Крошка Цахес, по прозванью Циннобер

V. Как князь Варсануфиус завтракал лейпцигских жаворонков и кушал данцигскую золотую водку. — Как масляное пятно появилось на казимировых штанах его, и как он сделал тайного секретаря Циннобера тайным специаль-ратом. — Картинные книги доктора Проспера Альбануса. — Как придверник укусил студента Фабиана за палец, а студент Фабиан надел платье с шлейфом и был за то осмеян. — Бегство Бальтазара

Нечего долее скрывать, что министр иностранных дел, принявший г. Циннобера в тайные экспедиенты, был потомок известного уж нам барона Претекстатуса фон-Мондшейн, тщетно искавшего родословной феи Розабельверде в книг о турнирах и в других летописях. Он прозывался, как и предок, Претекстатусом фон-Мондшейн, отличался самою утонченною светскостию, прекраснейшими манерами; никогда не смешивал ты с вы, меня с мне, подписывал свою фамилию французскими буквами и вообще писал довольно чётко; иногда даже сам занимался делами, особенно в дурную погоду. Князь Варсануфиус, преемник великого Пафнуциуса, любил его страстно, потому что у него на каждый вопрос всегда бывал готов ответ, в свободные от занятий часы игрывал с ним в кегли, был знаток в денежных оборотах, а в зевоте не находил себе подобного.

Случилось однажды, что барон Претекстатус пригласил князя позавтракать лейпцигских жаворонков и выкушать рюмочку данцигской золотой водки. В зале, между многими очень образованными дипломатическими чиновниками, князь нашел и крошечного Циннобера, который, взглянув на него мельком, всунул в рот жареного жаворонка, которого только что взял со стола. Князь улыбнулся ему чрезвычайно милостиво.

— Мондшейн! — сказал он министру. — Что это у вас за ловкий и образованный юноша. Верно, тот самый, что пишет превосходные доклады, которые я получаю от вас с некоторого времени?

— Тот самый, — отвечал Мондшейн. — В нем судьба даровала мне искуснейшего и трудолюбивейшего чиновника. Это г. Циннобер, и я надеюсь, что ваша светлость почтите его особенным вашим вниманием и милостью. Он только что вступил в должность.

— И потому, — сказал прекрасный молодой человек, подошед к князю, — если ваша светлость позволите заметить, не написал еще ни одной бумаги. Доклады, обратившие на себя ваше всемилостивейшее внимание, писал я.

Между тем Циннобер придвинулся близехонько к князю и, убирая жаворонка с величайшим аппетитом, чавкал ужаснейшим образом.

— Что вы? — воскликнул князь молодому человеку гневно. — Я думаю, у вас и пера в руках не бывало. И то уж, что вы пожираете жареных жаворонков подле моей особы и, как теперь замечаю, закапали даже мое новое казимировое исподнее платье и к тому чавкаете ужаснейшим образом, доказывает достаточно вашу совершенную неспособность к дипломатии! Ступайте домой и не показывайтесь на мои глаза, разве с действительным средством для вывода пятна из моих казимировых штанов — может быть, тогда я буду к вам милостивее. А такие юноши, как вы, г. Циннобер, — продолжал он, обращаясь к карлику, — украшение государства и заслуживают особенного отличия. Я жалую вас тайным специаль-ратом.

— Благодарю, благодарю покорнейше, — бормотал Циннобер, проглотив последний кусок и обтирая рот обеими ручонками. — Мы справимся и с этим.

— Прекрасная самонадеянность, — сказал князь, возвысив голос, — она знак внутренней силы, необходимой каждому истинно государственному человеку.

После этого глубокомысленного изречения князь выпил рюмочку данцигской золотой водки, которую поднес ему сам министр, и нашел ее превосходной. Новый специаль-рат сел между князем и министром. Он пожрал удивительное множество жаворонков, запивая их попеременно то малагой, то золотой водкой, бормотал что-то сквозь зубы и при этом работал ужаснейшим образом и руками и ногами, потому что из-под стола выглядывал только вострый и длинный нос его.

— Что это за дивный человек, наш новый тайный специаль-рат! — воскликнули по окончании завтрака и князь и министр.

— Ты так вёсел, — говорил Фабиан своему другу Бальтазару. — Глаза твои блестят так радостно, ты счастлив! Ах, Бальтазар, верно сладкий сон лелеет тебя, и я должен уничтожить его, должен пробудить тебя!

— Что такое? — спросил Бальтазар, оторопев.

