Ликвидация

Глава 14

В тот вечер я превзошёл сам себя. Много шутил, рассказывал анекдоты и весёлые истории, коих в моей насыщенной жизни хватало. Само собой, делал поправку на время, возраст и окружающие реалии.

Виновница торжества долго крепилась и деликатно улыбалась, но после одного особо озорного случая из моей биографии (правда, сейчас это звучало примерно так «А вот с одним моим знакомым однажды произошло…»), не выдержала и засмеялась.

Её смех стал мне высшей наградой, и я выдал новую порцию хохмочек, стараясь избегать всякой двусмысленности и скабрезностей. Здесь и сейчас этого просто не поймут.

Даже Константин Генрихович и тот уже надрывал живот, еле переводя дух после очередной взрывной шутки.

Меня вообще сложно назвать юмористом и острословом, в повседневности я часто бываю угрюмым и мрачным, но, если на меня накатывает, могу трепаться чуть ли не целые сутки напропалую, причём ни разу не повторившись.

Вдобавок, я много где побывал, много что увидел и, тем более, знаю. Так что информация лилась из меня рекой.

Потом взгляд упал на гитару, висевшую на стене, и я решил тряхнуть молодостью. С любезного разрешения хозяев снял её, взял в руки, провёл по струнам, проверяя настройку.

В той жизни я иногда баловался игрой на гитаре и знал несколько дежурных песен. Было опасение, что пальцы настоящего Быстрова окажутся непослушными, моментально развеявшееся, стоило только взять первый аккорд.

Как-то незаметно исполнил для разом притихших отца и дочери Лаубе весь свой не особо обширный репертуар, а, когда остановился, увидел восхищённые глаза Насти.

– Надо же, а вы замечательно поёте, – сказала она. – И ваши песни… Я никогда их не слышала. Неужели, это вы их сочинили?

Я смущённо улыбнулся. Авторы исполненных мной песен даже ещё не родились, а заниматься плагиатом не позволяла совесть. Я вообще не люблю присваивать себе чужие заслуги и лавры.

Если бы это произошло – почувствовал бы себя оплёванным.

– Надеюсь, мой вокал не сильно резал вам слух, – произнёс я, откладывая гитару. – Я ведь специально ничему не учился, сам до всего доходил. А что касается песен, увы, я не настолько талантлив. Песни написали совсем другие люди. Я же слышал их на войне, ну и спел, как запомнились.

Собственно, почти так и есть, значительную часть репертуара я и впрямь освоил во время командировок в неспокойные регионы страны. Иногда даже там выпадали часы отдыха, которые требовалось чем-то занять. Вот я и занимал их, тренькая на гитаре и распевая под нос мелодии, которые легли на душу.

Так устроены люди. После крови и грязи, что нас окружала, тех, кто не желал очерстветь и оскотиниться, тянуло к чему-то доброму и прекрасному. Например, к музыке.

Время пролетело быстро. Я спохватился, когда понял, что злоупотребляю чужим гостеприимством. Вот и Константин Генрихович начал откровенно зевать и клевать носом.

Настя, конечно, в силу молодости держалась прекрасно, однако я руководствуюсь простым жизненным принципом: нельзя, чтобы тебя стало слишком много. Даже если речь идёт о людях, к которым неравнодушен.

Поблагодарив гостеприимных хозяев, я засобирался домой.

– Большое спасибо! Время позднее, пора бы и честь знать.

Константин Генрихович сонно кивнул. Я пожал ему руку.

– До завтра!

– Да, до завтра, Георгий Олегович. Большое спасибо, что составили компанию.

– Вам и вашей Насте огромное спасибо!

Настя вышла на крыльцо, чтобы проводить меня.

– Знаете, Георгий, – вдруг произнесла она, – а вы, оказывается, очень интересный собеседник.

– Только по большим праздникам, – улыбнулся я. – В остальные дни я жуткий мизантроп.

– Не наговаривайте на себя. С вами было не скучно. Приходите к нам в любое время. Мы с папой всегда будем рады вас видеть, – добавила Настя.

