Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут

ДЖЕЙ ЛЭЙК ЗВЕЗДЫ НЕ ЛГУТ

В последние несколько лет короткие произведения очень плодовитого писателя Джея Лэйка появились, кажется, везде, включая «Asimov’s Science Fiction», «Interzone», «Jim Baen’s Universe», «Tor.com», «Clarkesworld», «Strange Horizons», «Aeon», «Postscripts», «Electric Velocipede» и многие другие площадки. Историй хватило для выпуска ряда сборников, тогда как карьера автора насчитывает лишь несколько лет. Книги называются «С приветом с озера By» («Greetings from Lake Wu»), «Растет камыш среди реки»[2] («Green Grow the Rushes-Oh»), «Американские печали» («American Sorrows»), «Псы в лунном свете» («Dogs in the Moonlight») и «Под покровом небес» («The Sky That Wraps»). В число романов Лэйка входят: «Ракетостроение» («Rocket Science»), «Суд цветов» («Trial of Flowers»), «Исток» («Mainspring»), «Побег» («Escapement»), «Зеленая» («Green»), «Безумие цветов» («Madness of Flowers») и «Шестеренка» («Pinion»), а также несколько повестей в мягкой обложке: «Гибель звездолета» («Death of a Starship»), «Убийцы младенцев» («The Baby Killers») и «Удельный вес горя» («The Specific Gravity of Grief»). Вместе с Деборой Лейн он стал соредактором престижной серии антологий «Полифония» («Polyphony»), в которой сейчас насчитывается шесть томов, а также совместно с Дэвидом Моулзом составлял антологии «Звездный цеппелин. Приключенческие рассказы» («All- Star Zeppelin Adventure Stories»), с Ником Джеверсом – «Другие Земли» («Other Earths»), а с Ником Маматосом – «Пряный вихрь историй» («Spicy Slipstream Stories»). В число его последних книг входят «Выносливость» («Endurance»), сиквел к «Зеленой» («Green») и повесть «Любовь во времена металла и плоти» («Love in the Time of Metal and Flesh»). Новые романы – «Калимпура» («Kalimpura») и «Солнечное веретено» («Sunspin»). В 2004 году он стал обладателем премии Джона В. Кэмпбелла.

Здесь автор переносит нас в мир, чьи обитатели забыли (и по факту – категорически отрицают) свои корни, в элегантную и где-то стимпанковскую сказку, выразительно написанную и населенную психологически сложными персонажами. Все они так или иначе вовлечены в политическую и религиозную войну между теми, кто хочет открыть правду, и теми, кто хочет ее утаить.

Морган Абатти, бакалавр биологии, магистр архитектуры, доктор астрономии и естественных наук, талассократ четвертой степени, член планетарного общества и научный сотрудник Института Нью-Гарадена, смотрел на карту, закрывавшую стену его крошечного кабинета, расположенного во внушительном особняке делового района Верхнего уровня. Электрооборудование все еще монтировалось мастерами на все руки, мускулистыми, ловкими людьми, от которых часто доносился легкий запах дыма и жженой ткани. Так что взгляд Моргана занимал мерцающий свет, сделавший бы честь тлеющему очагу или блуждающей низко в предрассветном небе планете. На нововведение жаловались фонарщики, каждое утро неорганизованной толпой являясь с плакатами на демонстрацию под стены дворца Талассоправосудия.

Морган презирал грубость рабочих. Они все, почти поголовно, были бледнолицыми дураками, ожидавшими чего-то за просто так, как будто, взяв гаечный ключ, человек приобретал какую-то ценность.

Отвлекшись от общих вопросов политической экономии и прибавочной стоимости, он снова сфокусировался на истории.

Или религии.

По правде говоря, Морган никогда не разделял уверенности, что между ними все еще существует разница.

Судя по заметкам и диаграммам, набросанным сверху и снизу от широкой палисандровой панели в очаровательном архаичном стиле, карту нарисовали около века назад для какого-то давно умершего теоисториографа. Восемь Садов Несотворенного обозначались в виде крошечных лимонов, которые как-то пережили эти годы, не тронутые ни голодными слугами, ни страждущими магистрантами. Морган провел рукой по карте, пальцы скользнули по бугристой патине лака и мыла на растительном масле, следам внимания многих поколений домработниц.

Эуфрет.

Куатламба.

Гандж.

Манджу.

Уай’ист.

Танза.

Энтискуна.

Сиклэдиа.

Обители человечества. Археология была достаточно ясной дисциплиной. Благодаря работе представителей естественных наук прошлого века такой же четкой выглядела и этнография. Несотворенные поселили людей на этой Земле. Факт не вызывал сомнений. Согласно учению латеранских священников, ничто человеческое не превосходило возрастом поселения в Садах Несотворенного.

Ничто.

С болью в сердце Морган отвернулся к своим фотографическим пластинам, окись серебра на них хранила несомненные доказательства эфемерности подобной веры в Несотворенного.

Звезды не лгут.

– Джентльмены Планетарного общества!

Морган Абатти смолк на мгновение. Если он произнесет следующие слова, он уже не сможет взять их обратно. Только не перед этой августовской ассамблеей величайших ученых умов современности. Он глубоко вздохнул и безоглядно ринулся вперед:

– Рассмотрев веские доказательства, представленные такими разнообразными направлениями, как палеонтология, археология и астрономия, я лицом к лицу столкнулся с высокой вероятностью того, что мы, человеческая раса, не из этого мира.

Он сделал паузу, чтобы дать аудитории время обдумать сказанное. Городской шум Верхнего уровня эхом доносился из-за стен зала Планетарного общества: свист пара, ржание лошадей, гул мотоповозок, рык новых дизельных моторов, снабжающих энергией последнее поколение воздушных судов. На него смотрело семьсот лиц, включая и некоторое количество светлокожих северян, вошедших наконец в академию и науку благодаря все той же прогрессивной политике, что помогла Моргану проложить путь в привилегированный Университет Верхнего уровня. Женщины, поколение назад получившие разрешение учиться, открыли дверь, через которую к знаниям позже допустили традиционно принижаемую белую расу.

Вопреки себе, с каждым десятилетием мир становился все более открытым. Были ли коллеги из Планетарного общества готовы к столь великому выводу?

Морган ожидал шокированного молчания, переходящего в ропот, бормотание, а кое-где – даже в откровенный смех. Некоторые делегаты поднимутся со своих мест, готовые идти вперед, к более плодотворным действиям. Другие заговорят с соседями или начнут делать заметки, иногда – напоказ.

Ожидая реакции на новость, Морган потерял связь с аудиторией.

– У меня есть… я собрал краткий обзор доказательств… – начал он, но голос его стих.

Секунду спустя доктор, преподобный Люкан Мэтриот, профессор, генеральный секретарь Планетарного общества, потянул Моргана за рукав.

– Мои глубочайшие сожаления, доктор Абатти, – сказал Люкан спокойно, тоном официальным и незаинтересованным, как будто они никогда не знали друг друга. – Общество благодарит вас за ваш вклад.

Он довольно эффективно вывернул Моргану руку и оттеснил его в сторону тяжелых штор бордового бархата, отграничивающих сцену слева.

– Дорогие коллеги, – обратился Люкан к аудитории, которая мгновенно успокоилась при пронзительном звуке его голоса. – Давайте теперь восславим Несотворенных, возместим им за причуды и проявления свободы воли…

Морган не услышал остальную часть призыва к молитве. Двое дюжих привратников общества – как и большая часть их товарищей, бывшие пехотинцы Талассоправосудия – схватили его за плечи, всунув в руки его официальное заявление и нахлобучив на голову котелок, и препроводили к служебному входу, а затем, под печальным взглядом пары лошадей, впряженных в повозку тряпичника, бесцеремонно вышвырнули в навозные брызги улицы.

По крайней мере, они не бросили его в грязь целиком. Но даже это унижение не могло сравниться с несколькими словами Люкана Мэтриота.

Собрав остатки собственного достоинства, Морган решил укрыться в своем кабинете в Институте Нью-Гарадена. Трамвайная линия проспекта шла мимо Планетарного зала, и она могла доставить его через два квартала к месту назначения.

Ожидая следующего вагона, Морган заметил, что один из привратников наблюдает за ним. Человек этот стоял, прислонившись к колонне фасада Планетарного холла в стиле рококо, курил толстую сигару и даже не пытался спрятаться или сделать вид, что интересуется чем-то, кроме Моргана. Поправив воротник и суетливо тронув манишку, Морган прижал кожаную папку к груди, как будто она могла защитить его, и принялся ждать трамвая среди модисток и дочерей банкиров.

Поездка в толпе, состоящей в основном из слуг, вызвала воспоминания, от которых Морган упорно старался избавиться. Запах до боли накрахмаленной чистоты и легкого недоедания, царивший в трамвае, напомнил ему его собственное детство. Он пялился в окно на улицы Верхнего уровня, игнорируя окружающих с их приглушенной болтовней, и спрашивал себя, что же он будет делать.

Поиск истины, наука, стал его выходом из грубой нищеты. Когда Морган только поступил, тот факт, что хорошие университеты вообще принимают мальчиков-стипендиатов, был все еще необычной новостью. Он учился, делая все возможное и невозможное, чтобы получить это право, он прекрасно понимал, что должен будет стараться вдвое сильнее, только чтобы его считали хотя бы вполовину достойным учеников из обеспеченных семей с хорошими фамилиями.

Даже теперь, с его докторантурой и должностью в Институте Нью-Гарадена, слишком немногие воспринимали Моргана всерьез. Люди видели и слышали лишь то, что хотели. Именованного отпрыска какого-нибудь знатного дома Мэтриот никогда бы не смог выставить из Планетарного общества.

Самое важное открытие современности раздавила мелочность. Все это ничем не отличалось от грубых подзаборных игр его юности. Всегда побеждали те, кто сильнее, у кого больше друзей.

Прислонившись головой к стеклу, чувствуя дрожь трамвая от его железных колес, Морган едва не заплакал, осознав бесконечную несправедливость мира. Он никогда не будет достаточно хорош, у него никогда не хватит фактов, чтобы преодолеть это препятствие.

Офисы Института Нью-Гарадена занимали большую часть элегантного здания, сконструированного и возведенного во время расцвета возрождающегося неоклассицизма в начале предыдущего века. Это было одно из первых зданий Верхнего уровня, построенных с намерением провести туда газовое освещение и центральное отопление. Водопроводные трубы, шкафы с газовыми вентилями, вентиляционные шахты для подведения свежего воздуха в потаенных местах – здание представляло собой поистине визионерский проект одного из самых знаменитых архитекторов того века Кингдома Обасы. Блестящий ибериад, получивший образование вне самой престижной университетской системы, Обаса по большей части следовал собственной дорогой как в инженерии, так и в эстетике. В результате во всей своей каменной коричневой красоте Институт Нью-Гарадена как ничто другое напоминал несколько оплавленный собор.

Недавно смонтированное на крыше множество электрических сигнальных устройств, предназначенных для передачи и приема радиоволн, никак не смягчало странный облик здания.

Уязвленный, озлобленный, огорченный своей неудачей, но вновь сумевший взять себя в руки, Морган протолкался через переполненный вестибюль в приемный кабинет только лишь затем, чтоб увидеть там дежурного привратника, совещающегося о чем-то с парой пехотинцев Талассоправосудия при исполнении. Вид широкого темно-бордового ковра, изящных диванов и медных перил стремительно сменился для него ужасающей картиной еще одного выдворения с привилегированной позиции, которой он достиг с таким трудом. Официальные красные мундиры пехотинцев странно контрастировали с огнестрельным оружием, которое имелось у каждого из этих здоровяков. Хотя Морган не слишком разбирался в оружии, даже он видел, что это не длинноствольные, украшенные деревом парадные винтовки, но довольно короткие, курносые образцы механизированной стали, прочно сидящие в уже поношенных кожаных ремнях перевязи. Другими словами – рабочие инструменты насилия.

– А, доктор Абатти, – сказал один из пехотинцев, даже не обернувшись от стойки дежурного привратника.

Мужчина был здоровяком, его лилово-синие глаза походили на виноградины, втиснутые в неестественно бледную, красноватую плоть его лица.

Три удара сердца Морган не мог прийти в себя, пока не сообразил, что человек увидел его отражение в стекле картины «Битва при заливе Мино» над стойкой.

– Вы не ошиблись. Но, кажется, мы не знакомы.

Морган намеренно перевел взгляд на дежурного привратника. Дежурный привратник – его звали Филас? Фелпс? – так же намеренно избежал его взгляда.

– В этом нет необходимости, сэр. Вы должны пройти с нами. Дело Талас- соправосудия. Вы призваны предстать перед малым судом, сэр.

Пехотинец любезно улыбнулся одними губами. Его напарник смотрел тем пустым взглядом, каким ружейный ствол порой утыкается в медведя.

– Сейчас? – спросил Морган, невольно сглотнув.

– Сейчас, – и после слишком длинной паузы, – сэр.

– Это может отнять некоторое время, – сказал Морган дежурному привратнику.

– Я отмечу это, доктор.

На этот раз он все же поднял взгляд, в котором вспышкой мелькнула злоба.

Резко контрастируя с Институтом Нью-Гарадена, Дворец Талассоправосудия представлял собой, возможно, самое старое здание Верхнего уровня. И уж точно – самое старое из находящихся в эксплуатации. Отношения права и равноправия между Талассоправосудием и городом, приютившим его, были неоднозначными и спустя два тысячелетия основывались скорее на прецеденте, а иногда и на открытых столкновениях, а не на договоре.

Иными словами, это не соответствовало духу Верхнего уровня. Несотворенные, как всегда, проявляли свою волю на стороне воинской силы.

Моргана Абатти привели туда, где он мог близко рассмотреть Пиратские ступени – древнюю лестницу, ведущую в официальную галерею. Словно храм моря, более трети письменной истории дворец смотрел на Аттик Мэйн. Морган хорошо знал это здание – не мог не знать как талассократ четвертой степени. Церемонии инициации отпечатались в истории как ничто другое.

Обычно Морган пользовался двустворчатой боковой дверью, посещая встречи ложи каждый второй четверг месяца. Только преступники и главы государства могли шествовать по Пиратским ступеням. И он знал, кем из них он точно не являлся.

– Что я сделал? – спросил он обоих пехотинцев по крайней мере в шестой раз.

И по крайней мере в шестой раз они не ответили ему. Пропали даже фальшивые улыбки, сменившись жесткой хваткой на каждой руке, оружие одного из пехотинцев теперь постукивало Моргана по бедру.

На вершине ступеней его приподняли и развернули, так что теперь он смотрел на бутылочно-зеленые воды Аттик Мэйн. Корабли теснились на волнах, как это всегда было на Верхнем уровне, в одном из самых оживленных портов мира. Большие железные пароходы с верфей Урарту, расположенных далеко на востоке, прошли над тупоносыми рыбацкими лодками, чьи очертания не изменились за тысячу лет, что минули с тех пор. когда лодки делались прямо на берегу. Катер Талассоправосудия с белыми бортами величественно проследовал мимо баржей и баркасов, ожидающих своих пилотов. Выше жестоко сражалась с ветром пара ибериардийских дирижаблей, двигатели, утомленные слишком долгим ожиданием, надрывались, когда груз соскальзывал с палуб на берег.

Верхний уровень, перекресток мира.

Но Морган знал, что не в этом заключалось послание. Он прошел слишком много инициаций, чтобы не видеть, на что указывали пехотинцы. Дерево висельника, высший символ справедливости и силы всех морских границ мира, стояло на пляже под ним как воплощенный гранитный монумент легендарной смерти еще более легендарного пирата Блэка. Более двух тысяч лет назад озлобленный суд капитанов и боцманов собрался на освещенном огнями пляже в сердце поднимающегося шторма, чтобы взять правосудие в свои руки, после того как король Верхнего уровня отказался предпринять что бы то ни было. Моряки казнили Блэка, и история изменилась, случайно появилась линия власти, которая и по сей день контролировала верхнее море, служа прагматичным мирским противовесом широко распространенному духовному и мирскому влиянию Латеранской церкви.

По сей день, согласно этой традиции, справедливость, не отягощенная милосердием, как само море, служила целью талассократов.

– Вы человек острого ума и проницательности, – поразительно мягко сказал бледный пехотинец.

– Я скорее слеп и не вижу многого в этой жизни. – Морган почувствовал себя так, будто это его последние слова. – Наука – моя муза и госпожа. Но я еще не разучился видеть историю.

