Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

В 1990‑х годах, опубликовав ряд рассказов в «Asimov’s» и несколько тепло принятых романов, Александр Яблоков занял высокое место среди молодых авторов. Его первый роман «Резьба по небу» («Carve the Sky») вышел в 1991 году, за ним с успехом последовали другие: «Глубочайшее море» («А Deeper Sea»), «Сияние» («Nimbus»), «Пыльная река» («River of Dust»), «Глубиноход» («Deepdrive»), а также сборник «Дух непричастности» («The Breath of Suspension»), Затем наступило десятилетнее молчание, и только в 2010 году Яблоков выпустил роман «Кража мозгов» («Biain Thief»), а в журналах стали появляться его изящные, как фейерверк, рассказы, подобные приведенному здесь, в котором общество будущего изобрело новый способ сосуществования человека с природой. Животных обучают не воспринимать окружающую их человеческую цивилизацию и, находясь в многолюдном кафе, воображать, что вокруг лес. Конечно, читатель немедленно задумывается: а чего не замечают вокруг себя люди?..

Встреча 1 Кафе «Валфи»

Кугуар крадется через кафе с расслабленным и даже скучающим видом. Шерсть гладкая, подушечки лап беззвучно ступают по террасе. Разговоры за столиками на минуту затихают, но большая кошка пока никого не убивает, и в зале снова становится шумно.

Береника сидит в дальнем конце, на банкетке, рядом ее друзья – Мрия и Паоло. Мрия маленькая, беспокойная, с ледяными иголочками волос. Паоло высокий, ушастый и кадыкастый.

– Что, так и ушла? – не верит Мрия. – Бросила Марка?

– Оттуда же просто так не уйти, – напоминает Паоло. – Там пустыня на много миль – можно погибнуть. Наверняка тебя подвезли. Кто подвез?

– Да, конечно, – язвит Мрия. – Главная наша забота – каким транспортом она воспользовалась!

Паоло обижен.

– Я просто к тому, что могла бы мне позвонить. Я бы помог. Верно, Береника? Далеко, но для тебя бы не поленился.

– Спасибо, Паоло, – серьезно благодарит Береника.

– Так кто…

– Ох! – Мрия резко оборачивается к ней, отгораживаясь от Паоло шевелюрой. – А что Марк? Что он сказал?

– Да почти ничего, – говорит Береника. – Думаю, к тому времени он понял, что ничего не исправит.

– Плохо ты знаешь собственного мужа, – возражает Мрия. – Он бездействовать не умеет. Он тебе звонил? Нанимал похитителей? Стоял во дворе, пока птицы не свили гнезда у него в волосах?

– Нет. – Беренике явно неприятен разговор. – Ничего такого.

– Собирались же вместе на Истер-Айленд, – грустит Паоло. – Посмотреть новые джунгли. Я уже вещи собрал.

– Ага, – радуется Мрия, – прокрастинация опять оправдывает себя. Я еще даже чемодан не откопала.

– Вовсе не смешно, – моргает Паоло. – Я так этого ждал.

– Да и я тоже. – Мрия через плечо, не глядя, сует мне чашку – одна из ее раздражающих привычек. – Я тоже. Надеялась отдохнуть. Истер-Айленд! Гигантские головы, заплетенные лианами. А ты, Береника? Это же была твоя идея. Ты заказала отдельную экскурсию, хотела посмотреть, как там всё восстановили. Не просто восстановили. Думаю, даже до прихода человека джунгли не были такими густыми.

Береника не слишком прислушивается к обсуждению восстановительных работ экологов – слышит не в первый раз. Она следит за кугуаром. Больше никто на него не смотрит, потому что зверь ничего особенного не делает.

Самец, Puma concolor[111], не слишком крупный для своего вида: около ста тридцати фунтов, шести футов в длину. Она замер неподвижно, не шевелится даже кончик роскошного длинного хвоста. Мех у него красновато-коричневый, на морде и на брюхе светлее. Такая же окраска у местной популяции оленей, но оленей в кафе нет. Зрачки светло-карих глаз расширились в полумраке. Цветов глаза не различают, зато отмечают малейшее движение.

Вот заметил какую-то тень. Он настороже. Как и следует, потому что он вышел со своей территории и сейчас на границе участка другого самца. Более крупного.

Он этого еще не понял. Пока просто осматривается.

Я подливаю Мрии кофе, но Мрия только нетерпеливо вздыхает, не замечая меня.

– Разве ты этого не ждала? – с напором говорит она. – Береника!

– Что? – Та оглядывается на друзей. – Конечно ждала…

– Для тебя это самое подходящее место, чтобы познакомиться с методами восстановления или чем там еще, – вздыхает Паоло. – А я купил такую славную полотняную курточку…

– Верни, – снова обрывает его Мрия.

– Береника, ты что, серьезно все еще интересуешься работой… ну, с животными? Правда?

– Да. – Береника улыбается – коротко, всего на долю секунды, мелькает улыбка. – Наверняка сразу меня к зверям не допустят, но мне хочется.

– Ох, глупости какие! Оставили бы их в покое, а? Пусть живут сами по себе. В природных условиях, как им и положено.

Все смотрят на кугуара, который опять шевельнулся. Он не видит столиков, мимо которых проходит. Ему кафе кажется пустым – просто прогалиной в большом лесу.

– Ну, ладно, – признает Мрия, – может, это не совсем природа. Я как-то и не заметила, когда они появились с нами рядом. Интересно, где эта тварь гадит? Надеюсь, не здесь.

Она подбирает ноги, чтобы подошвы не касались пола.

– Он обучен оправляться в определенном месте, где утилизируется помет, – объясняет Береника. – Не знаю, заметила ли ты: есть такое место под кустами перед свечной лавкой. И его, похоже, использует еще один кугуар.

Она втягивает воздух носом.

– Обслуживание здесь никудышное, – говорит Мрия, – но кафе довольно чистое.

Впрочем, ног она на всякий случай не опускает.

– Ты заглядывала в кошачью уборную? – удивляется Паоло. – И умеешь определить, кто ею пользовался?

Но Береника уже встала. Она крадется по залу, высокая и расслабленная, сама немного напоминая кошку.

В полумраке в ее густых черных волосах поблескивает гребень. Кугуар поворачивает голову, и она замирает. Зверь смотрит мимо нее. Он раздражен – чувствует, как будто что-то упустил, но понять, что конкретно, ему не по силам.

Береника опускается на колени в углу у прилавка и принюхивается. Со слов Марка я представлял нечто более… романтичное. Не интересовался грязными подробностями: как именно мы научили зверей выживать рядом с нами. Женщина немного подбирает юбку, чтобы не мешала движениям, и снова принюхивается. Одета она красиво – в несколько слоев прозрачной ткани с контрастным узором.

Посетители кафе теперь смотрят на нее, а не на кугуара.

Паоло от неловкости теребит салфетку, потом закрывает глаза. Отсутствие реакции с моей стороны выглядело бы неестественно.

– Вы что-то потеряли, мисс?

Она выпрямляется и оказывается лицом к лицу со мной.

– Здесь участок другого кугуара. Где он сейчас?

Я ошеломлен. Неужели она действительно изучила фекалии в утилизаторе отходов на площади?

– Кажется, видел кого-то. Такая же кошка, да? Хотя я не знаю. Могу спросить…

– Не стоит. – Она возвращается к столику, забыв обо мне. От меня никакого проку.

В том-то и дело. Потому я и ношу дурацкую белую куртку на подбивке, как фехтовальщик какой-нибудь. Мне положено заниматься задним планом.

А мне все же хочется, чтобы она меня увидела.

– Моча у них модифицирована и пахнет как скипидар. – Береника легко проскальзывает на прежнее место. – Для нас. Для них она пахнет резко и агрессивно.

– Очаровательно, – цедит Паоло.

– Очень трудно все это наладить, – говорит Береника. – Это настоящее искусство.

Если бы она знала!

– Но мы явно на постоянном участке. Готова поспорить, что второй кугуар сейчас за теми ларьками на площади. Там, в зарослях, должно быть много мелкой дичи.

Она совершенно права. Второй кугуар, больше и сильнее этого, пока не участвует в сюжете, но создает потенциал развития драмы. Драки за участок и за самку всегда окупаются.

