Крымский цугцванг-1

Глава 14

Часть II

— Присаживайтесь ко мне ближе.

Президент лучился мягкой улыбкой. Эдакий добродушный дядька, от которого, если забыть, кто он такой, ждешь только хорошего. Как от деда мороза в новогоднюю ночь, когда тебе только шесть.

Дмитрий Сергеевич, слегка подумав, сел рядом. А что делать? Самолет, слегка подрагивая, наматывал которую сотню километров, и висеть в воздухе, когда ты и так висишь в воздухе, было, по крайней мере, несерьезно. И отказывать без причины ни к чему.

Он и так считал, что его дипломатическая песенка спета и что по приезде ему скажут до свидания и отпустят подальше. Хотелось бы верить, чтобы не дальше родного института, а то ведь закатят куда-нибудь. Страна у нас большая, закатить можно куда угодно. Хоть в Киров, хоть в Норильск. А можно и в Петропавловск на Камчатке. С хорошей зарплатой, с приличной квартирой, но подальше.

В таких условиях дерзить президенту страны ни с того, ни с чего не стоит. Разный у них уровень.

Как говорится, гусь свинье не товарищ.

Хорошая поговорка. Никто не торопится узнать, кто есть кто, сразу замолкают и хитро переглядываются.

Он улыбнулся.

Анатолий Георгиевич Мануйлов, приняв улыбку на свой счет, прокомментировал ее:

— Улыбаетесь? Я бы тоже улыбался. Из этих дипломатических потасовок, единственный, кто выиграл — это вы. И англичан обскакали в симпатиях их общества, и нас — в симпатиях нашего общества. Лихо!

Дмитрий Сергеевич сменил выражение лица на кислое.

— Для меня война закончилась, — сказал он, — с завтрашнего дня я вернусь в институт истории, сяду за очередную монографию. А эти дивиденды, о которых мне уже говорил Алексей Антонович, а теперь вы, куда они мне? Политикой я заниматься не собираюсь, ни внешней, ни внутренней… Ну так, может совсем немного, — добавил он, слегка лукавя. Сладкий запах политической отравы уже начал проникать в его сознание.

Мануйлов, покряхтев, вытянул затекшие ноги, оглянулся. Ларионов, замотанный событиями последних дней, неожиданно заснул. А вот у него сна как не бывало. И устал, а спать — ни-ни. Старость приближается? Пора бы уже, шестой десяток идет.

— Я посмотрел на вас в эти дни, — продолжил Мануйлов нужный разговор с нужным человеком, которого требовалось втянуть в свою команду, или, как минимум, нейтрализовать. — Мне понравилось ваше поведение. Как вы смотрите на то, чтобы перейти на работу в МИД? Научная сфера явно для вас узковата.

Предложение было довольно неожиданным, хотя и не на все сто процентов. Нечто подобное Романов предполагал. Если бы он был политик, то посадить его в МИД на второстепенную должность (а может и не совсем второстепенную) и тем самым заткнуть рот было лучшим вариантом. И Запад не обидится за прессинг оппозиции. Но он же не политик. На всякий случай? Вряд ли МИД вдруг понадобился дипломат — любитель.

Что ж, спасибо за предложение.

И все равно нет. Он прекрасно знал, что, по крайней мере, последние несколько веков министерство иностранных дел представляло собой замкнутую касту. Войти в ее ряды можно было либо с нижних ступенек карьерной лестницы. Либо сверху, с самых высших. Для первого пути он стар, для второго слишком мал его политический вес.

— Нет, — категорически отказался он, найдя реальную отговорку, — наши с вами взгляды на международную обстановку и внешнюю политику России кардинально расходятся.

— Но интересы России требуют… — начал возражать Мануйлов.

— Ваши, Анатолий Георгиевич, ваши, — перебил Романов, — я уже говорил однажды Алексею Антоновичу, что меня громкими словами не пробьешь. Родина требует, Родине надо… Да плевать нашей сермяжной России на все это.