Как расходящиеся любовники, встретившиеся на тротуаре, момент быстро минул. Вернулась грубость несчастья. Морган почувствовал, как его втолкнули внутрь, к верхним залам и спокойным, пропахшим ладаном комнатам Большого и Малого суда Талассоправосудия.

Достопочтенный Билиус Ф. Квинкс, бакалавр теологии и риторики, магистр истории теологии и ритуалов, доктор истории теологии и ритуалов, талассократ тридцать второй степени, глава Консистории Несотворенных по делам защиты веры от заблуждений и ереси, внимательно смотрел, как его святейшество Лэмбион XXII листает один из запретов, хранящихся в самой надежной библиотеке Консистории.

Они были одни – необычно при наличии вездесущей свиты у его святейшества – на самом верху башни Матачин Латеранского дворца. Эта комната использовалась как личный кабинет и убежище Квинкса, а также место, где проводились конфиденциальные встречи. Последнее объяснялось строением стен башни, которое делало невозможным обычное для духовенства подслушивание.

Квинкс, как из-за своей должности, так и в силу хорошо развитого личного любопытства, беспокоился о возможном шпионаже через новые электрические системы. Поэтому он запретил установку всякого освещения и любые провода в башне Матачин. Вместо этого он предпочитал полагаться на традиционные масляные лампы, заправляемые, как известно, обычными служками, которые чертовски хорошо знали, что им следует оставаться глухими. Кроме того, они носили звонко шлепающую обувь без пятки и не могли подкрасться незамеченными.

В стенах этого самого высокого из домов Несотворенных конфиденциальность являлась одновременно и товаром, и ценным ресурсом. Квинкс поставил целью контролировать доступную секретность настолько, насколько возможно.

Тем не менее один вид его святейшества, так небрежно листающего запреты, мог бы переполошить вдумчивого человека.

Лэмбион, которого когда-то, когда они еще были мальчишками в горной деревне очень далеко от святых мест, звали Ион, поднял взгляд от страницы.

– В этом мире нет ничего, о чем бы я не имел права знать. Били.

– Ты. как всегда, прекрасно меня понимаешь.

Эти слова вызвали легкую печальную улыбку, которую Квинкс также прекрасно помнил все шесть десятилетий, минувшие со времен их юности.

– Именно поэтому я – Страж врат, а ты – моя гончая, – ответил Лэмбион необычайно терпеливым тоном. – Я всегда удивлялся, почему наши друзья талассократы никогда не стремились поставить на пьедестал Несотворенных человека.

Ион был одним из двух оставшихся в живых людей, которые могли спровоцировать Квинкса на необдуманный ответ.

– Ты действительно считаешь, они никогда не делали этого? В конце концов, и я вхожу в их число.

– Они считают тебя своим шпионом в доме Несотворенных. – Еще одна слабая улыбка. – Как бы там ни было, я думаю, что знал бы, если б кто-то из них когда-либо покусился на мой престол. Я полагаю, что они никогда не чувствовали необходимости в этом. Истина – странный товар.

– Как и конфиденциальность, – почти прошептал Квинкс в ответ на собственные, ранее мелькавшие мысли.

Хранитель врат покачал головой.

– Конфиденциальность лишь частный случай истины или ее сокрытия. Это… – Его рука, дрожащая от немощи старости, которая Квинксу еще только предстояла, скользнула над открытой книгой. – Это истина иного рода.

– Нет, ваше святейшество. Нет. Это всего лишь история талассократов. На нашей стороне Несотворенные и доказательства.

– Почему ты думаешь, будто существуют какие-то стороны, Били?

В этот момент Квинкс увидел смерть Лэмбиона. Плоть, туго и прозрачно натянутую на лицо, естественный коричневый оттенок кожи, побледневший до цвета кофе с молоком, глаза, словно треснувшие опалы. Огонь его жизни затухал.

– Всегда есть стороны, Ион. Долгие годы моя роль заключалась в том, чтобы хранить и защищать твою сторону. – Он помолчал немного, потом добавил: – Нашу сторону.

Прежде чем ответить, Хранитель врат выдержал слишком долгую, неловкую паузу.

– Я рад, что ты не отводишь сторон для Несотворенных. Они всё, и они включают в себя всё.

– Конечно. – Квинкс склонил голову.

Дрожащая рука опустилась в неожиданном благословении. Квинкс даже не понял, что Хранитель врат отложил книгу.

– Не слишком полагайся на доказательства, мой старейший друг. Им часто свойственно со временем оборачиваться против тебя. Доказательства могут измениться с обстоятельствами. Вера – то основание, на которое мы должны всегда опираться.

Квинкс оставался склоненным, пока Хранитель врат не ушел, прошаркав довольно далеко по спиральной лестнице, чтобы собрать там своих слуг, которые унесли его на волне тихих шепотков и благоуханий. Через некоторое время Квинкс распрямился и воскурил немного ладана перед тем, как преклонить колени на подушки в углу, зажав в руке небольшую, выполненную на рисовой бумаге копию Книги Жизни. Ее сделали в далеком Синде, из какого-то любопытства скопировав твердой рукой человека, владевшего кистью, которая состояла лишь из одного волоска. Акт веры? Преданность искусству?

Это не имело значения. Слова Несотворенных точно легли в ладони Квинкса. Из них он черпал утешение точно так же, как черпал его когда-то давно из объятий матери.

Или Иона.

Облегчение молящегося обернуло его к слабому внутреннему свету, который всегда наполнял Билиуса Квинкса, когда тот искал Несотворенных в честном, исполненном веры молчании с открытым сердцем и без единой мысли.

Много позже он подрезал фитили в своем кабинете и зажег ночник. Снаружи опустилась тьма, вечерний бриз нес раздражающий запах пыльцы и весеннюю свежесть гор на востоке и севере. Квинкс открыл окна, их застекленные красным створки, чтобы крошечный теплый свет лампы состязался со светом далеких звезд.

Конечно же, у Латеранского дворца имелись собственные обсерватории. Кто-то был вынужден размежевать линии мира. Даже всемогущие служители Талассоправосудия в прошлом хотели оставить небеса церкви. И сегодня Квинкс понимал иронию всего этого. И он не сомневался, что эта ирония не ускользнула и от талассократов Верхнего уровня и всех прочих мест.

Талассократы всегда знали, кем и чем был Квинкс, кто его создал, дал тело и душу, вне зависимости от посвящения в их ряды. Тот факт, что Ион умирал, ничего не менял в лояльности Квинкса.

Он посмотрел на запреты, так беспечно открытые там, где Хранитель врат оставил их, на одном из причудливо изогнутых письменных столов круглой комнаты. Книга была открыта на карте Сада Гандж, аннотированной так, как удосужились бы только еретики Талассоправосудия. Конкретно этот том был первым изданием «Переработанного стандартного изыскания» 1907 года.

Ему почти сто лет, а цветные оттиски так же хороши, как любой отпечаток современного латеранского пресса.

Ион оставил обрывок листа всунутым в стык страниц. Квинкс вынул клочок, и его собственная рука дрожала. Это короткое послание написали, должно быть, до того, как Хранитель врат пришел увидеть друга. Каллиграфический почерк, всегда присущий Иону, из-за возрастных изменений стал выглядеть странно и резко.

«Дорогой мой,

не позволяй им избрать тебя на престол Хранителя врат после меня. И не бойся того, что может быть доказано. Прощай, мне жаль, что я ухожу первым.

Всегда твой».

Итак, лицо Хранителя врат его не обмануло. Да еще «дорогой мой»… Они больше пяти десятилетий не говорили друг другу этого слова. Квинкс сжег записку дотла, затем размешал пепел. Потом вновь погасил ночник, закрыл и запечатал черной лентой запреты и сел в кресло у одной из раскрытых створок окна, чтобы смотреть, как медленно кружатся звезды, пока сразу после полуночи колокола Латеранской башни не прозвонят свои похоронные звоны.

Когда огромный железный колокол башни Альгефисик отбил последний, самый медленный из ударов, из глаз Квинкса наконец полились слезы.

Обряд погребения для его святейшества Лэмбиона XXII начался в Матинсе, когда первые проблески расцветающей зари мерцали, как угли, на востоке неба. В своем праве Хранителя веры, а значит, священнослужителя четвертого ранга в иерархии латеран Квинкс мог настоять на том, чтобы вести церемонию. Двое вышестоящих уже с головой погрузились в политические вопросы избрания примарха, как и представители со всего мира, впервые в истории Церкви получившие известие о смерти Хранителя врат по телелокатору.

Квинкс испытывал тошнотворное ощущение, будто мир очень скоро устанет от этих промелькнувших в его голове слов: «впервые в истории».

Вместо того чтобы вести церемонию, он решил присутствовать как прихожанин, человек, священник, скорбящий. Диакон Высокого латеранского придела вел первую часть службы. Молодой человек с вечно удивленным выражением лица, одетый теперь в просторную черную рясу, расшитую золотыми и серебряными нитями, начал службу в ночной сорочке, и лишь потом его спас псаломщик, принесший нужные ключи от келий.

Благовония, вновь и вновь, и знакомая мелодия, обозначающая порядок церемонии. Когда диакон зазвонил, согласно последовательности, Квинкс попытался отогнать мысли о башенных колоколах. Не забыть, ибо ничто не может быть забыто человеком его положения, лишь отложено на время.

Молитва, словно вентиль, открывала утешение Несотворенного, от Которого все проистекает и к Которому все возвращается. Было время, когда Квинкс понимал привлекательность ереси акватистов, поскольку все их пагубные метафоры фатально переплетались с литургиями самой Латеран- ской церкви. Случались времена, когда он спрашивал, в чем на самом деле заключался замысел Несотворенных, как будто Они могли прямо ответить ему. Бывали периоды, когда величайшим даром, который он мог получить, становилось тихое убежище. Квинкс позволил монотонному голосу диакона увести себя подальше от горя, в другое место, где заботы могли подождать, когда его сердце уделит им внимание.

Где-то в памяти два молодых человека смеялись под летним небом на покрытом голубыми цветами склоне холма с пасущимися овцами и козами и говорили друг с другом о вещах великих и малых.

Когда пальцы коснулись его плеча, Квинкс коротко вздрогнул. Он погрузился так глубоко в медитацию, что потерял себя в прекрасно знакомых ритуалах службы. «Стал литургией», как они, бывало, говаривали в семинарии.

Он оглянулся. Брат Куртс, его ведущий следователь, стоял, как всегда, немного ближе, чем нужно.

– Сэр, – прорычал монах.

Крупный мужчина, один из тех бледных северян, которые почему-то никогда не продвигались высоко в церковной иерархии, Куртс был намного крупнее его самого. Он казался булыжником в снежном поле. Здесь, посреди службы, его массивная фигура и темно-коричневая, грубой пряжи одежда, присущая Сибеллийскому ордену, кричаще выделяла его из толпы хористов в летящих шелковых нарядах, которые, должно быть, заполнили верхнюю галерею, пока Квинкс медитировал.

– Куртс?

– Вы должны идти, сэр. У нас срочный визит с Верхнего уровня. Воздухом.

– Воздухом?

На какой-то момент Квинкс почувствовал себя глупо, необычное ощущение для него. В последнее время о делах большой срочности сообщали по телелокатору. В его собственном кабинете эта новинка появилась тремя годами ранее, намного позже того, как проложили подводный кабель по дну Аттик Мэйн от Верхнего уровня к латеранам. Вопросы повышенной секретности обсуждались совершенно иначе и всегда с предельной осторожностью.

Отправить дирижабль через море в ночь смерти его святейшества означало примерно то же, что зажечь сигнальный огонь.

– Воздухом, сэр, – подтвердил Куртс. – Мэтриот отправил посланника.

Мэтриот. Этот человек олицетворял честность, и не стоило бы паниковать, даже если бы он отправился на луну. Но выбранное им время… От всего этого несло политикой. На какое-то мгновенье Квинкс почувствовал себя дурно.

– Судном Талассоправосудия?

Монах покачал головой.

– Гоночной яхтой. Как я понимаю, все должно выглядеть так, будто это полет на спор, затеянный молодыми городскими дармоедами.

Квинкс вынужденно признал, что прикрытие получилось довольно правдоподобным, хотя и явно нарушало Талассоправосудие. В некоторых обстоятельствах скандал служил предметом торговли с Верхним уровнем. Квинкс отложил в сторону размышления о том, каким образом связан с этой торговлей Люкан Мэтриот. На данный момент настолько срочное послание станет поводом отвлечься для его скорбящего сердца.

Насколько желательным или нежелательным, еще предстояло увидеть.

Он не потрудился спросить, читал ли Куртс послание. Этот человек не стал бы такого делать. За всю свою жизнь Квинке полностью доверял лишь двоим. Первый из них прошлой ночью ушел в руки Несотворенных. Второй стоял перед ним. Несмотря на свои многочисленные недостатки, монах был предан ему до мозга костей. «Кровь и обеты, обеты и кровь», как они говорили когда-то.

Квинкс подобрал подол рясы и поднялся с молельной скамьи. Он поощрительно кивнул диакону, уже давно перешедшему к третьей итерации погребальной мессы и выглядящему явно устало, прежде чем, следуя за своим человеком, покинуть Высокий придел.

Они заперлись в маленькой столовой, из которой Квинкс, опираясь на силу своего положения, безжалостно выгнал четырех голодных священников. От тарелок с простыми яйцами и тостами из черного хлеба все еще поднимался пар. Квинкс просмотрел содержание конверта, который передал ему Куртс. Печать в глазах поднаторевшего в таких делах Квинкса выглядела подлинной. Для послания, спешно преодолевшего сотни миль открытой воды, письмо было достаточно коротким, и это казалось даже смешным. Единственный кремовый листок гербовой бумаги Планетарного общества, с той гладкой поверхностью, какую часто предпочитают очень богатые люди, пусть для нее и требуется больше чернил. Спешный почерк, скорее неряшливый, чем аккуратный, чернила необычно зеленого цвета, одна из слабостей Мэтриота. И действительно, лишь несколько слов.

Но каких опасных.

Дату проставили прошлым днем, хотя и без указания времени. Подумав, Квинкс понял, что послание могло быть написано до того, как стало известно о смерти Иона, во всяком случае, если судить по количеству миль, которое оно преодолело пусть даже со скоростью гоночной яхты.

«Преподобный,

сегодня в Планетарном зале вновь прозвучала экстерналистская ересь. К моему удивлению, талассократы взяли под стражу молодого человека, о котором идет речь, но на этот раз я обезопасил его работу. Существует вероятность эмпирического свидетельства.

М.».

Свидетельство.

Доказательство.

Знал ли Ион прошлой ночью, что это письмо уже в пути, как знал он то, что умирает? Или просто теперь пришло время для таких испытаний? Приторный запах остывающих яиц не дал ответа.

Тем не менее Квинкс почувствовал, что далее последует срочная поездка на Верхний уровень. С этим потрясающим основы вызовом латеранскому учению экстерналисты становились гораздо более опасными еретиками, чем раскольники, машинисты или натуралисты. Что заставляло в первую же очередь обратить внимание на очередную вспышку экстернализма до того, как она сумеет устояться и распространиться. И задача одновременно будет держать его подальше от дискуссий собрания архиереев, которые, конечно же, встретятся при закрытых дверях, как только тело Хранителя врат будет должным образом благословлено. Смерть стала досадной паузой в череде событий, но политика продолжалась вечно.

Требовалось увидеть молодого человека и поставить на место Талассоправосудие. Снова.

Вопрос, почему люди так настойчиво противостоят очевидности и святости истин Несотворенных, был одной из тех тайн свободы воли, созерцая которую без особого успеха священник может провести всю жизнь. Если все святые древности не могли ответить на этот вопрос, то Билиус Квинкс, конечно же, не будет мудрее их.

Существовали вопросы, на которые он не мог ответить, – и проблемы, которые он мог решить.

– Брат Куртс?

– Сэр?

– Пилот судна еще ждет нашего приятного общества?

Последовала короткая пауза, а затем с легчайшим оттенком удовлетворения монах ответил:

– Я уже удостоверился в этом, сэр.

«Малый суд» был неправильным термином. Морган знал это. Все это знали. Большой суд собирался лишь торжественным конклавом на пляже для рассмотрения дел столицы, а также некоторых обвинений в пиратстве. Все остальное в Талассоправосудии входило в компетенцию Малого суда.

