Крушение дома Халемов

Глава 9. Желания

Хл^у Ьл^-Умд^А, Нее^и Ьл^-Клуул

- Откуда Вы прилетаете, лорд Меери?

Хару смотрит на выпирающие ключицы, на стертые в кровь сухожилия, поднимающие крылья, и ему становится жалко парня. Меери снова наклоняется над колодцем, вытягивает ведро, выливает себе на спину, с наслаждением фыркает под холодными струями.

- Ближайший постоялый двор в восьми часах лета, в долине, — сообщает его спине лорд Хару.

- Тогда зачем спрашивать?

Теперь Меери стоит, опершись руками о край колодца — теми самыми руками, которыми ему запрещено дотрагиваться до Китти. Еще год. Он старается держаться уверенно, но лорд Хару видит, как дрожат от напряжения локти.

- Шестнадцать часов в воздухе, двадцать у нас. Сколько ты надеешься продержаться при четырехчасовом сне, парень? Вообще, при таком образе жизни?

- Это моя жизнь. А у Китти альцедо.

- Все равно все, что ты можешь, — это просто сидеть рядом и подавать Койе щетки. Ты не доверяешь нам? Боишься, что мы позволим вычесать его кому-то другому?

Меери упрямо наклоняет голову.

- Не в этом дело.

- А в чем?

- Я хочу быть рядом.

Лорд Хару поднимает ладони к вискам, трёт. Сегодня ночью он опять застал Койю в библиотеке: она беседовала с портретом Асы. Такое находит на жену нечасто, но именно тогда, когда ей тяжело. Черпает ли она силы в заочной борьбе с матерью Китти или бремя, разделенное на двоих, кажется легче? Хару не знает. Но то, что Меери на крайней стадии измождения, Койя заметила первой. Сегодня с рассветом, вызвав старшую камеристку-итано, она обошла три свободные комнаты в сторожевой башне, предназначенные для редких гостей Умбренского замка. Потом Хару наблюдал, как туда под руководством Койи были отнесены свежие простыни и новые подушки из козьего пуха. Потом раздался стук молотка. На вопросительный взгляд мужа Койя ответила: «Это женская комната. Там некуда вешать мечи». А когда во дворе зазвенела колодезная цепь и раздалась приглушенная ругань — Меери по обыкновению прищемил себе воротом палец — леди Дар-Умбра решительно повернулась к мужу: «Ты или я?» Лорд Хару пожал плечами. «Тогда иди», — глаза жены показали на дверь.

Теперь он стоит перед лордом Меери, трет ладонями виски и не знает, что дальше делать. Самому пригласить дойе своего несовершеннолетнего сына остаться переночевать в замке равносильно сигналу «Мы хотим поскорее». А такого сигнала лорд Хару подавать не хочет.

- Меери! — раздается из распахнутого окна верхнего этажа. — Ты уже прилетел?

Меери моментально забывает про лорда Хару и буквально подлетает к окну.

- Китти, немедленно ляг в постель. Тебе еще рано!

- Да нет же, я хорошо себя чувствую, — протестует Китти и тут же испуганно ойкает. Видать, слишком резко взмахнул крылом и дернулось только проклюнувшееся перышко.

- Ну вот видишь, — по-матерински причитает Меери. — Ну я же тебе говорил. Марш в постель, и немедленно!

- Ладно. А мама тебе комнату приготовила, — торжественно сообщает Китти, отступая в глубину своей спальни.

Волосы у Меери перекинуты через плечи на грудь, и лорду Хару хорошо видно, что шея и спина его заливаются краской. Он, стараясь не поворачиваться к Хару лицом, неловко подбирает мечи, безрукавку, орад, пытается со всем этим скарбом в руках вписаться в низкую дверь башни, служащую входом в замок со стороны хозяйственного двора. Меери приходится сгибаться в три погибели, мечи торчат во все стороны, вдобавок ко всему он роняет кинжал и тот отлетает, звеня по камням, метра на три в сторону. Хару, усмехаясь, любуется ситуацией. Теперь гостю уж точно придется повернуться. Однако Меери, вполголоса поминая всех и всяческих демонов, все-таки протискивается в дверь. Слышно, как он сваливает мечи прямо в узком предбаннике у подножия винтовой лестницы и встряхивает кольчужную безрукавку.

- И этот человек водил нашу армию в поход на Кимназ, — приговаривает лорд Хару, подбирая широкий кинжал и по привычке взвешивая его на ладони. Дар-Кауда умеют делать оружие, Дар- Кауда умеют его выбирать. «Идеальный клинок, вот как я это называю», — бормочет лорд Хару, направляясь за угол, чтобы обогнуть замок и войти с центрального входа. Миссия его не удалась, и показываться на глаза жене он пока не собирается. А Меери может возиться под лестницей со своей амуницией, сколько желает.

И он возится. Возится, возится, пока десять раз уже не проверена перевязь и все, что на ней висит, отвороты сапог и то, что в тайных карманах и петлях за ними спрятано, десять раз защелкнуты и отщелкнуты застежки орада, волосы заплетены в такую тугую косу, что, кажется, голова сейчас треснет. Обязательно треснет — от мыслей таких. О комнате, из которой не надо улетать никуда по вечерам, комнате — в нескольких шагах, пусть даже в нескольких коридорах и этажах от Китти, собственной (почти) комнате в этом доме. «А я ведь, правда, долго не выдержу,

- думает он. — Хотя и ночую не в придорожном трактире, как полагает лорд Хару, а в небольшой пещерке в трех часах лета от стен Умбренской крепости. И колодец для меня — не освежиться после долгого полета, как они полагают, а жизненная необходимость: вымыться, чтобы не воняло. Китти такой чувствительный к запахам, особенно сейчас, во время альцедо». Вспомнив о Китти, Меери весь подбирается и решительно толкает дверь под лестницей, ведущую на кухню и в служебные помещения первого этажа. Если он не перехватит по дороге к малышу кусок хлеба, то брякнется в голодный обморок прямо у того в спальне.

До спальни, впрочем, Меери добраться не успевает. В кухне, где он уворовывает здоровенный кусок хлеба с мясом на глазах у бессловесных итано, возникает разъяренная женская фигура с темными глазами, мечущими еще не молнии, но кинжалы.

- Это мое мясо, лорд Меери, — ядовитым голосом сообщает она. — И моя булка. Не смей ее воровать.

- Койя, малышка, я хочу есть.

- Не смей называть меня «малышкой»! Что за армейские привычки!

- Твой отец — главнокомандующий нашей армией.

- Это тебя не оправдывает, деточка.

Койю очень трудно отвлечь от сути вопроса. И, когда разъяряется, она может быть очень, очень противной. Такой же, как жена его брата, Элла, когда расстраивается. Хорошо еще, что Элла расстраивается всегда, а Койя разъяряется достаточно редко. Но сегодня кто-то, видно, хорошо постарался.

- Сядь. А вы — брысь все отсюда, — Койя одинаковым жестом машет ему и итано. Очень лестно.

- Койюшка, ну что я сделал? Отчего ты такая грозная? — не переставая запихивать хлеб за щеку, Меери пробует иную тактику.

- Не подлизывайся.

Койя сердито прищуривается, мгновенно выхватывает откуда-то из юбочных складок кинжал — фьюить! И он вонзается в толстого паука, который решил высунуться из-за печки, чтобы проверить, отчего среди бела дня в кухне затих стук столовых ножей и топот ботинок прислуги- итано.

- Злая.

Меери едва успевает увернуться от следующего пущенного рукой Койи металлического предмета и, уже увернувшись, вдруг соображает, что это ключи — два тяжелых ключа, короткий и длинный, на медном колечке. Он тянется за ними, но не успевает: связка плюхается за деревянный жбан, накрытый крышкой, которая придавлена огромным булыжником.

- Ну знаешь, — возмущается Койя. — Теперь сам двигай. Это крайняя из гостевых комнат. В сторожевой. Китти запрещено туда заходить. Но. запирайся, пожалуйста, на ночь.

Меери первый раз в жизни хочется плакать, но он знает, что этого ему не простят. Поэтому просто коротко кивает и лезет за жбан, в какую-то сажу и паутину за ключами от своей комнаты.

02 мая 1503 мул се умл ^.ришесп&иА Ёуёуёён-

Кеол Ьл^-ЧмЗ*!*

- Элла, какие они хорошие!

Койя разглядывает племянников с восхищением. Младший еще еле ходит, но старший вполне сносно держится на ногах и даже упорно шевелит крылышками, пытаясь подняться в воздух. Мамины окрики «Некко, тебе еще рано!» его не смущают.

- А ты сама не собираешься завести что-то подобное?

Элла довольна, что связи Койи с лорд-канцлером пришел конец, как только Сола решила стать наконец приличной женой и матерью. Койя старается сестру не расстраивать, та и так любит поплакать, и не рассказывает что к чему. Элла вообще живет в блаженном неведении. Никакие уговоры Койи не смогли заставить лорда Рейвена хоть намекнуть жене, каким образом их дети будут устраивать себе личную жизнь. «И тебя я прошу, Койя, не надо ее об этом оповещать. Пусть думает, что они как все, ладно?»

Ладно. А Некко действительно прелесть. Койя, контрабандой протащив в детскую пару малышовых клинков, радужно улыбаясь, вручила их Некко при первом знакомстве. При сем присутствовали леди Элла, которая тут же жалобно заквохтала и попыталась оружие отобрать, и лорд Рейвен, моментально оценивший качество стали и приспособленность рукояток под детские пальчики.

- Отличный выбор! Некко, тетя Койя еще тебя не видела, но уже любит, — безапелляционно заявил он, отводя руку жены. Некко и сам не собирался кинжальчики отдавать, возмущенно пялился на мать исподлобья и сделал попытку спрятаться Койе под юбку, за что был награжден громовым смехом отца и несчастным выражением на лице матери.

Теперь Некко непрестанно крутился около Койи. Показав ему пару приемов, с помощью которых он приятно удивил на первой тренировке назначенного для его обучения троюродного дядю, тетушка окончательно превратилась в его кумира, и одного обещания взять мальчугана в Умбрен погостить на недельку-другую при условии хорошего поведения хватило, чтобы поведение старшего сына дома Кауда стало сильно напоминать идеальное.

Элла, конечно же, была против, а кто у нее спрашивал? Лорд Рейвен жену обожал, но… в первый раз за всю историю дома Кауда кровь их смешалась с кровью Халемов, и этот шанс нужно было использовать. Сравнивая свое внутреннее время с тем временным потоком, который клубился внутри маленького Некко и которым тот еще совсем не умел пользоваться, лорд Рейвен видел, что сравнение в пользу сына. Через десять-пятнадцать лет, если все пойдет хорошо (а почему бы всему не пойти хорошо?), Некко будет сильнее Меери. Но в понятие "пойдет хорошо" входили не просто постоянные тренировки с опытным мастером клинка, не просто поединки с сильным противником. Нужна была рука Дар-Халема, чтобы раскрыть способности Некко на всю катушку. Хетти этим заниматься не будет. У него нет времени, да и, похоже, желания. Он ни разу не навестил Эллу, и племянниками не интересовался. Оставалась Койя. Она быстро догадалась, почему является столь желанной гостьей у своего зятя, тогда как другие замки закрыли двери перед "бунтовщицей", открыто выражавшей свое недовольство уже не только тем, что с ней сделали, но королевской властью вообще.

Рейвену было наплевать на пересуды и предупреждения. Он был реалистом, и знал, что Койя рано или поздно нарвется. Нужно было успеть взять у нее как можно больше, пока карающая рука королевы не схватила нахалку за шиворот. За себя он не опасался. Богатство и независимость рода Кауда охраняли его лучше крепостных стен.

Отношения с Койей напоминали торговлю. "Скоро ты займешься и Кречем тоже?" — спросил лорд Рейвен, когда посчитал, что крошечные клинки могут перейти от старшего сына к младшему. "Некко следует чаще бывать у меня в Умбрене, — отвечала Койя. — Там я чувствую себя свободнее". "Хорошо, — соглашался он. — Но сегодня ты взглянешь на Креча".

Ладно. Креч тоже милый. Его можно потренировать, раз Рейвен настаивает. Но мне… мне нужен Некко.

- Койя, ты вовсе не отдыхаешь! — поняв бесполезность попыток оградить детей (даров Аккалабата!) от фехтовальных занятий, Элла нашла себя в новой заботе: ее сестра, вынужденная жить в суровом умбренском климате, приезжает в гостеприимный и теплый дариат Кауда, чтобы отдыхать. "А не чтоб ты ее мучил!" — заявила она мужу. Рейвен серьезно посмотрел на нее: "Да ведь твоей сестре это нравится!"

Элла решила зайти с другой стороны:

- Койя, где у себя ты увидишь такое солнышко, даже летом? Мой злодей-муж запирает тебя в тренировочной комнате, а ты даже не сопротивляешься. Пойди погуляй. Или хоть поспи на открытом воздухе. К озеру вынесут ковер и подушки. Мне страшно смотреть, как ты себя истязаешь этим железом.

- Истязаю? — Койя сдула со щеки свесившуюся прядь, оторвала взгляд и кинжал, который она правила, от точила, рубанула лезвием в воздухе. — Я живу, Элла, только здесь, в вашей оружейной, в вашем тренировочном зале. Кто сказал, что клиновидные спуски легче точить? — возмущенно осведомилась она, возвращаясь к своей работе.

- Извини, клиновидные что? — Элла расстроилась и растерялась, как всегда, когда Койя заводила речь о чем-то, в чем она не понимала ни грана.

- Чахи меня забери, Элла! Клиновидные спуски. Все говорят, что их легче точить, чем овальные. А у меня получается наоборот. И я от этого чувствую себя умственно неполноценной.

Элла так и не поняла, что такое клиновидные спуски, но неполноценной себя от этого вовсе не чувствовала. В спину Койе, склонившейся над точилом, она сказала:

- Все-таки тебе полезней было бы отдохнуть, — и, шелестя юбками, вышла из оружейной.

Койя швырнула кинжал в кучку других, похожих на него как близнецы. Они звякнули друг о друга. Элла ничего не помнила. Это было настолько ужасно, что Койе иногда хотелось выбросить ее из окна.

2 мая 1503 года со дня пришествия королевы Лулуллы Хе^^-и Ьл^-Хллгм

Хетти тяжело приземлился в заранее присмотренную ложбинку на склоне холма. Вытер рукой пот со лба. Надо с этим кончать. Либо Виридис в течение месяца ляжет к ногам Ее Величества, либо он сам, единственный и последний сын дома Халемов, протянет ноги. Последняя рекогносцировка и домой, домой! То есть в палатку.

- Привет!

Сид сидит, легкомысленно наклонив голову, нога на ногу, на коленях у него книга по военной истории, которую он явно стащил из походного сундучка Хетти.

- Как ты сюда попал? Вокруг палатки двойная охрана, — Хетти бросает орад на кровать. Сид аристократически морщится:

- У тебя кровь на спине сзади.

- Не моя. Как ты сюда попал?

- Я прилетел, — Сид демонстративно нехотя встает со стула, поднимает черный орад с кровати, аккуратно складывает, вешает на спинку. — Ты не рад мне, Хетти?

- Сид, я прошу тебя. Я командую этой армией. У меня в палатке незваный гость, а охрана ни сном ни духом. Это тревожит.

- Незваный гость? Я уж не знаю, плакать мне или смеяться, слыша такое от тебя, Хетти.

