Лучшее за год: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

Через неделю после моего восстановления я поехал за город. В машине я включил на полную громкость музыку Аарона Копленда. Щебеночно-асфальтовая проселочная дорога свернула в лес. Был конец лета. На моем «Мицубиси» замелькали солнечные блики. Я чувствовал себя нормально, но сколько это будет продолжаться? Именно это, решил я, и надо выяснить.

Я ехал очень быстро, но собаку сбил не из-за этого. Даже если бы я ехал медленнее, то все равно не успел бы вовремя остановиться. На повороте я свернул на край дороги, где над ней нависли клены, и вдруг – откуда ни возьмись, эта овчарка. Пес стоял прямо посреди дороги, высунув язык, словно долго и быстро бежал. Тормоза, сцепление, паническое вращение руля. Машину тряхнуло.

Я выключил музыку и какое-то время сидел в полной тишине, если не считать почти неслышного урчания мотора. В зеркале заднего вида я видел пса – он лежал посреди дороги.

Я сглотнул, пару раз глубоко вдохнул, отпустил сцепление и медленно выключил мотор.

Дверца мягко отворилась – вверх и в сторону. В машину ворвался легкий ветерок, я услышал пение птиц и журчание ручейка.

Я прошел по дороге к тому месту, где лежал пес. Он был жив. Услышав мои шаги, он повернул морду и оскалился. Я остановился в нескольких ярдах от него. Он завыл, на губах появилась кровавая пена. Задние лапы у него были сломаны.

– Спокойно, – сказал я.

Пес заскулил. Больше он не скалился, даже когда я подошел еще ближе и положил руку ему на голову. Ладонью я ощущал его короткую жесткую шерсть.

Грудь у пса вздымалась, он то ли хрипел, то ли кашлял. На дороге были пятна крови. Я спокойно смотрел на все вокруг; я снова впадал в эмоциональное оцепенение – утром я сознательно не принял таблетку.

В этот самый момент появилась женщина.

Я услышал, как она продирается сквозь кустарник. Потом она закричала: «Бадди! Бадди!»

– Сюда, – ответил я.

Она выскочила из зарослей, в руках у нее был красный нейлоновый поводок. На вид лет тридцать пять, короткие светлые волосы, блузка без рукавов, шорты цвета хаки и высокие сапоги. Она потрясенно застыла, затем подбежала к нам.

– Бадди! Ох, Бадди!

Она встала на колени, из голубых глаз ручьем текли слезы. У меня в груди все напряглось. Я хотел сохранить это ощущение. Интересно, оно естественно или это просто остаточный эффект после приема лекарства?

– Простите меня, – промолвил я. – Он стоял прямо на дороге.

– Я сама отстегнула поводок, – ответила она. – Вина моя.

Она не переставая гладила пса, а тот положил морду ей на колени, словно собирался заснуть, потом снова закашлялся кровью. Она гладила его и плакала.

– Здесь есть поблизости ветеринар? – спросил я.

Она ничего не ответила.

Бадди вздрогнул, дыхание у него остановилось; это был конец.

– Надо убрать его с дороги, – сказал я.

Женщина взглянула на меня, и в глазах ее было что-то ожесточенное. Она сказала:

– Я заберу его домой.

Она с трудом попыталась взять огромную овчарку на руки, с вытянутыми лапами пес был почти с нее ростом.

– Позвольте мне помочь вам. Можно положить его в машину.

– Я справлюсь.

Она, спотыкаясь, двинулась вперед; задние лапы пса безжизненно волочились по земле. Женщина остановилась, поправила пса и исчезла в лесу.

Я вернулся к машине, взялся за ключи. Рука сама потянулась к бардачку, но я тут же отдернул ее. Я снова становился Глазом, частью Резервуара. Но принимать лекарство я больше не собираюсь – пусть будет, что будет. Хочу узнать, осталось ли во мне что-либо человеческое.

Я запер машину и отправился вслед за женщиной в лес.

Она ушла недалеко. Я скоро наткнулся на нее – она сидела на земле и плакала, прижимая к себе пса. Она посмотрела на меня и сказала:

– Помогите мне, пожалуйста.

Я отнес пса к ее дому, расположенному примерно в ста ярдах от дороги. С каждым шагом тело пса становилось все тяжелее.

