Крестоносец

Глава 13 Февраль 1242 года. Псков «Леви Страусс»

Михаил соскочил с саней в каком-то проулке, юркнул меж стоящих близко — едва только протиснуться — оград, пробежал мимо чьих-то хором и остановился лишь на паперти возле собора Иоанна Крестителя — отдышался в толпе, перевел дух.

Нет, никто уже больше за ним не гнался. Давно уже… Брат Дитмар! Узнал-таки, крестоносное рыло! Теперь будут искать… но Псков — не какая-нибудь деревня, народу много, тем более и времени-то у тевтонцев почти нет — не пройдет и месяца, как город возьмет Александр Грозны Очи. Если осторожно, не паниковать — вполне можно продержаться.

Улыбнувшись, Ратников на всякий случай еще раз огляделся по сторонам и, насвистывая, зашагал на постоялый двор — «домой».

Выносивший помои служка — светлорусый парень, с длинным исхудавшим лицом — загородил Мише дорогу у самых ворот.

— Спрашивали про тебя какие-то, — оглянувшись на гостевую избу, негромко доложил слуга. — Ты говорил — если что, сказать…

— Жалобщики? — Ратников вскинул глаза.

Парень дернул головой:

— Нет, не похоже. Немцы!

— Немцы? Сколько их?

— Я видел двоих. Нахальные молодые кнехты…

Двое…

Михаил быстро зашел за амбар.

Как быстро… О, брат Дитмар вовсе не дурак, небось, уже вычислил странного писаку! Придется уходить… черт…

Ратников осторожно высунул голову.

— Ну? И где тут у вас уборная? — громко вопросили с крыльца. — Что-то никак не могу углядеть?

— А вот, сюда, батюшка, — поставив помойную бадью, деревянную, с плетеной ивовой ручкой, длиннолицый служка показал пальцем. — Эвон! За пилевней.

— За пилевней? Ну, так бы и сказал.

Молодой человек в наброшенном на плече полушубке с нашитым черным крестом с ленцой спустился с крыльца. Кнехт! Крест! Бритое лицо, мохнатая — на глаза — шапка… Черт!!! Да ведь это ж…

Ратников не поверил своим глазам… Ну, конечно же!

И, выскочив из-за амбара, побежал следом за идущим по узкой тропе парнем. Нагнав, ударил по плечу и громко и радостно заорал:

— Лыжню-у-у-у!

— Чего-чего? — кнехт обернулся…

— Ну, здорово, Макс! — глядя на него, довольно улыбнулся Ратников. — Наконец-то я тебя нашел!

— Это, скорее, я — вас… Дядя Миша! Экий вы… сам на себя не похожий.

— Ну, так ты ж узнал! Впрочем, не только ты…

Друзья обнялись, Максик украдкой утер рукавом внезапно набежавшие слезы. — Дядя Миша… мы так… мы… в общем…

— Пошли, пошли, — Михаил обнял подростка за плечи. — В доме расскажешь… Второй — я так понимаю — Эгберт?

— Какой — второй? — хлопнул глазами Макс.

Ратников хохотнул:

— А, не бери в голову!

На постоялом дворе все трое расположились в каморке Михаила. С Эгбертом тоже обнялись, правда, тот держался почтительно — все ж таки, что бы там ни происходило, для него «герр Майкл» оставался важным и влиятельным господином.

— Что ты, как аршин проглотил, Эгберт?! — Ратников потряс парня за плечи. — Давай, садись вон, на сундук, сейчас ужинать будем!

Максик тут же перевел сказанные Мишей слова, и подмастерье наконец улыбнулся:

— Ужин — это хорошо!

— Ну? — Ратников весело посмотрел на обоих. — Расскажете наконец где вас все это время черти носили?

— Это вас, дядя Миша, черти носили, а мы — просто ждали, — с улыбкой пояснил Максим. — Сначала на острове, Тойво-рыбак нас туда доставил… ну, к язычникам. Неплохие люди… только Эгберт их почему-то побаивался…

Длиннолицый служка с поклоном принес еду: печеную рыбу, ржаные лепешки, капусту.

Выпроводив его, Ратников развел руками:

— Уж извиняйте за не слишком обильный стол, сами знаете — пост! Масленица-то когда была…

Максик кивнул:

— Мы знаем. А рыба мне вообще нравится… особенно здешняя. Какая-то она жирная, вкусная — у нас такой нету. Мне, по крайней мере, не попадалась.

