Ловец ласточек

Что с нами было

Однажды я потерялась.

Я остановилась и спросила себя, как же оказалась здесь. Как я умудрилась сбиться с пути, если хорошо понимала, куда иду? Должно быть, это снова мои неверные ноги. Они всё бежали и бежали по инерции вперёд, по дороге, которую я выбрала сама. Странно. Неужели я пропустила поворот?

Всё вокруг было знакомым, но совершенно чужим. Жизнь кипела, но где-то в отдалении, в другой плоскости. И хотя я могла различить тропу, на которой стояла, казалось, я была подвешена в воздухе, дрейфовала, уносимая течением неизвестно куда. Почему я здесь? Зачем я здесь? Где это здесь?

Внешний мир ощущался пустым. Но ещё большая пустота была внутри. Я ничего из себя не представляла. Моё прошлое было заурядным, и моё будущее обещало быть таким же. Моё настоящее не имело смысла.

Я потерялась и уже не надеялась когда-либо найтись.

Пока не встретила его.

Сначала мир залило светом, ярким до рези в глазах. Мне захотелось спрятаться. Я не была готова к нему, пусть неосознанно и жаждала его тепла. А когда наконец открылась, уже не могла отпустить. Этот свет стал моим миром, моей жизнью.

Я присвоила себе его увлечения и вкусы, его мечты и стремления. Его дом вскоре стал моим домом. Меня наполнило до краёв, и я была счастлива. Лишь изредка беспокоилась, что ничего не отдала в ответ на его доброту.

Как же долго я жила этой иллюзией? Когда впервые увидела его настоящего? Я впустила Тау в свой стеклянный пузырь, не подозревая, каким толстым стеклом отгородился он сам. Скрывавшаяся за ним тьма, холодная и густая, напугала меня. Но, бесконечно благодарная Тау за всё, что он сделал, я решила во что бы то ни стало помочь ему. Исцелить его, возродить, как однажды он возродил меня.

Такой была моя собственная мечта.

Но она не сбылась.

Тау всей душой ненавидел себя, и я никак не смогла этого исправить. Ему не нужна была моя помощь. Как со временем перестала быть нужной и моя любовь.

Он ушёл. Я стояла в пустой квартире, оглушённая, обессиленная. Как же так? Где же я оступилась? В один миг моё нутро вырвали с корнем. Снова от меня осталась лишь оболочка. Лучше бы я не знала, каково это — быть наполненной. Лучше бы мы никогда не встречались.

И я вернулась к началу. Вернулась на год назад, в гулкий чужой мир, где мне бы не было больно. Сбежала. Или попыталась сбежать. Тау вновь настиг меня, явился призраком, бледной тенью, миражом. И вновь, вспомнив ту боль, я не смогла отпустить его. Только сбежала ещё дальше.

Однажды он сказал: «Жизнь не меняется за одну ночь». Наверное, поэтому посаженные мною семена прорастали наутро. Моё сожаление, моя неискупимая вина — я не спасла его. Я сделала недостаточно. Если бы у меня получилось, всё бы закончилось хорошо.

Сердце разбилось.

Продолжать было бессмысленно.

Всё встало на свои места. Я думала, что теперь, вспомнив себя и своё прошлое, узнав секреты, не дававшие мне покоя, я наконец пойму, что должна делать дальше. Но я только больше запуталась. Желание вернуться в родной мир утихло, его затмили тревога и горечь, но они же подталкивали меня скорее покинуть Тьярну. Голова шла кругом.

Однако времени опомниться не было. За мной следили, и мне не переставая мерещился чей-то пристальный взгляд. Изо всех сил я старалась вести себя как ни в чём не бывало и, если выходила на улицу одна, сдерживалась, чтобы не оборачиваться на каждый шорох и не ускорять шаг при малейшем беспокойстве. В ночных кошмарах я бежала по узким улочкам и коридорам, миновала лестницы и бесконечные двери, отчаянно ища укромное место, где бы преследователь не обнаружил меня. И каждый из этих снов обрывался пронзительной телефонной трелью. Порой этот звук слышался мне в звоне посуды и шуме воды, в уличном гуле, среди незнакомых голосов. Я вздрагивала, ёжилась от озноба. Наверное, потому что в мою комнату не звонил никто, кроме Юлиана.