Вопрос заключался в том, какого именно.

Двое пехотинцев тащили Моргана по залам Дворца Талассоправосудия. Главный неф воспарял к крыше примерно на восемьдесят футов выше и был уставлен статуями морских капитанов и талассократов всех эпох. Шутили, будто тела их оставались прежними, а головы время от времени меняли. Так или иначе, скульптуры представляли собой одну из величайших коллекций классического искусства в мире, возникшую и непрерывно пополняемую еще с доисторических времен.

Славный, странный и слишком великий для мира – в этом состояло величие Талассоправосудия, заключенное в искусстве.

В этот момент Морган чувствовал себя бесславным, обыкновенным и слишком ничтожным. Даже мраморные плиты были слишком большими, созданными для устрашения.

Его очень быстро проволокли мимо массивного алтаря в дальнем конце нефа, через бронзовые двери, окованные очень подробным барельефом какой-то давно забытой морской баталии, в гораздо более обычный коридор, какой можно найти в любом относительно современном коммерческом здании Верхнего уровня. Над головой мерцало электричество, придавая свету красно-желтый оттенок. Двери, тянущиеся по обе стороны коридора, выглядели так обыкновенно, что казались угрожающими в своей простоте: темно-коричневые, двустворчатые двери, каждая снабжена матовым стеклом с именем какого-нибудь управления или чиновника. Открытые откидные фрамуги над каждой дверью обеспечивали некоторое облегчение от жары, которая летом должна быть удушающей.

Лишь ковер тонкого ворса того оттенка синего, которому Морган и названия-то не знал, выдавал истинную роскошь этого места.

Гораздо дальше по коридору Моргана увлекли в другой, идущий поперек коридор с гораздо меньшим количеством дверей. Большим комнатам – большие цели? Когда они прошли мимо двери, где сияющие золотом буквы объявляли «Налоговый суд», он понял, что это – территория Малого суда.

На двери, в которую его впихнули, значилось «Суд лояльности».

Сердце Моргана сжалось от холода и боли. Суд измены. Тот, где осуждали преступления против самого Талассоправосудия или против общественного блага.

Дверь за ним захлопнулась. Никаких пехотинцев. Морган повернулся, оглядывая небольшую галерею, судейскую кафедру, места для свидетелей и дознавателя, стул для допроса, стеклянные ящики, куда можно было положить улики или образцы.

И никого. Ни судьи, ни адвокатов, ни служащих, ни бейлифов, ни свидетелей, никого вообще, кроме него самого. Подсудимого?

Стены поднимались высоко, на два или три этажа, хотя и не так высоко, как неф. Их обшили панелями, состоявшими из цветных плашек полудюжины древесных пород, которые создавали приятный абстрактный узор. Электрические люстры висели над головой. Их толстые железные конструкции свидетельствовали, что раньше это были газовые лампы.

Морган перестал глазеть по сторонам и сел в галерее. У него не возникло желания идти в переднюю часть зала суда. Поскольку ничего, кажется, не происходило, он просто прикрыл на минуту глаза. Ритм сердца успокоился впервые с того момента, как он ступил на возвышение там, в пленарном зале Планетарного общества.

Поскольку он ничего не видел, активизировались другие органы чувств. Он вдыхал запах полировки и воска, которым натерли пол в зале суда, вместе с тем чувствовался слабый озонированный запах электричества. Все это скрывало под собой скопившееся напряжение и страх. В воздухе витал запах пота, который ничем нельзя было перебить.

В комнате слышалось легкое жужжание ламп, потрескивание и вздохи старого дерева… и чьи-то приближающиеся шаги.

Глаза Моргана распахнулись, он окаменел.

Новоприбывший – дверь не открывалась, не так ли? – отличался великолепной темной кожей, словно король древности, и серыми, почти серебристыми глазами на угловатом благородном лице. Зачесанные назад волосы лежали княжескими рядами, каждый украшался крошечными бирюзовыми и серебряными бусинами, так что казалось, будто голова его покрыта сетью. В левом ухе висело серебряное кольцо, а крошечный знак Талассоправосудия – в правом. Босой, он был одет в рабочие парусиновые брюки и рубаху, хотя и окрашенные в глубокий бордовый вместо обычного синего или грязно-коричневого. Наряд не одурачил бы мыслящего наблюдателя и на минуту, стоило лишь взглянуть на того, кто в него облачен.

Через секунду Морган наконец осознал, насколько маленьким был этот человек. Едва ли по плечо ему самому, четыре фута девять дюймов – самое большее. Так Морган понял, кто перед ним: Эрастер Гоинс, Председательствующий судья Малого суда. Талассократ.

– Простите мне мой наряд, – вежливо сказал Гоинс. – Я занимался физическими упражнениями, когда мне сказали, что требуется мое присутствие.

– Я… Сэр… – Морган рукой изобразил знак своей ложи.

Кривая улыбка не вязалась с силою слова этого человека. Гоинс мог собрать флот, опустошить города, забрать жизнь любого просто из прихоти.

– Конечно, я знаю это, доктор Абатти. Вам не нужно сейчас демонстрировать свою лояльность или подготовку.

«Сейчас».

– Что тогда, сэр?

– Ну…

Щелкнув суставами, Гоинс с большим интересом уставился на собственные ногти. Морган не думал, что судья просто не мог найти слов.

– Пока хоть кого-то на Верхнем уровне это заботит, вы будете отчитываться тут за каждую минуту своей уже бесполезной жизни. Это дело представляет особый интерес для некоторых латеранских наблюдателей.

Настал черед Моргана изучать собственные руки. Конечно же, он находился в опасном положении. Никто не разговаривал с Гоинсом и ему подобными, не подвергая себя огромному риску. Одно неверно сказанное слово могло погубить карьеру или дело всей жизни. Или стоить свободы.

– Это по поводу моей речи в Планетарном обществе, не так ли?

– Ваша проницательность скоро станет легендой. – От тона Гоинса веяло одновременно и воздушной иронией, и холодком фатализма. – Возможно, вы хотели бы объяснить мне, почему, по-вашему, вы тут?

– Я под судом? – Морган пожалел о своих словах в ту же секунду, как ляпнул их.

– Нет, но определенно могли бы быть. – Гоинс прищурился, улыбка совсем пропала. – Процесс бы вам понравился куда как меньше, чем эта дискуссия, смею вас уверить.

– Нет, я не то имел в виду…

Морган прекратил неуклюжие оправдания и вместо этого собрался с духом и мыслями. Доказательства были доказательствами, их дали звезды. Он не мог объяснить все, но он мог объяснить гораздо больше, чем предполагали приличия.

– У меня есть новые свидетельства, относящиеся к Восьми садам и происхождению человека.

– Мне кажется, это не тот вопрос, который стоит обсуждать. Вы – латеранский богослов, чтобы пересматривать дисперсионизм? Это дело для наших созерцательных конкурентов на южном побережье Аттик Мэйн.

Морган изобразил перед грудью знак Несотворенных.

– Я не берусь оспаривать веру, я просто…

– Нет? – Гоинс повысил голос. – Тогда что именно вы собирались представить в Планетарном сообществе?

Морган вспотел, внутренности его скрутило узлом. Суть вопроса всегда заключалась в этом. Мир был так истинен, так логичен. До тех пор, пока не утратил эту истинность и логичность. Только что обретенная храбрость покинула Моргана, за ней пришло угасающее чувство самосохранения.

– Ошибку, сэр. Я собирался представить ошибку.

– Хм-м-м.

Гоинс вынул папку Моргана из его безвольных рук, дернул, открывая.

– Ошибка. Это уже лучше. Тем не менее вы все еще не ответили на мой вопрос. – Председательствующий судья склонился ниже. – В чем заключалась ошибка?

Морган открыл рот, но губы его замерли при одном прикосновении пальца инквизитора.

– Слушайте меня внимательно, доктор Морган Абатти. У нас тут нет стенографов. Не жужжит нигде автономный локограф. Судебные секретари не трудятся рядом со мной, чтобы не дать потом неудобных свидетельств. Я не прошу у вас отчета с высоты того ответственного места, какое занимаю на вершине Пиратских ступеней. Я не надел официальную мантию и цепь. Не было клятв и присяг кроме той, под которой мы оба живем каждый день нашей жизни. – Гоинс склонился ближе. – В эту минуту я просто человек, задающий обычный вопрос другому простому человеку. Оба мы теперь стоим перед Несотворенными, и лишь наша честь, как всегда, облекает нас. После того как вы ответите, мы можем принять другие решения. Могут понадобиться другие свидетельства, каждое – для своей аудитории. Пока я всего лишь слушаю. Правду, целиком и полностью, как вы ее понимаете. Итак, скажите мне. В чем заключалась ошибка?

– Я поверил в то значительное, что увидел в небе, – просто ответил Морган. – Хотя то, что я обнаружил, идет против слова и воли Несотворенных и против всего, чему нас учили шесть тысяч лет с тех пор, как Они впервые поместили людей в Восьми Садах и разбудили нас Своим словом.

– М-м-м. – Гоинс отступил от Моргана, прошелся туда-сюда, прежде чем снова повернуться к нему лицом. – Полагаю, нам не повезло и эту ошибку в небесах не преподнес вам восьмикрылый ангел с сияющими глазами? Или, может быть, голос самих Несотворенных прошептал вам ее в спящее ухо? Я прихожу к выводу, что ваша… ошибка… была порождена свидетельствами, представленными вам последними и лучшими изобретениями госпожи Прогресс, объективными и эмпирическими по сути.

Морган потрясенно уставился на Гоинса.

– Если бы то, что я узнал, мне сообщил ангел, вы бы могли назвать меня блаженным и безумцем. Практически все прятали бы улыбку и не обращали бы на это внимания.

– Именно.

– Это был не ангел, сэр. Совсем не чудо, если не считать чудом оптику, терпение и нанесенную на стекло эмульсию солей серебра, выставленную под ночное небо до того, как восход луны затопил мир своим бледным светом.

– М-м-м. – На этот раз Гоинс не стал расхаживать туда-сюда, он просто смотрел на Моргана. – И что, вы считаете, фотографическая истина обозначает? Я говорю с вами как с профессионалом, конечно же.

Сердце Моргана рухнуло еще глубже. Он был близок к слезам, измучен.

– Я н-не могу отрицать Несотворенное.

– Почему нет? Вы готовились сделать это перед лицом семисот человек в пленарном зале всего двумя часами ранее.

– Простите меня. Я… Я не понимал, что я собирался сделать. – Он хотел застонать, заплакать, завизжать. Его как будто рвали на части. – Это не истинная часть Их творения?

Гоинс склонился ближе.

– Что вы сделали, так это сняли несколько фотографий неба, изучили их и вывели умозаключения. Вы совершили это, потому что являетесь хорошим ученым, получившим образование в Университете Верхнего уровня и в Институте Нью-Гарадена. Одним из наших новых людей, более озабоченным доказательствами, которые предоставляет им мир, нежели свидетельствами традиций. Я не хочу знать, во что верит невинный мальчик, каждую ночь молящийся Несотворенным. Я хочу знать, что думает образованный человек, глядя в телескоп.

Слова полились из Моргана Абатти с силой исповеди:

– Есть нечто искусственное в точке либрации[3] Земли. Малое тело, похожее на один из астероидов. Я верю, что это – судно для путешествий в эфире. Я полагаю, что это истинный дом и источник происхождения людей. Но, во что бы я ни верил, это не важно, поскольку все будет открыто в должное время. Этот искусственный мир начал двигаться и скоро прибудет сюда, в наши небеса.

Ответ Гоинса потряс Моргана.

– Он начал двигаться? – спросил тот с благоговейным удивлением.

Сердце Моргана застыло. Слова председательствующего судьи подразумевали, что он знал об этом. Морган отступил к самому надежному убежищу своей профессии.

– Звезды не лгут, сэр. Мы можем недопонимать их свидетельства, но звезды не лгут.

Гоинс тяжело опустился на стул, лицо его кривилось, как будто он пытался сдержать слезы. Или ужас.

– В этом вы правы, сын мой. Но мы можем быть вынуждены лгать от их имени.

Гоночная яхта «Слепая Джастесс» была настолько новой, что Квинкс чувствовал запах герметика, которым обработали тиковую отделку носовой обзорной кабины. Обстановка являла собой странное сочетание роскоши и скудости. Как и внешние обводы воздушного судна, интерьер ручной работы выглядел скупо, что резко контрастировало с деревянными позолоченными монстрами Латеранского малого воздушного флота. Эти неповоротливые воздушные дворцы служили церковным транспортом и воздушными вратами для паломничества к далеким местам, где величественное поместье Хранителя врат могло быть не столь почитаемо.

Одним своим присутствием Квинкс уже претендовал на переднее кресло обзорной кабины. Капитан, владелец судна «Слепая Джастесс», один из молодых щеголей по имени Ирион Вальду, был отпрыском массалианских аристократов и большим приверженцем традиций, когда дело касалось личного оружия и экипировки.

«И, без сомнения, женщин», – безжалостно подумал Квинкс.

Темнокожий Вальду ослепительно улыбался, о таком женихе любая хорошенькая девушка могла только мечтать. Он кивнул Квинксу на обитое сиденье, столь тугое, что даже лошадь могла бы восседать там. Застекленный люк располагался под ногами Квинкса. В момент посадки этот портал для любопытных открывал вид на рассвет над Аттик Мэйн, непрозрачный океан с последними ночными тенями, еще цеплявшимися за опавшие руины, которые тянулись вдоль береговой линии, у мачт Латеранского аэродрома. Хотя Квинкс прекрасно переносил высоту – он уже несколько десятилетий жил в башне, – открытое пространство под ним заставило его немного понервничать.

– Когда мы устраиваем гонки за очки по правилам Манджу, – объяснил Вальду, – здесь у меня сидит корректировщик, управляющий электрическим гарпуном.

Он прочистил горло.

– Открытый класс, без ограничений. Правосудие ненавидит это, очень.

– Полагаю, что и Латеранская церковь не вполне это одобряет, – ответил Квинкс.

Вальду, который прекрасно понимал, что слово Консистории было буквально церковным законом, а слово Квинкса – буквально словом Консистории, замолчал.

– Длинные объяснения выматывают душу, – продолжил Квинкс через некоторое время. – Я буду наблюдать за нашим продвижением отсюда.

Он одарил Вальду такой улыбкой, при взгляде на которую кто-то представил бы, как ломаются мелкие кости.

– Тем не менее я был бы рад осмотреть ваши гарпуны.

– З-здесь, над Аттик Мэйн, не действуют правила Манджу, сэр, – смог пробормотать Вальду. – Но потом я п-пошлю за н-ними мальчишку. Это все?

– Нет. – Квинкс спрятал улыбку. – Я хочу, чтобы вы побили рекорды скорости воздухоплавания при доставке меня на Верхний уровень. Латеранская церковь будет весьма… благодарна. Как и мое подразделение. Брат Куртс поможет вам при необходимости.

Вальду благоразумно удалился на мостик, который располагался палубой ниже обзорной кабины.

Квинкс рассмотрел «Слепую Джастесс» еще на ее пути к причальной башне дирижаблей. Необычная по форме оболочка скорее походила на лежачую букву V, чем на привычные толстые сосиски цеппелинов. Хотя он не был инженером, он смог оценить усилия, приложенные к обводке гоночного судна. Некоторые из самых быстрых водных яхт выглядели так же. А кроме них – и высокоскоростной локомотив, работавший на экспресс-маршрутах между Латераном и Фарополисом, расположенным очень далеко на востоке, самым большим городом на побережье Аттик Мэйн.

Гондола под оболочкой смотрелась так же необычно и больше всего напоминала гладкий деревянный нож. Она отличалась острым килем, рассекавшим воздух, большим рядом тонированных иллюминаторов и почти полным отсутствием технических выпуклостей, так часто встречающихся на обычных дирижаблях. Как раз перед посадкой Квинкс отметил обилие мелких люков и выходов вдоль внешнего корпуса: определенно, эта гондола хранила от пытливых глаз множество секретов.

Внутри наблюдалось странное сочетание достатка и утилитарности. Ковры казались густыми и прохладными, из лучшей шерсти, и выглядели совсем не поношенными. Латунные поручни и плевательницы отполировали так, что слепило глаза. Подвесную мебель жестко зафиксировали на случай резких маневров или, возможно, просто для экономии места. Наиболее характерной особенностью судна была узкая форма.