– Если тебя интересуют такие вещи, то как раз Марк мог бы тебя устроить, – говорит Мрия. – У него, помнится, есть связи среди ребят, которые этим занимаются. Ты могла бы получить собственнуюю… как там ее… экосистему!

– От такого хобби уйма грязи, – возражает Паоло. – Это на тебя не похоже, Береника. По-моему, и тех слепых рыбок в подвале Марк зря завел. Столько хлопот! Твое увлечение с них пошло?

– Я не хотела, чтобы Марк меня устраивал.

Друзья видят, что Береника обижена. Они не хотели этого.

Мрия ерзает на сиденье.

– Давайте я принесу. Моя же очередь.

– Хорошая мысль, – кивает Паоло.

Кугуар скрывается за прилавком. Он теперь немного раздражен. Изогнув тело, он опирается передними лапами на стойку и сбивает несколько тарелочек с закусками. Когти у него в добрых полтора дюйма. Он разевает пасть во флемене[112], вбирает информацию, которую несут запахи, и, между прочим, показывает клыки, белые на черных деснах.

Ну, он получит всю доступную ему информацию, но не пробьет блокаду, позволяющую ему выживать в той среде, которая его теперь окружает. Он понятия не имеет, что находится в кафе, где подают хороший турецкий кофе, черный, как ночь, и сладкий, как любовь, горячий, как ад, – в заведении, где посетителей заставляют переодеться в смешные халаты. Он не способен учуять ничего человеческого. Она нас не видит и не слышит. С его точки зрения, нас больше нет.

Он тянется мордой вперед… и тычется носом в горячий бок кофемашины.

Взвизгнув тоненько, как котенок, он отскакивает назад, припадает на задние лапы и шипит.

Кафе смеется. Посетители невидимы, им ничто не грозит, но все же они боятся зверя и радуются доказательству его бессилия.

Береника, как я замечаю, не смеется.

Встреча 2 Лапши не надо

Краснохвостый сарыч парит в восходящем потоке над стоянкой. Он уже давно висит в воздухе, и все зря. Оленьи мыши в высокой траве между парковочными местами не проявляют активности.

Ресторанчик-лапшичная прилип к стене старого универмага, как кусочек жвачки. Столики стоят на нависающих друг над другом балкончиках, а к ним ведут лесенки, позволяющие подавать лапшу посетителям. Об удобствах официантов никто не заботится.

Мрия с Береникой выбрали нижний столик прямо над маленьким оленьим стадом, дремлющим под дубами и кленами, чуть тронутыми ржавчиной и пурпуром близкой осени. Олениха опускает голову, щиплет траву. Потом оглядывается. Она не видит ни нас, ни универмага, ни машин, проезжающих по плотным дорожкам среди горных хребтов и топей в поисках места за пределами зоны дикой природы. Не видит она и кугуара, который с виду равнодушно сидит в кустах за несколько шагов от нее.

Это два совсем разных «не видит». Не сомневаюсь, что есть и другие.

– Знаешь, – говорит Мрия, – я тут вспоминала, как вы с Марком познакомились.

– Это было предрешено, – перебивает Береника. – Звезды сошлись, и все случилось так, как велела судьба.

– Что?

Береника хохочет.

– Да брось ты, Мрия! Познакомились на вечеринке. Случайно. Ты как раз ушла, а я помогала Маргарет прибраться.

– Чувство долга в очередной раз окупилось.

– Он всегда говорил, что «надувался для виду», – вспоминает Береника. – Я думала – игра, а потом поняла, как много в этом настоящего.

– И на Истер-Айленде он играл, – соглашается Мрия. – Только Паоло не говори. Он все никак не может забыть. Бедняга Паоло! Он тогда решил, что нравится Марку. Что у них отношения…

– Паоло нравился Марку. Он сам говорил.

– О, Марк! Разве ему можно верить?

– Хорошо выглядишь, – переводит разговор Береника. – Новая прическа?

– Просто отрастила немножко, – Мрия самодовольно поглаживает светлые кудряшки. – Нашла хорошего мастера. Я тебя познакомлю.

– Конечно. Может быть.

Черные волосы Береники гуще и короче, чем были несколько месяцев назад, а заколок она, похоже, никогда не снимает. На ней походная куртка с пятнышками птичьего помета – отстирать их до конца невозможно.

Второй сарыч сидит на ветке дуба. Добычи у него не больше, чем у того, что кружит над стоянкой, зато сил он тратит меньше.

– Честное слово, Береника! Ты что, все еще возишься с животными?

Береника улыбается.

– Надо было давным-давно ими заняться. Я еще только начинаю, но уже влюблена в эту работу. Начать, конечно, пришлось с самого низа. Курс физиологии, экологии, практика в клинике. Тяжелая физическая работа – я даже не ожидала, что настолько тяжелая. Ложусь и засыпаю как убитая.

– У Марка в пустынном домике были хорошие кровати, – вспоминает Мрия. – Я в них никогда не видела снов.

– Попробуй целый день прибирать за больным лосем. Тоже никаких снов не увидишь.

– Нет уж, спасибо. Предпочитаю дорогие матрасы.

– Может, за Марка надо было выйти тебе, – говорит Береника.

– Да, но я не осталась мыть посуду. Сама виновата. Ну, и он ни на кого не смотрел, кроме тебя. Почему бы это?

– Не у меня надо спрашивать. Понятия не имею. – Береника следит за кугуаром. Тот крадется, прижимаясь брюхом к земле, переливаясь так, будто в его теле нет ни одной кости.

Мрия прослеживает за взглядом Береники, но я уверен, что кугуара она не видит.

– Вьетбургер[113] здесь слишком сухой, – говорит Мрия. – Не то чтобы я жаловалась, но нет, знаешь, этой приятной влажности…

Я заменяю ей вьетбургер.

– Как тебе здешняя кухня, Береника? – спрашивает Мрия.

Береника еще не прикасалась к еде.

– По-моему, нормально.

– Ага. Выглядит, мм, неплохо? Мне не нравится, когда хлеб размокает и разваливается.

Она не замечает атаки кугуара, а Береника видит.

Три-четыре прыжка – и вот она, олениха.

Но та что-то чувствует. Шорох листьев или зяблика, вспорхнувшего с ветки за несколько секунд до того, как большой кот решился на прыжок, – и она начинает двигаться на миг раньше, чем кугуар обрушивается на нее.

Когти обдирают ее бок, но олениха несется через стоянку, виляет между машинами, которые кажутся ей деревьями, и исчезает. Кугуары выбирают не больных и слабых, а тех, кто невнимателен. Если они неверно оценили бдительность добычи, то сталкиваются с животным, не уступающим им в силе.

– Что там? – озирается Мрия.

– Ничего, – говорит Береника, – абсолютно ничего.

– Он тебя так просто не отпустит, – говорит Мрия. – Не похоже на Марка, насколько я его знаю.

– Может быть, ты знаешь не того Марка, с которым знакома я. Не хочется сейчас об этом говорить.

– Хорошо. – Мрия выдавливает улыбку. – Значит, тебе нравится новая работа…

– Больше всех, какие я перепробовала. Я… не знаю. Я, кажется, родилась для этой жизни. Не для того, чтобы жить подальше от людей, а чтобы быть ближе к сути вещей.

Ненавижу подобные фразы. Мы никогда не были людьми больше, чем сейчас, когда манипулируем миром природы.

Не понимаю, почему она вдруг начала меня раздражать. Она всего лишь старается в меру своих сил: учится, сдает экзамены, как прилежная ученица из учительских любимчиков. Наверняка она всегда такой была. Я был трудным учеником. Если бы не удача и не помощь Марка, не научился бы тому, что умею.

Марк хочет, чтобы она ощутила себя в сердце всемогущей природы. Но это я делаю природу всемогущей, направляю каждый ее шаг.

Она никогда не узнает, что я у нее за спиной.

На балкончике ресторана появляется енот. Как он сюда попал – мой секрет.

Пожалуй, из всех живых существ енотам больше всего недостает человека. Другие и не заметили, что люди научились вырывать себя из воспринимаемого мира и вернули на землю дикую жизнь.