- Отцепись от моего орада. Он грязный и рваный, как ты его ни вешай. И ответь мне, как ты сюда попал.

- Хетти, свинья, — в голосе Сида веселая укоризна. — Я наследный лорд-канцлер Аккалабата. Если бы я не мог, как ты выражаешься, «сюда попасть», моего папу следовало бы разжаловать в тейо.

- Если ты можешь это сделать, то и кто-то другой. И кончай здесь хозяйничать, — хмурится Хетти. Орад он сдергивает со спинки кровати и снова швыряет — так, чтобы кровавое пятно угодило прям на подушку. Из вредности.

- Хетти, начнем сначала. Я наследный лорд-канцлер Аккалабата. Единственный, ибо Соле носить еще месяц.

- Как она? — Хетти рад возможности сменить тему.

- С переменным успехом. Отец от нее временно отвязался. Старается, чтобы королева не замечала нашего существования.

Сид говорит весело, а смотрит все печальнее и печальнее. Хетти уже знает, зачем он прилетел. То, зачем он прилетел, снится Хетти в горячечных снах. Все чаще и чаще. Не здесь. Не сейчас, Сид. Не скоро. В Умбрене.

- Сид, не.

- Угу. Хетти, все будет плохо.

- С чего ты решил?

- Чувствую. Я был в храме святой Лулуллы. Молился.

- Было бы странно, если бы ты там учился играть на фиоретте, — грубовато отвечает Хетти. Все- таки дары из старых семейств иногда бывают странными. Ни одному здравомыслящему Халему или Пассеру, не говоря уже о дарах Умбры, не придет в голову специально идти в храм Лулуллы, чтобы там помолиться. Для этого есть дары Фалько. И альцедо у него вроде еще не скоро. Перед альцедо бывают всякие перепады настроения. Я его в этот раз вычешу — чего бы мне это ни стоило. Если война не закончится, лично передушу всех виридов и отправлюсь в Хаярос. Я давно его не вычесывал: лорд-канцлер ревниво охраняет свое сокровище. Мое сокровище!

У размечтавшегося о том, как и что он будет выделывать щеткой на Сидовых крыльях во время следующего альцедо, Хетти вид становится такой, что «сокровище» забывает о мрачных предчувствиях и мятых орадах, примащивается на коленях возле сапог, перемесивших сегодня тонны виридской грязи, трется об отворот подбородком. Мир восстановлен.

- Хетти, а вот меня одна вещь интересует, — спрашивает Сид через полчаса, лежа головой на предплечье у Хетти, которому страшно надоело быть свиньей и жутко не хотелось выгонять любимого обратно в Хаярос в такую погоду (тихий весенний вечер — безветренный и ни капли дождя).

- Какая? — у Хетти было одно редкостное свойство (он его демонстрировал только наедине с Сидом): младший лорд Дар-Халем умел промурлыкивать даже слова, совершенно для этого не предназначенные.

Сид приподнялся на локте, взглянул серьезно.

- Хетти, тебе еще нет двадцати.

- Необыкновенно тонкое наблюдение.

- Не ерничай. Тем не менее папа сказал, что, если бы Меери тебя слушал. или если бы с самого начала послали тебя, а не Меери.

- То мы не имели бы никакого шанса поохотиться в заповедной роще Дар-Кауда. А королева ее у них отобрала и собирается устраивать там придворные охоты. Говорят, идеальное место.

Сид надулся. Сел, уперев локти в колени, запустив обе пятерни в волосы. Он всегда так делал, когда был недоволен. Хетти выбрал одну белокурую прядь, потянул посильнее:

- Дзыыынь! Кто-то дома?

- Хетти, как ты командуешь? — Сид повернулся проворно, так что Хетти чуть не потерял равновесие, а крыльями получил по лицу не чуть, а по полной программе.

- Как это, как я командую? — оторопело переспросил он. — Набираю в легкие воздуха и ору. Или пишу на пергаменте и посылаю с нарочными.

- Чахи тебя забери, меня не это интересует!

Надо было все-таки вытолкать его в шею. Сразу же, пока он не начал орады развешивать, смотреть соскучившимся влажным взором и брать на жалость. Хетти явно не удавалось поймать нить разговора, и это злило. Командовал он самым естественным образом — всегда знал, что делать и как растолковать это людям. Вверенным ему силам и подразделениям. Даже мог иногда объяснить, почему поступать надо так, а не иначе. Например, не переться днем с огнем на штурм бастиона, который уже, казалось, на одном честном слове держался, а обойти его, оставив в оцеплении пару отрядов, и повоевать недельку без них — не числом, а умением, заставляя неприятеля догадываться, почему это провалилась такая отличная выдумка — заманить передовой отряд аккалабов под темные своды упомянутого бастиона и обрушить им эти своды на голову. А потом, когда защитники бастиона начинают умирать от голода и от жажды и делают отчаянную попытку прорваться наружу, выясняется вдруг, почему так хорошо удавалось Хетти воевать всю эту неделю: тейо Нохатан — один из предводителей мятежников, самый, пожалуй, среди них тактически грамотный и остервенелый, — решил сам обрушивать своды, для чего и засел в бастионе. Ждал-ждал лорда Халема с лучшими его мечниками и не дождался. Был зарублен, ослабевши от голода, при попытке прорыва. Так что командовали виридами всю неделю товарищи Нохатана, сильно отстававшие от него в тактическом мастерстве, что и позволило армии Аккалабата продвинуться дальше, чем предполагалось.

И такие случаи были не редкость. Хетти говорил «направо», и армия шла направо, а если бы она пошла налево, от нее бы осталось лишь воспоминание, потому что на уступах ущелья, которое было налево, засели самоубийцы-камнеметатели. Хетти говорил «вперед», и армия шла вперед, и так было правильно. Иногда он говорил «назад» или «на месте», и это было оправданно со всех точек зрения. Примерно так он Сиду, вновь возмущенно занавесившемуся от него волосьями, и объяснил. В конце прибавил:

- Ну ты ж пойми, я Дар-Халем, я так мир вижу. И дело здесь не в том, что я прочитал или чему меня научили. Да и потом, мы уже воевали раньше в Виридисе, ты там тоже был. Совсем мальчишками, помнишь? Тоже боевой опыт.

- Я сейчас завою, — сообщил Сид из своего укрытия. — Во-первых, ты сидишь у меня на крыле. Во- вторых, я не представляю, какого боевого опыта мы в четырнадцать лет могли набраться в прошлой виридской кампании. Я, например, ничего оттуда не вынес.

Хетти, которому сидеть было очень удобно и теперь он догадался почему, аккуратно переместил свою попу на изголовье походной кровати. Когда Сид расстраивается, он ничего не замечает вокруг себя: занял всю «территорию» и еще жалуется! Хетти в очередной раз захотел, но не смог рассердиться. Вместо этого потянулся над Сидовой головой, помогая себе крыльями, соскреб воск со свечи, качавшейся в плошке под потолком, стал разминать — лепить лошадь. Молочно-белый глаз высунулся из-за полога светлых волос, начал следить за процессом.

Полчаса помолчали, изредка обмениваясь соображениями, как у какой из лошадей, на которых Хетти решил, по-видимому, извести полугодовой запас свечей, положенных командующему армией, должны выглядеть грива, хвост и копыта. Получилась целая конница. Сид с удовлетворением рассматривал серенький табунок, выстроившийся у края стола.

- Ты молодец, Хетти! Здорово, что ты умеешь видеть мир как Дар-Халем. Только тебе еще надо научиться.

Хетти взглянул вопросительно. Сид выстроил лошадок для парадного выезда.

- Видеть мир как Дар-Эсили.

- Зачем это мне? — оторопел Хетти.

- Сдается мне, что ты скоро будешь командовать не только армией Аккалабата.

- Твой отец так вдохновился перспективой нашего с тобой супружества, что решил на свадьбу подарить мне свой канцлерский перстень?

- Ага, а демон Чахи пришлет нам букет золотистых циконий.

Потратили пять минут на выдумывание гипотетических подарков на свадьбу, которые никто и ни в каком виде не согласился бы им преподнести. Посмеялись в меру. Сид снова притих.

- Хетти, отец действительно не справляется. Тебе, когда станешь маршалом, придется ему помогать. Он просто совсем сумасшедший стал со всеми этими сумасшедшими.

Хетти поерзал на подголовнике. Сумасшедшая королева, сумасшедшая Элла, сумасшедший отец, сумасшедшая Койя, сумасшедшая Сола. Меери и Рейвен тоже вызывали сомнение. Теперь еще лорд-канцлер намеревается влиться в ряды. Не выйдет. Хетти не собирался оставаться один среди этого бардака в твердом рассудке.

- Пусть не рассчитывает. Халемам — Халемово, канцлерам — канцлерово. Знаешь, чем кончают те, кто точит за всеми кинжалы? Есть такая пошлая, но народная мудрость.

- И тем не менее.

- Сид, ты глупости говоришь. Мне научиться думать, как Дар-Эсили! Может еще, как дикобраз пойти поплясать над водой?

Хетти скорчил забавную мордочку и действительно стал похож на водного дикобраза. Они один раз поймали такого в камышах на отмели возле замка Эсилей. Зверь, утыканный сотнями длинных светящихся игл, запутался лапами в сети, оставленной рыбаками, и не смог зарыться в нору с подругой после полуночной пляски. Но с торжеством принести его в замок не удалось: чудище тяпнуло Сида за палец и дало жару, не дождавшись, пока его замотают в орад. Сид улыбнулся. Воспоминание было хорошее, светлое. Дикобраз, командующий армией Аккалабата, проскрипел:

- Шоглашушь только на одном ушловии. Ты будешь учитьша командовать, как Дар-Халем. Сид выпростался из-под волос, быстро стянул их сзади в тяжелый узел.

- Если хочешь на мне жениться, слушай мою команду! А то не пойду за тебя.

- Сола тебя съест живьем. Ей пришлось спать с лорд-канцлером.

Сид решил, что не время сейчас объяснять Хетти, насколько ситуация в их доме не подходит для шуток. Похоже, он действительно видит мир как Дар-Халем — его любимый, который сегодня корчит мордочку дикобраза и абсолютно не понимает, что значит «спать», а завтра снова будет командовать армией.

- Ладно, я готов слушать.

Хетти любил Сида всей кожей, всей кровью его любил. Если Сид что-то хотел от него, он должен был получить это. Милый, не понимающий, что Хетти спит по четыре часа в день, что он еле держится на ногах, что ему огромных усилий стоит не показать, как болят сломанные позавчера ребра.

- Слушай.

2 мая 1503 года со дня пришествия королевы Лулуллы Ёеуи Селл Ьл^-^силь

- Как ты посмела снова от него забеременеть?

Королева метала громы и молнии, казалось, от ее взгляда могли воспламениться портьеры малого тронного зала.

Леди Дар-Эсиль равнодушно пожала плечами.

- Он мой муж, не правда ли, Ваше Величество?

- Я сделала его твоим мужем не для того, чтобы ты с ним спала, а чтобы сохранить тебя рядом с собою! По-моему, это было кристально ясно.

- Ну разумеется. Так же, как и то, для чего Вы сделали меня его женой. И вообще женщиной.

- Это не я! — королева внезапно потеряла решительность и переходит в оборонительную позицию.

- Он сам это придумал? И подписал королевский указ? — продолжила наступление Сола.

- Я не это имела в виду! Я хотела, чтобы тебя оставили.

- Ну так высказалась бы понятнее! — огрызнулась Сола. Ей уже все равно, низ живота отчаянно тянет и хочется поскорей оказаться дома, а не в этой пышно обставленной, но холодной комнате, в ненавистном дворце, с совершенно чужой ей женщиной. Женщиной, которая сама не имеет детей и хочет помешать ей, Соле.

- Я думала, что все знают. Что никто не осмелится. — королева чуть ли не плачет, но Соле сейчас не до сострадания. Ей жалко только себя и еще — немного — того малыша, которого она носит под сердцем. Рожденный нелюбимой женой от нелюбимого мужа он станет — если будет на то воля прекрасной Лулуллы — лорд-канцлером Аккалабата и освободит от этого бремени своего старшего брата. У которого, как надеется Сола, хватит ума не наделать сегодня глупостей, провожая Хетти в Кимназ. Приказ сыну вылететь туда с подкреплениями маршал Дар-Халем отдал вчера. Меери старается изо всех сил, но ему не хватает такого устрашающего фактора, как имя Халемов, заставляющее трепетать любого мятежника.

Королева заметила, как задумалась Сола, и предпринимает новую попытку.

- Надеюсь, одного раза тебе хватило? Ты поняла, как это портит здоровье и внешность? Взгляни на себя в зеркало: синяки под глазами, одутловатые щеки, кожа серо-зеленого цвета. И эти отвратительные сосудики, полопавшиеся здесь и там! Смотреть противно! Ты думаешь, он это оценит?

- Мне наплевать. Мне собственно и на то, что ты думаешь, наплевать, — Сола отвечает не вызывающе, а как бы размышляя вслух, смотрит она при этом на королеву как на назойливую блоху, и только это останавливает руку, уже занесенную для удара.

Ее Величество не ожидала встретить снова когда-нибудь этот взгляд — отстраненно- презрительный, тот, за который она так любила старшего сына рода Халемов. Вместе с крыльями, холодная самоуверенность, так воспламенявшая властительницу Аккалабата, ушла, казалось, навсегда. И было это мучительно больно, иногда даже больнее, чем смотреть на полуоголенную спину, вызывающе подчеркнутую глубоким вырезом платья (Сола знала, какой фасон выбрать, чтобы гладкая кожа между лопатками выглядела не просто гладкой — пустой), чем искать для невидимого чужим глазам прикосновения твердую руку с шершавыми от меча подушечками пальце и находить мягонькую женскую ладошку, которую хотелось сжать так, чтобы раздавить, выкрутить все суставы, но мешали перстни — грубые, с остро заточенными краями (их не зря, конечно, носила первая фрейлина королевы).

Взгляд, остановивший пощечину королевы, невозмутимо спускается от ее лица к груди, оценивающе скользит по скрытым под пышными складками платья линиям живота и бедер.

- Да, ты выглядишь хорошо. Вот это-то точно отвратительно.

- Почему?

- Ну, — продолжает размышлять вслух Сола. — Должно же как-то отражаться. на лице. в походке.

- Что?

- То, какая ты. злая. Порочная. Не сердись, я не многим лучше тебя. Но по крайней мере пытаюсь что-то исправить. А тебе все равно.

- Нет! — в бешенстве выкрикивает королева. — Мне не все равно! Мне не может быть все равно то, что я окружена шайкой предателей. Во главе с твоим мужем! С твоим отцом! С твоей дрянью- сестрицей! Ты думаешь, я не знаю, какие сети они плетут? Ты думаешь, мне не доложили, насколько трансформирована Койя? Я полагала, что ты хотя бы со мной, что я могу на тебя положиться, а значит, нет необходимости выжигать это змеиное гнездо каленым железом! Выходит, я ошибалась! Ты тоже одна из них, и нет тебе больше моего доверия. Я еще подожду — ради тебя подожду, слышишь? Но при малейшем признаке непослушания — они поплатятся. Вы все жестоко поплатитесь за обман своей королевы!

- Чем же я тебя обманула?

- Ты не должна была зачинать этого ребенка. Ты не должна была становиться женой лорд- канцлера в этом смысле слова.

