Лабух

Глава 16

Одним из самых популярных заведений в Замоскворечье был трактир со странным названием «Три ступеньки». То есть, официальное наименование у него совсем другое, но его никто не помнил, а называли по числу ступеней ведущих в полуподвальное помещение. Дом этот, некогда принадлежал одному из монастырей и предназначался для сдачи в наём. Но, с тех пор утекло много воды, и о монахах напоминала только поржавевшая табличка, которую никто так и не удосужился снять.

В первое время мы с Машей частенько здесь выступали, и сюда же привели пить мировую наших литераторов и их спутников. В личном общении Маяковский с Есениным оказались очень приятными ребятами, но… по отдельности. Когда они встречались, между ними сразу же возникало напряжение. Очевидно, каждый считал себя первым поэтом в Новой России и имел для того все основания, но, как ни крути, а двоим на постаменте тесно. Добавьте к этому окружение, всячески старавшееся столкнуть своих кумиров, и картина станет полной!

— Скажите, Николай, — никак не унималась, спровоцировавшая меня на анекдот девица, — а чьи стихи вам больше нравятся?

— Пушкина, — мгновенно отреагировал я.

— А из более современных авторов? — ничуть не смутилась поклонница поэзии.

— Классика всегда современна.

— Хорошо, но вы ведь ещё и музыкант. На чьи стихи вам легче сочинять музыку?

— Видите ли, милая барышня, музыка тоже бывает разная. Для серенады под окнами любимой женщины и для марша чтобы идти в атаку, нужны разные мелодии.

— А под Маяковского вы сможете спеть? — видимо устала играть словами, и пошла ва-банк.

— Легко, — пожал плечами и снова взял в руки гитару.

Стихи у революционного поэта и впрямь не самые гладкие. Но чувства и ритм в них есть. Правда, услышать его не просто. Но Мулявин и Васильев смогли, а я просто повторил то, что слышал у «сплинов».[29] Не всё, конечно. Сколько помнил. Но и этого хватило. Большинство присутствующих замолчали, а окаменевший автор и вовсе сидел как пришибленный.

— Очень не привычная для тебя манера исполнения, — удивилась Маша. — Но стихи хорошие и даже очень. Только я их никогда не слышала прежде.[30] Они точно ваши?

— Что? — вздрогнул Маяковский. — Да, мои. Простите, мне пора!

С этими словами он подскочил и почти бегом направился к выходу.

— Погодите, Владимир Владимирович! — догнал я его уже на улице.

— Ну, говорил же, не надо мне выкать, — поморщился Маяковский, уже позабывший про бланш под глазом.

— Простите… прости, Володя, — машинально потер ссадину на лице. — Тебе песня не понравилась?

— Нет, — упрямо мотнул головой поэт. — Не в этом дело. Просто… я ведь эти стихи почти никому не показывал. Понимаешь, они только мои и её… Ну, вот откуда ты их знаешь?

— Да уже и не припомню. Услышал где-то…

— Ладно, не хочешь говорить, не надо. Только я пойду. Разбередил ты мне душу. Один хочу побыть.

— Слушай, раз такое дело… торжественно обещаю, что больше никогда не буду её петь!

— Отчего же. Ты думаешь, мне хочется остаться в памяти певцом гигиены и кипячённой воды? Нет уж, пусть все слышат…

— Хорошо.

— И про музыку ты всё верно сказал, барышням петь — одна нужна, на пулеметы идти — другая! Правильный ты человек Коля! А сейчас ступай, а то пока мы тут беседуем, Серёга всё сам выпьет!

Договорив, поэт резко развернулся и решительно пошагал по мостовой. Что же, насильно мил не будешь. К тому же, нахальная девица права, мои симпатии однозначно на стороне Есенина. И именно потому, что его стихи петь можно, пусть даже и в ресторанах.

И на счёт пьянства соперника он не прав. То есть, от выпивки Сергей, конечно, не отказывался, но и алкашом его не назовёшь. Просто весёлый парень! И мы очень здорово провели время. Он читал стихи, я играл, Маша пела, а хозяйка трактира, довольная тем, что нам не придётся платить за выступление, приказала подавать к нашему столу самое лучшее. Однако всё когда-нибудь кончается, а потому подошел к концу и наш сабантуй.

— Всё! — помотал головой Есенин. — Хватит на сегодня.