Квинкс невольно задался вопросом, для чего это нужно.

Однако, каким бы узким ни было судно, большие дизели, установленные вдоль нижнего изгиба газовой оболочки, коротко кашлянули, прежде чем зареветь во всю глотку. «Слепая Джастесс» отчалила от башни достаточно плавно, но уже через несколько минут она двигалась гораздо быстрее, чем любое судно, на котором приходилось летать Квинксу; почти как локомотив.

Курт отрапортовал о многообещающей скорости свыше пятидесяти миль в час. Квинкс поначалу решил, что его человек ошибся или дезинформирован, но, по мере того как Аттик Мэйн скользил под его ногами, изменил свое мнение.

Как быстро развивался прогресс на заводах и в лабораториях Верхнего уровня, Массалии и других больших городов мира, пока он проводил свою жизнь в трудах среди книг, потных священников и обвинений в ошибках? Судно, подобное этому, а по правде говоря – любое судно они с Ионом не могли даже представить, когда были мальчишками. То, что теперь он мог лететь со скоростью штормов, стало…

Чудом?

Может быть, Несотворенные изначально задумали это для Их создания. Квинкс знал, другое поколение ответит на этот вопрос. Он стал стар и слишком устал, чтобы заглядывать так далеко вперед.

Экстернализм.

Его разум избегал мыслей о цели путешествия, переключаясь на загадки машины, которые на самом деле не интересовали Квинкса.

Ереси по большей части отличались скукой, даже обыденностью. И Латеран этих, современных дней ничуть не походил на Латеран прошлых веков. Его собственный предшественник на посту преследовал грехи и ошибки с такой энергией, при мысли о которой Квинкс мог только дивиться. А иногда и содрогаться.

Нет, он сломал нескольких человек, некоторых из них – буквально. Но казнокрадство и грехи плоти, казалось, были главными пороками его поколения. И никакого огня сердца, что посылал армии маршировать через континенты в прошлые века, не говоря уже о том времени, когда Латеран выступал в оппозиции Талассоправосудию.

Все это уже никого особенно не заботило. Роль Несотворенных в жизни людей на земле была неоспорима: даже упертые атеисты выступали за то, чтобы главными доказательствами Их воли стали не духовные, но археологические свидетельства. Подъем науки лишь усилил учение Латерана.

Во всех сферах, кроме проклятого экстернализма.

Всякий раз, как поднималась эта ересь, она жестоко подавлялась. К некоторому непреходящему удивлению Квинкса, даже Талассоправосудие оказывало им помощь в охваченные паникой зимние месяцы 5964 и 5965 годов, когда он был новичком в своем дворце, только вставшим во главе Консистории, и брат Люпан, к сожалению, вышел на публику со своими безумными заявлениями о том, что он якобы нашел Колесницу Несотворенных на острове в море Синд.

С этой теорией брата Люпана была связана дюжина теологических проблем. Но самая насущная из них заключалась в том, что он ярко, творчески преподнес теорию о человеческой расе, рожденной в другом месте и спустившейся с небес в руке Несотворенных. И люди слушали. По крайней мере поначалу.

Квинкс до сих пор верил, что Талассоправосудие вмешалось в то, что по сути было внутренним латеранским диспутом, просто чтобы защитить свой островной мандат. Торговля над океанами мира велась под протекторатом Латерана. Взамен, если иное не предусматривалось договором, острова принадлежали Талассоправосудию. Все, от мельчайшего камушка в заливе до огромных, покрытых джунглями островов, разбросанных вдоль восточных окраин моря Синд.

Брат Люпан нарушил границы не только теологии, но и частной собственности величайшей военной и экономической силы Земли.

Квинкс изучил электрические рукояти гарпунов, которые выдвинул перед ним мальчишка. Огромные штуки были встроены в гигантские резиновые перчатки, разлинованные вплавленной в них сетью. Он задался вопросом, а где находится сам гарпун, как его нацеливают. Есть ли у него оптический прицел?

Это была глупая подростковая фантазия, особенно для него, слуги Несотворенных. Ни одно латеранское судно не ходило вооруженным со времен Галисиатского соглашения от 5782 года, заключенного более двух веков назад. В этом документе Талассоправосудие гарантировало безопасность всему латеранскому судоходству, равно как и персональную безопасность слуг Несотворенных тут, на Земле. Учитывая тот факт, что «Слепая Джастесс» не принадлежала Латерану, а ее внешний вид кричал об огромном количестве денег, вложенных в ее постройку, она, без сомнения, обладала достаточно надежной защитой, чтобы обезопасить свои щегольские формы и нечеловеческую скорость.

Квинкс позволил мыслям течь свободно и уставился в подернутое волнами море, быстро пролетающее далеко внизу под ногами. Экстернализм был худшим видом ереси, поскольку он отрицал саму основу отношений между людьми и Несотворенными. То, что Люкан Мэтриот видел эту ересь провозглашенной открыто, пугало. Откуда восстало это зло, да еще так быстро?

Это всегда предназначалось его епархии. Выискивать зло и упокоивать его.

И все же он спрашивал себя, о чем знал Ион. Сейчас было не подходящее время для кризиса, только не теперь, когда должен быть избран и возвышен новый Хранитель врат, который наложит свой отпечаток на церковь отцов.

Покажите мне, – тихо сказал Гоинс.

– Показать вам что? – Моргана вдруг накрыло внезапное безрассудство. – Я думал, вы заставляете меня молчать.

Судья поморщился.

– Покажите мне, что вы нашли. Потому что если вы смогли найти это, то и любой сможет.

Морган помедлил, пытаясь понять, был ли он уязвлен.

– Я едва ли думаю, что кто угодно…

Гоинс перебил его:

– Я не хотел вас обидеть, я просто говорю, что вы не уникальны. Вернее, вы – человек своего времени. Или, возможно, своих технологий.

– Тогда можно мне забрать назад свою папку, сэр?

Морган взял у Гоинса кожаную папку, открыл зажимы и вынул перевязанную лентой брошюру, которую он собирался представить в конце своей несостоявшейся лекции. Какой ошибкой было думать, будто он сможет удивить Планетарное общество. Его выступление объявили как обзор новых методов наблюдения, обращающий внимание на некоторые потрясающие открытия. Морган лукаво опустил всю важную информацию, представляя реферат своего выступления.

Он хотел этого момента.

Что ж, он получил его сейчас.

– Вы знакомы с идеями астрономической фотографии? Что мы можем вставить в телескоп пластину, покрытую солями серебра, чтобы изучать ночное небо?

Гоинс одарил Моргана безразличным взглядом.

– Да.

– Хорошо. – Морган потянул ленту, развязав узел. – Некоторые астрономы таким образом изучают планеты и их спутники. Споры об истинном количестве лун вокруг Дейвос Патер – это почти как спорт среди моих коллег.

– Да.

Вновь бросив взгляд на Гоинса, Морган заметил в равнодушных глазах этого человека затаенную опасность. Перед ним был тот, кто мог развязать войну на другом конце мира простым словом. Сила за ним стояла немыслимая.

– Я не увиливаю, сэр. Я подвожу вас к сути.

– Да.

«Нет смысла тянуть», – подумал Морган.

– Я изучал точку либрации Земли, как по отношению к Луне, так и по отношению к Солнцу. Вы, эм, знакомы с концепцией?

– Впервые описана Ла Ферма в тысяча восемьсот семьдесят третьем году.

По летоисчислению талассократов, естественно.

– Я не знал, что вы – астроном, – удивленно ответил Морган.

– Председательствующий судья обязан быть много кем, доктор Абатти. И во многом он обязан быть на шаг впереди амбициозных и мятежных людей вокруг него.

И к какой из этих категорий Гоинс относил его самого?

– Очень хорошо. – Морган вынул серию фотографических карточек. – Первые две – это треугольные и ведущие точки либрации в системе Земля – Луна, традиционно обозначаемые как четвертая и пятая позиции. Каждая находится в шестидесяти градусах впереди или позади Луны. Обратите внимание, что фотографии показывают лишь облака пыли.

Гоинс нахмурился, изучая снимки.

– В этом мне придется поверить вам на слово. Я не настолько впереди вас. Каким инструментом были сделаны снимки?

– Восьмидесятивосьмидюймовым рефрактором на горе Сизиф, – сказал Абатти, не сумев сдержать гордости в голосе.

– Это тот самый, одним из главных архитекторов которого были вы?

Даже несмотря на гордый румянец на лице Моргана, его ответом руководила природная скромность и чувство самосохранения. Проект на горе Сизиф был значительной частью его докторской диссертации. Он даже уделил время на то, чтобы собственноручно изготовить зеркала, а также проследить за их установкой на месте, под огромным металлическим куполом, доставленным судомонтажниками.

– Я бы не сказал, что «главным», сэр. Гораздо более ученые и опытные люди, чем я, числятся среди членов Управляющего совета проектов.

Кривая ухмылка мелькнула на лице судьи.

– Я прекрасно знаю, в чем тут разница, доктор Абатти. Продолжайте, пожалуйста.

– Ваш вопрос имел значение для понимания моих… свидетельств. Никто никогда не наблюдал небеса так хорошо, как те из нас, кто имел доступ к горе Сизиф.

– Который был ограничен в последние три года.

Тон Гоинса давал понять, что судья полностью поддерживает такую научную цензуру.

– Да. Даже для меня, ассоциированного сотрудника Института Нью-Гарадена и преподавателя факультета Университета, доступ был затруднен.

Одна мысль о том инциденте вызвала слишком яркие воспоминания о его уязвленной гордости.

– И все же вы, несомненно, выстояли перед лицом огромного давления.

И снова Морган спросил себя, не издеваются ли над ним.

– Как вы и сказали, сэр. В конце концов Управляющий совет нашел затруднительным отказывать одному из ведущих архитекторов в доступе к его собственной работе.

– Вечно обыкновенные приличия торят путь к необыкновенной глупости. Вы предвосхищаете собственное открытие, доктор Абатти.

– Я показываю точки либрации в системе Земля – Луна, чтобы сформировать ожидания. Они представляют интерес для орбитальных механиков, но состоят лишь из облаков пыли и, возможно, небольших астероидов. А вот тут точки либрации в системе Земля – Солнце, четвертая и пятая.

Он передал Гоинсу еще один набор фотографий, затем замолчал.

Председательствующий судья изучил новые снимки, потом сравнил их с первым набором. Он помолчал немного, но Морган не спутал это молчание с растерянностью или нерешительностью. Наконец Гоинс поднял взгляд от стопки карточек в руках.

– Мне кажется, в четвертой точке либрации есть нечто большее, чем просто пыль.

Морган кивнул.

– Тело присутствует в пятой точке либрации, – тон Гоинса снова стал опасно ровным.

Этот человек действительно знал все и так.

– Да.

– Что вы можете сказать мне об этом теле?

– Две вещи, – медленно ответил Морган. – Во-первых, спектрографический анализ отраженного света говорит нам, что тело состоит из металлов, карбидов и оксидов. Комбинация, которая фактически уникальна среди тел Солнечной системы.

– И второе?

– Где-то в последние три недели тело начало двигаться не по своей обычной орбите. Без влияния каких-либо наблюдаемых внешних сил.

Гоинс просто смотрел на него.

В конце концов Морган заполнил повисшую тишину:

– Своими собственными силами, сэр. К Земле, насколько я могу судить.

– Что это значит для вас? Как ученого?

– Что… что в пятой точке либрации есть искусственный объект. Он находился там неизвестно сколько. Сейчас он направляется к Земле.

– Это все?

– Я… Я сделал вывод, что этот искусственный объект представляет собой эфирное судно, космический корабль, так сказать. Бритва Ахмана заставляет меня поверить, что шесть тысяч лет тому назад он принес нас на эту Землю. Иначе я должен прийти к выводу, что Несотворенные поместили в наш мир два разумных вида: нас и какую-то другую расу, которая построила это эфирное судно. Я нахожу это даже менее вероятным, чем тот вывод, что я сделал из этих свидетельств ранее.

В последовавшей тишине сердце Моргана билось оглушительно.

Наконец:

– И вы собирались объявить это Планетарному сообществу?

– Да, сэр. На самом деле, я сказал им, что мы – не с этой Земли. – Он глубоко вздохнул и спешно добавил: – Все научные свидетельства, указывающие на Несотворенных, логично подтверждают и мою гипотезу. Многими дисциплинами четко установлено, что человечество просто появилось шесть тысяч лет назад. Вопрос в том как. Создано ли оно из пыли мира рукой Несотворенного или прибыло на борту эфирного судна?

Гоинс внимательно его рассматривал.

– И вы думали выйти из здания живым?

Морган запнулся на секунду.

– Мы все ученые.

– Конечно. – Гоинс покачал головой. – А кто вы там, талассократ пятой степени?

Опешив от резкой смены темы, Морган покачал головой.

– Четвертой степени, сэр. Собрания ложи Панаттикан – каждый второй четверг месяца тут, на Верхнем уровне.

Гоинс прищелкнул большим и указательным пальцем.

– Поздравляю, теперь вы – талассократ тридцать второй степени. Я провозглашаю это властью, данной мне как председательствующему судье. Кто- нибудь позже научит вас секретному рукопожатию.

Морган замер, ошеломленный.

– Сэр?

– Есть некоторые вещи, которые вам нужно узнать прямо сейчас. Истины, предусматривающие смертную казнь для тех, кто не соответствует рангу. – Гоинс склонился ближе. – Вы теперь соответствуете. Могу добавить, что вы второй из самых молодых, кто достиг этого ранга.

Все еще не придя в себя от того, как повернулась беседа, Морган выпалил первый вопрос, пришедший ему в голову:

– Кто… кто был самым молодым?

– Это останется упражнением для внимательного наблюдателя.

Быстрый звериный оскал Гоинса подсказал Моргану правильный ответ.

«Слепая Джастесс» приближалась к Верхнему уровню с юго-востока. Они заложили такой вираж, как объяснил Квинксу и брату Куртсу Вальду, чтобы максимально использовать береговой бриз, когда они станут причаливать к мачтам аэродрома.

Они все трое теперь были на мостике, который в результате оказался переполнен. Надо признать, большей частью – братом Куртсом с его огромным ростом, мускулистым торсом и сердито-бледным лицом. Впрочем, его верная служба Латеранской церкви и особенно Консистории извиняла его принадлежность к северянам.

Квинкс изучал службы капитанского мостика. Как гоночную яхту «Слепую Джастесс» спроектировали так, чтобы ею мог управлять минимальный экипаж. Насколько понимал Квинкс: капитан-пилот, инженер у газовых баллонов, следящий за капризными высокомощными дизелями, и юнга, мальчик на побегушках, на котором можно было срывать злость.

Но здесь имелся и навигационный узел, и беспроводной телеграф, две орудийные станции и кабина пилота. Тесные до смешного, но элегантные в сиянии своих медных аппаратов, лакированных решеток репродукторов, ярких колокольчиков и цветных электрических огней, отображавших состояние механизмов и процессов, о количестве которых на столь малом судне Квинкс и не догадывался. За исключением кабины пилота, очевидно, для экономии места, все остальные станции оборудовались маленькими кожаными табуретами, пока свободными. У пилота было настоящее кресло, предназначенное для долгого, комфортного пребывания в нем, хотя сейчас его откинули к стене, поскольку Вальду стоял у штурвала. Его макушка едва не скребла потолок, пока он тщательно изучал Верхний уровень с позиции почти в двух милях от берега.

– Видите? – сказал капитан, указывая вперед, на блок многоэтажных зданий, соединенных линией подвесного трамвая. – После того как «Взаимное страхование Фарика» построило эту проклятую офисную башню рядом с аэродромом, швартоваться стало довольно сложно. Башня отсекает ветер с холмов, и мы попадаем в проклятый ветровой сдвиг. Вдовы «Старого Пайни» судятся с ними из-за прошлогодней катастрофы «Освобожденного».

Квинкс понятия не имел, кто такой «Старый Пайни», но смутно припоминал, что читал о крушении воздушного судна над Верхним уровнем. Вспыхнул скандал, Квинкс это помнил. За последние несколько лет он мало времени проводил здесь, что, возможно, было ошибкой. Кроме всего прочего, город стал выше.

Кое-что все еще беспокоило Квинкса. «Почему у гоночной яхты две орудийные станции, да еще место стрелка в передней обзорной кабине?»

