«Если», 2016 № 02

Эдуард Геворкян
НЕЙТРАЛЬНАЯ ПОЛОСА

/фантастика /биотехнологии

/новый тип войн

/сверхчеловек

В кресле напротив подросток в геймерских очках быстро-быстро перебирал в воздухе большим и указательным пальцами правой руки. Растопыренные пальцы левой медленно шевелились над коленом. Сидящий рядом старик с окладистой бородой покосился на него, качнул головой, повернулся к неопределенного возраста соседке.

«Пройдется по адресу этих молодых», — подумал я.

— В «Истребителей» режется, — сказал старик. — Сейчас ему худо будет.

Женщина возилась с коробкой сока, протыкая трубочкой клапан.

— Пей, дед, — сказала она. — Тебе-то какое дело?

Мое место было у окна. Сиденье сбоку пустовало, а у прохода расположился молодой парень в не по-осеннему легкой куртке. Он глянул на подростка, перевел взгляд на старика и явно хотел что-то сказать. Но тут юный игроман сорвал очки и, пробормотав «вот невезуха!», откинулся в кресле.

— Сбили, да? — хмыкнул старик. — А ты сектором газа мягче работай.

Подросток вытаращил глаза.

— А…э… — успел он выдавить, как дед назидательно поднял палец.

— Ох, уж эти молодые! — провозгласил он, и мироздание вошло в свою колею. — Поиграй с мое, тоже будешь с трех-четырех движений видеть, кто на каком уровне.

— Ха, — обрадовался подросток. — Может, мы в небе встречались?

— Не думаю. Но, может, еще встретимся.

— Я — «Покрышкин-2564», — сказал подросток.

— «Пугачев-09».

— Эге, двузначный? — вмешался в разговор парень в куртке. — Это же армейский индекс.

— Ну да. Только учебный. Я свое в железе отлетал, теперь вот молодых перспективных отлавливаю в сети, натаскиваю помаленьку.

— И много отловили?

— Для Военно-космических сил хватает с лихвой.

У мальчишки загорелись глаза, он что-то тихо спросил, а дед покачал головой и негромко ответил: «Через пару лет можно попробовать, если не передумаешь». Потом разговор свернул на марсианскую экспедицию. Дед посоветовал не суетиться: мол, еще во времена его молодости собирались лететь, да все переносят из года в год, денег потратили уйму. Потому и не надо записываться на всякие испытания и тесты, толку никакого, и еще неизвестно, как они отразятся на здоровье.

Я же смотрел в окно на мерцающую серую полосу. Три часа «трубой» — можно привести мысли в порядок, подготовиться к работе. В разрывах «трубы» на доли секунды возникали и исчезали желтые пятна лесов, белые — полустанков, красноватые — станционных строений и домов. «Трубу» протянули, кажется, после серии терактов 49 года, но она мало помогла — к путям скоростного поезда фанатикам несколько раз удалось просочиться, несмотря на минные поля и стреляющую автоматику. Это потом, когда ввели смертную казнь, в том числе и позорную, они притихли, да и то не сразу.

Впрочем, кто-то хорошо подзаработал на строительстве защитной полосы и на поставках армированного пластика. А другие на звуковой защите — иначе адский вой, который выдувал проходящий скоростник, пугал людей и живность от горизонта к горизонту по обе стороны дороги из Петербурга в Москву. Или, как мне сейчас — из Москвы в Питер, что, по мнению людей, знающих толк в перемещениях, далеко не одно и то же.

В прошлом году после скандального дела с подделкой экзаменационных файлов меня перевели в резерв с полным сохранением всего пакета. Инспекционный визит в Мурманск затронул интересы некоторых именитых персон, и, хотя придраться к нашей комиссии не смогли, начальство на всякий случай перестраховалось, выведя нас из-под возможных подстав и провокаций. Не помогло. Уполномоченный Сербин, с которым я проработал шесть лет, свалился с тяжелым осложнением после ерундовой простуды, ушел на пенсию досрочно и перебрался к родне в Крым.

Собственно, он и продвинул меня в Наблюдатели после того, как я случайно оказался в Выездной Комиссии, подменяя Защитника, сломавшего руку на тренировке. Тогда я подрабатывал референтом в Департаменте по надзору и, наверное, до сих пор продолжал бы составлять обзорные записки. Но Сергей Викторович заметил мою способность быстро запоминать важные и второстепенные детали — и погнал на тесты. Долго натаскивать меня не пришлось. Оказалось, что память у меня хотя и не эйдетическая, но своеобразная: все виденное и слышанное откладывалось вроде поверхностно, но постепенно воспоминания о конкретных событиях обрастали деталями, и чем дальше, тем больше их становилось, вплоть до самых несущественных на первый взгляд мелочей. Каковые мелочи, оформленные в многостраничный отчет, визировались Уполномоченным и шли в аналитический отдел Департамента. А уже оттуда следственным органам раздавались пироги и пышки, если все было в ажуре, или синяки и шишки, в случае, если удавалось раскопать то, что они проглядели. Такое случалось редко, но членов Выездной Комиссии недолюбливали, полагая нас надзирающими за надзирателями.

Голоса попутчиков стали громче. К разговору присоединился сидящий слева от прохода мужчина в синем плаще. Он так бодро развернулся с креслом в нашу сторону, что чуть не опрокинул на себя стакан с кофе, который разносила проводница. Несколько капель попали на плащ, но он не обратил внимания. Я вздохнул — рано или поздно любой разговор сползает на тему наследования. Даже в гостях у соседа по дому — как посидим немного за столом, так либо жена соседа, либо его теща после третьего или четвертого тоста непременно сцепятся — усыновлять ли Государю наследника, которого выберут достойнейшие, либо из детей кого назначить? А может, вовсе всенародно избирать? Как-то раз обычно не произносящий ни слова тесть, учитель протогимназии, вдруг поднял палец и значительно произнес: «Филиокве». Сосед уронил вилку, теща ойкнула и, вскрикнув: «Там пироги подгорают», метнулась на кухню. Следующие полтора часа мы слушали лекцию о религиозных диспутах Византии, о принципах наследования в Риме и о тщете наших суждений, потому как власти предержащие сделают так, как им будет выгодно. Остановить его никто не мог и не хотел — обиды тесть помнил долго и со вкусом напоминал при каждом удобном, а в особенности неудобном, случае. Если бы не подписка о гостайне, я мог ему кое-что рассказать о властях и тихих войнах кланов, о многоходовых интригах, которые идут между сторонниками прямого наследования трона и выборного: с каждым годом чем старше Государь, тем войны горячее. Наш Департамент, в частности, следит еще и за тем, чтобы партии «эредиатиков» и «меритократов» не переходили за грань закона или, по крайней мере, делали это с минимальным количеством скандалов, выносов грязного тряпья на люди и трупов. Своего рода нейтральная полоса.

