Лучшая зарубежная научная фантастика: Звёзды не лгут

КРИСТОФЕР БАРЗАК ЛЮДИ-НЕВИДИМКИ

Кристофер Барзак живет в городе Янгстаун, штат Огайо, и преподает писательское мастерство в Государственном университете Янгстауна. Его рассказы публиковались в журналах «Asimov’s Science Fiction», «Strange Horizons», «Eclipse Online», «Realms of Fantasy», «Salon Fantastique», «Firebirds Soaring: An Anthology of Original Speculative Fiction», «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «Flytrap», «Apex Magazine», «The Beastly Bride: Tales of the Animal People» и других.

Барзак – автор романов «Один – беда» («One For Sorrow») и «Быть может, любим мы, того не зная» («The Love We Share Without Knowing»). Последняя его публикация – сборник «Птицы и дни рождения» («Birds and Birthdays») и еще один – «До жизни и после» («Before and Afterlives»).

В рассказе «Люди-невидимки» Барзак предлагает еще раз взглянуть на классику научной фантастики, но – с другой точки зрения.

– Он занимается экс-пе-ри-мен-таль-ны-ми ис-сле-до-ва-ни-я-ми, понятно? – сказала миссис Холл.

Повезло, что при этом хозяйка не смотрела на меня слишком пристально. Я скорчила гримасу, глядя в стакан, который чистила, затем вернула его на полку и постояла еще немного, передразнивая ее.

Она всегда сравнивает себя с Отцом нашим Небесным, прижимает руку к сердцу, словно бедная вдова, хотя во второй раз замуж вышла чуть меньше года назад. Могла бы немного и подобреть, коль уж мистер Холл ей с трактиром помогает. И особенно когда тот самый гость приехал и поселился у нее. Может, я и глуповата, как твердила мне матушка, храни Господь ее душу, но не настолько, чтобы не видеть, что с человеком неладное творится, раз он заявляется в наш трактир «Кучер и кони» с обмотанной головой, будто у чертовой мумии, и синими очками-консервами. В самом деле, как тут не вздрогнуть и не сказать ей: «Разве он нормальный, мисс?»

– Да замолчи ты, глупая девчонка! Пошевеливайся, ленивая корова! Хороша помощница! Не зевай, давай-давай!

Она по-всякому со мной обращается. Но я не девчонка и уж точно не корова. Шестнадцать лет за плечами, и четыре из них я проработала наравне со всеми. Смотрит она на меня, а видит кого-то совсем другого. Разве не я вымела солому, которую он вытащил из ящиков и разбросал по всей комнате? Разве не я очистила пятна, после того как он изгваздал пол химическими препаратами?

Это она решила отнести приезжему чай и яичницу с ветчиной. Она стояла у закрытой двери и слушала его стоны и рыдания, прижимая руку к сердцу, словно мать родная. Она пыталась завязать с ним разговор как равная, хотя только он открыл рот, сразу стало понятно, что она ему не чета. Мне оставалось лишь хихикать на кухне, зажимая рот рукой, когда он выставил ее из комнаты. Быстро же она скатилась по лестнице с воплями, когда увидела, как кресло парит в воздухе.

Ох, и жаркое у меня было время, пока он здесь жил, за все свои хлопоты с ним миссис Холл с меня спрашивала. Только я не позволяла ей слишком уж смешивать себя с грязью. Сама-то она, когда посетителям за стойкой не прислуживала, все стояла у его комнаты, приложив ухо к двери.

Тедди Хенфри пришел вскоре после того, как началась вся эта заварушка с невидимкой. Гляжу, а он уставился в потолок и головой качает.

– Скажи-ка, Милли, – спрашивает, – чего это миссис Холл там затевает? Все надеется завести разговор с малым в очках-консервах?

Я стою, как стояла, продолжаю стаканы протирать.

– Даже и не знаю, Тедди, – говорю ему и головой качаю. – Я лишь за собой смотрю, не то хозяйка опять мне жару задаст.

– Разве она и так не корит тебя понапрасну за все про все, Милли? Ты, поди, на кухне все время проводишь, не видно тебя и не слышно.

– Правда ваша, – подтверждаю я. – Только она, если захочет, завсегда меня и увидит, и услышит.

Тедди Хенфри – наш часовщик деревенский. Он столкнулся с человеком в очках-консервах в первый же день, когда тот появился в «Кучере и конях». Миссис Холл попросила Тедди починить часы в комнате вновь прибывшего. Часы эти стояли уже месяца три как, а она хоть бы раз на них взглянула.

Незнакомец в очках появился в дверях трактира в последний день февраля, в облепленном снегом пальто, в толстом шарфе и шляпе с такими широкими полями, что они скрывали все его лицо. Миссис Холл отнесла ему яичницу с ветчиной, а потом ей вдруг понадобилось починить часы.

Все для того, чтобы постоять в комнате гостя, пока Тедди будет работать, это ж любому понятно. Хотела своими глазами взглянуть, что да как. Конечно, когда незнакомец явился к нам, мы еще не знали, что он – невидимка, думали – покалечился при пожаре или другом каком несчастном случае. Если б мы знали правду, я бы ей так и сказала: «Он может и невидимый, мисс, но не слепой».

Но нельзя забывать, что я сирота, а все-таки пристроена и место не из плохих. Ма померла четыре года назад, как раз тогда я сменила ее в трактире «Кучер и кони». Папаша сгинул, когда я еще маленькой была. Ма рассказывала, что в реке он потонул, налил глаза одной темной ночкой, словно рыба на двух ногах, и пропал. Думаю, я и сама могла б тем февральским днем ввалиться в трактир и закричать: «Во имя человеколюбия! Комнату и огня!»