Енотам с трудом удается зарабатывать себе на жизнь. Они теперь всегда не в настроении. Этот сыт по горло. На сегодня уж точно. Он взбирается на столик, расшвыривает посуду и с мрачной решимостью закрывает глаза – засыпает.

С его точки зрения, он в укрытии, невидим, да и действительно – никто из лесных жителей его не увидит. Над ним совсем низко проносится канюк, но птица видит только сухие листья да опомнившегося кугуара, который бредет прочь, на поиски другого оленя.

– Да он храпит? – удивляется Мрия. – Ну, скажи, что еноты не храпят!

Встреча 3 Зеленый склон

На самом деле этот поросший лесом склон – крыша тренажерного зала и магазина. Сразу за рестораном поднимается гребень холма, а за ним идет покрытый жилыми домами спуск. У подножия склона – открытый парк, снег в нем истоптан чернохвостыми оленями. Там и сейчас стоит группка оленей – животные жмутся друг к другу, выдергивая зубами последние остатки травы. Большие дома на той стороне долины, за невидимым шоссе, настолько уродливы, что я завидую избирательному зрению диких животных.

И еще жалею, что не вижу плаща в стиле Дикого Запада, который меня заставили напялить. Он расшит витками лассо и фигурками лошадей.

На ветках елей и пихт наросли большие снежные шапки. Гаичка повисла на шишке и усердно выклевывает семена. Другие пичуги скачут по ветвям. Кто в этом разбирается, различит среди них корольков, поползней и прочих. У каждого вида свои пищевые привычки и, соответственно, свое восприятие мира. Никто не поймет, как сложно собрать из них вот такую смешанную стайку. Паоло уж точно не оценит – он, с тех пор как они с Береникой уселись, не закрывает рта.

А вот Береника изучает птиц. Она всегда смотрит на животных внимательно, словно действительно видит в их существовании собственный смысл. Она поднимает руку, движением пальца подзывает официанта. Меня.

Королек вспорхнул с ветки и приземлился ей на палец. От неожиданности Береника округляет серо-зеленые глаза. Королек – крошечная зеленоватая птаха с оранжевым хохолком – прохаживается по пальцу, как по веточке. Он и в самом деле видит в нем прутик и выискивает спящих под корой насекомых. А потом улетает прочь прежде, чем случится беда.

Береника смотрит ему вслед. У нее талант к многозначительному молчанию. В ее темных волосах блестят снежинки. Она – богиня природы, лишь на время сошедшая в мир людей.

Солнце яркое, но воздух холодный, пробирает до костей. Большая часть животных сейчас прячется, а те, что на виду, тощие и думают только о том, как бы выжить. Зима прореживает их частым гребнем, так что выжившим к лету будет просторнее. В это время года нагляднее всего видно, как мучительна борьба за существование, поэтому ресторан в холода собирает хорошую выручку.

Из-за деревьев виднеются гигантские – пятидесятифутовые – кубы голубого льда. Они кажутся прозрачными, но взгляд теряется в их синей глубине. Они захватывают холод зимы и посылают в теплообменники, чтобы летом остудить стоящие внизу здания, а самим подтаять и обрушиться со скал, исчезнув к сезону опадания листьев.

Подул легкий ветерок, и снежок припорашивает столики. Береника с Паоло одеты в складчатые балахоны, похожие на сложно устроенные палатки. Головы покрыты бархатом. При движении из рукавов вылетает теплый воздух, и снег сразу тает, собирается капельками. Паоло настроил обогрев так, что потеет. Он выбрал это место ради Береники. Сам он предпочитает комфорт.

– Ну, Береника, – спрашивает он, – чем занимаешься?

Прямо сейчас Береника погружена в свое дело. Она ищет глазами кугуара. Отвечает с маленькой заминкой, так что Паоло успевает наморщить лоб. Он что-то задумал, но с реализацией плана оказались проблемы.

– Ох, Паоло, извини. Все у меня хорошо. Даже не верится, что я так долго не могла заняться тем, чем всегда мечтала. Ни за что не сменю работу!

– А о нем ничего не слышно? О…

– О Марке? Ничего. Хоть бы все перестали…

– Извини, – говорит он, – извини. Мрия просто хотела выяснить, ты же ее знаешь. Она бы мне задала трепку за то, что не спросил. Рад, что ты нашла время со мной посидеть. Я думал, может быть, тебе будет приятно.

– Мне приятно, Паоло, правда. Мне рассказывали про это местечко.

– По-моему, оно в твоем духе.

Обоим неловко. Никто из них не предвидел, что окажется в такой ситуации.

– У меня тоже все хорошо, – говорит Паоло.

– Вот как? Ты сейчас где?

– Да, знаешь, как обычно. Но хорошо, понимаешь. – Паоло начинает заново: – А у тебя есть… дальнейшие планы? На жизнь вне природы?

– Вообще-то, нет. Я все время занята.

Паоло вздыхает. Порыв ветра совпадает со вздохом, и кажется, что это его бесплодные попытки пронять подружку стряхнули снег с деревьев.

– А он все еще живет в пустыне? – спрашивает Паоло.

Береника улавливает движение среди деревьев на краю поляны.

– Что?

– Марк все живет в том домике среди пустыни? Он там отличные вечеринки устраивал!

Береника с усилием переключается с мыслей о кугуаре. Наклоняется, накрывает ладонью руку Паоло. Оба в перчатках, так что жест не слишком интимный.

– Позвони ему, если хочешь, Паоло. Уверена, он тебе обрадуется.

– Правда?

– Правда. Он всегда говорил… – Она поторопилась и теперь лихорадочно придумывает, что же всегда говорил Марк. – Он говорил, что с тобой хорошо. И ему нравились твои коктейли.

– А, да, мне он тоже всегда нравился. То есть я понимаю, почему все кончилось, но…

Чернохвостый олень не так удачлив, как та олениха. Он отвлекся, выкапывая особенно сладкий пучок травы. Кугуар прыгает, взметнув снег, – и олень падает. Он успевает раз лягнуть задними ногами, но зубы хищника уже перегрызли ему гортань. Вряд ли в том есть нужда – похоже, что удар головой о мерзлую землю был смертельным.

Кугуар переводит дыхание, потом опускает голову и ест.

На вид ничего особенного. Если не знать, что происходит, то все просто. Олень весит столько же, сколько кугуар, и на голове у него ветвистые рога, способные проткнуть легкое или брюхо. Даже легкая рана бывает фатальной, потому что не позволяет охотиться. Кугуару, чтобы пережить зиму, нужна в среднем дюжина фунтов мяса в день. Прекращение притока калорий и белков – смерть. Последние два часа кугуар наблюдал за стадом, терпеливо выжидая момент, когда у него будут самые большие шансы.

Официант тоже должен быть всегда начеку, но за свои старания получает меньше. Да еще ему приходится напяливать этот дурацкий наряд.

Кугуар поднимает голову. Ему неспокойно на открытой поляне. Олени думают, что перебрались в другую лощину, – так они всегда поступают при появлении хищника. На самом деле для этого здесь слишком тесно. Они пробегут круг по кормовому участку и вернутся на прежнее место. В прикрытой снегом траве шуршит пищуха, а в сотне ярдов похрюкивает дикобраз, срывая кору со свежеповаленного дерева и добираясь до зеленого луба. В остальном все тихо.

Но кугуар что-то почуял. Он хватает тушу зубами и двумя мощными прыжками взлетает с ней на скалу.

Он бросает добычу у самого столика, прямо под ноги Беренике, и вновь принимается за еду. От потрохов убитого оленя поднимается пар. Береника, в отличие от других, не смотрит на зверя. Она обводит ресторан взглядом, какой обычно уделяет только животным. Посетители, в отличие от кугуара, не отличаются аппетитом. На ресницах у Береники снежинки. Так иногда смотрит кугуар. Это самое недоступное одиночество: привычно обходить увиденное, не коснувшись его. Знай кугуар, что он – на виду у всех, он пришел бы в отчаяние, если, конечно, кошки это умеют. Он бы так жить не смог.

– Он здесь? – жалобно тянется к ней Паоло.

– Кто? – удивляется Береника.

– Марк. Он должен быть где-то здесь.