- Ты сама себе противоречишь, — вздыхает Сола. — Одновременно предполагаешь использовать как шпионкув змеином гнезде, как ты изволила выразиться, а когда я пытаюсь укрепить узы доверия со своим мужем, подскакиваешь до небес, визжишь и извиваешься, словно демон Чахи на копье у святой Лулуллы. Где, скажи мне, пожалуйста, логика? Ты, правда, думаешь, что лорд Дар-Эсиль со своей сверхпредусмотрительностью и осторожностью выложит все свои планы жене, которая совсем не в этом смысле слова. И потом.

Сола переводит дыхание. Аргумент она собирается привести опасный. Но королева уже доказала, что предвидеть далекие последствия событий она не в состоянии. Этим надо воспользоваться. На худой конец, попытаться.

- Ты же не два года еще собираешься править. И не пять, и не десять лет. Ты имеешь все шансы провести на троне еще лет двадцать, как минимум. Вспомни своих предшественниц — сестру и бабку — они, всем на удивление, миновали пятидесятилетний рубеж в добром здравии. За эти годы, если мой муж собирается продолжать в том же духе, он порядком тебе надоест и в один прекрасный день ты снесешь ему голову. Ну, или там. сама знаешь, какая скользкая лестница у нас из парадного зала. Зацепиться мечом за перила или орадом за чей-то меч и сломать себе шею ничего не стоит.

От довольной улыбки на лице королевы Солу прошибает холодный пот. Низ живота тянет все сильнее, и домой хочется уже невыносимо. Но нужно закончить. Сохранить ребенка в ее случае значит не просто выносить.

- Так вот, посуди сама, кто тебе выгоднее в качестве преемника, после того как с моим досточтимым мужем что-то случится? Лорд Сид, который не простит тебе ни меня, пришедшую в их дом, ни смерти отца (он — Дар-Эсиль, от него не скроешь), ни.

Сола внезапно соображает, что она только что хотела сказать. Хвост демона Чахи мне в глотку! Ну почему я леди Дар-Эсиль только по имени? Почему моя халемская кровь, так помогающая Хетти на поле боя, не позволяет мне просчитать ходы наперед, чтобы я знала, когда уместно заткнуться? Я же чуть не сболтнула ей про отношения Сида и Хетти. А уж сложить два и два так, чтобы получилось четыре, властительницы Аккалабата могли всегда.

К счастью, королева слишком поглощена открывшимися перспективами. Меньше всего ее сейчас интересует, что там может через пять или двадцать пять лет подумать лорд Сид.

- Надо же. я и правда забыла. В конце концов ты сама можешь его отравить. Или задушить. Ты же должна уметь.

- Ваше Величество, я трансформирована полностью. Я прекрасная деле и понятия не имею, как убивать.

- Ах да. Досадно. Но продолжай. Что ты там говорила про лорда Сида?

- Я говорила, что он гораздо менее выгодный для Вас претендент на лорд-канцлерство, чем тот ребенок, которого я ношу в моем чреве. Этот по крайней мере - мой сын.

Сола прекрасно знает (а может быть, даже помнит из прошлой жизни), что королева весьма чувствительна к переходу от «ты» на «Вы» в их разговорах. У нее словно колокольчик маленький брякает в голове: «Будьте готовы, Ваше Величество. Сейчас Ваша фрейлина скажет Вам нечто важное». Баммм — сработало!

Королева от восторга хлопает в ладоши. Она наконец поняла. Единственное, что ее не устраивает.

- Ждать-то как долго. Когда он еще вырастет.

Теперь она смотрит на выступающий живот Солы совсем по-другому. Нерешительно вытягивает вперед руку:

- Можно?

Соле становится страшно. Страшно ответить «нет», и страшно позволить. Никогда не знаешь, чего ожидать от перепадов настроения бывшей любовницы. А, что, если она навредит малышу? Но этого малыша настолько никто не любит, он настолько не нужен никому — даже Сид и Хетти рассматривают его чисто утилитарно, как залог возможности для этих двоих быть вместе. И она, крепко сжав зубы, чтобы не зареветь от безысходности и смертельного ужаса, кивает, подставляя живот. Маленькая ладонь королевы разглаживает складки платья, осторожно притрагивается.

- Он здесь?

- Чуть пониже. Если нажмешь посильнее, почувствуешь голову.

- Я не буду нажимать, боюсь повредить его.

Ладошка двигается вверх-вниз, обводя уже ощутимые сквозь материнское тело контуры младенца. Королева словно прислушивается к своим ощущениям, резко приподнимает голову, задерживая руку в самом низу, между ног Солы, сильно сжимает. Она понимает, что этим младенцу не навредишь, а Соле достаточно больно. Вон как побледнела и хватает ртом воздух.

- Сола, ты отдашь его мне.

Сола от неожиданно прорвавшейся боли даже не может ответить. Откидывается на кресле назад, пытается стряхнуть сжимающую низ живота руку.

- Ты отдашь его мне, слышишь? Он будет воспитываться во дворце, а не в вашем змеючнике. Это приказ королевы.

- Да. Отпусти. Как хочешь, — выдыхает Сола сквозь рвотные позывы. Ей уже наплевать на королеву, на то, что ковру в этом кабинете более тысячи лет и что, якобы, он помнит саму королеву Лулуллу. Она просто падает на четвереньки, чувствуя, как то немногое, что ей удалось запихнуть в себя утром за завтраком, выходит наружу, вместе с горькими кровяными сгустками, и что такие же кровяные сгустки текут у нее между ног. Голос королевы она слышит как через плотный туман, уже не голос, а дикий животный крик. Так кричат в осеннюю пору рогатые жабы на эсильских болотах, когда им становится так же страшно и холодно, как сейчас Соле, и, если они не успевают спрятаться, то они замерзают, гибнут, потому что, так же, как Сола, они не могут жить в этом всепоглощающем холоде.

4 мая 1503 года со дня пришествия королевы Лулуллы Ёо^у Ьл^-^силь, ле^у-илн-ил^

Лорд-канцлер с траурной лентой на волосах вошел, посмотрел исподлобья, сел, не спрашивая разрешения, закинул ногу на ногу. Говорить начал так же, как сел, не испрашивая позволения своей госпожи — королевы Аккалабата.

- Я не собираюсь выяснять отношения по поводу того, кто ее убил.

И королева спустила, позволила ему эту дерзость, пошла на поводу у лорд-канцлера, хотя ей больше всего на свете хотелось сейчас встать, и запустить туфлей в это надменно усмехающееся лицо, и закричать так, чтобы все слышали: «Ты! Ты ее убил!» Не встала, не закричала, потому что знала: «Я. Я убила ее». Но смотреть на лорд-канцлера сил все-таки не было, поэтому рукой обреченно шевельнула, мол, делай, что хочешь, и продолжила перебирать золоченые кружева, только что прибывшие из дариата Кауда. Отправленные ей в подарок леди Эллой Дар-Кауда, еще не знавшей, что она убила ее сестру.

- Вы не почтили своим присутствием похороны, — лорд-канцлер не осуждает, он констатирует факт. — Все-таки она была Вашей первой фрейлиной. Это будут обсуждать. Что прикажете мне отвечать на вопросы?

- Что хочешь. И не пытайся меня убедить, что ты не знаешь. Если бы ты не знал, ее бешеная сестрица уже оборвала бы все штандарты со стен этого замка, а лорд Хетти стоял у меня под дверью с мечом в руке.

Помолчали. Посверлили друг друга взглядами. Поняли, что бесполезно, что никто из них не признает свою вину. Подписали бумаги. Лорд Дар-Эсиль поклонился, направился к выходу.

- Ты не хочешь спросить у меня, что с твоим сыном? — удар в спину.

- Мне безразлично. Делайте с ним, что хотите, Ваше Величество.

- Лорд Дар-Эсиль!

Вернулся от двери, тяжело вытер пот со лба, посмотрел прямо и гордо, будто не Дар-Эсиль вовсе, а Дар-Халем.

- Ну что ж я могу поделать, моя королева? Мне действительно все равно. У меня воюют в Виридисе, из Кимназа снова приходят дурные вести, а Ваш маршал. — устало махнул рукой. — В общем, когда Вы будете в состоянии принимать решения, нужно обсудить, каким образом мы сделаем, наконец, лорда Хетти главнокомандующим Аккалабата. Верховный лорд Дар-Пассер, только что вернувшийся с передовой, рапортует, что при всей большей опытности лорда Меери, превосходство младшего Дар-Халема в стратегии и тактике очевидно. И, если позволите мне занять еще две минуты Вашего драгоценного времени, в Виридисе война идет на открытой местности, укрепленных замков как таковых там почти нет, поэтому огромную роль играет то, может ли военачальник сам вести наши силы в атаку, оставаясь при этом неуязвимым. Вы меня не слушаете.

- Да, лорд Дар-Эсиль, я Вас не слушаю. Мне безразлично. Делайте, что хотите.

Дожать ее сейчас. Выкинуть из головы все сомнения, которые не первый день уже точат душу: не для того ли я так стремлюсь поскорее поставить Хетти не только номинально, но и формально во главе армии Аккалабата, чтобы обезопасить его и своего сына (своего старшего сына)? Или так действительно лучше для Империи? Никогда прежде при жизни верховного маршала Аккалабата не приходилось смещать его, заменяя на его сына. Слишком много произошло за последнее время, чего не было никогда прежде. Стоит ли дальше раскачивать лодку? Нет. Да. Если уж и верховные дары Пассера и Фалько в один голос требуют передачи маршальского жезла младшему Дар-Халему, это значит, что ситуация дошла до предела. Либо мы сейчас сомнем Кимназ и Виридис и будем еще несколько лет жить спокойно, собирая силы, либо… нам, как сто пятьдесят лет назад, придется встретить воинов-кимнов под стенами Хаяроса — озверелых, ненавидящих, винящих нас и наши крылья во всех своих бедах. Прекрасно вооруженных, ведомых жаждой наживы и мести — тех, кто с малолетства воспитывается и живет ради одной цели — уничтожение Империи даров, единственного государства, с которым кимны делят пространства Аккалабата. Виридис для них не в счет — там такие же крылатые дары, как мы. Они их превратят в прах вместе с Аккалабатом.

Я дожму ее сейчас. Потому что, когда мутная пленка ненависти к младшему дару Халема, осмелившемуся украсть у меня любовь и доверие сына, перестает застилать мое зрение, я прекрасно вижу, что у Хетти хватит ума и трезвости использовать свое новое положение во славу Империи, а не во вред ей. Ни смерть Солы, ни подзуживание этой обезумевшей интриганки в Умбренских горах, которая так умело притворялась нежной и любящей (лорд Дар-Эсиль с облегчением констатировал, что, хотя он по-прежнему даже в мыслях не решался назвать Койю по имени, сердце его больше не останавливалось в груди, когда он сам или кто-то при нем вспоминал о леди Дар-Умбра) — ничто не заставит маршала Аккалабата свернуть с раз избранной им дороги.

- Так я предлагаю маршальский жезл лорду Хетти, Ваше Величество?

- Хоть самому демону Чахи.

Это ты сейчас так говоришь. Через неделю, когда все забудется, ты с меня голову снимешь за это решение. Поэтому…

- Тогда подпишите, Ваше Величество.

- Лорд-канцлер, — каркающий смешок царапнул его уши. — Вы предивно меня развлекаете. Подумать только, позавчера у Вас умерла жена, оставив новорожденного ребенка, на которого Вы даже не захотели взглянуть. Сегодня Вы ее хоронили, объяснялись с родственниками, у которых, надо думать, было к Вам много вопросов, особенно у этой Вашей. чокнутой заговорщицы из Умбрена.

- Она не моя.

- Не перебивать! Не перебивать свою королеву. А сегодня — ужасная прелесть! — Вы приходите ко мне якобы обсудить причины смерти Вашей возлюбленной деле и будущую судьбу Вашего долгожданного сына (она так напирает на возлюбленной и долгожданного, что хочется ее удушить), а на самом деле. А на самом деле, мой лорд, Вы по-прежнему печетесь только о судьбах Аккалабата. Кимназским тварям нечего делать в мире рядом с Вами, лорд Дар-Эсиль. Они обречены.

- Благодарю Вас за высокую оценку моих заслуг, Ваше Величество. Вы подпишете назначение лорда Хетти?

- Только через мой труп.

- Ваше Ве.

- Не перебивать! У меня, слава Лулулле, есть живой и здравствующий верховный маршал. Будьте добры обеспечить, чтобы и лорд Меери, и лорд Хетти в действующей армии выполняли его приказы.

- Но Ваше Величество, лорд Дар-Халем.

- Жив-здоров, как мне известно. Пусть и командует. А лорд Хетти пока поднаберется военного опыта и займется чем-то другим. женится, например.

Знает она или не знает? Знает или не знает? Ох, если б мне знать!

6 декабря 1503 года со дня пришествия королевы Лулуллы Кеол Ьл^-ЧмЗ*!*, Рл^-Ум^л

Когда моя любовь к тебе перехлестывает через край и вздымается над головой как волна — гигантская, светло-зеленая, с белыми брызгами, когда я упираюсь локтями в колени, а кулаками жму на зажмуренные глаза так, будто одновременно хочу выдавить коленные чашечки и глазные яблоки, почему я не исчезаю в этот момент, не разваливаюсь на куски? Почему я делаю три- четыре глубоких вздоха, встаю, расправляю юбку, распахиваю дверь, кричу садовнику: «Нет, не сюда! Левей, под моим балконом! Все три куста!» Почему я не могу заплакать? Запереться в комнате, послать всех к демонам и весь день прорыдать? И второй день, и третий… И пусть они все делают, что хотят. Расцарапать лицо, разодрать в клочья платье, вырвать на себе волосы, выбросить из окна подаренное тобой ожерелье, разбить расписной умывальный кувшин и запустить лохань из-под него вниз с горы, чтоб гремело. Я ведь уже сожгла все твои письма. Почему я не могу? Корво.

- Койя, если тебе не дано плакать, ты себя не заставишь.

Хару собрал в горсть прохладные красные ягоды и протягивает их жене.

- Попробуй.

- Я уже пробовала. С Корво, когда мы гуляли последний раз. Такая кислятина!

- Не надо было.

- Что? Гулять с Корво?

- Да нет, — смеется лорд Хару. — Пробовать. До заморозков. Они несъедобны, пока их не тронет морозом. Попробуй сейчас?

Койя неохотно протягивает руку, большим и указательным пальцем берет одну толстую гладкую ягоду. Рассматривает на свет.

- Ой!

- Осторожнее! Кожица тонкая.

Капелька ярко-красного сока попала Койе в уголок рта. Она высовывает кончик языка, с недоверием слизывает. Удивляется:

- Вкусно.

- Я ж говорю тебе: совсем другое дело.

Подбирая подол, Койя поднимается к мужу, на усыпанный ягодой холмик. Присаживается, начинает срывать красные лопающиеся бочоночки, отправляет по одному в рот. Довольно щурится.

Хару так и стоит над ней, протянув руку с ягодами. Спохватывается, собирает их сам губами с ладони. Хорошо! Словно сахарный лед. В Хаяросе и центральных дариатах скромные умбренские ягоды не в чести, потому Койе и не доводилось их пробовать. А на юг их отправляют бочками. Они быстро портятся, но дары Акилы, Гавиа, Кауда идут на расходы, чтобы получить редкостное лакомство. Единственное лакомство, которым может похвалиться Умбрен.

