Лик Марса

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Марс-1/Сидония-1: Два основных человеческих поселения на Марсе в течение первой, исследовательской фазы колонизации. База «Марс-1» была основана 20 июля 2024 года в районе ущелья Кандор (5° s, 75° w), близ экватора Марса, расположение базы обусловлено геологическими и космонавигационными интересами. «Сидония-1» была основана 1 ноября 2028 года в районе Сидонии (40,9° N, 9,5° W) для изучения на месте обнаруженных там предметов инопланетной культуры и монументов.

К 2038 г. каждая из баз могла вместить от восьмидесяти до ста человек персонала, на каждой имелись подземные жилые и складские помещения, помещения для отдыха, лаборатории, коммуникационные центры, скважины для добычи воды из вечной мерзлоты, автоматические крекинговые установки для производства метанового топлива из воды и атмосферного углекислого газа.

Выдержка из Всемирной Сетевой Энциклопедии,

vrtp://earthnet.public.dataccess

Суббота, 26 мая,

03:57 по времени гринвичского меридиана.

Площадка № 1;

база «Сидония-1», Марс;

сол 5634-й, 16:10 по марсианскому солнечному времени.

— Вот не думал, не гадал, — задумчиво сказал Гарроуэй, — что доживу до дня, когда сразу двое солдат действительно вызовутся пахать добровольно. Тем более — Слайделл.

Сержант Нокс едва различимо покачал головой под шлемом.

— Знаешь, если я хоть чему-то выучился за двадцать лет службы в Корпусе… Никогда нельзя доверять морпеху, добровольно напросившемуся на грязную работу.

— Слайделл — совсем не тот тип, который вообще хоть что-то сделает добровольно, — заметил полковник Ллойд. — Интересные дела. Он ведь искал способ попасть в Кандор с того самого момента, как мы получили приказ о смене места высадки.

— Почему же им с Фулбертом так не терпелось туда попасть? — поинтересовался Нокс. — Был слушок, будто они умудрились прихватить с собой с Земли наркотики.

— Нет, не стыкуется, — возразил Гарроуэй. — Выяснилось бы на первом же еженедельном медосмотре.

Раз в неделю каждый из находившихся на Марсе был обязан явиться в медицинскую лабораторию и сдать анализы крови и мочи. Конечно, всеобщие медосмотры проводились не затем, чтобы выявлять случаи употребления наркотиков, но, тем не менее, наркоман не смог бы остаться незамеченным.

— Э-э, мало ли что им может взбрести в башку, — проворчал Ллойд. — Я уже отписал в Кандор, Барнсу, чтобы глаз с них не спускал.

Все трое стояли возле главного купола сидонийской базы и наблюдали за подготовкой к запуску лоббера. Оба предмета беседы — капралы Джек Слайделл и Бен Фулберт — только что вскарабкались по трапу и сели в корабль, чтобы через несколько минут отправиться на «Марс-1», главную базу в ущелье Кандор, на экваторе, в пяти тысячах километров к юго-западу от Сидонии.

С момента прибытия МЭОМП в Сидонию прошло две недели, две весьма напряженные недели, так как морским пехотинцам пришлось обустраиваться на новом месте и проверять привезенное с собой снаряжение. Большая часть отряда готовилась к перебазированию на «Марс-1», и дел еще оставалось порядочно.

Политическая ситуация с каждым днем становилась все хуже. Полковник Бержерак, новый командующий войсками ООН на Марсе, яростно протестовал против не оговоренного заранее перебазирования морских пехотинцев в Сидонию. Только сегодня утром последние солдаты второй полубригады Иностранного легиона, приданной группе наблюдателей ООН, снова вернулись из Кандора на «Сидонию-1», и на базе вмиг стало очень тесно. Почти тридцать морских пехотинцев, более пятидесяти легионеров и более пятидесяти штатских задали работы системам жизнеобеспечения.

Все это послужило причиной учащения лобберных рейсов между «Марсом-1» в ущелье Кандор, где находились основные склады, и Сидонией.

Гарроуэй окинул взглядом окутанный клубами пара лоббер, стоявший на полосе регобетона, служившей взлетно-посадочной площадкой. То был уже знакомый ему «Харпер’с Бизарр», шаттл, доставивший их с орбиты на Марс, лишенный дополнительных топливных баков и переконфигурированый в лоббер.