Кажется, она испугалась.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что он бы тебе не позволил уйти. Если он тебя отпустил, я не выдержу!

Кугуар потягивается, ложится на оленью тушу и засыпает. На костях осталось довольно много мяса, но, если не согреть его своим теплом, к утру добыча заледенеет. Оленья голова слепо таращится на нас, изо рта свисает окровавленный язык.

Встреча 4 Плаза Эконторо

Площадь перед кафе «Калфи» – участок болота, понемногу превращающийся в луговину. По краям густая дубрава. Белки и птицы в кронах дубов ощущают позади густой лес, а не кирпичные стены. На болотине еще осталась открытая вода, так что здесь водятся мускусные крысы – не самое популярное животное, зато важная составляющая экосистемы. Они служат пищей паре норок, устроивших гнездо под магазином сыров.

Сегодня погожий весенний день, и на улице немало прохожих.

Зонтик над моей тележкой с хот-догами скрывает микросреду тропического леса. Со спиц свисают бромелии и орхидеи. На поднос оседает роса.

Береника медленно идет через площадь. Она грациозна, каждая частица ее стройного тела участвует в движении, а ноги едва касаются земли. Волосы она остригла еще короче и больше не носит заколок. Куртка на ней до талии. Брюки из какого-то переливающегося материала.

Она кого-то выслеживает. Не смотрит по сторонам, но по вперившемуся в пустоту взгляду заметно, что все ее чувства напряжены, готовы уловить малейшую подсказку. Я было подумал: она ждет Паоло или Мрию, чтобы посидеть с ними в кафе «Калфи», где я в первый раз работал над ее миром, но тех не видно. Похоже, что сегодня Береника одна. Мой крошечный тропический лес не привлекает ее. Хотя она не первый месяц проходит подготовку и, конечно, оценила виртуозную технику. Сигнал, обращенный прямо к ней. Обычно она более восприимчива.

Трудно было собрать всю суматоху лесной жизни под моим зонтиком и еще труднее – поддерживать ее прямо над ассортиментом колбасок и «самых натуральных» сосисок. Можно часами любоваться, как мотылек добывает нектар из орхидеи, как муравьи взбираются по стеблям, можно долго считать древесных лягушек. Торговля у меня идет бойко – так бойко, что я уделяю Беренике меньше внимания, чем хотелось бы. Я горжусь тем, что не перепутал ни одного заказа.

Трехпалый ленивец болтается прямо перед носом, но его никто сразу не замечает. Он повис среди листьев: шерсть зеленоватая от водорослей, желтые когти вцепились в спицы зонта, и он уже полчаса жует один и тот же лист.

Береника встает на колени. Заглядывает в утилизатор помета у лестницы. Но там чисто. Ей не определить, давно ли был здесь хозяин участка.

Она поворачивается, и я успеваю решить, что она подойдет за хот-догом. Мне пришлось вырядиться в нелепую оранжево-лиловую куртку, особенно режущую глаз рядом с орхидеями. Подмышки у меня вспотели. И все же мне хочется, чтобы она подошла.

Наконец на площади появляется кугуар. Он косится на кафе «Калфи». Еще не забыл обожженного носа и без веских причин туда не сунется.

У него есть и другой повод для беспокойства. Он нарушил границы чужого самца и явно об этом знает. Уши его настороженно подергиваются. В ухе кугуара тридцать отдельных мышц, и он использует каждую, чтобы уловить всю информацию, какую дает внешний мир.

Каждый его шаг тщательно обдуман. Раз уж он здесь, то полагает, что пришел бросить вызов второму кугуару. Подобно всякому существу, обладающему достаточно высокоразвитым сознанием, он считает, что действует на основе принятых решений. И, подобно всем таким существам, он ошибается.

Береника мгновенно замечает кугуара. Она не оборачивается, но я вижу, как напрягается ее спина, натягивая на лопатках тонкую ткань куртки. Она замирает неподвижно: это бессмысленно, потому что зверь ее не видит. Это, скорее, жест вежливости. Ее ладони невесомо парят в воздухе.

Я только теперь понял ее и немножко раскаиваюсь в той шутке с енотом. Она не просто валяет дурака. Она относится к жизни так же серьезно, как и я.

Из нее мог бы получиться тот редкий тип дрессировщика, который делает свое дело, даже когда его видят. Хозяин участка выходит из кафе «Калфи» и замирает на верхней ступени крыльца. Он заметно крупнее и сильнее нашего кугуара: полные сто семьдесят фунтов веса, восемь футов в длину. На площади все смолкают, глядя, как он раздраженно хлещет хвостом. Это его территория – значит, он местный любимец. Все ждут, как он обойдется с пришельцем.

Примерно на этом месте появляется и возвращается в ее жизнь Марк. Такой уж сюжет. В кугуаре больше нет необходимости, и он исчезает. Все же всегда остается шанс, что он победит своего большого и сильного противника. Наверняка никогда не скажешь.

Но ставку разумнее делать на мускулы.

Хозяин участка приседает, готовясь к прыжку. Он готов. Нашему кугуару предстоит убедиться, что он уже не в центре внимания.

Береника идет к кафе, не подавая виду, что заметила второго кугуара. Мне бы наблюдать за кугуарами, а я смотрю на нее. На первый взгляд она просто глазеет на витрины, но я‑то знаю, что она не видит выставленных за стеклом товаров. Все ее внимание нацелено вперед.

Она оказывается прямо на дороге второго кугуара. Тот готов к прыжку… но его противник вдруг исчезает. Он видит отсутствие противника, а не Беренику – человек для него не существует. На его мир упала тень, и зверь ошеломлен.

Наш кугуар, сообразив, в какую попал переделку, разворачивается и удирает.

Народ на площади оживает. Все возвращаются к своим делам. Но каждый чувствует, что его в чем-то обманули, разочаровали. Смазали критический момент драмы.

Это потому, что они смотрели не ту драму.

– Простите?

Пока я следил за убегающим кугуаром, тихо подошла Береника. Она застает меня врасплох. Наши взгляды встречаются сквозь туман под зонтиком. Даже ленивец снисходительно поворачивает голову, чтобы, не переставая жевать, посмотреть на нее.

Она оценивает сложность достигнутого мною эффекта. И, оценив, соображает, кто в ответе за происходящие вокруг нее события. У нее инстинктивное чутье на поведение живых существ. Видя следствие, она прослеживает его до причины – до меня.

– Я бы хотела два хот-дога. Пожалуйста.

Два? Меня угощать ни к чему. Как-никак, это мой ларек.

– Гм, конечно, я для того здесь и стою.

– Один с горчицей и приправами.

– Хорошо.

– А второй с острым перцем, кислой капустой и, если есть, с полынью.

Обычно таких вещей о нанимателе не знаешь, но Марк, когда мы накануне репетировали сцену, заказал себе любимый хот-дог. С перцем, кислой капустой и…

– Полыни нет. – На самом деле немного осталось, но не для него. – Кончилась.

– Ну что ж, – вздыхает она, – не все желания исполняются, верно?

– Да, – говорю я, – не все.

Я смотрю, как она, грациозная и стройная, переходит площадь и направляется прямо к тем деревьям, за которыми стоит Марк, вроде бы невидимый из этого мира. Он собирался появиться во время смертного боя между кугуарами.

Последняя встреча Змеешейка

Сразу за столиком начинается тихая черная вода. На пригорке тянутся вверх кипарисы, заслоняют густыми верхушками яркое солнце. Воздух горяч, тяжел и неподвижен. По испанскому мху, цветам и лианам, свесившимся к воде, стекают капли. Движение – только от медленно пролетающих насекомых, они лениво рассекают крылышками густой воздух. Тонкие лучи детектора движения выхватывают их и подсвечивают кружевные крылышки на тусклом фоне так непринужденно, что клиенты не сомневаются: их зрение, сформировавшееся в сухом солнечном велде[114], различает подробности и здесь.

Нигде не написано, что природа всегда должна быть нарядной.

Паоло, Мрия, Береника и Марк молча ждут заказ. Марк всегда немногословен, а Паоло и Мрия в другое время постарались бы заполнить паузу, усердно развлекая компанию из благодарности за то, что все наладилось и стало таким, как должно быть. Но у них закончились темы для разговора.