- Я долго думала о том, что такое дуэм.

Койя смотрит на него снизу, задрав голову. Она присела на четвереньках, как кошка. Пальцы теребят зубчатый лист, покрытый блестящими пузырьками. Пузырьки лопаются, оставляя капли липкого сока. Даже дети в Умбрене знают, что сок листьев и стеблей ягоды-ледяники сжигает кожу и все, что под ней. Не зря ее еще называют стеклом-травой: как тонкий бокал, разбиваясь, она режет больно. Не сразу, эффект наступает через пару часов. Койя растирает в пальцах мясистый черенок, у основания ногтя повисла темная капелька. Но Хару почему-то ее не останавливает.

- Хару, это не для того, чтобы выжить! Это для того, чтобы нас подчинить!

Хару вздыхает, усаживается прямо на только что обобранный Койей ягодный куст, притягивает жену к себе на колени. Одной рукой она продолжает обрывать ягоды — те, до которых может дотянуться, другой — терзать листья, выдергивая ползучие кустики с корнем. Коричневая струйка течет по запястью, прямо в манжет. Хару не останавливает. У него крепнет ощущение, что он держит на руках лорд-канцлера Аккалабата.

- Я читала. Записки, оставленные твоей женой. Книги в библиотеке. Вот смотри, что у меня получилось. Королевам приятно быть уникальными — единственными живорожденными женщинами на планете. Поэтому они бдительно следят за тем, чтобы женщины не могли родиться в наших замках. Сам посуди: запрещение браков с тейо, у которых есть крылья и при этом прекрасно появляются на свет девочки. увод молодых даров за ширмы. жены королевской крови, которые выдаются как высший знак монаршей милости, а на самом деле являются одним из способов не позволить. в общем, я думаю, что они сознательно портят нашу кровь, Хару. Они все знают, все понимают, у них все рассчитано. В тиши хаяросских кладовых, за семью замками, куда путь заказан даже лорд-канцлеру, плетут свою паутину. Там у них все записано, все предусмотрено. Из поколения в поколение. Когда нужно навязать тот или иной дуэм. Когда требуется опустошительная война или массовое кровопролитие на турнирах. Кто должен погибнуть. Они все знают — говорю же я тебе, лорд Хару!

Он спихивает ее с колен. Это существо рядом с ним, которое рассуждает словно лорд-канцлер, выглядит как его жена и ведет себя как маленькая девочка, оно. говорит ужасные вещи! Оно предъявляет обвинения королеве! Пусть у нее руки опухнут к вечеру, пусть у нее хоть до костей мясо с пальцев облезет — так ей и надо! Она несет вредную ересь и должна быть наказана.

- Койя, ты безумна! Как это вообще могло прийти тебе в голову?

Взгляд Койи полон презрения. Она отползает медленно, цепляясь подолом за кустики ледяники, подносит руку к глазам, рассматривает потеки темного сока. В другой руке у нее ягоды — полная горсть. Сладкие, вкусные. Койя вздрагивает всем телом, бросает их мужу в лицо, вскакивает и, напевая, бежит к замку, уверенно перепрыгивая с камня на камень. Она высоко поднимает юбку, и Хару видит, что на ней тяжелые башмаки женщин-итано. Грубые, но удобные.

- Пропади оно все пропадом!

От яростного вопля Хару над его головой со скальной стены начинает сыпаться песчаная крошка, а мелкий зверек, вроде суслика, как ошпаренный вылетает из-под кустиков ледяники и бросается наутек. Хару наступает прямо на куст, в котором сидел зверек. и яростно давит ягоды, так что сок, словно кровь, брызжет по сторонам.

- Пропади оно все пропадом!

Он потрясает над головой кулаками, словно хочет докричаться до прекрасной Лулуллы в небесном ее чертоге. Задирает вверх голову.

- Пропади оно.!

Разжимает свои кулаки в ужасе. Койя. Только что. На его глазах. Да она же все руки себе сожгла соком ягоды-ледяники!

Он догоняет ее у входа в замок. Приземляется прямо у нее за спиной, схлопнув крылья так, что мускульное напряжение отдается во всем позвоночнике. Не обращая внимание на ее недоуменный писк, хватает за локоть, тянет — скорее, к колодцу, крутит ворот, заставляет ее вытянуть руки, засучить рукава до локтей — он видел, куда текла коричневатая струйка. Льет. Снова крутит ворот. Льет. Она смотрит расширенными глазами. Молча. Пока молча.

Вопить она начнет ночью. Когда впитавшийся сок проест сухожилия, связки и мышцы и надо будет просто терпеть, потому что даже кровь из пант молодого оленя не помогает от этой боли, хотя Хару и выльет все, все, что у него было, все, что берег для своего и Киттиного альцедо. Она будет пытаться сжать пальцы, чтобы облегчить боль, а он — отворачиваясь, чтобы не видеть ее слез — будет разжимать, распрямлять скрюченные фаланги, потому что нельзя, потому что иначе так и останется. Она вырвется и будет лупить его кулаками — по лицу, по голове, а он вырвется и снова схватит ее за запястья, прижмет к подушке, чтобы не смела сгибать свои почерневшие, словно сожженные пальцы с уродливо раздувшимися суставами. Она выгнется, застонет глухо, застучит по кровати ногами, и он, отведя взгляд от ее зареванного лица, увидит, как колени расставлены приглашающе, как неприлично задралось платье. и войдет непрошенный. Первый

раз. В свою законную жену. Как подобает лорду Дар-Умбра.

- Койя?

- Молчи.

- Тебе плохо?

- Мне хорошо. Хару?

- Прости меня.

- Хару? Ты был во мне?

- Прости.

- Хару, спасибо. Мне хорошо.

Руки вытянуты по швам — морщинистые, будто она всю ночь стирала, а не занималась любовью. С синими пятнами омертвевшей кожи. Сок стекло-травы вошел внутрь, сделал свое черное дело, вышел слезами и потом. Через неделю пальцы снова начнут шевелиться, через две — обретут былую подвижность. Больше болеть не будет. Морщинистые раздутые багрово-синие пальцы. И лучащиеся глаза. Счастливая улыбка на пол-лица.

- Хару, у нас будет ребенок?

- Увидим.

- Хару, люблю тебя.

Нет, это послышалось. Не сказала. Он и не ждал.

И потекли дни, счастливые дни ожидания. Он приходил к ней в спальню почти каждую ночь. Когда ясно стало, что будет ребенок, стал осторожен, в кровать не ложился, сидел на краю, по голове гладил тяжелой рукою. Она перехватывала руку, прижимала к губам, не плакала. За три месяца ни разу не поднялась в библиотеку. Ни разу не заговорила о паучихе на троне, о дуэме. Занималась садом, болтала с Китти. Хару чувствовал, как отпускает его внутри державшая сердце когтистая лапа. Ощущал себя молодоженом, отпускал нелепые шутки, меньше горбился за столом, поглядывал гордо и радостно на жену, на сына, на слуг, на ненадолго явившегося Меери, который тоже оценил перемены, произошедшие в Койе, и был с ней подчеркнуто нежен и ласков. Даже пытался, хотя и неудачно, скрыть от нее причину затянувшегося отсутствия Хетти. Виридис вспыхнул неожиданно и предсказуемо и горел ярко и неугасимо.

Койя восприняла весть о том, что брат поставлен во главе армии, поскольку отец оказался не способен ею командовать, на редкость спокойно. Хару, прекрасно осознававший, что он и Китти будут последними из Умбрена, кого шурин призовет под свои знамена, тоже бровью не шевельнул: Виридис снова поднялся — Виридис будет повержен. Его сейчас занимало другое. «Будет еще один сын!» По утрам, пока не проснулись домашние, Хару сидел в кабинете, прикидывал, где устроится спальня, кого из женщин-тейо позвать в повитухи и в няньки, как повыгоднее заказать в Ямбрене белое мягкое полотно. понадобится не меньше рулона. Он чувствовал, что живет, и дышал полной грудью.

Когда у оленей закончился гон, Хару сделал вылазку на горные пастбища — снял панты с четырех молодых самцов, чтобы обновить запас болеутоляющих для себя и для Китти. Альцедо у них по времени почти совпадало: не успевал прийти в себя Хару, как Китти, старательно и умело вычесывавший отца последние четыре года, начинал жаловаться на ломоту в плечевых суставах и головокружение. Меери к нему подпускать по-прежнему было нельзя, Хару и Койя справлялись сами. Порошка наготовили на этот раз с запасом. Святая Лулулла защитит роженицу, но дитя, рожденное в боли, по умбренским поверьям, может полюбить эту боль и искать ее всю свою жизнь. Хару рисковать не хотел. Койя будет рожать без боли. Рядом с ним, вместе с ним. Он чувствовал, что живет, и мир наполнялся новыми красками.

Но однажды ночью в комнате над его головой (там, где спит Койя, замотав огромный живот в три одеяла) раздаются крики и грохот, и лорд Хару, не теряя времени на то, чтобы добежать до двери и подняться по лестнице, выпрыгивает в окно, благо оно открыто даже в свежие умбренские ночи, и одним взмахом крыльев оказывается в спальне жены. От того, что он там видит, у него перехватывает горло. Койя стоит, опираясь рукой на спинку стула, согнувшись вперед, будто кто- то сильно ударил ее под дых, с волосами, закрывающими от него лицо, и дышит сипло, прерывисто, как после долгого бега или полета. На ней светлая ночная рубашка, которую она свободной рукой пытается заткнуть между ногами, и от этого ткань из белой становится красной. Красным пропитались и простыни на кровати. На них — тело, неуклюже повернутое, с раскинутыми руками. И еще одно, содрогающееся, на полу, преграждает лорду Хару путь от окна к Койе. Раненый пытается встать на колени, хватает воздух, дергает головой, силясь что-то сказать. Но получается только жалкое «Ыыы.», переходящее в хрип. Выгнув руку так, что она кажется сплетенной из гибких речных водорослей, тот, что на полу, силится нащупать рукоятку кинжала, торчащую у него из спины, между крыльев. Не дотягивается, рука опадает вдоль тела, сотрясаемого последней конвульсией. Предсмертная алая пена показывается на губах.

- Хару! На что ты смотришь? — злой шепот Койи заставляет лорда Хару оторвать взгляд от отвратительного зрелища. — Помоги мне.

- Ты ранена? — умирающих даров лорд Дар-Умбра на полях сражений и турнирной арене видел немало, но от одной мысли о том, что смертоносный металл мог коснуться Койи, в груди у него начинает грохотать гром.

- Нет, — слышен смешок сквозь свистящий шепот. И не успевает Хару облегченно вздохнуть.

- Хуже. Хару, там что-то с ребенком.

- Я позову.

- Не надо никого звать. Подержи меня. Он уже почти вышел.

Она показывает, как ему встать и протянуть руки, чтобы можно было на них опираться, постанывая, трясет задом, словно кобыла, к крупу которой прилипла колючка, роется у себя между ног одной рукой, потом упирается ему в голову животом, а в локти плечами — запускает под окровавленный подол обе руки, что-то там выкручивает, тянет. Сквернословит при этом она не переставая, как ветеран-тейо на поле боя. Это продолжается довольно долго. Иногда она вынимает руку из-под подола, чтобы поправить волосы или вытереть пот, и на лице остаются кровавые пятна. Когда Койя особенно энергично встряхивает задом, совершая при этом винтообразное движение всем своим телом, словно надеваясь на руки, просунутые в промежность, Хару не выдерживает. Отводит глаза, подавляя рвотный позыв, и пропускает момент, когда жена отворачивается от него и, даже не отодвинув мертвое тело, укладывает рядом с ним нечто маленькое и сморщенное, с вытянутой головой на тоненькой шейке, болтающимися ручками- ножками. Это покрыто слизью с ног до кончиков крыльев. Оно не дышит. Детей на Аккалабате носят четыре месяца или чуть меньше. Рожденные за месяц до срока не выживают. Хару первый раз в жизни видит, как выглядят аккалабатские дары до своего рождения. Он бы много дал, чтобы это не видеть. Не здесь, не сейчас, не с нею, не с нами! Здесь, сейчас, с нами, с ней. Койя стоит тихо, как неживая, вытянув руки по швам и опустив голову. Ему кажется, что он слышит, как из нее капает кровь.

Хару прикидывает, как завернуть трупик младенца, чтоб выкинуть. Мертворожденных детей нельзя хоронить. Он не знает, как пробавляются остальные — в Умбрене есть ущелья и водопады. Кто уж там ест свалившуюся на голову мертвечину — пещерные волки или медведи — какое ему до этого дело. Главное упаковать и унести, пока не опомнилась Койя. Хару склоняется над трупиком ниже. Что-то его задело при первом осмотре, что-то показалось не так. Он задерживает взгляд на скукоженном личике, на груди, спускается. Из горла вырывается сухой хрип.

- Койя! — ошеломленно сипит он. — Это. по-моему. девочка.

- Дай посмотреть.

Койя окровавленным пальцем раздвигает ноги маленького существа, которому не суждено было дышать воздухом Аккалабата.

- Девочка, — в одном слове горечь утраты и радость обретения. — Девочка с крыльями. Хару, мы не должны никому говорить.

Сознание она теряет внезапно, и лорд Хару успевает только дотащить ее до постели и, сбросив на пол труп несостоявшегося убийцы, положить на его место леди Койю. Прямо на кровяное пятно,

на измятые простыни. Ей сейчас все равно. А ему нужно срочно спрятать три тела.

- Расскажешь, как это произошло?

Койя сидит, расставив ноги, в чугунной лохани. Знахарка сказала, что от деревянной бочки в теле может завестись всякая дрянь, а надо наоборот — выпарить всю заразу. Старуха, присланная кузеном Хару из соседнего дариата, славилась на весь Умбрен своим лекарским мастерством и нелегким характером. Хару она костерила на чем свет стоит, но он был ей благодарен. Старая тейо, похоже, сделала все возможное, точнее, оттяпала все возможное и невозможное. Он даже не ожидал, что внутри у Койи столько всего, без чего она сможет спокойно жить, как обещала старуха. Часа три она провозилась, вытягивала, как ему показалось, из Койи жилы, прижигала, завязывала, поминая при этом на все лады демона Чахи и недотепу — мужа своей пациентки. Наконец, разогнулась, вытерла руки о черный передник, велела посадить Койю в ванну, в которую тут же высыпала остатки оленьего порошка, хлопнула по спине лорда Хару:

- Что нос повесил? Жить она будет. А одного сына вам хватит. У некоторых и того нет.

Он быстро глянул на Койю. Она лежала плашмя на спине, разглядывала каменную резьбу на потолке. Под голову у нее был подложен завернутый в войлок нагретый на очаге продолговатый валун, который привезла с собой старая тейо. Она утверждала, что это кусок несгоревшего кимназского талабрита — из самого подземного пекла, доставшийся ей от ее прапрабабки и страшно целебный. Верилось с трудом, но раз уж старухе не удалось пока взорвать ни один из умбренских замков, что было бы закономерным результатом засовывания талабрита в камин, то и Хару не возражал. Лишь бы на пользу.

С того момента, как она потеряла сознание в комнате, Койя не произнесла ни слова. Знахарка это комментировать отказалась: сказала, что ее дело — хвори телесные, а уж что там творится в тонкой господской душе, ей неведомо. Тем не менее Хару не оставлял попыток узнать, что случилось. Спрашивал разными словами каждые пять минут.