— Может ещё по маленькой?

— Нет!

— Ну, как знаешь. Давай я тебя провожу до извозчика, А то мало ли…

Дело это, кстати, очень серьёзное. Уголовников в Замоскворечье может и не так много, как в Марьиной роще, но всё же. И ограбить подгулявшего лоха никто из них не откажется.

— Куда ехать? — поинтересовался кучер.

— На Пречистенку! — пьяно покачнулся Сергей.

— Как прикажете! — ухмыльнулся в кудлатую бороденку водитель кобылы.

— Тебя ведь Пантелей зовут? — вроде как невзначай спросил я.

— Так точно!

— Доставь человека до места в целости и сохранности. Очень прошу!

— Ты, барин, про чего это?

— Про то самое!

— Ладно. Только зря ты, господин хороший, про Пантюху дурное думаешь. Мы таким делами сроду не занимались.

— Вот и ладушки. Значит, и беспокоиться тебе не о чем!

— Слушай, — подал голос ничего не понявший из наших переговоров Есенин. — А приезжай завтра ко мне. Я тебя с Аськой познакомлю…

— С Айседорой Дункан что ли?

— Ну да.

— Договорились, — кивнул я и запел на дорожку.

— Колька! — вытаращил на меня глаза поэт. — Ну, вот как ты это делаешь?!

— Езжай, давай, — усмехнулся ему в след и добавил тихонько, — Я-то тут при чём…

Кому-то может показаться странным, что опекая одного поэта, совершенно не озаботился сохранностью другого? Но, во-первых, Маяковский ушёл раньше, а во-вторых… Вы его видели? Здоровенный парняга с пудовыми кулаками и решительным лицом. Если на него кто сдуру наедет, то и царствие ему небесное!

Откровенно говоря, я не воспринял приглашение Есенина слишком серьёзно. Мало ли что может наболтать не слишком трезвый человек, когда все люди кажутся братьями, а весь мир одной большой семьей. Но вот Маша, которой ваш покорный слуга имел неосторожность рассказать об этом, восприняла всё совершенно иначе.

— Собирайся, у нас мало времени, — заявила она утром, вертясь перед зеркалом в новом платье.

— До вечернего выступления ещё далеко, — едва не разорвал рот от зевка ваш покорный слуга.

— Ты что забыл? Нас пригласил Есенин! И, пожалуйста, надень сегодня тёмный костюм и вот эту шляпу.

— Вообще-то не нас, а меня. И в кепке удобнее…

— Семёнов! — от голоса певицы повеяло могильным холодом.

— Ну, правда, Машенька, — попытался урезонить партнершу. — Сергей пришёл вчера на рогах, наверняка получил от своей американки втык и теперь тихо страдает от похмелья. А тут припрутся непосредственные виновники этого загула…

— Виновник только один! — вернула должок Куницына. — Лично я ему не подливала!

— А если кто-то рассказал Айседоре про то, как одна талантливая певица строила её мужу глазки?

— Ты что, ревнуешь?

— Нет.

— Врёшь!

— Немного. Да, я помню, мы свободные люди, и ты не моя собственность, но…

— Перестань. Во-первых, это просто глупо…

— А во-вторых?

— Во-вторых, ты ничего не понимаешь. Среди богемы приняты совсем другие отношения. И разного рода интрижки, и даже самые настоящие любовные треугольники никого не фраппируют…

— Ну, да. Барыня живёт с кучером, а кучер с барином!

— Боже, Семёнов, какой же ты всё-таки пошляк!

— Увы, нет. На самом деле я горячий поборник духовных скреп и семейных ценностей. Поэтому, если вдруг тебе придет в голову блажь завести интрижку, настоятельно рекомендую прежде порвать со мной.

— Никогда бы не подумала, что ты такой Отелло.

— Ничего похожего. Он был черный, а я — красный! Так что душить не буду, а сразу шашкой… Ладно, давай посмотрим, как живут представители богемы в стране ещё не победившего социализма.

— Не перестаю удивляться, как ловко ты строишь трескучие фразы. Тебе бы в пропагандисты пойти.

— Если потеряю голос так и сделаю! Ты готова?