Марк оплатил им дорогу сюда. В их представлении это и есть – как должно.

Береника молчалива. Уже жалеет, что вернулась к нему?

– Смотрите! – Паоло указывает на скользящего мимо аллигатора, стараясь, чтобы палец не высунулся за перила.

Никто не оглядывается.

– Что вам не нравится? – наконец спрашивает Марк. – Вижу, что зря все затеял. Слишком сыро, да? Надо возвращаться домой. В пустыню. Там лучше.

– Нет, – возражает Береника, – не лучше. Все это впечатляет. Я даже с удовольствием бы здесь поработала.

Наше болото, раздувшееся от притока вод с севера, зажато между офисным зданием – розовая штукатурка и стекло – и новой застройкой. Тщательно наведенный туман превращает офис в мираж, а новые дома прячутся за увитой лианами стеной. На этот клочок джунглей воду качают насосами, и по ту сторону ресторана она стекает в трубу, возвращаясь в круговорот.

Когда-то вода из северных озер на дюйм покрывала заросшие осокой прерии, разливаясь далеко на юг. Экосистему подорвали застройка и мелиорация.

Теперь от осочных зарослей мало что осталось, но люди хотят видеть заливные луга. Приток воды восстановили – ровно настолько, насколько необходимо. Обитающие здесь, в воде и рядом на берегу, животные нисколько не ощущают, что вода поступает сложными путями, вовсе не похожими на прежние.

Но работы здесь еще много. Береника могла бы быть очень полезна.

– Но тебя что-то беспокоит…

– Ой, Паоло, – перебивает Марка Мрия, – хватит тыкать пальцем в каждого аллигатора! Сами видим!

Паоло обиженно кривит губы.

– Нет, – говорит Береника, – это кот.

Наш кугуар отдыхает на ветке над черной водой, дремлет.

– Какая-то пантера? – Паоло прилежно просматривает информацию об окружающей кафе экосистеме. – Флоридские вымерли, но здесь сказано, что этот вид к ним очень близок…

– Дело не в виде, а в среде. Кугуары обитают в сухих сосновых лесах. На известняковых взгорьях. Им нужна твердая земля, а не такие болота. Они не рыболовы.

– Может, они птиц ловят? – Паоло с удовольствием кивает на змеешейку. Фирменная птица ресторана выныривает на поверхность с наколотой на клюв рыбой. Паоло чуть было не тыкает в нее пальцем, но спохватывается и притворяется, что подзывает официанта.

Придется ему подождать. Я уже не на дежурстве.

Змеешейка взбирается на корень кипариса и неторопливо освобождает клюв. Птица темная, с длинной белой шеей. Она проглатывает добычу, а затем расправляет крылья. У змеешеек, в отличие от большинства видов водяных птиц, перья не смазаны жиром. Это позволяет им глубоко нырять, зато потом, прежде чем взлететь, приходится сушить оперение.

Ее движение привлекает внимание кугуара. До птицы ему, конечно, не добраться, но он видит любопытную интеллектуальную задачу: пути подхода, скорость птицы и прочее. Сытому коту подумать, как поймать неуловимую добычу, – все равно что кроссворд разгадывать.

– Верно, – хмурится Марк, – ему здесь не место.

Как и мне. Моя работа закончена. Пора вернуться на службу. В Иллинойсе нужно восстановить дубраву и озерцо для перелетных птиц. С ними все сложно: им надо сохранить способность к навигации, позволяющей находить путь за тысячи миль, и при этом не дать возможность заметить, что садятся они среди обзорных вышек.

Птицы, кроме нескольких видов попугаев, плохо поддаются обучению.

Береника отошла – вероятно, в туалет. Я не заметил, как она выскользнула из-за столика.

Пока ее нет, Марк просматривает сообщения, отвечает. Возможно, выясняет, где я и чем занимаюсь, обнаруживает, что задолжавший мне услугу знакомый направил меня сюда, в Эверглейдс, проверять кислотность воды и состояние стоков.

Не только у Марка большие связи.

На плот падает несколько тяжелых капель, и он чуть покачивается от дополнительного веса.

– Ты в самом деле вообразил себя невидимкой? – в самое ухо мне шепчет Береника.

Я дергаюсь, но ничего не опрокидываю. Поднимаю глаза. Она стоит надо мной. Вся мокрая, волосы почернели от влаги.

– Сколько здесь настоящего? – спрашивает она.

– Ты о чем?

– Сам знаешь. – Она обходит плот – босая, бесшумная, – осматривает оборудование. Так вот что такое – бог природы? Маленький человечек, притаившийся в кустах с дисплеями?

– Я не претендую на божественный статус…

Она оказывается лицом к лицу со мной. Мне не по себе от такой близости: глаза кажутся слишком большими, скулы слишком высокими, кожа слишком бархатистой. Ее лучше наблюдать с безопасного расстояния.

– Так сколько, мистер… у тебя имя-то есть? Имени Марк для тебя не пожалел?

– Тирелл Фредериксон.

– Ну так? – Она оглядывается на ресторан. Мрия ворчит, что в заварной крем переложили шафрана. Что в креме вообще не место шафрану. Береники пока никто не хватился.

– Вы все время таскаетесь за мной – вы с этой киской. Зачем Марк вас нанял?

– Просто для охраны. Мир природы гораздо опаснее, чем ты…

Она сбивает меня с ног и прижимает к настилу плота. Кугуар встает на ветке, смотрит в нашу сторону так, словно видит обоих.

Мне приятно чувствовать на себе ее тяжесть.

– Это не я делала, так? – говорит она. – Все, что меня окружает. Это все ты устраиваешь? Говори!

Я и говорю. Правда, не думаю, что она меня убьет, но со злости может попытаться. Потому что она увидела то, чего никак не желала бы видеть. Меня наняли, чтобы она почувствовала себя… Марк сказал: богиней природы.

Она об этом мечтала с детства – чтобы мир природы воспринимал ее и реагировал на нее. Она вечно подбирала раненых птиц и зверьков, выкармливала, лечила. Она умела часами сидеть неподвижно, пока животное не подходило само. Она идеально подходит для работы, которой занимаюсь я.

Марк, проанализировав положение, пришел к выводу: Береника бросила его, потому что не чувствовала себя с ним на равных. Не ощущала своей ценности. И он решил это исправить.

Для этого меня и наняли. Чтобы все выглядело так, будто происходит само собой. Конечно, если предоставить мир природы самому себе, то через полгода большая часть его погибнет и загниет. Слишком многое пропало, оставшемуся не выжить без поддержки.

– Так я и думала, – говорит она и, выпустив меня, откидывается на пятки.

Я смотрю на нее. Не думал я, что она вернется к Марку, каким бы могущественным он ни был. Я думал… не знаю, чего я ожидал. Все это бессмысленно. Марк добивался ее возвращения, чтобы получить еще больше силы. Власти. А она теперь усомнилась в единственной иллюзии, которая делала ее счастливой.

– Я ухожу, – говорю я. – Беру тяжелую работу. Заросший бурьяном пустырь в старом городе. Такая реставрация никого не интересует. Тратишь целую вечность, а когда готово, и глянуть не на что.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– А вдруг… тебе интересно, кто я такой. Чем занимаюсь.

Она с улыбкой качает головой.

– Ты так и не понял, да?

– Послушай, как бы там ни было, тебе это дается. Наверно, лучше, чем мне. Ты могла бы…

– Знаю, что могла бы. Но что ты можешь? И дальше прятаться в листве, скармливая людям фальшивки?

– Это моя работа. Я дрессировщик.

– И я теперь тоже. Марк вздумал создать для меня иллюзию власти над природой, чтобы заставить вернуться к нему. Но это ведь не иллюзия? Про богиню природы – глупости. Но у меня и вправду есть власть над природой. И мне это нравится. Очень нравится. А тебе, Тирелл?

– Да.

Мне не приходится раздумывать над ответом.

Теперь она по-настоящему смотрит на меня. Я бледный, полноватый, но, думаю, что-то во мне есть. Форма подбородка и глаза, говорят, умные.

Ну, мать так говорила. А вообще-то она редко врала. Никогда не убеждала меня, будто я невообразимый красавчик и тому подобное.