Но это был невидимка. Никто из нас даже предположить не мог, что случится потом.

А случилось вот что. Миссис Холл все не желала оставлять постояльца одного. Пыталась выведать его историю. Искала любой повод, чтобы сунуть нос к нему, хоть гость и предупредил, что не любит, когда его беспокоят. Как я уже говорила, она отнесла ему яичницу с ветчиной, а затем вернулась на кухню и увидела, что забыла горчицу, которую я сделала.

– Что ты тянешься, как патока, Милли? – закричала она. – Хороша помощница!

И понесла горчицу наверх, а я за ее спиной снова рожу скорчила. Прошло минуты две, и она спустилась. Лицо ее все сморщилось от огорчения.

– Что такое, мисс? – спросила я, уже всерьез обеспокоившись.

Нечасто миссис Холл выглядела так, будто ее чуть повозка не задавила.

Она постояла молча, а затем начала медленно говорить. Сказала, что у человека в очках, наверное, поранен рот, потому что, когда она вошла с горчицей, он прикрыл его салфеткой и так и сидел, пока она не повернулась к двери.

– С ним, должно быть, случилось что-то ужасное, – сказала я.

Она кивнула, таращась в пустоту.

Казалось бы, этого и достаточно, чтобы миссис Холл перестала донимать постояльца, но вы ее плохо знаете. Не прошло и получаса, а она уже снова отправилась наверх – еще раз попробовать добиться его расположения.

Если честно, я старалась рядом с ней крутиться. Очень уж забавно было смотреть, как она его умасливает. Задумала все хитро, что пройдоха, не то чтобы я знаюсь с такими. Стояла в его комнате и рассказывала о своем племяннике Томе, который прошлым летом порезался косой и три месяца проходил с перевязанной рукой.

– Сестра моя и так нянчилась со своими малышами, – говорила она, – а тут только и знай, что мотай бинты туда-сюда. Вот я и решила ей помочь с этим и к концу лета уже научилась и накладывать, и снимать повязки.

Она закончила рассказ, помолчала, а потом перешла к главному, ради чего говорить и начинала:

– Так что ежели позволите, сэр…

Постоялец в очках-консервах ее перебил, не дав закончить:

– Принесите мне спички. Моя трубка погасла.

Я шла с постельным бельем по коридору, когда услышала это. Пришлось прикрыть рот рукой. Ох, он ее осадил! Она принесла ему спички, которые он потребовал, и больше не просила позволения сказать что-то еще.

Чуть позже она привела в комнату Тедди Хенфри, как я уже и говорила, чтобы тот починил сломанные часы. Тедди проторчал там гораздо дольше, чем следовало. Делал вид, что работает, хотя в том вовсе никакой нужды и не было, а сам разглядывал нашего странного гостя. Так что не одна миссис Холл мучилась от любопытства. Думаю, любой, у кого глаза на месте, захотел бы его разглядеть получше. Когда постоялец наконец понял, что Тедди возится без толку, он так и сказал ему и выслал прочь. Слышала я, как раздосадованный Тедди ушел, говоря, что надо же хоть когда-то чинить часы. А то как же!

Наверное, это и была первая ошибка, если считать самые главные, те, что привели к другим. Миссис Холл впустила Тедди в комнату постояльца, имея на то свои причины. Когда невидимка вышвырнул его, Тедди ушел чернее тучи, извергающей громы и молнии. Знаете ли, именно Тедди столкнулся с мистером Холлом, когда тот возвращался со станции Сиддербридж, и пожаловался ему:

– У вас в «Кучере и конях» остановился какой-то подозрительный малый, Холл!

А когда мистер Холл заявил, что понятия не имеет, о чем толкует Тедди, тот все и рассказал. Миссис Холл, мол, сдала комнату незнакомцу и даже не спросила его фамилии, а у того, мол, все лицо в бинтах, и черные завитки волос выглядывают из-под повязок, словно рога дьявола.

Тогда-то семечко сомнения и упало сердце в мистера Холла. Он вернулся в трактир, нагруженный под завязку виски, и принялся бранить хозяйку. Миссис Холл делала вид, будто его нет в комнате, и тут он возьми да и крикни:

– Вы, бабы, ничего не смыслите!

Миссис Холл медленно повернулась к нему, посмотрела тяжелым взглядом и сказала:

– Не суйся не в свое дело. Смотри лучше за собой, а я и без тебя управлюсь!

Признаюсь, ох, и нахохоталась я. Однако ж поймала смех в кулачок и спрятала в кармашек. Хозяйка всегда задавала мне жару за такое, но сама не церемонилась с мистером Холлом, если на нее находило. Мне его даже немного жаль стало, а еще я подумала: не меня одну она не замечала, пока ей не нужно было.

На следующий день все еще чуднее сделалось. Со станции привезли багаж постояльца, огромные такие ящики. Мистер Фиренсайд и мистер Холл сгружали их с повозки перед входом в «Кучера и коней». По их красным, точно розы зимой, щекам стало понятно, насколько они тяжелые, ящики эти.

Невидимка выскочил из трактира, когда я убирала со столов тарелки, пронесся мимо меня, будто холодный ветер. Он был в пальто, замотанный в шарф, в перчатках и шляпе, как накануне. Я подошла к запотевшему окну, протерла его и увидела, что он, стуча каблуками, сбежал вниз по лестнице. Наш гость кричал на мистера Фиренсайда и мистера Холла, мол, они слишком долго возятся и до сих пор не сгрузили багаж. Зря он так сердился и спешил, потому что собака мистера Фиренсайда, сидевшая под повозкой, выскочила, залаяла и тяпнула невидимку за руку. Он пнул ее, но это только больше разозлило собаку, она вцепилась ему в ногу и порвала брюки.

