Глава XXIX: Страшная клятва

Время ползло невыносимо медленно, как змея с наступлением осени, когда кровь её остывает и становится такой же холодной, как окружающая земля. Все слова давным-давно были продуманы, давно расставлены по местам; оставалось лишь дождаться возвращения владыки Востока. Сибори надеялся, что кто-нибудь не подкинет господину Кадани новый повод считать его изменником, пока приходится сидеть под замком. Как же это было унизительно — чувствовать себя в чужом доме не гостем, тем более — не равным, а всего только жалким пленником! Лис уже решил для себя, что не станет служить Кадани — даже если удастся подмять под себя этого сильного мужчину. В лучшем случае можно будет использовать его, дабы одолеть самых серьёзных противников — семейство Шинджу.

Покуда Сибори ещё не решил, каким именно образом надлежало бы расправиться с теми, в чьём распоряжении — неуловимый убийца. Из всех слабостей, что могли быть у мужчины, широко известна была лишь одна: у последнего главы рода, Тэцуи Шинджу, не было сыновей, а сам он не отличался молодостью и крепостью здоровья. Убив его, можно было бы лишить государство головы; что могут его дочери, какими бы они ни были прекрасными? На всю страну они известны своей легкомысленностью и стремлением к красоте как к единственной цели жизни. Нет, их можно в расчёт не брать: жалкие ожившие подобия фарфоровых кукол, какие часто вырастают в богатых семьях, где дочерям нет нужды работать, и остаётся лишь скучать взаперти. Другое дело, будь у господина Шинджу сыновья. Род Шукима в этом плане куда опаснее своей многочисленностью: сам глава рода, его супруга и двое сыновей, старший из которых вдобавок уже имел жену и собственного ребёнка, совсем маленькую девочку. Для Сибори оставалось загадкой, отчего эти люди, обладающие сильной армией и отнюдь не боящиеся не оставить после себя потомков, держались в стороне от всех конфликтов. Возможно, желали дожить до того дня, когда остальные три рода перебьют друг друга или же настолько ослабнут, что их можно будет взять и без войны, голыми руками…

— Прошу простить, — неслышным шагом в комнату вплыла Нанаши. Присев рядом, она аккуратно поставила на пол поднос с едой. Да, она не была красавицей и не отличалась грациозностью движений. Но что-то в этой служанке всё же настораживало Сибори, и он толком не мог сказать, что именно: вроде бы раньше он не замечал за ней ничего предосудительного. Быть может, это просто вполне разумная уверенность умного человека в том, что не могут существовать в мире столь нелепые существа: суеверные до крайности, склонные верить бессмысленным приметам, лишённые ума и красоты. Интересно, отчего господин Кадани не пожелал прогнать прочь подобную служанку? Неужели ему приятно наблюдать в своей резиденции столь никчёмное существо? Такие деревенщины, как она, обыкновенно не могут удачно пристроиться…

Естественно, вслух Сибори не высказал своего пренебрежения: к чему ему ругаться с той дурочкой, что, пусть и весьма нелепо, попыталась обелить его перед господином? Напротив, следует показать ей своё расположение: тогда даже такое глупое создание сможет оказаться полезным. После таких размышлений Сибори улыбнулся:

— Благодарю вас. Жаль, что я вынужден сидеть взаперти, но, думаю, это недоразумение скоро выяснится.

Служанка, смущённо склонив голову, торопливо покинула комнату: не иначе как господин запретил ей говорить с пленником. Ничего страшного: сейчас глупая девочка не нужна.

Не то чтобы Сибори не мог сбежать: стены в этой комнате не отличались особой прочностью. Но сейчас требовалось не бежать, а остаться, более того — восстановить свой прежний статус советника. Ведь без поддержки хотя бы одного великого рода или без собственной армии нечего даже думать о том, чтобы сыграть в истории островов сколько-нибудь значимую роль. Если бы только уцелели те, кого он некогда вырвал практически с той стороны Отражённых Небес! Но те солдаты Курокавы полегли вместе со многими другими во время ночной битвы с воинам Кадани; немногие выжившие сгинули во время попытки убийства Йошимару. Проклятье, как же поступить?! Какая ложь должна расцвести, будто цветок под солнечным светом, чтобы только Сабуро поверил в неё?

Тем временем снаружи послышались шаги. Пусть за окном ещё вряд ли разгорелся рассвет, к пленнику явно направлялся хозяин резиденции. Немудрено, что после произошедшего он не сумел уснуть: можно ли спать, когда лишь ничтожно малое время назад обнимал бездыханное тело возлюбленного?..

— Это вы? — придав своему голосу удивлённую интонацию, посмотрел на вошедшего господина Сибори. — Простите, но я не думал, что вы придёте сразу же после того, как прикажете меня накормить.

— Мне нужен ответ.

Короткая фраза мало что сказала мнимому колдуну, и он осторожно заметил, надеясь, что не разозлит непредсказуемого господина Кадани: тигров лучше не дразнить, даже если кажется, что они спокойны.

— Какой именно? Позвольте, но я не дам вам ответ, пока не услышу вопрос.