– Ты еще можешь чего-то добиться, Тирелл. Тогда и посмотрим.

Она ныряет совершенно беззвучно.

Береника, я пишу отчеты для Марка, но он их не читает. Может, ты когда-нибудь прочтешь.

Тирелл Фредериксон Как я стал дрессировщиком

Всего вам знать незачем. Но вот эта часть, надеюсь, поможет разобраться.

До того как стать дрессировщиком, я работал на ферме на тринадцатом этаже Четырнадцатой улицы. Иногда, закончив работу, выходил в теплицу посмотреть на закат. Циркуляция воздуха не позволяла стеклам запотевать и заставляла листья шептаться за моей спиной. С такой высоты люди были почти невидимы, только здания до самого горизонта. Через несколько минут раздавался тревожный гудок – мне не положено было там находиться. Я работал со свининой.

Я возвращался в темноту. Светящаяся полоска выгнутого потолка над баками была не ярче полной луны. В конце концов, баки со свининой – свиньи, если хотите, – ничего не видят.

Лампы стерилизации загорались раз в день. Тогда мне следовало надеть защитные очки и поворачивать свинину в баках так, чтобы ультрафиолет осветил ее со всех сторон. В жидкости была масса антибиотиков и тому подобного. Но есть еще грибки, плесень… на таком количестве органики хоть какая-то жизнь да разовьется.

Сложнее всего было с кожей. Рудиментарные кости плавали отдельно друг от друга, не собираясь в скелет, но вот кожа… Кожа, погруженная в зеленовато-голубой раствор, была так велика, что вечно собиралась в складки. Или терлась о стенку бака, и на ней начиналось заражение. В мои обязанности входило высматривать зараженные участки и заниматься ими.

Кто-то скажет, что можно обойтись без кожи, оставить только мясо, но тогда новых проблем возникло бы еще больше. Кожа – сложное устройство, предназначенное удерживать внутри все, что должно быть внутри, а остальной мир оставлять снаружи. Создание технического аналога слишком сложно, не окупится. На самом деле там что-то меняли только при крайней необходимости. Например, добавили коллаген, чтобы кожа легче разворачивалась, когда придет время.

Спинная часть все еще напоминала свинью. Позвоночник отделялся, как опора взлетающей ракеты, но я видел настоящий зародыш, даже со щетиной. А если я оставлял туши в ином положении, они понемногу разворачивались спинами кверху.

Меня там никто не навещал. Мясной отдел фермы не пользовался популярностью. Заглядывала бригада профилактики – настроить утилизатор, который превращал отходы свинины в удобрение для посадок на южной стороне. А в остальном я был один на один со своими свиньями.

Раз в месяц производился забой.

Я выволакивал каждую тушу на подвес. Стерилизующая жидкость стекала по бокам. Я просушивал шкуру валиком и инфракрасным светом, а потом уже вскрывал. Предполагалось, что на брюшной части должен оставаться шов, что-то вроде естественной застежки-молнии, но швы часто зарастали хрящевой и соединительной тканью.

Так что приходилось вскрывать резаком. У меня был резак-вибратор, и я вел им вдоль свиного бока. Потом с особым тщанием раскатывал шкуру. Я уже упоминал, что коллаген добавлял ей упругости, и шкура отходила, обнажая мясо. Большей частью сплошное мясо, годное для пищевой переработки. Без соединительной ткани, без зернистости. С таким работать было просто. Я водил резаком вдоль свиного бока, отрезая пласт за пластом. Выступала кровь, но совсем немного. Резак был хитрый, да и кровоснабжение дозировалось рационально. Крупные сосуды надо было обойти, оставить болтаться в баках, как провода. После я обрабатывал их гормонами роста, которые стимулировали ветвление, и подводил к нараставшему вокруг новому мясу.

Потом мне надо было проследить за подачей пластов мяса к холодильнику на глухой северной стороне здания. Пласты валились с конвейера и уходили на следующую стадию переработки. Место было запустелое, на редко использовавшихся насосах нарастали шестиугольные кристаллы льда, а просочившаяся жидкость превращалась в толстую красно-бурую наледь. Меньше всего я люблю размораживать и отчищать холодильник.

Иногда что-то портилось. Нарушалось деление клеток, и мясо разъедал рак. Это происходило на удивление быстро. Иной раз приходилось списывать целый бак. Понятия не имею, куда девалось это мясо. Раз под резаком что-то затрещало. Осмотрев срезанный пласт, я нашел нижнюю челюсть свиньи, вполне оформившуюся, даже с зубами. Зубы рядом с огромной тушей выглядели мелкими, хоть и должны были кормить животное весом в несколько сот фунтов. Я отчистил их и оставил себе. Сложный узор зубов – лучший маркер вида. Человек поопытнее меня мог бы установить, какой именно вид Sus domestica[115] положил начало этой великанской мясной фабрике.

Я привык к своей работе. Кажется, я уже без участия сознания обходил полутемное помещение в обществе одних только свиных спин.

Но та челюсть заставила меня насторожиться. В том баке нарушилась экспрессия генов. Как-никак все гены, требующиеся для развития, в клетках присутствовали, просто они подавлялись.

Когда резак задержался на той же свинье, я наконец вытащил тушу из раствора, чтобы рассмотреть подробно.

Туша отрастила ногу, даже с копытцем. Смешно это выглядело: нога отдельно, ничего не поддерживает, ни на что не опирается, но снабжена всеми костями и мышцами. Я ткнул в нее, и она дернулась.

Значит, и нервы сформировались. Надо было что-то делать.

Бывает, что потребителю приспичит попробовать настоящий дифференцированный кусок мяса с соединительными тканями, мышечными волокнами и костями. Окорок, грудинку, лопатку… Туши для такого не предназначались. А если бы и предназначались, антикварные окорока собирались искусственно, а не выращивались здесь.

Копытце выглядело крошечным и изящным. Чем-то оно меня растрогало. Я решил пока его оставить. Мне втемяшилось в голову, что я освобождаю некую природную суть, скрытую в огромном мясном баке. Я перепрограммировал резак и обошел участок с ногой. Это немного снизило мою среднюю эффективность, но в норму я все равно укладывался.

Мне следовало бы знать, что на ферме нет места сентиментальности.

При следующем забое нога так вывернула резак, что он отказал, и мне пришлось срезать мясо вручную. Я не привык работать вспомогательным лезвием, а мясо так дрожало, что я чуть не отрезал себе палец.

Сохранение трогательного кусочка настоящей свиньи оказалось утомительным делом. К тому же это не понравилось бы комиссии по здоровью и безопасности. Я занимался не своим делом, но и здесь не мог себе позволить терять очки.

Когда подошел срок очередной профилактики кожи, я развернул бак, чтобы посмотреть на ту ногу. Сустав дорос до поверхности кожи. Вот и хорошо. После него не останется предательского обрубка, и резак с этой работой справится. Я подтянулся к отростку, прижал его щекой и всадил в ляжку вспомогательное лезвие.

Она меня лягнула. Я отпустил руки и чуть не свалился в бак. А пилку выпустил, и она пропала в полупрозрачной глубине. Нога еще подергалась и замерла, но она теперь отодвинулась от края бака, словно приготовившись к новому удару.

По всей туше прошла дрожь, в борта бака заплескались волны. Из пореза текла кровь.

Одно дело – мышцы и кости, а у этой штуки были кровеносные сосуды и нервные окончания. Но что же отдало ей приказ меня лягнуть, если эти нервы никуда не ведут?

Наверно, я вышел из себя. Мне было уже не до тонкой хирургии. Надо было покончить с этим и вернуться к нормальному производству. Я выловил со дна бака ручной резак и сделал глубокий надрез, проверяя, нет ли нарушений в сплошной структуре мяса.

Мне пришлось удалить пару ребер и толстую складку ткани, в которой я потом опознал мочевой пузырь – конечно, он не дорос до того, чтобы удерживать жидкость. От него тянулся мочеточник, но почка не выросла, так что трубочка просто обрывалась.

А в глубине, дальше по позвоночнику, я нашел комок, в котором крылся настоящий секрет этой туши.

Мозговая оболочка не развилась, черепные кости – тем более, но все же я нащупал кусочек свиного мозга, защищенный паутинной и мягкой оболочками, похожими на резину.