- Койя, как они на тебя напали?

Она ответила, только вернувшись в комнату. Простыни были поменяны, запятнанные ковры унесли, шторы задернули. Прислуга разговаривала шепотом и ходила на цыпочках. Горничная внесла два подсвечника, Хару шикнул на нее, оставил один и то пригасил в нем пару свечей.

- Я просто лежала. Окно было открыто. Все произошло в считанные секунды.

- Если бы в считанные, ты бы не пережила эту ночь.

- Они двигались слишком медленно, — Койя усмехнулась с неожиданным самодовольством. — Их было очень просто убить.

- Ты сама себе противоречишь: они двигались слишком медленно в считанные секунды, — он специально произнес это, чеканя каждое слово, чтобы она заметила противоречие.

Койя задумчиво поджала губы. Казалось, она оценивала ситуацию со стороны.

- Нет, так и было, — решительно качнула она головой. — Они даже заранее не обнажили оружие. Рассчитывали, что я уже сплю.

- Два дара с внутренним временем, кинжалами и коротким мечом на безоружную прекрасную деле? Тебе не обязательно было быть спящей. Все кончилось бы.

- В считанные секунды? Они не дотронулись до меня даже пальцем. Я слишком быстра для них. Жалкие неудачники с жалким внутренним временем. Уверена, им ничего не оставалось, кроме как стать наемными убийцами — ни на турнирной арене, ни в реальном бою им ничего не светило. Хару смотрел во все глаза и не понимал. Внутреннее время? У Койи? Асгир помнил все, но. они пытались фехтовать однажды, в самом начале, когда «она» оправилась после трансформации, и это было ужасно. Аса даже заплакала — от отчаяния, от бессилия. Полностью сохранив технику, она лишилась главного, что определяло на Аккалабате класс фехтовальщика, и больше в тренировочный зал не заходила.

- Ты, похоже, расстроился? — в голосе Койи звучало неприкрытое раздражение. — Да, у меня есть внутреннее время. Не такое как было. Но на среднего мечника хватит даже с избытком. Ты не замечал, потому что я запускала его только однажды — в присутствии Хетти, на королевском турнире. Ты, да и никто другой, не смог бы сквозь рев водопада услышать журчание ручейка. Чувствуя себя полным дураком, Хару спросил:

- А лорд Хетти знает?

- Ну разумеется, — Койя глядела на мужа чуть ли не с сожалением. — А теперь уходи, мне надо поспать.

- Почему ты запер библиотеку?

- Койя, ты еле стоишь на ногах!

У нее весь лоб в испарине, рука царапается о камни, кажется, что сейчас она оползет по стене так же, как спадает у нее с руки и волочится по полу пушистая шерстяная шаль.

- Открой мне библиотеку.

- Зачем ты спустилась?

- Какая разница. Дай ключи.

Хару, кряхтя, поднимается, долго роется в кармане орада.

- Тебе не следовало запускать внутреннее время, — бурчит он себе под нос.

- Вот и я тоже так думаю. Из-за этого я ее потеряла. Лучше бы меня убили.

Разговоры о потере ребенка становились их манией. Они выискивали причины, обсуждали сценарии, вспоминали детали. Они никогда не смотрели вперед, только назад.

18 октября 1504 года со дня пришествия королевы Лулуллы Коол Ьл^-ЧмлЦл

Шорох мышиный, скрежет где-то далеко, в другой половине замка открываемой двери, вой ветра в камине комнаты Хару — он никогда не закрывает заслонку. Почему я все это слышу? Зачем на меня наваливаются запахи, звуки — те ощущения, которых я прежде не замечала? Мне не снести. Капает вода в кухне из крана. Повариха-итано всегда забывает его завернуть. Кухня в хозяйственном крыле замка, четырьмя этажами ниже. Зачем я слышу, как капает эта вода? Звон цепей и скрип колодезного ворота. Окна библиотеки выходят на горы, три толстых стены отделяют ее от внутреннего двора. Зачем так скрипит этот ворот? Не могу сосредоточиться. Ветхие страницы пахнут вчерашним обедом. У меня на руках сажа — я облокотилась о дверь, когда зашла в кузницу к Хетти. Это было неделю назад. Откуда эта липкая чернота на подушечках пальцев? Койя с ожесточением трет их о первое, что подвернулось. Корешок книги крошится, но пятен на переплете не остается. Пальцы чистые. Это было неделю назад.

Она испуганно оглядывается: не видел ли кто? Нет, конечно. В комнате никого, кроме нее. А если кто и войдет, то не сразу выцепит взглядом крошечную фигурку за баррикадой из толстых томов, таких древних, что некоторые листы расползаются под ее пальцами, за нагромождением пожелтевших от времени свитков, большую половину которых не удается расклеить, чтоб прочитать. Раньше Койя убирала прочитанное на место, старалась как-то сортировать неожиданные сокровища, обнаруженные в библиотеке Дар-Умбра. Теперь она просто отодвигает их в сторону, наваливает сверху этаж за этажом, не стараясь запомнить, что где положила. Полки пустеют, а заляпанного пятнами каменного стола, овалом своим повторяющего форму комнаты, стола, за которым больше выпито было бутылок, чем прочитано строк, с того момента как вырубили его топоры умбренских каменотесов, уже давно не видно.

- Что еще ты надеешься там найти? — спрашивал Хару, заметивший наконец, что жена все больше охладевает к кухне и саду и все чаще запирается в библиотеке. Самым тревожным симптомом стало ее равнодушие к фехтовальным занятиям Китти. Хару не пускал ее в тренировочный зал, но раньше хотя бы она просилась.

- Не знаю, — она не сразу подняла от книги воспаленные глаза и ответила равнодушно, будто разговаривала не с ним, а с этой же книгой. — Но должна же я чем-нибудь занимать время?

- Ты могла бы…

- Какая разница! — перебила Койя и снова уткнулась в книгу.

- Койя! — Хару было не просто заставить отступить, тем более, в бою, а сейчас он чувствовал себя как на поле боя. — Ты моя жена и прекрасная деле. Это не изменить. Займись домом, прикажи прогнать пару слуг, выругай Китти за беспорядок в спальне, закажи себе новое платье, проедься верхом. Сделай хоть что-нибудь из того, что делают все.

В карих глазах блеснуло упрямство. Он ожидал гневной отповеди "Я — не все!" и заранее ей радовался. Искра погасла, не разгоревшись. Койя перевернула страницу. Спустя минуту — еще одну.

- Здесь негде ездить верхом.

- Хоть вокруг замка!

- Хару, здесь негде ездить.

Он постоял некоторое время над ней и вышел, не закрыв за собой двери. Пусть хоть сквозняк заставит ее пошевелиться!

Когда он вернулся вечером сообщить о прилете Меери, дверь была все так же распахнута, хотя руки у Койи покрылись гусиной кожей, а губы ее посинели. С зимними сквозняками Умбрена шутки плохи. Больше тысячи лет прошло с тех пор, как дары начали заселять его южные склоны, но у них так и не получалось строить замки, которые можно было бы проветривать, не опасаясь выстудить их. Приходилось выбирать между вязкой слякотностью, царившей в помещениях с наглухо закрытыми окнами и слабо теплящимися каминами, и пронизывающими порывами ледяного ветра, вторгавшимися в любую щель и мгновенно пробиравшими комнату так, что она не могла служить обителью человеков.

Хару выругался сквозь зубы, завернул жену в свой орад и заставил двадцать минут просидеть в бочке с горячей водой и натереться медвежьим салом, прежде чем выйти к ужину. Меери уже побывал у Китти и спустился в обеденный зал веселый и беззаботный.

Нее^ и Рл^-Клуул

- Койюшка, ты опять дуешься?

Он не видел ее несколько месяцев, и перемена бросалась в глаза. Может быть, просто больна? Не мудрено. После потери ребенка, в такой глухомани, зимой… Даже крепкий организм даров Аккалабата давал сбои в негостеприимном Умбрене. Что уж сказать о прекрасной деле? Койя не удостоила его ответом, но Меери поразило не это. Китти не бросил на нее умоляющего взгляда, не вставил деликатно "Мама, с тобою беседуют…" Словно не обратив внимания на ее бестактность, уселся за стол рядом с Меери, приподнялся, с интересом заглянув в миску с супом. Без энтузиазма сообщил: "Снова баранина…" Он не любил жирное. "Потерпи годик, — шепнул Меери. — Переедешь к нам, и твоя прекрасная деле позаботится о твоем желудке. Жаловаться не будешь".

Осекся, поймав недовольный взгляд Койи. Она не села, а прям-таки плюхнулась напротив них, придвинула к себе тарелку. Меери сразу заметил, как неряшливо она ест, и ему стало неловко. Даже кружевными манжетами Койя ухитрилась зачерпнуть суп. Меери недоумевающе оглянулся кругом: все — и хозяева, и слуги — делали вид, что так и надо. Только Китти заерзал как на иголках. Теряясь в догадках, Меери попытался внести в поглощение пищи струю оживления. Рассказал придворные новости, щедро приправив их сплетнями, чуть ли не в лицах изобразил последнюю стычку между молодежью Пассеров и стариками Эрзелей. Столичные резиденции этих кланов стояли бок о бок, а их образ жизни различался, как отличается ревущий поток летнего Эль- Зимбера от неподвижности Эль-Зимбера зимнего.

Пассеры считали, что в столице старикам делать нечего, зато давали всем желающим молодым возможность окунуться в придворную жизнь, показать себя на столичных турнирах, до отвала наесться, напиться, натискаться девушек-тейо и намахаться мечом в благопристойных тавернах и злачных притонах Хаяроса. В их особняках жизнь била ключом, и это бурление было как кость в горле дарам Эрзеля, которые, как говорили в народе, даже рождались с насупленными бровями. В обиходе была фраза "мрачный, как Дар-Эрзель". Выяснить, в каком возрасте у Дар-Эрзелей возникало сердитое выражение на лице, не представлялось возможным: в столице у них обретались одни старики, а в военных лагерях и на провинциальных балах Меери их не разглядывал. Впечатление, что у Эрзелей даже пятнадцатилетние дары ведут себя так, будто сильно устали от жизни, у него было, но он на нем не заморачивался. Заморачивались Дар- Пассеры, которым приходилось жить рядом с Усыпальницей Дар-Эрзелей (так они называли их резиденцию) и которые не теряли надежды соседей "расшевелить" (так они называли пьяные вопли и ночные шествия с факелами у Эрзелей под окнами). Достичь согласия не удавалось уже которую сотню лет. Приходилось то жаловаться королеве, то выяснять отношения в честном бою.

Последняя потасовка произошла непосредственно у главных ворот Дар-Аккала, участие в ней приняла даже дворцовая гвардия, почти целиком состоявшая из Дар-Пассеров, крови пролилось много, имелись и трупы. Королева была милостива: выслала из Хаяроса двадцать молодых да буйных Пассеров и четверых стариков у Эрзелей, пригрозила казнить самых активных участников, но, продержав их неделю в клетках под потолком кишащего крысами подземелья (крыс сердобольные тюремщики подсаживали в клетки, чтобы зверюшки не карабкались по цепям сами и добирались до своих жертв в хорошей физической форме — аппетит им нагуливать не требовалось), приказала отпустить всех. кто выжил. Выжила половина, но одного взгляда на обглоданные крылья и бескровные лица выходящих из подземелья Меери хватило, чтобы понять: скоро их останется не более четверти.

Что-то вроде интереса мелькнуло на лице у Койи при упоминании о милосердии королевы.

- Они должны быть благодарны Ее Величеству. Она позволила им жить, — проронила она, сосредоточенно рассматривая жирные пятна на своих манжетах.

Меери чуть ложку не уронил. Не на такой результат он рассчитывал, пытаясь вывести Койю из прострации. Она между тем ожила окончательно, откинулась на спинку кресла, победоносно посмотрела на всех, хлопнула в ладоши, привлекая внимание.

- Нет, десерта не надо. Пусть слуги выйдут. Нам нужно поговорить.

Меери, Хару и Китти, который всегда был отражением настроения Койи и весь обед просидел тихо, как мышь под метлой, не знали, выдохнуть ли им с облегчением, увидев перед собой прежнюю оживленную Койю, или бежать от нее на край света. Энергия от нее исходила какая-то лихорадочная. "Она, точно, нездорова, — подумал Меери. — И я тоже заболею, если пообщаюсь с ней такой чуть подольше. Она просто излучает…" Он не успел додумать, как охарактеризовать ту невидимую болезненную ауру, которая, казалось, концентрировалась вокруг Койи и подползала к нему через обеденный стол. Просто инстинктивно отодвинул кресло и рассердился за это сам на себя.

- Меери, сегодня ты будешь спать в комнате Китти. В его постели.

Хару молча поднялся из-за стола. Китти залился румянцем: краснеть он умел как никто на Аккалабате. Меери, не веря своим ушам, постарался обратить происходящее в шутку.

- А где будет спать Китти?

- Меери, ты слышал, что я сказала. У нас нет времени на твои шутки. Я хочу жить. Логическая цепь распадалась в голове у Меери, и звенья ее раскатывались так далеко, что никаким мозговым усилием он бы не взялся загнать их на место.

Китти беспомощно оглянулся. Хару не трогался с места. Он стоял как каменный идол — из тех, которыми были украшены древние замки Эсилей, Фалько и Кауда до прошлого царствования, когда их снесли по приказу Ее Величества, увидевшей во сне, после бурного бала в одной из этих знаменитых твердынь, напоминавших о эпохе королевы Лулуллы, полчища гранитных колоссов, марширующих по Хаяросу и низвергающих стены Дар-Аккала.

Говорили, она просто перепила на балу: прошлая королева славилась невоздержанностью. По другой версии, она как раз выпила недостаточно много и наутро проснулась с воспоминанием, что не договорилась с семьей Дар-Кауда об очередном маленьком сувенире — хорошеньком мальчике, которого верные своим обычаям Кауда отказались отправить за ширмы ровно в то самое время, когда лорд-канцлер избавил от той же участи своего младшего сына, а уже зрелый дар дома Фалко, выбранный на замену, скоропостижно женился (точнее, вышел замуж). То, насколько послушно и быстро были низринуты каменные исполины, свидетельствовало, с точки зрения Меери, (он не был старшим сыном и мог только догадываться, правда принадлежала лишь лорду Рейвену), что непокорные древние кланы восприняли это как меньшее из всех зол, которые обещал гнев властительницы Аккалабата.

Меери было шесть лет, когда изваяния рыцарей древности сбросили с башен родовых замков Кауда, но он хорошо помнил тот темный, стихийный ужас, который испытывал, если, возвращаясь с вечерней прогулки, вдруг видел их в свете молнии или отблесках факелов — гордые, непримиримые, что-то про него, маленького, знающие, что заставляло их смотреть угрожающе. После того как древние истуканы были изгнаны со стены и разбиты в щебень во внутреннем дворе крепости, он перестал бояться, поднимаясь от конюшни, огибать дозорную башню, чтобы попасть к себе в спальню. Раньше Меери вынужден был пролетать под самым носом у молчаливых каменных стражей Дар-Кауда, выглядевших как живые, и с ужасом представлял, что было бы, если бы хоть один из них чихнул в этот момент.

Хару и до пояса не достал бы этим монструозным созданиям мастеров прошлого, но молчание от него исходило такое же грозное. Меери, никогда не трепетавший перед отцом, Рейвеном, королевой, Хетти Дар-Халемом и демоном Чахи, невольно вздрогнул.