Если честно, спрашивать было совершенно излишне. Пока мы пикировались, Маша успела завершить создание образа и выглядела теперь совершенно отпадно. Всё было продумано до последней мелочи, от макияжа и перчаток, до туфель и невидимых застёжек на чулках. Ради такой женщины хотелось совершить подвиг или на худой конец, достать звезду с неба. Ну, а я побежал за извозчиком…

Сразу скажу, что мои опасения не оправдались. Айседора встретила нас вполне любезно, а когда узнала, что мы друзья Есенина, недолго думая потащила показывать свою танцевальную школу. Устроена она была в том же доме, где была их квартира. К слову, до революции эта жилплощадь принадлежала известной балерине Балашовой, которая сейчас… жила в парижском доме Дункан!

Ученицы хореографической школы — худенькие разновозрастные девочки немного испуганно косились на нас и свою строгую наставницу, и старательно выполняли упражнения. Им было явно холодно в тонких простых платьицах, напоминавших древнегреческие хитоны, но Моссовет на дровах явно экономил, а собственных средств знаменитой танцовщицы едва хватало, чтобы кормить воспитанниц. Обо всём этом она поведала нам сама, постоянно перескакивая с ломанного русского на английский, а потом на французский, которым, к счастью, неплохо владела Маша.

— Я приехала танцевать для револьюшен! — не то жалуясь, не то злясь восклицала Айседора. — Учить чилдрен быть свободными от, как это по-русски… преджедес…

— Предрассудков, — подсказал я.

— Ты знаешь английский? — округлила глаза никак не ожидавшая этого Куницына.

— Угу. Читаю со словарем!

Это была чистая правда. Всё что сумела добиться от меня учительница в школе, это — «Лондон ис кэпитал оф Грейт Британ». Потом заучил ещё несколько расхожих фраз, так чтобы было можно заказать кофе в какой-нибудь забегаловке за границей, или купить бутылку виски в супермаркете. Ну и «Love me tender»[32] могу спеть, почти без ошибок. Просто, в прошлой жизни язык англосаксов постоянно где-то звучал и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы запомнить значение хотя бы некоторых слов.

Скоро к нам присоединился всё ещё немного помятый Сергей. Завидев нас, он крепко пожал мне руку, приветливо поздоровался с Машей.

— Как хорошо, что вы пришли!

— Надо же было узнать, как протекает твоя семейная жизнь. Глядишь, посмотрю и сам надумаю.

— Да ладно, — отмахнулся поэт. — Вроде год женат, а никак не привыкну. Аська, конечно, золото, а не баба, но…

— Голова болит? — сочувственно посмотрел на него.

— Немного.

— Будешь? — незаметно показал предусмотрительно прихваченную с собой фляжку, но тут же спрятал ее в карман.

— Серж, твой друг музыкант? — вмешалась не сводившая глаз с мужа Айседора. — Возможно, мог бы оказать нам помощь?

— Он гитарист, — попытался отмазать меня Есенин, но не тут-то было.

— Николай — самый настоящий универсал! — непонятно чему радуясь, заявила Машка. — Прекрасно играет не только на гитаре, но и фортепиано, а также аккордеоне.

— Ол райт, — кивнула американка. — Нам нужен кто-то плей де пиано во время упражнений…

— Аккомпаниатор, — кивнул я, и незаметно сунув заветную емкость страдающему поэту, отправился к инструменту.

— Вы есть готовы?

— Ес мэм. Ноу проблем мэм!

— Окей! — радостно ощерилась она. — Сыграть нам что-нибудь не слишком быстро!

Блин, какая-то фантасмагория кругом. Я в прошлом, сижу за роялем, а рядом мировая звезда и один из самых лучших за всю историю России поэтов. И что тут можно сыграть?

— Колька, брат! — расчувствовался Есенин. — Дай я тебя поцелую!

— Лучше жену поцелуй, вон как смотрит…

— Ася, ты слышала? Это ведь на мои стихи песня!

— Ес, оф косс. Мне очень понравилось, но…

— А может нам пластинку записать? — как бы невзначай предложил я. — Сначала ты читаешь стихи, потом мы с Машей поём. Можно, кстати, целое шоу придумать.

— О! — заинтересовалась танцовщица, услышав знакомое слово. — Это может быть интересно.

— За музыку отвечаю я, за хореографию вы! Идёт?

— Отличная идея, — восторженно выкрикнул Сергей. — За это следует немедленно выпить!

— Серж, — принюхалась Айседора, — ты что, опять пил?

