Леди, которая любила лошадей

Глава 30

Первой, кого увидела Василиса, была Нюся.

Нюся забралась на ограду, и сидела, мотала ножками, заодно уж гладила морду старого жеребца, подошедшего полюбопытствовать. Жеребец фыркал, Нюся веселилась.

— Доброго дня, — сказала она, поправивши махонький цилиндр, с которого спускалась густая вуаль. — А матушка скоро будет… вы проходите, проходите… лошадок вот тут оставить можете…

Тихо.

Вот что удивило Василису: вязкая тяжелая тишина, которая окружала старые конюшни. Она, эта тишина, ощущалась душным одеялом.

И солнце будто поблекло.

И зябко стало. И… вовсе появилось желание отступить.

— Где люди? — спросила она.

— Люди? — Нюсина улыбка была широкой и радостной. — Спят… люди любят спать, особенно если помочь. Самую малость…

Она показала пальцами, сколь мала была ее помощь. И вновь улыбнулась. Спрыгнула с ограды, отряхнула черные бриджи, украшенные по бокам рядами серебряных пуговок. Черный жакет был отделан позументом, и вся-то Нюся была хороша.

Юна.

Свежа.

И… опасна.

— И не глядите вы так, Марья Александровна, — произнесла она с насмешечкою. — Я ж не виновата, что вы в маменькины дела полезли. Маменька жуть того не любит. Папенька и тот не лез. А вы сунулися. И теперь убивать придется. Я ж этого страсть до чего не люблю.

Хлопнули светлые реснички.

Марья же, оставив речь сию без ответа, спешилась, хлопнула коня по шее и, снявши узду, велела:

— Иди…

— Зазря вы так, — Нюся покачала головой с явным неодобрением. — Его же ж волки сожрут.

— Господь даст, то и не сожрут.

Тишина… перестала быть однородной. Нет, Василиса слышала разговор, каждое слово, но будто со стороны, будто все это не касалось ее.

Она спешилась.

И ослабила подпругу, сняла уздечку, потрепала Хмурого по морде, но рука коснулась не теплой мягкой шерсти, а… чего-то иного.

Холодного.

Зыбкого.

И весь этот мир тоже зыбок. Он дрожал, и норовил расползтись гнилым полотнищем, удерживаясь единственно чудом. Вот только как долго чудо это продлится?

— Слышишь, девонька? — Алтане Александровне помог спешиться муж. И опираясь на руку его, она подошла к Василисе, заглянула в глаза. — Ты их слышишь?

— Кого?

— Духов.

— Я… нет, — Василиса коснулась пальцами висков. — Здесь все… странно.

— Неприятно, — согласилась двоюродная бабушка. — Но пройдет. Не противься. Я слышу лишь эхо, а ты… ты — совсем иное дело. И выходит, что права была матушка, кровь очнулась.

Василиса не отказалась бы, чтобы эта самая кровь поспала бы еще немного, поколение или два, или…

— А их зачем взяли? — поинтересовалась Нюся, указав стеком на Константина Львовича, который стоял, придерживая супругу под локоток.

— На экскурсию, — Марья огляделась, но ничего-то не увидела. — Где…

— Скоро подъедут, — Нюся разом потеряла интерес. — А вы идите… маменька велела, чтобы на конюшне ждали. А с маменькою спорить…

Она скривилась и добавила.

— Точно уеду… вот завтра возьму и уеду, и пусть тут дальше без меня. А то Нюся плохая, Нюся только об одном думает… а я не хочу обо всем… и мировая революция… вот кому она нужна?

С каждым шагом к конюшне, над которой поднимался пузырь силового купола, отрезая это строение от прочих, Василиса все четче понимала: тишина и вправду неоднородна.

Она клубится.

И истончается.

Она рождает собственные звуки, которые походят на шепот. Многие, многие голоса сплетаются друг с другом, спеша рассказать, поделиться… требуя ее, Василисы, внимания. И они мешают друг другу, заглушая, порождая ту самую тяжелую тишину.