Полеты на орбиту и обратно шаттл совершал как бы верхом на двух двадцатиметровых «бубликах» из топливных баков с метановой реактивной массой, необходимой для маневров на высоких скоростях, и вдобавок был оборудован тепловой защитой для входа в атмосферу. Теперь же два тупоносых конуса, внутри коих помещались кокпит, пассажирское отделение и грузовой отсек, были установлены на платформу, оснащенную суборбитальными двигателями. В такой конфигурации шаттл назывался лоббером и применялся для перевозок пассажиров и груза из одной точки поверхности Марса в другую.

— Всему персоналу, — раздалось в шлемофонах. — Лоббер номер три к старту готов. Пожалуйста, освободите пусковую площадку.

— Роджер вас, — ответил Гарроуэй.

Конечно, человек, оказавшийся поблизости от места взлета, вряд ли рискует получить дозу облучения, двигатели шаттла были хорошо защищены. Однако вырывающаяся из кормовых дюз плазма была горяча — почти пять тысяч градусов — и, таким образом, смертельно опасна на близком расстоянии.

— Как ощущения на новом месте, майор? — спросил полковник Ллойд, направляясь обратно, ко входу в главный жилой модуль.

Устремив взгляд вдаль, к мрачному кирпично-красному горизонту, где чернели на фоне неба непривычные, пирамидальные вершины гор, Гарроуэй поморщился.

— Взгляните сами, сэр. Величайший пляж в Солнечной системе. И — никакого тебе океана, ни пальм, ни туристов-солнцепоклонников.

— Черт, — заговорил Нокс. — Главное — воздуха нет!

— Словом, это место мне совсем не нравится, — подытожил Гарроуэй. — Не вижу ничего хорошего в песчаных пляжах, возле которых нет моря.

— А в вакууме, сэр, — рассудительно возразил Нокс, отпирая внешний люк шлюзовой камеры, — не то, что ничего хорошего, — вовсе ничего нет. Научный факт.

— Что вы там бормочете? Какой еще вакуум? — Ллойд взмахнул рукой в бронеперчатке. — Вокруг уйма воздуха! Только дышать им нельзя.

Гарроуэй хмыкнул. Примерно то же самое он говорил в последнем видеописьме к Кэтлин, за что наверняка подвергнется очередной взбучке. Ей до смерти хочется попасть в космос, он же желает всего лишь поскорее вернуться на Землю и начать присматривать себе подходящие владения на Багамах.

Интересно, как она там сейчас? Что поделывает?

04:11 по времени гринвичского меридиана.

Участок № 12;

район базы «Сидония-1» Марс;

16:25 по марсианскому солнечному времени.

— Вот он, — сказал доктор Крэг Кеттеринг.

Дэвид Александер обернулся. На юге, за силуэтами жилых модулей базы, ослепительно полыхнуло, и лоббер, точно упавшая, но решившая вернуться в небеса звезда, пошел вверх. Через несколько секунд донесся отдаленный, приглушенный расстоянием, «съеденный» разреженной атмосферой грохот.

— Да уж пора бы, черт возьми, — ответил Александер.

— Есть толчок, — сказала доктор Девора Дружинова, наблюдавшая за главным дисплеем сейсмографа. — На сей раз — два балла.

— Неважно. Просто доложите, когда все уляжется.

Александер, Кеттеринг и Дружинова стояли возле переносного пульта управления оборудованием сонарной съемки, установленного рядом с марсоходом, примерно в двух милях к северо-западу от сидонийской базы. На востоке от них находились загадочные строения, известные как «Корабль» и «Крепость».

Воистину это была обитель титанов. Популярная пресса и некоторые не слишком ответственные службы сетевых новостей окрестили сидонийский комплекс Золотой Равниной Богов, и порой Александер даже внутренне соглашался с ними. Лик, марсианский Маунт Рашмор длиною милю, как назвал его один из источников, был не единственным гигантским строением здесь, на берегу давным-давно пересохшего океана. К западу от него лежал так называемый Город, четыре пирамиды величиной с земную Великую пирамиду в Гизе, располагавшиеся над центром погребенного под песком лабиринта зданий, туннелей и развалин. И эти пирамиды, в свою очередь, казались карликами в сравнении с окружавшей их пентаграммой из пяти строений гораздо больших, естественных гор, которым придали пирамидальную форму. И основания каждой из этих больших пирамид — в милю в поперечнике!