— Да, я должен открыть тебе все. Соберись с силами, друг. Припомни только, что нет неучастия больнее этого и в то же время легче забываемого. Кандида…

— Ради Бога, что Кандида? Больна… умерла…

— Успокойся, успокойся. Не умерла, но для тебя все равно, что умерла. Крошка Циннобер сделан тайным специаль-ратом и почти что сговорен с Кандидой, которая, Бог знает как, влюбилась в него до безумия.

Фабиан думал, что Бальтазар придет в отчаяние, начнет стенать, проклинать и себя и все; не тут-то было.

— Только? — спросил Бальтазар спокойно. — Тут еще нет никакого несчастия.

— Ты уж не любишь Кандиды? — воскликнул изумленный Фабиан.

— Люблю, люблю со всем пылом юношеского сердца. Знаю, что и она меня любит и находится теперь под влиянием чар, которые уничтожу, уничтожу вместе с уродливым чародеем!

Тут он рассказал Фабиану свою встречу с незнакомцем, ехавшим к лесу в чудной колеснице и заключил, что с того самого мгновения, как луч, блеснувший из набалдашника, коснулся груди его, в нем родилось твердое убеждение, что Циннобер чародей и что незнакомец уничтожит все его чары.

— Но помилуй, Бальтазар, — воскликнул Фабиан, когда друг его кончил, — как мог прийти тебе в голову такой вздор? Незнакомец, которого ты принял за колдуна, просто доктор Проспер Альпанус, живущий на своей даче, недалеко от города. Правда, об нем носятся такие чудные слухи, что можно принять его за второго Калиостро и, конечно, не без причины. Он любит облекаться в мистический мрак, принимать на себя вид человека, посвященного в сокровеннейшие таинства природы, повелевающего неведомыми силами; к тому ж имеет пропасть странностей. Так, например, он устроил свой экипаж так, что человек с живым, пылким воображением может легко принять его за явление из какой-нибудь бешеной сказки. Коляска его имеет форму раковины и вся вызолочена; между колес помещен орган, который при движении их играет сам собой. За фазана ты принял наверное его маленького жокея, одетого, как обыкновенно, в белое, а полости распущенного зонтика за крылья жука. На белых лошадей своих он надевает высокие наголовники, чтоб они казались как можно баснословнее. У него в самом деле есть прекрасная натуральная трость с хрустальным набалдашником. О действиях этого набалдашника рассказывают много чудес. Блеск его, говорят, невыносим ни для каких глаз. Если ж доктор обернет его флёром и даст на него посмотреть, то на нем является лицо, о котором задумаешь, как в зеркале.

— В самом деле это рассказывают? Ну, что же говорят об нем еще?

— Да к чему повторять мне тебе все вздоры, все эти глупые басни. Ты знаешь, что еще и до сих пор есть много людей, которые, наперекор здравому смыслу, верят всем бабьим сказкам.

— Признаюсь, Фабиан, и я принадлежу к разряду странных людей, идущих наперекор здравого смысла. Высеребренное дерево, право, не кристалл, орган не издает звуков гармоники, серебристый фазан не жокей, а зонтик не брильянтовый жук. Или неведомый не доктор Альпанус, о котором ты говоришь, или доктор Альпанус в самом деле одарен сверхъестественными, чародейственными силами.

— Чтоб излечить тебя от этого странного фантазерства, я не знаю ничего лучше, как свести к доктору Альпанусу. Ты увидишь, что это самый обыкновенный врач и никогда не прогуливается в хрустальной колеснице с единорогами, фазаном и брильянтовым жуком.

— Прекрасно! Ты предупреждаешь мое желание. Идем сейчас же! — воскликнул Бальтазар, с блестящими от радости взорами.

Вскоре они стояли перед запертыми воротами парка, в котором находился дом доктора.

— Ну, как же нам войти? — сказал Фабиан.

— Я думаю постучать, — возразил Бальтазар, протягивая руку к металлическому молоточку, висевшему у самого замка́.

Только что он поднял его, под землей зарокотал как бы отдаленный гром и ворота медленно повернулись на петлях. Друзья пошли по длинной аллее, на конце которой виднелся прекрасный сельский домик.

— Ну, что ж, где же необыкновенное, чародейственное? — спросил Фабиан.

— Я думаю, — возразил Бальтазар, — что ворота отворились не совсем обыкновенным образом. А потом, не знаю, а мне здесь все кажется так чудно. Где ты найдешь такие дивные деревья. Многие по блестящим пням и по смарагдовым листьям кажутся мне даже перенесенными из дальних неизвестных стран.