Мануйлов оторопело замолчал, а потом неожиданно расхохотался.

— Поддели вы меня, — признался он, — молодец! Я, — признался Мануйлов, — тоже циник и на вещи смотрю трезво. Но должность обязывает, вот и заносит порой на патетику.

Президент как-то иначе посмотрел на Романова, как на равного, что ли.

— Давайте так, — предложил он, — я вам ничего не предлагал, а вы ни от чего не отказывались.

Дмитрий Сергеевич, замялся, ища в словах Мануйлова очередной подвох.

— Ну же, — помог ему президент.

— Хорошо, — выдохнул Романов, — только без подкопов, — предупредил он.

— Вот и замечательно, — подытожил Мануйлов и предложил: — Поскольку нам еще долго лететь, может, поговорим о внешней политике, о Западе. Это же ваша тема. Просто так, без всяких последствий и выводов. Под стаканчик чаю и булочку.

Романова это устраивало — и разговор, и чай, и он согласился. Не сидеть же букой несколько часов.

— Мне вот что не понятно в вас, — продолжил президент, принимая чай у бортпроводницы. — Человек с трезвыми взглядами, я бы даже сказал, циничными, а так восторженно смотрите на Запад. Вы думаете, то же англосаксонское государство, откуда мы летим, является добрым дяденькой?

От взрыва чувств Романова Мануйлова спасла чашка горячего чая в руках собеседника. Дмитрий Сергеевич нянчился с ней с капризным ребенком — чай был чересчур горячим и жег руки, а надеяться на небольшой столик было опасно — самолет то и дело потряхивало, чашка могла съехать на пол.

Исхитрившись отпить глоток, Романов сдержанно-зло сказал:

— Сколько ж можно говорить — я сторонник западной цивилизации, и даже не так, я сторонник западного пути развития, а отнюдь не государства. Английское государство, конечно, лучше, чем наше, но не намного. И восторгаться тут нечем. Любое государство — это пресс. И оно, прежде всего, блюдет свои интересы как во внутренней, так и внешней политике. Это даже ваш министр иностранных дел знает.

— Да вы еще и марксист, — с любопытством заметил Мануйлов.

— Да ну вас, — отмахнулся Романов, понимая, что его просто подначивают.

Мануйлов хмыкнул и заговорил уже серьезно:

— Надо сказать, вы меня удивляете. Я полагал увидеть в вас вздорного восторженного Западом интеллигента, а вы куда сложнее. То есть вы не считаете Английское государство как своего рода паладина в современном мире?

Романов отпил чай.

— Более того, я считаю, что оно готово сейчас подсунуть нам хорошую свинью.

— Вот видите, — едва не встал Мануйлов, — как же с ними теперь общаться.

— А вот тут извините, — не согласился с категорично-отрицательной оценкой президента Дмитрий Сергеевич. — Запад к нам относится не очень хорошо, но Россия, то есть российское правительство, виновато не меньше. Пора уже, наконец, перестать висеть в воздухе — с одной стороны стремится в западное сообщество, а с другой обговаривать свое особое положение. Ведь вы в ходе переговоров не сделали ни одного шага вперед.

Мануйлов не согласился:

— Вам легко говорить. Знаете, теоретические рассуждения хороши, но они, как правило, никак не прилагаются к реальности. Практические отношения в дипломатии совсем другие. Попробовали бы, сразу надорвете.

— Да запросто, — сгоряча ляпнул Дмитрий Сергеевич.

— Ну вот и переходите в МИД, — простодушно предложил Мануйлов.

— Тьфу на вас, — взъярился Романов, — опять вы о своем.

Мануйлов в ответ только иронично заулыбался в чашку. Один — ноль в его пользу.

— Во внешней политике России сейчас много трудных, я бы сказал кризисных явлений, — поостыв, сказал в раздумье Дмитрий Сергеевич. — Наследие прошлых десятилетий. И, я боюсь, никто не готов уступать — ни Россия, ни Запад. А бывшие союзные республики, скорее всего, будут провоцировать еще многие годы. Россия же сейчас слаба, весьма слаба.