— Говорю же, всё будет в порядке, — повторял Кир. — Пока мы с вами живём, как жили, без резких перемен, пока не чудим на инспекциях и ни коим образом не выдаём, что нам что-то известно, Рыцари нас не тронут. И опять-таки, даже если они заподозрят, что мы в курсе, то просто будут пристальнее наблюдать. Чтобы принять меры, им нужны активные действия с нашей стороны.

Но его слова не успокаивали. Совсем недавно Рей едва не поймал меня в рыцарском офисе, и я понятия не имела, как в итоге Юлиан преподнёс наш разговор. Что он утаил, сколькое выдал? Рей явно о чём-то догадался, и встречи с ним я особенно боялась.

Петер был молчаливее обычного. Он не тревожился и не плакал, его руки почти не дрожали, но движения стали вялыми, а взгляд — тусклым. Иногда я ловила на его усталом, безучастном лице задумчивое выражение, и мысли, в которые он был погружён, казались нерадостными.

Я и сама редко думала о хорошем. Часто вспоминала Франтишку, её чудесное пение, её весёлую суетливость и заразительную бодрость. Бедная, бедная Франтишка. Она ничего не знала. Она с надеждой смотрела в будущее. Были ли счастливыми её последние мгновения? Была ли её смерть безболезненной? Мне хотелось верить, что там, где бы Франтишка ни находилась теперь, она воссоединилась с Лайонелом.

Я думала о Бертране, который сбежал, чтобы спастись. Думала о принце Адаме, который не сумел уберечь свою невесту. Думала о Лукии, которая желала продолжить дело старшего брата, но в итоге последовала за ним. Упокоится ли с миром её душа, если я не вернусь домой?

И вот, в очередной раз возвратившись к началу, снова запутавшись и потерявшись, я вдруг почувствовала: что-то изменилось. Как будто бы я оказалась в той же точке, но на другом витке спирали. Ощущала разницу между собой прошлой и настоящей, хоть и не могла до конца понять, в чём она заключалась. Это чувство, пусть и смутное, едва уловимое, вызывало у меня улыбку.

Прежде я считала время жестоким. Но теперь позволила ему как угодно распоряжаться мной. Потому что только оно могло привести меня к верному ответу.

Февраль выдался снежным. Морозный воздух просачивался в комнату сквозь оконную раму, и под толстым одеялом, в накопленном за ночь тепле, даже мой беспокойный сон становился крепче. Я с трудом разлепляла глаза и смотрела на ещё тёмное небо в просвете штор, мечтая до вечера не покидать постели. Запах зимы ощущался как никогда отчётливо. Я бы спала до полудня, если бы Кир не заходил меня будить.

Мы с Петером помогали ему расчистить машину, и он вёз нас в агентство по полупустым дорогам. Не спеша, словно бы заторможено. Негромко играло радио, и в прогретом салоне меня размаривало, тряска укачивала. Хотелось долго-долго ехать вот так. Но машина неизбежно останавливалась, дверь открывалась, впуская внутрь холод. Я ступала на скрипучий снег и заглядывала в окна: Мария уже ждала нас на кухне.

В агентстве всегда было теплее, чем в общежитии. Или же мне это только казалось. Было что-то согревающее в наших вялотекущих разговорах и умиротворённом молчании. Странно, но именно в агентстве, где за нами должны были пристально следить, я чувствовала себя в безопасности. В Тьярне наступило особенное зимнее затишье, и оно околдовало нас, притупило чувства и остудило головы. Заказов не было и не предвиделось. Иногда я задумывалась, не пора ли прекратить бездельничать и заняться чем-нибудь полезным, найти новую работу или хобби. Но изо дня в день я приезжала в агентство, откладывая перемены на потом.

Одним утром, когда Мария в очередной раз отлучилась по делам, про которые она не считала нужным рассказывать, Кир повёл нас в её кабинет. Дверь была не заперта. Без хозяйки кабинет выглядел ничейным, необжитым, она не хранила внутри личных вещей и не украшала его цветами, картинами или статуэтками. Здесь было неуютно. Возможно, Мария умышленно сохраняла кабинет таким.

Кир оглядел книжный шкаф и вытянул с нижней полки увесистый том в толстой тёмно-синей обложке.

