Ловушка для княгини

Глава XII. Лестница

Следующие несколько дней Всеволод от Настасьи бегал, ну так ей показалось: поутру ел спешно, говорил мало, а потом уходил в гридницу, куда Настасье входа теперь не было, или уезжал в город, на крепостные стены, за околицу, по возвращении долго торчал на конюшнях, самолично чистя своего любимца, солового коня Буяна. Настасья, подхватив Ивашку, тоже, как бы случайно, шла посмотреть лошадок, но Всеволод, немного поигравшись с сыном, уходил прочь. Настасья при этом удостаивалась только беглых взглядов.

В конце концов княгиня решила прекратить охоту за мужем, не хотелось быть посмешищем, и в очередной хмурый осенний день в конюшни не пошла, снова облюбовав для прогулки сад.

Посадский скорняк довольно быстро сточал для маленького княжича одежки, и теперь можно было, не опасаясь, бродить, шелестя осыпавшимися листьями. Бродил Иван не сам, Настасья водила его за обе руки, наблюдая как он перебирает нетвердыми ножками, но и это уже радовало.

— Ничего, скоро сам побежишь, дай срок, — ворковала названная матушка.

С неба сорвался первый снег: несколько крупных снежинок в медленном кружении плавно опустились на подставленную Настасьей рукавицу.

— Иваша, снег! Ты видишь снег? Малаша, гляди, снежинки! — радовалась Настасья как дитя. — Снег!

«Орет, как полоумная», — долетел до уха княгини обрывок чьих-то злобных слов. Кто-то из челядинок князя опять наблюдал за ней недобрым глазом. Радость истаяла, как осенняя снежинка на ладони.

— Пойдемте в дом, — сухо сказала Настасья Маланье.

Передав сонного от прогулки Ивана няньке Нениле, княгиня, накинув душегрейку, пошла по длинной лестнице в светлицу.

Верхняя светлица не отапливалась, и оттого в это время года там никогда никого не бывало, а Настасье и не хотелось никого видеть. Зато можно открыть окошко и, высунув руку, наловить вволю снежинок, не опасаясь кривых взглядов. «Это ангелы с крыльев пух теряют», — вспомнились слова матушки Елены. А дома, в Черноречье, Настасья с братиками завороженно задирали головы к седому небу, пытаясь разглядеть небесных заступников.

Быстро начало темнеть, по углам светлицы уже образовались плотные тени сумрака. Настасья потерла ладони, подула на озябшие пальцы, надо возвращаться. Прикрыв за собой дверь, княгиня стала спускаться вниз. И тут из-за угла неожиданно вылетел Всеволод. Он размашистой походкой, прокладывая себе путь светцом, направлялся прямо к лестнице:

— А вот я сейчас гляну из светлицы, палят они костры на Сокольничей али дрова берегут, — недовольно крикнул он кому-то, — и не надобно за мной ходить, следить надо за дозорными, а не за князем по пятам бегать.

Настасья вжалась в стену. Может не заметит? Всеволод скрипнул первой половицей, поднял голову, освещая лестницу, и увидел свою княгиню.

Она медленно поклонилась в пояс, как положено покорной жене. Всеволод замер, словно раздумывая — подниматься или развернуться и уйти. «Брезгует, даже мимо ему противно проходить», — раздраженно прикусила губу Настасья. Она тоже не двигалась, свысока надменным взглядом сверля мужа. Неловкое мгновение затягивалось.

Всеволод сделал несколько шагов, лестница под его тяжелым шагом жалобно застонала. Настасья царицей Савской, бережно подобрав концы навершника, тоже пошла вниз. Обычай велел, дождаться пока пройдет супружник, а уж потом самой спускаться, но Настасьей руководили обида и упрямство, и она шла прямо на Всеволода. «Как там в байке про двух баранов, что с моста оба упали?» — пролетело в голове.

Нацепив на себя небрежную усмешку и прищурив левый глаз, князь прижался к стене, поворотом головы указывая, мол, проходи, коль неймется, подожду. «Пропускаешь? Так я и пойду, упираться не стану». Шаг, другой, третий. Между ними осталось несколько ступеней, Настасья пока смотрела на мужа сверху, но еще немного, и он опять будет выше. «Гляди-ка, как влип в бревна, боится — задену». И внутренний бесенок опять проснулся, растревоженный злостью и обидой, он все время просыпался невовремя, подставляя Настасью. И сейчас дергал сделать этому надменному супружнику какую-нибудь гадость. Какую?

Одна ступенька осталась, теперь они почти вровень, даже Настасья чуть ниже, уж больно богатырского роста хозяин Дмитрова. И эта его застывшая ухмылка, которую хочется стереть. Стереть?

Настасья неожиданным рывком ловчего обхватила щеки Всеволода руками и чмокнула мужа в губы. А дальше она, нет, не побежала, как нашкодившая девчонка, а продолжила спускаться горделивой поступью царицы. «Ну, чего ж ты не орешь, не возмущаешься?» — напрягла она слух, но не обернулась. За спиной была тишина. «Все равно ему, ну и ладно», — начала Настасья бороться с поздним раскаяньем. Шутка не удалась.