В какую-то секунду мне показалось, что девушка хочет поцеловать меня, но потом наваждение прошло.

– А вы не станете возражать, если я куда-нибудь приглашу вас… И без папы? – с надеждой спросил я.

– Не стану, – совершенно серьёзно кивнула она.

– Тогда до скорой встречи! Я что-нибудь придумаю. И ещё раз поздравляю вас с днём ангела!

Я не шёл домой, а практически летел на крыльях любви, и это далеко не образное выражение. Внимание красивой женщины окрыляет мужчину, толкает его на подвиги. Ради Насти я был готов свернуть любые горы на своём пути.

Просто чудо, что мне удалось этой ночью заснуть и поспать хотя бы пару часов, пока не пришлось вставать на работу.

Возле отделения даже не ходил – бегал из стороны в сторону немолодой плотный мужчина в бархатном смокинге и берете. В глаза бросалось его пенсне на золотой цепочке и весьма встревоженный вид: он то и дело замирал на месте, доставал и внутреннего кармана большой, похожий на скатерть платок, и вытирал им покрасневшее измученное лицо.

Увидев меня, толстяк решительно направился в мою сторону.

– Здравствуйте, – заговорил он, от волнения проглатывая половину звуков.

– И вам не хворать.

– Вы – начальник милиции?

– Да, – кивнул я. – Георгий Быстров, начальник отделения милиции.

– Вот вы то мне и нужны, – не дожидаясь моей реакции, незнакомец схватил меня за руку и потащил к углу отделения. – Пойдёмте, нам нужно поговорить.

Разумеется, я легко мог вырваться, но, поскольку не привык отказывать людям в помощи, а этот человек явно в ней нуждался, позволил ему увлечь меня за собой.

Метров через пять мы остановились. Толстяк снова вытерся платком и заговорил.

– Мне очень нужна ваша помощь, товарищ Быстров.

– Минутку, – остановил я его. – Для начала, пожалуйста, представьтесь.

– Да, простите. – Он смутился. – Весьма невежливо с моей стороны. Ипполит Севастьянович Осипов, смотритель и по совместительству директор городского музея искусств.

– Очень приятно, Ипполит Севастьянович. Если честно, я человек в городе новый и даже не знал, что у нас есть такой музей, – признался я.

– Ну как же! – слегка обиделся он. – Чем наш Рудановск хуже других городов?

– Ничем, – заверил его я.

– И правильно думаете, – воспрял духом директор музея. – Рудановск, конечно, не Москва и Петроград, но кое в чём можем утереть нос даже областной столице.

– И этим кое-чем, конечно, является городской музей искусств, – продолжил за него мысль я. – Я правильно понимаю?

– Да, – с гордостью подтвердил он. – Конечно, музей – громко сказано… Скорее галерея, в которой представлены полотна наших местных художников: Иртыш-Пентковского, Арчехабидзе, Волошина. Возможно, вам ничего не говорят эти имена, но дайте срок – пройдут года и их творчество оценят по достоинству.

– Ипполит Севастьянович, я очень люблю изобразительное искусство и, когда найдётся свободное время, обязательно выберусь к вам на экскурсию, но пока решительно не понимаю, чем могу вам помочь.

Он устало вздохнул, снял берет, скрывавший внушительных размеров лысину, промокнул с неё пот носовым платком и упавшим голосом сообщил:

– Нас обокрали.

– Нас, это в смысле – вас лично?

– Нас, это в смысле, всю страну, Россию! – торжественно объявил Осипов. – И это, заметьте, отнюдь не в переносном смысле! Ночью галерею ограбили. Воры похитили самое ценное.

– То есть ночью в музей проник грабитель и вынес оттуда полотна этих самых Пентковского и Кикабидзе? – задал уточняющий вопрос я.

Понятия не имею, что рисуют местные «рафаэли», но мне их фамилии точно ничего не говорили, и надо быть круглым идиотом, чтобы польститься на их произведения искусства.

– Арчехабидзе! – плаксиво поправил меня Осипов. – Плохо не знать фамилии знаменитых земляков! – добавил он с укоризной.

