Ледяной Ирис [СИ]

Глава V: Прощание

Уже почти вечер, и миновал полный забот день, такой же, как и множество дней прежде. Менялось ли что-то в жизни с тех самых пор, как Шигэру приютил у себя того, кого и сам до поры до времени оборотнем-лисом считал?..

Что же, лисы коварны; и, ежели почитают его жители деревни и даже любимый человек за некое их подобие, то ничего страшного и нет в задуманном. Да, пожалуй, так вернее всего будет. Ведь иначе не удастся Сибори идти вперёд, к великой судьбе: будет он, словно камнем, раздавлен чужим горем, что приходится ежедневно видеть ему…

Голос в голове умолк: теперь нет ему нужды в том, чтобы постоянно убеждать Сибори в чём-то. Да и как может быть иначе, если всё уже решено, и каждое мгновение — это лишь прощание, прощание с привычным, донельзя надоевшим миром. Нет, не может отныне ничего быть так, как прежде: ведь всё уже почти сделано, совсем немногое закончить осталось.

Руки, что прежде дрожали не от страха, но от сдерживаемого гнева, теперь и на мгновение не могли вздрогнуть; прояснилось зрение, и даже, кажется, слух и обоняние обострились. Но тем отчётливее впитывалась, въедаясь в самую глубину сердца, опостылевшая и омерзительная атмосфера дома, насквозь пропитанного ядом чужого горя.

Яд… Простое зелье, которое так легко смешать из всё тех же трав. Многому обучился Сибори в ранней юности — в том числе и тому, что порой лекарство, изготовленное неверным способом, легко способно оборвать чужую жизнь, и хорошо, если быстро и безболезненно. Но сейчас он намеренно совершал ошибки, памятуя о том, что именно это лекарство, обыкновенно применявшееся для того, чтобы подарить спокойный сон тем, кто не может уснуть, способно при неправильном приготовлении навечно усыпить любого.

Сон… Шигэру устал, и он был бы счастлив поспать. Жаль, что от этого сна ему не удастся проснуться, но своей добротой он заслужил безболезненную смерть. В конце концов, мёртвые прекращают существование своё лишь в этом мире, и попадают они, когда сгинут, по ту сторону Отражённых Небес: там, по ту сторону мира, ожидают они тех, кто при жизни был дорог им. И пусть робкие мысли закрадывались в голову порой, что никогда не станут там ожидать предателей, почему-то надеялся Сибори — глупо и по-детски — что если не поймёт Шигэру, кто ему смерть принёс, то и не станет он ненавидеть своего возлюбленного…

Он поймёт, как понимал всегда. Ведь поймёт же?! Иначе нельзя, и другого пути нет. Если он уйдёт, бросив Шигэру, то он, скорее всего, возненавидит его. А если он не узнает о том, что именно Сибори пожелал ему смерти… он поймёт.

Точно некое заклинание или молитву, Сибори повторял про себя эти слова, с каждым разом всё сильнее убеждаясь в том, что так оно и будет. Сердце болезненно ныло, словно бы он отрывал от него некую важную часть. Но разве станет он великим, если послушается Шигэру, если останется здесь, в этом полном мерзких запахов доме?..

Смутно помнил Сибори, как смешал, наконец, необходимое. Вода в пиале смутно поблескивает, и «лекарство», способное избавить лишь от жизни, легко растворяется в ней — ведь оно не имеет цвета и вкуса. Быть может, разве что слегка горьковатой покажется вода. Руки не дрожат, словно так и надо.

Буднично, словно каждый день доводилось ему подносить кому-то чашу с ядом, Сибори приблизился к стоящему на террасе Шигэру: тот совсем недавно проводил последнего пациента. А ведь он всё-таки красивый. И пусть его волосы и глаза так же темны, как и у прочих обитателей островов, но кожа светлая, даже бледная: не так часто он выходит на солнце, почти целые дни проводя под крышей дома.

Он не произносит ни слова — походя выпивает прозрачную жидкость и чуть морщится:

— Похоже, вода грязная.

— Быть может.

Теперь всё. Роковой шаг сделан, и назад уже повернуть не удастся: противоядия, способного быстро вывести из крови яд, Сибори не изготовил. В основном потому, что не собирался отступать. Теперь осталось лишь подождать, совсем немного подождать, когда Шигэру уснёт.

— Я рад, что ты не собираешься покидать меня, любимый.

Вздрогнул Сибори от этих слов, но понимал, что сейчас не может уйти: отчего-то жизненно важно было оставаться здесь именно сейчас. Словно вне времени и вне мира. А Шигэру, не подозревая о том, что ждёт его в ближайшем будущем, мечтательно посмотрел куда-то вверх, туда, где сверкали серебряные отблески звёзд:

— Прости, если я иногда делаю что-то не так, — снова эта мягкая улыбка, столь знакомая и тёплая. И снова отдаётся эта улыбка болью где-то в груди, болью столь резкой и неожиданной, что приходится закрыть глаза и судорожно вздохнуть, чтобы слёзы не брызнули из них. Негоже ведь плакать, если сам принял подобное решение.