А затем – щелк-щелк! – мистер Фиренсайд угостил пса двумя ударами плетки, и тот, скуля, спрятался под повозку.

Постоялец вернулся в трактир, бормоча ругательства. Я взглянула на штаны, которые порвала собака, думала, может, на ноге у него тоже страшные шрамы. Только ноги там не было, разорванная штанина колыхалась, как ярмарочная палатка на ветру, открывая пустоту.

Казалось, что там вообще ничего нет. Лишь чернота. И я подумала: «Как это так? Без ноги человек ходить же не сможет».

Добравшись до своей комнаты, он хлопнул дверью. Спустя несколько минут мистер Холл решил проверить, насколько сильно пострадал постоялец. Тут он и совершил ошибку – вторую серьезную ошибку – вошел, не постучавшись.

Наверху произошла какая-то потасовка. Шум слышали все, у кого были уши. Сперва мистер Холл издал жуткий звук, а потом с грохотом закрылась дверь. Через минуту мистер Холл спустился в бар, потирая затылок, словно получил затрещину.

– Все хорошо, сэр? – спросила я.

Он посмотрел так, словно впервые увидел меня. И ничего не сказал. Просто дернул себя за ус и подмигнул, потом потряс головой, как вылезший из воды пес, и ушел на улицу заканчивать разгрузку.

Когда постоялец вышел из комнаты в новых брюках, ящики один за другим внесли внутрь. И чего только в них не нашлось! Горы книг. Стеклянные пробирки и бутыли. Какие-то порошки и жидкости всех цветов. Горелка и весы. Невидимка заставил этим добром всю комнату. Каминную полку. Книжный шкаф. Подоконник. А потом и пол, когда нигде больше не осталось места. То еще зрелище было. У меня даже дух перехватило, когда я заглянула. Точно он собирался открыть аптекарскую лавку прямо в «Кучере и конях»!

Постоялец сразу же приступил к работе и остаток дня провел запершись, чтобы мистер и миссис Холл не смогли заходить к нему, когда им вздумается. Иногда я поднималась наверх – принести мусорный ящик или постельное белье из другой комнаты – и останавливалась на секундочку у его двери, чтобы послушать. Звенели склянки. Что-то капало. Царапал по бумаге карандаш. Я представляла, как он сидит, склонившись над книгами, одержимый мыслями о своих экспериментах. И тут, как раз когда я размечталась, из-за угла появилась хозяйка.

– Милли! – зашипела она. словно я обокрала кого.

Я отскочила от двери, поначалу мне стало стыдно, а потом я разозлилась. Разве она сама не делала такого и даже еще хуже?

Дверь отворилась, постоялец поглядел на нас, переводя взгляд с одной на другую. Я задрожала от того, что он так близко и смотрит на меня сквозь синие очки-консервы. А его нос – такой блестящий вблизи. Словно игрушечный из магазина. Миссис Холл улучила момент, чтобы заглянуть в комнату, и, прежде чем постоялец успел задать нам жару, она охнула и сказала:

– Бог мой, да у вас тут как в конюшне! Вся эта солома, сударь!

– Поставьте все в счет, если нужно, – пробормотал он.

Но миссис Холл было не остановить, раз уж она завелась. Она протиснулась в комнату и уставилась на огромное золотистое пятно от химических препаратов на полу, напоминавшее гончего пса.

– Сударь, мой пол!

– В счет, поставьте в счет, я же сказал! – только и ответил постоялец.

Пока они торговались о цене за нанесенный ущерб, я потихоньку сбежала. Позже миссис Холл все-таки послала меня убрать солому и вывести золотистое пятно.

Я сделала все, как мне велели, но никому не рассказывала, что случилось в тот день, когда я поднялась наверх. Даже мистеру Уэллсу, тому писателю, который приезжал к нам спустя несколько месяцев и расспрашивал об этой истории.

Вот что было в тот день, о котором не знает ни одна живая душа.

Я подошла к его двери и тихонько постучала, как велела миссис Холл. Он не ответил, и я сказала:

– Это Милли, сударь. Пришла подмести у вас, если позволите.

По-прежнему никто не отзывался. Я оглянулась на лестницу. Миссис Холл внизу заваривала чай. Я снова посмотрела на дверь и повернула ручку, странно, но постоялец не заперся, как обычно. Я заглянула внутрь: комната оказалась совсем пустой. То есть солома и беспорядок – это на месте, конечно. Но он… Нашего постояльца не было. Не замечала, чтобы он спускался вниз, хотя все утро убиралась в гостиной. И в трактире его не видела, а там я работала после полудня. К тому же миссис Холл напомнила, чтобы я не входила без стука, значит, она считала, что гость проводит эксперименты в своей комнате. Вряд ли и при ней он покидал «Кучера и коней».

Я переступила порог и подумала: «Может, так даже лучше, что его нет. Просто приберусь тут и уйду, и мешать он не будет». В комнате был ужасный беспорядок. Я решила начать с соломы, поскольку ее виднее, вымела ее в коридор и сгребла в кучу, чтобы убрать позже. Затем, встав на четвереньки, стала возиться с пятном. Выводилось оно плохо, лишь немного посветлело. Я терла-терла, потом наконец вздохнула, села на коленки и потянулась, подняв руки вверх, чтобы дать отдых пальцам.

Вот тут-то я это и почувствовала. Что-то коснулось моих рук, словно пауки поползли по коже. Я быстро опустила руки, и ощущение исчезло. Посмотрела по сторонам. Кроме меня никого. Я снова склонилась над пятном. Хорошо бы взять выходной, если миссис Холл отпустит. Расскажу ей о пауках на коже, глядишь, она и позволит. И все то время, пока я оттирала золотистое пятно на полу и думала об этом, я чувствовала, как пауки ползают по спине.

