Курсанты Академии

Эдвард Д. Хоч ПОДСЛУШАННЫЙ РАЗГОВОР

Эммануэль Рубин и Джеффри Эйвелон стояли рядом и разговаривали. В том не было ничего особенного, они встречались здесь почти каждый месяц на банкете в клубе "Черная вдова". Но слишком уж забавное зрелище они собой являли. Мэнни Рубин в очках с толстыми стеклами и жиденькой бороденкой был не больше пяти футов росту. И, стоя рядом с Джеффри Эйвелоном, рост которого составлял шесть футов и два дюйма, казался просто карликом. Они первыми прибыли в клуб, поскольку сегодня был черед Эйвелона исполнять роль хозяина вечеринки и встречать гостей.

— Политик? — переспросил Рубин. — Кажется, конгрессмен?

— Именно, — ответил Джеффри Эйвелон. — А что тут такого особенного? У нас и прежде бывали в гостях политики. Ничего шокирующего тут не вижу. Совершенно не сравнимо с той скандальной историей в прошлом году, когда Марио привел в наше сугубо мужское общество даму.

— Никак обо мне идет разговор? — спросил Марио Гонзаго. Как раз в этот момент он вошел в гостиную в сопровождении Джеймса Дрейка, который раз в кои-то веки умудрился поспеть на утренний поезд из Нью-Джерси.

— Так, просто делимся кое-какими воспоминаниями, — сказал Эммануэль Рубин, — в ожидании нашего почетного гостя.

— Кто же он? — спросил Джеймс Дрейк. — Небось один из твоих приятелей адвокатов, а, Джеффри?

— Нет, как ни странно, но это Уолтер Луттс, конгрессмен США. Надеюсь, вы будете вести себя прилично в его присутствии?

Не успел он произнести эти слова, как в гостиную вошел Генри, бывший официант из миланского ресторана, и объявил, что гость только что прибыл и сейчас сдает пальто в гардеробной. И вот в комнате появился Уолтер Луттс собственной персоной. На губах его играла теплая, приветливая улыбка, так хорошо знакомая всем гражданам со времен предвыборной кампании, когда портрет будущего конгрессмена красовался на многочисленных плакатах.

— Джеффри! — воскликнул он и поспешил пожать руку хозяину вечеринки. Страшно рад провести время в вашем обществе, господа! С нетерпением ожидал этой встречи.

Эйвелон быстро представил его всем присутствующим. В том числе — и Роджеру Халстеду, тихому и скоромному учителю математики, который только что появился в дверях. Как обычно, самым последним появился Томас Трамбалл, седовласый эксперт по дешифровке кодов.

— Просто чудовищные пробки сегодня, — пробормотал он в свое оправдание, хотя все прекрасно знали, что этот человек почти всегда опаздывает на все мероприятия.

На обед подавали омаров, гостей обносил блюдами Генри. Все семеро расселись за большим круглым столом. Очевидно, Уолтер Луттс был знаком с традициями клуба "Черная вдова" и за едой не проронил ни слова.

Марио Гонзаго сделал несколько карандашных набросков гостя, он весь так и изворачивался в кресле, чтоб изобразить конгрессмена в профиль. Остальные неспешно потягивали вино и ждали того момента, когда Том Трамбалл, перегнувшись через стол, наконец скажет: "Конгрессмен Луттс, я должен задать вам наш традиционный вопрос. Скажите, конгрессмен, вы считаете свое существование оправданным?"

Уолтер Луттс откинулся на спинку кресла с таким видом, точно собирался обратиться с речью к членам Конгресса.

— Я представляю своих избирателей, жителей одного из районов Вашингтона. Я защищаю их интересы и оказываю посильную помощь, когда у них случаются проблемы. И поскольку служу своим избирателям верой и правдой, то считаю, что вполне оправдываю свое существование. Хотя пока что и не написал расхожей книги по проблемам города.

Но соскочить с крючка у Трамбалла было не так-то просто. И в голосе у него зазвенели грозные нотки, а сам он весь так и подался вперед, потряхивая седой гривой и приготовившись к очередной атаке.

— Конгрессмен Луттс, вижу, вы очень горды тем фактом, что стали представителем своего округа. Однако скажите, правда ли то, что последние выборы вы выиграли с перевесом всего лишь в какую-то тысячу голосов? Да или нет? И что будто бы ваш противник затребовал перепроверки подсчета голосов?