Обозначения на инструментах и контрольных панелях не допускали толкований. Носовая батарея. Кормовая батарея. Погонное орудие. Бомболюк левого борта. Бомболюк правого борта.

Для всего этого обычно бывают и наводчики.

– Ваш порт приписки – Верхний уровень? – спросил он небрежно. Где Люкан Мэтриот нашел этого пилота? И чем купили Вальду? Он, очевидно, не состоял в Планетарном обществе. С Латеранской церковью его ничто не связывало.

Будь это иначе, Квинкс бы об этом знал.

– Нет, у гоночного общества есть частный аэродром в нескольких милях выше по побережью. Очень далеко от зданий и всего подобного.

Квинкс сел на табурет одного из орудий и начал сожалеть о том, что изрядную часть путешествия провел в обзорной кабинете. Тут можно было бы узнать гораздо больше. Округлые, ухоженные пальцы Квинкса ласкали кнопку открытия бомболюка.

– Сейчас эта кнопка не активна, – сказал Вальду, не отвлекаясь от маневра.

– Тогда зачем она тут? – спросил Квинкс.

– Потому что, когда мы летим с полной загрузкой и экипажем, она служит именно для того, о чем вы подумали.

Квинкс услышал напряжение в голосе молодого головореза.

– Потому что иногда вы гоняете на ставки по законам Манджу, – мягко ответил он. «Что бы это ни значило на их жаргоне».

– Именно.

«Воздушному пирату не нужна тайная горная база», – размышлял Квинкс. Такие вещи делают тираж научным романам, которые так хорошо распродаются в киосках на углах улиц, но это потребовало бы невероятной логистики для топлива и запчастей. Все, что на самом деле требовалось пирату, – так это сохранять честное выражение лица. С таким лицом он мог прятать свое судно где угодно. А потом, кто знает?

Затем они начали маневрировать, приближаясь к мачте.

– Будете на земле в десять, сэр! – выкрикнул Вальду.

– Я хочу, чтобы вы оставались на борту, – тихо сказал Квинкс Куртсу, когда юнга перекинул узкую доску, соединившую «Слепую Джастесс» и причальную мачту. – По крайней мере, я потребую скорейшего возвращения в Латеран, и, возможно, очень скоро, зависит от того, что может мне сказать Мэтриот. Я могу представить себе и некоторые другие варианты, когда может пригодиться быстрый корабль.

– Сэр, – ответил Куртс, спокойно принимая приказ.

– И еще одно. Скажу Вальду, что он может подготовить судно согласно правилам Манджу. Возможно, мне самому вскоре представится случай поучаствовать в гонке за очки.

– Что за «очки», сэр? – спросил Куртс.

– Понятия не имею, – ответил Квинкс. – Но это нечто, ради чего Вальду и его экипаж могут убить. Если Люкан еще не подавил эту вспышку экстер- нализма, мы сами можем быть вынуждены действовать жестко.

– Да, сэр. – Куртс отступил назад в кабину, тогда как Квинкс вышел из корабля на платформу.

Он не стал считать шаги, спускаясь по причальной мачте. Слишком много, это точно. Квинкс жил в башне по нескольким причинам: возможность уединения была первой из них, но много позже он понял ценность ежедневного спуска и подъема по ста двенадцати ступеням просто ради того, чтобы выглянуть в окно или справить нужду в горшок в келье. Он не считал себя старым, но его тело после бессонной ночи, долгого дня на борту скоростного судна, а теперь – спуска придерживалось иной точки зрения.

«Ион мертв, и, значит, я уже – старее некуда».

Но по крайней мере он все еще ходил. К тому времени, как они спустились, сердце Квинкса молотом било в грудную клетку. Колени стали ватными. Он думал, что, возможно, скоро присоединится к Иону.

Но вместо этого он увидел внизу ожидающего его молодого человека с крысиным лицом, печально-бледным оттенком кожи и в плохо сидящем бордовом костюме.

– Меня послал доктор Мэтриот, ваша честь, – сказал парень, болтаясь в своем костюме, как пробка, проскользнувшая в бутылку вина.

От мельтешения Квинксу стало немного дурно, и он тут же вспомнил, что не ел целый день.

У него не хватало сил даже на одернуть этого дурака.

– Прошу вас, проводите меня к нему.

Квартерон и Квинкс прошли к мотокару. Священник внутренне застонал. Проклятые драндулеты всегда были неудобны и постоянно норовили сломаться. Этот представлял собой открытый парокар, уже заправленный, если судить по шуму котла. Приходилось признать, что машина выглядела достаточно красивой, с лакированными синими полосами на крыльях, капоте и корпусе, отделанная приятной облицовкой.

– Сюда, сэр, на заднее сиденье. Я подложил немного подушек. Ваш багаж не спустили?

– Только меня. – Квинкс носил с собой небольшой заплечный мешок, но эта поездка случилась так внезапно, что он не взял ничего. – Прошу, отвезите меня к Мэтриоту.

Несколько минут спустя они громыхали по улице под аккомпанемент пронзительных свистков предохранительных клапанов. Квинкс смотрел назад и вверх, на «Слепую Джастесс», затененную теперь надвигающимися сумерками. В свете дня она была просто силуэтом, ястребом, парящим над городом в поисках добычи.

У Люкана Мэтриота хватило здравого смысла организовать Квинксу обед в пленарном зале. Нелепый водитель парокара умудрился не убить его или кого-нибудь еще по пути туда и вел машину достаточно мягко, чтобы не испортить Квинксу аппетит, так что сразу после обязательного обмена любезностями Квинкс принялся набивать желудок холодными закусками и пудингом.

Дело было настолько важным, что они встретились один на один, без практически вездесущих клерков, секретарей и служащих. Квинкс на секунду пожалел, что бросил Куртса на борту «Слепой Джастесс», но он очень хотел оставить Вальду под присмотром. Он также действительно предвидел несколько критических сценариев, в которых мог понадобиться корабль и его экипаж.

В отсутствие слуг еда подавалась скудная и странная, вроде той, что новички-семинаристы готовят для себя сами. Квинкс вырос на свежей капусте, консервированном перце и редком козьем мясе, так что даже такую трапезу он приветствовал. Холодные закуски состояли из внушительного блюда овощей и дольно жалкой сырной нарезки. Пудинг представлял собой одно из любопытных блюд северной кухни, которые в последние несколько лет стали популярны на Верхнем уровне, и был аппетитно украшен сливами и потрошками.

Пока Квинкс ел и слушал печально неполную историю Люкана.

– …так что я немедленно приказал вывести доктора Абатти вон, – говорил генеральный секретарь. – В тот момент я несколько беспокоился о его безопасности, но гораздо больше заботился о том, чтоб утихомирить аудиторию.

– Они могли причинить ему вред? – спросил Квинкс, пережевывая острые баклажаны.

– В пленарном зале? – Мэтриот пожал плечами. – Вряд ли. Но все возможно. В этом здании с момента его посвящения было три убийства и почти дюжина самоубийств. Само по себе Планетарное общество не представляет риска для жизни и здоровья. Страсти здесь, как правило, более, хм, индивидуализированы.

– Три убийства?

– Вы наверняка помните смерть доктора Месьера и доктора Эшблеса? Они устроили дуэль на крыше, когда не сошлись в диспуте по поводу орбит лун Марса. Тогда у нас был лишь двадцативосьмидюймовый рефлектор, и наблюдения не играли решающей роли.

– Полагаю, оба проиграли.

– Или выиграли, тут уж как посмотреть. Выбор оружия принадлежал доктору Эшблесу, который непостижимым образом решил остановиться на бутылях с концентрированной серной кислотой и насосах с разбрызгивателем.

– Дальше не стоит, – сказал Квинкс. – Я уж лучше закончу свой ужин. Прошу, продолжайте свою историю.

– Ну, я быстро понял, что мне скорее следовало задержать доктора Абатти, а не посылать его в город. Я отправил за ним двоих наших привратников в Институт Нью-Гараден, где они выяснили, что доктора Абатти увели пехотинцы Талассоправосудия.

«О Несотворенные, даруйте мне силы».

– Не о таком исходе я молился.

– Как и я, сэр.

Если Абатти задержали представители Талассоправосудия, то могло случиться все что угодно. Их заботы были достаточно ортодоксальны в сравнении с латеранскими: в конце концов, две эти структуры почти два тысячелетия сосуществовали в своего рода соперничестве – только не во время Экстерналистского кризиса 5964 года по Латеранскому времяисчислению, когда интересы Талассоправосудия нарушались впрямую.

В те дни у власти стоял председательствующий судья Гоинс. У Консистории было мало данных о нем и ничего достаточно угрожающего, что могло бы служить рычагом воздействия. И под его руководством Талассоправосудие претерпело несколько значительных преобразований.

Сердце Квинкса цепенело при мысли о том, какие новшества могут стать результатом безумия Абатти.

– Я – талассократ высочайшей степени, – сказал он нечто весьма необычное для латеранского священника, а в его случае – нечто редко произносимое вслух. – Уверен, мне придется очень скоро нанести визит во дворец Талласоправосудия.

Его тело молило о сне, но его душа вопила от паники. Несмотря на то что сказал ему Ион, Квинкс очень боялся того, что могло быть доказано.

И кем.

Квартерон смог довести парокар от пленарного зала к заднему входу в храм Талассоправосудия, вновь не причинив физического вреда ни Квинксу, ни кому-либо еще. Было почти девять, когда они, пыхтя, подъехали к дрожащей платформе перед высокими воротами, покрытыми металлическими шипами.

Предыдущие столетия приводили сюда не одну разъяренную толпу. Не говоря уже о нескольких армиях. Хотя большая часть древних стен давно разрушилась и ее заменили деревья и заросли роз и ежевики, сами укрепленные ворота все еще перекрывали единственную общественную дорогу, соединявшую Верхний уровень с территорией Талассоправосудия. Они были сродни государственной границе, и по большому счету случайных туристов тут не ждали и не приветствовали.

Преподобный Билиус Квинкс не был ни случайным, ни туристом. И он вымотался.

Под протесты водителя он, пошатываясь, вышел из машины, дернул за шнур колокольчика рядом с главными воротами. Бледное глуповатое лицо выглянуло из затемненного окна сторожки.

– Часы для посещений кончились! – прокричал человек из-за стекла.

Квинкс склонился ближе, сжал руку в кулак в рукаве своего облачения и выбил стекло вон. Изнутри донеслись проклятия, когда священник склонился еще ближе и проговорил низким, спокойным голосом, которым он выносил приговоры последние сорок лет:

– Я – талассократ тридцать второй степени со срочным делом к Председательствующему судье. У меня нет времени на часы посещений, и, если не откроешь ворота сейчас же, будешь драить палубы во льдах Гипербореи.

Внутри завозились, послышалось характерное жужжание телелокатора. Прозвучало несколько спешных слов, опять шебуршание, и ворота открылись.

Вновь заняв свое место в парокаре, Квинкс сказал квартерону:

– Трогайся, мальчик.

– Да, сэр! – В голосе мужчины звучало нечто среднее между ужасом и благоговением.

Их шины захрустели по мощенному песчаником подъезду, ведущему к храму Талассоправосудия. Новые здания прятались за ним, тысячелетним укреплением, служившим теперь офисным комплексом. За ними поднимались две конструкции поновее и повыше. Эти современные здания называли просто башнями.

«Знай своих друзей, а еще лучше знай своих врагов». Многие века Талассоправосудие было для латеран и тем и другим.

По ту сторону врат территория выглядела ухоженной, словно богатое кладбище. Кипарисы низко раскинули ветви в лунном свете, зайцы и олени щипали траву, едва обращая внимание на жужжание парокара, когда тот проходил мимо. Море лежало по левую руку от Квинкса, его бормотание заглушал шум котла, волны бились о столь крутой обрыв, что голова могла закружиться. Полумесяц Пляжа капитана Блэка у подножия ступеней храма бледно поблескивал перед ним.

Вокруг никого не было. Ни пехотинцев, ни ночной стражи. Огни портика храма погасли, и лишь несколько случайных проблесков мелькало за закрытыми ставнями новых зданий, или башен.

Что казалось странным. Собрания ложи обычно проводились вечерами. Всегда можно было увидеть припозднившихся на работе бюрократов, суетящихся вокруг вместе со слугами, как правило, сопровождавшими их. Квинкс не раз посещал храм Талассоправосудия за последние десятки лет, по самым разным поводам, от глубоко секретных до откровенно публичных. Он никогда не видел, чтобы храм выглядел таким, можно сказать, покинутым.

Квартерон замедлил свой парокар, подъезжая к месту, где дорожка соприкасалась со ступенями храма. Квинкс снова выбрался из машины, с досадой вспоминая о своей длинной прогулке вниз с вершины мачты для швартовки воздушных судов. Он понял, что отчаянно устал.

Куда все подевались?

Шаг. Остановка. Вверх. И вверх. И вверх.

Огромные двери, бронзовые, сорока футов в высоту, украшенные замысловатой гравировкой, стояли открытыми, как и всегда. По преданиям двери закрывались лишь во времена величайших кризисов. Квинкс всегда считал, что проблема – в петлях. Худощавый мужчина в плотном темном костюме просто сидел на пороге в офисном, явно чужеродном тут кресле.

– Чем я могу помочь вам?

– Я ищу Гоинса, – ответил Квинкс, и раздражение в его голосе прорезалось слишком сильно.

– Председательствующего судьи нет. Кто его спрашивает?

– Я. – Квинкс уставился на него. – У вас так много людей в бело-красных одеждах приходит по ночам?

– Вы облачены в одеяние, соответствующее главе Латеранской церкви, но я не имел ранее удовольствия быть знакомым с вами, и, что бы я ни думал, вы можете оказаться парнем, решившим пошутить.

– С такими-то волосами? – Квинкс рассмеялся, его мрачное настроение улетучилось на минуту. – Пятьдесят лет прошло с тех пор, как я мог сойти за парнишку. И поверьте мне, Эрастер будет говорить со мной, когда узнает, что я тут. Я – преподобный Билиус Квинкс, и я пришел обсудить некоторые очень опасные вопросы.

– Преподобный Квинкс. – Привратник помолчал немного. – Ваша грозная слава опережает вас, сэр. Если память не изменяет мне, вы создали собственную ложу и в таком случае не можете быть приняты через публичные врата.

– Я пришел не тайными тропами, а время может быть очень дорого.

Он повел руками в опознавательном знаке талассократа тридцать второй степени.

– И да, я инициированный высшего уровня, который также служит в старшей иерархии Церкви.

– О котором известно, будто он служит, – мягко осадил его привратник. – Вы ответили на призыв председательствующего судьи? Я боюсь, вы пришли слишком поздно. Все прибывшие высшие инициированные отплыли с полуденным отливом на борту судна «Ясная гора».

– С доктором Абатти?

– Конечно. – Человек посмотрел удивленно. – С кем же еще?

– И куда они отправились?

– Думаю, к Тире. Но слухи часто лгут, чтобы скрыть правду о подобных миссиях.

Сердце Квинкса оборвалось. Вся верхушка Талассоправосудия просто покинула свою штаб-квартиру. Почему? Ничего подобного никогда не происходило, даже во время худших войн последнего века.

Что бы ни нашел Абатти, свидетельства должны быть крайне убедительными. Предсказанное Ионой доказательство разворачивалось прямо на глазах у Квинкса. Экстернализм…

Даже он не мог думать об этом.

– Я должен отправиться туда, и быстро, – сказал он.

– «Ясная гора» практически самый быстрый из кораблей.

– О, я могу путешествовать еще быстрее.

Вновь ковыляя вниз по ступеням к парокару квартерона, Квинкс спрашивал себя, насколько сложно будет убедить Вальду установить на «Слепой Джастесс» орудия.

Морган сидел в передней кают-компании «Ясной горы» с джин-тоником в руке и удивлялся событиям прошедшего дня. Гоинс не терял времени даром, собрав всю верхушку, чтобы посмотреть на его… разоблачение? Очевидно, Талассоправосудие очень и очень долго ожидало его открытия, истинно древних секретов, которые так быстро привели в боевую готовность всех этих старых, могущественных людей.

Даже это судно представляло собой нечто среднее между военным кораблем и королевской яхтой, как свидетельствовали широкие окна с бронированными ставнями.