К востоку от Лика находилась «Крепость», которую полагали основанием, нижней третью еще одной гигантской пирамиды. «Корабль», строение еще более загадочное, представлял собой башню в милю высотой, некогда, тысячелетия назад, возносившуюся вверх двойной спиралью и венчавшую Крепость, а ныне — лежавшую на земле, наполовину засыпанную обломками. Никто не мог сказать наверняка, для чего предназначалась эта конструкция, лучшей казалась гипотеза о том, что она была огромным космическим кораблем крайне необычной конструкции, либо, по крайней мере, его внутренним каркасом. Пока что, после шестнадцати лет раскопок и рассуждений, не было обнаружено ничего, хотя бы отдаленно напоминающего двигатели, энергоустановки или жилые отсеки. И вся работа очень напоминала попытки определить очертания, цвет и назначение давным-давно лежащего под землей автомобиля, от которого осталось лишь насквозь проржавевшее шасси.

Конечно, вся археология примерно этим и занималась. А ксеноархеология, развивавшаяся на Марсе, имела перед традиционной хотя бы то преимущество, что марсианских руин никто не растаскивал, не использовал заново и не строил поверх них новых зданий. Хотя, в некотором смысле, преимущество это являлось и существенным недостатком уже найденных при раскопках предметов чужой культуры скопилось гораздо больше, чем возможно было переправить на Землю, а ученые пока что могли идентифицировать (или, лучше сказать, угадать ) всего лишь один процент находок, каталогизированных к данному моменту.

И ведь настоящие раскопки еще даже не начинались! С 2024 года, когда в Сидонии побывал первый человек, группы численностью от четырех до двенадцати археологов смогли картографировать максимум два процента от всего комплекса.

«Это ведь, — размышлял Александер, — все равно, что отправить десять человек в Манхэттен с заданием посетить, нанести на карту, каталогизировать, сфотографировать и исследовать каждую улицу, каждый переулок, здание, автомобиль, судно, самолет и парк на острове. Только картографирование и обзор могут занять целое столетие, и лишь потом можно заводить разговор о настоящих крупномасштабных раскопках».

А проклятые военные, вместо того чтобы прислать побольше археологов, все шлют и шлют на Марс войска!

В настоящий момент на сидонийской базе находились всего двадцать пять ученых, не считая доктора Жубер с десятью подчиненными ей наблюдателями ООН. Еще восемнадцать человек — обслуживающий персонал, американцы или русские. И вдобавок — больше восьмидесяти солдат, «защищающих научные и гражданские интересы». Какая невероятная ложь, какой непозволительный расход времени и ресурсов! Двадцать пять ученых не могут даже начать настоящую работу. А люди из ООН, похоже, интересуются не столько исследованиями, сколько их политической окраской.

Черт побери! Еще тридцать археологов, геологов и планетологов были бы здесь безмерно полезнее, чем тридцать морских пехотинцев. Пока что, насколько Александер вообще мог судить, страшнейшей угрозой на Марсе была лишь возможность того, что морская пехота и Иностранный легион начнут стрелять друг в друга, а ученые окажутся меж двух огней.

Идиотизм — абсолютный, очевидный и предельно простой. Вот это — да еще военное мышление, оперирующее исключительно категориями «баланса сил», «противостояния угрозам» и «военного преимущества», — вызывало в Александере жгучую ненависть.

Впрочем, так было не всегда. Дэвид Александер родился в семье военного, летчика ВМФ. К пятнадцати годам он успел пожить в трех разных странах и в семи разных домах, и, поскольку другой жизни не знал, считал, что ему повезло. Потом, в 2016-м, отец погиб — во время ночного вылета отказали лазерные посадочные указатели на взлетно-посадочной палубе авианосца «Рейган». И в той же катастрофе погибла его детская мечта — стать, как папка, военным летчиком.

Нет, ненависть в Александере вызывали не собственно военные. Это было бы слишком простой реакцией на пережитую когда-то трагедию. Ему не нравилась сама идея организации, разлучающей семьи и пожирающей ресурсы, которые могли бы быть потрачены с гораздо большей пользой, на вещи, гораздо более необходимые. А к военным он, как правило, относился лишь с легким презрением пока они не начинали мешать его работе.