— Что-то мне… — Константин Львович остановился. — Туда не следует соваться…

— Ага, неприятненько, — согласилась Нюся. — Только… маменька велела… да и оно просто потерпеть надо. Самую малость.

— И что? Привыкну?

— Нет, помрете, — Нюся была очаровательно прямолинейна. — А мертвым оно все равно, где лежать.

— Я помню это место другим, — Алтана Александровна, казалось, не ощущала и тени неудобства. Ее сухая ладонь первой коснулась ворот. — Девочка так радовалась, когда закончилось строительство…

— Вы…

— Знаете, потом, после войны, я по глупости и наивности своей написала сестре. Очень обрадовалась, узнав, что та жива. Мне казалось, что уж теперь-то, в ситуации той, мы должны поддерживать друг друга… и у меня было чем помочь.

— Лошадьми? — тихо спросила Василиса, зная, что тишина, сплетенная из сотен чужих голосов, не позволит услышать лишнего.

Ни Марье, что не спешила переступать порог.

Ни Нюсе, которая играла со стеком, но взгляд ее был внимателен и сосредоточен.

— Ваша матушка… она ведь рассказала вам, верно? Дело не в родословной, а… в солнце, так? И в силе? В том обряде, который я видела… нужна кровь.

— Не любая, — теперь Алтана Александровна смотрела с интересом. — Только та, в которой живет солнце, древний дар неба. И я бы действительно помогла. Может, моей крови и не хватило бы, но знала я о лошадях многое. Мы бы восстановили семейное дело.

— Но она не пожелала?

— Она сказала, что я позорю ее род, что… лучше бы мне вовсе забыть о том, что я к нему принадлежала. Что она сама-то решит, как ей быть. И я отступила. Я… знала, что у нее родилась дочь не такая, как ей хотелось. И вновь написала, что готова забрать девочку на воспитание, что буду любить ее и заботиться, что сделаю все, чтобы она была счастлива.

— Вам не ответили?

— Отчего же. Мне было велено не вмешиваться в дела, которые меня не касаются. Я… продолжала наблюдать. Издали. Не из пустого любопытства, но потому как чувствовала свою ответственность. С Фимушкой мы познакомились… поздно.

— Когда она решилась уйти из дома? Вы ей помогли?

— Верно. И жалею, что не рискнула написать ей раньше. Мне показалось, что ей нужна будет помощь. И я ее предложила. Мое предложение приняли… дальше… дальше я познакомила ее с матушкой. И та пыталась учить, ибо чувствовала в Серафимушке силу, но оказалось, что силы этой недостаточно.

— Она видела лошадей, — Василиса поняла. — Видела, но… у нее не получилось их… сделать, верно? И тогда она решила, что нужно совместить два подхода. Селекцию и магию.

— Она была умной девочкой.

— А… деньги?

— Это матушкины. Она всем своим внучкам оставила, с тем, чтобы у девочек были собственные средства. На всякий случай. Она сказала, что законы белых людей не так и плохи, просто нужно уметь ими пользоваться.

— И… откуда… у нее деньги?

Алтана Александровна лукаво улыбнулась:

— У нее имелся дар. Отчего было им не воспользоваться? А далее… всегда найдутся люди, готовые платить за чудо… хорошо платить… тратила же она мало. Не привыкла к роскоши. После… ее супруг сумел удачно распорядиться капиталами, вот оно и получилось, что получилось.

— А ваша матушка…

— Умерла задолго до твоего рождения.

Жаль.

Эта женщина совершенно точно знала бы, что Василисе делать. И научила бы… и может…

— А… моя бабушка… она рано умерла… из-за дара?

— Наталья? Отнюдь. Скорее уж ей многое пришлось пережить. Во время войны и после. И я знаю, что замуж вышла она, исполняя долг перед родом. И пусть про супруга ее ничего-то плохого не слышала, но был он много старше Натальи, потому и ушел рано. Она же отдала много сил, возрождая былое могущество, меняя мир под себя, а это непросто… нет, девонька, тут не о проклятии речь, и не о даре. Дело в обыкновенном человеческом упрямстве. Мне жаль, что так вышло, но это был ее выбор.