Дом был современный, восьмиугольный, весь застекленный, стоял он на большой зеленой лужайке, которую совсем недавно подстригли. Мы подошли к дому сзади. Женщина отворила деревянную калитку, и я вместе с псом зашел во двор. Дальше мне было нельзя – я ощущал это руками, спиной. Женщина дотронулась до моего плеча и сказала:

– Пожалуйста, еще чуть-чуть.

Я кивнул, сжал зубы и приподнял мертвого пса. Женщина подвела меня к сараю, где хранились инструменты. Там я наконец положил пса. Она накрыла его зеленым брезентом и закрыла дверь.

– Я сейчас вызову кого-нибудь. Мне так не хотелось, чтобы Бадди остался в лесу, на дороге, ведь там много других зверей.

– Я понимаю, – ответил я, хотя на самом деле начинал уже впадать в то странное состояние, когда мое «я» отделялось от всех человеческих эмоций и ощущений.

– Пройдите в дом, там можно умыться, – предложила она.

Я взглянул на руки.

– Хорошо.

Я умылся в ванной. Рубашка у меня оказалась в крови, и женщина настояла на том, чтобы выстирать ее. Я вышел из ванной в одной футболке; она успела загрузить мою рубашку вместе со своими грязными вещами в стиральную машину и вызвать команду по надзору за животными. Сама она тоже переоделась в костюм голубого цвета. Мы сидели в большой, солнечной кухне; женщина предложила мне чай со льдом, и мы тихонько попивали его из высоких стаканов. Я чувствовал привкус лимона и ледяную свежесть чая. Простые ощущения.

– Пес давно с вами?

– Около восьми лет, – ответила она. – Вообще-то, он принадлежал моему мужу.

– А где ваш муж?

– Он умер два года тому назад.

– Извините.

Она немного странно смотрела на меня, и я вдруг подумал что она понимает, в чем дело, кто я такой. Люди часто каким-то образом угадывали. Я хотел подняться.

– Не уходите, – попросила она. – Подождите, пока не приедут за Бадди. Пожалуйста.

– Вы и сами справитесь.

– Я уже давным-давно сама ни с чем не могу справиться. Вы даже не сказали мне, как вас зовут.

– Роберт.

Она протянула руку через стол и пожала мою.

– Меня зовут Ким Фам, – сказала она. Я чувствовал ее мягкую, прохладную кожу, лимонную свежесть ее дыхания, видел, как увлажнились ее глаза.

– Вы Глаз, – сказала она.

Я отдернул руку.

– И сейчас вы не приняли лекарство, так?

– В общем-то, это и не лекарство никакое.

– А что же это?

«Ложь», – подумал я, но сказал другое:

– Оно помогает восстанавливать некоторые функции организма. Его в шутку называют виагрой для эмоциональных импотентов.

Она даже не улыбнулась.

– Я знаю все эти шутки, – ответила она. – Мой муж работал аналитиком по обработке данных проекта Тау Бу. Эти шутки совсем не смешные.

Я не мог вспомнить фамилию Фам, но в проекте участвовало много аналитиков, которые так или иначе обрабатывали данные.

– А почему вы не хотите принять свою виагру или как там вы ее называете?

Я пожал плечами.

– Может, у меня аллергия.

– Или вы не верите, что эмоциональная и когнитивная реальность соответствует той, которую вы знали. До того, как попали в Резервуар.

Я смотрел на нее во все глаза. Она взяла стакан с чаем и отпила немного.

– Я читала о вас, – сказала она.

– Правда?

– Не именно о вас, а о Глазах как о психологическом феномене.

– Не забудьте про мистическую сексуальность.

Она отвела взгляд. Я заметил, как напряглись мышцы у нее на шее, как покраснела кожа у волос. Я пытался сконцентрировать внимание, но чувствовал, что ускользаю из реальности.

– Быть Глазом – это не совсем то, что представляют себе обыкновенные люди, – сказал я.

– А что же это?

– В действительности это намного страшнее.

– Расскажите мне.

– Резервуар на самом деле идеальная изоляционная камера. Отсутствие гравитации, полная сенсорная дезактивация. Тело облеплено всевозможными датчиками. Непосредственно в мозг вводят проводник. Это вы, возможно, знаете. Но вот чего вы не знаете. Подобная процедура убивает человека. Становясь Глазом, человек в буквальном смысле слова отдает свою жизнь.