Вздремнув под негромкий разговор попутчиков, я вздрогнул, когда поезд после резкого воздушного хлопка выскочил из «трубы» и под бравурную музыку остановился на перроне. Навигатор на запястье показал, что меня ждут у большого табло.

За день до отъезда я немного покопал в файлах. Работала тройка Зализняка, одна из лучших, и быстро выяснила, что группа следователей слегка погорячилась. Во время отпуска утонул врач кремлевской клиники. Заплыл за буйки, судорогой свело ногу, спасатели поздно заметили, откачать не удалось. Приняв дела, его заместитель провел инвентаризацию и обнаружил, что пропали образцы крови и тканей очень важных лиц. Настолько важных, что в файлах вместо имен стояли прочерки. У следаков взыграло ретивое, дело пахло карьерой, трясли многих, и крепко. У одного свидетеля, ученого с мировым именем, чуть не случился инфаркт. Но Выездная Комиссия обнаружила, что подмена образцов была не злоумышленной акцией, а халатностью лаборанта. Он перепутал боксы и списал часть из них на утилизацию по сроку хранения. А потом с велика ума или большого перепуга переставил ярлычки со штрих-кодами и чипами идентификации. Следователи сотрясали воздух жалобами на «комиссаров», выкручивающих руки, но сумрачные люди из прокуратуры быстро привели ретивых в чувство. Лаборанту дали условный срок и отправили отрабатывать штраф в районную больницу санитаром.

Насколько я понял, инспиратором нашей комиссии был один из неугомонных следователей. Так как лаборант перешел в разряд надзираемых, он подключил его к системе наблюдения. И выяснил, что к ссыльному лаборанту приезжал родной дядя, который в свое время и устроил нерадивого племянника в кремлевскую клинику. Дядя оказался микробиологом из частной фирмы, которая работала над какими-то фармакологическими проектами по госзаказу. Как потом рассказал быстро протрезвевший работник морга, после отъезда дяди его ссыльный коллега приободрился и намекнул, что скоро покинет эту дыру. Но когда узнал о гибели дяди в автомобильной аварии, приуныл, стал пить не в меру и с бодуна хлебнул вместо спирта растворитель.

Следователю эта цепь несчастных случаев показалась странной. Но прокурорские отказались возобновлять дело и спихнули окончательное решение на наш Департамент. Вот и направили Выездную Комиссию по месту работы «дяди», чтобы ни у кого не возникло сомнений в недоработке. Я знал, что этот визит идет по второму разряду важности. Да что там говорить, просто кто-то из начальства захотел вылизать отчет до блеска и подать наверх в лучшем виде. Потому и выдернули меня из резерва, а Уполномоченным и Защитником наверняка назначили таких же не очень приятных начальству резервистов.

Увидев, кто меня ждет под табло, — сам не понял, как это у меня получилось, но разозлился и обрадовался одновременно. Бессовестные люди все же у нас в Департаменте: выдернули старика с заслуженного отдыха. В длиннополом кожаном плаще, помнящем, наверное, времена Реставрации, стоял Сербин и поглядывал по сторонам. Увидев меня, знакомо вздернул левую бровь.

— Какими ветрами, Сергей Викторович?

— Служебными, Олег, служебными. Не рад, что вместе работать?

— Рад, но удивлен.

— А я-то как удивлен, — вздохнул Сербин. — Если нас призвали под знамена родной конторы, то либо дела плохи, либо козлы отпущения закончились. Кто у нас Защитник, не в курсе? Вот будет интересно, если Трофим…

Трофим Евсеев, больше известный как Страшная борода, гонял Защитников по рукопашному бою. Сколько ему лет, не знал никто, кроме кадровиков. Только ему в Департаменте разрешалось носить бороду, а тому, кто во время поединка сумеет выдрать из нее хоть один седой волосок, он обещал ящик шустовского коньяка из армянских погребов. Полакомиться, насколько я знаю, никому не удалось, и Трофим ушел на пенсию непобежденным.

Мимо нас спешили пассажиры с московского поезда. А вот и мои попутчики. Дед и женщина средних лет тащат баул, подросток с игровыми очками, болтающимися на шее, обогнал их и пропал за колоннами, а молодой парень в легкой куртке попытался подсобить деду с ношей, но тот лишь мотнул головой, и он отстал. А потом двинулся в нашу сторону.

— Вот что-то такое я и подозревал, — буркнул Сербин, после того как парень поздоровался и спросил, не его ли мы ждем.

На привокзальной площади Сербин приложил свой навигатор к панели на тумбе у стоянки ренткаров и дождался свободной машины.

Шестиместный беспилотник полз с дозволенной скоростью, хотя пробок на дороге не было. Время позволяло пару часов погулять по городу. Раннее утро, солнце только взошло, и дождь почти иссяк. Но гипсовый антик культурной столицы в эту осеннюю невнятицу не вдохновлял на обзор известных красот, да и насмотрелся я на них прошлым летом, возвращаясь из Мурманска.

По пути в Петергоф мы узнали, что наш Защитник хоть и не в штате, но после стажировки рассчитывает попасть в списочный состав. И что его дальний родственник Трофим Николаевич был против, советовал оставаться в армии и не идти на службу в Департамент, обещая лично руки-ноги переломать. Но не успел, а теперь вот возится с клубникой на даче и передает всем, кто его помнит, привет и пожелание быть поближе к буфету и подальше от кабинетов.

Почти всю дорогу Сербин продремал, а я прикидывал, кому из начальства понадобилось соединить пенсионера, резервиста и стажера в Выездную Комиссию, а главное — с какой целью? Сергей Викторович — интуит от бога, возраст ему не помеха, я тоже Наблюдатель не из последних. Андрей, несмотря на возраст и говорливость, непрост: ни одного лишнего движения, в машину не сел, а словно втек, да и под курткой я отметил пару еле заметных, но характерных бугорков.

Возможно, парень пришел к нам из десантуры, пару раз во время маневров я видел, как впечатляюще они работают.