Только завернув за угол, княгиня ускорила шаг почти до бега. Сердце отчаянно колотилось, грозя выпорхнуть, досада сжимала горло. «А мне не стыдно, пусть сам стыдится, а я своего мужа поцеловала, и никто не видел, а коли бы и видел, так и что? Ну, не виновата я, что он не разбушевался, не заорал — да, как ты смеешь, ну и все такое, а так хотелось. У него на меня даже гнева нет», — глаза защипало, в который уже раз молодая княгиня собиралась рыдать из-за князя.

Добежав до обвитых калиной столбов, Настасья повернула к своим покоям и негромко вскрикнула. Упираясь руками в столбы, запыхавшийся и взъерошенный, дорогу ей перегораживал Всеволод. Видно, он знал еще один, более короткий путь.

— Чего в конюшни перестали ходить? — выдал он, кашлянув.

Теперь Настасья растерялась и не знала, что ответить.

— А я гляжу, ты колечко обронила, думал отдать, а ты не идешь, — Всеволод полез в поясной кошель, пошарил там и достал золотое маленькое колечко с ярким рубином. — Вот, забирай, — протянул он Настасье.

— Это не мое, — с раздражением в голосе произнесла она и отвернулась.

— Твое, смотри, в пору же, — князь поймал ее руку и одел на один из пальцев колечко, — впору же? — повторил он, заглядывая в глаза.

— Не мое это, — упрямо повторила Настасья, теряясь под его испытывающим взглядом.

— Твое, — не терпящим возражения тоном произнес князь.

Настасья никак не могла понять, что к чему: «Это он мне так подарок сделал?» — недоумевала она, рассматривая в неверном свете настенного светца алые искры яхонта.

— Целуешься жарко, — как-то просто, не играя, выдохнул Всеволод.

И жарко стало уже Настасье: «Да что ему нужно? Стоит, дорогу загораживает».

— Спасибо за подарок, пойду я, — решила она обойти столб с другой стороны.

— То целуешь, на шею кидаешься, то убегаешь, — тоже появился Всеволод уже с другой стороны резной калины, опять перегораживая путь.

— Не кидалась я тебе на шею! — сбрасывая трепет волнения, возмутилась Настасья. — Просто позлить тебя хотела… чтобы ты там поорал, как давеча на дворе, руками поразмахивал.

— Зачем? — улыбнулся Всеволод, отчего-то совсем не обидевшись, широкая мужская ладонь обвила женский стан.

Настасья попыталась освободиться, но муж лишь крепче прижал ее к себе.

«Чтоб тебе как мне здесь плохо стало», — пролетела правдивая мысль, но вслух княгиня лишь пожала плечами.

— Хочешь, по-половецки целоваться научу? — Всеволод отвел руки Настасьи, упиравшиеся ему в грудь.

Первый раз она была так близко к мужу, опасно близко.

— То как, в лоб, как покойника? — хихикнула Настасья, опять пытаясь разжать его объятья.

— Не брыкайся как кобылка, так покажу, — мурлыкнул Всеволод.

— Я еще и кобылка, — вконец разобиделась Настасья, — пусти, не хочу я ничего.

Всеволод, извиняясь, потерся своей щекой об ее щеку, пощекотав бородой. А он, оказывается, может быть нежным. И сильные руки, бережно оглаживающие спину, будили какие-то новые, неведомые ощущения, обещая и заманивая.

— Своенравная кобылка, необъезженная, — улыбнулся муж, и не давая ответить, прижался губами к губам.

Его поцелуй совсем не походил на недавний, Настасьин. Тот был хоть и бойким, но каким-то вороватым, стыдливым; этот — неспешный, обстоятельный, распаляющий. Смелый язык попробовал нежные девичьи губы на вкус, нескромно попросился внутрь, приласкал. «Точно половецкий, непристойный», — испугалась Настасья, как быстро в ней просыпается женщина. Они целовались и целовались, забыв обо всем, Всеволод добивался, чтобы жена ответила ему, словно вырывал признание. Противиться не было сил, Настасья потянулась к нему, обвила крепкую шею, пошевелила припухшими губами, прижалась крепче. Всеволод глубоко вздохнул, она услышала, как ритмично ускоряется бег его сердца.

— Быстро ты меня скрутила, Всеволодова[1], не думал, что так будет.

— Я не крутила, я просто… — прошептала Настасья, видя свое отражение в его пронзительных серых глазах.

— Ладушка моя, — потянулся муж опять к ее губам.

Первый раз Настасья почувствовала себя в Дмитрове счастливой…

— Княже, дурное стряслось!!! — раздался истошный крик. — Дурное!

Всеволод неохотно отпрянул от жены. Из-за столба вынырнул гридень княжьей охраны, глаза воя были расширены от оглушительной новости.

— Чего там стряслось-то? — напрягся Всеволод.

— Княже, прежнюю няньку Сулену убили и… дочь ее Желану… Топором обоих надвое разрубили, — совсем страшным голосом добавил гридень, — кровищи, смотреть дурно.

Князь сорвался с места и побежал в черноту теремного перехода. Настасья осталась потрясенно стоять у калинового столба.

[1] На Руси жену могли называть не по отчеству, а по имени мужа.