— Ага… а ты у нас рыбак заядлый?

— Ну… типа да, — подросток подцепил пальцами изрядный кусок рыбины. — Умм… Вкуснотища! Верно, Эгберт?

— Угу…

Парни набросились на нехитрое угощение с таким аппетитом, словно бы не ели дня три, а то и всю неделю.

— Ладно, кушайте, — тихонько смеялся Миша. — После, как наедитесь, расскажете.

— Одно другому не мешает, — облизав пальцы, сыто рыгнул Макс.

Ратников только головой покачал — сей вьюнош, похоже, впитал все здешние привычки.

— Ну, так вот, — наконец доклад был продолжен. — Короче, мы на том острове до зимы и ждали… А как лед встал, решили как бы самим поискать. Как раз и купцы с обозом рыбным мимо проезжали — ну и мы с ними попросились. В бург не заезжали… а в деревне, рядом, останавливались, мы там все и выспросили — про то, как вы, дядь Миша, сбежали… Ну, решили все равно на остров пока не возвращаться — в Пскове поискать. Заодно узнать кое-что… Явились на орденский двор — нанялись служками. Никто давно уже нас не искал, забыли.

— На орденский двор? — Миша покачал головой. — Смелые парни! Впрочем, вот именно там и прятаться. Кому в голову-то придет? Кстати, я вас там тоже искал…

— Небось, у отца эконома спрашивали? — хитро улыбнулся Макс.

— Да, наверное.

— Он бы не сказал — мы, считай, лично на него работали, не на Орден. Чего только не делали, дядя Миша! Ну в основном, конечно, все по хозяйству — дрова поколоть, печь истопить, воды натаскать, да разное.

— А меня как нашли? По имени?

— Ну да… — Максим качнул головой и присвистнул. — Это ж надо же — Путиным обозваться! Как тут не сообразить? Мы, как на рынке от парня одного услыхали, так сразу сюда. К отцу эконому-то нам что, возвращаться?

— А будет искать?

— Вряд ли. На что ему лишние заморочки? Других наймет с легкостью. Да! Дядь Миша! — юноша вдруг возбужденно хлопнул себя по коленкам. — Самое главное-то я и не сказал! Мы ж Лерку нашли!

— Что?! — вот тут Ратников по-настоящему удивился. И обрадовался — неужели, правда?

— Ну, не так, что бы уже нашли, а типа — где она — знаем!

— И типа где же она? — передразнил Михаил. — В Дерпте?

— В Дерпте. С орденским рыцарем по имени Анри де Сен-Клер! Отцу эконому про то кто-то рассказывал, а Эгберт подслушал. Говорят, Лерка, ее там «озерной нимфой» называют, мол, взялась непонятно как, из Танеева озера — замуж за этого Анри собралась. Не знаю, правда, можно ли крестоносцам жениться…

— Типа нельзя, — снова ухмыльнулся Ратников. — Они, знаешь ли, как бы монахи. Правда, этот рыцарь Сен-Клер может быть и невоцерквленным. Просто вассал. Явившийся на святое дело бродяга со звучной фамилией.

— Которую, может быть, просто выдумал! — расхохотался Максик.

— А вот это вряд ли, — Михаил качнул головой. — Видишь ли, знатных родов а Европе не так уж и много. Хороший герольд более-менее знает их всех, все гербы, имена, даже прозвища. Так что самозванца раскусят быстро! А про Анри де Сен-Клера и его озерную нимфу я и раньше знал… только вот не думал, что они в Дерпте. Это хорошо — почти рядом. Стало быть — нам надобно будет и туда.

— Да, тут не очень далеко, — Максим кивнул и тут же спросил. — А как с… ну, браслеты вы не отыскали еще?

— Пока нет.

Вспыхнувшая было в глазах отрока надежда тут же и погасла.

— Но вот-вот найду, — с улыбкой обнадежил Ратников.

Мальчишка вновь вскинул глаза:

— Правда?!

— Осколки я уже видел… И в скором времени прихвачу тех, кто их зачем-то принес. Люди они жадные, рано или поздно сдадут своих хозяев. Или так, в темную, на них выведут. Лишь бы не помешали!

— Да, орденцы помешать могут, — серьезно покивал Макс.

Михаил поджал губы:

— Не только и не столько они, как князь Александр Грозны Очи, который в эти места вот-вот явится. Тогда те, кто нам нужен, на какое-то время лягут на дно, затаятся…

— Александр Грозны Очи? — недоуменно хлопнув ресницами, переспросил Максим. — Что-то не помню такого.