Найдя на планшете место нашего назначения и просмотрев доступную в сети информацию, я заподозрил, что эти слегка обновленные строения с почти столетним стажем архитектор проектировал под воздействием расширяющих сознание веществ. В давние времена тут располагался интернат для инвалидов, потом его переместили на теплое черноморское побережье, а здания отдали научному городку, от которого сейчас остались разве что воспоминания, потому как большая наука почти вся перебралась за Урал.

«Заячий проспект», — неожиданно глубоким басом сказал автопилот, и машина остановилась у кустарника, сквозь который торчали железные прутья ограды.

В бюро пропусков нас не ждали. Там вообще никого не ждали — стеклянная будка была густо замазана краской, а сквозь окошки, за которыми полагалось сидеть бдительным теткам, выдающим пропуска, виднелась стремянка, пустые емкости, обрезки швеллеров и прочий строительный хлам. Охрана, впрочем, имелась: за хрупким на вид журнальным столиком сидели два зверовидных амбала. Один из них тасовал карты. Увидев нас, он лишь повернул голову и произнес что-то вроде: «Кхие чндо».

— Кто мы такие, вас не касается, — сказал Сербин. — А что надо, объяснит при случае ваше начальство.

Некоторое время ничего не происходило, разве что амбал перестал тасовать карты и вроде задумался.

— Начальника смены, быстро! — рявкнул командирским голосом Андрей.

Минут через десять мы, отказавшись от «рюмочки с дорожки», пили чай в кабинете управляющего. Семен Ефимович, немолодой, лет пятидесяти, обозрел наши полномочные визитки и, прогнав их через идентификатор, любезно предложил располагаться как у себя в имении, открывать любую дверь ногами, брать за шкирку всех, кто подвернется, — словом, не отказывать себе в маленьких удовольствиях. Вежливо улыбнувшись, Сергей Викторович напомнил, что на предмет взятия за шкирку имеется следственная бригада, каковая бригада явится по первому же вызову, случись на то потребность в маленьких удовольствиях.

— Впрочем, — добавил он, прихлебывая чай, — уверен, что ее не предвидится, так как визит наш практически формален.

— Это радует, — ответил управляющий. — Были тут ваши следователи, как же! Всех за уши подвесили, на две недели парализовали работу причастных и непричастных. Никого не задержали, но целую неделю народ в чувство приходил. Хотя, должен заметить, — пригорюнился он, — народа у нас почти и не осталось. Несколько фирмочек арендуют помещения, большая часть площадей пустует. А ведь когда-то блистал научный городок, да-да, блистал!..

Сербин сочувственно покивал. Налет следственной бригады равен трем переездам. Трясут крепко, но почти всегда по делу.

Управляющий сказал, что проводит нас в Суворовский городок, где совсем рядом располагалась дирекция всех научных заведений. «Оставшихся», — добавил он после паузы.

— Да ни к чему это, — махнул рукой Сербин. — Не будем беспокоить занятых людей. Мне бы ваш идентификатор на часок-другой. Посмотрю, что там у вас на серверах, какие деньги куда и откуда шли, вот и все.

— У вас есть полномочия налоговой инспекции? — благодушие управляющего вдруг сменилось холодом в глазах.

— У нас все есть, — ответил Сербин. — Но денежные махинации нас не интересуют. Разве что неоформленные поступления из-за рубежа.

— Боже упаси! — с чувством сказал Семен Ефимович и чуть не перекрестился. — Все до последней копейки учтено, завизировано и оформлено. Да и какие там поступления! Кошкины слезки, а не поступления. Пару раз мелкие стипендии приходили нашим стажерам, да и то лет десять назад.

— Вот и славно. А потом вы меня познакомите с коллегами покойного Алексея Жирмунского. Просто побеседовать, без протокола.

— Ага! — воскликнул управляющий. — Я так и знал, что дело нечисто.

— Нам, к примеру, кажется, что все чисто, но есть регламенты, и мы, увы, вынуждены тратить свое и ваше время.

Сербин провел за монитором не пару часов, а все четыре. Мы с Андреем успели прогуляться по пустым коридорам и переходам между корпусами. Стены некоторых зданий помнили времена незапамятные: некоторые из выцветших плакатов с призывами и лозунгами о единстве партии и народа могли оказаться не новоделом, а ценными раритетами. Камера на моем навигаторе была хорошей и брала даже в тусклом освещении. Я снял навигатор с запястья и, держа его за браслет, просто водил объективом по стенам. Когда вернемся, покажу Ленке, дочке соседа. Она с подружками-третьекурсницами увлекается левыми идеями и как-то слишком возбужденно говорила на днях о том, что через месяц случится юбилей, сто пятьдесят лет забытой революции. Девушка симпатичная, я искал к ней подходы, но меня несколько смущал энтузиазм, с которым она провозглашала мутные и подозрительные лозунги о социальной справедливости. Сосед уверял, что к выпускным экзаменам она перебесится и возьмется за ум, а если за мужика хорошего выйдет, то и раньше.

Некоторые коридоры были заставлены пустыми стендами, в которых, судя по уцелевшим этикеткам, когда-то находились образцы продукции. На третьем этаже я увидел табличку с надписью «ЗАО Биопрогресс». Здесь как раз и работал покойник. Закрытое акционерное общество знавало лучшие времена — табличка была из литой бронзы. Дверь, на которой она висела, оказалась полуоткрытой, но в большой комнате остались только пустые столы. На одном из них возвышалась пирамида из допотопных ламповых мониторов. Такие я видел только в Политехническом музее, куда нас, сирот из императорского народного дома, водили два раза в год.

Перекинулись в картишки с охранниками. Вполне приличные ребята, самый зверовидный вообще оказался театральным критиком, подрабатывающим в межсезонье. На вопрос, что можно посмотреть в свободное время, охранник-театрал брезгливо скривился. Мол, тошнит уже от скучной классики и всякого, прости господи, постинтеллектуализьма, если вы понимаете, что я имею в виду. Честно признался, что не понимаю. На второе представление, пояснил он, либо никто не приходит, либо вваливается толпа, еле сдерживаемая полицией, — вразумлять заигравшихся лицедеев. Хотя иногда бывают забавные посталляции. Скандально известный Драгомиров учинил в одном из залов Кунсткамеры композицию под названием «Сны заспиртованных младенцев», за что вместе с творческим коллективом был бит музейными и институтскими работниками, а в прессе удостоился разгромной статьи «Сон проспиртованного режиссера».

— Твоя статья? — спросил Андрей.

— Ухм, — осклабился тот.