— Прекрасный парк, в котором водится такая гадина, — сказал Фабиан, заметив двух необыкновенной величины лягушек, которые от самых ворот прыгали за ними по обеим сторонам аллеи, и нагнулся, чтоб взять камешек.

Лягушки прыгнули в то же мгновение в лес и смотрели на него блестящими человеческими глазами.

— Постойте, вот я вас! — воскликнул Фабиан, прицелился и швырнул в одну камнем.

— Невежа! — заквакала в то же самое мгновение маленькая, прегадкая старушонка, сидевшая близь дороги. — Бросает камни в честных людей, которые горькими трудами должны добывать насущный хлеб.

— Идем, идем! — шептал ужаснувшийся Бальтазар, потому что видел, как лягушка превратилась в старуху. Взглянув на другую сторону, он увидал, что и другая лягушка стала теперь маленьким старичонкой, занимавшимся выщипыванием дурной травы.

Перед домом расстилался прекраснейший лужок, на котором паслись оба единорога. Воздух звучал дивными аккордами.

— Видишь ли, слышишь ли? — сказал Бальтазар Фабиану.

— Вижу двух маленьких лошаденок, слышу звуки эоловых арф.

Прекрасная и вместе простая архитектура одноэтажного сельского домика привела Бальтазара в восхищение. Он потянул за шнурок звонка, дверь отворилась в ту же минуту, и вместо придверника явилась большая, золотистая, очень похожая на страуса птица.

— Посмотри, — сказал Фабиан Бальтазару, — что это за чудная ливрея. Что, если б нам вздумалось дать этому швейцару на водку, как бы он без рук положил наш подарок в карман жилета? Любезнейший, доложи об нас г. доктору, — прибавил он, обратившись к страусу и схватив его за богатое жабо из пушистых, блестящих перьев.

— Кваррр! — крикнул страус и схватил Фабиана за палец.

— Чёрт возьми! — воскликнул Фабиан. — Да этот швейцар проклятая птица!

В это самое время отворилась дверь в залу, и сам доктор вышел на встречу друзьям. Это был низенький, худенький, бледный человечек в длинном, желтом, шелковом шлафроке, в маленькой бархатной шапочке, из-под которой рассыпались длинными локонами прекраснейшие волосы. На ногах были у него красные сапожки с шнурками и с опушкой из пестрого меха или птичьего пуха — этого невозможно было разобрать. Лицо его выражало внутреннее спокойствие и добродушие; только то было странно, что, вглядевшись хорошенько, казалось, что из него выглядывало, как бы из стеклянного футляра, другое, меньшее личико.

— Господа, я увидал вас в окно, — начал Проспер Альпанус с приятной улыбкой и несколько протяжно. — Впрочем, я знал и без того, что вы посетите меня. Прошу покорно.

Проспер Альпанус ввел их в высокую круглую комнату, завешанную со всех сторон светло-голубыми гардинами. Свет, проходивший в окно, находившееся в самой вершине купола, падал прямо на стоявший посередине гладко выполированный мраморный стол, поддерживаемый сфинксом. Более ничего не было особенного в комнате.

— Чем могу я служить вам? — спросил Альпапус.

Тут Бальтазар рассказал все, что случилось с самого первого появления Циннобера в Керепесе и заключил уверением, как возникло в нем твердое убеждение, что он, Проспер Альпапус, благодетельный маг, и может уничтожить злые чары гадкого карлика.

Проспер задумался.

— По всему, что вы рассказали, — начал он после минутного молчания торжественно, — нет никакого сомнения, что Циннобер действительно в связи с таинственными силами. Но прежде всего надо узнать врага, против которого идешь; причины, действия которых хочешь уничтожить. Очень может быть, что Циннобер просто гном. Мы сейчас увидим.

Проспер потянул за один из шнурков, висевших вокруг потолка; одна из гардин распахнулась: за ней показалось множество больших фолиантов в блестящих золотистых переплетах и прекрасная, легонькая лесенка из кедрового дерева спустилась вниз. Альпанус взобрался на нее, снял с верхней полки один из фолиантов и, тщательно смахнув с него пыль пучком павлиньих перьев, положил на мраморный стол.

— Это трактат о гномах, — сказал он. — Тут изображены они все. Может быть, в числе их мы найдем и враждебного вам Циннобера, и тогда он в наших руках.