Я снова села и спросила:

– Кто тут?

Я вздрогнула: паук полз теперь по правой щеке. Хотела вскрикнуть, но невидимка зажал мой рот, прежде чем я успела издать хоть звук.

– Ш-ш-ш, девочка, ш-ш-ш, – сказал он, словно плачущему ребенку. – Ш-ш-ш.

Я застыла от испуга.

– Отпущу, если пообещаешь вести себя тихо, – пообещал он.

Я кивнула, и он убрал руку со рта.

– Кто вы? – спросила я. – Что… вы такое?

– Кто я, не так уж важно, Милли. А что… Я невидимка.

– Привидение?

Я посмотрела вокруг – пусто. Я слышала шаги и скрип половиц, но в комнате никого не было. Я вскочила, готовая бежать без оглядки.

– Ах! – сказал он и тихо засмеялся. – Селянка до мозга костей. Нет, дитя мое, не привидение. Видишь ли, я – ученый.

– Ничего я не вижу, – сказала я.

Он снова засмеялся. Комната засмеялась. А я сказала:

– Это правда, что ж тут смешного?

– Правда? Правда гораздо чаще бывает смешной, чем нет, если смотреть на нее с правильной точки зрения.

Я ничего не ответила. Вертела головой, пытаясь понять, откуда звучат шаги. Он кружил вокруг меня, как волк, который хочет отбить ягненка от стада.

Шаги стихли.

– Я открыл кое-что, Милли. Могущественную тайну. Секрет невидимости. Способ полностью скрыться от других, – произнес он.

– Меня и так почти никто не видит. Что ж в этом могущественного? – спросила я.

– Именно, – сказал он. Его голос изменился, словно он понял что-то. – Именно так, Милли. Ты в определенном смысле почти что невидима. И разве это хорошо? Но если бы ты была невидима на самом деле, ты могла бы сделать то, что не можешь сейчас. Взять больше денег за свою работу. Причинить вред тем, кто постоянно злоупотребляет твоими услугами.

Я сморгнула. Я не очень-то понимала, о чем он толкует.

– Вы говорите о воровстве, сударь?

– О том, что ты могла бы взять заслуженное, – ответил он. – Заслуженное и даже больше. Милли, если ты захочешь присоединиться ко мне, я подарю тебе миг в истории.

– В истории? – повторила я, моргая. – Что ж хорошего в миге, сударь?

– Ты никогда не умрешь, Милли. Твое имя останется жить в веках, если ты войдешь в ряды невидимых. Тебя будут помнить.

Его пальцы – теперь я точно знала, что это были они – снова мягко коснулись моей щеки. Пальто его висело в углу, шляпа лежала на столе, там же, где и перчатки. Штаны – на спинке стула, ботинки – под столом' для опытов.

– Вы… – сказала я. – На вас нет одежды?

Он ничего не ответил, лишь отошел подальше. А затем со стола с пробирками и бутылями в воздух поднялся шприц, наполненный голубой жидкостью, и поплыл ко мне.

– Хочешь испытать мою новую сыворотку, Милли? – спросил он. – Хочешь стать такой же могущественной, как я?

Молча я отпрянула. Игла придвинулась ближе. Я схватилась за дверную ручку и сказала:

– Сударь, здесь сегодня ничего не случилось. Совсем ничего. Пожалуйста! Вы занимайтесь своим делом, а я займусь своим. Никто и слова от меня не услышит, но клянусь, они обо всем узнают, если вы не оставите меня в покое.

Я закрыла дверь, а он и слова не сказал. В коридоре лежала куча соломы, я схватила ее в охапку и понесла вниз. Миссис Холл не видела, как я выходила с ворохом в руках из кухни. Она что-то писала в хозяйственной книге, верно, подсчитывала, сколько ей задолжал постоялец в очках.

Остаток дня я все думала о том, что случилось, мои мысли кружились и кружились, как паутина. Отчего-то вспомнилась моя матушка.

Давно уж мыслей о ней не приходило. Четыре года минуло, как она померла. Мне было двенадцать, работа в «Кучере и конях» не оставляла ни минутки, чтобы думать о чем-то другом. Не помню точно, когда я перестала вспоминать ма, наверняка в какой-то момент между мытьем посуды и перестиланием постелей.

Она была доброй женщиной, моя матушка, хоть мне и доставалось порой. Как я говорила, она считала меня туповатой и после работы в трактире не очень-то хотела возиться со мной. Целый день она обслуживала других, а тут еще я, сил на меня у нее не оставалось. Обычно, чуть погодя, подняв ноги на скамеечку и откинувшись натруженной спиной на кресло, она все-таки позволяла забраться к ней на колени и расчесывала мне волосы. Сказки расска- зывала. Во всех них я была героиней. Милли, которая отправилась в Лондон на летающей лошади. Милли, которая нашла пещеру, где жили феи, и привела их домой, чтобы они помогли ее бедной матушке готовить и убирать. Из-за таких сказок я слишком много воображала о себе, но все матушка придумывала, не я. Только ничего чудесного не случилось с тех пор, как она умерла и я поступила на ее место в «Кучер и кони». Иногда я гадала: а что ма думала о себе? В сказках она не была героиней, и даже когда я просила ее об этом, она говорила:

– Ах, Милли, моя дорогая, твоя старая матушка не такая искательница приключений, как ты.