Когда Сербин вышел из кабинета управляющего, день был в разгаре. Впрочем, на работе никто не горел: в коридорах пусто, двери либо запечатаны, либо на сигнализации, и, судя по зеленой точечке датчика движения, там тоже никого. Однако в буфете все шесть столиков были плотно заняты то ли малярами, то ли штукатурами. Мы люди не гордые и, взяв несколько порций съедобных на вид котлет, пирогов с капустой и соку, зашли в ближайший кабинет, открыв дверь универсальной картой. За нами с криком: «Выносить нельзя» метнулась кассирша, но возникший ниоткуда Семен Ефимович что-то шепнул, и она вернулась на свое место.

Подносы мы честно принесли обратно, а одноразовые тарелки выкинули в мусорный бак.

В помещениях интересующей нас фирмы прогрессом даже не пахло. В двух лабораториях, как сказал Сербин, царила мерзость запустения — ободранные до бетона стены, сваленные в кучу разбитые в хлам стулья и кресла, пол усыпан бумажной трухой, словно здесь порезвился шредер-маньяк. Остальные комнаты, числом пять, опечатаны. Нас это не остановило, но и там ничего подозрительного не было. Скучные шкафы — пустые или со стеклянной и фаянсовой посудой. Немытые колбы, шеренги пробирок в штативах, квадратный ящик центрифуги с четырьмя гнездами, прозрачную крышку которой покрывал ровный слой пыли, на которой хотелось вывести пальцем «Протри меня!». Ни одной живой души. Скучная картина. Вот если бы за дверью лежал хладный труп с приколотой на белый халат запиской «Это я убил автомобилем господина Жирмунского»…

В последней комнате обнаружились следы жизни. Кулер в углу включен, и воды в нем почти полбутыли. На лабораторном столе рядом с непонятным сооружением из стеклянных и металлических емкостей — чайник и несколько фирменных кружек с логотипом в виде восьмилучевой звезды, окруженной надписью «Биопрогресс». Неплохо сохранившийся диван с мягкой обивкой, кресла, аккуратно придвинутые к столам…

— Ничего подозрительного, — подытожил Сергей Викторович и уселся вытянув ноги. — Обычная фирма, доживает последние дни, госзаказ выполнен и отгружен два месяца назад, других тендеров нет и не предвидится. Сотрудники разбежались, никто внезапно не разбогател, не выехал за рубеж и не получил наследство от богатого дядюшки. Почти все, кроме пенсионеров, устроились по специальности в научном городке.

Он глянул в навигатор.

— Ольгинское шоссе. Если надо будет поговорить, то можно пешочком прогуляться. Только погода мерзкая.

— А есть смысл? — Андрей потрогал чайник и шепнул мне: — Теплый.

— Наверное, нет. Я связался с некоторыми сотрудниками, пока вы обдирали в «три листика» местный персонал. Люди как люди, вспоминают о Жирмунском, жалеют. Ничего странного не замечали, это понятно, иначе следственная бригада из них все бы вытрясла. Так что многозначительно смотреть им в глаза и строго молчать действительно смысла нет. Денежные потоки за последние годы в рамках дозволенных отклонений, извне ничего не приходило. Что-то там царапнуло слегка, но пока не пойму, что именно. Может, пустое. Сервера тоже вроде в порядке, следов чистки не заметил.

— Напрямую подсоединились? — вытаращил глаза Андрей.

— Как можно! Нейроинтерфейс строго запрещен, не нам нарушать законы. К тому же личное серое вещество мне дорого, знаете ли. И выжигать его не собираюсь, поскольку с любого терминала могу подключить местные сети к нашему ББ. А ему вскрыть любой код — пара секунд.

Я ухмыльнулся. Мало кто у нас в Департаменте знал, почему блок квантового сервера в компьютерном центре звали «Большой Брат». Моя память, набитая всякой нужной и ненужной ерундой, в свое время подсказала, откуда взялось прозвище, но когда я рассказал Сербину, тот пожевал губами и посоветовал не раздражать начальство эрудицией.

— Может, здесь наркоту гнали? — спросил Андрей. — Вон сколько стекла подходящего для мета…

— Да вы знаток! — ухмыльнулся Сербин. — Шучу. Прекурсоры здесь не обнаружены, а ведь биосенсоры входят в стандартный набор криминалиста. Были в группе Жирмунского большие закупки пропиленгликоля, диметилсульфоксида и еще каких-то веществ. Но это просто химия.

Названия мне что-то напомнили, но я не стал напрягаться. Во время отчета все само всплывет и встанет на место.

За дверью заговорили, кто-то громко сказал «плевать я хотел», и в лабораторию ввалился старичок в замызганном халате. За ним сунулся было Семен Ефремович, но, заметив нас, передумал и пропал.

— Кто такие?! — грозно вопросил старик, выпятив неопрятную бороду и размахивая кулачками. — Брысь с моего дивана!

Сербин с любопытством посмотрел на него, перевел взгляд на запястье и поерзал по навигатору пальцем.

— Вы, я так понимаю, господин Штольц? Василий Христофорович?

Старик внезапно успокоился и перестал трясти бородой. Плеснул из чайника в кружку воды, отпил и хитро прищурился.

— Так вот ты какой, грозный комиссар, — сказал он. — Прибыл вязать и разрешать? Поздно, лавочка закрылась, людишки разбежались.

— Мы в курсе, — отозвался Сербин. — И вязать никого не собираемся. Чайку попьем, если угостите, да и поедем.

— И куда поедете?

— К себе, в Первопрестольную.

— A-а, ма-асквичи, — с набившей оскомину питерской иронией протянул старик. — Можно и чаю, ежели не побрезгаете с вахтером компанию составить.

— Будет вам, господин профессор, мужика из народа изображать.

— А я и есть мужичок из народа, — подмигнул профессор Штольц. — Дорабатываю перед окончательным уходом на пенсию. Причем последние три года именно вахтером в сей юдоли скорби.

Чай благотворно повлиял на старика, он немного обмяк и разговорился. Узнав о причине нашего визита, повздыхал, признавшись, что с Жирмунским проработал много лет. Хороший был специалист и толковый ученый. Дружить не дружили, но несколько раз выезжали вместе с лаборантками на пикники. Когда здоровье позволяло. Семьи у Жирмунского не было, только какие-то дальние родственники в Москве…

О следователях отозвался бранно. Кто-то из бригады случайно разбил бутыль с месячной нормой спирта, другой перемешал пробы… Сергей Викторович торжественно извинился за их поведение и пояснил, что мы, как нейтралы, не держим какую-либо сторону. Кроме правды в смысле истины.

