Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Тед Косматка В свободном падении

Молодой писатель Тед Косматка работал в зоопарке, был химиком-технологом и сталелитейщиком, а сейчас называет себя лабораторной крысой, которая целыми днями возится с электронными микроскопами. Свое первое произведение он опубликовал в 2005 году в «Asimov’s Science Fiction», после чего неоднократно печатался там, а также в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction», «Seeds of Change», «Ideomancer», «City Slab», «Kindred Voices», «Cemetery Dance» и других изданиях. Кроме того, в последнее время его рассказы появлялись в различных антологиях «Лучшее за год» («Best of the Year»). Косматка живет в Портедже, штат Индиана, его веб-сайт tedkosmatka.com.

В центре рассказа «В свободном падении» – в буквальном смысле – черная дыра, куда готов погрузиться корабль, на борту которого разворачивается настоящая битва характеров.

Диск продырявил пелену звездного сияния, его гладкая графеновая кожа ничего не отражала, но лишь затмевала звезды, пока оно проносилось сквозь вакуум. Черное на черном, абсолютное отсутствие цвета. То, что было кораблем и в то же время не было им.

У диска не было системы разгона. Не было у него и навигационной аппаратуры.

Внутри него пробудились двое мужчин. Сперва один. За ним другой.

В действительности диск был скорее черным метательным снарядом с рудиментарной системой жизнеобеспечения, запущенным с удаленной орбиты вокруг другого сгустка тьмы, более странной природы.

Этот второй сгусток был несоизмеримо больше и весил как несколько сотен тысяч Солнц. Он не затмевал звезды в своей окрестности, но линзировал их сияние, превращая его в яркое гало, скручивая свет в окружность, сминая и деформируя саму ткань пространства-времени. С точки зрения наблюдателя на обращавшемся вокруг него диске, светила в звездном поле описывали аномальные замкнутые кривые.

Эта область пространства обладала множеством имен. Астрономы, которым принадлежала честь ее открытия, много веков назад нарекли ее Бхат‑16. Позже физики прозвали ее Затоном. И наконец, тем, кто прибыл сюда, тем, кому она снилась по ночам, она была известна просто как Пасть.

То была черная дыра, подобных которой никто не видывал прежде[117].

На третий день пребывания диска на орбите он уже пролетел в общей сложности триста восемьдесят миллионов миль, составлявших малую долю полной длины его траектории. Когда же подошел к концу семьдесят второй час на орбите, с корабля в сердце гравитационного колодца опустили маленькое, всего сотню килограммов весом, свинцовое грузило, привязанное к кораблю нитью столь тонкой, что даже математики соглашались приравнять ее к идеальной линии.

Нить эта вытягивалась и вытягивалась, как тысячекилометровое неразрушимое четырехвалентное волоконце, пока наконец не коснулась глади мрака. И в той точке, куда она была прикреплена, ощутили слабый музыкальный резонанс, разнесшийся по всей углеродной шкуре корабля. Немыслимая гравитация и такой крохотный сдвиг.

На четвертый день корабль изменил курс сперва чуть заметно, однако неуклонно.

Он начал падать.

Старик заботливо вытер кровь с лица молодого человека.

– Улии уль квисалль, – произнес юноша. Не прикасайся ко мне.

Старик кивнул.

– Ты говоришь на туси, – сказал он. – Я тоже.

Юноша подался ближе, и брызги его крови попали на старика.

– Слышать его из твоих уст неслыханная мерзость.

Глаза старика сузились в щелочки. Он вытер кровь со своей щеки.

– Мерзость, – повторил он. – Вероятно, ты прав.

Он вытянул вперед руку так, чтобы молодой человек мог видеть его движения. В ней был скальпель.

– Знаешь ли ты, почему я здесь? – поинтересовался он.

Свет блеснул на кромке лезвия.

На сей раз уже старик подался как мог ближе.

– Я здесь, чтобы как следует изрезать тебя.

Старик коснулся лезвием щеки молодого человека, под самым его левым глазом. Сталь оставила след на бледной коже.

Лицо юноши ничего не выражало, он смотрел прямо перед собой. Его глаза были как синие камни.

Старик подумал немного.