Аттик Мэйн темнел в лунном свете, словно старая могила, и казался беспокойным, как растущее вожделение. Морган смотрел, как волнуется море, будто его размешивают тысячи рук, и невольно задавался вопросом, облака или суша виднеются на горизонте. Внутри судно было обставлено настолько роскошно, насколько можно желать, – возможно, даже лучше, чем в элитном клубе для джентльменов; при этом во всем угадывалась функциональность, присущая любому океанскому судну.

Талассоправосудие действительно хорошо заботилось о своих лидерах. Даже верхние залы Планетарного общества не выглядели так, и лишь в Университете Верхнего уровня, поднявшись в поместье ректора, можно было найти подобную величавую роскошь.

Он мог бы привыкнуть к привилегиям талассократа тридцать второй ступени, если бы только лучше понимал связанные с этим обязанности.

После их первой беседы Гоинс заставил Моргана представить свои свидетельства и теории еще нескольким слушателям. Почти все, с кем он говорил, были так же осведомлены, как и судья. Никого это не шокировало и не удивило.

Морган чувствовал себя, словно пророк, говоривший на языке, понятном всем, но не ему самому.

Тем не менее он не смел задавать вопросов. Только не в тот момент, когда часть присутствующих с серьезными лицами и бритвенно-острыми взглядами расспрашивают его обо всем, начиная от конструкции рефрактора и заканчивая должной процедурой проведения спектрографического анализа. Странно, но никто из них не ставил под сомнение его основные наблюдения или выводы.

Морган все больше убеждался, что раскрывает этим людям тайну, в которую они уже посвящены. Это пугало. Остальные просто слушали, что он говорит, и продолжали заниматься своими делами.

В считаные часы был подготовлен корабль, и импровизированные семинары по астрономии, фотографии и свету перенесли на борт «Ясной горы». Вскоре после заката беседа внезапно закончилась. Все ушли в какую-то комнату для собраний под палубой. Моргана оставили пить в одиночестве, лишь в компании заботливых стюардов, приносящих ему напитки, канапе и сигары и явно очень хорошо вооруженных.

Он так и не узнал ни одного имени, за исключением Гоинса. Морган не имел понятия, куда они направляются и зачем. Никто ничего не говорил ему. Только задавали бесконечные вопросы, которые скоро начали повторяться.

Все это выглядело так, будто он снова стал студентом.

Наконец, где-то около полуночи, Гоинс нашел его.

– Мы высадимся вскоре после рассвета.

– Где? – спросил Морган, не ожидая особо ответа.

– Тира.

Название казалось знакомым.

– Это рядом с Садом Сиклэдиа, да?

Председательствующий судья взглянул на него с затаенной болью в глазах.

– Да. Вулканический остров под юрисдикцией Талассоправосудия.

– Если мне будет позволено спросить, зачем?

– Чтобы мы могли показать вам кое-что.

– Все вы? Тут, должно быть, дюжина талассократов высшего ранга на борту.

– Все мы. – Гоинс вздохнул. – Это дело лежит в основе наших исторических целей. Здесь нужны свидетели.

На этот раз Морган расслышал мрачные интонации в голосе Гоинса. Были ли они там и раньше?

– Так близко к одному из Садов… – начал Морган и замолчал.

За последний час его мысли смешались под воздействием алкоголя, но в этой логической цепочке имелось следующее звено, и оно явно было не лучшим.

– Вы очень умный человек, доктор Абатти. Молитесь, чтобы завтра вам хватило мудрости для предстоящего.

Сказав это, Гоинс ушел. Мучаясь в отсутствие каюты или хотя бы койки, Морган сбросил ботинки, закинул ноги на пуфик и продолжил напиваться, пока не заснул.

У основания причальной мачты Вальду вел переговоры с маленьким хилым человеком, который умудрялся выглядеть прощелыгой, просто стоя на месте с пустыми руками. Луна взошла и светилась сквозь завесу облаков, казавшихся в ночном небе темной радугой. Ветер нес запах моря и обещание скорой грозы.

Нехотя выбравшись из парокара, Квинкс отпустил квартерона и его машину. Прощелыга, проигнорировав приближение чертова драндулета, повернулся, чтобы увидеть священника. Человек этот оказался еще одним бледнокожим северянином.

Квинкс слишком устал, чтобы удивляться тому, что капитан судна окружает себя низшими слугами.

– Вальду, отпустите вашего человека и примите меня на борт, – твердо сказал Квинкс. Где был брат Куртс? – У нас срочное дело.

«И я должен лечь», – подумал он про себя. Привычка всей жизни запрещала проявлять слабость перед кем бы то ни было.

Слабость, которая, казалось, никогда не беспокоила Иона. Так или иначе, его старейший друг сумел стать викарием Несотворенных тут, на Земле. Квинкс проглотил вздох, грозивший перейти во всхлип.

«Устал, слишком устал».

– Не думаю… – начал Вальду, но прощелыга поднял руку, заставив капитана замолчать.

– Вы знаете, кто я, преподобный?

– Нет, – коротко ответил Квинкс – И меня это не заботит.

– А может, и зря, – ответил прощелыга тихим, почти удивленным голосом. – Потому что мне-то известно, кто вы. Я, к сожалению, весьма осведомлен о делах Консистории. Когда-то я был новообращенным, препо- добный, пока не оказался на пути, который вы называете ересью машинистов.

– Тогда я сожалею о вас, сын мой, вы отклонились от Несотворенного. Тем не менее я должен подняться на борт с капитаном Вальду.

– Вы никуда не отправитесь без меня, – предупредил прощелыга. – Человеку с таким спешным делом всегда нужно оружие. А я – мастер-оружейник «Слепой Джастесс».

Квинкс, который за последний пять десятилетий не извинялся ни перед кем, кроме Иона, сдержал готовые вырваться слова. То, чего заслуживал этот машинист, и то, что священник был властен с ним сделать, увы, не совпадало. У Квинкса имелись приоритеты. Через минуту он нашел подходящую альтернативу.

– Ваши дела с капитаном меня не касаются, мастер оружейник. А моя спешка важна только для меня, и это слишком серьезно.

– Так объясните, о чем речь, – ответил Вальду, вновь обретя голос. – Что бы вы ни сказали, я не хочу скрывать это от Триста Восемьдесят Седьмого. Он должен знать, на что я подписываюсь.

– Вы уже подписались, – подчеркнул Квинкс.

– Не на то, чтобы подниматься в небо в спешке и с оружием. – Вальду прищурился. – На восток, насколько я понимаю. Я слышал, кто сегодня снарядил судно и куда оно проложило курс.

«Достаточно», – подумал Квинкс. Было мало толку препираться с этими двоими. И, кроме того, он вымотался. Если они будут пререкаться с ним слишком сильно, он сможет выписать им потом духовное предупреждение. Талассоправосудие просто смеялось над такими бумагами, но правительство Верхнего уровня признавало судебные предписания церкви.

– Да, на восток. Я должен отправиться к Тире, и очень быстро. И мы обязаны вылететь с вооружением.

– Боитесь пиратов? – Проклятый машинист явно издевался.

– Боюсь, нам придется самим стать пиратами, – признался Квинкс.

– Пускаться в авантюру под флагом Матери-Церкви? – Триста Восемьдесят Седьмой тронул лоб, губы и пуп – знак Несотворенных. – Когда б еще нам оказали такую честь.

Он повернулся к Вальду.

– Вы планируете взяться за это? Девяносто Девятый скоро будет тут, но я должен пойти взглянуть на вооружение, если только вы не считаете, что этот церковник не может нанять нас.

Вальду рассмеялся.

– Преподобный может купить меня вместе с кораблем, оснасткой и башмаками, если они ему понравятся. Вопрос в том, хочу ли я его денег. – Он подмигнул Квинксу. – Идите лучше к своей станции, мастер оружейник. Так или иначе, мы довольно скоро будем играть в опасные игры, я так понимаю.

Прощелыга оскалился и побежал вверх по лестнице, которая с четырех сторон обвивала причальную мачту.

– Нет там никаких пиратов, да? – спросил Квинке. – Просто одни воздушные суда и другие воздушные суда.

– С небес не видно границ на карте. – Вальду склонил голову. – Но кто- нибудь с вашим опытом может удивиться, как часто правда прячется на виду.

– Никто не нападал на воздушный флот Хранителя врат, так что слуги Хранителя не так хорошо знакомы с подобными вещами, как следовало бы, – признал священник. – Кроме того, долгие годы мы были разоружены и в случае чего вынуждены обращаться к Талассоправосудию.

– Их границы обозначены слишком хорошо. Что весьма прискорбно. Мало кто может драться так, как экипаж Талассоправосудия, тренированный и готовый к бою. – Вальду присел на корточки. – Вы выглядите как мертвый священник. Даже Великий Инквизитор должен иногда спать.

– В этот час я обычно сплю, да, – признал Квинкс. Как будто это не было очевидно по его лицу. – Но мне нужно, чтобы вы доставили меня к Тире, быстро. И мне необходима уверенность, что вы исполните мои приказы, если это понадобится.

– Вы не будете командовать моими стрелками. Никто не будет. Но я доставлю вас к Тире. Мы полетим вооруженными и готовыми к действию. – Вальду помолчал, жуя губу. Что-то боролось внутри него. Затем он продолжил: – Я также подумаю над вашим советом о том, стоит ли нам драться.

– И? – В конце таких предложений всегда было «и».

– Скорее «но», как я понимаю. – Вальду усмехнулся, а Квинкс сделал вид, будто не понял шутку. – Но я должен знать, зачем вы гонитесь за самым большим военным судном Талассоправосудия. В полной боевой готовности. Это не то, чем должен заниматься осмотрительный священник. Или даже безрассудный священник.

– Я боюсь, что великая ересь будет выпушена на свободу. Сегодня. Или завтра. И она может погубить мир. Если я доберусь до одного человека на борту «Ясной горы» и остановлю его, есть вероятность, что я сумею остановить волну до того, как она нанесет какой-то ущерб.

– Никто не может остановить волну, – заметил Вальду. – Вот почему я летаю над водами. Пусть талассократы сражаются с волнами. Шторма не трогают вершин неба.

Он протянул руку.

– Я доставлю вас за один серебряный шекель. Это скрепит контракт. В зависимости от того, что там будет, мы подведем дальнейший баланс. Вы – странный могущественный человек, преподобный, со странной могущественной миссией.

– Шекель, договорились. – Тем не менее, несмотря на договоренность, Квинкс боялся, что допустил какую-то ошибку, заключая сделку.

– Посмотрите на это с моего мостика. – Вальду снова ухмыльнулся. – Или я увижу прилив, который затопит мир, или одинокого человека, который остановит этот прилив. Так или иначе, как бы ни пошла игра, перед моими глазами развернется история. А может, вы – просто сумасшедший. Но даже в этом случае я понимаю, что вы – безумец, вооруженный мощью Латерана. В любом случае наблюдать за вами будет занятно.

При этих словах из тьмы вынырнула Девяносто Девятая. Квинке снова застыл, пораженный. Услышав имя, он ожидал еще одного машиниста, но не женщину. Она была нескромно одета в китель и матросские брюки.

Вальду молча кивнул ей на мачту. Она одарила Квинкса холодным мимолетным взглядом и принялась забираться наверх.

Он напряженно смотрел ей вслед, из-за усталости не понимая, что именно чувствует, потом сдался и стал медленно, преодолевая боль, подниматься сам.

Когда Квинкс взошел на лестницу, Вальду крикнул вслед:

– Теперь мы пойдем по правилам Манджу, преподобный. Вы точно хотите того, о чем просите?.

Квинкс проспал остаток ночи, пока «Слепая Джастесс» встала на курс и покинула Верхний уровень, опередив приближающийся шторм. Проснулся преподобный, когда перламутрово-розовая заря просвечивала сквозь иллюминатор крошечной каюты. Большая часть пространства, не занятая его койкой, была заполнена братом Куртсом, который тихо сопел, растянувшись на полу.

Квинкс не мог вспомнить, чтобы видел этого монаха спящим.

Нельзя было встать, чтобы не потревожить его, так что Квинкс немного полежал, глядя, как небо меняет оттенок с розового на голубой. Он понял, что они двигаются почти в сторону солнца и наверняка уже находятся недалеко от Тиры, если только ветра не повернули в обратную сторону.

Какой бы маленькой ни выглядела каюта, в ней угадывалось то же странное сочетание экономичности и роскоши, как и во всем на этом дирижабле. Панели были сделаны из какого-то дерева, которое он не узнал, без сомнения – редкое дерево с пояса мира. Облицовка и провода бежали по стенам, как вены. Но шелковые простыни казались уже излишеством.

Вскоре он понял, что должен встать и держаться рядом с Вальду, который не отличался постоянством и мог предпринять любое странное действие, если никто не направлял его.

– Брат Куртс, – прошептал Квинкс.

Голова монаха дернулась, обдав чесночным дыханием.

– Преподобный, – сказал он и убрал руку, нырнувшую куда-то под одежду.

Конечно же, у него имелось оружие, хоть и запрещенное Галисиатским соглашением. Куртс работал на Квинкса, не на Талассоправосудие. Консистория выдвигала собственные требования, ради всего этого монах порой должен был строить из себя невинность – цель оправдывала средства.

– Все хорошо, брат Куртс. Я должен выпить немного кофе и пройти на мостик, чтобы посоветоваться с нашим честным капитаном.

– На борту еще шестеро, – ответил Куртс. – Двое из них машинисты. Капитан, тот юнга. Инженер и его помощник. Еретики служат стрелками и механиками, это все, что я могу сказать.

– Я познакомился с одним вчера ночью. Он отрекомендовался как Триста Восемьдесят Седьмой.

– Мастер оружейник. – Монах медленно кивнул. – Его напарник – женщина по имени Девяносто Девятая.

– Я мельком видел ее вчера вечером.

Каким-то сомнительным образом женственность Девяносто Девятой показалась особо кощунственной в конце дня, хотя по правде сказать, Квинкс уже устал удивляться тому, что видел на борту «Слепой Джастесс».

– Сомневаюсь, что она может погубить чью-либо добродетель. Она выглядит оскорбительно и непривлекательно.

– И что вы знаете о привлекательности женщин, брат Куртс? – спросил Квинкс со слабой улыбкой.

Монах не удивился.

– Так же мало, как любой человек, давший обеты Несотворенным.

– Довольно справедливо. Прошу прощения, что побеспокоил вас. Но мне нужно добраться до кофе, иначе я стану причиной еще большего беспокойства.

Они скользнули к короткому трапу на верхнюю палубу. Брат Курте провел Квинкса на крошечный камбуз в полудюжину шагов. «Слепая Джастесс» действительно была гоночной яхтой, не предназначенной для накрытых обедов или какого-либо иного обслуживания. Тем не менее кофемашина представляла собой элегантное чудо из латуни и меди, украшенное лабиринтом труб и кранов, где кричали маленькие декоративные металлические орлы, рвущиеся на свободу.

Кофе пах как кусочек рая.

– Воистину, Несотворенные благословили человечество, когда заставили прорасти кофейное зернышко, – сказал Квинкс.

Куртс хмыкнул, несколько долгих мгновений изучал машину, прежде чем начать быструю последовательность случайных манипуляций, которые вскоре привели к появлению дышащей паром чашки кофе необычайно глубокого коричневого оттенка.

Через пять минут, подкрепленный кофеином и довольно черствой и липкой булочкой сомнительного происхождения, Квинкс направился на мостик палубой ниже. Его провожал затуманенный взгляд брата Куртса.

– Доброе утро, преподобный.

Вальду казался таким бодрым, будто только вернулся с недельного отдыха на курорте Риверан. Юнга был тут, равно как и другой парень, которого Квинке счел помощником инженера. К его огромному облегчению, машинистов на мостике не оказалось.

– Мое почтение, капитан.

Квинкс проскользнул вперед, туда, где Вальду управлял «Слепой Джастесс» с помощью штурвала и набора рычагов. Измерительные приборы тянулись по обе стороны от него, но прямо перед ним, в рост высотой, стояла стена изогнутого стекла. Бледно-зеленые воды Аттик Мэйн маячили далеко внизу, рябь волн казалась смятой фольгой.

Впереди лежал продолговатый остров с острым пиком центральной горы. Небольшой поселок, расположенный на одном берегу – на юге? – выделялся своими доками, остальная часть острова густо поросла лесом. Очевидно, не заселенным никем, кроме тех, кто жил там, чтобы обслуживать морское сообщение.

– Территория Талассоправосудия, – заметил Квинкс.

