Леди, которая любила лошадей

Глава 20

По небу плыли облака.

Белые.

Куделькастые. Как будто мелких пуделей погулять выпустили.

— Смотри, вон то, — Василиса подняла руку и указала пальцем на длинное облако. — На крокодила похоже. Ты видел когда-нибудь крокодила?

— Видел.

— Живого?

Они лежали на сухой траве, на старой куртке, от которой пахло табаком и еще дегтярным мылом, хотя Демьян совершенно не представлял, откуда мог взяться этот вот запах. Лежали и разглядывали небо, и облака, и еще тени птиц, что порой мелькали меж облаков и даже выше.

— Живого.

— А где?

— В Москве. Там есть ныне зоосад. И животных много.

— Не бывала, — с легкой печалью произнесла Василиса. — В Москве. И в зоосаду тоже. А крокодилов видела. В Египте их много. И огромные… и еще верблюды. Ты бы знал, как от них воняет! Матушка моя говорила, что это с непривычки, что если бы я решила остаться, я бы привыкла и перестала замечать, что вонь эту, что… остальное.

Она перевернулась на живот и одернула жакет.

— Это странно, да?

— Что?

— Все, — сказала Василиса.

— Пожалуй, — согласился Демьян. И вправду странно, лежать и разглядывать небо. Искать в облаках зайцев или крокодилов вот, как будто ему, Демьяну, снова лет восемь, а то и меньше. Слушать кузнечиков.

Разговаривать… ни о чем.

И пытаться остановить это вот мгновенье странного полудетского счастья, не знающего ни условий, ни условностей, но такого всеобъемлющего.

Хрупкого.

— Нос сгорит, — Василиса коснулась этого носа. — Уже сгорел. У тебя кожа светлая, тебе беречься надо.

— Я берегусь. Обычно.

Сейчас все было необычно.

И место.

И женщина эта невозможная, которая была рядом, руку протяни, и все ж несоизмеримо далеко, слишком далеко, чтобы можно было думать о большем, нежели несколько поцелуев. Не говоря уже о том, чтобы позволить себе это большее…

— А я солнце люблю, — Василиса села и обняла себя за ноги. Брюки обтянули эти ноги слишком уж плотно, и мысли стали… неправильными. Запрокинув голову, она подставила лицо солнечным лучам. И вдохнула раскаленный воздух.

Съехавшая с плеча коса ее упала, коснулась земли, и Демьян, дотянувшись, снял с нее мятый цветок, что запутался в волосах.

— И еще… теперь я, кажется, знаю, каким должен быть дом.

— И каким?

— Солнечным.

Надо было вставать.

И возвращаться.

К конюшням и Вещерскому, который с каждым часом делался все более мрачен. К задумчивому Ладиславу и Никанору Бальтазаровичу, что являлся ежедневно, но в конюшню заглядывать не спешил. Он присаживался на складной стульчик, который приносил с собою, ставил меж ног трость и, опершись на нее, закрывал глаза.

Так и сидел.

Однако присутствие его молчаливое было своего рода разрешением, и именно тогда, по приезду целителя, ворота открывались. Хорошие ворота. Дубовые, поставленные людьми Вещерского, вот только совершенно бесполезные против тумана.

За прошедшие дни тот не стал гуще, но и не развеялся, пребывая в некоем странном равновесии. Он оживал, стоило коснуться его, и уже определенно различал людей.

Ладислав ему был мало симпатичен, и стоило некроманту ступить на пыльный полог, как туман спешно отползал, будто не желая касаться его. Вещерский… он лишь раз решился подойти вплотную к воротам, и серая пыль тотчас поднялась, закружилась столбом.

К счастью, и говорить-то ничего не пришлось. Княжич сам почуял неладное, отступил. Сказал только:

— Силу тянет…

А вот к Демьяну туман ластился.