— А Ледовое побоище помнишь?

— Да. Но там Александр Невский был!

— Невским его много-много позже прозвали. Точнее — прозовут… Ну что, парни — пора и на боковую. Вон Эгберт давно уже клюет носом. Значит, так… я — на сундуке, а вы оба — на ложе, как раз поместитесь. А завтра прикинем по деньгам, может, еще одну каморку снимем… или лучше даже — избу.

Утром, почти сразу после заутрени, на постоялый двор неожиданно явился Карятко — усатый служка из корчмы вдовицы Матрены, волею «авторитетного человека» по имени Онфимий Рыбий Зуб вынужденный кое в чем помогать Михаилу.

Он и помогал.

Войдя, поклонился, искоса посмотрев на отроков:

— Беда, господине!

— Что?! — у Миши застрял в горле кусок. — Что такое случилось?

— Обоих мертвыми нашли. Угаром отравились — печь, вишь, протопили, заткнули волоковое окно… а угли-то не заметили, вот и…

— Так-так, — Ратников быстро поднялся на ноги. — А ну-ка, пошли, взглянем. — Затем посмотрел на парней. — А вы что сидите?

В Матрениной корчме Михаил усадил Максима и Эгберта в уголок — послушать, чего народ болтает, сам же вместе с Каряткой пошел взглянуть на трупы.

Синюшные, с высунутыми языками, они лежали в уже успевшей выстыть избе прямо на полу, накрытые рваной рогожкой.

— Дьячок-от явится — отпевать, — негромко пояснил корчемщик. — Вскорости и схороним. Матушка Матрена бочонок бражки на помин души выкатит — все же не звери, люди.

Карятко набожно перекрестился.

— Оконце волоковое, говоришь, рано закрыли? — встав на цыпочки, Ратников внимательно осмотрелся. — Ага… вот этим, надо полагать, войлоком?

— Да, им, наверное. Обычно все соломой затыкают.

— Ну да — соломой… А этим, видите ли, особого тепла захотелось… Ладно, пошли, что ли?

Выйдя из избы, Михаил внимательно осмотрел стрехи… оконце… Войлок можно было запросто засунуть и снаружи! А тогда что же — парни не почувствовали неладное? Задремали? Может быть, может быть… особенно, если им помогли задремать. Добавили, скажем, чего-нибудь в похлебку…

Вернувшись обратно в избенку, Ратников заглянул в стоявший на столе горшок… и поморщился!

Ну да — постные щи, что же еще-то? Капуста кислая… запашина такой, что хоть нос затыкай! С таким амбре могли ничего и не учуять.

Миша хотел спросить у служки, не было ли вчера на дворе посторонних? Однако ж сразу же усмехнулся, уяснив суть вопроса. Не было ли посторонних? Да полно! Чай — корчма, а не закрытое учебное заведение типа какой-нибудь гимназии для благородных девиц.

И следов у избенки полно… и желтые струйки мочи на снегу. Ну да — здесь, до уборной не доходя, и мочились. Так что — любой мог оконце заткнуть, любой…

С чего бы это парней убрали-то? И кто?

Не с того ли, что Ратников ими сильно интересовался?

Ничего не попишешь, теперь все концы обрублены… по крайней мере — с этой стороны.

Ладно! Придется подступаться с другой.

Позвав Макса и Эгберта — так они ничего толком и не наслушали — Михаил поставил им четкую задачу:

— Так, милые мои, сейчас будем искать одну усадебку. Вводная следующая — небольшая, но и не слишком маленькая, вблизи — какая-то деревянная церковь, и находится на пути от речной пристани — той, что не на Пскове, а на Великой — к торгу.

— Что находится — церковь? — непонятливо переспросил Макс.

Ратников только головой покачал:

— Усадьба, чудо! Церковь-то нам — к чему? В общем — ищите. Как чего подходящее увидите, постойте, поспрошайте соседей — мол, девушку, сестру ищете… говорят, мол, на этой усадьбе видали молодых девок.

— Ага! — с готовностью закивал отрок. — Я все понял, дядь Миша! Значит, от пристани — к торгу?

— Ну да. Как бы так.