Мне кажется, Анатолий Георгиевич, вас ждут впереди далеко не радостные минуты во внешней политике. И разрядить эту подспудную напряженность способен сильный международный кризис. Лишь бы он не ударил хвостом по нашей стране.

Мануйлов посмотрел на ставшее серьезным лицо Романова.

— Никак не ожидал услышать такого от теоретика. Впрочем, вам виднее, вы специалист. Неужели все настолько плохо?

Романов пожал плечами.

— Я рассматриваю самый пессимистичный вариант. Но знаете, что самое плохое? Мы никак не можем существовать без Запада, а вот он без нас, не знаю. Может быть тоже, но пока там это поймут, Россия развалится под грузом забот. А может, Запад и проживет. В любом случае, России без Запада станет очень трудно.

Под этот пессимистичный вывод, который президент даже не попытался оспорить, они допили чай. А там и самолет прибыл на аэродром.

Разговор с Мануйловым навеял на Дмитрия Сергеевича какую-то тревогу. Будучи человеком западных демократических взглядов, он не очень-то беспокоился о российском государстве. Но Россия — это другое. И он не знал, как ее сделать европейской без моря крови и огромных расходов. Эпоха Петра Первого в ХХI веке невозможна. Ведь тогда, в годы реформ, население России сократилось на 25 процентов. Так что Великий-то он безусловно, но очень уж дорого обошлись его преобразования.

После того, как самолет приземлился в Москве, он отказался от предложенного Мануйловым автомобиля, решив воспользоваться общественным транспортом. Хватит ему зависеть от власти.

Метро протащило его через практически всю столицу. На поверхность он вышел уже вечером. Недолгое зимнее солнце спряталось за высокими небоскребами, темнело.

Холодный ветер бил в лицо, продувая насквозь. После осенне-снежного Лондона московская морозная погода с пронизывающим ветром была особенно тяжела. Романов поежился, машинально посмотрев, куда бы ему спрятаться. И увидел знакомую церквушку. Давненько он в ней не был, почитай дней пять, а кажется, целую вечность.

Он осторожно отворил дверь. То ли праздник какой нашелся, — Дмитрий Сергеевич не отличался знанием церковных обрядов, — то ли просто так попал, но на этот раз было много народу. Хотя как много — для небольшой площадью церкви и десять человек были толпой.

Старушки, молящиеся во здравие и за упокой, — кому как Господь даровал, старичок, то ли дремлющий, то ли медитирующий под шепотки бабушек, девушка, по виду студентка — Романов посмотрел на нее с любопытством, — вот весь коллектив. Он осторожно пробрался в угол. Стена церкви к вверху ссужалась, наклоняясь, поэтому высокому Романову было неудобно, приходилось сильно горбатиться. Он кое-как устроился, но когда обратился к Богу, то забыл о неудобной позе, и о плавающих по церкви шепотках и различных запахах.

Бог смотрел на него с некоторой укоризной и печалью, проникая своим взглядом в такие сокровенные слои души, о которых Романов и не подозревал, что они есть. Дмитрий Сергеевич торопливо и неловко перекрестился.

«Правильно ли хоть крещусь», — мелькнуло в голове. Ведь не крещенный совсем. Узнают местные священники, выгонят, наверное.

Забормотал молитву — первые пришедшие в голову слова. И опять в душе стало легче и проще, словно сбросил с себя тяжкий груз, ли очистился от скверны.

Дмитрий Сергеевич постоял еще, наслаждаясь редким чувством гармони и покоя. А потом вышел на мороз и ветер почти новым человеком. Прежние тревоги и боязнь ответственности прошли. Хмыкнув, он назвал себя бестолковым.

Внезапно ему расхотелось возвращаться в институт, к пыльным полкам архивов, к недописанной монографии. Жизни серой и предсказуемой, которую даже ФСБ не опрокинет. Может, зря он не согласился на предложение президента?

