Левая Рука Бога

17

Два дня спустя ИдрисПукке и Кейл медленно двигались верхом по Седьмой дороге — одной из широких мощеных дорог, в разные стороны расходящихся от Мемфиса и в любое время суток забитых транспортом с товарами, которые стекались в этот величайший центр мировой торговли и вытекали из него.

После многочасового молчания Кейл задал вопрос:

— Тебя посадили в тюрьму, чтобы шпионить за мной?

— Да, — ответил ИдрисПукке.

— Неправда.

— А чего ты тогда спрашиваешь?

— Хотел посмотреть, можно ли тебе доверять.

— Нельзя, как видишь.

— А Канцлер Випон тебе доверяет?

— До тех пор, пока я остаюсь в безвыходном положении.

— Тогда почему он поставил условие, что мои друзья будут в безопасности, пока я с тобой?

— Спросил бы у него сам.

— Я спрашивал.

— И что он ответил?

— «Любопытной Сесили нос откусили».

— Ну, вот видишь.

Кейл помолчал.

— Что он сделал, чтобы быть уверенным, что ты меня не бросишь?

— Заплатил мне.

Полной ложью это не было, однако далеко не только деньги привязывали ИдрисаПукке к Кейлу. Потому что иметь деньги мало, нужно, чтобы нашлось место, где их можно тратить. Однако никакого приличного места, где за поимку ИдрисаПукке уже не была бы назначена награда, а то и хуже — не за поимку, а за его голову, — просто не существовало.

Випон непринужденно нарисовал ИдрисуПукке его будущее, то есть наглядно показал, что такового у него нет, и предложил выход. Прежде всего — умеренно комфортабельное убежище, где он мог спрятаться на несколько месяцев, а потом, если ИдрисПукке сделает все, как надо, — возможность временного помилования, которое позволит ему избежать смертной казни, по крайней мере, со стороны официальных властей некоторых территорий, находящихся под владычеством Матерацци.

— А как быть с теми, кто жаждет разделаться со мной, но к официальной власти не имеет отношения? — спросил он тогда Випона.

— Это твоя забота, — ответил Випон. — Но если тебе удастся сблизиться с мальчиком, выведать нечто полезное и уберечь его от неприятностей, кое-что для тебя у меня, может быть, и найдется.

— Это не слишком надежно, мой Лорд, — осмелился возразить ИдрисПукке.

— Для человека в твоем положении, иными словами, для человека, не имеющего никакого положения, и это, полагаю, весьма щедрое обещание, — ответил Випон и жестом велел ИдрисуПукке удалиться, бросив ему вслед: — Если тебе пообещают что-нибудь получше, советую сразу же согласиться.

Помолчав еще час, Кейл спросил:

— Что мы собираемся делать в том месте, куда мы едем?

— Держаться подальше от неприятностей. А еще тебе придется там кое-чему поучиться.

— Например?

— Потерпи, пока окажемся на месте.

— Ты знаешь, что за нами следят? — спросил Кейл.

— Тот уродливый верзила в зеленой куртке?

— Да, — разочарованно подтвердил Кейл.

— Слишком откровенно, тебе не кажется?

Кейл, обернувшись, посмотрел на верзилу так, словно откровенность поведения их преследователя была очевидна и ему.

ИдрисПукке рассмеялся:

— Кто бы за этим ни стоял, он рассчитывает, что мы поймаем этого парня и оставим его в какой-нибудь придорожной канаве. Настоящий хвост — ярдах в двухстах позади.

— И как он выглядит?

— Они. И это твой первый урок. Посмотрим, сумеешь ли ты их вычислить, прежде чем я с ними справлюсь.

— Ты хочешь сказать — убьешь?

ИдрисПукке посмотрел на Кейла:

— Какой ты кровожадный маленький головорез. Випон ясно дал понять, что мы должны стать невидимыми, и я не собираюсь оставлять позади себя след из мертвых тел.