Штольц о чем-то задумался, полез в закрома, то бишь в короб вытяжной вентиляции, и достал колбу с прозрачной жидкостью. Мы с Андреем отказались, а Сербин попросил плеснуть несколько капель в чай.

— Много у нас бездарей работало, но все равно жаль, хорошая была команда, интересными проблемами занимались. Теперь все пропадет. Да уже пропало, как фирму поглотили шесть лет назад. Такие перспективные направления прикрыли, сволочи! Госзаказ…госзаказ… — передразнил он кого-то.

— Жирмунский вроде не жаловался на работу, — осторожно сказал Сербин.

— Да что ему жаловаться. Денег прибавили, должность дали… А какая у него интересная тема была! Вирусы точечного воздействия на ДНК-маркеры.

— Позвольте, — вмешался я в разговор. — Разве это не прикрыли еще в прошлом веке? Был какой-то старый фильм…

— Был, — согласился Штольц. — Фантастический. Из вирусов хотели сделать оружие, поражающее одного конкретного человека. Полная ерунда, в ДНК все так перемешано, что пока до нужной тушки доберется, полчеловечества подохнет. Со смеху. У Алексея другая идея была, когда он с вирусом гриппа возился.

— Если бы удалось найти универсальное лекарство… — начал Сербин.

— В том-то и дело, — перебил Штольц, — что он искал не лекарство, а штамм, абсолютно устойчивый к любым внешним воздействиям.

— Не понял, — удивился я. — Он что, хотел создать супероружие?

— Глупости. Вирус гриппа опасен только осложнением после заболевания, что вполне купируется известными средствами. А смертельные пандемии возникают во времена войн, грязи и разорванных коммуникаций, причем на фоне ослабленного дурным питанием и стрессами иммунитета.

— Я читал про «испанку»…

— Плохо читали. Алексей был сторонником панспермии и считал, что вирусы — разносчики жизни во вселенной. В разные средах они мутируют, создавая наиболее подходящие для этой среды живые существа. Но, возможно, их задачей было обеспечить возникновение организма, наделенного особыми свойствами, максимально помогающими выживанию.

— То есть переболевший таким супергриппом резко становится сверхчеловеком?

Старик заметил мою ухмылку.

— Ну, ну, — ласково произнес он, — я тоже поначалу смеялся. Идейка действительно ошибочная. Жирмунский недолго ее прорабатывал. Он предположил, что вирусы — порождение предыдущей Вселенной, той, что была до Большого Взрыва. Своего рода попытка возродить жизнь, какой она была до появления нашего мироздания. Хотя потом отошел и от этой темы. Он искал взаимосвязь между анизотропией реликтового излучения и квантовой телепортацией между нанообъектами…

— Вот это уже чистая фантастика, — не выдержал я. — Даже моих поверхностных знаний хватает, чтобы понять, что вся эта телепортация — всего лишь передача информации о квантовом состоянии, а не мгновенный перенос материального тела. Ему надо было искать червоточины или кротовые норы, с черными дырами экспериментировать…

— Допустим. Но ведь давно уже квантовые состояния передаются даже не тысячам, а миллионам атомов. Что, если благодаря червоточине в самом начале нашей Вселенной каким-то образом сохранится связность между атомами, которые и образуют нуклеотиды протовируса.

— Но вирус не может существовать вне клетки.

— Допустим, — сказал Штольц. — Значит, нечто должно быть похоже на вирус, устойчивое, как вирус, но не нуждаться для размножения в органике. Так что же это?

— Это вам любой дурак скажет, — рассердился я. — Нанороботы…

— Разумеется! — воскликнул профессор. — Но ведь стоит появиться первому ассемблеру, как он начнет безостановочно производить самое себя, как вирус, попавший в живую клетку. Возможно, вирусы и есть выродившиеся нанороботы — или, наоборот, нанороботы, овладевшие узкой специализацией. Они перебирают фрагменты начальной программы до тех пор, пока не появится что-то вроде ДНК, так сказать, биоассемблер. Жирмунский пытался найти первичные коды. Или, как он говорил, древние формы.

— Неужели нашел?

— Нет, иначе все давно уже превратилось бы в серую пыль. Алексей был уверен, что рано или поздно мы сумеем развернуть мутацию вирусов назад, в прошлое. И тогда поймем, как образовались звезды и галактики. Он считал, что первый ассемблер перестроил материю в структуру, оптимальную для возникновения жизни в этой вселенной. А реликтовое излучение — что-то типа контроля и самоподдержки системы. Еще он считал, что рано или поздно один сохранившийся где-то на задворках мироздания ассемблер выйдет из-под контроля, и тогда нанороботы примутся поглощать все и вся, превращая материю в рабочее вещество. Возможно, из этой пыли вновь возникнут звезды и планеты и цикл снова повторится.

— Был такой рассказ, — сказал я. — Фантастический. Или повесть.

— Для Алексея это была реальность, и он очень переживал, когда тему закрыли.

— Из-за чего закрыли, кстати? — спросил Сербин. — Церковь сочла неприемлемой идею Нанотворца?

— Что вы, — сморщился Штольц. — Просто новые хозяева фирмы спросили, как скоро он создаст вакцину от гриппа. Услышав ответ, перестали субсидировать. Пришлось перейти на госзаказ. А современные священники, кстати, совсем не чужды науке, хотя и толкуют некоторые идеи своеобразно.

Тут он попал в точку. Мой духовник, отец Михаил, однажды рассказал, что до принятия сана был ученым, занимался релятивистской астрофизикой. И чем дольше он погружался в космологические проблемы, тем больше сомневался в истинности простых ответов на самые трудные вопросы, которые возникали от непостижимо безмерной сложности мироздания. Так в итоге и пришел к Богу.

Старик решил нас проводить, и пока мы шли длинным коридором, рассказывал, какие веселые здесь были времена лет десять тому назад, как бурлила жизнь… А я поглядывал на Сергея Викторовича, который не торопясь шествовал вдоль стен, внимательно разглядывая плакаты, портреты и непонятные графики. Мне довелось видеть его в рабочем состоянии: в нем словно разряжается батарейка, движения становятся медленными, а взгляд, напротив, острым. Значит, интуиция подала голос.

— Стипендии, — пробормотал он. — Что-то там со стипендиями имени Курцвейла, — Сербин посмотрел на меня. — Ассоциативная память у меня плохая.

— Ну, не знаю, хотя… — я потер виски. — Хрень какая лезет, пропиленгликоль почему-то. Ага, и вот еще — криопротекторы.

— Даже так? Тогда поспешим, я хочу городом полюбоваться до отъезда.