— Нет! — с самым честным видом ответил Сергей.

— Гот демет, скорее бы уехать из этой страны водки и черного хлеба, — печально вздохнула мисс Дункан.

— Вы куда-то собираетесь? — удивилась Маша.

— Да, уже скоро. Сначала в Берлин, потом Париж и обязательно в США. Сержу просто необходимо увидеть Америку.

— Отличный маршрут! — не смог удержаться. — Я бы тоже съездил.

— А давай с нами! — сразу же предложил Есенин. — Тем более, если есть идея этого, как его, шоу…

— Ты же знаешь, что получить разрешение было совсем не просто, — как-то по-особому посмотрела в мою сторону Айседора. — Не думаю, что мы успеем.

— Жаль, — немного подумав, согласился поэт. — Но всё равно было бы здорово.

— Давай начнём с пластинки, а там будет видно, — решил не форсировать события.

— Договорились!

Общаться с представителями культурной элиты молодой Советской республики было интересно и поучительно, но нам уже пора возвращаться. Как говорится, работа сама себя не сделает. А в нашем случае, это монотонный чёс по ресторанам, трактирам и прочим «культурным» заведениям столицы. Почти каждый вечер, мы с Машей выходим на сцену и отрабатываем программу. Публике она нравится, и мы постепенно превращаемся в знаменитостей. И стоит ли удивляться, что у мадемуазель Куницыной появились поклонники?

Цветы сейчас не достать даже в Москве, но вот сладости, уже появились. Так что иногда среди презентов встречаются мосельпромовские шоколадные конфеты или пирожные. Но это редкость. Публика у нас по большей части простая. Шлют водку, закуску, иногда какие-нибудь украшения. Особенно этим грешат блатные. Не принимать подобные знаки внимания опасно, могут смертельно обидеться. Но брать ещё хуже…

Иногда мне кажется, что именно для таких случаев я ей и понадобился. Для всех мы пара и потому любой, у кого есть желание приударить за певицей, натыкается на вашего покорного слугу. Для нэпманов это обычно достаточно. Здесь они так и не смогли превратиться в хозяев жизни, как в «святые девяностые». Деньги, конечно, есть, но всё на них не купишь, даже несмотря на невероятную коррупцию. И дело даже не в идейности, таких, как Фельдман. Просто среди правоохранителей большинство — вчерашние краскомы или революционеры. Для них нэпманы безусловные враги и если есть возможность, их безжалостно давят!

С блатными сложнее. Им как раз на лабуха, будь он трижды красноармейцем, наплевать, но… популярность имеет значение! Песни мои нравятся многим, в том числе и авторитетным ворам, которых всё ещё называют «Иванами». Не бог весть, какая защита, но всё же.

И вот однажды в нашу с ней гримерную принесли конверт.

— Любовное послание? — устало поинтересовался я, повертев послание в руках.

Довольно увесистый, из плотной бумаги. Ни штемпеля, ни сургуча как на пакетах, нет, обратного адреса тоже. Только надпись — «Похитительнице моего сердца — Марии Куницыной»!

— Ревнуешь? — отозвалась из-за ширмы девушка.

— Конечно! Молилась ли ты на ночь, Дездемона?

— О да, мой сударь! — подыграла Маша. — Ну, что же ты, дальше не помнишь?

— Если честно, нет.

— Всегда подозревала, что образование у тебя весьма посредственное! Ладно, Отелло, читай.

Развернув пакет, я вытащил на свет старинную фотографию на толстом картоне. Изображены на ней оказались молодой офицер и столь же юная барышня, в которой я без труда узнал Машу. Вверху подпись от руки — Жорж и Мари. 1916 год. А на обороте красивая виньетка — «Фотографiя Бычкова и Жданова» въ Москве. Это я и прочитал.

— Что ты сказал? — переменившимся голосом переспросила Куницына.

— Тут так написано, — пожав плечами, передал ей портрет.

— Этого не может быть, — прошептала она.

— Привет из прошлого?

Ответом мне было молчание.

— Это твой муж, или жених? — продолжал гадать. — Любовник?

— Жених. Во всяком случае, мне так казалось.

— И где же он был всё это время?

— Понятия не имею. Это была наша последняя встреча. Он только что вышел из Александровского училища и оправился на фронт. Некоторое время писал, потом сообщили, что он погиб…

— Бывает…

— Как ты думаешь, что это может значить?