Отправив ребят, Ратников и сам прошелся по нескольким улицам, расспрашивая народ да примечая в уме подозрительные усадьбы. Потом задержался на торговой площади — перекинулся парой слов с работорговцем Николаем. Тот выглядел озабоченным:

— Понимаешь, друже, немцы что-то зашевелились, кнехты по рынкам да постоялым дворам шастают, что-то вынюхивают, ищут кого-то…

— Ха — зашевелились? — неожиданно встрял в разговор приказчик Акулин. — Так уж пора бы! Александр Грозны Очи скоро в город войдет… а уж тут его найдется кому поддержать — недовольных много.

— Да уж, — согласно кивнул купец. — Немцев куда как меньше народу поддерживало, а все же открыли ворота.

— Так и Александру откроют — в том никаких сомнений нет.

Михаил усмехнулся — ну да, при любой власти всегда есть недовольные. И — если они достаточно активны — то могут эту власть сменить, точнее — ей изменить в любой подходящий момент. Так было, когда в Псков в смехотворно малом количестве вошли немцы, так будет и сейчас — уже скоро — когда у городских ворот покажутся передовые сотни Александра. В свое время посадник просто не выявил вовремя таких вот активных вожаков… да и сам переметнулся к немцам, точнее сказать — к Ярославу, Дорогобужскому князю… кстати, имеющему все права на псковский престол, псковичи сей род давно привечали… чего никак нельзя сказать о суздальцах — в том числе и об Александре. Этот уж выглядел бы чистым узурпатором! Впрочем — кому какое дело?

— Так, говорите, зашевелились немцы?

Простившись с торговцами, Ратников зашагал к собору — подождать ребят. Там, на углу, они и условились встретиться — да уже и ошивались, зябко поеживаясь на не на шутку разбушевавшемся ветру.

— Ой, дядя Миша! Мы все выспросили, все посмотрели, даже заглянули на пару дворов… Есть две очень подозрительные усадьбы… три даже!

Михаил хохотнул:

— И у меня примерно столько же! Ничего — проверим все, чай, не два десятка. Что, замерзли?

— Да есть немножко, дядя Миша.

— Ну, тогда айда на постоялый двор — обедать.

И снова встретился им у самых ворот тот же длиннолицый служка. Как его звали-то? Бог весть… Ларион, кажется.

Снова, как и в прошлый раз, оглянулся, зашептал:

— Кнехты!

А вот теперь, в свете уже услышанного Михаилом, дело было куда серьезнее.

— Кого ищут, друже?

— Тебя, господине, спрашивают.

— Что, прямо по имени?

— Не… писарь им нужен. Я тут слыхал… во всех корчмах спрашивали. Софрония-писца взяли, на свой двор увели.

— Так-так, писцов, значит, ловят… Ну, спасибо тебе, парень!

Миша повернулся к парням:

— А ну, быстро… Уходим отсюда!

Ничего не спрашивая, Максим и Эгберт молча зашагали следом.

Ратников обошел торжище, недолго постоял у какой-то небольшой церкви и лишь на берегу Псковы, в кусточках, обернулся к парням, мол — как вы там?

— Куда мы идем, дядя Миша? — наконец поинтересовался Макс.

— Не знаю, — честно отозвался Ратников. — Похоже, нет у нас больше дома. И в любую корчму соваться не след.

— А куда же тогда…

— А вот сейчас о том и подумаем — самое время. Впрочем, вы-то можете и по корчмам наведаться — писца ловят, не вас. Да, так! Не знаете ничего тут поблизости подходящего?

— Вон там, за церквушкой, есть одна, — Максим показал рукой. — Один хромой мужик держит, бывший стеклодув. Братчина там у них.

— Туда сейчас и идите. Вот вам векши, — Миша протянул парням пару беличьих шкурок. — Обогреетесь, поедите чего-нибудь.

— А вы, дядь Миша?

— А я тут пройдусь. Вы ждите.

Проводив взглядом ребят, Ратников надвинул на глаза шапку и, закрываясь от ветра локтем, быстро зашагал к торговой площади. Имелась у него одна неплохая задумка… давно уже на всякий случай лелеемая.

Оно конечно, парней-то можно было б и к стеклодувам пристроить… или — в рядовичи, в закупы, наконец — в холопы, уж всяко не померли б с голоду… Но это так, на крайний случай, у зависимых людей никакой свободы в действиях нет. А она сейчас очень нужна, свобода-то.

Николая Скородума и приказчика его Акулина Ратников нашел все там же, на торжище, в отапливаемом очагом амбарчике с живым товаром. Работорговцы и товар в лице тощих малахольных девиц и двух — лет десяти — отроков сидели кружком вокруг очага и по очереди хлебали горячее варево из большого булькающего котла.