Вальду фыркнул.

– Тут нет швартовых мачт. Они отстают от времени, наши морские друзья.

Квинкс глянул по сторонам.

– Вы не поддерживаете мирный договор «Марии»?

– Какое мне дело до моря? Мое место – воздух. В небесах они бессильны соблюдать мир или развязывать войну. И они не предпринимают никаких попыток захватить власть тут, наверху.

– Что один уронит, другой поднимет, – пробормотал брат Куртс за их спинами.

– Именно, – ответил Вальду. – А вот это Тира, преподобный. Мы опередили быстроходный корабль ночью, внизу. Я думаю, они будут тут позже утром.

– «Ясная гора»?

– Я не догадался остановиться и спросить. Но это кажется логичным предположением.

Что делать дальше? Квинкс отчаянно хотел выступить против глупца Моргана Абатти до того, как будет причинен большой вред, но этот человек почти весь день провел наедине с высшими талассократами. Он и представить себе не мог более концентрированного собрания мировых сил, разве что созовут еще один Конгресс городов и стран.

Сколько вреда они уже успели причинить? Была ли экстерналистская ересь освобождена навсегда? Или же люди Талассоправосудия увидели безумца насквозь и просто задержали его?

Голос Вальду прервал кипящие мысли Квинкса:

– Нет.

– Нет? Что «нет»?

– Я не могу силой спустить вас на борт «Ясной горы».

– Я и не собирался… – Квинкс заставил себя замолчать. Он не знал, что он собирался делать. Он быстро думал. – Я встречу их в доке. Брат Куртс будет прикрывать мою спину.

– А «Слепая Джастесс» – парить над головой? Или держаться в сторонке?

Над этим пришлось подумать. Воздушные силы не были преимуществом Талассоправосудия, особенно тут.

– Над головой. Будете ждать моего сигнала.

Вальду потянулся к нижней части штурвала и отстегнул пистолет с толстым дулом.

– Выстрелите из него. Я спущусь быстро и резко, с орудиями наготове.

Квинкс с удивлением взглянул на пистолет в своей руке. Он никогда раньше не держал огнестрельного оружия и скорее взял бы гадюку.

Брат Куртс потянулся и забрал у него пистолет.

– Сигнальный, – объяснил он. – Но даже с таким можно нечаянно причинить вред себе.

– Или кому-нибудь еще, – весело предположил Вальду. – Выстрел в грудь из этой штуки вряд ли кого-то убьет, но тот, в кого выстрелят, будет жалеть, что он не умер.

– Верни мне пистолет, брат Куртс, – сказал Квинкс, вдруг снова почувствовав усталость. – Только я могу решать, когда его использовать.

Монах посмотрел мрачно, но вернул оружие.

Квинкс неловко спрятал его в одежде.

– Доставьте меня вниз, – велел он Вальду.

– Я не могу приземлиться там. Вам придется спускаться вниз по веревке. Я пошлю Девяносто Девятую, она проследит, чтоб вы благополучно добрались.

Чувство усталости перешло в тошноту, а может, и настоящее отвращение. Он будет противостоять ереси под защитой женщины-машиниста. Любого священника, который выступил бы перед Консисторией с подобным рассказом, надолго бы лишили доверия или по крайней мере заперли бы в тихой келье, чтоб он замаливал свои ошибочные суждения и совершенные в результате грехи.

По выражению лица Вальду было ясно, что капитан испытывает Квинкса. А Квинкс знал, что здесь и сейчас у него нет никаких рычагов давления.

– Давайте сделаем это, – с трудом выдохнул он, пока его уверенность не испарилась окончательно.

Святая Матерь Церковь была бесконечно терпелива. Для всех существовало «потом». Даже для таких людей, как капитан Вальду.

Особенно для таких людей, как капитан Вальду.

Когда они подходили к Тире, на борту «Ясной горы» царило оживление. Морган не был уверен в причине его возникновения, но с тех пор, как он прошлой ночью закончил объяснять свои тезисы, на него больше не обращали особого внимания, и в конце концов он вышел на палубу, чтобы увидеть там толпу талассократов, глазеющих на облака над островом.

Гоинс передал ему полевой бинокль.

– Сами взгляните, – проворчал председательствующий судья. – Смотрите на скопление облаков, похожее на верблюда.

Морган изучал небо, не видя ничего, похожего на верблюда, но направил бинокль туда, куда смотрели все. Он уловил отблеск и намек на движение.

– Сукин сын прячется за массой облаков, – сказал кто-то, а потом выругался на языке, которого Морган не знал, хотя смысл слов был ясен из интонаций.

– Воздушное судно? – спросил он.

– Кто-нибудь переживает о вас настолько, чтобы разыскивать тут? – Гоинс задал вопрос небрежно, но по воцарившейся тишине стало ясно, каковы ставки.

– Даже моя мать не могла бы сделать это, – ответил Морган. – Только не тут.

– Хм-м. – Гоинс не выглядел убежденным. – Эта территория находится под абсолютным запретом.

– Вы можете заставить их спуститься?

– Тут запрещены даже наши собственные воздушные суда.

– Ошибка, – сказал кто-то из-за спины Моргана.

– Мы еще обсудим этот вопрос, можете быть уверены, – громко ответил Гоинс. – Но сейчас все это не актуально.

– Зачем мы здесь? – спросил Морган. – Почему нас заботит это судно?

Гоинс потянулся, чтобы схватить Моргана за плечи. Пальцы его были как тиски, глаза – как сверла.

– Я собираюсь показать вам самую потаенную, самую темную тайну, известную человечеству.

– Мне?

– Это загадка, к которой вы, возможно, подобрали ключ. Моргану была известна лишь одна тайна, и ею он уже поделился.

– Мои фотографические пластины. Эфирное судно в точке либрации.

– Именно.

– Именно что?

Другой талассократ высокого ранга схватил Моргана за руку, хотя Гоинс отпустил его.

– Именно то, что заткнись и смотри, что будет, – прорычал человек. Моргану понадобилось какое-то время, чтобы понять: все эти очень могущественные люди были напуганы.

«Ясная гора» подходила к доку Тиры убийственно медленно. Волны бились о корпус, а стонущие чайки кружили над головой. Кто-то ждал на конце пирса, но перед Морганом развернулась загадочная сцена. Несколько человек распластались у начала пирса, тогда как двое других несли вахту, повернувшись к морю спиной. Толпа поменьше собралась дальше, в деревне, напротив них тоже стояла стража.

Морган подумал, что там идет бой, хотя не мог представить, кто или за что там мог бы драться. Не в этом месте. Вероятно, все тут было большой тайной Гоинса.

Яркая ракета вспыхнула перед ним. Матросы с винтовками бросились на тиковую палубу. Двое устанавливали пулемет Максима на выступе на носу. Несколько относительно молодых талассократов отдавали распоряжения, готовясь к возможной обороне.

Морган подумывал о том, чтобы спуститься в трюм или по крайней мере отступить в кают-компанию, где он сможет приободриться алкоголем и уйти с линии огня. Но Гоинс снова очутился рядом.

– Это ваша вина, – прорычал председательствующий судья.

– Моя? – Морган был ошарашен. – Какое отношение это все имеет ко мне?

– Прямое.

Гоинс вновь одарил его одним из своих долгих, тяжелых взглядов.

– Чего вы ожидали после того, как представите свои свидетельства?

– Я мечтал, что создам себе репутацию, – печально ответил Морган. – Дух научного исследования – одна из самых могущественных сил, известных человечеству. Если бы мне улыбнулась удача, я мог бы положить начало вековым исследованиям.

– Страх – одна из самых могущественных сил, известных человечеству, – возразил Гоинс. – И ничто не внушает такой страх, как нападение на людскую веру. Неважно на какую, веру в порядок мира, или в себя, или в Несотворенных. А вы, доктор Морган Абатти, покушаетесь на все это разом.

На фоне плеска соленой воды «Ясная гора» рычала медленно, с перекатами, подходя к пирсу без единого выстрела. Гоинс не смотрел на берег, он все так же таращился на Моргана.

– Я… – Голос Моргана дрогнул. – Нет. Люди лучше, чем вы о них думаете.

Сердце его оборвалось.

– Несотворенные поместили нас на Землю не для того, чтобы мы отворачивались от природы мира.

– Вы, сэр, доказываете, что Несотворенные вовсе не помещали нас на эту Землю. – ответил Гоинс. – И хотя все будут проклинать вас за эти слова, самое ужасное, что вы – правы.

Он повернулся и посмотрел через перила на людей на пирсе. Абатти проследил его взгляд и увидел замершего в ожидании священника. Две дюжины ружей и пулемет Максима были нацелены на преподобного, который казался невозмутимым. Он смотрел на них, явно выделяя Гоинса как главного на борту.

– Это ли не председательствующий судья? – выкрикнул священник.

Гоинс смотрел кисло.

– Преподобный Квинкс.

– Квинкс? – прошипел Морган. – Инквизитор?

– Латеране называют это Консисторией, – тихо ответил ему Гоинс. – И я знаю, что этот скользкий маленький ублюдок тут делает. Я лишь не знаю, как и с какой целью он сюда попал.

Морган кивнул.

– Воздушное судно, на которое смотрели ваши люди.

– У вас есть на борту доктор Морган Абатти? – выкрикнул Квинкс. – Если есть, я был бы очень рад поговорить с ним.

– Как… – начал Морган, но Гоинс перебил его:

– Не будь идиотом.

– А, я вижу, он с вами, – сказал Квинкс. – Я был бы очень благодарен, если бы вы отпустили доктора на берег, чтобы мы могли побеседовать частным порядком.

– По чьему приказу? – Гоинс подал стрелкам знак приготовиться.

– Я мог бы приказать от имени Латеранской церкви, но мы не имеем тут власти.

– Да. – Теперь Гоинс ухмылялся. – Есть предложения получше?

– Вспомните свою историю, судья. Брат Люпан умер не так давно.

Гоинс покачал головой.

– Эта история не летит на крыльях безумия, преподобный. Она скатилась с крыши здания науки.

– Думаете, это большая разница перед лицом Несотворенных?

Квинкс уставился на Моргана. В глазах светилась сталь, даже с такого расстояния. Морган содрогнулся при одной мысли о том, чтобы остаться с этим человеком один на один в маленькой комнате, в качестве подследственного.

– Я… Я никогда не отрицал Несотворенное! – закричал он. – И не хотел. Гоинс ткнул Моргана под ребра.

– Если вы так жаждете общения с преподобным, я могу ссадить вас на берег. Одного.

Мужество вернулось в сердце Моргана, как прилив возвращается на отмель.

– Приведите его на борт.

– Что?

– Вы сделали меня талассократом тридцать второй степени. Это значит, у меня есть голос в этом плавучем конклаве. Доставьте его на борт.

– Ну-ну, – ответил Гоинс. – Кто бы мог подумать, что вы так непреклонны, доктор Абатти? Но, несмотря на ваши уговоры, я думаю, мы отправим вас на берег. Но в компании. Мы прибыли сюда с определенной целью, очень спешно. Я не собираюсь прерывать нашу миссию ради торга с единственным священником, как бы высоко он ни стоял. И он также талассократ тридцать второй степени, преподобный может сопроводить на гору и развлечь себя разговором с вами по дороге туда.

– Куда?

– Туда, где звезды не лгут.

Абатти проследовал за Гоинсом вниз по трапу. Линия вооруженных людей наблюдала за ними с борта «Ясной горы», но никто из собравшихся талассократов и членов экипажа не возражал, когда Гоинс приказал им отступить и остаться на борту.

Морган не представлял, как один священник, даже этот, мог быть настолько опасен. Но все-таки на пирсе лежали, распластавшись, люди. Раненые? Убитые?

– Билиус, – сказал Гоинс, пожимая руку священнику, а потом обнимая его.

– Эрастер. – Преподобный сдержанно улыбнулся. Такой улыбкой можно было улыбнуться только старому врагу.

– Вы знаете друг друга? – спросил Морган.

Священник повернулся к нему.

– Самый могущественный человек Талассоправосудия и внушающий самый большой страх человек в Латеранской церкви? Конечно, мы знаем друг друга, доктор Абатти. – Он протянул руку. – Преподобный Билиус Квинкс.

– Преподобный, – повторил Морган, пожимая руку.

Хотя Квинкс и был крупнее Гоинса, он оставался тем не менее небольшим человеком с поджарой фигурой, которая предполагала силу даже в возрасте под семьдесят. Глубоко посаженные глаза отливали серым, как воды моря. А кожа на лице имела столь темный цвет, с которым не стыдно было бы появиться и дебютанту на первом балу Верхнего уровня. Одетый в рясу, выцветшую от носки и стирок, но все еще крепкую, он носил маленький серебряный Крест Мира на шее. Его образ не вязался с земным богатством, с которым Морган обычно ассоциировал священников высшего ранга.

– А теперь я знаком с вами обоими.

– К нашему огромному взаимному удовольствию, – ответил Квинкс тоном, предполагавшим совершенно противоположное.

Гоинс резко кивнул, бросив взгляд дальше на пирс.

– Достаточно. У нас срочная миссия. Отзовите ваших людей, и можете сопровождать нас. Если вы просто должны побеседовать с доктором Абатти, сделайте это по дороге.

– Среди ваших бандитов? – В голосе Квинкса прорезалась легкая, мягкая угроза. – Я гораздо более привычен к собственной комнате и инструментам для таких бесед.

– Этот остров – моя комната, Билиус, – отрезал Гоинс. – Я был бы благодарен, если бы вы не стали удобрять его жизненными соками моих коллег.

– О, мы отказались от этих методов много поколений назад, – ответил Квинкс. – Наши инструменты более изысканы теперь. Искусство разума могущественно.

– Отзовите своих людей, или искусство разума будет бесполезно сегодня. Квинкс кивнул, затем направился вдоль пирса к двум стражам.

– Он очень энергичен для старика, – сказал Морган.

– Этот человек – острый кончик длинного клинка. Мы не боимся его, но мы отдаем должное его могуществу.

Морган размыслил минуту.

– Я слишком молод, чтобы помнить брата Люпана. Но я читал о нем.

– Вам теперь преподают историю? – спросил Гоинс удивленно.

– Не в общеобразовательных школах и даже не тогда, когда я учился на бакалавра. Но когда я работал над дипломом, мы разбирали личность Люпана на семинаре, посвященном науке, мифу и общественному сознанию. Книга о нем представляла собой манускрипт. Ее еще не отцензурировали.

Председательствующий судья фыркнул:

– Удивляюсь, что вы не сделали никаких выводов.

Священник впереди поравнялся со своими дьявольскими приспешниками. Гоинс снова коснулся руки Моргана – жест, быстро вошедший в привычку и потерявший новизну и очарование.

– Идем.

Они отправились дальше по пирсу, сопровождаемые процессией талассократов и слуг. Приближаясь к Квинксу, который был поглощен спешной беседой, Морган испытал шок, когда увидел, что в услужении у него пара белых людей: огромный грубый мужчина и женщина с жестким взглядом.

Она посмотрела на Моргана. Ее холодные, как у рептилии, глаза казались постоянно настороженными. «Опасность», – говорили они, Морган никогда не думал столкнуться с подобной угрозой в женщине.

Его способность удивляться достигла крайних пределов.

– Со странной компанией водится преподобный Квинкс, странной для священника.

– О, Латеранская церковь не обращает внимания на цвет кожи. – Голос Гоинса сочился сарказмом. – Но я не вижу объяснений для женщины, учитывая, какую роль в обществе отводит им Церковь.

Рука его опустилась, сделала несколько быстрых движений, подавая сигнал кому-то позади.

– А что с вашими людьми? – спросил Морган, указывая на тела поодаль.

– Будет расплата, – ответил Гоинс. – Очень скоро. Но не сейчас.

Священник и его слуги быстро шли вперед, так что Морган стал первым из талассократов, кто приблизился к поверженным людям. Их было четверо. Двоих, со сломанными шеями, уже объяла смертельная бледность, двое других стонали, истекая кровью.

Морган склонился посмотреть, но его оттолкнул отряд матросов, двое из которых были медиками: на их брезентовых сумках красовался символ Красного Шара.

Морган вновь выпрямился и пошел за Гоинсом.