Я говорил и говорил, это помогало мне удерживать сознание на происходящем. Но вряд ли такое состояние можно поддерживать долго.

– Вам помогают функционировать в Резервуаре, но на поток световых частиц, тахионов, растрачивается не только ваше сознание. Все ваше существо, ваша суть. И каким-то таинственным образом где-то между Землей и роботом-приемником, который находится на расстоянии пятидесяти световых лет, поток сбрасывает все, кроме самых непосредственных ваших ощущений. Вы становитесь неким щупальцем, не просто Глазом, но и рукой, языком, ухом. Вы вселяетесь в механизм, который был запущен в космос задолго до вашего рождения, пересылаете назад по потоку тахионов эти данные вместе с вашими собственными мыслями, а аналитики вроде вашего мужа должны бесконечно в этом разбираться. Потом вас возвращают, но на самом деле возвращаетесь не вы, а это самое щупальце. Вам говорят, что специальные препараты восстановят химический баланс вашего мозга, дадут новую силу вашим познавательным способностям. Но на самом деле это ложь. Вы мертвы, и больше ничего.

Тут появился грузовик команды надзора над животными, и я, воспользовавшись этим, попрощался и вышел из дома. Мир прямо-таки разваливался на части. Люди отделялись от земли, по которой шли. Дерево, дверная ручка, закатывающиеся зрачки. Отдельные части, составляющие хаотичное и бессмысленное целое.

У ограды я обернулся и увидел, что Ким Фам смотрит мне вслед. Она была похожа на стакан чая со льдом, на мертвое тело пса, на прохладный пруд на четвертой планете, вода в котором дрожала подобно ртути, когда я дотрагивался до нее сенсором.

Я сел в автомобиль, но, хотя сумел найти свой «Мицубиси», совсем не был уверен, что смогу им управлять. Перед глазами были тысячи отдельных деталей: сплавы, пластики, провода и вспомогательные механизмы; я ощущал какой-то сложный смешанный запах.

Слева у самого уха раздался стук. Толстое стекло, голубые глаза, череп, обтянутый кожей. Я воспринимал все, но ничего не понимал. Глаза куда-то пропали, потом раздался голос:

– Примите вот это. – Слоги, паузы, еще слоги. Горький привкус.

Восстановление.

Я заморгал, мир на время снова обрел гармонию.

– С вами все в порядке? – Ким сидела рядом со мной в автомобиле.

– Да, все в порядке.

– Вид у вас был, как у больного с кататоническим синдромом.

– Который сейчас час?

– А как вы думаете, который сейчас час?

– Я первый спросил.

– Почти семь.

– Черт побери.

– Я собиралась поехать в город. Даже не представляла, что вы до сих пор тут сидите.

Я протер глаза.

– Боже, как я устал.

– Где вы живете?

– У меня прекрасная маленькая квартирка на территории Проекта.

– Вы сможете туда доехать?

– Да, но не хочу.

– Почему?

– Меня могут больше не выпустить.

– Вы это серьезно?

– Не совсем.

– Вас не поймешь.

– С Бадди все в порядке?

– Да.

Я посмотрел на нее – передо мной сидела привлекательная женщина со светло-голубыми глазами, на вид около тридцати пяти.

– Пойдемте ко мне. Тем более что вы забыли свою рубашку.

– Точно, – ответил я.

Я поставил машину в гараж и спрятал ключи под защитным козырьком. Машину мне дали на Проекте, но исключительно с рекламными целями и для дневных поездок. Считалось, что Глаза должны во всем поддерживать репутацию учреждения.

В доме была комната для гостей с двухспальной кроватью и окном, в который врывался освежающий ветерок. Я снял ботинки, прилег на кровать и прислушался, не сняла ли она трубку телефона, не набирает ли номер Проекта. Она ведь должна знать людей, которые там работают, и их телефонные номера. Бывшие коллеги ее мужа. Я закрыл глаза, убежденный, что когда снова открою их, то увижу перед собой типа из группы безопасности Проекта.

Но все получилось иначе.