Владыка Востока тряхнул головой, будто пытался привести в порядок расползающиеся мысли. После с его уст всё же вырвалось относительно конкретное:

— Что именно ты сделал? Отчего погибла та, что должна была стать моей женой? Отчего Курокава решил лишить меня жизни? Ведь не оттого же, что я и его сын… — вспомнив о Йошимару, чьё тело, верно, ещё покоилось в одной из комнат резиденции, Сабуро устало закрыл глаза. Сильный тигр, который не может позволить себе такую роскошь, как слёзы. Тем легче будет его одолеть — бить его же оружием, его же понятиями о чести и долге…

— В этих землях растёт один весьма интересный цветок. Сам по себе он не опасен, но лишь до тех пор, пока срезанный стебель не смешается с водой. Тогда даже аромат этого цветка становится ядовитым, и несёт погибель всякому, кто вдохнёт его. Я сорвал цветок и передал госпоже Юмихимэ с просьбой, чтобы она передала его в дар отцу. Но девочка решила оставить красивый цветок себе. Да, я виновен: в том, что не поднёс ядовитое растение лично. Но разве принял бы от меня подобный дар Курокава? Нет!

Владыка Востока молчал, и Сибори всё больше уверялся: он на верном пути. И вновь он почти не лгал — лишь малая толика лжи искажала события до неузнаваемости, делая его жертвой обстоятельств, а не виновником всего произошедшего после его появления в резиденции семьи Курокава.

— После гибели госпожи Юмихимэ её отец — старый дурак! — возомнил, будто это вы лишили её жизни. Он прознал о вашей любви к Йошимару, и решил, что это могло послужить достаточным основанием.

— В таком случае, это было действительно глупо, — во взгляде тигра мелькнула тень недоверия, и Сибори торопливо принялся оценивать свою ложь: что не так? Прежде, чем он сумел понять, правитель восточных земель заговорил:

— Разве не правильнее было бы для меня, в случае нежелания, отказаться от свадьбы? Я не любил ту девочку, но полагал, что она со временем сможет стать достойной женщиной и хорошей матерью. Скажи, сколькие в этом мире имеют возможность жениться на той, кто им по нраву?

Сибори досадливо молчал, всё ещё пытаясь понять, что в его рассуждениях смутило господина Кадани. А тот продолжал:

— Ты полагаешь, Курокава не понимал этого? Он и его армия нуждались в союзе с моим родом гораздо больше, чем я. Даже если он знал о том, какие чувства я испытываю к… его сыну, он бы сообразил: чтобы быть рядом с ним, мне достаточно остаться в их резиденции как супругу Юмихимэ.

Сибори едва подавил раздражение: каким же говорливым неожиданно стал этот мужчина! Заметил лис и другое — господин Кадани упорно не произносил имя Йошимару, видимо, стараясь таким образом отстранить себя от прежней любви. Похвальное стремление — жаль, что обречённое на провал: боль сквозит в каждом его движении, в каждом жесте.

— Так решил бы умный человек, которому не затмевает глаза боль и желание обвинить кого-то в ней. Курокава же был просто тщеславным глупцом, не способным править; разве можно назвать разумным того, кто не способен даже удержать в узде собственные чувства и отличить правду от домысла? Я пытался убедить его в том, что вы невиновны — не открывая, разумеется, своей вины. Но… не смог. И в этом тоже есть моя вина. Но более я ничего не сделал, готов поклясться тем, чем вы пожелаете…

Тигр чуть сощурился, будто и в самом деле был большой кошкой, загнавшей в угол долго изворачивавшуюся крысу:

— Ты говорил, что у тебя… был возлюбленный. Но не назвал его имени. Скажи, как его звали?

Не понимая, чем вызван подобный вопрос, Сибори не нашёл ничего лучшего, кроме как сказать правду. Отчего-то тяжело далось произнести привычные звуки: одеревеневшие губы не слушались, а язык будто вновь примёрз к зубам или провалился куда-то в горло. Справившись с собой, мнимый колдун прошептал:

— Шигэру.

— Будь он жив, я бы попросил тебя поклясться его жизнью. Но сейчас, если ты хочешь, чтобы я тебе поверил, поклянись большим. Поклянись: ежели солжёшь, никогда, даже на той стороне Отражённых Небес, не увидишь его снова.

Это походило на удар прямиком по сердцу, какой не ожидаешь от вроде бы чтущего законы чести врага. На мгновение лису даже стало страшно, как ребёнку, что оказался совсем один посреди тёмного леса. Даже самый умный человек не может до конца вырвать из души этот суеверный страх; побороть его означало побороть бы в себе человека. С трудом справившись с нахлынувшими эмоциями, Сибори выдавил тихое:

— Клянусь.

С улицы донёсся тихий звон — будто разбилась чаша из тонкого стекла. А может, этот звук просто послышался мнимому колдуну под впечатлением от на удивление жестоких слов господина Кадани. Тигр же расслабленно вздохнул: в его понимании, никто не сумел бы поклясться подобным, удержав лицо.

Но сейчас, когда следовало бы торжествовать победу, Сибори отчего-то не чувствовал облегчения и радости. Так, верно, чувствует себя правитель, что одолел врага, но загубил всю свою армию: чувство триумфа быстрее, чем хотелось бы, вновь сменялось по-детски суеверным страхом. Смешным — но от этого не менее горьким.

Загрузка...