– Но, – продолжил он, – я теперь вижу, что это было бы для тебя благодеянием.

Он отнял руку со скальпелем и провел большим пальцем вдоль челюсти молодого человека, по сетке зарубцевавшихся шрамов.

– Ты вряд ли почувствуешь что-нибудь.

Молодой человек сидел в своем кресле совершенно неподвижно. Руки его были привязаны к подлокотникам тонкими ремешками. Он выглядел как мальчишка. Волосы только начинали пробиваться на его щеках.

Старик подумал, что когда-то этот человек должен был быть очень красив. И это объясняло происхождение шрамов. В психопрофиле юноши, вероятно, значится тщеславие. А может быть, профили ничего не значат. Быть может, они теперь всех их так уродуют.

Старик протер глаза, чувствуя, как гнев покидает его. Он вернул скальпель на место среди прочих сверкающих инструментов.

– Поспи, – сказал он юноше. – Тебе это нужно.[118]

И Вселенная свелась к тиканью часов.

– Куда мы направляемся? – спросил юноша, когда прошло еще несколько часов.

Спал он или нет, старик не заметил. По крайней мере, он хранил молчание.

Старик встал из-за панели управления, коленные суставы противно хрустнули. Но ускорение все же прибавило веса его ступням, так что даже простая ходьба была приятна. Он протянул юноше питье.

– Пей! – приказал он, отвернув колпачок.

Юноша посмотрел на него с подозрением, но сделал долгий глоток.

– Куда мы направляемся? – повторил он.

Старик не обратил на него внимания.

– Они уже пытались меня допрашивать, – сообщил юноша. – Я не сказал ничего.

– Я знаю. Если бы ты сказал им то, чего они от тебя добивались, тебя бы здесь не было.

– И теперь они посылают меня еще куда-то? Чтобы попытаться снова?

– Да, еще куда-то. Но не затем, чтобы попытаться снова.

Молодой человек долго молчал. Потом он сказал:

– И для этого им нужен ты.

Старик усмехнулся:

– А ты сообразительный пацан.

В глазах юноши полыхнули ярость и неизмеримая боль. На предшествовавших допросах с ним не церемонились. Он рванул ремни, пытаясь высвободить руки.

– Скажи мне, куда ты меня везешь! – потребовал он.

Старик посмотрел на него сверху вниз.

– Ты напуган, – констатировал он. – Я знаю, о чем ты думаешь. Ты хочешь вырваться из пут. Ты думаешь: вот если бы я только высвободился… а-ах, чего бы ты только со мной ни сотворил. – Старик покосился на лоток, полный сверкающих стальных инструментов. – Тебе бы хотелось воткнуть в меня это лезвие. Тебе бы хотелось сейчас занять мое место, хотелось бы, чтоб я сидел перед тобой.

Старик опять наклонился близко к юноше и прошептал ему в ухо:

– Но ты ничего не понял. Это я тебе завидую.

Падая, корабль издавал рокочущий гул.

Заряженные ионы бомбардировали углеродное покрытие.

– Почему ты не скажешь мне, куда мы направляемся?

Юноша повторял вопрос каждые несколько минут. В конце концов старик подошел к панели и нажал какую-то кнопку. Стена превратилась в огромный дисплей, отобразивший космос и Пасть, что неясно вырисовывалась прямо по курсу.

– Туда, – сказал старик. – Мы летим туда.

Черная дыра занимала уже половину экрана.

Бездна. Если вообще что-то такое существовало, то оно было там.

Юноша ухмыльнулся:

– И ты думаешь грозить мне смертью? Я не боюсь смерти.

– Я знаю, – ответил старик.

– Смерть – мое воздаяние. На том свете я воссоединюсь с моим отцом. Я спляшу на костях моих врагов. Я воссяду на почетном месте среди других воинов Господа. Смерть обещает мне рай.

– И ты в самом деле в это веришь, так ведь?

– Да.

– Вот поэтому я тебе и завидую.

Молодой человек был маньяком-убийцей. Или борцом за свободу. Или просто неудачником.

Старик смотрел на шрамы молодого человека, отмечая те из них, что были прихотливо, даже художественно, прорезаны во время предыдущих бесед. Да, он неудачник. Пожалуй, это определение самое точное.