Когда я открыл глаза, комната была освещена теплым светом лампы, в дверях стояла Ким.

– Здесь ваши таблетки, – сказала она и показала мне небольшую серебристую коробку.

– Все в порядке. До завтра мне они не понадобятся.

Она внимательно взглянула на меня.

– Правда, – сказал я. – Я принимаю одну в день.

– А что бы случилось, если бы я не нашла вас?

– Сидел бы до тех пор, пока меня не нашел бы кто-нибудь другой, а если бы так никто и не нашел, то проторчал бы там до Судного дня. Моего, по крайней мере.

– Вы это имели в виду, когда сказали, что люди, работающие на Проекте, больше не выпустят вас?

Я хорошенько обдумал ответ.

– Никакой явной угрозы нет. Они хотели бы использовать меня еще. По-моему, им очень нужны позитивные результаты.

– «Результаты равны вложениям», – так говорил мой муж.

– Верно.

Я сел на кровати, потер руки – несмотря на то, что в доме было тепло, я покрылся гусиной кожей.

– Как он умер? – спросил я.

– Опухоль мозга. Просто ужасно. К концу его постоянно мучили боли. Его держали на сильных лекарствах. Он даже меня перестал узнавать. – Она отвернулась. – Боюсь, что после его смерти я сама оказалась на грани отчаяния. Но сейчас я чувствую себя сильнее.

– Почему вы живете здесь совершенно одна?

– Это мой дом. Если надоест, есть еще небольшой коттедж на Кэннон Бич в Орегоне. Но я привыкла к одиночеству.

– Привыкли?

– Похоже, что оно преследует меня всю жизнь.

Это вызвало новые вопросы, и за чашкой кофе в гостиной я задавал их один за другим. Ее родители погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было четырнадцать лет. Ее воспитала тетка, но отношения были натянутыми.

– Я чувствовала себя не племянницей, а, скорее, обузой.

Потом был мистер Фам и опухоль мозга. Когда она закончила, что-то внутри меня заскулило и стало проситься наружу, но я не давал выхода эмоциям.

– Иногда мне кажется, что уж лучше бы я стала Глазом, – сказала Ким.

– Поверьте, это не лучше.

– Почему? – Мы сидели на одном диване, она развернулась ко мне, подогнув под себя одну ногу; глаза у нее горели, лицо было оживленным.

– Я уже говорил: вам пришлось бы умереть.

– Я думала, вы говорите не буквально.

Я покачал головой и пошлепал по набедренному карману брюк, где лежали мои таблетки.

– Я весь в этих таблетках, – сказал я. – Тот самый «я», с которым вы сейчас разговариваете. Но это не тот «я», каким я был перед тем, как попал в Резервуар. – Я глотнул кофе. – Официальная версия ничего подобного не говорит, это моя личная теория.

– Теория несколько невротическая.

– Да, пожалуй.

– Мне даже кажется, что вы и сами-то не верите в это.

Я пожал плечами.

– Это ваше право.

Какое-то время мы сидели молча.

– Иногда тут действительно становится очень одиноко, – сказала Ким.

– Да.

Спальня оказалась приятнее, чем гостиная. Она погасила свет и набрала «прозрачность № 3» для стен и потолка. Ощущение было такое, словно лежишь в лесу под открытым небом, над тобой сверкают миллиарды звезд, а вокруг раскачиваются ветки деревьев. Я дотронулся до ее обнаженного живота, потом поцеловал в губы. Время так сладостно замедлилось, но потом снова сжалось, подобно часовой пружине, и принялось отсчитывать секунды – тик-так, тик-так.

Мы лежали на спине и смотрели вверх, руки и ноги все еще были переплетены. Звезды незаметно кружились. Разглядеть Тау Бу я не смог, да и бог с ней.

– Зачем же тогда ты это сделал? – спросила она.

– Потому что мне было хорошо. И тебе, по-моему, тоже.

– Я не о том. Почему ты захотел стать Глазом?

– А-а… Я хотел увидеть то, что никому другому увидеть не дано никогда. Хотел летать так далеко, как никогда не сможет летать обычный человек. Глупые амбиции. Все это немного смешно.

– Ну и как, стоило того?