Дмитрий Сергеевич подумал о дневном разговоре в самолете, идя по улице по направлению к своей квартире, покачал головой. Нет, он все сделал правильно. Мануйлов хотел ввести его в свою кампанию по своим правилам. А он хочет войти по своим. И он войдет. В конце концов, сколько можно заниматься теорией, пора переходить к практике.

Он позвонил Маше вечером, когда привел себя в порядок.

— Ты? — обрадовалась она, — я так рада тебя видеть.

— Я тоже, — тепло сказал Дмитрий Сергеевич, — как у тебя жизнь?

— Скучно и серо, — пожаловалась Мария Ивановна, — на улице опять мокрый снег наперегонки с дождем, дома нет тебя, на работе чопорность и тишина.

— Я по тебе тоже скучаю, — сказал Дмитрий Сергеевич. — Ты не сможешь ко мне прилететь?

— Не сейчас, — с сожалением сказала Маша, — работы много. А отпуск еще далеко. Приезжай ты.

— Попробую, — согласился он.

Они поболтали еще не много, потом она спохватилась.

— Давай лучше по интернету, а то так я тебя разорю.

Дмитрий Сергеевич нехотя согласился, пообещав связаться с ней завтра.

У него появилась цель в жизни. И не только двинуться вверх по административной лестнице, но и в личной жизни. Когда тебе за сорок (мягко говоря), говорить о романтичной любви уже не приходится, но от этого чувство теплоты ближнего человека не становится меньше.

Дмитрий Сергеевич улыбнулся, вспоминая Машу. Тряхнул головой, отгоняя видение. Пока ему надо было срочно выполнить работу, которая заставит говорить о нем не только среди ученых. Ему же надо заработать денег для будущей семьи, — подумал он, оправдывая неожиданную тягу к могуществу и власти.

Кажется, он становится рвачом-карьеристом. Дмитрий Сергеевич хмыкнул. Ну и что? В конце — концов, не по головам шагает.

А не написать ли ему приличную книгу? М-гм? И половинка черновика есть.

В прошлые недели мысль дописать ее ему в голову не приходили, поскольку оная голова была занята совсем другим. То его гоняли, параллельно закрывая институт. То он занимался приключениями в Лондоне. И монография о российско-английских отношениях была заброшена в дальний угол. Статью не смог осилить, до сих пор вон лежит на одной из начальных страниц. А ведь есть возможность сделать бомбу.

Казалось бы ну и что? Шестая или седьмая книга. Иной подумает, что перемалывает товарищ из пустого в порожнее от нечего делать. Есть такие мудрецы, документ из одной страницы расписывают в десятке монографий. МЭТРЫ называются. Впрочем, он им не судья.

А намеченная монография могла стать особенной. Во-первых, она была об отношениях в новейшее время, одна из последних глав будет о Лондонской конференции, а во-вторых, на английском языке. Из российского общества ее могли прочитать только немногие, по числу знающий английский и интересующиеся историей и политикой.

То есть жутко политическая вещь, как для западных политиков и дипломатов, так и для российских.

Мысль о монографии ему понравилась. И он сделал ее острой, даже не столько научной, сколько политической.

Книга была написана в кратчайший срок, но без спешки — за остаток февраля и большую часть марта.

В ней Дмитрий Сергеевич отвесил пинков по одному интересному (и довольно мягкому) месту, как тем политикам, так и нашим. Пусть кушают. Не все им с умным видом выступать на митингах и по телевидению

Его монография была адресована, прежде всего, западному обществу. Ну и еще немного российскому и поэтому он не стеснялся. Уже в первой главе Романов заявил, что Россия — европейская держава и все думающие иначе просто-напросто враги России, прикрывающие свою ненависть геополитическими разговорами. Главная проблема России — это политики — и русские, и западные, которые не дают России стать одной из европейских стран. И все это он доказывал на примере новейших политических событий, которые он частью почерпнул из газет и недавно вышедших книг, а частью и из своих впечатлений из поездки в Лондон.