Жизнь в открытом космосе хрупка, а люди остаются такими же, как и всегда.

Но бомбы работают иначе.

В космосе бомбы куда эффективнее. Если сделать все правильно, простенькая бомба весом не более трех фунтов разрушит целую колонию. Выдавит ее в стерильный вакуум, в бесконечную ночь.

Погибли десять тысяч человек. Одним декомпрессионным ударом было уничтожено население целого хабитата.

Он видел такую картину однажды, много лет назад, когда война только началась. Видел, как плавали вокруг разрушенного хабитата замороженные тела, видел нескольких выживших, которым повезло втиснуться в скафандры. Несколько все же выжили. Им повезло, как и ему.

И все это натворила трехфунтовая бомбочка.

Теперь умножьте эти потери на сотни колоний и дюжину лет. Три мира с сорванной воздушной оболочкой. Война за территорию, война культур и религий. Война за то, что у людей всегда становилось причиной войн.

Люди ведут себя так же, как и всегда. Но в космосе урожай террористических актов куда богаче.

Тысячу лет назад государства часто становились банкротами, наращивая расходы на армию. За жизнь солдата следовало отдать жизнь другого солдата. Потом появился порох, технология, возросла плотность населения – и все это постепенно удешевило смерть так же, как снизило стоимость труда и исходного сырья, пока трех фунтов простейшей химической смеси не оказалось достаточно, чтобы разом выкосить несколько общественных слоев. Но убийства и дальше облегчались, пока в конце концов статистика не обозначила асимптоту падающей цены уничтожения.

– Как тебя зовут? – спросил старик у своего спутника.

Юноша не ответил.

– Нам нужны имена других.

– Я ничего вам не скажу.

– Это все, что нам нужно. Только имена. Не больше. Все остальное мы сделаем сами.

Молодой человек оставался безмолвен.

Они смотрели на обзорный экран. Черная дыра стала ближе. Область тьмы расширялась, а звездное поле сжималось. Старик сверился с приборами.

– Мы движемся на половине скорости света, – сообщил он. – У нас два часа субъективного времени до радиуса Шварцшильда[119].

– Если вы собрались меня убить, можно было бы выбрать способ и полегче.

– Полегче. Да.

– Мертвый, я буду для вас бесполезен.

– И живой тоже.

Между ними повисло молчание.

– Ты знаешь, как устроена черная дыра? – спросил старик. – Что это такое на самом деле?

Лицо молодого человека оставалось каменным.

– Это побочный эффект законов, по которым работает Вселенная. Нельзя сотворить Вселенную, какой мы ее знаем, чтобы при этом в ней не было черных дыр. Ученые предсказали их существование задолго до того, как была обнаружена хотя бы одна.

– Ты зря тратишь свое время.

Старик сделал жест в сторону экрана:

– Вообще говоря, это не совсем черная дыра. Но они предсказали и это тоже.

– Ты думаешь меня запугать этой игрой?

– Я не пытаюсь тебя запугать.

– Нет никакого резона казнить меня таким способом. Ты и себя убиваешь. А у тебя, должно быть, семья.

– Была. Две дочери.

– Ты можешь изменить курс.

– Нет.

– Этот корабль стоит денег. Даже твоя жизнь может чего-то стоить, если не для тебя, то, по крайней мере, для тех, кто тебя послал. Зачем же приносить в жертву сразу и человека, и корабль, чтобы убить одного врага?

– Я был когда-то математиком. Потом твоя война сделала математиков солдатами. Есть переменные, которые тебе непонятны.

Старик снова показал на экран. Его голос сделался вкрадчивым:

– Она прекрасна, разве нет?

Молодой человек игнорировал его.

– Или, может быть, на корабле есть спасательная шлюпка, – продолжил юноша. – Возможно, тебе удастся спастись, а я погибну. Но при таком раскладе вы все еще теряете корабль.

– Я не смогу сбежать. Линия, по которой мы движемся, неразрушима. Даже сейчас гравитация тянет нас внутрь. Когда мы достигнем радиуса Шварцшильда, то ускоримся почти до скорости света. У нас одна судьба. У тебя и у меня.