Когда Проспер раскрыл книгу, друзья увидали множество раскрашенных изображений преуродливейших человечков с ужаснейшими рожицами. Но только что доктор прикоснулся к первому изображению, оно зашевелилось, выскочило из листка и запрыгало по столу, прищелкивая пальчиками, делая ножками удивительнейшие пируэты и антрша и припевая: «Квирр, квапп, пирр, папп», до тех пор, пока Проспер не взял его за головку и не положил опять в книгу, в которой оно тотчас же разгладилось и сделалось по-прежнему картинкой.

Так пересмотрели они все изображения, бывшие в книге, и Бальтазар не раз готов уже был вскрикнуть: вот Циннобер; но всякий раз, всмотревшись хорошенько, замечал, что ошибался.

— Странно, — сказал Альпанус, закрывая книгу. — Но, может быть, Циннобер земляной дух. Посмотрим.

Тут он взобрался опять на кедровую лесенку с удивительным проворством и снял другой фолиант.

— В этой книге, — сказал он, кладя ее на мраморный стол, — изображения земляных духов. Может быть, мы здесь поймаем Циннобера.

Друзья увидали опять множество раскрашенных изображений, ужасно гадких темно-желтых чудищ. Когда Проспер к ним прикасался, они поднимали плаксивое кваканье, выползали медленно из листка и, ворча и стеная копошились на столе до тех пор, пока доктор не вложил их опять в книгу.

И между ними Бальтазар не нашел Циннобера.

— Странно, — сказал доктор и погрузился в думу.

— Царем жуков, — продолжал он после минутного молчания, — он не может быть; мне известно, что он занят в другом месте. Маршалом пауков также; конечно, этот не красивее, но умнее и искуснее, и к тому ж живет своими собственными трудами и не присвоивает чужих действий. Удивительно, очень удивительно.

Тут он задумался опять. Между тем вокруг раздавались какие-то звуки, то простые, то сливавшиеся в полные аккорды.

— У вас везде и беспрестанно прекрасная музыка, любезнейший доктор, — сказал Фабиан.

Проспер Альпанус, казалось, не обращал решительно никакого внимания на Фабиана и вместо ответа устремил глаза на Бальтазара, протянул к нему обе руки и начал как бы кропить его невидимыми каплями. Наконец он схватил его за обе руки и сказал дружественно:

— Только чистейшее созвучие психического начала в законе дуализма содействует операции, к которой я теперь предполагаю приступить. Следуйте за мной.

Друзья прошли с доктором несколько комнат, в которых не встретили ничего замечательного, кроме небольшого числа странных животных, занимавшихся чтением, письмом, живописью, танцеваньем. Наконец растворились двери последней комнаты, и они остановились перед непроницаемой завесой, за которой Проспер исчез в то же мгновение, оставив их в совершенной темноте. Через несколько минут завеса распахнулась — друзья стояли, по-видимому, в овальной зале, в магическом полусвете. Глядя на стены, взор терялся в беспредельных зеленых рощах и цветущих долинах, орошаемых журчащими ручейками. Какой-то чудный аромат волновался по комнате и, казалось, разносил сладостные звуки гармоники. Проспер Альпанус явился весь в белом, как брамин, и поставил посредине залы большое круглое зеркало, на которое накинул флёр.

— Бальтазар, — сказал он глухим, торжественным голосом. — Подойдите к этому зеркалу. Устремите все ваши мысли к Кандиде и пожелайте всей силой души, чтоб она показалась вам в мгновение, которое теперь существует во времени и в пространстве.

Бальтазар повиновался, а Проспер Альпанус, став позади, описывал около него круги обеими руками.

Через несколько минут из зеркала показался синеватый дым и Кандида, прелестная Кандида явилась во всей красоте, во всей полноте жизни; но подле нее, близехонько подле нее сидел гадкий Циннобер и пожимал ее руки и целовал ее, — и Кандида, обняв одной рукой уродца, ласкала его. Бальтазар хотел вскрикнуть; но Проспер схватил его обеими руками за плечи, и голос замер в груди его.

— Тише, тише, Бальтазар! — шептал Проспер. — Возьмите эту палочку и поколотите хорошенько малютку; но только не трогаясь с места.

Бальтазар взял тросточку и давай бить ненавистного. Какова же была его радость, когда он увидел, что малютка свалился от его ударов со стула и катался по земле. В ярости бросился он вперед, и явление исчезло в тумане и дыме.

— Стойте! Если вы разобьете зеркало, мы пропали! — воскликнул Проспер, отдернув бешеного Бальтазара назад. — Теперь выйдите вон.

Друзья вышли в соседственную светлую комнату.

— Слава Богу, что мы наконец убрались из этой проклятой залы, — воскликнул Фабиан, переведши дыхание. — У меня закружилась голова от духоты и жара, и к тому ж это глупое шарлатанство, которое так ненавижу!