— Всё что угодно! Во-первых, твой жених мог не погибнуть. Плен или тяжёлое ранение, в котором он потерял память и не был опознан. Теперь память вернулась, и он тебя нашел. Не смотри на меня, такое хоть и не часто, но случается. Во-вторых, эта фото могло остаться у кого-то из его друзей. Он тебя увидел, узнал и таким образом пытается привлечь внимание.

— Прости, но звучит немного бредово.

— Ты права. Но в жизни бывает и не такое…

— Но, что мне делать?

— Ничего! Точнее — ждать развития событий. Кстати, нам скоро на сцену. Последний выход на сегодня.

— Да, конечно…

Мы вышли, раскланялись. Публика, как водится, похлопала. Некоторые не переставали при этом жевать, но многие всё-таки пришли послушать Машу. Я ведь говорил — голос у нее шикарный.

— Это он! — схватила меня за руку девушка. — Вон там, в самом углу!

В полутемном зале было трудно кого-нибудь разглядеть, но кто я такой, чтобы спорить с женским сердцем?

— Держи себя в руках. Всё будет хорошо. Сможешь петь?

— Да. То есть, не знаю…

— Помнишь романс, что мы с тобой заучивали? Мне кажется, ты сейчас сможешь.

Усадив партнершу на стул, встал рядом и сделал несколько аккордов. Публика, почуяв новинку, заинтересовалась и в зале наступила относительная тишина. Казалось, даже перебравшие купчики перестали чавкать. Маша, собираясь с силами, вздохнула и начала:

Стихи еще не родившейся Беллы Ахмадулиной, музыка Петрова и проникновенный голос Куницыной, что называется, произвели впечатление. После окончания ещё некоторое время царила тишина, а потом целый взрыв аплодисментов. Люди хлопали, кричали браво, просили ещё. И как ни крути, я причастен к этому триумфу. Просто невероятное ощущение, ради которого стоит жить!

«Всё проходит» — было написано на кольце Соломона. Закончилось и наше выступление. Поклонившись, мы вернулись в гримерку. Надо было переодеться и возвращаться к себе. Время всё же позднее. Однако бессильно опустившаяся на стул Маша не могла или не хотела никуда идти. Очевидно, ждала своего Жоржа…

Стук в хлипкую дверцу не заставил себя ждать.

— Кто там ещё? — поинтересовался, примерно предполагая ответ.

— Разрешите войти?

— Сделайте такое одолжение.

В человеке вошедшем в нашу каморку трудно было признать того блестящего юного офицера со снимка. Фигура окрепла, черты лица стали резче и грубее. Да и вообще чувствовалось, что жизнь человека потрепала.

— Чем обязан?

— Мне хотелось бы переговорить с Марией Георгиевной.

— Говорите, если так хочется. Жорж.

— Что ж, — нахмурился незнакомец. — Кажется, вы меня знаете, а я вас нет.

— Николай. Фамилия вам ничего не скажет, но можете называть Северным.

— Весьма рад, — без особой теплоты в голосе произнёс тот.

Пока мы говорили, Маша сидела, не подавая признаков жизни, отчего у меня сложилось впечатление, что общаться она не жаждет. Что же, буду отдуваться сам.

— Откуда прибыли? Берлин, Париж или быть может Константинополь?

— Почему вы так решили? — дернулся Жорж. — Я советский гражданин…

— Ещё скажете — у вас паспорт имеется![33]

— Нет! — дернулся незваный гость.

Стоп. Что-то с этим кренделем не так! — успел подумать я, но тут вмешалась всё-таки вышедшая из анабиоза Маша.

— Коля, пожалуйста, оставь свои шуточки. Юрий скажи, зачем ты пришел?

— Машенька, милая, — срывающимся голосом взмолился посетитель. — Какое счастье, что мы встретились! Мы теперь никогда не расстанемся. Уедем вместе, подальше от этой дикости…

— Куда?

— Куда захочешь. Я ведь теперь богат, точнее скоро стану, но это всё неважно, если ты откажешь мне…

Кажется, у парня и впрямь снесло голову. Моя партнёрша, похоже, тоже вспомнила о своих чувствах и готова отдаться им со всей не совсем еще растраченной страстью. В другое время следовало проявить деликатность и тихонько уйти, но… интересно, как это он собирается разбогатеть?