— А что ты собираешься делать?

— Смотри и учись, сынок.

Через каждые пять миль на всех дорогах, ведущих в Мемфис, стояли небольшие караульные посты, в которых дежурило не более полудюжины солдат. У одного из таких постов ИдрисПукке неожиданно вступил в пререкания с капралом — к немалому удивлению Кейла.

— Ради бога, человече, это ведь дорожный патент, подписанный самим Канцлером Випоном.

Капрал словно бы оправдывался, но был тверд:

— Простите, сэр. Ваш патент выглядит вполне официально, но я никогда прежде такого не видел. Обычно подобные бумаги подписывает главнокомандующий. Я знаю, как выглядят такие документы, и знаю подпись главнокомандующего. Постарайтесь встать на мое место. Нет уж, лучше я пошлю за лейтенантом Уэбстером.

— И сколько это будет тянуться? — спросил озлобленный ИдрисПукке.

— Вероятно, до завтра.

ИдрисПукке в изнеможении застонал и отошел к окну. Минуту спустя он сделал знак Кейлу приблизиться.

— Подожди снаружи, — шепотом велел он ему.

— Но мне ведь, кажется, велено наблюдать и учиться?

— Не спорь, черт тебя дери, просто делай, что я говорю. Выйди через заднюю дверь и сделай так, чтобы тебя здесь не видели.

Улыбнувшись, Кейл выполнил распоряжение. Позади караулки на невысокой стене сидели четверо солдат. Они курили и, судя по всему, отчаянно скучали. Спустя минут пять появился ИдрисПукке. Кивком предложив Кейлу следовать за ним, он повел лошадей по задней аллее в сторону от главной дороги.

— Ну? — спросил Кейл. — Что происходит?

— Он их арестует и дня два продержит в камере.

— Как тебе удалось его переубедить?

— А ты как думаешь?

— Я не знаю, потому и спрашиваю.

— Я его подкупил. Пятнадцать долларов ему и по пятерке каждому из его людей.

Кейл был искренне потрясен. Какими бы порочными, жестокими и ограниченными ни были Искупители, мысль о том, что можно пренебречь долгом за деньги, была для них исключена.

— Но ведь у нас есть дорожный патент, — сказал он с негодованием. — Почему мы должны им платить?

— Нечего лезть из-за этого на рожон, — раздраженно сказал ИдрисПукке. — Смотри на это как на часть своего образования. Просто прими к сведению как факт, расширяющий твои представления о том, каковы люди на самом деле. Не воображай, — сердито продолжил он, — будто только потому, что Искупители обращались с тобой, как с собакой, ты знаешь все о том, какое гнилое и продажное скопище ублюдков представляет собой человечество.

На этой гневной ноте ИдрисПукке закончил свою речь и пришпорил коня, не произнеся до конца дня больше ни слова.

Наверное, кого-то удивит, что ИдрисПукке — притом что он привык к гораздо худшим человеческим проявлениям — так разозлился из-за того, что его выпотрошил циничный пехотный капрал. Но скажите, многим ли из нас, чтобы сорваться, требуется действительно большое несчастье, если мы пребываем в дурном расположении духа? Потерянного ключа, попавшего под ногу острого камня, спора по какому-нибудь ничтожному поводу бывает достаточно, чтобы довести до белого каления даже вполне уравновешенного человека, когда он находится в соответствующем настроении. Каким бы ограниченным ни было Кейлово понимание человеческой натуры (исключая, конечно, натуру жестоких фанатиков), ему хватило ума оставить ИдрисаПукке в покое, пока тот не придет в себя.

Как бы то ни было, ИдрисПукке догадался, кто послал слежку за ними, и его гнев и страх были вполне оправданны: он прекрасно понимал, что Китти Заяц не позволил бы, чтобы его шпионов так легко раскололи. Те двое, которых ИдрисПукке вычислил и которые сидели теперь под замком, явно были приманкой, их послали специально, чтобы они были пойманы. А тем временем, пока Кейл и ИдрисПукке возвращались на главную дорогу и потом, на следующий день, сворачивали к Белому Лесу, за ними следили две другие пары глаз, но уж эти маскировались куда более хитроумно.