Вот как сейчас.

— Все, — сообщила Дружинова. — Помех больше нет.

— Наконец-то, — саркастически буркнул Александер. — Давайте снимать, пока больше ничего не стряслось.

— Лобберов сегодня уже не будет, — успокоил его Крэг Кеттеринг. — Можно не волноваться.

Каждый взлет или посадка шаттла в Сидонии сопровождались сейсмическим толчком, сбивавшим показания всех сейсмографов в радиусе нескольких километров. Сонарно-съемочный томограф мог улавливать человеческие шаги на расстоянии до пятидесяти метров, а после взлета лоббера в двух километрах от точки съемки почва вокруг могла дрожать несколько минут. Участившиеся в последнее время полеты между ущельем Кандор и Сидонией, особенно перебазирование войск ООН на север, чрезвычайно затрудняли выбор времени для необходимых археологам долгосрочных наблюдений.

— Девора, — спросил Александер, — есть «зеленый» для всех зарядов.

— Есть.

— Полевой группе доложить о готовности, — скомандовал Александер.

— Все готово, доктор, — отозвался Эд Поль.

— Чисто, — добавил Луис Вандемеер.

— Готов, — сказал Кеттеринг.

— Готова, — доложила Дружинова. — Консоль заряжена и готова к стрельбе.

Александер еще раз окинул взглядом участок. Все четверо археологов находились достаточно далеко от места взрыва — площадки двухсотметровой ширины у подножия Крепости, прямо в тени изъеденного временем Корабля.

— О’кей. Си-один, Си-один, я — Поле-один, у нас все готово.

— Поле-один, я — Сидония-один, — отозвался в наушниках голос доктора Джейсона Грейвса. — Связь в порядке, заряд двадцать девять, участок двенадцать. Можете приступать.

Александер в последний раз взглянул налево, направо и за спину, проверяя, свободна ли рабочая площадка.

— О’кей, — сказал он Дружиновой, — рви!

Русская-археолог коснулась зеленого огонька, моргавшего на полевом дисплее. С резким металлическим «клак!» почва в трех местах под Крепостью взвилась в воздух тремя миниатюрными красными гейзерами.

Улыбнувшись, Александер покачал головой. За две прошедшие недели он так и не привык к тому, что взрыв здесь совсем не похож на взрыв. На Земле три подорванных только что заряда произвели бы ужасный грохот. Но земная атмосфера в шесть тысяч раз плотнее марсианской, и здесь звук передается настолько плохо, что ухо улавливает лишь самые низкие тона. Три взрыва вместе прозвучали не громче, чем лязг крышек мусорных баков, однако археологов интересовало не распространение звука в атмосфере. Гораздо интереснее было то, как его волны распространяются в толщах холодного, слежавшегося марсианского реголита и вечной мерзлоты.

— Давай посмотрим, — сказал Александер Кеттерингу.

— Пока ничего нет, — отозвалась Дружинова, глядя на экран.

Александер взглянул на часовое табло шлемофона. Он чувствовал, что жутко устал. Может быть, удастся, с попущения Господа и рейсовых лобберов, сделать еще одну серию, и тогда можно считать что день — вернее, сол — прошел не зря. По марсианскому солнечному было уже 16:35, а солнце в Сидонии в это время года заходит около двадцати.

Крэг Кеттеринг поднял взгляд от панели томографа.

— Дэвид, — спросил он, — так что там у вас с этой су…

Александер рубанул воздух облаченной в перчатку рукой. Хотя Кеттеринг и говорил по прямому каналу «скафандр — скафандр», до микроволновой антенны «Сидонии-1» отсюда было всего около мили. Вполне возможно, что все их переговоры на базе прослушиваются — а то и записываются на предмет последующего анализа и обсуждений.

— …сударыней Жубер? — поправился Кеттеринг.

— У нас — прекрасные профессиональные, рабочие отношения, — как можно более нейтрально отвечал Александер.

К чести Кеттеринга, тот не расхохотался вслух — а если и расхохотался, то успел вовремя отключить микрофон. Ни для кого не было секретом, что с момента прибытия на Марс Александер с Жубер не разговаривали, несмотря на весьма романтические отношения на борту «Полякова».