Он начинал их ненавидеть. Лорды Дар-Кауда не любят терять контроль. А Койя только что заставила его бессознательно отодвинуться от стола. И теперь эта реакция на молчание Хару. Меери очень не нравился сейчас сам себе.

Койя не моргнула и глазом. Она сидела прямая как меч и испепеляла взглядом Меери. Китти, все время, пока длилось молчание, бешено ерзавший на стуле, напомнил ей о себе:

- Койя, мне нет пятнадцати. Осталось подождать всего год. Да и тогда не обязательно сразу…

- Год — это много. Мне нужно, чтобы ты взял его крылья сегодня. Меери взъярился. Да какое, к демону Чахи, ей дело!

- А я уже десять лет, как совершеннолетний. Брось командовать. За год с зеленых лун не осыпется бронза. И я сам решу, как и когда отдавать свои крылья.

- Меери, сегодня или никогда.

Она была по-торжественному серьезна, и от этого еще страшнее.

- Койя, что на тебя нашло? — Меери попытался вернуть ситуацию в рациональное русло. Он действительно не понимал.

- Ничего. Просто уже пора, — совершенно рациональным тоном ответила Койя. — Год не имеет значения. Это просто двенадцать месяцев. Триста восемьдесят шесть дней. Я не вижу большой беды в том, что Китти возьмет твои крылья раньше, чем предписано в нашем дурацком Регламенте, и ты проходишь эти двенадцать месяцев в юбке, а не в штанах. Мне надо жить.

- Отец, да скажи ты ей, честное слово! Ты ей скажешь?

Меери, уже два года с чувством хозяйской радости следивший за взрослением Китти, с удовольствием подмечавший в нем все новые и новые черточки, отличавшие юношу от мальчишки, уверенного в себе и своем дойе каруна от неприкаянного полусироты-неумехи, каким он был при их первой встрече, улыбнулся первой реплике Китти и нахмурился на вторую. Все- таки грань была еще очень зыбкой, и при всей своей любви к Китти, сознавая свою обреченность на это чувство, Меери не хотел торопить события. Одно дело, когда они пара "карун — дойе", оба с мечами, и один может при случае постоять за другого (у Меери не было иллюзий на счет того, кто этот "один" и кто "другой"). Но полностью утратить контроль, сделать что-то необратимое… Он был не готов и знал, что Китти еще не готов. Но Китти должен был заявить об этом сам, а не обращаться за помощью к отцу. Он должен был сказать: "Я не готов его трансформировать" или "Мать, не лезь в наши дела". Но не сказал. Так и сидел, переводя взор с отца на Меери, ждал от них помощи.

- Койя, они не готовы.

Слова сорвались с губ Хару, словно ожил вдруг каменный исполин.

- К чему? К тому, чтобы убраться наконец в замок Кауда? — желчно поинтересовалась Койя. — Помнится, лорд Меери, твой брат говорил нам, что у вас их как чешуи на горной форели. Хару, ты сам обсуждал с ним приданое.

- Почему мы должны убираться отсюда? — удивленно спросил Китти. Меери поморщился. Все не так. Надо жестче, малыш. Китти увидел его лицо, глаза у него стали отчаянными.

- Мама. Пожалуйста. Это наше дело. Мое и Меери.

Вот так уже лучше, мой карун. Почти что совсем хорошо. Как же я восхищаюсь тобой сейчас, когда ты такой решительный! Бледный, со сжатыми кулаками стоишь против матери (да какая она ему мать, окстись, лорд Меери!), чтобы защитить меня — своего дойе, потому что понял, искоса посмотрев на меня, что я "не хо-чу", потому что ты хочешь так, как мне лучше. А я знаю как. Я на следующий день после твоего пятнадцатилетия… Да какой день! В ту же самую ночь из объятий не выпущу, маленький мой, зашвырну мечи свои с самой высокой башни — хоть королеве за ширмы, хоть в пасть демону Чахи. Сам стащу с себя и с тебя орад, и безрукавку, и сапоги, окна все заложу ставнями, чтобы никто не слышал — нет! — настежь их распахну, чтоб все слышали, как я ору. Как я пою над тобой, под тобой, от тебя, маленький мой. Я даже крылья свои окровавленные убирать тебе не позволю, плевать на традицию. Я специально об этом подумаю в самый важный момент (говорят, если очень хотеть, должно получиться), чтоб не забыть, чтоб самому утром подняться и весь этот ворох обшкрябанных перьев за дверь вынести. Я для тебя, за тебя это сделаю, мой родной, чтобы ты не жалел, чтобы тебе не было больно. Через любую свою боль я встану в первое утро, я, леди Мейра Дар-Умбра, или как ты меня назовешь, и выброшу эти кровавые воспоминания. А когда ты проснешься, я буду ждать тебя уже чистенькая. И мы будем жить вместе долго и счастливо и умрем в один день. Мой карун…

- Меери, у тебя глаза страшные.

Да что у них тут происходит? Я дважды за время нашего разговора выпал из него подчистую. То о каменных рыцарях задумался, то размечтался о том, как у нас будет с Китти, а им хоть бы хны. Хару так и стоит в угрожающей позе, руки засунув в карманы орада, словно боится удушить Койю на месте. Куда вся любовь-морковь подевалась, аж страх берет… Китти тоже поднялся, пытается быть сильнее, чем есть, первый раз в жизни, наверное, серьезно возразил мачехе. А она как сидела, так и сидит. Прямая, напряженная, готовая к тому, чтобы ее удушили на месте. И улыбается. Жутко так улыбается. Обещающе. Что с ними со всеми такое?

- Меери, у тебя глаза страшные.

Хару еще раз проверил засов. Намертво. Женскими пальчиками не сдвинешь. Даже если учесть, что Койя в три раза сильней, чем обычная деле. И красиво. Хетти сковал непростую задвижку на дверь башни, где находятся комнаты Хару и Койи, со всей братской любовью. Ни о чем не расспрашивая, выковал диковинный затворный механизм, сунул в руки Хару, объяснил, как установить и пользоваться, и улетел обратно в Хаярос. На вопрос "Когда будешь?" ответил: "Постараюсь нескоро. Мне надоело объяснять твоей жене, что я командую армией Аккалабата, а не виридскими бунтовщиками". Так и сказал: "твоей жене", а не "моей сестре". Это в последнее время вошло у него в норму.

Хару поднял с пола свечу. Для того чтобы задвинуть мудреный засов, даже мужчине требовались обе руки. Беда не велика. Но если так пойдет дальше, для того чтобы урезонивать Койю, не хватит ни его мозгов, ни его языка, ни… — упаси нас святая Лулулла! — Хару с отвращением посмотрел на свою пятерню. В свете одинокой свечи она отбрасывала огромную тень. Он надеялся, что ему никогда не придется ударить Койю, что можно ограничиваться другими мерами, например, перевести Китти от греха подальше в северное крыло замка. Там нездорОво, но парень, который уже все соображает, не наслушается лишнего.

Хару остановился на нижней площадке. Сапоги, привезенные оруженосцем с последней осенней ярмарки в предгорьях, жали немилосердно. Конечно, надо мерять. А как? Одну ее не оставишь, отправиться на торговище с ней — беды не оберешься. Она совсем не следит за языком. Кровавые мозоли на больших пальцах Хару мазал медвежьим жиром и посыпал ледяной крошкой. Пробовал прикладывать распаренный олений хвост — не помогло. Нужно ждать следующей ярмарки. Резкий порыв ветра поднял полы орада Хару, задул свечу, когда он был в нескольких ступенях от верхней площадки. Она выходила в небольшой зал, по периметру которого располагалось несколько дверей: в спальню Хару, в подсобное помещение для всякой всячины и в третью комнату, продолжавшую называться его кабинетом (у всех старших даров на Аккалабате должен был быть свой кабинет), но постепенно превращавшуюся в его оружейную и столовую Койи. Хару стаскивал сюда все оружие, какое считал нужным держать под рукой, и этого оружия становилось все больше и больше. Он говорил всем и себе, что делает это, памятуя о ночном нападении, и гнал от себя мысли о грозном будущем, которое читалось в строго сведенных бровях и преждевременной седине на висках Хетти, несколько месяцев как вернувшегося из Виридиса, и в молчаливости прилетавшего из Хаяроса лорда Меери. Теперь на стенах прежде мирной комнаты висели мечи, а на этажерке, поверх нескольких старых писем, лежали метательные ножи. После покушения первое время в комнате дежурили оруженосцы или младшие дары, но Хетти сказал: "Брось, Хару. Никто ее больше не тронет. Я им шеи сверну". И снял камень с души Хару, позволив распорядиться людьми, которых ему так не хватало, с большей пользой для дариата. Теперь в комнате никто не ночевал, а Койя — в дурные моменты своей "так называемой жизни", как она теперь выражалась — требовала, чтобы ей туда приносили еду. Долго она там никогда не задерживалась, запихивала, не жуя, в себя что бы ни подавали, не замечая вкуса, не жалуясь, но и ни разу не похвалив пищу. Сразу поднималась к себе наверх. Поэтому Хару был удивлен, найдя дверь приоткрытой. Из-за порога тянуло холодом.

Заглянув в щель, Хару увидел яркие колючие звезды и сообразил, что жена, наверное, не закрыла окно, и ветер распахнул дверь изнутри. Повторного нападения он не опасался — Хетти ведь обещал. Тем не менее, брешь в обороне замка была ни к чему, да и снегу могло нанести. Колючие яркие звезды на неподвижном зеленом небе обещали метель. Хару шагнул в комнату, поежился, протянул руку…

Створки окна грохнули одновременно с захлопнувшейся у него за спиной дверью.

Если бы она не вдохнула прерывисто перед тем, как напасть, он бы был уже трупом. Но тоненький

свист за спиной Хару услышал.

Она нападала молча, ожесточенно, не делая никакого секрета из своей цели. Она не пугать пришла его — убивать. Полуголая, в той короткой ночной рубашке, в которой он оставил ее часом раньше, прежде чем спуститься вниз по хозяйственным и другим надобностям. Сам Хару был вынужден сражаться в ораде. Она не оставила ему ни секунды, чтобы протянуть пальцы к застежке, ни шанса на то, чтобы запрыгнуть на подоконник.

Не имея той мускульной силы, которая служит веским дополнением к фехтовальному мастерству даров Аккалабата, Койя, даже в узком, вытянутом между окном и дверью пространстве, выжимала все возможное из своей скорости. Хару сразу же понял, что с его внутренним временем за ней не угнаться. Он парировал на чистых инстинктах, едва успев поставить подсвечник и выхватить мечи и даже не помышляя о том, чтоб перейти в нападение. И она была ослепительно, изощренно технична.

Мечи она, разумеется, подобрала заранее. Времени у Хару, ушедшего в глухую защиту, хватило на то, чтобы оценить соответствие тех приемов, которыми его вознамерились убивать, полудлинным легким клинкам, мелькавшим перед глазами и в первую же минуту разрезавшим в нескольких местах не только орад, но и безрукавку.

Койя отсекала его от окна и загоняла в угол, между шкафом и этажеркой. Хару начал уставать. Она начала улыбаться. Не той истерзанной, злой улыбкой, которую он видел у нее на лице последние несколько месяцев — с того самого дня, когда на Аккалабате не родилась девочка с крыльями, а веселой, мальчишеской, напомнившей Хару прежнего Ко Дар-Халема. Только Ко не стал бы его убивать. Подхлестнутый этой мыслью, Хару прыгнул вперед, забыв о разнице в классе. Стереть с ее лица эту долгожданную, эту отвратительную улыбку!

Это было неосторожно. Перед ним была техника Дар-Халемов, умноженная на их фантастическую реакцию. Быстрое почти горизонтальное движение разрубило не только орад и безрукавку. Хару успел подумать: "Хорошо, что не слева", — и пропустил снова. На этот раз слева, чуть ниже сердца. Он словно со стороны услышал свой вскрик, и это напомнило ему, что у него есть голос.

Если он умрет… точнее, когда он умрет… Он не успел взять защиту, и самый конец клинка Койи полоснул по не прикрытой гардой руке, повыше запястья, кровь разлетелась веером. В глазах Койи появилось серьезное выражение. Хару глухо застонал. Сейчас он умрет, так и не заговорив с ней, так и не попытавшись понять: почему?

- Почему, Койя? Ответь. Почему?

Она чуть ослабила натиск. Снова улыбка — на этот раз спокойная, все понимающая.

- Почему?!!

Неужели она тоже устала? Почему она позволила мне выбраться из угла, куда так успешно меня зажала, и подпускает к окну?

Хару, чувствуя, как кружится голова от потери крови, удвоил усилия. Он хотел жить, святая Лулулла, он должен был жить, у него был Китти! Воспоминание о сыне придало ему сил, которых хватило даже на то, чтобы заставить Койю отступить к подоконнику. На ней не было ни царапины, но она… выдыхалась? Хару уверовал в это и стал действовать настойчивее, пусть менее организованно, но не давая сопернице передышки, оставляя "дырки" в своей обороне, а она… она этих дырок не видела? Или уже не успевала?!!

Хару заставил себя успокоиться. Левая кисть почти не работала, в голове шумело. Сейчас или никогда. Он отбросил в сторону меч, который держал в левой руке, обеими, благо тяжелые мечи дома Умбра позволяли двуручный хват, взялся за более длинный клинок, которым обычно фехтовал правой, поднял его как мог высоко, отбросил ударом ноги Койю на подоконник… С силой опустил меч.

Что ошибка была роковой, Хару понял в тот же момент, когда его органы чувств, полуослепленные разогнанным до предела внутренним временем, сообщили, что его нога в кованом сапоге ударила не в мягкое, податливое подбрюшье, а в каменную кладку, а меч застрял в кованом подоконнике. Теперь он лежал на этом подоконнике животом, повинуясь нажатию на затылок женской ладошки, подкрепленному холодом стали у основания черепа.

- Почему?

Он бы мог попросить у нее пощады, напомнить о Китти, но не мог выдавить из себя ничего кроме этого жалкого "Почему?"

- Потому что я хочу жить. А вы мне мешаете. Ты и твоя проклятая королева.

Его как ушатом холодной воды облили. Пыл схватки иссяк, как и не было. Я и моя королева? Слепец! Он и представить себе не мог, что безумие зашло так далеко.

- Койя, опомнись, что будет с Китти?

- Ничего с ним не будет. Женится на Меери. Я буду жить. А ты разобьешься о плиты собственного двора. Я не хочу тебя убивать своими руками. Китти расстроится. Пусть он решит, что на нас снова напали. И ты доблестно умер, защищая меня и его. В воздухе. Странно было бы, если б это произошло в запертой изнутри башне, где кроме меня и тебя никого нет.

Вот почему она подпустила меня к окну. Я думал, она выдыхается, а она еще ставни успела открыть. А теперь сдирает с меня орад.

- Койя, тебе никто не поверит. Раны при сражении в воздухе не такие, как…

- Хару, посмотри вниз. Да ты разобьешься в лепешку! Крылья раскрыть ты не сможешь, я тебе рукояткой меча сейчас врежу.

Ничего себе прощальный разговор между мужем и женой!