Увидев гостя, Николай обрадовался:

— О? Здоров будь, Миша, садись с нами шти хлебать.

— Да с удовольствием бы, — не стал отказываться Михаил. — Вот только ложку не захватил, извиняйте.

— Ништо! Сыщем… Ермолайко, дай-кось свою. Только оближи почище!

— Оближу, батюшко.

Один из отроков с поклоном протянул гостю ложку.

Варево неожиданно оказалось вкусным — вместе с какими-то пахучими кореньями в котле плавали изрядные куски рыбы.

— Откуда рыбка-то? Сами наловили, что ли?

— Ага, счас… Гость заморский Федор из Ревеля остатки товара по бросовой цене распродал. Я взял — не пропадать же добру!

— А, — Ратников внимательно посмотрел на только что вытащенный из котла кусок. — Так это селедка, что ли? То-то я смотрю. Но все равно — вкусно.

— Кушай, кушай, гостюшко. Выпить не предлагаю — пост. Хотя… — Николай неожиданно ухмыльнулся. — Разве что с морозца… чтоб не занедужить.

— Во-во, — охотно поддержал его Михаил. — Именно, что с морозца…

Насытившись и выпив вина, Ратников в тепле разомлел, даже клюнул носом, однако же тут же пришел в себя, не забывая — за чем явился. Кивнул на детишек:

— Вижу, еще не расторговался?

— Не… уж, как видно придется их обратно с собой тащить. Не бросать же тут — жалко, да и не по-божески это.

— Поня-атно, — Миша покрутил кончик усов. — И когда в обрат?

— Да дня через три думаю. Пока доедем, то, се… чтоб в распутицу-то не угодить.

— Что ж, ясненько. А что амбарец-то этот… за дорого ли снимаешь и у кого?

— Боярин один есть, Никодим Ефроньевич, — помолчав, пояснил купец. — Я его как-то от разбойников, воров да татей лесных спас… вот он задешево мне и сдает.

— А так, когда тебя нет, что тут?

— Да амбар обычный. Склад. Очаг-от никто не топит. А что ты спрашиваешь?

— Да, понимаешь, мне б этот амбарчик на месяцок-другой… ну, после тебя-то… Не за так, разумеется. Ты б поговорил с хозяином?

— На месяцок, говоришь, — задумчиво пробормотал Михаил. — Что ж, на месяцок — можно. О цене условимся… Хочешь, так прям посейчас к боярину сходим… Ай… нет боярина-то, в отъезде. Придется — к тиуну.

— К тиуну, так к тиуну, — улыбнулся Ратников. — Нам-то какая разница?

Три дня Миша с парнями прокантовались где придется — ночевали на самых захудалых постоялых дворах, а то — и просто так, по окраинным посадским избам просились — и ничего, пускали.

А уж, потом, как работорговцы съехали, поселились в амбарце, можно сказать — в самом центре города! Ратников даже посмеивался про себя над собственной наглостью — ну, надо же, немцы его по всему городу ищут, а он вот — на самом виду!

Правда, оно, конечно, Миша на рожон-то не лез. Вновь отрастил волосы, бородку, став похожим на какого-нибудь рижского или ревельского купца, да и зря по улице не шатался. А в амбарце устроил нечто вроде лавки старьевщика — жить-то ведь на что-то надо, а в писцы опять не пойдешь — именно среди них и ищут. Хорошо хоть еще ребята могли свободно передвигаться — никому, даже своему отцу эконому, не были нужны.

Вот и ходили по дворам да усадьбам, в особенности отираясь у тех, подозрительных, кои Михаил аккуратно занес в список, не пожалев на такое дело изрядный кусок пергамента.

Быстро раскусив, что к чему, по дворам охотно давали старые вещи — за комиссию Ратников брал недорого, так что уже через неделю образовалась и первая прибыль, с которой Михаил первым делом купил изрядный жбан бражки для угощения торгового пристава. Хороший тот оказался мужик — выжига, каких мало. Брал мзду, ничем не брезгуя. Однако ж был по своему справедлив и надежен — взятки отрабатывал честно.

С ним как-то под вечер и выпили — «с морозцу». А иначе как было бы торговать?

Захмелев, пристав все жаловался, что невозможно стало работать:

— Такие времена настали, Миша, что не знаешь, кому служить. Вроде Орден сейчас… а вдруг придут новгородцы? Опять все под себя подомнут. Их тут многие ждут, рады будут… И кому служить-то?