На меня нахлынули воспоминания: мрачное аквамариновое небо четвертой планеты, ощущение тяжелой азотной атмосферы. Эти пруды с ртутью. Но еще я вспомнил и то, как от меня отрывали мою индивидуальность, мою личность, и как мне казалось, что я читаю обо всех этих чудесах или смотрю их на картинках, но стоило мне не принять таблетку, как я тут же погружался в хаос и все становилось реальным, но бессмысленным.

– Нет, – ответил я, – не стоило.

– А мне это кажется бегством, – сказала Ким.

– Можно и так сказать.

Утром я поцеловал ее обнаженное плечо, она еще спала. Потом провел пальцами по ее руке, остановился на белых шрамах на запястье. Она проснулась и отдернула руку. Я поцеловал ее в шею, и мы снова занялись любовью.

Мне совершенно не хотелось возвращаться на территорию Проекта или сообщать о себе, как того требовали правила.

– Оставайся здесь, – предложила Ким.

Это звучало прекрасно. С утренней чашкой кофе я проглотил дневную дозу индивидуальности. Я делал это каждое утро, когда просыпался рядом с Ким. Иногда мы засыпали, забыв затенить стены и потолок, и тогда я просыпался с неприятным ощущением, что мы спим на улице. Один раз мне почудилось, что за мной следят, и когда я открыл глаза, то увидел, что с лужайки за нами наблюдает олень.

Я чувствовал себя здоровым и в некотором роде счастливым – чувства эти были мне раньше незнакомы. Я всегда был одиночкой. История Ким очень походила на мою собственную, с некоторыми отличиями. В какой-то степени это привело меня на проект Тау Бу. Но две недели с Ким Фам, я был неодинок. В моем мире появилось нечто новое, и мне это нравилось. Но иногда у меня появлялось такое же чувство, как в тот раз, когда я решил, что проснулся на улице, и за мной внимательно следил дикий зверь.

Однажды утром (это было последнее утро) я проснулся в нашей необычной спальне и увидел, что Ким плачет. Она повернулась ко мне спиной и уткнулась лицом в подушку. Плечи ее слегка вздрагивали. Я погладил ее по волосам.

– Что случилось?

Она ответила приглушенным голосом, не поднимая лица от подушки:

– Я больше не выдержу расставаний.

– Эй…

Она повернулась ко мне, глаза ее покраснели от слез.

– Это правда, – сказала она. – Я больше не выдержу.

Я крепко обнял ее, так мы встретили восход солнца.

За завтраком я открыл маленькую серебристую коробочку. Оставалось только три таблетки. Я взял одну и запил ее крепким кофе. Ким уставилась на открытую коробку, но я быстро закрыл ее.

– Почти кончились, – сказала она.

– Да.

– Роберт, ты был неправ. Эти таблетки вовсе не ты. Они помогают тебе чувствовать, вот и все. Нельзя же все время жить в страхе.

Я смотрел в чашку с кофе.

– Послушай, – сказала она. – Когда-то я завидовала Глазам. Никакой боли, никакого одиночества, никакого страха. Жизнь без всех этих дурацких чувств и переживаний. Но я ошибалась. Это не жизнь. Жизнь – это то, что у нас сейчас.

– Значит, надо достать еще таблетки. – Я улыбнулся.

Но такие таблетки в простой аптеке не купишь. Волшебное лекарство, возвращающее человеку индивидуальность, можно было получить в одном-единственном месте: на Проекте. Я решил, что поеду туда в тот же день; какой смысл ждать, пока все таблетки закончатся.

Ким крепко ухватилась за меня, – так хватаются за столб во время урагана.

– Я поеду с тобой, – сказала она.

– Тебя не пропустят за ворота.

– Ну и что. Я подожду снаружи.

Мы поехали на ее машине. Она припарковала ее на другой стороне улицы. Мы неловко обнялись прямо в машине. Я чувствовал, как на нас смотрит охранник.

– Ты мне почти ничего о себе не рассказывал, – сказала она. – А я выложила тебе все, что наболело в душе.

– Наверное, у меня ничего не наболело.

– Тогда ты бы не был человеком.

– Обещаю, что выложу все начистоту, когда вернусь.

Она не хотела отпускать меня, но я уже настроился. Я показал охраннику свой пропуск, он пропустил меня. Я обернулся и помахал рукой Ким.