— Только без лишнего шума, — он приложил палец к губам. — А лучше воздержитесь от любых комментариев.

Это оказался фотоальбом. Кир раскрыл его на середине, где были две наши совместные фотографии. Я впервые увидела их, эти счастливые, освещённые ещё тёплым осенним солнцем лица. Мы создавали впечатление семьи, пусть и знали друг друга совсем недолго. На глаза навернулись слёзы. Сквозь их пелену я прочла подпись: дату съёмки и три пометки. «Лайонел — 17 октября. Франтишка — 28 декабря. Бертран — 1 января».

Кир листал страницы от конца к началу. Менялись лица, менялись даты и имена, но пометки оставались теми же. Сколько же странников пришло в этот мир и исчезло навсегда? Сколько семей вроде нас обрели друг друга и утратили?

Пять лет назад, десять, двадцать…

— Разве не Мария открыла агентство? — вспомнила я. — Неужели она настолько молодо выглядит?

Вместо ответа Кир перелистнул первую страницу и показал фотографию, с которой всё началось. Снимку было больше тридцати лет. На фоне голой стены стояли двое: высокий молодой человек смеялся, положив ладонь на плечо девушке, которая чуть подалась вперёд и с недовольным видом что-то говорила в объектив. А в центре фотографии, на стуле, сидела Мария. В белой блузке и строгой юбке, с идеально прямой спиной. Точь-в-точь такая же, как сейчас.

— Что это…

— Интересно, да? — перебил меня Кир и подал знак, чтобы мы молчали. — У агентства богатая история. Вот бы расспросить Марию обо всём.

— Как ты вообще узнал про этот альбом?

— Застал Марию с ним. Она так поспешно его от меня спрятала, что я просто не мог не утолить любопытство, — Кир хмыкнул, аккуратно отклеил снимок от страницы и захлопнул альбом. — Ну так что, спросим?

Она вернулась к обеду. Уставшая. Я научилась различать её настроение по тем нюансам интонаций и мимики, которые невозможно было подделать или замаскировать. Едва Мария села за стол, Кир протянул ей фотографию.

— Расскажешь нам историю агентства?

Она вздохнула и потёрла глаза, теперь уже не скрывая усталости.

— Подумать только, мои сотрудники копались в моих же вещах.

— Там и наша общая фотография есть, даже две. Мы, что ли, не имеем права их посмотреть?

— Выходит, это твоя инициатива была, да, Кир?

Строгим тоном Мария пристыдила его. Он прикусил язык и потупился, ссутулился.

— Если так хотелось посмотреть, могли бы сперва спросить, а не сразу нарушать личные границы.

— Но, Мария, — подала голос я, — ты ведь расскажешь? Пожалуйста.

Она направила на меня испытующий взгляд. Перебарывая смущение, я выдержала его и попыталась всем своим видом показать, что мы заслуживали узнать правду. Наконец, Мария шумно выдохнула и произнесла:

— Давайте не сегодня.

Вечером, спустившись в прихожую проводить нас, она передала записку с незнакомым мне адресом. «Суббота, после полудня».

— Далековато, — протянул Кир, изучая карту. Мы сидели в ещё не прогретой машине при бледном свете лампочки, и я поражалась, как он мог прочесть хоть что-либо в такой темени. Тонкие линии схемы и мелкие подписи плыли у меня перед глазами. — Никогда не бывал в том районе.

— Там нечего смотреть, — скучающе сказал Петер.

— Откуда знаешь?

— Да так. Занесло однажды.

Он колебался, будто бы решил, что мы ждём пояснений, но очень не хотел их озвучивать. Кир складывал карту, разгоняя тишину шелестом и хрустом бумаги.

— Ну, вот в субботу и проверим, — бросил он и завёл двигатель.

По адресу, который указала Мария, стоял старый многоквартирный дом. Тот район пестрел старой застройкой: янтарь в Тьярну везли с запада, и городская окраина, где сосредотачивалось производство янтарных ламп, издавна была центром притяжения жизни. Пусть здания уже много лет не реставрировали и никто не расчищал занесённые снегом улицы, в морозном воздухе витал тот самый, ни на что не похожий праздничный дух — люди были беззаботными и расслабленными.