Значит, выбор.

Война.

И жизнь потом тяжелая, о которой Василиса ничего-то не знает. Пускай… главное, что Марье не грозит уйти рано. И Настасье тоже. И это хорошо… просто замечательно.

Василиса вздохнула, а пелена, окружавшая ее, покачнулась, подалась, облепила, и показалось, что это не воздух вокруг, но незримые руки, тянутся, в надежде коснуться, украсть хоть каплю тепла.

Жизни.

— Вели им отступить.

— Я… не умею.

Шепот нарастал. Теперь тишина обернулась гулом. Так гремит река на порогах, когда тихие воды разбиваются о гранит.

— Не давай себя увлечь. Ты сильнее их, — жесткие пальцы сдавили руку, и Василиса смогла вдохнуть.

— Вася? — Марья тоже гляделась бледной. — Ты… как?

— Хреново, — ответила за нее Нюся. — И вы, княжна, не балуйте… туточки чаровать все одно не выйдет. Не любит оно того, да… чем больше магичите, тем больше силы оно сожрет.

— Все хорошо, — Василиса оперлась на дверь ближайшего денника, даже не удивившись, что и денник этот, и дверь вновь существуют. Свежее дерево было гладким.

А еще едва теплым. И тепло это успокоило.

Надо… справиться.

И она справится.

Она сумеет. И с голосами, и…

За дверью, на кипе соломы, лежали люди. Василиса узнала Акима, на лице которого одна за другой сменялись гримасы. Свернувшись калачиком тихо сопел мальчишка, только нога его слегка подергивалась. Неподвижными оставались мужчины в одинаковых серых костюмах.

— Они ведь очнутся? — спросила Василиса, отступая.

Она знала, что голоса проникают в сны.

Что место это слишком хрупкое, и оттого мир нави подбирается вплотную, что он вполне способен увлечь наивную душу, поманить мечтою, а потом…

— Не знаю. Это как маменька решит, — Нюся вздохнула. — Если б вы знали, как я от нее устала!

— Так и ушла бы.

— Куда? — Нюся прошлась по проходу, чтобы остановиться у распахнутой двери. — Да и… думаете, она бы меня отпустила? Когда папенька жив был, то еще как-то ничего, а вот помер, так совсем разум утратила. Решила с чего-то, что я дело его наследовать должна. А я не хочу!

Она раздраженно пнула сапожком дверь.

— И не собираюсь я во все это дерьмо вникать. Меня и прежняя роль вполне устраивала.

— Это ж какая? — Константин Львович вошел-таки в денник и, опустившись на корточки, прижал палец к шее ближайшего к нему человека.

— Дур находить. Таких, чтоб при деньгах, при папеньке и маменьке, чтобы бед иных не знали, чем криво сшитое платье… — Нюся закатила очи. — Да живые они, живые. Пока…

— И зачем тебе эти девушки были?

Алтана Александровна осматривалась с видом рассеянным, и казалась слегка удивленной, хотя и не понятны были причины ее удивления. Но то, что жило в конюшне, тоже смотрело.

На нее.

И на Василису.

И взгляд этот явственный заставил голоса замолчать, отступить, признавая за этим созданием право… на что?

— Мне? Мне ни к чему, а папеньке требовались деньги. И маменька ему помогала. Она говорила, что грабить на дорогах — опасно, да и не эффективно, что взять можно и без оружия. Что сами отдадут, только подход найти надобно. Она и искала. Отправляла кого, вроде Полечки… он, конечно, дурак редкостный, но свое дело знал.

— И тебе не было противно?

— Мне? А с чего? Я ведь их не трогала. Просто знакомила с приятелем. А дальше все сами. И нечего на всяких идиотов вешаться. И вообще… чего вы привязались? Маменька приедет, у нее и спросите!