И Сербин быстро зашагал по коридору, а я за ним, размышляя, с каких пор он стал любителем Питера?

— Постойте, — чуть ли не закричал Штольц. — Я понял, что вы ищете! Давайте за мной, только тихо.

И он нырнул в проход, ведущий на лестничную клетку. Я пожал плечами, собрался идти следом, но тут Защитник молча поднял палец, и я отстал.

Андрей шел за Штольцем, а мы с Сербиным чуть позади. Спустились на два пролета вниз, свернули в узкий коридор, в конце которого была еще одна лестница. Этаж вверх, еле заметная дверь, снова коридор, ступени вниз, на этот раз в подвал. Обойдя по периметру котельную, мы подошли к грубо окрашенной зеленой двери. Штольц приложил ладонь к сканеру, набрал какие-то цифры, и дверь под мелодичное позвякивание ушла в стену. Я видел в фильмах, как за такими невзрачными дверями оказывалась суперсовременная лаборатория, вся в блеске хрома и никеля, в свете дисплеев и прочих атрибутов передовой науки. Но тут царил мрак.

Щелкнул выключатель. Замерцали тусклые светильники, позволившие с трудом разглядеть железный балкон, идущий вдоль стены огромного зала, в глубине которого тянулись ряды цилиндрических сооружений.

Андрей вышел на балкон, перегнулся, осмотрел зал и махнул нам рукой.

Железный пол гремел под ногами, когда мы прошли к лестнице, еле заметной на противоположной стене. Спустившись вниз, Андрей пробежался по помещению, заглянул за высокие, в человеческий рост, цилиндры, оказавшиеся баками с подведенными трубами и кабелям. На каждом из баков светились небольшие дисплеи, света которых хватало, чтобы разглядеть грязные потеки на стенах, лохмотья краски и ржавчину на стальных фермах, поддерживающих балкон.

— Кажется, здесь было гнездо трансгуманистов, — сказал Сербин.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Были такие улучшатели человека. Хотели долгой, желательно вечной жизни. Баловались клонированием, заигрались с трансплантологией, собирались даже переписывать мозги в компьютер. Замораживали больных людей за большие деньги, обещая в будущем разморозить и вылечить. Только оживить никого не удалось, ткани при заморозке разрывались. Я вспомнил, кто такой Курцвейл. Известный миллиардер, тратил неимоверные деньги ради бессмертия. Давно помер. Может, он в одном из этих баков.

— Так вот откуда криопротекторы, — сообразил я. — Пытались разными составами сохранить ткани. Что-то еще с нанотехнологиями связанное…

— Их разогнали лет двадцать назад, да и до сих пор гоняют. Запрет на ряд профессий и ограничение в правах. В общем, здесь не только высокой наукой занимались.

— Вы еще не видели… — начал Штольц, но Сербин перебил его.

— Вполне достаточно, — он посмотрел на навигатор. — Странно.

— Здесь железо со всех сторон, заземленное. Клетка Фарадея, так сказать, мертвая зона, — захихикал Штольц. — И да, пока не забыл: раз поребрик, два поребрик, и бордюр, и бордюр, — пропел он на мотив полузабытой детской песенки.

— Э-э? — поднял бровь Сербин. — Ну, вы пойте, а мы пошли.

— Нет, нет, вы сейчас пройдете вон в ту дверь, в подсобку, и там подождете, пока не решат, что с вами делать. Юноша, обеспечьте выполнение! В подсобку их. Пока живыми.

Андрей отошел от нас на пару шагов и достал из-под куртки весьма приличного калибра «глок». На секунду я задумался, как он его прятал, и только потом до меня дошло, что целится он в нас.

— Быстро в подсобку! — хрипло сказал Защитник, внезапно переставший защищать.

— Зомбанули! — ахнул я.

У меня неплохая подготовка, но с ним не справлюсь, даже с безоружным.

— Молчать! Вперед, или стреляю по ногами.

В подсобке оказалось холоднее, чем в зале с замороженными людьми. Клацнул засов на железной двери. Я подсветил навигатором, но выключателя не нашел, наверное, он был снаружи. Заряда должно хватить на пару часов.

Сербин тоже включил подсветку и пошел вдоль стеллажей, заставленных пустыми банками, свернутыми в кольца кабелями, какими-то трубами. Подсобное помещение оказалось немаленьким, оно примыкало к стене большого зала и тянулось метров на двадцать, если не больше. У внешней стены увидел округлые сосуды, похожие на большие бутыли с высоким толстым горлышком. Дьюары, вспомнил я.

— Жидкий азот, — подтвердил мою догадку Сербин. — Если облить дверь, металл станет хрупким. Вопрос в том, где сейчас Андрей.

— Жалко парня. Хреново его стажировка закончилась.

— И началась не очень. Причем для всех. Гной из Департамента течет или выше. Кто-ведь знал, что стажеров не вакцинируют…

Холодно, однако. Я прошелся вдоль стены, согреваясь. Вскоре мог без подсветки, лишь слегка касаясь стеллажей, чуть ли не бегом двигаться туда-сюда, пока, не рассчитав шаги, не врезался в стопку пластиковых листов, прислоненных к торцевой стене. На шум подошел Сербин.

— Если их домиком сложить — будет теплее, как в палатке? — спросил он.

Мы перетащили несколько листов на свободное место. Когда они закончились, я на миг включил подсветку в поисках еще чего-нибудь полезного. Глупо захихикал.

— С тобой все в порядке, Олег? — забеспокоился Сербин.

— Более чем, Сергей Викторович. Подойдите, если не трудно.

Он подошел и недоверчиво зыркнул на фанерную дверь. Я сходил к стеллажам за увесистым обрезком металлопластиковой трубы. На толчок дверь не отреагировала. Тогда я примерился было садануть ногой, но Сербин потянул ручку на себя.

Очередной коридор, цепочка тусклых светодиодов под потолком, в конце еще одна дверь. Она вывела нас на лестницу. Вверх уходили ступени, заваленные досками и мешками со строительной смесью. Поднимались долго и осторожно. Преодолев завал из бочек с красками, мы вышли к обычной офисной двери из матового стекла без замка. А та, что напротив, оказалась двойником ведущей в котельную — тяжелая стальная конструкция со сканером и цифровым набором.

Я ворвался в комнату, готовый огреть обрезком трубы любого, кто встанет у нас на пути. Пусто. Окно, забранное решеткой. Оказывается, уже вечер. Стало быть, конец рабочего дня.