Вначале Александер полагал, что она расстроена тем внезапным появлением морских пехотинцев в «штормовом погребе», но по прибытии на Марс убедился, что дело тут в чем-то ином.

Конечно, когда Александер с морскими пехотинцами приземлились прямо в Сидонии, Жубер разозлилась. Сама она прибыла из ущелья Кандор первым же лоббером, вместе с солдатами Иностранного легиона, возвращавшимися из своего короткого рейда к экватору. И, едва прибыв, обрушилась на всех, точно ураган, цитируя инструкции, требуя ежедневных отчетов и даже высказавшись в том духе, что все американские и русские ученые подчинены ей, как главе экспедиции ООН. Тон ее мог превращаться из крайне любезного в повелительный с быстротой молнии.

Александер начал подозревать, что связь их во время долгого перелета возникла в силу одной из двух причин. Либо Жубер просто пыталась развеять скуку, либо, что гораздо хуже, хотела таким образом втереться к нему в доверие и что-нибудь вызнать. А когда вызнать ничего не удалось, отношения мигом исчезли, как не бывало. А он, Александер, выходит, так и не понял, чего она добивается.

Полученные им самим указания были ясны: с людьми из ООН обходиться вежливо, но не забывать, что они здесь лишь наблюдатели, а вся операция — полностью американская. Перед отлетом из Флориды на орбиту Александер имел беседу с самим Кеннетом Морроу, главой отдела безопасности министерства технологий. Первая марсианская обзорная экспедиция, хоть и являлась сугубо гражданской, на деле была полностью финансирована правительством и находилась под управлением Конгресса США и нового министерства технологий. Иными словами, ученые из ООН, прилетевшие на Марс на американско-русских кораблях, могли сколько угодно наблюдать и вести собственные работы (места на базах они фактически покупали у НАСА), но никоим образом не определяли политику исследований и не имели никаких прав распоряжаться. Александер, будучи старшим археологом американской группы, подчинялся только доктору Джейсону Грейвсу, как главе сидонийской миссии, и тем, кто управлял экспедицией на Земле.

Однако все это ничуть не помешало Мирей Жубер поднять всех на уши. Уже более недели, пока Александер проводил работы, она требовала ежедневных отчетов, доступа к заметкам группы, проводящей обзор, доступа на планерки и даже — права прослушивать радиопереговоры. Политика…

Политиков Александер не любил еще сильнее, чем военных, — особенно когда политика сталкивалась с археологией. Давно известно, что если мешать науку с политикой, не выйдет ничего, кроме неприятностей. Как археолога, Александера в первую очередь занимали факты. А вот политиков как раз факты чаще всего и не устраивали…

Он до сих пор не мог без содрогания вспоминать о своей работе в Египте.

Египтология, самая выверенная, правильная и упорядоченная из наук, на рубеже века пришла — не могла не прийти — в совершеннейший беспорядок. Более ста лет археологи и историки были твердо убеждены в точности египетской хронологии — и, в частности, в том, что комплекс в Гизе (три больших пирамиды, шесть малых, Сфинкс и прилежащие к ним насыпи, дороги, храмы и гробницы) надлежит относить к Четвертой династии. Например, Великая пирамида, самая большая из трех, бесспорно, считалась построенной фараоном Хуфу, правившим Египтом с 2590 по 2567 год до н.э., тогда как Сфинкс был вырезан из камня Хафре, его братом, преемником и строителем второй по высоте величайшей пирамиды.

Все эти представления рухнули в последние сорок лет — или около того. Великую пирамиду ассоциировали с Хуфу, основываясь на записках Геродота, уже уличенного до этого в других неточностях. А некоторые из маркировок на камнях пирамиды почти наверняка были сфабрикованы гораздо позже, в XIX веке, и не кем иным, как их первооткрывателем, искателем приключений, которому нужно было что-то предъявить тем, кто его финансировал. Сфинкс же, как выяснилось в девяностых годах XX века в результате геологических исследований, явился на свет задолго до Хафре: скульптура имела на себе явные следы дождевой эрозии, а осадков в количествах, необходимых для оставления подобных следов, в Гизе не выпадало с тех пор, когда до рождения Хафре оставалось еще восемь тысяч лет.

Египтология не была основной специализацией Дэвида Александера. Однако то, в чем он был мастером, сонарно-съемочная томография, имело к этой высокоспециализированной и крайне бюрократичной ветви археологии прямое отношение.