Между тем Койя потихоньку переваливала его через подоконник. При каждой попытке сопротивления лезвие больно щекотало загривок. Хару чувствовал, что удерживается с трудом, еще чуть-чуть и конец. В глазах замелькали черные точки. Он попробовал потрясти головой, чтоб их прогнать, и его вырвало. Сотрясаясь всем телом. он не успел никак прореагировать на ту новую силу, которая бросила его обратно в комнату, швырнула под стол и превратилась в свистопляску железа, перемежающуюся громкими проклятиями Койи. Хару отключился, как только среди поминаемых ею органов, родственников и мест обитания демона Чахи, прозвучало знакомое имя. Меери!

Иее^А Ьл^-Клуул

Я не собирался к ним. После той гадкой сцены, когда Койя бросилась на меня в обеденном зале, Китти схватил ее за руки, а она его отпихнула так, что он грохнулся на пол. Ему не было больно, и заплакал он просто от того, что его отшвырнули как вещь, вышвырнули из своей жизни. Тот человек, который всегда подавал ему руку, если он падал. Я еле сдержался, чтоб ей не врезать. Послал ее к демонам и поклялся больше не прилетать до Киттиного совершеннолетия. Но лететь пришлось. Я как глянул в глаза Дар-Пассеру, начальнику королевской гвардии, назначенному письмоносцем исключительно для доставки личного послания от Ее Величества лорду Меери, так у меня сомнения не осталось: надо лететь. Потому что, неважно, что там в послании, но мало мне не покажется, это точно. А было там кратко: явиться — не запылиться. Слава Лулулле, не завтра, а через три дня.

Я надеялся, что она про меня забыла, ведьма. После Кимназа старался ей на глаза не попадаться, хотя она, вроде, была мной довольна. Войнушку, конечно, выиграл Хетти, но и я свой меч приложил. И не только меч — несколько месяцев ходил с надорванным горлом. Наорался на передовой. Вперед! Назад! Ичита! Даже во время альцедо кричать не получалось, хрипел, как кабан полузарезанный. Рейвен сказал, что я полный придурок. Я ответил, что полный придурок — это когда верховный дар древнейшего рода сам вычесывает своего младшего брата на третьем десятке. В общем, поговорили, родные души. Рейвен еще зудел, мол, не мог я, что ль, воевать подольше. Не перестаю удивляться: ради того, чтобы дистанция между мною и Китти навевала покой и прохладу, он предлагает держать на передовой пол нашей армии. Пришлось напомнить, что там иногда убивают. Только тогда он заткнулся. А королева, душенька, с глаз долой из сердца вон, быстро обо мне позабыла, чему я несказанно обрадовался.

Улизнуть из Хаяроса Рейвен мне не позволил: нужны ему, видишь, свежие придворные новости. Сам расположился с женой на безопасном расстоянии от венценосной мегеры. А я остался в столице. Не высовывался, но руку на пульсе держал. При каждом удобном случае мотался в Умбрен, пока Койя совсем не свихнулась. И было мне от этого хорошо. Потому что малыш меня честно ждал и мне так радовался, будто это он надо мной, а не я над ним пел.

Я такому научился за эти месяцы, сам бы себе не поверил. Обмирать от страха, когда у него альцедо, и он стонет протяжно и жалостно, и кто-то другой рядом с ним. трогает его спину, ворошит перья. Я знаю, что это Хару, но я бы убил! Не знал, что так сильно это бывает. Мое! Мое! Голыми руками разорвал подушку в клочья. Утром, чтобы не заметили, собирал камышиный пух по всей спальне. Конечно, не до конца. Прислуга шепталась потом. Но мне было все равно. Я по ночам вместе с ним умирал от боли. Сидел на подоконнике и прислушивался к каждому звуку. Я сам буду лично его чесать, когда мы поженимся. Никого не подпущу, хотя это считается и не комильфо, когда деле чешет своего дара. Не женское это дело считается. Ничего — перетопчутся.

А вот королева не перетопчется, судя по похоронному виду, с которым Дар-Пассер протянул мне письмо. В кои-то веки я ей понадобился! Неужели измыслила столь грандиозную мерзость, что за нее не берется никто, кроме лорда Меери Дар-Кауда. Ему сам демон Чахи велел быть верным и исполнительным, так уж он здорово влип! Короче, я поблагодарил Дар-Пассера, пробежал глазами письмо и через час уже был в воздухе.

Никого не предупреждал, прилетел поздно, ввалился без приглашения через заднюю дверь. Хорошо, что Хару не отменил приказ, когда-то данный охране: пускать меня в любое время дня или ночи. Хорошо для Хару.

Не знаю, что меня дернуло поднять голову и начать разбираться, что там такое я нестандартное вижу в окне. Что за нетипичное украшение свешивается с карниза. Ой-ей. Не надо было мне сюда прилетать. Мне уже вмазали по щеке, рассекли лоб и, по-моему, собираются отрубить голову.

- Койя, остынь!

- Тебе не надо было вмешиваться.

Ведь еле дышит, а какая упорная! Но я ощутимо свежей и сильнее физически. Обезоружу, свяжу.

Благие намерения. Она подобралась и вертит мечом, как демон Чахи хвостами.

- Койя, скажи хоть, в чем дело?

- В тебе.

- А Хару причем?

- Он отказался на тебя надавить.

Очень мило и верно с его стороны. Спасибо, мой будущий свекр, тихо постанывающий под столешницей. Только зачем же ты вылезать-то собрался? И прямо ей под ноги. Меери устало опустил меч.

- Сдаюсь. Пожалуйста, не перерезай ему горло.

- Хорошо, — дружелюбная интонация Койи совершенно не вязалась с ее угрожающей позой: одна рука держит Хару за волосы, другая прилаживает меч ему под подбородок. Хару, еще не отошедший от шока и потерявший столько крови, что удивительно, как он вообще был в сознании, осоловело хлопал глазами. Казалось, он уже не понимал, где они и что с ним.

- Отпусти его, Койя. Он проваляется в постели не меньше недели, а потом ты ему что-нибудь объяснишь. Не надо ссориться.

- Я с ним не ссорилась. Но он вел себя как кухаркина тряпка.

Хару Дар-Умбра сравнили с тряпкой. Нет, сейчас, конечно, похоже, так он висит на руках Койи. Но в целом, непредставимо. Тогда уж я полная ветошь.

- Ты опять обо мне и Китти?

Если наш разговор не будет стремиться к финалу, Хару истечет кровью.

- Да, я о вас. Ты ляжешь?

- Сейчас или через год?

- Сегодня.

- Койя, — Меери, сопровождаемый ее подозрительным взглядом, засунул руку за пазуху, достал сложенный вчетверо листок. — Письмо королевы.

- Что там? — она не протянула руку. Свеча, принесенная Хару, давно погасла, звезды заволокло облаками, поднималась метель. В такой темноте не могут читать даже дары Аккалабата.

- Приглашение. От которого нельзя отказаться. Судя по тому, с какой кислой физиономией передал его мне лорд Дар-Пассер, знаешь, тот с шишкой на лбу, начальник королевских гвардейцев.

- Она послала его самого? — глаза Койи расширились и засверкалии, это Меери увидел без всякого освещения.

- Ну да. Как ты думаешь, стоит пойти и узнать, что она замышляет? Или лучше послушать тебя и сообщить королеве, что леди Мейра не может прибыть ко двору, ибо.

- Она долго в тебе не нуждалась, — задумчиво проговорила Койя. — Мне это не нравится.

- По крайней мере, зовет в тронный зал, а не в подземные казематы.

- От тронного зала до подземелий пять минут ходу, даже если тебя понесут — брыкающегося и изрыгающего проклятия. Но, скорее всего, она действительно хочет поручить тебе что-то важное. И ты мне об этом расскажешь.

Нажим в ее голосе нарастал, но Меери с радостью видел, как одновременно ослабевает давление, с которым клинок упирался в подбородок Хару. Тот все сильней клонил голову. Меери быстро кивнул.

- Я тебе все расскажу.

- И как только развяжешься с этим ее поручением, отдашь Китти крылья.

- Да. Да. Я клянусь.

Он вытянул вперед руки с прижатыми друг к другу большими пальцами и торопливо пробормотал слова клятвы.

- Ты не обманешь?

Голос у Койи впервые дрогнул.

- Я не обману.

- Меери, ты должен забрать Китти отсюда. В безопасное место. Пока я.

- Я клянусь тебе, Койя.

Она бросила меч. Села на пол, рядом с Хару, обняла его нежно руками.

- Милый, прости.

Меери шагнул вперед, опустился рядом на корточки, приложил ладонь ко лбу Хару, проверил пульс, ощупал одежду, пытаясь в темноте определить, насколько сильно кровотечение.

- Ты мне поможешь его донести? А потом нужно будет здесь прибраться. Чтобы слуги не задавали вопросов.

- Как с твоей подушкой?

Он усмехнулся. Руки и щеки у нее были ледяные, но он все равно ее поцеловал.

- Койя, ты похожа на пещерного гризли. Дохлого пещерного гризли. Злого и окоченевшего. Иди в постель и залезь под три одеяла. Я сам его дотащу.

Она встала, пошатываясь, побрела к двери. Волосы, раздувавшиеся от ветра, казались более живыми, чем сама Койя.

- С ним все будет в порядке! — крикнул Меери ей вслед. Сама она не спросила.

- Я знаю. У нас только Элджи не соображал, куда бить, — ответила темнота.

В окно рванулась первая порция снежной крупы — пурга нарастала. Меери крякнул, поднялся, от души захлопнул окно, нагнулся к лежащему у его ног человеку.

- Пойдем, лорд Хару. Я бы сказал, что нам с тобой предстоит трудный день, но сначала нужно хотя бы дожить до рассвета.

А "Ол^-Клуул, St^ ЛС^М&НАЯА мЛ^0ЛЛ Аш/Ллл5л.^л

- Лорд Меери, в связи с тем, что наш верховный главнокомандующий, повредившись на старости лет в уме, покончил жизнь самоубийством, а его сын, лорд Хетти, не откликается на призывы своей королевы, столь остро в нем нуждающейся, мы решили передать руководство армией Аккалабата и жезл верховного маршала тебе.

- Благодарю вас, Ваше Величество.

- Ну что ж ты? Возьми.

Королева, благосклонно улыбаясь, протягивает ему знак маршальской власти. Из-за спины лорд Дар-Пассер нашептывает: «Правильно все делаешь. Еще пять секунд с преклоненной спиной, потом на коленях до трона и возьми. Поцелуешь жезл, потом ее руку. Встанешь и произнесешь слова клятвы. Там Дар-Эсиль — он подскажет».

Меери поднимает глаза на Дар-Эсиля, как всегда подпирающего трон на пару с кем-то из старших даров Фалько, и холодная волна проходит у него по позвоночнику. Потому что лорд-канцлер говорит ему «нет». Даже не говорит — молча кричит это «нет», губами, глазами, всей своей позой предостерегает, умоляет его, Меери. Нет, нет, не делай этого!

Меери понимает, чем сейчас рискует всесильный лорд-канцлер. Он, Меери, не силен в подковерных играх. Но даже он заметил поданный ему безмолвный сигнал. Значит, могут заметить и остальные. Значит, лорд-канцлер наплевал на собственную безопасность, чтобы быть уверенным, что даже такой неискушенный в физионогмистике Меери, «военная косточка», далекий от придворных интриг и политических хитросплетений, заметил и понял. Значит. «Меери, я сказал пять секунд, а не десять», — Дар-Пассер аккуратненько тычет его носком сапога между крыльев. Королева начинает проявлять нетерпение. «Не мешай», — отбрыкивается Меери. Дай додумать. Ради чего поставил бы на карту жизнь и карьеру лорд-канцлер Аккалабата? Ради кого? Почему отказался Хетти? Так ли уж сильно «повредился умом» старик Дар-Халем, что ему надо было пронзать себе горло двуручным мечом?

- Простите меня, Ваше Величество. Да что же это у меня с голосом?

— Я не слышу Вас, лорд Меери. Возьмите, пожалуйста, жезл. Он тяжелый.

Она еще и капризничает!

- Простите меня, Ваше Величество. Я не могу его взять.

- Почему?

Ну, если вот так просто, без экивоков спрашивает королева Аккалабата, значит, она настолько изумлена, что не хуже меня потеряла дар речи.

- Потому что я не хочу быть Вашим главнокомандующим.

- Чахи тебя побери! — вырывается у лорда Пассера. — Меери, ты тоже в уме повредился? Ты первый не-Дар-Халем, кому предлагается этот пост со времен Корвуса Изобретательного! Дар- Эсиль, да растолкуй же ему!

- Нет, это Вы мне растолкуйте, лорд Дар-Эсиль, — тон у королевы уже абсолютно зловещий. И маленький зайчик, маленький солнечный зайчик скачет, повинуясь движению ее маленькой ручки, по портьерам и гобеленам тронного зала. Маленький зайчик от маленького зеркальца, которое она держала все это время в пальцах, в которое она, как теперь с холодной неизбежностью понимает Меери, видела лицо лорд-канцлера, говорящее «нет».

- Объясните мне, лорд Дар-Эсиль, что за неповиновение проникло в стены этого замка? Где корни этой заразной болезни? И почему каждый, кого я призываю, чтобы их отрубить, тоже оказывается заражен? Или я уже не королева Аккалабата?

- Ваше Величество! (Меери уже давно бы впал в панику, но лорд-канцлер и мускулом не шевельнул.) Я не вижу в поступке лорда Меери прямого неповиновения Вам. Лорд Меери предан Вашему Величеству, как и я, как все здесь присутствующие. Просто он трезво оценивает свои силы.

- Он? Не смешите меня, лорд-канцлер! Он за год утихомирил Кимназ. Так, что я уже давно не слышу об этом ужасном месте. А теперь он отказывается принять командование и уничтожить гнездо одной маленькой, но очень ядовитой змеи, беспрестанно тревожащей его королеву. Уж не потому ли, что Вы не хотите этого, лорд Дар-Эсиль?

- Как я могу не хотеть того, чего хочет моя.

- Я все видела! — королева торжествующе подбрасывает зеркальце в воздух, и оно, несколько раз перевернувшись, падает, разбиваясь на сверкающие осколки. — Я видела, как ты сказал ему «нет». И он повторил за тобой, ни капли не сомневаясь. Значит, вы поняли друг друга. Вы — заговорщики. Все Дар-Кауда! Все Дар-Эсили! И Дар-Халемы!

Если так и дальше пойдет, прорываться придется с боем. Меери не успевает додумать эту мысль до конца, когда чувствует, как крепко обхватывают его по бокам руки верховного дара Пассера. Вот он — верный слуга своей королевы. Предвосхитил и принял меры.

- Ваше Величество, я могу объяснить, почему я говорил ему «нет». Интересно, как ты вывернешься, хитрая крыса!

- Моя королева, будучи Вашим лорд-канцлером, я превыше всего на свете ставлю Ваши интересы и интересы Аккалабата.

Лицо у королевы стало скучающим, мол, барахтайся, рыбка, невод-то поднят. Канцлер между тем не тушевался и продолжал:

- Военные интересы Империи требуют, чтобы во главе ее армии стоял лучший из лучших, а лорд Меери, при всем моем к нему уважении, таковым не является. Не имея возможности и времени отговорить Ваше Величество и не желая ничем обидеть благородного дара Кауда, затеяв спор в присутствии остальных, я посмел прибегнуть к единственному оставшемуся мне способу. Зная, что лорд Меери доверяет мне, я попытался вынудить его отказаться от предложенного поста. Что он сейчас, на Ваших глазах и сделал. Я приношу свои извинения Вам, досточтимым лордам и особенно лорду Меери, которого совершенно незаслуженно, поверьте мне, Ваше Величество, обвинили в отсутствии преданности. Я уверен, не будь моего вмешательства, наш благородный лорд Кауда с благодарностью принял бы из Ваших рук маршальский жезл и смело и верно исполнял бы Ваши приказания до самой смерти. Но — еще раз простите меня, моя королева — я остаюсь при своем убеждении: на этом посту нам нужен сильнейший. И пока не вернется лорд Хетти.