— Но…

— Перестань, Том, — пытался урезонить Трамбалла Халстед. — Ты несправедлив по отношению к нашему гостю. Даже младшим студентам моего курса известно, что демократические выборы считаются абсолютно законными, пусть даже один кандидат победил с перевесом всего в один голос!

Луттс одарил Халстеда ослепительной улыбкой.

— Я бы не сказал лучше, сэр! Нет, через несколько дней мой противник признал результаты выборов.

— И все же, — не унимался Трамбалл, — на лице вашем явно отразилась какая-то неуверенность, стоило только мне затронуть эту тему. Мне, знаете ли, по долгу службы доводилось встречаться со многими политиками, и, как правило, они совсем не так болезненно реагировали на вопрос о каких-то там прошедших выборах. Что вас беспокоит, конгрессмен?

Ответа на вопрос сразу не последовало, а потому вмешался Джеффри Эйвелон. Он обратился к лакею:

— Знаешь, Генри, думаю, пора подавать бренди. Приборы можешь убрать.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Генри. Лицо у него было совершенно непроницаемое и необычайно моложавое для мужчины под шестьдесят. И он ловко и споро принялся убирать со стола.

Когда, наконец, все тарелки и бокалы были убраны, заговорил Марио Гонзаго:

— Если вас действительно беспокоит что-то, конгрессмен, то вы попали по адресу. Наше маленькое сообщество прославилось тем, что всегда оказывало гостям посильную помощь. Причем по самым разным вопросам. Мы настоящие мастаки по части решения проблем.

— Настоящий мастер — это наш Генри, — еле слышно заметил Джеймс Дрейк. Он всегда говорил очень тихо, почти полушепотом.

— Ну… — начал было Луттс и снова умолк.

— Смелее, смелее! — настаивал Трамбалл. — Чего мы только за этим столом не слышали!

И конгрессмен начал снова, только на сей раз сделал заход с другой стороны.

— Как-то мне довелось прочесть один рассказ, где детектив пытается проанализировать случайно подслушанный разговор. И в результате раскрывает убийство.

— Вы, очевидно, имеете в виду "Прогулку длиной в девять миль" Гарри Кемельмана? — спросил Эммануэль Рубин. — О, это один из лучших в мире детективных рассказов!

— Ага! Заговорил наш писатель-детективщик! — заметил Джеймс Дрейк, прикуривая сигарету.

— Так вот, — продолжил Луттс, — и у меня в жизни произошло нечто подобное, хотя раскрытием тайн я никогда не занимался. Этот подслушанный разговор не дает мне покоя вот уже целых три месяца, со дня моей победы на выборах.

— Так расскажите же нам все по порядку, — сказал Марио Гонзаго.

Генри предложил присутствующим бренди, и конгрессмен начал свое повествование.

— Все выглядит довольно буднично и просто. Живу я, насколько вам известно, неподалеку от университета. И вот, в день выборов мы с женой встали пораньше и отправились на участок. До меня и раньше доходили слухи от организаторов моей компании и других людей, будто бы оппозиция утверждает, что я собираюсь подкупить избирателей. Говорили, будто бы мои люди обещали каждому из студентов колледжа по двадцать долларов только за то, чтобы они пришли и отдали мне свои голоса. О господи, ну прямо как в старые времена где-нибудь в Чикаго!..

— И что же, была в этих слухах хотя бы крупица правды? — осведомился Мэнни Рубин. Почесал свою жиденькую бороденку и отпил глоток бренди.

— Разумеется, нет! Я тут же велел своим людям проверить. И выяснилось, что все это липа, грязные слухи, которые распускала оппозиция с целью дискредитировать меня. Но, разумеется, я в то утро все время думал об этом. И вот, моя жена остановилась поболтать с какой-то знакомой, а я пошел дальше, вперед. А позади шли двое молодых людей, по всей видимости, студенты старшего курса университета. И тут я услышал, как один из них говорит другому: "Многие выборщики заколачивают монету, юноши способ узнали — надо прийти". А тот, второй, рассмеялся и говорит: "Просто, как Гомэс".

— Ну и что же вы сделали, услышав эти слова? — спросил Дрейк. Наверное, тут же набросились на них?

Конгрессмен опустил глаза и отпил глоток бренди.