– Хорошенькая, – заметил охранник.

Я сидел в пустой комнате. Коробочку с лекарством у меня забрали. «Опрашивал» меня молодой человек, который вел себя как автомат: задавал вопросы, сверял мои ответы со своими данными. Где я провел последние две недели? Почему не вышел на связь с Проектом? Ощущал ли я чувство подавленности, беспокойства? На некоторые вопросы я отвечал, на другие нет.

– Я приехал за таблетками, – сказал я. – Обещаю, что в следующий раз буду сообщать о себе.

Мужчина проводил меня в больничное крыло. Там я прошел подробный и бессмысленный медицинский осмотр. Пока обрабатывались результаты некоторых анализов, со мной присел поговорить помощник директора проекта Орли Кэмпбелл.

– Так значит, наш заблудившийся ягненок вернулся в стадо, – сказал он.

Орли был высоким мужчиной с мягким лицом и первыми признаками растущего живота. Мне он не нравился.

– Бэ-э, – проблеял я.

– Все тот же Бобби.

– Да, все тот же. Когда я смогу выйти?

– Это не тюрьма. Ты можешь уйти отсюда в любой момент.

– А как насчет таблеток?

– Ты их получишь, не волнуйся. Но ты должен пройти еще один сеанс, ты ведь знаешь.

– Знаю.

– У тебя дурные предчувствия? Я просмотрел твои данные. У тебя, похоже, депрессия.

– Никакой депрессии.

– Правда? Хотел бы я сказать то же самое о себе.

– Который сейчас час? Сколько времени я нахожусь здесь, Орли?

– Не так долго. Бобби, почему бы опять не потрудиться? Если хочешь перед этим еще недели две расслабиться, то ни каких проблем. Просто не забывай сообщать о себе. Это ведь тоже часть работы. Ты знал обо всем, когда шел на это.

Я думал о Ким, которая ждет у ворот. Там ли она еще? Хочу ли я, чтобы она была там? Я чувствовал, что мое сознание растворяется.

Орли продолжал улыбаться.

– Думаю, что я готов, – ответил я.

Месяц в Резервуаре – это очень долго. Конечно, будучи Глазом, человек уже не замечает хода времени. Весь мир его чувств и ощущений находится в дальней точке тахионной привязи. Я видел романтизированные иллюстрации этого состояния. На одном конце беспечный мечтатель, на другом – трудящийся робот. Между ними по эфемерному лучу света идет поток данных. Абсурд. Жизнь в человеке поддерживается внутри венными вливаниями, искусственно сохраняется водный баланс, искусственно удаляются шлаки. Специальное устройство высасывает данные. Все довольно жестоко.

В больничном крыле я провел несколько дней. Мне дали мои таблетки и пообещали давать столько, сколько будет необходимо. Я подписался на максимальное время в Резервуаре, в случае преждевременного возвращения у меня будут серьезные и необратимые повреждения головного мозга.

Мой длительный сеанс в Резервуаре помог Проекту получить отрицательный ответ на самый главный вопрос: четвертая планета была мертва.

Теперь у меня будут деньги и полная свобода в будущем, если, конечно, она мне понадобится. Я часами читал, думал о теплых странах. Ким Фам тоже стучалась в двери моей памяти, но я не открывал их.

Спустя неделю после моего возвращения я настоял на том, чтобы меня выпустили из больничного крыла. Никто даже не спорил. Я отработал свое. Когда я выходил из здания, ко мне подошел Орли. Я шел пошатываясь, ноги совсем ослабли. Вещи я нес в сумке через плечо. Орли взял меня за руку и крепко пожал ее.

– Удачи тебе, – сказал он. – Что собираешься делать в первую очередь? Маленькая «конфетка для Глаза»?

Я был настолько слаб, что даже ударить его не мог. Вид у него был мрачный и усталый, сам я чувствовал то же самое. Я ничего не ответил ему, и он продолжал:

– В последний раз ты путешествовал неподалеку от дома, да? Эта Фам оказалась настойчивой. Приезжала сюда каждый день в течение двух недель. Хорошенькая, но старше других. Думаю, что со временем молодые будут утомлять тебя.

Его самодовольная улыбка решила дело. Я набрался сил и решимости и ударил его по лицу. Из носа у Орли потекла кровь.