Окно! Что с навигатором? Есть связь. Сербин качает головой:

— Погоди. Группе поддержки из Питера до нас минут десять-двадцать, но пока долетят… Сигнал могут перехватить или заблокировать. Неясно, кто по нашу душу доберется раньше. Так что подкрепление не придет и подмогу не пришлют.

Заходить в соседнюю комнату я не спешил. Осторожно сдвинул ленту жалюзи и сквозь прозрачную перегородку углядел под потолком шарик видеокамеры. Пока я соображал, как незаметно проскочить, послышалось знакомое позвякивание — открылась тяжелая дверь.

Сербин встал за платяной шкаф, а я вскочил на стол у входа и прижался к стене, занеся трубу над головой. Хорошо, если первым войдет Андрей, есть шанс вырубить его. В комнату вошел мужчина с плащом, перекинутым через руку.

Я несильно тюкнул его по затылку. Незнакомец слабо хрюкнул и упал, уронив плащ. Больше никого не было.

Офисная клейкая лента тонкая и узкая, зато ее много. Надежно обмотав руки и ноги незнакомца, так чтобы не дотянулся до навигатора, я плеснул ему в лицо водой из кулера. Он застонал и открыл глаза.

— Только тихо. Иначе… — я помахал перед его носом верной трубой.

— Это захват? — шепотом спросил наш пленник. — Я просто в гости пришел, к невесте, она в столовой работает, на третьем этаже.

— А это какой?

— Второй. Ты кто, террорист?! Живым ведь не уйдешь!..

— Догадываюсь, — оглядевшись по сторонам, я содрал со стены матерчатый календарь и соорудил из него кляп.

Сербин между тем перебирал белые халаты, висящие в платяном шкафу. Подмигнул мне. Лацкан одного из них украшала клипса с чип-картой.

Одевшись и не поднимая головы, спокойно прошли через соседнюю комнату и, нате вам, снова оказались на лестничной клетке. Дверь здесь была хоть и стеклянной, но с замком. Чип-карта сработала, мы осторожно двинулись вглубь помещения. Никого. Небольшая комната, десяток мониторов, прозрачное стекло на всю стену, за которым большое пустое пространство.

Зря опасался видеокамер: картинки шли именно сюда, в пустую комнату. Каждый монитор следил за шестью точками. А вот и наш добрый знакомый сучий потрох профессор Штольц развалился на своем диване и прихлебывает из кружки. В соседнем кресле неподвижно сидит Андрей, уставившись прямо перед собой. Эх, пропал парень… Вот управляющий Семен Ефремович у себя в кабинете с кем-то оживленно говорит по навигатору, бурно жестикулирует, потом замирает, чешет затылок. Потом снова кого-то вызывает.

Штольц покидает лабораторию, а Андрей так и остается сидеть в кресле. Старик медленно идет по длинному коридору, а я чувствую, что надо спешить. Сербин у прозрачной стены смотрит куда-то вниз. Я подошел к нему. Мелькнула мысль: вот так и должна выглядеть настоящая секретная лаборатория.

Несколько человек в белых халатах прохаживались вдоль оборудования, которое я мог описать разве что как «сложное». Потом, разумеется, вспомню, откуда и куда шли кабели, трубы и спиральные «пружины». А сейчас оставалось только таращить глаза на ряды прозрачных цилиндров, в которых что-то шевелилось и пускало пузыри. Это не криокамеры, сообразил я. Но что тогда? Сербин словно услышал мои мысли.

— Клонмашины, — сказал он. — За это дают пожизненное — если повезет.

— Давайте сигнал, и уносим ноги!

— Сигнал может не пройти. Здесь явно замешаны большие игроки.

Мы вернулись вовремя. Наш пленник, извиваясь ужом, почти дополз до плаща. Увидев меня, как-то хитро изогнулся, освободил левую руку и присел на корточки. Он в прыжке летел к своему плащу, когда мой пинок придал ему дополнительное ускорение. Незнакомец врезался головой в угол стола и затих.

Под плащом оказался старый добрый «Макаров». А непростая птица попала в наши сети! Одежда не новая, несколько темных пятен вроде как от кофе. Странный неряха с пистолетом. Что-то шевельнулось в памяти — синий плащ, кофе… Спор в поезде, пассажир в кресле через проход. Надо же, как хитро завернулось. Не тогда ли Андрея зомбанули? Незаметный укол в толпе на перроне, сообщение в навигаторе без обратного адреса…

Узнать об этом уже не судьба. Висок пленника в крови, пульса нет, дыхания тоже. Нехорошо получилось. Но тут или он нас, или мы его. Как на нейтральной полосе: не знаешь, от кого пуля прилетит — от своих или чужих. А когда свои и чужие так резво, как стекляшки в калейдоскопе, меняются местами, вообще беда. Пока я размышлял, куда спрятать тело, дверь опять звякнула. В комнате появился коротышка в белом халате и с круглыми очками на круглом же лице. Увидев мертвеца, всплеснул пухлыми руками и закудахтал:

— Что случилось? Пал Сергеичу нехорошо? Врача, врача вызывайте!

— Не надо врача, — сказал я.

Коротышка опешил, потом снял очки, протер их и уставился на труп.

— Это вы начальника службы безопасности убили?

— Сам упал.

— Понял, — коротышка взглянул на ствол у меня в руке и вздохнул.

— А ведь вы — те самые комиссары…

— Представители Выездной Комиссии. А вы кто будете?

— Я из дирекции. Пресс-секретарь. Меня управляющий вызвал, чтобы все уладить. Опоздал, дров уже наломали… Что вы делаете?! — взвизгнул он, увидев, как Сербин снимает с руки покойника навигатор. — Не пытайтесь взломать, можете случайно запустить коды самоуничтожения.

— Что тут у вас? Тактический заряд?

— Боже упаси. Немного тротиловых шашек, распределенных по схеме аварийного сноса.

Сербин отошел к окну, разглядывая трофейный навигатор, а коротышка тем временем призывал нас к трезвому анализу ситуации, предлагал договориться и намекал на высоких покровителей.

— Можно и договорится, — протянул Сербин. — Вопрос — ради чего? Кстати, чем вы здесь вообще занимаетесь?

Пресс-секретарь мялся, мекал, бекал, а потом начал рассказывать о достижениях крионики. Сергей Викторович минут пять терпел, потом напрямик поинтересовался, каких именно зверюшек они выращивают внизу.