— Сибори, быть может, ты слишком молод, и я не всегда могу понять тебя, — лишь открыв глаза, Сибори вновь видит грусть в чужом взгляде — и создаётся впечатление, что Шигэру всё понял и всё знает. Но… уже простил, уже понял. А он всё продолжает, не прося ответа, и говорит торопливо, словно зная, что может не успеть. Может, и в самом деле зная?

— Да, — голос Шигэру звучит твёрдо и уверенно, словно он говорит заранее отрепетированные слова, или же заучил их наизусть уже давным-давно, — Может, мне тяжело понять тебя, как и тебе тяжело понять меня. Но поверь: что бы ни случилось, я всегда буду желать тебе лишь самого лучшего.

И снова не покидает Сибори ощущение, что возлюбленный знает о том, что ему вместо простой воды подали смертельный яд. Говорит он, как будто прощаясь, но следующие слова вновь прерывают ход мыслей:

— Пускай, пускай я не всегда делаю всё так, как нужно, но я клянусь: я сделаю тебя счастливым.

Нет. Не знает. И почему-то от этого знания легче не становится. Ведь проще думать, что он уже всё понял, и уже простил. Ведь потом слишком долго придётся дожидаться того дня, когда можно будет попросить о прощении…

Шигэру зевнул, слегка опираясь на плечо Сибори:

— Что-то мне не очень хорошо… Вроде бы и не так сильно устал.

Сибори не нашёл в себе сил на что-то, кроме спокойных объятий. И, как обыкновенно он склонялся на плечо Шигэру, сейчас склонился мужчина, засыпая, на его плечо.

Скоро, совсем скоро он заснёт навсегда, и нужно что-то сказать в ответ на его слова. Пока он ещё не уснул, пока ещё есть время.

— Шигэру, ты… ты очень дорог мне. Просто запомни это, хорошо?

Удивлённый, но уже затуманивающийся взгляд мужчины устремлён на Сибори: ведь его голос слишком холоден, подчёркнуто безразличен. Трудно говорить иначе, когда пытаешься убедить себя в том, что не испытываешь вовсе боли, что нет её, и что это лишь иллюзия, которая совсем скоро исчезнет.

— Ты же не собираешься… — голос на пару мгновений прерывается, и Шигэру сонно зевает, но ещё пытается слабо усмехнуться, — Ты же не сбежишь от меня, пока я буду спать?

На этот вопрос недостаёт сил ответить: ведь не желает Сибори ещё и лгать тому, с кем сегодня сам себя вынудил попрощаться навсегда. А Шигэру снова зевает, опускаясь на землю, и Сибори приседает рядом, поддерживая его.

— Я так устал. Думаю, стоит сегодня лечь пораньше, чем обычно.

Но у него уже нет сил, чтобы встать, и он ложится прямо на террасе. Сибори осторожно помог любимому улечься на своих коленях и положил руку на его лоб, второй аккуратно перебирая тёмные волосы. Глаза Шигэру закрыты, и он уже замолчал. Вряд ли он ещё что-то скажет.

Вдох. Выдох. С каждым мгновением всё тише стук сердца, и всё тише замирающее дыхание. Сибори закрывает глаза, и, кажется, сам перестаёт дышать, так, что весь мир состоит лишь из дыхания Шигэру. Вдох. Выдох. И в каком-то странном ожидании, словно оцепенев, Сибори ждёт следующего вдоха. Но нет: голова любимого медленно склоняется набок, и сердце, до того отчаянно пытавшееся биться, останавливается. И словно бы мгновенно жизнь уходит, исчезает, чтобы более никогда не вернуться.

Осторожно перетащив тяжёлое тело в дом, Сибори аккуратно уложил Шигэру на циновку, словно и не понимания того, что сделал. Ведь он же простил, как прощал всегда, верно?

Собрав всё, что только можно, Сибори торопливо устремился к выходу из дома, чувствуя, как нарастает с каждым мгновением ощущение, что кто-то смотрит на него — но смотрит без ненависти, лишь с тяжёлым, немым укором. Кажется, что обернёшься — и увидишь Шигэру, но не лежащим на полу и словно уснувшим, а стоящим у дверей дома…

Взяв масляную лампу, Сибори что было сил швыряет её о порог дома, и пламя, вырвавшееся из оков стекла, медленно начинает разгораться. Быть может, сгорит лишь этот дом, а может, огонь доберётся и до остальной деревни; прежде думал Сибори о том, что таким образом сумеет избавиться от всякого, кто смел презирать его и считать за зверя. Но теперь ведь это неважно: он разорвал последнюю цепь, освободился. И теперь без сожаления может уходить от ненавистного дома, что скоро исчезнет в пламени, обратившись в пепел.

А руки ведь не дрожат. Почти.