А потом, после паузы, сказал:

— Нет, не набросился. Вообще этот подслушанный разговор показался мне настолько странным, что я просто онемел. Ничего я не сделал. Зашел на участок вместе с женой, проголосовал. А потом все пытался увидеть в толпе этих двух молодых людей, но те словно сквозь землю провалились. И, разумеется, если б я победил с большим отрывом, то и не стал бы вспоминать об этом разговоре. Но победил я, насколько вам известно, с отрывом минимальным. Совсем маленьким.

И вот воспоминание об этой странной фразе с тех пор просто преследует меня. Неужели действительно имел место подкуп? Неужели студентам университета платили, чтоб они голосовали за меня?

— А вы уверены, что точно расслышали их слова? — спросил Роджер Халстед. — Может, вы как-то неправильно их поняли или ослышались?

— О нет, нет. Уверен, что было сказано именно так.

— "Многие выборщики заколачивают монету, юноши способ узнали — надо прийти"?

— Да. Именно.

— Что, по всей видимости, означает, что им давали деньги, чтоб повлиять на исход выборов.

— Но ведь они же сказали "многие выборщики", а не "многие студенты", уточнил Гонзаго. — Что очевидная ложь. Да все прекрасно знают, что даже в самом коррумпированном обществе большинство избирателей все же не берут денег за голосование.

— Но, может, в этом районе дело обстояло именно так, — возразил Трамбалл.

Мэнни Рубин поднял руку.

— А меня больше интересует вторая фраза в этом разговоре. Скажите, конгрессмен, вы совершенно твердо уверены, что второй студент сказал: "Просто, как Гомэс"?

— Да, уверен. Именно это он и сказал.

— А может, он сказал: "Просто, как у Холмса"?

— Ну, конечно! Как же может наш Мэнни обойтись без своего идеала, знаменитого Шерлока Холмса? — насмешливо фыркнул Трамбалл.

— Почему бы и нет?

— Хотите найти ответ в рассказах о Шерлоке Холмсе? Не найдете, потому что Конан Дойль никогда не писал о выборах. Речь в них по большей части идет о каких-то королевских особах, которым эти выборы были, как говорится, до лампочки!

Страсти стали накаляться, как это часто бывало на подобных встречах, пока шум голосов не перекрыл красивый и мощный баритон Эйвелона:

— Не забывайте, у нас гость, джентльмен!;! Ведите себя прилично, он этого заслуживает.

Шум несколько поутих, но спор продолжался.

— Почему это он сказал "просто прийти"? И не уточнил, куда именно прийти? То есть, я имею в виду — на участок или к урнам? — спросил Гонзаго. — Хотя, с другой стороны, не станут же они передавать деньги прямо на участке, на глазах у всех.

Халстед заметил:

— Естественно, на всех участках есть наблюдатели.

И они не стоят у дверей и не раздают налево и направо двадцатидолларовые купюры. Нет, думаю, тут сохранилась старая чикагская традиция. В таких случаях деньги переходили из рук в руки где-нибудь в таверне по соседству. Именно поэтому тот парень и не уточнял, куда именно надо прийти. Они и без того знали это место.

— Знаете, это ни к чему нас не приведет, — вмешался Эйвелон. — Боюсь, Уолтер, мы просто не владеем достаточной информацией, чтобы решить эту вашу проблему… Исходя из тех скудных фактов, о которых вы упомянули, дело обстоит следующим образом. Или те два студента действительно обсуждали серьезную попытку подкупа избирателей, или же говорили о чем-то совершенно другом.

Халстед насмешливо фыркнул:

— Да о чем же еще они могли говорить, если произносили такое слово, как выборщики? И при этом сами направлялись на участок для голосования? Это все равно, что говорить о бомбе, находящейся на борту авиалайнера. Нет, совершенно очевидно, что речь шла о подкупе!

Генри подлил в опустевшие стаканы бренди, и тут Рубин обратился к нему:

— А ты что думаешь по этому поводу, Генри? Есть какие-нибудь соображения?

Конгрессмен Луттс нахмурился.

— Но позвольте, кого вы спрашиваете? Ведь это всего лишь официант!

— О, наш Генри нечто большее, чем просто официант, — объяснил ему Рубин. — Он один из нас. И очень часто предлагал самые оригинальные выходы и решения, когда мы сами были не в силах справиться с той или иной проблемой.

— Возможно, я смогу чем-то помочь, сэр, — сказал Генри.

— Погодите минутку, — вмешался Трамбалл и вскинул вверх обе руки, словно призывая присутствующих к порядку. — Мы обсуждаем очень серьезный вопрос. Что, если рассуждения Генри заставят нас прийти к выводу, что выборы действительно были продажными? С какими ощущениями вы тогда вернетесь в Конгресс? Какие действия предпримете?