Солнце ярко светило, и воздух был чистым, как родниковая вода, когда они начали подъем в гору. Вчерашнее дурное настроение ИдрисаПукке развеялось, он снова стал бодр духом и без умолку болтал, рассказывая Кейлу о своей жизни, своих приключениях и своих взглядах, коих у него было в избытке. Вы можете подумать, что Кейла, способного на злую ярость и устрашающее насилие, раздражало то, что его спутник мнил себя наставником, а его — учеником, но следует помнить, что Кейл, несмотря на все свои железные качества, был еще очень молодым человеком, а обширность и специфический характер жизненного опыта ИдрисаПукке, его взлеты и падения, его любови и ненависти, могли захватить даже самого пресыщенного слушателя. Не в последнюю очередь Кейла подкупали умение ИдрисаПукке иронизировать над собой и готовность винить себя самого за большую часть провалов, случавшихся из-за отклонений от добродетели. Взрослый, смеющийся над собой, — для Кейла это было нечто не просто незнакомое, а почти немыслимое. Смех у Искупителей вообще считался грехом — кознями самого дьявола.

Не то чтобы мироощущение ИдрисаПукке было хоть сколько-нибудь радостным, но свой пессимизм он выражал с трезвым удовольствием знатока и охотно включал себя в общую систему остроумного цинизма, что казалось Кейлу странно утешительным и в то же время забавным. Кейл был не из тех, кому нравилось слушать людей, свято верящих в изначальную доброту человека, — эта вера противоречила его повседневному опыту. Но его гнев притуплялся и даже стихал, когда он слушал того, кто высмеивал людскую жестокость и глупость.

— Существует несколько способов привести человека в хорошее настроение, — вещал ИдрисПукке без всякого конкретного повода, — помимо того, чтобы рассказать ему об ужасном несчастье, недавно постигшем тебя самого.

Или:

— Жизнь для таких людей, как мы с тобой, — это путешествие, в котором никогда не знаешь, той ли дорогой ты идешь. По ходу движения возникают все новые и новые цели, пока ты начисто не забываешь о том, куда направлялся изначально. Мы — как алхимики, которые в поисках способа получения золота попутно изобретают полезные снадобья, удобные методы классификации разного рода вещей, фейерверки. Единственное, чего они никогда не получают, так это само золото!

Кейл смеялся:

— И почему я слушаю твои россказни? При первой нашей встрече ты ползал у меня в ногах, а в двух других случаях оказался в тюрьме.

Выражение легкого презрения промелькнуло на лице ИдрисаПукке, словно это были знакомые упреки, едва ли заслуживающие ответа.

— Так учись на моих ошибках, мастер Молокосос. И сделай вывод из того факта, что, проведя сорок лет в коридорах власти, я все еще жив, а это можно сказать лишь об очень немногих из тех, кто вместе со мной ходил по тем коридорам. Кстати, позволю предположить: если ты не проявишь гораздо больше здравого смысла, чем проявлял до сих пор, с тобой случится то же, что с теми, кого уже нет.

— До сих пор у меня все как-то обходилось.

— Неужели?

— Да.

— Тебе просто везло, сынок, причем крепко везло. Плевать, что ты хорошо умеешь махать кулаками. То, что ты пока не болтаешься на веревке, — результат скорее везения, чем здравомыслия. — ИдрисПукке помолчал, потом вздохнул. — Ты доверяешь Випону?

— Я никому не доверяю.