– Я не верю тебе.

Старик пожал плечами.

– Тебе и не нужно верить. Ты просто должен сделать выбор.

– Эти слова не имеют смысла.

– Почему ты так думаешь?

– Заткнись!!! Я не хочу больше слушать бредни безбожного татхуна!

– Почему ты назвал меня безбожником?

– Потому что, если бы ты верил в Господа, ты бы не совершил такого.

– Ты ошибаешься, – сказал старик, – я верю в Бога.

– Тогда ты будешь наказан за свои грехи.

– Нет, не буду, – сказал старик.

Прошло еще несколько часов, и черная дыра заполнила весь экран. Звезды вокруг ее края растягивались и мерцали, истерзанный небосвод складывался в новую конфигурацию.

Юноша сидел в молчании.

Старик проверил показания приборов:

– Мы пересечем радиус Шварцшильда через шесть минут.

– И мы умрем?

– Ничего столь простого с нами не случится.

– Ты говоришь загадками.

Старый математик поднял скальпель и приставил палец к кончику лезвия.

– То, что случится, когда мы пересечем этот радиус, будет не противоположностью бытия, но его инверсией.

– Что это означает?

– Ага, ты стал задавать вопросы. Назови мне имя, и я отвечу на любой твой вопрос.

– Почему я должен называть тебе имена? Чтобы те, кто их носят, оказались в таких же оковах?

Старик покачал головой:

– Ты упрям, я это вижу. Так что я тебе сделаю маленькую поблажку. Радиус Шварцшильда определяет самую близкую к сердцевине дыры орбиту, внутри которой все объекты не могут вырваться наружу – и даже коммуникационные сигналы. Это важно для тебя, потому что, когда мы окажемся внутри радиуса Шварцшильда, задавать тебе вопросы станет бессмысленно, поскольку я не смогу передать полученную информацию. После этого ты будешь для меня бесполезен.

– Ты сказал, что мы все еще будем живы, когда пересечем эту границу?

– Для большинства черных дыр это не так – нас бы уже давно разорвало на части, задолго до того, как мы могли бы ее достичь. Но это совсем особенная дыра – сверхмассивная и старая, как само время. Для объекта таких размеров воздействие приливных сил сказывается в меньшей степени.

Изображение на экране сдвинулось. Звезды, словно в замедленной съемке, уплыли за границу круга тьмы. Чернота заполонила всю нижнюю часть экрана.

– Черная дыра – это двумерный объект. Нет границы, которую мы могли бы перейти. Нет входа, куда мы могли бы войти. На самом деле ничто не может в нее упасть. На горизонте событий математика времени и пространства становится обращенной.

– О чем это ты?

– Для удаленного наблюдателя падающие объекты будут приближаться к горизонту событий бесконечно долго, но с течением времени всего лишь возрастет их красное смещение.

– Снова загадки. Зачем ты это делаешь? Почему бы просто не убить меня?

– Телескопы отслеживают наше падение. Они все записывают.

– Зачем?

– Это предупреждение.

– Пропаганда, ты хочешь сказать.

– Чтобы другие увидели, что может с ними случиться.

– Мы не боимся смерти. Награда ждет нас в посмертии.

Старик потряс головой:

– Наша скорость будет возрастать, а время – замедляться. Камеры покажут сторонним наблюдателям, что мы никогда не достигнем черной дыры. Мы никогда не переступим ее порога.

Юноша был явно в замешательстве:

– Ты все еще не понимаешь. Нет там линии, за которой мы умрем. Там время просто перестанет существовать. Там Вселенная сожмется в точку, все виды энергии истощатся, остановится движение всей материи, навеки вмороженной в этот последний математический барьер. Ты никогда не получишь своего воздаяния, потому что ты никогда не умрешь.

Лицо молодого человека побелело как мел, а затем его глаза расширились.

– Ты не боишься стать мучеником. – Математик сделал жест в направлении видового экрана. – Так, может, хоть это тебя проймет.

Корабль подлетал все ближе. Звездный ручеек разливался по краю зиявшей в пространстве раны.

Старик положил руку на плечо юноши и приставил скальпель к горлу молодого человека.