Бальтазар хотел что-то сказать; но в это самое время вошел Проспер Альпанус.

— Теперь нет никакого сомнения, — сказал он, — что уродливый Циннобер ни гном, ни земляной дух, а просто обыкновенный человек. Но тут вмешалась какая-то другая чародейственная сила, которой до сих пор я еще не мог открыть и потому самому не знаю еще, как помочь. Но навестите меня, г. Бальтазар, через несколько дней, и тогда мы увидим, что делать. До свиданья.

— Итак, г. доктор, сказал Фабиан, — подошед к Просперу, — вы чародей и, несмотря на все свои чары, не можете ничего против гадкого Циннобера. Знаете ли, что я почитаю вас просто шарлатаном. Бальтазар влюблен, пишет стихи, и потому вы можете действовать на него вашими картинами, куклами, магическими зеркалами и подобным вздором; но не на меня. Я человек просвещенный и не допускаю никаких чудес.

— Это как вам угодно, — возразил Проспер, смеясь громко. — Но хоть я и не совсем колдун, знаю однако ж много прекрасных вещей.

— Из вегелевой магии[10] и тому подобного. Ну, в этом профессор Моис Терпин перехитрит вас наверное, и вы никак не сравняетесь с ним, потому что честный старик всегда показывает нам, как это все естественно, и никогда не окружает себя такой таинственностью, как вы, милостивый государь. Ваш покорнейший слуга.

— Э, помилуйте, неужели мы расстанемся не примирившись? — сказал Проспер Альпанус и начал водить руками по рукам Фабиана от плеча до кисти.

— Что это вы, г. доктор? — воскликнул Фабиан, сдавленный каким-то тяжелым чувством.

— Теперь ступайте, господа, — сказал доктор. — Вас, г. Бальтазар, я надеюсь видеть скоро. Скоро узнаем мы, чем помочь.

— Тебе не будет на водку, — сказал Фабиан золотисто-желтому швейцару и опять схватил его за пышное жабо.

Швейцар повторил прежнее «кваррр» и в другой раз укусил Фабиану палец.

— Бестия! — воскликнул Фабиан и бросился вон.

Обе лягушки проводили друзей до ворот, которые затворились за ними с глухим рокотом.

— Я не знаю, Фабиан, — сказал ему Бальтазар, шедший позади, — что за странный сюртук надел ты сегодня. С такими длинными полами и с такими короткими рукавами.

В самом деле, Фабиан увидал, что его коротенький сюртучок тащился почти по земле, а рукава, прежде довольно длинные, поднялись до локтей.

— Чёрт возьми! Это еще что такое? — воскликнул он с величайшим удивлением и начал обдергивать и оттягивать рукава вниз. Сначала это, казалось, помогло; но когда они вошли в городские ворота, рукава поднялись опять вверх, а полы опустились, и несмотря ни ни какое дерганье, вскоре первые дошли до плеч, обнажив совершенно руки, а полы вытянулись в огромный шлейф, который удлинялся все более и более. Все проходящие останавливались и помирали со смеху; мальчишки с криком бежали за Фабианом, дергали и рвали длинный талар[11] его, а он все удлинялся. Наконец Фабиан вышел из себя и как сумасшедший бросился в первую отворенную дверь — и в то же мгновение исчез и шлейф.

В это самое время, к Бальтазару подбежал референдариус Пульхер и, схватив его за руку, увлек в соседний переулок.

— Как, ты еще здесь? — воскликнул он торопливо. — Педель получил приказание арестовать тебя.

— За что? — спросил изумленный Бальтазар.

— Я не понимаю, — продолжал референдариус, — как можно дойти до такого безумия? Ворваться в дом Моис Терпина — избить до полусмерти гадкого Циннобера в комнате его невесты.

— Помилуй, — воскликнул Бальтазар. — Да я целый день не был в Керепес. Это наглая клевета.

— Ну полно. Сумасбродная выдумка Фабиана надеть платье с шлейфом спасает тебя. Общее внимание обращено теперь на Фабиана. Спасайся скорей бегством, а там мы уладим. Дай мне ключ от твоей комнаты. Я перешлю тебе все нужное. Скорей в Хох-Якобсхейм.

Сказав это, референдариус схватил его опять за руку, вывел глухими переулками за ворота и проводил в деревеньку Хох-Якобсхейм, где знаменитый ученый Птоломей Филадельф сочинял свою достопримечательную книгу о неизвестном народе.