Технологии этой было уже более полувека Устраиваем подземный взрыв, улавливаем отраженные и рассеянные находящимися под землей постройками звуковые волны, а затем при помощи компьютера «рисуем» сонарное изображение того, что лежит под песком, илом, землей или водой. Оборудование Александера отличалось от старых моделей в основном сложнейшими программами, наделенными «искусственным интеллектом», которые и создавали изображения. Три отдельных, но одновременных взрыва, подобно источникам света, позволяли компьютеру «Хонивелл Талус 8000», установленному на «Сидонии-1», создать трехмерную голограмму. Все, менее плотное, чем сплошной камень, на дисплее томографа выглядело прозрачным, и погребенные под землей помещения, стены, даже отдельные скелеты отображались на нем поразительно детально.

Александер участвовал в египетской экспедиции 2037-го, финансированной Американским музеем и Смитсониановским институтом. После трех недель работ на плато Гиза он объявил об открытии изумительного, доселе неизвестного лабиринта подземных ходов и помещений, включая давно не работавший водопровод, питаемый водами Нила, пролегавший на глубине тридцати метров под Сфинксом и ведший к анфиладе комнат глубоко под самой Великой пирамидой. Столь сложная постройка и титаническая величина комплекса и вдохновили его на уверенное заявление: найдены неопровержимые доказательства того, что комплекс в Гизе построен до эпохи Четвертой династии.

Александер до сих пор помнил, каким сделалось лицо доктора Салима Бахира, министра памятников Египта, когда тот увидел предварительный отчет.

— Неприемлемо! — крикнул тогда Бахир, справившись с дрожью жирных губ. — Совершенно неприемлемо!

— Не сам же я это соорудил, — отвечал Александер. — И мои выводы легко проверить. Некоторые из этих подземных построек, по всем данным, из дерева. — Уже одно это подтверждало, что строительство шло в те времена, когда Египет еще не был засушливой песчаной пустыней! Дерево было в Египте редкостью минимум девять тысячелетий! — Можно провести углеродный анализ древесины. И тогда мы будем знать точно. Как только мы докопаемся до…

— Простите. — Лицо Бахира закаменело. — Никаких раскопок не будет.

— Как?! Но эти подземные…

— Повторяю никаких раскопок не будет . Великая пирамида и Сфинкс построены в эпоху Четвертой династии. Это — факт, установленный наукой.

— Таким же фактом было и вращение Солнца вокруг Земли. Я полагаю, что доказал несостоятельность принятой ныне датировки.

Бахир звучно треснул ладонью по столу.

— Вы ничего не доказали! Вы — сеятель порочных гипотез и антиегипетской пропаганды! Пирамиды и Сфинкс, эти… эти памятники есть душа и сердце Египта, всей нашей культуры, нас самих! Вы же хотите отнять их у нас и отдать… кому-то другому. Тем, кто, по-вашему населял долину Нила задолго до того, как египетский народ отринул невежество и дикость. Но я, доктор Александер, не допущу этого ни за что. Пока занимаю этот кабинет.

Через несколько часов Александера арестовали и к концу недели депортировали «за злобные нападки в адрес национальных культурных ценностей», как было сказано в жалобе, адресованной Всемирному Археологическому Конгрессу.

Все это нанесло серьезный удар по его карьере, хотя рост напряженности в отношениях США с ООН сделал его в глазах соотечественников прямо-таки героем. Снова политика… Кого же, как не его, правительству было выбрать для проведения сонарных съемок на Марсе?

В Сидонии ему пришлось столкнуться со специфической проблемой: большая часть комплекса полностью или частично лежала в слое вечной мерзлоты, начинавшемся в двух-трех метрах от поверхности грунта. Вечная мерзлота — по сути, замерзшая до состояния льда земля, а лед при марсианских температурах — вещество крайне твердое. Предлагалось даже строить здания из кирпичей вечной мерзлоты… По этой причине уловить разницу между вечной мерзлотой и материалом, который использовали строители Древних (в основном — местный камень, в те времена, когда на Марсе существовал целый океан жидкой воды, Северное море), представлялось почти невозможным…

— Эй! Кажется, что-то есть! — воскликнул Кеттеринг, указывая на дисплей. — Вот здесь — не полость ли?

