… были… ну, скрещены.

Дело в том, что сначала у нас был только один эмбрион. А теперь их двое.

Думаю, это было бы дикостью, если бы один из плодов был Нильсона и Джоао. А я бы просто вынашивал его, как суррогатная мать!

Ох, парень, с днем рождения тебя.

С днем рождения, луна. С днем рождения, звуки телевизора, шлепанье чьих-то сандалий, лай собак на соседней улице и жужжание насекомых. С днем рождения, ночь, – теплая и нежная, как парное молоко.

Завтра я уезжаю в Эдем, давать начало новой жизни.

46 лет. В такой день потерять ребенка.

Они должны были привезти меня обратно на вертолете. Было сильное кровотечение, и Джоао сказал, что он видел плаценту. Шеф дал добро на отправку вертолета. Джоао был все еще в своем консульском облачении. Он выглядел таким худеньким и беззащитным: презерватив на конце, перо попугая в носу и небольшое желтенькое брюшко – от испуга он весь пожелтел с головы до ног. Мы оторвались от земли, и я почувствовал будто тону в болоте, в жирной коричневой жиже. Я заглянул в иллюминатор и увидел Нильсона с детьми. Вид у него был потерянный. Он стоял и прощально махал нам рукой. Я ощутил ужасную ломоту в животе.

Я чертовски благодарен этой клинике. Индейские земли чудесны, когда ты в порядке, здоров и можешь снести и жалкую хибарку, и грязь, и москитов, и змей на обед. Но чтобы в Эдеме случился выкидыш! Это уже катастрофа. Выкидыш из прямой кишки в десять раз серьезнее, чем из матки. Разрыв ткани в сантиметр или два, и вся кровь вытекает из человека за две минуты.

Я исключительно счастливый парень.

Доктором была подруга Джоао – Надя. Она была необыкновенно участлива. Она разъяснила мне, что не в порядке с моим ребенком.

– Лучше вам избавиться от него, – сказала она. – Он все равно не выживет.

Я рассказал ей правду. Я знал, что плод с самого начала развивался ненормально.

Вот, что я получил, пытаясь в 45 лет родить еще одного ребенка. Это все от жадности.

– E a ultima vez152 – выдавил я.

– Chega153, – сказала она и, улыбаясь, добавила: – E o trabalho do Joao154.

Потом у нас был серьезный разговор, и я не уверен, что все понял из ее беглого португальского. Но суть я ухватил.

Когда мы с Джоао впервые встретились, мир раскрылся перед нами как распустившийся цветок. Бывало, мы лежали в объятиях друг друга, и он, выросший в огромной семье, спрашивал:

– Сколько детей у нас будет?

– Шесть, – отвечал я, думая, что это много.

– Нет, нет. Десять. Десять детей. Десять детей будет достаточно.

Конечно, это были только грезы, отголоски тех переживаний, которые мы испытывали в нашем чарующем единении.

У нас сейчас пятнадцать детей.

Людей обычно изумляет превосходство репродуктивной функции гомосексуалистов.

Представьте себе, что вы плывете по океану в лодках из тюленьей кожи с командой в двадцать парней и терпите кораблекрушение. Попадаете на необитаемый остров. Ни одной женщины. По статистике, один из 20 должен быть гомосексуальной ориентации, поэтому он станет носителем сперм разных людей до тех пор, пока, как в случае Нильсона и Джоао, две спермы не проникнут друг в друга. Может, и больше. Носитель, возможно, умрет, но оставит потомство, и оно будет иметь те же гены.

Гомосексуализм – это запасная система размножения.

Сразу, как только мы узнали об этом, историки бросились на поиски мифа о мужской беременности. Адам, дающий жизнь Еве, Вишну на змее Аната, дарующий жизнь Брахме. А были еще и непорочные зачатия, вообще не требующие людского участия.

И все это возможно без всяких кораблекрушений! А теперь суть того, что сказала Надя:

– Вы с Джоао были беременны либо по очереди, либо одновременно. У вас все время рождались близнецы. У гетеросексуальных пар так не бывает. А если добавить сюда еще и третий номер, Нильсона, то это еще пять детей. Итого двадцать детей за десять лет.

– Chega, – сказал я.

– Chega, – повторила она, но это уже не было шуткой. – Конечно, лесбиянки делают сегодня то же самое. Десять лет назад все думали, что гомосексуализм мертв и что вы, ребята, вымирающий вид. Но, знаешь, любое репродуктивное превосходство со временем ведет к вымиранию соперников. – Надя улыбнулась. – Я думаю, что это мы сегодня вымирающий вид.

С днем рождения.