То еще было приключение, когда она умерла. Я поступила на ее место и переехала к Холлам. На похороны, чтобы проводить ее в последний путь, собрались матушкины знакомые со всей округи, но служба, как мне показалась, закончилась слишком быстро. Наверное, я ждала чего-то большего: гирлянды цветов, скрипку, на худой конец пианино или хор, хотя бы одного завалящего певчего, который бы почтил память матушки. Ничего не было. Только мистер Бантинг, наш викарий, сказал о ней пару добрых слов. Упомянул, что она улыбалась всем гостям, входившим в трактир. Мне показалось это странным: возвращаясь домой, матушка никогда не улыбалась.

Над ее могилой стоит плита без надписи. Иногда в свой выходной я прихожу к ней на кладбище и пальцем пишу ее имя на пыльном камне. Роуз. Я обвожу буквы раз за разом, пока кожа не начинает гореть.

Об этом я и думала после того случая в комнате невидимки. И о том, как он сказал, что подарил бы мне миг в истории. У моей матушки такого мига не было. Даже имени ее не осталось на надгробии. Лишь камень и мои воспоминания.

«Что бы ма сказала о невидимке?» – думала я. Улыбнулась бы она ему, как всем постояльцам, по словам нашего викария мистера Бантинга? Я уж точно ни разу больше ему не улыбнулась, пока он жил в «Кучере и конях». А это немалый был срок, в самом деле немалый. Приехал невидимка в последний день февраля и прожил весь март и апрель. В деревне у каждого находилось что сказать о нем, даже у тех, кто ни разу его не видел. Дети распевали песенки. Называли его человеком-призраком. Иногда бегут толпой по улице, кто-нибудь их остановит и спросит, куда это они торопятся, а они отвечают:

– Джон видел, как человек-призрак пошел в эту сторону! Мы за ним бежим! – и припустят дальше, распевая песенку о человеке-призраке.

Тедди Хенфри совсем перестал заходить в трактир. Говорил, что ему неловко сидеть там и слушать, как постоялец в темных очках бродит по комнате и экспериментирует. Мистер Холл жаловался, что невидимка отпугивает посетителей. А по мне, это делал как раз Тедди Хенфри. Часовщик по всей деревне раззвонил, что ноги его в «Кучере и конях» не будет до тех пор, пока человек-призрак не съедет.

– Зато по счетам он платит аккуратно, что ни говори, – сказала миссис Холл хозяину.

Потом она добавила, что, возможно, зря вышла замуж за человека, который не знает толка в управлении трактиром, как ее отец, и нужно подождать до лета, прежде чем поднимать шум. Мистер Холл выскочил из комнаты, гневно бормоча ругательства, и в тот день все обходили его стороной.

Все два месяца постоялец в очках почти постоянно сидел взаперти. Работал в гостиной, где устроил свою аптекарскую лавку, а ночами беспокойно бродил взад-вперед по комнате. Даже миссис Холл, подслушивая, не могла разобрать, что он там бубнит. Я же больше ни разу не останавливалась у его дверей. После работы тихо, как мышь, пробиралась мимо его комнаты и поднималась по лестнице к себе на чердак в надежде, что он меня не услышит.

Все знали, какой странный гость живет наверху в «Кучере и конях», даже те, кто его ни секунды не видел – ни в самом трактире, ни в деревне, когда в сумерках, а часто и и позже он выходил прогуляться и подышать свежим воздухом. Люди гадали, чем он занимается, говорили, может, он преступник и прячется от правосудия, поэтому и лицо заматывает. Слухи эти добрались до «Кучера и коней», и как-то вечером, когда посетителей набилась целая толпа, миссис Холл вышла на середину комнаты и потребовала внимания присутствующих.

– Чтобы положить конец всем этим пересудам, – решительно начала она, – я скажу в первый раз и в последний. Он занимается экс-пе-ри-мен-таль-ны-ми ис-сле-до-ва-ни-я-ми. И нечего рассказывать сказки!

– Он – ученый, – пробормотал мистер Холл из-за стойки и, наткнувшись на гневный взгляд жены, продолжил разливать пиво.

– Именно так, – сказала миссис Холл, снова повернувшись к аудитории. – Ученый.

Думаю, она полагала, что этого объяснения будет достаточно и все вернутся к своим делам. Даже странно, если учесть, что миссис Холл с рождения жила в Айпинге и уж должна была знать, что своими делами люди здесь считают именно разговоры о разных странных происшествиях.

– Эй, Милли! – тем же вечером окликнул меня мистер Фиренсайд, когда посетители разошлись и я принялась вытирать столы. – Что ты думаешь про малого в темных очках? Ты же тоже тут живешь. Что можешь рассказать?

Я подняла глаза на мистера Фиренсайда, потом посмотрела на лестницу, которая вела наверх в комнату невидимки. Кто знает, вдруг он стоит там и ждет, что я проговорюсь? Весь март и апрель я часто ощущала на себе его взгляд. Я чувствовала себя хуже, чем кошка, съевшая хозяйское сало, и раз или два за день вскакивала без всякой причины, все казалось, что он на меня смотрит. Уверена была – он следит за мной, ждет, что я раскрою его тайну. Я повернулась к мистеру Фиренсайду:

– Нечего рассказывать, мистер Фиренсайд. Все просто. Я ничего не вижу, и никто не видит меня.

– Умница, Милли! – ответил он.

В этот момент вошла миссис Холл.

– Смотрю, я воспитала ее правильно, – сказала она.

Я промолчала. Продолжала вытирать столы и убирать на место стаканы, но весь остаток вечера думала: «Как? Как она могла такое сказать? Она не воспитывала меня. Это матушкиных рук дело».