— Об этом говорить пока рано, — ответил Александер, вглядевшись в изображение. — Подождем…

То, на что указывал Кеттеринг, было всего лишь расплывчатыми серыми тенями, которые могли означать как строения из материала тверже льда, так и ушедшие в песок валуны. Однако необычайно правильные формы — прямые углы, окружности, линии… Александер почувствовал, как сильно забилось сердце. То, что появилось на дисплее, определенно выглядело рукотворным…

— Взгляни сюда. — Кеттеринг ткнул пальцем в угол дисплея. — Вот. Это наверняка туннель, ведущий прямо к стене Крепости и заканчивающийся воздушным шлюзом.

— Или вентиляционная шахта с кондиционером или герметичными люками, — ответил Александер, по опыту зная, к чему приводят поспешные заключения при обнаружении новых данных.

Тем временем Дружинова уже брала пеленги. Марсианское магнитное поле было слабым, всего одна-две тысячных от земного, что исключало возможность традиционного ориентирования по компасу, но навигационные спутники на стационарной орбите позволяли определить свое местонахождение или координаты любого достаточно крупного объекта с точностью до нескольких сантиметров. Теперь все, зафиксированное съемкой, было «привязано» компьютером к навигационной сети координат.

— Вот, — сказала Дружинова. — Этот шлюз… или кондиционер, находится здесь.

Александр взглянул туда, куда она указала. Ничем не примечательный бугорок, песчаный барханчик у западной стены Крепости… Значит это там…

За шестнадцать лет, минувших с тех пор, как люди впервые побывали в Сидонии, здесь были обнаружены буквально сотни искусственных построек, и большая их часть предположительно сообщалась между собой посредством воистину обширного и запутанного комплекса туннелей и подземелий. Именно поэтому в конце концов сюда и прислали его, Дэвида Александера, специалиста по сонарной съемке.

Кеттеринг потянулся к одной из лопат, закрепленной на корпусе марсохода.

— Что скажешь, Дэйв? — Александер просто-таки слышал в его тоне улыбку. — Ведь от этого — никакого вреда. Хоть посмотрим, что там такое.

Поколебавшись еще секунду, Александер тоже схватил лопату.

— Идем!

Но в шлемофоне тут же раздался женский голос. Похоже, это была Мирей:

— Полевая группа, я — Си-один, Дэвид, что вы там делаете?!

— Си-один, мы просто хотим кое-что проверить, — ответил он. — Подождите немного…

— Напоминаю, что вы не должны начинать раскопок до составления обзора и карты участка.

— Мы помним об этом. Нам просто нужно кое-что проверить.

До «Сидонии-1» было два километра. И никто из находившихся на базе ничем не мог помешать явному нарушению процедуры, а сам Александер просто не мог удержаться.

Бугорок оказался примерно метр в высоту и метра четыре или пять в поперечнике и казался совершенно натуральным. Однако сонограмма показывала, что туннель, либо вентиляционная шахта, заканчивается прямо под ним.

Александер осторожно поскреб лопатой верхушку. Поначалу почва не поддавалась, но затем вдруг осыпалась комьями мерзлой земли, явив взорам археологов отверстие.

Отверстие, ведшее в темноту подземелий Крепости…

— Господи! — воскликнул Поль, стоявший за спинами Кеттеринга и Дружиновой. — Да тут открыто!

— Полевая группа, я — Си-один! Что открыто?! Что у вас происходит? Отвечайте!

Спорить о каждом своем шаге с археологами ООН Александеру вовсе не улыбалось. Он приложил палец к забралу шлема, прося тишины, а после постучал им по шлему там, где должно было находиться ухо.

Кончайте треп. Нас прослушивают.

Отверстие расчистили в несколько мгновений. Стены туннеля и сооружены из какого-то серого, по-видимому, очень прочного материала. Туннель оказался круглым, около двух метров в диаметре. Вниз вели ступени.

Жгучее любопытство повлекло Александера вперед. Он ожидал увидеть закрытую дверь или люк шлюзовой камеры. Но, наверное, некогда жерло туннеля было открыто, лишь замаскировано — вероятно, земляной насыпью. Да, определенно. Земля замерзла, затем высохла, после чего и образовался вот такой, легко рассыпающийся, бархан из реголита и слежавшегося песка.

— Полевая группа-один! Полевая группа-один! Ответьте, пожалуйста!