— Любой дурак может сказать, что он крутой и ни на кого не полагается. Беда в том, что порой приходится. Люди могут быть благородными, жертвенными, могут обладать другими замечательными достоинствами — такие люди существуют, но неприятность состоит в том, что эти добродетели имеют свойство появляться и исчезать. Никто не ожидает, что благодушный мужчина или добрая женщина будут благодушны и добры каждый день и каждую минуту, зато все приходят в ужас, если человек, которому они доверяли целый месяц, а то и целый год, вдруг на час или на день окажется не заслуживающим доверия.

— Если на человека нельзя полагаться всегда, значит, он вообще не заслуживает доверия.

— А на тебя можно положиться?

— Нет. Я знаю, ИдрисПукке, что способен на благородный поступок — могу спасти невинных, — он иронически улыбнулся, — могу защитить этих невинных от злодеев и нечестивцев. Но это не свойство характера — когда я спас Рибу, возможно, это был просто хороший день. А может быть, и плохой. Но в другой раз ничего подобного я делать в спешке не буду.

— Ты в этом уверен?

— Нет, но буду стараться изо всех сил.

С полчаса они ехали молча. Наконец Кейл спросил:

— А ты доверяешь Випону?

— Зависит от обстоятельств. Смотря в чем.

Кейл неуютно поерзал в седле.

— Он пообещал, что если я останусь с тобой и буду хорошо себя вести, то со Смутным Генри и Кляйстом все будет в порядке. Он, мол, их защитит. Защитит?

— Значит… ты беспокоишься о своих друзьях? А ты не такой бессердечный, каким хочешь казаться.

— Ты так думаешь? Попробуй положиться на мою сердечность — увидишь, куда тебя это заведет.

ИдрисПукке рассмеялся:

— Что касается Випона, надо помнить, что он великий человек, а у великих людей — великие обязанности. Одна из них — не держать своих обещаний.

— Ты просто умничаешь.

— Вовсе нет. Вокруг Випона плавает множество крупных щук, а ты и твои друзья для него вовсе не щуки — так, рыбешки. Что если сотня жизней или тем паче будущая безопасность Мемфиса с миллионами его душ окажутся в зависимости от того, сможет ли он нарушить слово, данное трем таким карасикам, как ты с твоими друзьями? Как бы ты поступил на его месте? Скажи мне, ты что, считаешь себя круче всех?

— Кляйст мне не друг.

— Как ты думаешь, что нужно от тебя Випону?

— Он хочет, чтобы я проникся к тебе доверием и рассказал всю правду о том, что происходит у Искупителей. Думает, что они могут представлять опасность.

— А они могут?

Кейл испытующе посмотрел на него.

— Искупители — заразная сыпь на лице земли. — Казалось, он хотел сказать что-то еще, но заставил себя остановиться.

— Ты хотел еще что-то сказать.

— Да, хотел.

— Что?

— То, что я знаю, а тебе придется выяснить самому.

— Ну и пожалуйста. Что касается доверия к Випону… Ему можно доверять до определенного момента. Он будет прилагать все усилия, чтобы охранить твоего друга и того, другого, который тебе не друг, но лишь до той поры, пока не станет важным обратное — не охранять их. Пока их значимость не будет истолкована как-то неправильно, они у него — как за каменной стеной.

Кейл и ИдрисПукке продолжили свой путь молча. Ни один из них пока не осознавал, что глаза Китти Зайца наблюдают за ними и его уши слушают их.

В четыре часа дня ИдрисПукке спешился и, сделав знак Кейлу последовать его примеру, направил стопы в, казалось, совершенно девственный лес. Пробираться сквозь него было трудно даже без лошадей, и прошло почти полных два часа, прежде чем деревья стали редеть, кустарник расступился и показалась еще одна, явно редко используемая дорога.

— Вижу, ты отлично знал, куда идти, — сказал Кейл в спину ИдрисуПукке.

— От тебя ничто не укроется, господин Всезнайка.

— И откуда ты знаешь это место?

— Когда я был мальчишкой, мы с братом часто приходили сюда, в «Кроны».

— А кто твой брат?

— Канцлер Леопольд Випон.