– Скажи мне имена, и это закончится быстро, пока у тебя еще есть время. Мне нужны имена – прежде чем мы пересечем горизонт.

– Так вот что ты предлагаешь?

Старик кивнул:

– Смерть.

– Что ты сделал, чтобы тебя послали с такой миссией?

– Я доброволец.

– Зачем тебе это?

– Я устал. Мой разум одряхлел. Я слишком долго пробыл на этой войне.

– Но ты сказал, что веруешь в Господа. Ты тоже не получишь посмертного воздаяния.

Старик позволил себе улыбнуться в последний раз:

– Моя посмертная участь могла быть не столь приятной, как твоя.

– Откуда ты знаешь, что все это правда? То, что ты говорил. Про время. Как ты можешь быть уверен?

– Я видел снимки с телескопов. Предыдущие корабли разбросаны по горизонту событий, как жемчужины, уловленные в сети асимпотики. Они все еще там. Они всегда будут там.

– Но как ты можешь знать, что это правда? Это может быть еще одна разновидность пропаганды. Ложь. Может быть, на самом деле все это работает не так.

– Это не имеет значения. Важно то, что корабль останется здесь до конца времен, как предупреждение для всех, кто взглянет сюда. Наши с тобой цивилизации как пришли, так и уйдут, а мы все еще будем видны. Мы будем падать вечно.

– Но это может быть ложью.

– Ну, мы с тобой мастаки принимать всё на веру. Ты и я. Назови мне имена.

– Не могу.

Старик вспомнил своих дочерей. Кареглазку и синеглазку. Они ушли навеки. Из-за таких, как этот юноша. Но не из-за этого юноши, сказал он себе.

Старик перевел взгляд на фигуру в кресле. Он мог быть на месте этого юноши, если бы обстоятельства сложились иначе. Если бы его вырастили так, как вырастили этого юношу. Если бы он видел то, что довелось видеть ему. Юноша – всего лишь пешка в этой игре.

Как и он сам.

– Да что такое смерть для тех, кто вздохнет полной грудью в раю? – спросил старик. – Где же самопожертвование? Но это… – Старик ткнул пальцем в черную пасть, растущую на экране. – Вот истинное мученичество. Ты взрывал невиновных только за то, что они были иной веры, чем ты. Так вот что ты получишь от них. Это всё.

Молодой человек тихо всхлипывал. Горизонт приближался.

Инфографика на экране показывала, что осталась одна минута.

– Ты все еще можешь сказать мне…

– …еще есть время.

– …они ведь твои друзья, твоя семья, если угодно…

– …ты думаешь, они бы тебя не выдали?

– …выдали бы.

– …нам просто нужны имена.

– …несколько имен. И все. Я сделаю это для тебя, пока не стало слишком поздно.

Молодой человек зажмурился.

– Нет.

Дочки.

Из-за таких мальчишек, как этот мальчишка.

– Почему? – спросил старик с искренним недоумением. – Это тебе ничего не даст. Ты не получишь своего рая.

Юноша молчал.

– Я отниму у тебя твои небеса, – сказал старик. – Ты ничего не получишь.

Тишина.

– Твоя верность бессмысленна. Назови мне одно имя, и я покончу с этим.

– Нет, – сказал молодой человек. По его щекам струились слезы.

Старый математик вздохнул. Такого он не ожидал.

– Ты знаешь, я тебе верю, – сказал он и перерезал горло юноше.

Одним движением он рассек сонную артерию. Глаза молодого человека на миг расширились – больше от удивления, чем от более сложного чувства. Он навалился на ремни.

Все было кончено. Старик провел ладонью по глазам юноши, и веки опустились.

– Может быть, этого тебе и было надо, – сказал он.

Он сел на пол, преодолевая растущую гравитацию. Он смотрел, как приближается тьма на экране. Математическая часть его сознания была довольна. Коэффициенты уравнения расставлены верно. Солдат за солдата.

Он подумал о своих дочерях, кареглазке и синеглазке. Он попытался удержать в памяти выражения их лиц. Ему хотелось бы думать о них вечно.

Не противоположность бытия, но его инверсия. После этого он стал ждать. Выяснится, был он прав или ошибался. Будут его судить за грехи или нет.