Александер включил прожектор шлема. Яркий луч выхватил из мрака пылинки, все еще плясавшие в разреженном воздухе после обвала. Осторожно ступая, он пошел вниз по ступеням.

Согласно сонограмме, туннель должен был уходить вниз всего на семь-восемь метров, дальше находилось некое относительно большое помещение. От него, в свою очередь, на глубине около пяти метров под поверхностью, ответвлялся на восток коридор.

Ступени были едва различимы. Видимо, земля — или что там маскировало вход в туннель — осыпалась вниз, но полностью ход не блокировала. И все же, чтобы добраться до конца, ему пришлось согнуться чуть ли не вдвое. Кеттеринг с остальными шли следом.

Наверное, то же самое чувствовал Картер, входя в гробницу Тутанхамона. Впервые за многие тысячелетия в это подземное помещение ступила нога живого существа. Александер медленно повернулся, освещая прожектором стены, покрытые пылью веков. Архитектура разнообразием не отличалась, на стенах не было ни резьбы, ни прочих украшений. Помещение было простым, чисто утилитарным. Александер улыбнулся: такое конформистски-серое однообразие вполне присуще военной базе…

И тут он увидел тела.

У двери в южный коридор, ведущий, судя по сонограмме, к ближайшей пирамиде, лежали четыре тела. И самым поразительным было то, что с виду тела были человеческими .

— Господи, — в ужасе прошептал Кеттеринг. — Это люди ! Не может быть, — отозвался Вандемеер. — Все наши находки показывают, что Древние не были гуманоидами.

Александер осторожно опустился на колени возле одного из тел. Да, это был не просто скелет. Железно-серое лицо мумифицированного тела на вид казалось тверже камня, губы — растянуты в предсмертном оскале. Пыльного, серого цвета были и длинные, стянутые в «хвост» волосы. Одежда — видимо, военная форма или рабочая роба; этого в отрыве от контекста определить было невозможно. Нашивка на плече вполне могла быть чем-то наподобие погона или эмблемы — выцвела она настолько, что разобрать изображение на ней тоже возможным не представлялось.

Наибольшую тревогу вызывали позы, в которых умерли все четверо. Они сгрудились, прижались друг к другу; руки некоторых до сих пор обнимали мертвых товарищей. Двое явно тянулись к запертой двери, точно в миг смерти они изо всех сил стучались в нее. Еще один слепо взирал в сторону выхода, словно ожидая чего-то…

Стараясь не коснуться тел готовых, казалось, рассыпаться даже от легкого дуновения ветерка, Александер принялся искать еще какие-нибудь подсказки к разгадке судьбы этих четверых. Да, их народ явно обладал развитой технологией: у каждого на правом плече — некое металлическое приспособление; возможно — рация… Чем больше он смотрел, тем больше убеждался, что это — не вполне люди, но нечто очень близкое. Подбородки всех четверых оказались заметно меньше, чем у человека, а челюстные мышцы, напротив, были выражены ярче, надглазья — толще, брови — гуще… Глаза, к сожалению, отсутствовали — замерзли, высохли и рассыпались в прах… Александеру вдруг очень захотелось взглянуть в глаза погибших. Смутное предчувствие подсказывало, что взгляды их были бы пугающе схожи с его собственным.

Загадка Лика состояла главным образом в том, что он выглядел вполне человеческим, хотя создан был явно не людьми.

Между тем он вполне мог оказаться портретом одного из этих, лежащих мертвыми у двери…

Для полной уверенности необходимы были тщательные исследования, но Александер уже сейчас был убежден, что видит перед собой четверых представителей рода Homo, вида erectus — гоминидов, от которых произошел современный человек.

Вопрос был в том, какого хрена им понадобилось на Марсе…

Только тут Александер заметил, что отчаянные призывы «Сидонии-1» прекратились еще во время спуска. Очевидно, эти стены блокируют радиоволны.

— Поль, — заговорил он. — Возвращайся наверх. Поднимай базу. Скажи им… скажи им, пусть пришлют сюда еще людей, мы обнаружили такое, отчего у них волосы встанут дыбом.

Александер был убежден, что сделанное ими только что открытие смело можно ставить в один ряд с открытиями Коперника и Дарвина. Теперь человечеству вновь предстоит переосмыслить понимание самого себя.