От таких мыслей я даже всплакнула. Хотела потихоньку смахнуть слезы, чтобы никто не заметил, но не тут-то было. Миссис Холл их увидела и рассердилась:

– Что еще такое, Милли? Какая же ты плакса!

Что произошло дальше, теперь уже всем известно. Минуло несколько месяцев, как его нашли и убили около Порт-Бердока, но до сих пор ходят слухи о других невидимках. Говорят, они разгуливают по округе, пугают и грабят невинных жителей. Случилось же вот что.

В конце апреля в «Кучер и кони» заглянул мистер Касс, деревенский лекарь. Заинтересовался он нашим постояльцем, потому как тот был весь в повязках. Сказал, что беспокоится, что человек серьезно болен и зараза может расползтись по округе. Миссис Холл заявила мистеру Кассу, что у него нет причин тревожить ее постояльца, если тот сам не вызывал врача. Но мистер Касс был настойчив и, не обращая на хозяйку внимания, прошел прямо в комнату невидимки. Должно быть, они там о чем-то говорили, потому что он не показывался по крайней мере минут десять.

Разговор закончился удивленным возгласом мистера Касса и звуком падающего стула, а затем раздался лающий смех постояльца. Стук торопливых шагов приблизился к двери, где мы с миссис Холл стояли и внимательно слушали, а затем она распахнулась. Побледневший мистер Касс появился на пороге, прижимая шляпу к груди с таким видом, будто принес нам дурную весть. Он посмотрел на меня, на хозяйку, а потом без единого слова побежал к лестнице и спустился так быстро, словно за ним гнался сам дьявол. Внизу хлопнула дверь трактира.

Человек-невидимка тихо смеялся в своей комнате. Миссис Холл, не входя к нему, спросила, не нужно ли принести чего-нибудь.

– Нет. – Голос его был густым, как та черная вакса, которой я каждое утро начищала плиту. – Мне больше уже ничего не нужно, миссис Холл. Все кончено.

Миссис Холл помедлила с минуту в коридоре, теребя передник в руках, видно, ждала, что он еще что-то добавит. Наверное, надеялась, что он все- таки попросит о чем-нибудь и она сможет оказать ему услугу, даже не знаю. Собравшись уходить, она вдруг заметила меня и отпрянула, словно забыла, что я все это время простояла рядом.

– Милли, – прошипела она. – На кухню!

А сама пошла по коридору в свою комнату, закрыла дверь и не выходила до следующего дня, пока мы не узнали, что викария мистера Бантинга и его жену ограбили. Прямо в День святой Троицы!

Эта весть расползлась по деревне, как проказа, которую, по мнению многих, постоялец и скрывал под своими бинтами. К полудню все уже знали, что викарий и его жена проснулись среди ночи от звона монет. Когда они пошли проверить, что же случилось, то обнаружили горящую свечу. И распахнутую настежь дверь. В доме не было никого кроме них. Они божились, что видели, как дверь сама собой открывалась и закрывалась, словно в нее вселились духи. Затем они проверили конторку, где хранились деньги: там было пусто.

После полудня, когда я на кухне варила суп, из комнаты постояльца раздался грохот. Я слышала, как миссис Холл вскрикнула, да так громко, словно ее голова оторвалась, пролетела через весь этаж, покатилась вниз по лестнице и упала на кухне, прямо перед моим супом. Я бросила нож и побежала наверх.

Мистер Холл стоял в коридоре, спиной к закрытой двери постояльца, поддерживая жену под руки. Она повисла на нем, словно могла в любой момент потерять сознание, поэтому я обвила ее рукой за талию, и вместе с мистером Холлом мы помогли ей сойти вниз. Я налила ей рому, чтобы успокоить нервы. И тогда они с мистером Холлом рассказали мне, в чем дело.

Они поднялись наверх, потому что обнаружили, что дверь открыта, а самого постояльца нет. Одежда разбросана, постель холодная, значит, он отсутствовал все утро, ушел нагишом и без повязок. Миссис Холл сказала, что постоялец, должно быть, напустил духов в ее мебель, иначе отчего вдруг старое кресло, принадлежавшее еще ее матери, поднялось в воздух и бросилось на нее? Я промолчала, не сказав, что это никакие не духи, а сам постоялец поднял кресло и выгнал ее из комнаты. А что я могла? Пойми хозяева, что я все знала, но молчала, не знаю даже, как они поступили бы со мной. Поэтому я лишь помалкивала и кивала, пока миссис Холл не закончила свой рассказ, дойдя до того места, где я услышала ее крики и взбежала по лестнице.

– Пусть убирается! – сказала она мистеру Холлу. – Выстави его за дверь! Не желаю его больше видеть! Все его склянки и порошки! Я знала, что это все не к добру. У порядочных людей не бывает столько склянок.

Я держала ее за руку, пока она пила ром, и думала. Разве не она защищала его несколько недель назад? Разве не она говорила, что он занимается «экс-пе-ри-мен-таль-ны-ми ис-сле-до-ва-ни-я-ми», словно это возвышало его над всеми нами? Ничего я не сказала, ей и так досталось. Когда хозяйка допила ром, я налила ей еще немного, чтобы она окончательно взяла себя в руки.

Миссис Холл попросила меня сходить к мистеру Уоджерсу, нашему кузнецу, и позвать его взглянуть на мебель. Она сказала, что восхищается мистером Уоджерсом и хочет узнать его мнение о странном происшествии в трактире. Я побежала и привела мистера Уоджерса, коротко объяснив ему, что произошло. Не хотела, чтобы он делал выводы из моих слов, пока сам не увидит что к чему.

– Спасибо, Милли, – сказала миссис Холл, когда мы вернулись.