Стоило приблизиться, и серое поле приходило в движение. Оно выталкивало на поверхность клубы той самой пыли, и катило их, гнало невидимым ветром. Туман становился плотнее. Он норовил облепить одежду, добраться до тела, и стоило прикоснуться, как рисунки на спине вспыхивали.

Сперва Демьян ощущал просто тепло, но с каждым мгновеньем оно нарастало, и спустя минуту-другую спину просто-напросто жгло.

Демьян терпел.

Сколько мог.

Вот только выходило, что мог он не так и долго.

— Надо возвращаться, да? — в темных глазах Василисы мелькнула печаль. — И мне тоже…

— Не обязательно.

— Врешь ты все. Обязательно, — она вздохнула. — Марью бросать нехорошо… да и мне бы делами заняться. И тебе.

Демьян склонил голову.

И вытащил из ее волос тончайшую веточку.

— Растрепалась?

— Самую малость если.

— Сегодня каталоги доставить должны, с Уральских конюшен. Урал далеко… и я даже не уверена, что стоит лошадей тревожить, — Василиса прикусила губу. — Подмосковье, конечно, поближе, но там конюшни небольшие, да и разводят в основном дончаков.

— А кто нужен?

— Да… и дончаков можно… говоря по правде, чем дальше, тем больше я сомневаюсь, — она смахнула пыль с высоких сапог. — Может, права Марья? И скоро в лошадях вовсе нужда отпадет? Сменятся автомобилями и… и куда их девать потом? На бойню?

Это она спросила с немалым раздражением.

И брови сдвинула прегрозно.

— Если и сменят, то весьма нескоро, — Демьян тронул пальцем стебель, на котором устроился толстый шмель, и тот поднялся в воздух. — Автомобили весьма дороги, а с учетом того, что для движения им требуется сила, то дешевле они не станут. Следовательно, позволить их смогут себе немногие, большею частью маги, которые будут сами перезаряжать накопители. Конечно, если вдруг кто-то отыщет способ заставить этакую махину работать без силы, то, возможно, нужда в лошадях и отпадет, но…

— Это будет нескоро, — эхом отозвалась Василиса. — И все равно… мне страшно.

— Отчего?

— Что не сумею. Я уже разорила конюшни… пусть невольно, пусть не зная, что они мои, просто равнодушием своим. Вот что мне стоило поинтересоваться делами, я ведь знала, как дороги они были тетушке, но…

Она махнула рукой.

— Все ошибаются.

— Не утешает.

— Верю, — Демьян встал первым, ибо понял, что еще немного, и у него просто-напросто не хватит душевных сил куда-то идти и что-то делать. Он останется навеки на лавандовом этом поле, и ее тоже оставит, и сделает что-то такое, невозможное, чтобы скрыть их обоих от внешнего мира.

Может, как в сказке, вправду утащит в камень.

— Но вам утешение ли нужно?

— Тебе, — Василиса протянутую руку приняла и оперлась. — В конце концов, странно обращаться на «вы» к человеку, с которым ты целовался.

Она произнесла это столь серьезно, что Демьян с трудом сдержал улыбку.

— Тебе, — согласился он.

— Когда… это вот… «вы»… то кажется, что с кем-то чужим говоришь… знаешь, все мои… женихи, — она обняла себя. — Ко мне обращались исключительно на «вы». И я знаю, что так правильно, что положено по этикету, и вовсе… и это знак уважения, но… я устала говорить с чужими людьми. Понимаешь?

И как ни странно, Демьян ее понял.

И ответить хотел.

Он бы нашел правильные слова, наверняка, но… пронзительный свист перекрыл и стрекот кузнечиков, и звонкую песню жаворонка. Он осадил ветер, и заставил лошадей вскинуть головы, повернуться в поисках опасности.

— Эге-ге-й! — этот конь шел широкой ровной рысью. И красуясь, выгибал шею. И был, безусловно, хорош. Могучий зверь угольной масти, без единого белого пятнышка.