Коротышка выпучил глаза и захлебнулся слюной. Дернулся к двери, но был мною схвачен и скручен. Говорить он не хотел, но тут меня удивил Сербин. Он молча взял с ближайшего стола небольшие ножницы для бумаги и примерился к мизинцу пленника. Пресс-секретарь молча дернул щекой. Сербин зажал ему рот ладонью и хрустнул ножницами. Дело шло туго, но Уполномоченный продолжал давить и наконец окровавленный палец шмякнулся на пол. Вой коротышки был еле слышен, а когда Сербин перекрыл ему еще и ноздри, тот начал задыхаться.

— Поговорим?

Пленник закивал, и Сербин позволил ему дышать.

Всё оказалось гораздо хуже, чем я подозревал. Они выращивали клоны Государя Александра Владимировича. Наиболее качественным из них планировалось в урочный час подменить истинного — который, видите ли, стар, не определился с наследником и вообще… На вопрос, как они собираются манипулировать клоном, коротышка помялся, но потом пробормотал, что в этом не будет нужды, потому что в новом правителе будут сосредоточены лучшие человеческие качества, и даже более того..

— Решетки на всех этажах? — внезапно спросил Сербин.

— Только до второго.

Затолкав коротышку под стол, я вернулся в комнату с мониторами и, выдернув из стойки роутеры, прошелся по ним каблуком.

Столовая на третьем этаже в отличие от буфета радовала глаз чистотой, а желудок ароматами. Повар и две помощницы, увидев нас, застыли у выхода с большими сумками в натруженных руках. Я показал стволом в сторону кухни, и они молча подчинились. Подперев дверь спинкой стула и вооружившись разделочными ножами, мы быстро располовинили белоснежные скатерти. Свернули в жгуты и соорудили веревочную лестницу. Прорываться через выходы было опасно: там нас могли ждать.

Я прихватил на дорогу несколько бутербродов и спустился вниз.

— Резче, — сказал Сербин, — у нас меньше десяти минут.

— Будет погоня?

— Не знаю. Я успел связаться с ББ и расколол навигатор. Отсчет самоликвидации пошел.

— Наверное, уже сработало оповещение.

— Не сработало, я отключил.

— Многие пострадают…

— Они уже мертвецы. Зачистят всех.

— Идиотский заговор, — сказал я. — А ведь они могли…

— Ага! Только суперклона на троне нам не хватает для полноты счастья!

— Да, лучше быть с Государем со всеми его сильными и слабыми сторонами, а не под сверхчеловеком без страха и сомнений.

— Хорошо сказал, — ответил Сербин. — Только ты ничего не понял. Они не государя пытаются клонировать, а Антихриста выращивают.

Я действительно не понял, что он имел в виду, но промолчал. Мы уже миновали лесопарк и вышли к дороге. Когда земля вдруг слегка ударила по пяткам, а за спиной глухо ухнуло, никто не обернулся.

В Питере мы расстались. Сербин сказал, что перешлет свой рапорт, как только окажется подальше от столичной суеты. Отдал мне навигатор, позаимствованный у коротышки, предварительно вынув из него память, и сказал, что на один звонок и пару минут разговора времени хватит, а потом засекут и через ББ заблокируют и его. Продиктовал номер, велел повторить и, не очень понятно бросив: «Ты знаешь, что делать, если органы откажут», растворился в привокзальной толпе.

В пути на меня никто не покушался. Я, не заезжая домой, благополучно добрался до Департамента и сейчас, время от времени поглядывая с двадцатого этажа на осеннюю Москву, вспоминал шаг за шагом все, что с нами было.

Черновик отчета готов. Хотел сбросить его на наш сервер, но связь, к моему удивлению, барахлила. Позвонил в круглосуточную службу поддержки — ни один навигатор не отвечал. Звонок секретарше Директора Департамента с настольной трубки — тот же результат.

Из окна виден центральный вход. Люди кажутся букашками, а машины — игрушечными. Вот несколько черных и синих игрушек одновременно подъехали к широкой лестнице, а из них высыпали черные точки. Многовато для одного человека. Подстраховка? В Департамент нелегко прорваться, нейтральный статус — это почти экстерриториальность. Пока будут уговаривать по-хорошему или по-плохому охрану, снимать блокировку с лифтов и так далее — пройдет немало времени. Если не придумают что-нибудь оригинальное.

Придумали быстро. Грянул звонок пожарной тревоги, женский голос предложил спокойно покинуть здание согласно плану эвакуации. Кого эвакуировать, если в девятом часу вечера здание практически пусто?

Жду. Вдруг заработала внутренняя связь. Беру трубку. Заместитель директора просит срочно спуститься вниз с отчетом.

— А пожарная тревога? — спрашиваю я.

Он тяжело сопит, предлагает не делать глупостей и гарантирует полную безопасность. Обрываю разговор. Теперь ясно, какие органы имел в виду Сербин. У заговорщиков нашлись свои люди и в госбезопасности, и службах порядка. Беру навигатор, считаю до пяти, вдыхаю, набираю въевшийся в память номер и говорю:

— Слово и дело.

Снова подхожу к окну и вижу, что армия верна долгу. Со стороны трех вокзалов над проспектом плывут тяжелые машины десанта, и из них по тросам прямо на головы черным букашкам опускаются зеленые человечки.

Наверное, можно выдохнуть.

© Эдуард Геворкян, 2016

© Люми, илл, 2016

Эдуард Геворкян

____________________________

Московский писатель-фантаст, критик и публицист Эдуард Геворкян родился в станице Харанор (Забайкалье) в 1947 году. Получил два высших образования. Работал лингвистом в НИИ, на филологическом факультете в МГУ, в редакции журнала «Наука и религия», редактором в издательствах, заместителем главного редактора журнала «Если», в сфере пиара и рекламы в Альфа-банке.

Первый НФ-рассказ — «Храните фотографии любимых»-опубликован в 1977 году. Известность автору принесла повесть «Правила игры без правил» (1983), выдвинувшая Геворкяна в число лидеров «четвертой волны» отечественной НФ. Однако первое крупное произведение-роман «Времена негодяев»-увидело светлишь в 1995 году. Книга была удостоена премии Б. Стругацкого «Бронзовая улитка». В 1999 году вышел роман «Темная гора», заслуживший премию «Филигрань». Повести «Возвращение мытаря», «Чужие долги» и некоторые рассказы также были отмечены литературными премиями. Большая повесть «Деревянные облака», написанная в 1985 году, была опубликована лишь в 2014 году. Эдуард Геворкян хорошо известен читателям и как публицист. Э. Геворкян также является одним из основателей и руководителей литературно-философской группы «Бастион».