Задыхаясь, Квинкс шагал в ногу с еретиком Абатти. Они уже поднялись высоко над деревней у доков, следуя дорогой не шире, чем козья тропка на склоне центральной горы острова. Какую бы глупость ни задумал Гоинс, Квинкс мало что мог сделать с этим. Чем ближе они подходили к вершине горы, тем ближе была спасительная любезность – или грубая сила – «Слепой Джастесс». Брат Куртс и женщина держались поблизости, прикрывая спину, но отряд Талассоправосудия, кажется, шел безоружным.

Когда он закончит с делами, ему останется лишь выстрелить из сигнального пистолета. И, может быть, организовать для доктора Абатти удобное падение со скалы.

– Преподобный, – сказал еретик.

Вежливо, но нервно.

Квинкс всю свою жизнь работал с такими намеками.

– Доктор Абатти.

И пусть катится в преисподнюю слушающая толпа, неплотно обступившая их.

Тропа впереди сузилась, став немногим шире ступни, справа поднимался крутой откос, слева зияла бездонная пропасть. К скале крепилась цепь, за которую можно было хвататься при подъеме. Почти тридцать человек прилепились к стене, словно мухи.

– Ч-чем я могу быть вам полезен?

Квинкс взял с места в карьер:

– Это сложное дело. В том, что вы, как я понимаю, даже сейчас утверждаете, замешано много историй и страстей. Я бы хотел пригласить вас озвучить свои тезисы перед Латеранской церковью, прежде чем вы вынесете их на публику.

– Я пока что не такая уж публичная персона, преподобный. – Ответ Абатти прозвучал странно печально. – Меня изгнали из Планетарного общества. А талассократы не спешат посвящать меня в свои секреты.

– Так вы говорите, что мы можем забыть об этом, не предавая огласке?

Слова медом текли с губ Квинкса.

Потом стало трудно дышать, и от страха закружилась голова, когда они карабкались вокруг скалистого выступа на склоне горы. Затем Абатти ответил:

– И меня навсегда оставят в покое, преподобный? Я видел тех людей в доке. Я знаю ваше место в иерархии.

– Вас не обманешь, – сказал Квинкс. – Если говорить прямо, вы коснулись своим телескопом вопросов, которые лучше не обсуждать. Экстернализм – не пустяковое дело.

– Так мне и сказали. – Голос Абатти чуть дрожал от гнева. – Если вы решите, что ваши головорезы должны столкнуть меня с вершины скалы, преподобный, я не смогу остановить вас. Но я не единственный астроном с телескопом на Земле. Факты всплывут наружу. Даже ваши Несотворенные не могут отрицать истины, начертанной на небесах.

– Мои Несотворенные? – Квинкс был одновременно и удивлен, и возмущен допущением, вложенным в эту фразу. – И да… Я едва ли могу запретить телескопы по всему миру. Вне зависимости от того, в чем, по-вашему, заключается истина.

Абатти остановился, повернулся к Квинксу, крепко держась за цепь, пока сосны шептали на ветру в сотне футах под ними.

– Разве вы не знаете, что я нашел?

– Нет, точно не знаю, – признал Квинкс. – И, по правде говоря, это не имеет значения. Вы стремитесь свергнуть святую истину Несотворенных и восстановить экстерналистскую ересь. Этого для меня достаточно.

– Вы обвиняете меня в церковных преступлениях, тогда как все, к чему я стремлюсь, это объективная правда!

– Двигайтесь, – крикнул один из талассократов позади них.

Абатти развернулся и поспешил по тропинке туда, где она расширялась до выступа, а затем, стоя в высокой траве, дождался священника.

Квинкс нагнал его, тяжело дыша не столько от тяжести подъема, сколько от всего разом.

– Не боитесь, что я столкну вас сам? – спросил он, бросая взгляд на склон за спиной Абатти.

– Нет. Такие люди, как вы, не сбрасывают других со скал. У вас есть слуги, чтобы делать это. Вот почему с вами этот жуткий монах и кошмарная женщина.

Абатти помедлил, явно раздумывая над следующими своим словами.

– Не так давно для таких, как я, у вас имелся высокий столб и жаркий костер.

– Святая Матерь Церковь никогда никого не сжигала, – ответил уязвленный Квинкс.

– Нет, вы всего лишь выносили приговор и позволяли светским властям привести его в исполнение. Меня учили логике, преподобный. Я знаю, кто тут несет ответственность.

Цепочка талассократов, толкаясь, пробиралась мимо них, хотя брата Куртса и женщину стражники отвели в сторону.

– Когда кто-нибудь восстает против Несотворенных, он сам несет ответственность за свое наказание.

– Восстание против Церкви – это не восстание против Несотворенных, – проворчал Абатти. – А я вообще не восставал. Я стою за истину.

На это Квинкс не мог ответить, но он теперь знал цену этому человеку. Умный, но слабый. Слишком жаждущий остаться в сторонке.

Тем не менее он был прав. В мире существовали другие телескопы.

– Что вы нашли? – спросил Квинкс, наконец вернувшись к сути вопроса, когда они снова двинулись по тропе.

– Свидетельство существования эфирного судна. – Упрямая гордость сквозила в голосе Абатти. – Космический корабль Несотворенных, который принес нас в этот мир.

– Я вам не верю, – ответил Квинкс. – Это просто невозможно.

– Тогда почему вы тащитесь пешком на гору Тира?

Они оба посмотрели вперед, туда, где давно затерялся во главе уходящей колонны талассократов в их зелено-голубых одеждах и походных костюмах цвета хаки Гоинс.

Морган оставил священника, когда группа вышла на гребень Тиры и начала спускаться вниз, к кратеру. Приспешники Квинкса, хоть и под охраной, пугали его. Он был уверен: одно слово преподобного, и эти двое вырвутся на свободу и сбросят его со скалы.

Гоинс собрал свою группу на покатом лугу в нескольких сотнях футов под краем кратера. Председательствующий судья уже говорил что-то, быстро и тихо. Он не проповедовал. Морган поспешил вниз, чтобы догнать их и послушать. Они уже знали его доказательства, все, кто был прошлой ночью на борту «Ясной горы».

Что бы ни собирался показать им тут Гоинс, оно должно было соприкасаться с работой Моргана, как две шестеренки в механизме.

– …пришли в нашу веру вместе с основанием культа медведя в Труске.

Талассократы кивали в ответ.

– Только некоторые из вас знают хоть что-то об этом секрете. Никто из нас, включая меня, никогда не приходил сюда. Даже те, кто поддерживает путь наверх на внешнем склоне горы, не могут покинуть этот остров. – Голос его стал тише. – Пока телескоп доктора Абатти не открыл небеса для наших взоров, это, без сомнения, была самая глубоко похороненная истина на Земле. Брат Люпан не ошибался.

– Колесница Несотворенных? – Квинкс стал рядом с Морганом. – Нелепая фантазия, облаченная в дурацкую ересь.

– Истина, сокрытая в сердце каждого из Восьми Садов. – ответил Гоинс, теперь его голос гремел. – Я представляю вам колесницу Сиклэдии.

Он развернулся, прошел через луг и начал рвать виноградные лозы, прикрывавшие штольню в земле.

Рука Квинкса нырнула в одежду, он вынул пистолет. Пистолет с толстым стволом. Секунду Морган смотрел на него, а потом сбил с ног священника, когда тот поднял оружие и выстрелил в небо.

На следующие несколько мгновений воцарилась ослепляющая путаница. Что-то прошипело в вышине, пока не разорвалось, – сигнальная ракета? Крики эхом прокатывались вокруг Моргана, когда огромный монах и женщина вырвались из-под стражи, как он и боялся. Морган вскочил на ноги, спасаясь от священника и развернувшейся вокруг него борьбы, и побежал к Гоинсу и талассократам, обрывавшим растения, чтобы обнажить пятнистый бок… чего?

Над головой натужно взревели двигатели, когда воздушный корабль принялся низко кружить в воздухе. Морган взглянул вверх и увидел узкий баллон с ножеподобным корпусом под ним. Медные копья, торчавшие из корпуса, потрескивали явно различимыми разрядами.

Морган помчался к Колеснице.

– Судья Гоинс, нас предали!

Гоинс повернулся, какое-то время вглядывался в небо с явным неверием, как вдруг молния, сопровождаемая серией трескучих разрядов, метнулась по направлению к земле и деревьям позади него. Когда поднялся дым, Гоинс засмеялся. Его голос гремел, словно у сержанта, ведущего парад:

– Квинкс, вы еще больший дурак, чем я думал. Вы сомневаетесь, что Колесница Несотворенных может защитить себя?

Еще одна молния ударила с дирижабля, поразив дюжину сжавшихся талассократов, превратив их в стонущую массу. Квинкс бежал к Гоинсу в сопровождении своих опасных телохранителей. Воздушное судно над ними снизилось, залаяли выстрелы, прокатившиеся через луг по косой и взметнувшие фонтанчики грязи, но каким-то образом не отнявшие ничьей жизни.

Вспышка света, вырвавшаяся из-за деревьев, ослепила Моргана на миг. Шипение переросло в громовой раскат. Морган перекатился на бок, протирая глаза, чтобы увидеть, как горит и заваливается на другую сторону кратера Тиры дирижабль. Квинкс еще стоял на ногах, но уже не твердо. Монаха сбили на землю, женщина завыла, глядя в небо, а потом бросилась к Моргану и Гоинсу.

– Вы с ума сошли, – закричал доктор. – Все вы!

Женщина бежала прямо на него. Ее глаза светились таким убийственным безумием, какого Морган никогда не видел, он лишь читал о чем-то подобном в научных романах. Гоинс просто стоял, глядя на сто пятьдесят фунтов мчащейся ярости. На борту судна над ними что-то взорвалось.

Не останавливаясь, женщина настигла Квинкса, схватила его за руки. Она все так же бежала к Моргану и Гоинсу, перекинув дрожащего Квинкса через плечо. Вместо того чтобы врезаться в них, она остановилась совсем рядом, тяжело дыша.

– Покажите мне Колесницу, – потребовала она.

Голос ее был словно глубокое угрожающее рычание. За ней поднялся и поковылял к ним монах.

– Кто ты такая, чтобы требовать? – спросил Гоинс.

– Машинист, – зарычала она. – Это мое будущее. Будущее моей веры.

– Прошлое, – поправил ее Морган. – Будущее приближается с небес.

Пестрая стена позади них зажужжала. Он повернулся, чтобы увидеть, как часть ее отъехала вверх, образовав проход. Оттуда мягко сиял багровый свет. В отдалении с новым всполохом пламени и жара рухнул дирижабль.

Машинист все так же смотрела на Моргана и судью.

– Мой любовник мертв, как и мой капитан. Вы позволили им умереть. Вы должны мне за это.

Монах доковылял до нее, обхватил со спины, широко разведя руки, пытаясь дотянуться до глаз и уголков рта. Женщина уронила Квинкса, вскрикнувшего при ударе о землю, затем, извернувшись, схватила монаха и перекинула его через себя.

Он вскочил, явно напуганный, но готовый сражаться. Гоинс тронул Моргана за руку.

– Назад, – прошипел он. – Это не наша драка.

– Это все не моя драка, – прорычал Морган.

Гоинс хлопнул по стене колесницы Несотворенных.

– Это один из восьми эфирных кораблей тут, на Земле. Вы нашли их источник, большой материнский корабль. Вы все время были правы. Теперь вы не сомневаетесь, что наша история возвращается домой с небес, из вашей точки либрации?

– Нет, не сомневаюсь.

Сзади заскрежетало. Монах и машинист опасно кружили, тогда как Квинкс пытался подняться на ноги.

Странно, Гоинс игнорировал схватку, целиком сфокусировавшись на Моргане. Это в свою очередь вновь приковало взгляд Моргана к судье. При всем его любопытстве он страшно не хотел идти внутрь. Не хотел оказаться настолько правым, чтобы столкнуться со своим открытием лично.

– Но не я призывал его.

– Тогда кто? – нетерпеливо спросил судья.

На это он мог ответить.

– Все мы. С нашими телелокаторами, и воздушными судами, и нашими моторами, посылающими потоки энергии в эфир; это все равно что развести костер посреди ночи. Если эта Колесница достаточно разумна, чтобы защитить себя, материнский корабль, без сомнения, может наблюдать за нашей Землей, пока мы не вырастем достаточно, чтобы стать свидетелями его возвращения. У нас уже целое поколение существует электричество. Он может видеть это.

Сверкнув глазами, Гоинс выхватил собственный пистолет и, не целясь, выстрелил в кого-то позади Моргана. Пораженный, Морган повернулся, чтобы увидеть, как монах с окровавленным лицом падает наземь. Женщина стояла на четвереньках. Квинкс с несколько расфокусированным взглядом медленно качнулся к ним.

Председательствующий судья сунул пистолет в руки Абатти.

– Выбирай. Прошлое или будущее.

Морган тут же бросил оружие в траву. Он хотел правды, во имя Несотворенных, а не этот хаос власти и насилия.

– Я ученый. Я не бросаю людей со скал.

Квинкс потянулся к руке Моргана.

– Девяносто Девятая, – выдохнул он. – Брат Куртс. Пожалуйста… Остановите это. Вы не должны это делать.

Машинист, дрожа, поднялась на ноги. Один ее глаз вытек, рот кровил. Морган бросил взгляд на умирающего монаха и удивился, насколько живучим может оказаться человек.

Ее взгляд больше не был безумным. Скорее, затравленным.

– Стойте, – сказала она, эхом повторяя слова Квинкса.

– Идите, – ответил Морган. Он совсем недавно измерил границы собственной храбрости и сомневался, что сможет сам войти в Колесницу. – Идите в будущее. Его нельзя остановить. Звезды не лгут и приближаются к нам.

– Это мои звезды. – Она смотрела на него единственным уцелевшим глазом. – Наши. Не ваши.

Плача и спотыкаясь, женщина прошла в открывшийся проход. Квинкс отвернулся от Моргана.

– Не может быть. – Священник задыхался. – Я должен уйти туда, куда ушел Ион. – Лицо его скривилось в какой-то внутренней агонии духа, и он последовал за женщиной.

– А вы? – спросил Гоинс. – Тоже выбираете будущее?

Испуганный, Морган стоял какое-то время неподвижно. Затем произнес:

– Я должен подумать… – Его слова текли одновременно с мыслями. – Нет. Я понял, что будущее – тут, с нами. Что будет, то будет.

Морган Абатти смотрел вверх, на дым, поднимающийся в голубое небо от рухнувшего воздушного судна. Гоинс присел на корточки рядом, в руке он все еще сжимал пистолет. Дверь в колесницу захлопнулась.

– Что дальше? – спросил ученый.

– Несотворенные, конечно же, знают, – ответил Гоинс.

– Квинкс сказал бы, что Несотворенные знают все. – Морган подумал над этими словами. – Мне кажется, Они не думали предостерегать нас против истины.

Оставшиеся талассократы собирались вокруг. Кто-то осматривал раненых и мертвых, другие обсуждали целесообразность отправки группы к месту крушения воздушного судна.

Колесница завыла, низкий гул медленно нарастал. Гоинс встал, жестом приказал всем отступать. Это казалось наиболее мудрым.

Морган замедлил шаг, глядя на великую возможность, от которой он отказался. Он первый увидел, как Колесница поднялась между деревьев к небу. Остальные остановились, глядя, как закручиваются под ней облака пыли и пара.

– Удачи, преподобный Квинкс, – пробормотал доктор.

Гоинс тронул его за руку.

– Выбор сделан. Вы были правы. Мы должны идти.

– Вы почти правы, – ответил Морган. – Его выбор сделан. Наш только начинается.

К нему снова вернулась смелость, словно скулящая собака, возвратившаяся домой.

– Вот то, что я получил за раскрытие правды. Что я отказывался ясно видеть раньше. Мы должны принимать в расчет последствия. – Он бросил взгляд на удаляющуюся Колесницу. – Вы готовы столкнуться с этим, судья? Я готов.

– Помните, ваше эфирное судно в любом случае прибыло бы сюда, вне зависимости от того, видели вы его или нет. Вы не причина происходящему.

Гоинс выждал момент, изучая лицо Моргана, будто в поисках некой правды.

– Наука ищет тропы там, где свет веры освещает путь.

Морган не мог сказать, иронизирует ли судья. Это не имело значения. Он похлопал его по плечу.

– Тогда идем. У нас есть работа.

Будущее над ними поднялось еще выше, разорвав шесть тысяч лет мрака, терний и предрассудков, чтобы взобраться туда, навстречу грядущим звездам.