— Действия? — переспросил Уолтер Луттс. — Знаете, я как-то не задумывался об этом.

— Вы подадите в отставку?

— Я… Я не знаю.

— Лично я всегда был очень высокого мнения о вашей деятельности в Палате представителей, — продолжил Том Трамбалл. — И мне бы очень не хотелось, чтоб наша страна потеряла такого политика… возможно — из-за сущего пустяка. Из-за ситуации, которую он не в силах проконтролировать.

— С чего это вы решили, что он был не в силах ее проконтролировать? — Возразил Гонзаго. — Мне лично он тоже симпатичен как политик, но его помощники…

— Но разве он рассказал бы нам об этой странной истории, если бы действительно подкупал избирателей? Ты думай, что говоришь, Марио!

Тут в голосе Эйвелона снова зазвучали командирские нотки:

— Давайте лучше послушаем, что скажет Генри.

А уж потом будем решать, стоит ли подавать конгрессмену в отставку. Итак, Генри?..

— Видите ли, сэр, мне кажется, что вы за этими разговорами как-то позабыли о тех двух студентах. И мне кажется, что конгрессмен, проживший вблизи кампуса в течение нескольких лет, вполне способен отличить студента от любого другого молодого человека. То, очевидно, были студенты-выпускники, но с какого именно они факультета, сейчас значения не имеет. Гораздо интереснее сам предмет их разговора. Лично мне, хоть мой опыт общения с этими молодыми людьми и ограничен, кажется, что студенты, конечно, могут говорить на темы политики. Но они обсуждают и разные другие вещи — женщин, свои занятия…

— Нет, о женщинах они ничего не говорили, — вставил Дрейк.

— Нет так нет. А о занятиях? Разве вам ничего не говорит фраза второго молодого человека?

— "Просто, как Гомэс"? — задумчиво повторил Дрейк. — Нет, это выражение мне совершенно непонятно. Возможно, Мэнни и прав и речь действительно идет о Холмсе.

Лицо Генри оставалось невозмутимым, но в глазах замерцал лукавый огонек.

— Допустим, мы исключим бессмертного Шерлока Холмса и равно бессмертного Оливера Венделла Холмса.[12] Что тогда у нас остается?.. Нет, мне кажется, все должны согласиться, что конгрессмен точно воспроизвел эту вторую фразу. И слово было действительно "Гомэс".

— Да, но что тогда означает вся эта фраза "Просто, как Гомэс"?.. Не вижу смысла, — пробормотал Трамбалл. — Какое-то латиноамериканское имя, причем, как известно, пишется оно через «е», а не «э». И почему это должно быть просто, как этот самый загадочный Гомэс?.. - недоуменно спросил Трамбалл. — Возможно, еще будучи школьником, вы знали эту фразу, а теперь забыли, — сказал Генри. — Слово «Гомэс» — это своего рода ключ к запоминанию. Так школьники пытались запомнить названия пяти Великих озер Гурон, Онтарио, Мичиган, Эри и Сьюпериор.

Рубин радостно закивал.

— Да, точно! Кстати, это слово очень часто встречается в разных загадках и кроссвордах. Но при чем здесь первая фраза загадочной беседы? Та, где речь идет о выборах? "Многие выборщики заколачивают монету, юноши способ узнали — надо прийти"?..

— Если провести аналогию между первым выражением и вторым, то, думаю, что и первое предложение является своего рода ключом к запоминанию, приемом, позволяющим запомнить нечто. А на ум она пришла тому парню просто потому, что они в тот момент направлялись на выборы.

— Ключом к запоминанию? — Луттс совершенно растерялся.

— А ну-ка, сейчас проверим! Давайте произнесем первые буквы каждого из слов. Как в случае с Великими озерами. Что у нас получается?

— М-В-З-М-Ю-С-У-Н-П?.. - пробормотал Джеймс Дрейк. — И все равно, это ничего мне не говорит.

Эйвелон откашлялся.

— Насколько я понял, Генри, твоя теория основывается на том, что студентам было необходимо запомнить некое название или список из девяти предметов, так? И что же это, позволь спросить?

— Лично мне кажется, сэр, что это просто перечень планет, в порядке их удаленности от Солнца: Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун и Плутон.

Перевод с английского Н. Рейн