Впрочем, всадница была не хуже.

— Доброго дня! — крикнула Нюся и помахала рукой с зажатым в ладони стеком. И конь шарахнулся было в сторону, но был остановлен решительнейшим образом.

И стало понятно, что в седле Нюся держится весьма даже уверенно.

— Доброго, — премрачно отозвалась Василиса и отступила, словно желая спрятаться от насмешливого Нюсиного взгляда.

А та, осадивши жеребца, поинтересовалась:

— А что это вы тут делаете?

— Кузнечиков считаем, — не слишком вежливо отозвался Демьян.

— А… и много насчитали? — Нюся спешилась и сорвала стебелек лаванды.

Понюхала.

И сунула коню.

— Другим разом лучше нумера какие снимите, как маменька делает, — сказала она. — А то… мало ли кто и чего увидит?

Василиса густо покраснела, а Демьян поднял куртку и встряхнул, сбивая пыль.

— Да и муравьи опять же… или вот кузнечики. Я вот лично терпеть не могу всякое ползающее…

Сама Нюся по обыкновению была диво до чего хороша. Волосы ее, завитые локончиками, выбивались из-под кокетливой шляпки. Костюм из узких брючек и жакетика, украшенного двумя рядами блестящих пуговиц, подчеркивал и стройность Нюсиных ног, и мягкую округлость ее фигуры.

— Не понимаю, о чем вы, — Василиса ответила сухо и равнодушно.

— Конечно… — согласилась Нюся с немалой поспешностью. — Маман моя говорила, что в высоком обществе о некоторых вещах говорить не принято. Только я, уж извините, в обществе бываю редко…

Она погладила жеребца по бархатной морде.

— Заметно, — едва слышно произнесла Василиса. Но Нюся тотчас захлопала ресницами и в огромных ее глазах заблестели слезы.

— Я… я… пожалуй, поеду, — сказала она.

— Куда?

— Туда, — Нюся махнула рукой на горы, и Василиса со вздохом сказала:

— Туда нельзя. Там волки.

— Да? — хлопнули ресницы, а слезы исчезли, будто их и не было. Может, и вправду не было. Что вообще Демьян о слезах-то знает. — Настоящие?

— Настоящие. Меня едва… — Василису передернуло.

— В самом деле?

Нюся подпрыгнула и хлопнула в ладоши.

— А он вас спас, да? Как герой?

— Почти.

Василиса сунула пальцы в рот и свистнула. И жеребец ее, до того наблюдавший за людьми с видом почти равнодушным, — этак и вправду поверить можно, что вовсе ему нет дела ни до хозяйки, ни до ее окружения, — вскинулся и подошел.

— Ученый, да? А мой красивый, но не ученый. Глупый даже. Правда, он совсем не мой, мне Полечка дал… знаете, в последние дни он сделался совершенно невозможен! Я ему говорю, что не стоит печалиться. Помер мошенник? Туда ему и дорога. Радоваться надо, что помер.

Нюся стрекотала, куда там кузнечикам, и крутилась, вертелась, умудряясь и до Хмурого дотянуться, и собственного жеребца по носу хлопнуть, когда тот вздумал скалить зубы.

Она коснулась Демьяновой руки.

Ткнула пальцем Василису, затем пощупала ткань, из которой Василисин костюм изготовлен был. Сунула свой рукав, предлагая отплатить тем же… от голоса ее тотчас заболела голова.

А еще серьга в ухе потеплела.

Самую малость.

— …а он мне, что я, мол, ничего-то в мужских делах не понимаю. Может, и не понимаю. Но это же еще не повод вести себя подобным образом… возмутительно! Я и взяла Мрака, чтобы покататься и развеяться. Самую малость. Я ведь могу развеяться, правда?

— Можете, — согласился Демьян, желая лишь одного, чтобы эта именно женщина замолчала.

Каждое ее слово отзывалось в голове ударами молотка.