– Виноват, Ипполит Севастьянович, – с улыбкой произнёс я.

– Вижу, вы ничего не понимаете, как и ваш дежурный, который всё пытал меня – какие ценности вынесли из музея. Когда я ему сказал, что бесценные – он рассмеялся мне в лицо и отказался принимать моё заявление.

– А вот это непорядок, – изменился в лице я. – Милиция обязана принимать заявления от граждан. Даже если речь идёт о похищенных произведениях гражданина Арчехабидзе, – для меня было подвигом запомнить фамилию этого деятеля искусств.

– Дело не в Арчехабидзе, – понизив голос, произнёс Ипполит Севастьянович. – В конце концов когда-нибудь его полотна получат свою известность далеко за пределами города и даже губернии, и новости в газетах о том, что его работы похищены послужат тому хорошей рекламой.

У меня в голове тут же появилась первая версия. Наверное, это сам грузин-художник организовал кражу, чтобы повысить градус интереса к своему творчеству. Для искусства годится любой пиар, включая самый чёрный.

И тогда дело выеденного яйца не стоит. Возьмём Арчехабидзе в оборот, защемим между дверями его «фаберже» (в переносном смысле, конечно) – и тогда расколем его по полной программе, а это плюс один не только к карме, но и к отчётности, за которую с меня уже начали спрашивать и горисполком, и горком.

Но такая стройная и логичная версия рассыпалась в пух и прах после следующих слов хранителя городского музея:

– Товарищ Быстров, в списке похищенного значится ещё и работа кисти Серова – портрет представительницы рода Гальских, у них было имение под нашим городом.

Я невольно сглотнул слюну.

– Простите, Ипполит Севастьянович, Серов – это тот самый?

– Тот самый, – подтвердил мои худшие опасения он. – Валентин Александрович Серов.

Ох ты, ёшкин кот… Не было печали! В моём времени из-за пропажи картины Серова на уши поставят всю полицию. Это же художник мирового уровня!

Конечно, странно, что его картина висит не в какой-нибудь Третьяковке, а в галерее маленького провинциального городка, но, с другой стороны – почему и нет. Разве жители Рудановска не достойны любоваться настоящим искусством, не выезжая за пределы любимого города? По-моему, ответ вполне понятный.

– Вы сказали об этом дежурному? – сказал я, начиная слегка закипать от гнева.

Похоже, сегодня кое-кому влетит по-крупному. Заставляю вызубрить инструкцию от корки до корки, а потом устрою экзамен.

– Конечно, – удивился хранитель музея. – Но, когда сообщил, что на портрете изображена бывшая помещица Гальская, ваш дежурный сказал, что наследие проклятого царизма нашу рабоче-крестьянскую милицию не интересуют. Но ведь это не так! – воскликнул директор. – Настоящее искусство ведь вне времени и политики! И картины Серова – это не какое-то проклятое наследие кровавого царизма! Это достояние республики! И мы просто не имеем морального права от него отказываться. – Он вперил в меня угрюмый взгляд. – Товарищ Быстров, скажите, вы будете заниматься этим делом или мне придётся жаловаться в Москву самому Луначарскому, который, кстати, бывал у нас, видел эту картину и очень высоко оценил её. Сказал, что не каждый музей может похвастаться такой роскошью!

– Значит так, товарищ Осипов, – заговорил я. – Жаловаться никуда не надо, мы сделаем свою работу без всяких окриков сверху. Сейчас мы пройдём в мой кабинет, я вызову своих лучших специалистов и лично! Лично, – с нажимом добавил я, – займусь этим делом. Мы сделаем всё, чтобы шедевр изобразительного искусства вернулся на своё место.

Толстяк просиял.

– Спасибо, товарищ Быстров! Не зря о вас говорят столько хорошего! Городу повезло с таким начальником милиции.

Похвала, конечно, была приятна.

В ответ я лишь улыбнулся.

– Спасибо говорить ещё рано, Ипполит Севастьянович. Вот найдём похищенное, тогда и поблагодарите. А пока прошу следовать за мной.