Петер озирался по сторонам. Он словно искал что-то, высматривал среди вывесок и табличек, но не найдя, вздохнул с облегчением. Сквозь арку мы вошли во двор-колодец, такой узкий, что изнутри него дом казался выше, чем был в действительности. Небо прояснилось, косые лучи солнца осветили стены, но не достигли дворового дна, где сгустились холодные тени. При взгляде вверх голова кружилась.

Мы поднялись на четвёртый этаж и какое-то время ждали под дверью. На лестничной клетке было так тихо, что я боялась заговорить, и ребята тоже молчали. Пахло крысами. Штукатурка на потолке растрескалась, в углу большим зеленоватым пятном разрослась плесень. Почему Мария позвала нас сюда?

Клацнул замок, и дверь распахнулась.

— Вы рано.

В первое мгновение я не узнала её. Раскрасневшаяся, Мария утёрла пот со лба и перевела дыхание. Свободная клетчатая рубашка сползала с её покатых плеч, затасканные брюки были подвёрнуты, оголяя щиколотки. Она подвязала волосы платком, убрав под него чёлку.

— Не стойте на пороге. Проходите, раздевайтесь. И обувь оставляйте на коврике — полы ещё мокрые, я выдам вам тапочки.

Меня словно перенесло в прошлое. Высокие потолки, антикварная мебель и устаревшие предметы быта. Пока на плите в чайнике закипала вода, Мария позволила нам осмотреться. Поглядывала за нами с лёгкой досадой, наверное, потому что не успела закончить с уборкой. Пыль осталась на пальцах, когда я провела по клавишам печатной машинки, и заклубилась в воздухе, когда я отдёрнула штору в кабинете, чтобы впустить солнце.

— Это квартира твоей семьи?

— Нет. Здесь не жил никто, кроме меня.

— Но…

На кухне засвистел чайник.

— Идёмте, хватит уже глазеть. Кофе нет, к сожалению, а чай только в пакетиках, но я купила сладостей. Надеюсь, они придутся вам по вкусу.

Оказаться гостями в её доме было странно. Мария обслуживала нас, а мы, присмирев, лишь безучастно наблюдали: боялись, что, если вмешаемся, она обидится или разозлится, хотя ни то, ни другое не было ей свойственно. Но в тот день Мария вела себя не как обычно. Подав чай со сладким, она развалилась на стуле и потянулась. Её ничего не выражавший взгляд потеплел.

— Не стесняйтесь, ешьте, это всё для вас.

— А ты не будешь?

— Без конфет и печений я не умру, — усмехнулась она.

— Мария, — резко произнёс Кир, — давай сразу к сути. Ты ведь знаешь, чего мы ждём.

Она откинула голову, размышляя о чём-то, и вдруг прыснула, развела руками.

— Да уж, от вас не скроешься. И чем только я заслужила ваше внимание? — Побарабанив пальцами по столу, Мария нахмурилась. — Конечно, я знаю, чего вы ждёте. Но и вы должны понимать, что я не просто так держу это в секрете.

— Опять пытаешься от чего-то нас защитить?

— В том числе. Но в большей степени пытаюсь защитить саму себя.

Она подобралась и сложила руки на столе, опустила глаза не то стыдливо, не то покаянно.

— Наверное, для вас не станет сюрпризом, что я сотрудничаю с Рыцарями. Агентство создавалось как особая среда для тех странников, которых необходимо усиленно контролировать. Мне направляют кандидатов, или они сами меня находят, но я принимаю только тех, кому подобная среда может помочь. Действительно помочь, а следовательно, стабилизировать источник. Захотят они принимать Приглашение или нет, уже не моя забота. Я должна лишь следить за их состоянием и регулярно отчитываться перед Рыцарями.

— Но ты же… — в груди у меня кольнуло, — ты же…

— Если ты с ними сотрудничаешь, — подхватил Кир, — то зачем рассказываешь об этом? За всё время, что мы на тебя работали, ты рассказала столько всего, чего нам знать не положено. Подозреваю, что от Рыцарей ты это утаила.

— Конечно. Иначе бы от меня уже избавились.