И за шиворот опять словно кипятку плеснули. Впрочем, быстрая эта боль отрезвила.

— Вот… и я так подумала! Он обещал мне прогулку? Значит, прогулка будет, даже если этот дундук решил, что у него настроения нет гулять.

— Одной гулять может быть небезопасно, — Василиса произнесла это и слегка покраснела.

— У меня револьверы имеются, — Нюся с легкостью взлетела в седло. — И еще амулет. Вот.

Она сунула руку под воротничок и вытащила толстую серебряную цепочку, на которой покачивалась бляха амулета.

Нахмурилась Василиса.

А Демьян… он не был артефактором и до недавнего времени все-то амулеты казались ему сходными, он чуял силу, заложенную в них, при должной сноровке мог бы различить и некоторые линии, однако же на том его умения и заканчивались.

Ныне же…

Бляха казалась покрытой плесенью, до боли знакомым уже налетом, надежно въевшимся в металл.

— Позволите? — Демьян протянул руку, и Нюся с немалой готовностью стянула амулет с шеи.

Плесень была темной.

Черной почти.

И гляделась донельзя ядовитою.

— Чешется, — пожаловалась Нюся и, сунув руку под воротник, поскребла шею. — Я маменьке говорила, что, небось, бракованный продали. А она ж и слушать не хотела.

Демьян перехватил цепочку, ибо прикасаться к черноте не хотелось столь категорически, что поневоле в голову лезли всякие дурные мысли.

И собственный рисунок ожил.

Ощерился дракон.

И задрожало диковинное древо, растопырило листья. Твари же на нем устроившиеся, оскалились. Им тоже не по вкусу была запертая в серебряной пластине магия.

— Боюсь, — Демьян вытащил платок, на который и положил амулет. — Вашу матушку и вправду обманули. Эта вещь может быть опасной.

— А то… у меня от нее сыпь, — пожаловалась Нюся. — Отвратительная просто! И я ей говорила, а она… порой такая упертая, просто страх! Заставила поклясться, что носить стану. Я и…

Она потерла переносицу.

И нахмурилась.

— Я его снять собиралась… точно… вчерась еще, когда мы пошли. Она его дала, и я подумала, что чего мне ссориться? Надену, а у себя сниму тихонечко.

И это было вполне в Нюсином характере, о чем Ефимия Гавриловна не могла не знать. Но знала ли она о другом? О несомненной опасности, что скрывалась в этом простеньком с виду украшении.

Прямоугольная форма, будто рамка, из которой вынули фотокарточку. Завитки по краям. Пара крошечных камушков, правда, помутневших, утративших всякий блеск.

— И забыла… вот совсем забыла… а вы сказали, и вспомнила, — Нюся хмурилась все сильней. — Я прежде ничего не забывала!

— Верю, — Демьян закрутил амулет в платок, а сверток сунул в нагрудный карман. Нет, плесень еще ощущалась, близкая, однако больше не вызывала желания немедля избавиться от неприятной вещи.

Вероятнее всего почтенная Ефимия Гавриловна, зная характер дочери и желая защитить ее, — защитить ли? — попросила встроить заклятье отвлечение.

Легкое.

Безопасное.

— И куда мы теперь? — Нюся поправила воротничок. А смотрела она отчего-то на Василису, которая пожала плечами и ответила:

— На конюшни.

— Это те, где пожар был и десять человек сгорело?! — в голубых очах вспыхнул немалый интерес. И Василиса вздохнула:

— Почти.

— Что, девять? Или восемь? И еще все лошади! Мне Полечка сказывал, а он хоть и дундук бесчувственный, но врать не будет… а вы совсем конюшни продавать не хотите? Там, небось, теперь призраки будут. С призраками если недвижимость, то она всяко дешевле пойдет…

Демьян посмотрел на солнце, которое зависло на небосводе, и подумал, что нынешний день будет тяжелее обычного.