У свиньи-предка было немало коры головного мозга. Умное животное.

Туша умной не была. Но я уже тогда достаточно разбирался в строении нервной системы млекопитающих, чтобы представлять, что в ней выросло. Участок моторной коры – он-то и позволил ноге меня лягнуть. И порядочный воспринимающий участок: он ощутил мое прикосновение.

Я ничем не мог его утешить. Ничем не мог помочь. Оно не видело, не слышало, не ощущало вкуса. Но оно чувствовало боль.

Просто накладка. Ошибка в экспрессии генов; поколение нервных клеток, не нужное потребителю. Я вспоминал, давно ли туша содрогается под резаком. Иннервация зашла далеко – я и не думал, что такое возможно. Оно ощущало все, что с ним делали.

В большой комнате было тихо. Я сидел, поглаживая уцелевший клочок кожи. Я не знал, чувствует ли что-то и он.

Следовало подать рапорт об ущербе, чтобы другие остерегались подобных нарушений.

Но я никому не признался. Я извлек мозг, нервы и прочие органы.

Потом я переработал эти не функционирующие уже болевые центры в паштет. Самое большое неуважение к пищевому животному: убить его и не съесть.

Думаю, я его пережарил. Паштет вышел зернистый. Я давился, но ел.

Так вот, я не поэтому стал дрессировщиком. Но поэтому не бросаю работу. Если мы что-то возвращаем, то не нам уже снова все губить. Теперь, Береника, раз ты взвалила на себя эту ношу, то, может быть, поймешь.

Не-встреча Дом Марка и Береники в пустыне

Я обхожу все комнаты, как будто здесь кто-то стал бы прятаться.

Впрочем, укрыться здесь негде. Мебель убрана, пол из местного камня как будто пропылесосила команда судмедэкспертов, не оставив ни следа от прежних обитателей дома.

Высокие окна гостиной выходят на дальний хребет, скошенный, как тонущий корабль, корма которого уже ушла под воду. Я слышу шум в подземном гараже. А вот и голоса – мужской и женский.

Я не сомневался, что Береника опять уйдет от него. Не было ей смысла оставаться. А она воспользовалась его властью. Я думал, они уже далеко, восстанавливают какой-нибудь убитый океан и не застанут меня, шмыгающего по комнатам, как лишившийся раковины рак-отшельник – бледный, с морщинистым задом.

– Ты кто?

Это Паоло. Высокий, тощий, он стоит точно по центру дверного проема, словно показывая, какое излишество – такая ширина дверей.

– Я…

– Да ты его знаешь! – Маленькая светловолосая Мрия проталкивается мимо приятеля. У нее в руках сумка с символическим «запасом провизии»: сверху высовываются листики петрушки и багет. – Это дрессировщик, он на Марка работал.

– На Марка… – У Паоло бледно-голубые глаза. Я раньше не замечал, какие они ясные и внимательные. Я к нему не присматривался, а он ко мне – и подавно. – Что же он здесь делает?

– Не знаю. – Мрия уже в кухне. – Может, сусликов дрессирует? Ты бы сам спросил.

– Мне надо кое-что отсюда забрать, – говорю я. Это почти правда. Сейчас, по крайней мере.

– О, и нам тоже, – отзывается Паоло. – Можно открывать клуб. Соберем всех, кто прибирает за Марком и Береникой.

– Не язви, Паоло. – Мрия открывает и закрывает шкафчики. – Вроде бы они говорили, что где-то оставили кастрюлю… А, вот она. Береника просто попросила помочь, раз уж мы будем поблизости.

Поблизости здесь ничего нет. Марк демонстративно построил дом на пустом месте, среди сухих хребтов и долин Большого Бассейна. Самыми заметными обитателями этих мест были вилорогие антилопы, но и те держатся гораздо южнее – там, где больше воды. Практически единственное растение здесь – чахлые креозотовые кусты[116]. Их черные стебли высасывают влагу вокруг себя, оставляя круги такой высохшей земли, на какой ни одно семя не прорастет. У каждого куста свое маленькое умирающее от жажды королевство, где он владычествует безраздельно.

– Ты машину спрятал, – замечает Паоло.

– Привычка.

– Так зачем ты здесь?

– Может, он сюда переезжает. – Мрия показывается из кухни. За ее спиной слышно, как что-то жарится. – Поесть хотите, мистер Дрессировщик зверей? Что не съедим, нам придется увозить с собой.

Никогда не думал, что Мрия умеет готовить. Впрочем, я на нее особо не обращал внимания. Я следил за Береникой.

– Конечно, – говорю я, – только мне нечего выложить на общий стол.

– Я так и думала. – Она снова скрывается в кухне.

– Береника хочет тоже заниматься дрессурой, – говорит Паоло. – Хочет узнать, кто на самом деле всем заправляет.

– Это долгий, долгий путь, – отвечаю я, – и не такой увлекательный, как кажется со стороны.

– Она все это знает, – говорит Паоло. – Не ты ли ей объяснил?

– Я пытался.

– Вы просить не станете, да? – Мрия сует мне завернутые в салфетку ножи и вилки, чтобы я разложил их на столе. – Береника вернулась к Марку, оба они на каком-то атолле пытаются восстановить поголовье рыб, обучают тунца самозащите или еще что, а вы притворяетесь, будто вам и дела нет.

– Я не вправе лезть в их дела, – наконец выдавливаю я.

– Вилки кладут с другой стороны, – резко бросает Мрия. – Чтобы думать о ком-то, прав не нужно.

– Да брось. – Паоло болтается рядом, не зная, чем себя занять. – Просто у него ничего не вышло. Он хотел выдрессировать Беренику, чтобы она ушла к нему, а не вышло.

Я стараюсь выдыхать медленно, но они все равно слышат.

– Вам, кажется, надо было заняться рыбами? – спрашивает Мрия и добавляет: – Идите, дальше я сама все расставлю.

– Рыбы, – начинает Паоло, направляясь к лестнице в подвал. – Это ты их туда напустил?

– Первая моя работа для Марка, – киваю я. – Это исчезающий вид: сельское хозяйство сократило зеркало воды, и их пещеры стали пересыхать. Здесь они, кажется, неплохо плодятся. Надеюсь, новый хозяин дома о них позаботится.

– Обязан. Это прописано в договоре. Не хочешь – покупай другой дом.

Многие думают, что, дурача природу, мы доказываем свою власть над ней.

Но и природа навеки поработила нас, вынудив о ней заботиться.

По крайней мере, некоторых.

В прохладной темноте мы слышим, как журчит вода под ногами и по стенам. Посередине тихий пруд. Мы останавливаемся на краю. Опускаем глаза и видим расходящиеся во все стороны ходы в земле.

Наш приход вызывает голубое свечение воды. Рыба нам не видна, но при таком свете свете она видит нас.

– Это ты… сделал?

Глаза Паоло в полумраке кажутся очень большими.

– Я разработал проект. Были возражения. Геологическое строение местности и отдаленно не предполагает подобных залитых водой полостей, но Марк предложил финансировать работы сам. Это и в самом деле был наилучший вариант. Все идеально не сделаешь.

У слепых рыб есть глаза. Вернее, у них развиваются нормальные глаза – до определенной стадии. Гены развития глаз никуда не делись и все еще активны. Развивается роговица, линзы. А потом другой ген, который трудолюбиво занимается передней частью морды, усиливает обоняние и чувствительность усиков, создавая органы распознавания химического состава воды, позволяющие рыбе выжить в абсолютной темноте известняковых пещер, в тысячах футов под землей, наконец, берет верх и надстраивает свои устройства прямо поверх глаз. Глаза зарастают и исчезают.

Я помахиваю ладонью над водой. Когда-то, по словам Марка, так любила забавляться Береника. Во всем доме только это ее завораживало. Мне хочется увидеть то, что видела она.

Они отзываются. Рыбы выплывают из подземных гротов в голубое сияние. На их белой коже голубой узор, похожий на татуировку. Свисающие усики позволяют им нащупывать путь. Они кружатся, не сталкиваясь друг с другом, ощущая давление соседних тел, в поисках микроскопических крох еды. Я подношу палец к воде, но не касаюсь ее. Лучше им не знать, что здесь еще кто-то есть. Впрочем, поздно. Даже узнай они обо мне, решившем их судьбу, им было бы все равно.