Бомбочка получилась еще та.

Отдельная глава была посвящена грузинской проблеме. Еще одна — Крымской. Немного погрузившись в историю — о ней было написано уже столько, что не хотелось тратить бумагу, Романов перешел к геополитическим вопросам.

Россия и Запад — это две части одного общего, именующегося Европой. И попытка кое-кого кое-где их разделить приводит только к негативным последствиям.

Вот, например, президент Грузии Барбакашвили. Его риторика, поощряемая рядом политиков Запада и политической элитой США, прежде всего, касается извечной борьбы света и тьмы, под которыми подразумевается Запад и Россия. И между ними находится маленькая Грузия, которая, естественно находится на аванпосте этой борьбы и более того, нередко принимает основной удар сил тьмы. И так у него здорово получается, что начинаешь машинально искать у себя на теле рога и хвост, как у представителя этой самой тьмы.

А ведь это уже не ново — прикрывать стремление укусить кусок от России тягой защитить Запад. Или, проигравшись вдрызг, плакаться на всю Европу, дескать, я за вас пострадал!

В середине ХХ века, где-то с года сорок четвертого, а то и раньше, лидеры фашистской Германии, понимая, что проигрались, вместо воинственной риторики о расширении жизненного пространства и уменьшения унтерменшей, заголосили о борьбе с азиатами — варварами. По их мнению, передовой фронт борьбы света и тьмы проходит по линии советско-германского фронта.

Как все знакомо, не правда ли? Барбакашвили даже придумывать ничего не надо, поменял названия стран и некоторые даты и помчался на трибуну громить ненавистную Россию.

Только вот не странно ли, господа западные политики, что у вас такие одиозные защитники — фашисты, теперь вот грузинские националисты. Кто еще добавится — эстонские эсэсовцы или молодчики из ОУН?

Сарказма Дмитрию Сергеевичу было по жизни не занимать, и он ею щедро полил содержание монографии. У кое-кого из политиков на Западе и в России должно было на продолжительный срок испортиться пищеварение из-за повышенной кислотности.

Впрочем, Романов не собирался доводить политиков и там, и тут до белого каления и строить из себя диссидента. До взрыва сверхновой не должно было дойти в силу принятия превентивных мер.

Едва был сделан черновой вариант, он связался с Машей и попросил ее почитать часть рукописи (примерно половину) на предмет исправлений. Все же, она столько лет жила в Великобритании и знала английский получше, чем он. И может, еще подскажет, где имеется в Великобритании возможность выпустить монографию.

Маша завелась, как говорится, с пол-оборота, пообещав не только выверить книгу за несколько дней, но и найти хорошее издательство,

— Знаешь, — сказала она, — твое имя известно в широких кругах не только ученых, но и просто образованных интеллигентных людей как человека объективного и рассудительного. А недавняя конференция только добавила популярности. Я думаю, что монография разойдется приличным для научной книги тиражом. Тем более что положение правительства Кардегайла еще более ухудшилось и многие, если не большинство сочтут, что некий Романов бьет именно по нему.

Дмитрий Сергеевич постарался скрыть смущение и рассыпался букетом комплиментов и благодарностей. А затем осторожно выключил фон и только тогда облегченно вздохнул.

Бедная Маша! Она не знает — он не имел возможности передать, — что монография в такой трактовке никогда не выйдет. Передавая часть рукописи по интернету, Дмитрий Сергеевич прекрасно понимал, что ее текст немедленно попадет в руки не только Маше, но и так сказать «компетентным органам». И эти «органы» передадут рукопись кому надо. А потом начнется торг. Возможно, его будут шантажировать, но в конечном итоге предложат сделку, не будь он доктор исторических наук Романов.

И Дмитрий Сергеевич самодовольно осклабился, не подозревая, какую бурю он поднял своей хулиганской проделкой.