У ворот я нашел такси. По инерции я включил панель возможных пунктов назначения. Но вместо того чтобы ехать в аэропорт, я постарался вспомнить дорогу, и вскоре мы подъехали к дому Ким.

У дома был заброшенный вид, или мне так показалось. Многое зависит от настроения, а у меня оно было самое что ни на есть мрачное. Проект Тау Бу наложил на меня отпечаток безысходности. На четвертой планете нет никакой жизни, как, впрочем, и на всех других, которые до сих пор исследовали Глаза человечества. Когда несколько десятилетий назад был запущен аппарат-приемник, все лелеяли большие надежды. Но пока известная нам часть вселенной не подавала признаков жизни, а из-за этого наша родная Земля воспринималась одинокой, брошенной, даже обреченной.

Окна в доме Ким были темны. Я постучал, подождал, потом снова постучал. Я знал, где она прятала запасной ключ – на крючке под задним крыльцом.

В доме было тихо. Везде лежал слой пыли. Я прошел по пустым комнатам, словно призрак.

Ее не было.

Я представил себе все способы – страшные, жуткие, – при помощи которых она могла покинуть этот мир. Конечно, никаких подтверждений, что она именно так и сделала, не было. Пустой дом совсем не означает оборванную жизнь. Возможно, я слишком возомнил о себе. Но меня одолевало мрачное предчувствие. Ведь я видел белые шрамы у нее на запястьях.

Я сел на ковер на полу большой спальни. Я все еще был слаб после Резервуара. Меня мучил голод, но это было не важно. Я отдался во власть времени, пусть рассасывает напряженный узел у меня в груди. На улице стемнело, я сделал стены и потолок прозрачными, лег на спину и погрузился в неспокойный сон усталого человека.

Недостаток пищи снижает эффективность действия препарата. Утром, когда я открыл глаза, на улице было еще темно. Я чувствовал, что сознание начинает ускользать. Таблетки были у меня в сумке, но я не очень-то хотел их вытаскивать. Зачем все это? Можно пустить все на самотек, стать нитью этого ковра, стеклом, пульсирующей кровью моих собственных вен. Почему бы и нет?

Я лежал спокойно, не двигаясь и постепенно терял связь с действительностью. Небо потихоньку начинало светлеть, приближался рассвет. В какой-то момент оно приобрело такой знакомый голубой оттенок. Ким обнимает своего мертвого пса, в глазах ее столько ожесточения. «Я справлюсь».

В горле у меня застрял комок, я никак не мог его проглотить. И перевернулся. Может, я тоже справлюсь. Может быть. Я потянулся к сумке, в голове становилось совсем пусто. Я засмотрелся на движения собственной руки: кости обтянуты мягкой плотью, по которой течет кровь, подушечки пальцев касаются жестких нитей ковра. Время шло. Я встряхнулся, дернулся вперед, схватил сумку и забыл, что же такое важное хотел с ней сделать. Потом какой-то проблеск – я вспомнил, дотронулся до коробочки с лекарством, выкатил одну таблетку на ковер, подполз к ней на животе, рассеянно подмечая все вокруг себя – маленькая желтая таблетка на ковре. Потом высунул язык, лизнул ее и проглотил.

Одна таблетка для восстановления индивидуальности.

Постепенно я пришел в себя, снова меня окружал обычный земной мир. Голодный желудок замедлял процесс. Наконец я поднялся на ноги. Сначала еда. В шкафу на кухне я нашел несколько засохших крекеров. Пища богов. Потом подошел к раковине, выглянул в окно и увидел гараж. Я перестал жевать, рот у меня был забит непережеванными крекерами – словно раскрошенным картоном. Я думал о веревках, таблетках, бритвах. Но ведь есть еще и выхлопные газы.

Я подошел к гаражу, как-то странно, неровно дыша. Мне пришлось даже остановиться, чтобы набраться духу и войти.

Я открыл дверь.

В гараже на две машины стояла одна. Мой «Мицубиси» на том же месте, где я его оставил. Я открыл незапертую дверь, сел в машину и поискал ключи под защитным козырьком. Они упали мне на колени, а вместе с ними записка. От Ким.

Она ничего не писала о самоубийстве, не прощалась.