– Идем, – говорю я Паоло.

Здесь сплошная автоматика, но все же надо наведываться, присматривать за ее работой. Я тщательно осматриваю песчаный пол на предмет беспорядка и вижу…

Паоло подходит ко мне и тоже смотрит на песок.

– Это был твой кот? – спрашивает он.

– Ничего подобного, – говорю я, – просто приятель. Мы когда-то работали вместе. А потом…

– А теперь он тоже работает на Марка?

Следы видны отчетливо. Хочется сказать – слишком отчетливо, как будто отпечатки пальцев для полиции. Но вон там кугуар, похоже, спал. Пещера для него – хорошее укрытие.

Как давно он здесь побывал, не определить.

– А они… с ними здесь ничего не случится? – спрашивает Паоло.

– Система замкнутая, самоподдерживающаяся, – объясняю я. – Продержится достаточно долго. Конечно, гибели цивилизации эта пещера не переживет. Но пока здесь будут бывать достаточно часто: чистить, кормить…

Крышка выглядит грубым камнем, но я‑то знаю, что это пенометаллический сплав с тонким песчаным напылением. Она надвигается на пруд, на следы кугуара, на легкие отпечатки, оставленные нашими ногами. Голубое свечение гаснет. Жизнь дома скрывается до поры до времени, пока кто-то снова не придет сюда.

Кугуар не знал, что я здесь бываю, значит, не мог искать меня, но, должно быть, заметил перемену в своей жизни, когда я из нее ушел.

– Поднимайтесь, – кричит сверху Мрия, – обед готов!

– Ты теперь чем будешь заниматься? – спрашивает Паоло.

– Готовить новый проект.

– Марк, наверно, заплатил тебе кучу денег. Представляю, что за безумный проект.

– Не такой уж безумный, – возражаю я. – Просто этим пора заняться.

Ожидание встречи Городской этюд № 7

Иногда с ячеистого потолка шумно обваливается кусок лепнины. После сильных дождей такое случается пару раз в день. Вода просачивается сквозь то, что осталось от крыши вокзала. Казалось бы, не должно сохраниться ни единого завитка, ни одной золоченой розетки, но строители не поскупились на украшения даже там, где их не видно.

Иногда такое случается без видимых причин. Вот и сегодня утром я резко проснулся от эха далекого падения. Обычно я в таких случаях встаю и проверяю, какой кусок добавился к куче обломков на полу зала ожидания. Сам не знаю почему, но я так радуюсь, обнаружив свежий скол, будто, наконец, понимаю, как тут все устроено.

Однако сегодня я не в настроении. Забираюсь поглубже в спальник и смотрю, как в высоких окнах разгорается утренний свет. Голуби, оставившие корку помета на стекле, воркуют с насеста высоко наверху.

Я здесь уже несколько месяцев, но мне до сих пор не верится: неужели все до единого покинули город в поисках лучших мест? Когда-то он был громадным. Я целыми днями хожу по старым улицам, с опаской перебираюсь через ржавые мостки, перепрыгиваю через провалившиеся тоннели канализации. Ничто здесь не предусматривало связи с природой. Чисто человеческий мир, только опустевший.

Многое здесь обрушилось, оставив гребни обломков высотой двадцать-тридцать футов. Их понемногу затягивает лес. Выше по реке есть маленький современный город, но в нем своя экология, и я туда животных не заношу.

Сейчас я живу среди сорняков: остролистого бурьяна, быстрорастущих пород деревьев, а также грязелюбивых карпов и голубей. Я охочусь среди стад низкорослых оленей, выщипывающих траву между упавшими сучьями рожковых деревьев и серебристых кленов. Иногда участок пересекает задиристая стая койотопсов. Гибрид между койотами и домашними собаками неромантичен, нефотогеничен и неопрятен. Ни один путник не замрет, любуясь их дикой красотой. По ночам, слыша их вопли, я накрываю голову подушкой.

За окнами орет ворона – пора вставать. Все животные меня видят, но замечает, кажется, только эта ворона. Она питает ко мне примитивную привязанность. Наш союз держится на мелкой дичи, которую я вспугиваю, охотясь. Иногда я ловлю неподвижный взгляд вороны: склонив голову набок, она смотрит невыразительными глазами, обведенными желтой каймой. Я стараюсь не приписывать ей человеческих эмоций, но мне это не удается. Возможно, я не гожусь для своей теперешней работы.

По крайней мере, я не стал давать ей имени. Дать имя – самый простой способ притвориться, что животное принадлежит нам больше, чем на самом деле. Я предполагаю, что ворона питает ко мне почтение, но не понимает этого. Сейчас мы ведем очень похожий образ жизни, потому и ладим. Птица более или менее способна предсказать, что я буду делать дальше, а это – фундамент пристойных взаимоотношений.

Здесь не «естественная среда». Если раньше этот термин что-то и значил, то теперь утратил смысл. Страшилка о природе, объединившейся и восставшей против человека, – детские сказки. У природы нет побуждений, нет желаний, нет единой цели.

Кроме той, которую мы для нее установили. Я наконец скатываю спальник, умываюсь в тазике, который всегда наполняю перед сном, и выхожу наружу. Сегодня пасмурно и холодно, изо рта идет пар. Мне нравится всем телом ощущать погоду, почти не иметь против нее обороны. Мне приходится реагировать на нее, как всему живому. Я слушаю ветер, принюхиваюсь – какие запахи он принес сегодня. Я здесь. Меня видно. Меня можно обходить стороной. Мне можно противостоять, меня можно убить. Я начеку.

Я замечаю кое-что на земле и встаю на колени, чтобы лучше рассмотреть. Протягиваю руку, но сразу отдергиваю, чтобы не стереть.

Частичный отпечаток: крупная подушечка пятки и два пальца. Когти следа не оставили. След крупный. Кошачий. Большая кошка.

Я пригибаюсь, почти утыкаюсь в след носом, вглядываюсь и принюхиваюсь, используя все доступные мне каналы информации. Пахнет тоже кошкой.

Возможно, рысь. Я видел и другие невнятные следы. Рысь – это неплохо. Я встаю, готовясь к дневным делам. Если где-то здесь кугуар, я его не увижу. Когда мы на равных, мне надеяться не на что. Но я все же буду посматривать.

Найти меня здесь нетрудно, было бы желание. Береника наверняка знает, где я. Она могла бы приехать и наблюдать меня в естественной среде. Если бы захотела.

Смешно. Здесь, среди сухого бурьяна, могла бы выжить домашняя кошка – если бы не попалась койотопсам, но у рыси шансов меньше, а у кугуара вовсе нет. Кугуару, чтобы прокормиться, нужно больше десяти квадратных миль территории. А в нынешней обедненной среде – еще больше. Здесь столько нет даже близко. Пока. Убей одного оленя – остальные разбегутся. Они не обучены забывать, описывать круг и возвращаться на прежнее место. Опять же – пока.

Так что здесь еще предстоит поработать. Связать в сознании животных различные клочки леса. Этим мы и занимаемся. Берем архипелаг мелких экосистем и собираем из них континент – в сознании животных. Мы учим их выживать в мире, который создали мы.

Вот я и живу. Работаю, надеюсь.

Я представляю, как Береника в какой-то заброшенной комнатке кирпичного дома стоит одна среди деревьев, будто одинокая книга на пустой полке. Раз уж взялся воображать, представляю в подробностях. Она в старой спальне, где каждый год переклеивали обои. От тепла и влаги, принесенных ею в комнату, клей размяк, и бумага отходит слоями, обнажая разные цвета. По утрам она просыпается под шепот падающих лепестков и звон охотничьего рога.

На самом деле я не верю, что она здесь. У нее есть занятия поважнее.

Марк из тех, кто удерживает жену, давая ей силу. С такими трудно конкурировать. Но я с ним работал и знаю, как он бывает утомителен. Настоящий псих. И пусть я – жалкий чокнутый вуайерист, но я знаю, что делаю. Это может получиться привлекательно. Это оставляет место надежде.

И, по крайней мере, мне есть чем заняться.