Она вздохнула и собралась рассказывать мистеру Уоджерсу о случившемся, а я решила, что все успокоилось, постоялец повеселился, напугав хозяйку, и теперь вернулся к своим экспериментам. Но едва миссис Холл успела вздохнуть, наверху скрипнула дверь, невидимка спустился, обмотанный бинтами, укутанный в шарф, в пальто и шляпе, как в тот день в конце февраля, когда появился в «Кучере и конях». Он прошествовал мимо нас в свою аптекарскую лавку в гостиной и закрыл дверь.

– Я не видела, чтобы он входил, – сказала миссис Холл, словно видеть могла она одна, а нас там не было.

По совету мистера Уоджерса мистер Холл постучал в дверь, приоткрыл ее и потребовал объяснений.

– Ступайте к дьяволу! И закройте за собой! – только и сказал постоялец в очках.

До полудня мы слышали, как он звенел бутылками и пробирками, смешивая химические препараты.

Позже, когда все вернулись к обычным делам, миссис Холл решила со всем покончить. Надо сказать, у нее хватило храбрости. Она приказала мне, чтобы я и крошки не смела давать постояльцу и не отвечала, если он вдруг позовет. Мы старались вести себя как обычно, а он швырял свои склянки о камин и ругался на чем свет стоит. Я вздрагивала каждый раз, когда раздавались его крики, но миссис Холл сказала:

– Будь тверда, словно камень, Милли.

И я не двигалась, как надгробие на могиле матушки.

К полудню он открыл наконец дверь и потребовал миссис Холл. Его вопли разносились по всему трактиру. Миссис Холл, уже овладевшая собой после утренних потрясений, оправила юбку и пошла к нему.

– Вы хотите оплатить счет, сударь?

– Почему мне до сих пор не прислали завтрак? – спросил он.

– Почему вы до сих пор не оплатили счет, позвольте поинтересоваться?

Я прикрыла рот ладонью, зная, что не смогу сдержаться и рассмеюсь, даже несмотря на то что миссис Холл этого не одобряет.

Он сказал, что у него есть деньги, но миссис Холл не сдавалась.

– Неужели. Интересно, где вы их раздобыли? Вчера у вас не было ни гроша, а сегодня утром кто-то ограбил викария с женой.

Затем она потребовала, чтобы он объяснил, что стало с ее креслом, уж не духов ли он туда напустил? Еще она хотела знать, что он делает со своими склянками и жидкостями, почему его комната была пустой этим утром и каким образом он выходит из дома и заходит обратно так, что никто его не видит. И пусть наконец он назовет свою фамилию!

– Кто вы такой? – спросила она.

Когда миссис Холл все-таки добралась до конца своего бесконечного списка требований, постоялец топнул ногой по полу, словно дьявол копытом, и сказал:

– Бог свят, я вам покажу, кто я такой!

Все это время я сидела на кухне. Слышала, как миссис Холл все повышала и повышала голос, и даже перестала мыть посуду, чтобы не пропустить ни слова. Только я вытащила руки из воды, как миссис Холл закричала громче, и страшнее, чем утром, когда на нее бросилось кресло.

Я вытерла руки о фартук и выскочила из кухни. Посреди комнаты, спиной ко мне стоял невидимка. Он размотал повязки с головы, снял очки-консервы и шляпу. Безголовый человек в двух шагах от меня! Несмотря на то что я оставалась наедине с невидимкой, я не смогла с собой справиться и тоже закричала, вторя миссис Холл и мысленно взывая к Отцу Небесному.

Зря, это лишь привлекло его внимание. Постоялец обернулся, и я, не видя его лица, вдруг решила, что теперь он меня точно убьет. Он винит меня во всем, хоть это миссис Холл заставила его раскрыть свою тайну. Раскрыть, что под повязками ничего не было.

Я бросилась обратно на кухню, а он помчался за мной.

– Милли, Милли! – кричал он.

По лестнице я взбежала на второй этаж, потом на чердак в свою комнату. Закрыла дверь на замок, распахнула окно, высунула голову и увидела, что люди не только выскакивали из трактира с воплями и криками, но и отовсюду сбегались к нему, позабыв о празднике Троицы, чтобы поглядеть, что стряслось в «Кучере и конях».

Цыганки, торговцы сладостями, хозяин качелей, местные франты и деревенские красотки – все устремились к трактиру. Их голоса бурлили внизу, как суп, который остался на плите. Точно как в той библейской истории, которую викарий как-то рассказывал в воскресенье, – о Вавилонской башне, когда никто не мог и слова разобрать. Я сидела на самом краю слухового окна, время от времени поглядывая через плечо, не пытается ли кто-то зайти. Ключ сжимала в руке, горячей и потной.

А потом пришла миссис Холл и через дверь сказала мне, что «все уже в порядке, что они его выгнали, и невидимка сбежал, и уже можно спуститься вниз, Милли». Я разжала кулак и увидела, что порезала кожу до крови – так сильно я сжимала ключ.

Иногда я думаю: чего он хотел, когда побежал следом за мной и звал по имени?

Я была напугана, поэтому не остановилась и не спросила. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что в голосе его звучал страх. Он вовсе не сердился на меня, как мне казалось. Он был напуган, как и я. Так случается, когда, заходя в комнату, видишь мышь и вместе с ней подскакиваешь от неожиданности. Чего он хотел? Кто-то сказал, что, когда пришел констебль, невидимка сидел за столом с краюхой хлеба и сыром. Неужели он хотел лишь этого? Неужели он был просто голоден?