Лорд-канцлер говорил горячо и убедительно. Он это умел. Королева явно не знала, что делать. Палач уже давно был наготове и маялся от безделья в соседней маленькой комнате. Ему было обещано много работы: от пыток до публичного умерщвления подозреваемых. Но подозреваемые как-то вдруг испарились. Теперь уже королеве казалось, что все, что говорит лорд-канцлер, это гораздо убедительнее и весомее, чем то, что нашептывали ей в уши некоторые верховные дары, которые и придумали этот забавный трюк с зеркальцем. И потом, если она сегодня казнит лорд- канцлера и Меери, то как это поможет искоренить мятежную Умбру? Королева решила позволить себя убедить.

- Ну, хорошо, — процедила она сквозь зубы. — И что вы мне предлагаете? Аккалабат уже четверо суток без главнокомандующего.

Лорд-канцлер открыл было рот, чтобы ответить, но распахнулась дверь в конце парадного зала и в нее важно прошествовал герольд-распорядитель. Это был человек-функция, изо дня в день повторявший, как заведенный, одни и те же слова и движения, строго прописанные в дворцовом регламенте. Казнить его было не за что, поэтому королеву он не боялся.

- Ну, что там еще? — недовольно спросила она.

- Лорд Хетти Дар-Халем, Ваше Величество.

Все, как по команде, повернулись к дверям. В них, действительно, стоял числившийся в бегах лорд Хетти Дар-Халем собственной персоной и с присущим ему дружелюбным спокойствием оглядывал зал. Кое-кто, забыв о присутствии королевы, присвистнул. На него зашикали. Хетти слегка изменил выражение лица, теперь оно как бы спрашивало: «У вас здесь, что, эпидемия? И безнадежно больные есть?», и направился прямо к трону. Огибая живописную группу, состоящую из Меери и Дар-Пассера, бросил сквозь зубы: «Чего это он тебя обнимает?» Остановившись в двух шагах перед королевой, преклонил колени. Подождал, убедился, что властительница Аккалабата ничего не имеет ему сказать, начал сам:

- Ваше Величество! Я прошу прощения, что запоздал явиться по Вашему повелению, но, видит святая Лулулла, ваши гонцы прибыли ко мне в замок, когда я был в отъезде, и мои тейо, не зная, где я, не смогли сообщить мне о Вашем желании меня видеть. Как только я вернулся и услышал о Вашем приказе, я тут же снова поднялся в воздух, чтобы предстать перед властительницей Аккалабата. Мой меч, моя жизнь, все, чем я владею, всегда к Вашим услугам, моя королева. И я прошу Вас, если прежние заслуги нашей семьи омрачены перед Вами самоубийством моего отца, простите его, простите нас за эту слабость и позвольте мне искупить его вину и свою, если есть она у меня в Ваших глазах.

Произося этот витиеватый монолог, Хетти не спускал глаз с маршальского жезла, который королева выпустила из рук и зажала между коленями. Жадность, с которой он пожирал взором предмет, еще недавно служивший символом власти его отца, не ускользнула от королевы. Странная усмешка исказила ее губы:

- Как славно! Ты хочешь его? Скажи, лорд Хетти, ты его хочешь?

Говорила она теперь сладострастным шепотом, поглаживая жезл двумя пльцами, словно он был не знаком маршальской власти, а жезлом любви.

- Отдать тебе его, молодой лорд Дар-Халем?

- Если Вашему Величеству это угодно.

- Возьми.

Лорд Хетти приблизился к трону, не вставая с колен, поцеловал протянутый ему жезл, руку королевы, поднялся во весь рост с уверенным и счастливым лицом. Меери было, с одной стороны, противно смотреть на него, с другой — притягательно: так искренне выглядел Хетти в своих верноподданнических чувствах, в своей радости обладания, в возвышении над толпой подобных себе, но низших, не способных на то, на что сейчас чувствовал себя способным новый верховный маршал Аккалабата.

Королева с довольной улыбкой дослушала до конца стандартную формулу. Обернулась к лорд- канцлеру:

- Ну, вот теперь, пожалуй, я тебе верю, лорд Дар-Эсиль.

- Откуда он знал? — прошипел Дар-Пассер за спиной у Меери.

- Что «откуда он знал»?

- Что Хетти вернется. Все же было так очевидно. Решение королевы напасть на логово Хару, самоубийство маршала, бегство Хетти. Все были уверены, что он давно у сестры в Умбрене. Потому тебе и предложили. Ты ж, небось, рад был бы избавиться от дуэма с малолетним ублюдком.

- Еще раз так его назовешь, я тебе язык вырву, — не поворачивая головы, отрезал Меери, позвоночником чувствуя недоумение Дар-Пассера.

События возле трона продолжали разворачиваться своим чередом.

- У меня будет к Вам первое поручение, мой маршал.

- Все, что угодно, моя королева.

- Оно может Вам не понравиться, мой дорогой. Заигрывает она с ним, что ли? Меери снова стало противно.

- Не может, моя королева. Любое поручение из Ваших уст я приму как награду.

- Посмотрим. Меня тревожит логово Вашей сестрицы в Умбренских горах, мой маршал. Леди Койя довольно оригинально пережила трансформацию. Само существование такой, как она, подрывает устои Аккалабата. И к тому же, она сеет смуту. Забрала к себе мальчика лорда Рейвена.

Спрашивается, зачем? В общем, она мне не нравится, лорд Хетти. До такой степени, что я не могу спать по ночам.

«Знаю я, отчего ты не можешь спать по ночам», — мстительно подумал Меери. И тут же одернул себя — не отвлекаться, слушать внимательно.

- Я готов помочь своей государыне обрести еженочный покой, — ни одна нотка не дрогнула в голосе Хетти. Маршальский жезл он любовно прижимал к груди. — Прикажите, моя королева.

- Разберись с ней, мой маршал. Раз и навсегда. Возьми войска, сколько тебе надо. Я не хочу больше слышать имени Койи Дар-Умбра.

- Я все понял, Ваше Величество. Разрешите выступить послезавтра. Мне потребуется хотя бы день на то, чтобы осмотреться и решить, сколько человек я беру с собой.

- Послезавтра. Но ни сутками позже, лорд Хетти. Кстати, прихвати с собой лорда Меери: он тут таращился на твой маршальский жезл.

Хетти слегка приподнял уголки губ.

- Вот уж совсем мне не нужен за спиной тот, кто только что претендовал на мое место. Меери я не возьму. И вообще советую ему держаться подальше от моей, точнее Вашей, армии. Позвольте мне это маленькое непослушание, Ваше Величество. Тем более, у него, как я помню, дуэм. И как раз со змеиным отродьем, как Вы изволили выразиться.

Он доконал ее своим послушанием. Она на все готова, только бы Хетти убрался уже с глаз долой и отправился воевать Умбрен. А ей еще предстоит замиряться с лорд-канцлером. Он состроит обиженные глазки и выцыганит себе десять телег привилегий за то, как несправедливо сегодня его оболгали. И чуть не казнили. И меня вместе с ним. Но Чахи с ними, пора выбираться из зала. В Умбрене я и так буду только завтра к утру.

Ночь из-за набежавших туч была непроглядная, а не грязно-зеленая, как полагалось поздней осенью. Тучи лежали у самой земли, и лететь приходилось непривычно низко, да и мысли лезли в голову всякие. О том, как отреагирует Койя на известие о смерти отца, о предательстве Хетти, на которого Меери несмотря ни на что привык полагаться, о непонятном поведении лорд-канцлера. Поэтому он не сразу отреагировал, когда над головой взметнулись темные крылья и спокойный голос приказал «Идем на посадку», подтвердив эти слова убедительным взмахом прямого меча, остановившегося в миллиметре от шеи Меери.

Хетти выглядел так же, как днем. Только чуть более бледным и чуть менее решительным. Усевшись против Меери на камень, он потер усталым движением плечевые мышцы и спросил скучным тоном:

- Это куда ж ты собрался?

- Угадай, — огрызнулся Меери.

- Вообще, без ума. Чего ты там будешь делать? — беззлобно, даже как-то весело поинтересовался Хетти.

- Защищаться.

- От кого?

Такой разговор Меери совсем не устраивал. Он поднялся и вынул мечи.

- Хетти, давай решим все сейчас. Ты сильнее. Если ты убьешь меня, то замок продержится на день-другой меньше. Но ты, если хоть капля совести у тебя осталась, а я не хочу, просто не могу верить, что не осталась, должен сообщить Китти, почему я не пришел. Почему меня нет с ними. Хетти невозмутимо массировал мышцы, подниматься на ноги он и не думал.

- Ты все сказал? Вижу, что все. А теперь сядь и послушай меня. День-другой, говоришь? Ты полагаешь, она мне позволит взять меньше мечников, чем требуется, чтобы десять раз сравнять крепость Дар-Умбра с землею, вернее, с камнем? Где, ты думаешь, я, растерявший остатки совести, был эти четыре дня, после смерти отца? Сбежал, зная, что меня пошлют воевать против родной сестры, и даже не явился на похороны? Ты так думаешь о верховном даре Халема?

Все это произносилось на одной интонации, ни одной угрожающей нотки не проскользнуло в ровном голосе Хетти, но Меери вдруг стало стыдно. А ведь действительно — я разговариваю с верховным даром Халема. Предположить, что он убежал, испугавшись ответственности. да что на меня нашло, ради прекрасной Лулуллы! Просто Хетти — он ведь всегда такой. вещь в себе.

- Ага, я вижу, что ты понял, — констатировал Хетти, встретившись с ним глазами. — Над планом защиты Умбренского замка и отступления в горы в случае неудачи я размышляю уже давно. С первых дней замужества Койи. Всегда было ясно, что она нарывается.

Меери кивнул, стыд жег его щеки багровым румянцем. Хорошо, что Хетти не видит. Хетти между тем залез в карман, вытащил трут, огниво, пару свечных огарков.

- Сейчас наладим освещение — взглянешь. Спросишь, чего непонятно. В целом за эти четыре дня (за вычетом, разумеется, времени на перелет туда и обратно) я успел довести их систему защиты практически до идеала. В моем представлении, конечно. И в папином тоже. Он помогал. Я не говорил ему, что от своих, — вздохнул Хетти. — Плел что-то про беглых каторжников из Кимназа, скитающихся по горам. Наверное, он мне не верил.

Система защиты, действительно, была великолепная, в чем Меери тут же и убедился. Схемы и комментарии к ним, сделанные убористым почерком Хетти, приходилось разглядывать при тусклом свете свечи, но он старался не пропустить ничего, уже догадавшись, какая роль уготована ему в этой военной кампании. Наконец, с оборонительными сооружениями умбренской твердыни было покончено. Сели, вытерли пот со лба, посмотрели друга на друга испытующе:

- Хетти.

- Меери, у меня будет больше людей. Но ты опытнее. И вот. Еще.

Меери ожидал, что он вынет ее из кармана и тоже даст ему посмотреть. Но он и представить себе не мог, что она разработана уже так досконально — схема наступления на крепость Дар-Умбра. Вариант неожиданной и победоносной атаки с воздуха, вариант осады, вариант с подкопами вдоль внешних стен, вариант с подкупом челяди и проникновением через крышу сторожевой башни.

- Этим-то когда ты занимался? Хетти отвел глаза.

- Так, на досуге.

Хороший досуг у парня! Разрабатывать планы уничтожения замка родной сестры. Можно свихнуться.

- Хетти, почему ты просто не отказался?

- Меери, а ты?

- Я был в Кимназе. Два года назад. Мы, как ты помнишь, сильно их поколотили, а еще сильней разозлили. Их становится все больше и больше, этих одержимых демоном Чахи. Если мы дадим слабину, от наших деревень и замков останутся кучи обугленных трупов. Нам нужен хороший главнокомандующий, за которым пойдет армия.

- А я был не только в Кимназе, но и в Виридисе. В этом году. Судя по тому, что творится сейчас на границе, язва расползается. Если там не навести порядок огнем и мечом, и чем скорее, тем лучше, они. они вооружены не хуже нас, Меери. Им до Хаяросу ходу неделя. И они строят флот. Подойдя по течению Эль-Эсиля, они имеют шанс еще за неделю превратить нашу столицу в руины. Кто, по-твоему, должен командовать нашей армией? Лорд Дар-Пассер? Он ничего не видит дальше учебного корпуса и элитной гвардии королевы. Эх.

Хетти обхватил руками голову, посидел так немного, вскинулся, взъерошил черные пряди.

- В общем, так получилось, Меери, что, если не я и не ты, то кто? И армия должна мне доверять. Поэтому я буду делать все по-настоящему. За исключением этого маленького предательства.

Он кивнул головой на исписанные листочки в руках у Меери.

- Если потерпите поражение, уводи их в горы. Там все подготовлено. Преследовать мы не будем. Слишком рискованно, а если вы продержитесь до тех пор, пока лед не ляжет на реки, и вовсе опасно.

- Хорошо.

Говорить больше было не о чем. «Спасибо» казалось бессмысленным, ибо непонятно было, кто кого выручал — Хетти Меери или Меери Хетти. Но оба стояли, не двигаясь, не решаясь первым сказать «Прощай». Наконец, шевельнулся Хетти:

- Вот, вроде, и все. Что недопонял — тебе Койя расскажет. Да, только, пожалуйста. Он развернул стянутый в скатку орад, порылся в кармане, недовольно поморщился:

- Помялось немного. Ты передай. там тебе скажут, кому. От меня. Это для ребенка. Если получится. А если нет — то ей. И скажи ей, что ее отец вел себя как настоящий мужчина. И Койе скажи. Если бы не он, мы бы с тобой тут сейчас не стояли.

Меери принял в ладонь несколько фигурок из необожженной глины: лошадку, смешную лягушку с выпученными глазами, крылатого воина с обнаженным мечом, женщину в пышном платье, приподнявшую руку в прощальном жесте. Он знал, что не стоит спрашивать, но не спросить не мог — иначе чувствовал бы себя виноватым перед Хетти:

- Кто она? Твоя деле.

- Дочь лорда Эсиля.

- Лорд-канцлера? — Меери даже споткнулся, задев носком сапога кочку на холмике, на который карабкался, собираясь взлетать. Он хоть убей не мог вспомнить, как выглядел старший сын лорда Дар-Эсиля, хотя видел его определенно не один раз. Что-то такое бесцветное, и вот, надо же, с Дар-Халемом.

Хетти раздраженно кивнул.

- А кого же еще? И не забудь сказать Койе. Она волновалась за Корво. Все время боялась, что он нас предаст. Ну, удачи тебе!

Широкие крылья прянули в воздух. Меери постоял немного, перебирая в руках глиняные фигурки. Где-то за облаками полыхнула зарница. Он в последний раз взглянул в направлении Хаяроса — и тебе удачи, маршал! — и мощными взмахами начал подниматься к темному краю туч — туда, откуда дышала свежестью, молниями и громом надвигающаяся гроза.