Мария сделала глоток чая. Потом ещё один. И ещё. Давала себе паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Зачем, спрашиваешь? Не знаю. Думала, что так искуплю свои грехи. Потому что на самом деле…

Она осеклась. Уронила голову. Кашлянула, стукнула ногтями по чашке. Её тело сковало напряжением. Качнувшись, будто в попытке привести в движение закостенелые суставы, Мария медленно выдохнула и сказала:

— На самом деле я тоже странница.

Напряжение отпустило её. А меня бросило в жар, и я почувствовала, как ускоряется моё сердцебиение, как разгоняется кровь. Руки мелко задрожали. Вопросы рождались один за другим, смешивались, сливались в невыносимое недоумение, но язык не слушался, не давал их озвучить.

До меня донёсся дрогнувший голос Кира, произнёсший лишь:

— Но… как?

Мария откинулась на спинку стула. Развязала платок, и чёлка соскользнула ей на лоб, спрятав сведённые к переносице брови.

— Мне предрекали раннюю смерть. Я родилась очень слабой и болезненной и была с малых лет прикована к постели. Четыре стены комнаты и заброшенный угол сада за окном — большего я не знала. Мои состоятельные родители приводили всё новых и новых врачей, и каждый из них повторял, что мне осталось недолго. Однако я продолжала жить, как будто им назло. Не то чтобы я надеялась когда-нибудь выздороветь, но в душе желала этого. Жить по-настоящему, увидеть мир за стенами комнаты. Я спрашивала бога, за что он наказывал меня, зачем испытывал. Просила смиловаться, отчаянно просила. Но услышал меня совсем не тот бог, которому я молилась. Вот так, около двухсот лет назад, я пришла в этот мир.

Мария смолкла, давая нам время осознать сказанное, но продолжила прежде, чем мы успели что-либо спросить.

— Меня исцелила моя же магия. Со дня перехода я ни разу не заболела, а любая рана на моём теле теперь заживает за считанные минуты, не оставляя шрама. Я обрела счастье здесь. И я восхваляла Владыку, как никто другой. Пока не получила Приглашение и не узнала правду. Рыцари не смогли убить меня. Потому они предложили мне выбор: стать объектом изучения или сотрудничать. Свободу я теряла в любом случае. Остальное, думаю, пояснять не нужно. Я обязалась служить Рыцарям до тех пор, пока моя жизнь не прервётся, а прервётся она после того, как иссякнет мой источник. Скоро это случится или нет, мне не ведомо.

— Двести лет, — ошеломлённо прошептал Петер и вдруг встрепенулся: — Не могут же тебя ждать ещё две сотни?

— Вполне могут, — Мария пожала плечами. — Наши источники очень богаты.

Петер растерялся и беспокойно заёрзал на стуле, едва держа себя в руках. Кир угрюмо смотрел в пол. Я перестала что-либо ощущать. Внутри всё смешалось в такую кашу, что ни мыслей, ни чувств было не разобрать.

— Можете идти, если хотите, — заговорила Мария. — Вам сейчас, должно быть, противно моё общество. Понимаю. Я полностью заслуживаю вашу ненависть.

— Неправда, — перебил Кир. — Никакой ненависти ты не заслуживаешь. У тебя ведь не было выбора. И ты никому не причинила вреда.

— Этого ты не знаешь.

— Мне достаточно того, что я знаю. Ты заботилась о нас и помогала, несмотря на риски. Разве можем мы после этого тебя ненавидеть?

Мария приоткрыла рот, но слова застряли у неё в горле. В выражении лица слились радость и огорчение. И мне стало ясно, что терзало её, вероятно, многие-многие годы. Почему она так упорно отвергала нас и почему таяла от нашей теплоты. Почему во всех бедах винила себя. Я хотела утешить её, но опасалась, что она не примет моего утешения, отмахнётся как от чего-то ненужного. И вместе тем, пусть я и понимала причины, мне было обидно, что она не доверилась нам раньше. В этой обиде эхом звучали воспоминания о Тау.

Я набрала в лёгкие побольше воздуха.

— Мария, — вырвалось из моих уст неприлично громко, — мне ещё нужно время, чтобы переварить твою историю, но будь уверена, я ни в коем случае не стану относится к тебе хуже. Кир правильно сказал, ты не сделала ничего плохого. И если… если тебе несложно, может, расскажешь нам немного о себе или о своём прошлом? Или хотя бы о прошлом агентства.