Я так и не найду ответа. После этого случая он появился в Айпинге лишь раз, нанял какого-то бродягу, чтобы тот стащил из трактира его книги, брошенные впопыхах. Заполучив их, он ушел, становясь все бешеней и бешеней, воруя все больше и больше, и даже, говорят, загубил чью-то жизнь, пока толпа в Порт-Бердоке не загнала его и не расправилась с ним. Понадобилось несколько недель, чтобы собрать воедино слухи о его похождениях по портам и городкам, где он наводил ужас на людей. Целиком история сложилась благодаря писателю, мистеру Уэллсу. Он появился, когда все уже закончилось, расспрашивал нас, вытягивая все, что можно. У всех, кроме меня.

Он был любопытным, этот мистер Уэллс, его взгляд пронзал насквозь, я сразу почувствовала, что он меня видит. Поэтому, когда он задал вопрос мне, я ответила:

– Мне нечем с вами поделиться, сударь, простите.

– Почему это, Милли? – удивился он. – Мне говорили, что ты была здесь почти все время и что он бросился за тобой на кухню в тот день, когда все открылось.

Мы сидели в трактире за столом, я водила пальцем по порезу на ладони.

– Я ничего не видела, сударь, – сказала я. – И никто не видел меня.

Мистер Уэллс подождал, пока я перестану нервно перебирать руками.

– Не поверю в это даже на секунду, Милли, – сказал он, но оставил меня в покое. И я ему благодарна.

Стало ясно, что не мне одной невидимка предлагал разделить свою тайну. В течение нескольких месяцев после царства его террора каждое утро миссис Холл читала мне новости. Однажды она сказала:

– Смотри, Милли! Не прошло и двух месяцев с тех пор, как его убили в Порт-Бердоке, а у его мерзких экспериментов уже появились последователи. Воры и поджигатели! В каком ужасном мире мы живем! Если бы я могла, то всех бы выслала вон из страны!

– Неужели, мисс? – спросила я. – И как бы вы это сделали, если они невидимые?

Она недовольно поджала губы:

– Ты знаешь, что я имею в виду, Милли.

Я взглянула прямо на нее, вместо того чтобы смотреть в пол, как я это обычно делаю, если меня ругают. Я никогда не высказываю вслух свои мысли, но порой взгляд бывает красноречивей всяких слов. И когда наши глаза встретились, вот что я сказала: «Вы в нем ошибались все это время». Он занимается экспериментальными исследованиями, а то ж!

Порой я думаю о смерти невидимки – миссис Холл прочитала отчет мистера Уэллса о том, как это случилось. Думаю в те моменты, когда остаюсь одна и у меня есть время представить, что произошло после того, как он сбежал из нашего трактира. Хозяйка сказала, что жители Порт-Бердока устроили ему теплый прием кулаками и пинками, когда наконец-то загнали в угол. Хорошенько угостили, нанося удары по зубам и голове. Он затих, они расступились, и тут его неподвижное тело начало медленно появляться.

Сперва одна старуха увидела руку. Только нервы, жилы и кости, которые скрывались под невидимой плотью. Потом появились ноги. А затем медленно, словно волна, набегающая на берег, начала нарастать кожа от кончиков пальцев к середине тела. Он был весь изранен и окровавлен. Бледный, глаза красные, как у кролика. Почти альбинос, так он выглядел.

Миссис Холл сказала, что он рос обычным мальчишкой в рабочей семье, но каким-то образом смог поступить в университет. Учителя не обращали на него внимания. Она сказала, что невидимка украл деньги на эксперименты у отца, а тот, обнаружив пропажу, покончил жизнь самоубийством, так как ему нечем было отдавать долги.

Я покачала головой:

– Ужасное дело.

А миссис Холл ответила:

– Слишком много о себе думают, эти ученые. Возомнили себя Господом Богом.

«Я имела в виду то, что учителя не обращали на него внимания, мисс», – подумала я, но промолчала.

– Их всех скоро найдут. Вот увидишь, – сказала миссис Холл.

– Конечно, мисс.

По воскресеньям, когда я навещаю могилу ма за церковью, я думаю о том, как они убили его. Где были те, кому он вколол сыворотку, которую предлагал мне? Может, стояли рядом и смотрели, скрытые ото всех, защищенные до тех пор, пока себя не выдали словом или делом. Что толкнуло невидимку на такое? Озлобленность на мир, который не обращал на него внимания? Наверняка, раз его сторонники продолжили свое жуткое дело даже после его смерти. Вот что он оставил после себя. И теперь никто его не забудет.

А еще я думаю о том, что он мне предложил. О миге в истории. Иногда я смотрю на надгробный камень моей матушки, вывожу пальцем буквы на пыльной поверхности и думаю: может, мне стоило согласиться? Что хорошего в жизни, если нельзя даже взвыть от отчаяния в нашем мире, который слишком высокого о себе мнения, несмотря на то что в нем так много зла?

Быть замеченными, быть понятыми. Когда я вглядываюсь в лица жителей деревни, мне кажется, именно этого хочет большинство. Увы, мы живем в мире, где невозможно разглядеть каждого. Мы думаем, что достаточно посмотреть и сразу поймешь, кто перед тобой, но глаза – это друг, который часто обманывает нас. По крайней мере, я это заметила, пока разливала пиво по стаканам и заправляла постели в «Кучере и конях». Иногда я думаю, что, может, было бы лучше, если бы мы все разом ослепли.

Оставить после себя след. Вот чего я хочу. Но большинству из нас доступно мало средств для этого. Особого выбора нет, и надгробный камень ма без надписи тому доказательство. Я вывожу ее имя снова и снова. Мы должны мириться с тем, что у нас есть, говорит викарий мистер Бантинг, и радоваться. Мы должны радоваться, думаю я, ярости, возмущенным толпам, желанию разрушить сковывающий нас мир. Мы должны довольствоваться тем, что есть.