— О чём угодно, — поддержал Кир. — Мы с радостью послушаем.

Петер молча закивал головой.

Её взгляд метался с одно лица на другое, пока не остановился где-то посередине, над столом. Ресницы затрепетали, и веки тяжело опустились, а когда глаза вновь распахнулись, в них уже не было ни замешательства, ни печали. Смотря словно бы внутрь себя, Мария улыбнулась.

Она рассказывала, каких странников повстречала за свою жизнь, какой была Тьярна двести лет назад и как появилось агентство. Кем были её первые сотрудники, какими силами они обладали. Умиротворённая, почти счастливая, Мария напоминала добрую сказочницу, и я слушала с упоением, ловя каждое слово. Лишь бы сохранить эти истории в памяти.

Сколько же мы просидели в её светлой, ещё пахнувшей чистотой кухне? Моё забытьё развеяла внезапная тишина: Мария оборвала рассказ и встала заварить свежего чая. За окном валил снег. Крупные хлопья падали по ту сторону стекла, но, казалось, сквозь крышу и потолок проникали в кухню и оседали мне на плечи, сдавливали грудь.

— Что с нами будет теперь? — спросила я.

Мария сняла свистящий чайник с плиты.

— Не волнуйся, я не позволю Рыцарям поймать вас. Есть как минимум два способа сбежать.

— И много кому ты… — начал Кир, но она перебила.

— Нескольким людям я помогла ещё до появления агентства, но из моих сотрудников ты фактически первый, кому я рассказала.

— Фактически? И кто был до меня, Бертран?

— Нет, он узнал от кого-то другого. — Мария наполнила чашки и, сев, облокотилась о столешницу. — Лайонел, — печально вымолвила она. — Лайонел, можно сказать, выпытал у меня правду. Я до последнего сопротивлялась, но он почти обо всём догадался сам.

— Почему же, — встревоженно спросил Петер, — почему же тогда он принял Приглашение?

Мария покачала головой.

— По сей день я мучаюсь этим же вопросом.

Петер крутил в дрожащих пальцах чайную ложку, и она, то и дело выскальзывая, звонко стучала о стол.

— Это ведь не потому, что другого выхода не было? В смысле, иначе, как вернуться в наш мир, от Рыцарей не спрятаться?

— Я уже говорила, альтернатива есть. Бертран сбежал с моей помощью, и мы запутали след так, чтобы Рыцари никогда на него не вышли. Однако такой способ не гарантирует стопроцентной безопасности, в отличие от возвращения в наш мир.

— Но ты не вернулась, — заметила я, — до сих пор.

Мария посмотрела на меня с горькой иронией.

— И как ты это представляешь? С моего перехода прошло двести лет, куда мне возвращаться? — Насмешка исчезла с её лица. — Когда я узнала о такой возможности, то не согласилась расстаться со здоровым телом. А когда передумала, было уже поздно. Я умру здесь, иного пути нет. Но если вы пожелаете вернуться, я расскажу как.

Мы затихли. Никто не решался заговорить первым, словно боясь повлиять на ответы остальных. Стало душно.

— Я хочу, — неуверенно начал Кир, — но пока не могу. У меня договорённость с Рыцарями. И я не брошу Петера здесь одного.

— Это страшно, — сказал тот, снова закрутив ложку в руке. — Мне было страшно даже приезжать в этот район, просто потому что однажды Лайонел с Фани привезли меня сюда… к врачу. А в нашем мире… Не хочу даже представлять, что может ждать там. Не знаю. Пока я ничего не знаю.

Взгляды обратились на меня. Под их немым давлением мои сомнения лишь крепли, путали мысли и приводили чувства в смятение. Обстоятельства. Так много обстоятельств мешали мне сделать выбор.

— Что насчёт тебя, Марта?

Снег лепил в окно. Казалось, скоро он засыпет дом до самой крыши. Я вообразила, как он проламывает стекло и заполняет собой кухню, наметает сугробы под потолок, укутывает меня и усыпляет. Вот бы проснуться и узнать, что выбирать уже ничего не нужно. Что всё разрешилось само. Но снег беспомощно прилипал к стеклу и медленно таял. Я вдохнула, собрала остатки воли и ответила:

— Мне надо подумать.