— А ты, друже, служи делу, — улыбался Ратников. — Вот ведь, сам суди, на торжище изо всех приставов тебя только да Ермолая Кузьмичева уважают. А все почему?

— Почему? — поморгав, заинтересованно спросил пристав. Человек дородный, щекастый, он тут, от тепла, раскраснелся, распахнул шубу и стал чем-то напоминать борова.

— А потому, что ты с Ермолаем не как остальные глоты! — убежденно пояснил Михаил. — Себе — да, берете, но дочиста не грабите, и другим, людям всем, жить даете. С кого обычную мзду берете, с кого — малую… дифференцированный подход.

— Чего?

— Говорю — людям жить даете, не барствуете. Верить вам можно и дела решать.

— Это правильно, — пристав совсем раздобрел. — Всегда нужно, чтоб был кто-то, с кем договориться можно. А иначе-то как?

Ратников тут же налил и поддакнул:

— Это верно! Думаю, Александр-князь, как в город войдет, приставов менять сразу не кинется — чай, и поважнее заботы будут.

— Ох! А ведь и верно! — пристав посмотрел на Мишу с нескрываемым уважением. — Вот ведь спасибо, утешил… Ну, ин ладноть, пойду я, дела. Благодарствую за угощение!

— Не за что! Заходите еще, Тимофей Нежданович.

Торговлишка потихоньку пошла, народ приносил вещички — и сам, и парни бродили, выпрашивали, выкрикивая классическое «старье-о-о бере-ом». Не так уж много прибыли получалось, но на прожилое хватало, а больше и не надобно было, ни Михаил, ни Макс вовсе не собирались тут век вековать. Вот еще бы Эгберта куда-нибудь к хорошему делу пристроить, все-таки не чужой уже… Но, это потом, когда отыщут браслетики, Лерку… а пока нужно было искать, искать, искать, тем более — что следок ощутимый имелся: осколочки у убитых «толмачей», упорно ходившие слухи о неведомо куда пропадавших девах, усадебки подозрительные.

Вот их-то и начал сейчас разрабатывать Ратников. Еще раз поразмыслив да вспомнив слова работоргового приказчика Акулина, Михаил отмел пару-тройку усадеб, стоявших явно не там — не на пути от пристани к церкви — или неподходящих по размеру — слишком больших или, наоборот, маленьких. Таким образом всего осталось четыре усадьбы, которые Ратников тщательно зафиксировал на пергаменте, оставив место — записывать всякие выбивающиеся за рамки обычного несуразности. По несуразностям этим Миша и собирался вычислить нужных ему людей.

Первая усадьба, та, что ближе к пристани, принадлежала некоему Нежиле Твердиславичу, обедневшему потомку некогда влиятельного и знатного боярского рода, ныне обмельчавшего и растерявшего земли до такой степени, что всех доходов — так называемой феодальной ренты — едва хватало на проживание. Мог такой человек прельститься дополнительным заработком, предоставив кров людокрадам? Более чем.

Следующая усадьба располагалась на Лодейной улице, которая, как яствовало из названия, вела к реке. Солидный тын, почти всегда накрепко запертые ворота… даже о хозяевах толком ничего не известно. Очень подозрительно, очень!

Третья усадьба — рядом, на маленькой, без всякого названия, улочке. Владел ею некий «бобыль Ермола», тоже не пускавший в свою частную жизнь посторонние взгляды. Усадьба четвертая раскинулась на обширном пустыре, образовавшемся после какого-то пожарища, хозяином ее был Онцифер-бондарь, однако никаких бочек ни на усадьбе, ни рядом не продавали и ничего подобного на обручи и доски не ввозили. Да и готовый товар — если его там делали — не очень-то торопились вывозить, что весьма, весьма подозрительно.

Михаил собирал сведения об усадьбах и сам, и посылал парней, чтобы не примелькаться. Все, что удавалось узнать, любая мелочь, несколько выходящая за рамки обыденного, скурпулезно фиксировалась на пергаменте, и уже через неделю усадебки начали обрастать подозрительными моментами, словно выкинутая на улицу барбоска — блохами.

Итак — усадебка Нежилы Твердиславича, боярина, можно сказать. Вроде, на первый взгляд, боярин, как боярин, пусть даже и обедневший, но не хуже и не лучше других. Достаточно молодой — судя по виду, ему не было еще и тридцати — представительный: все, как полагается — светлая борода, кудри, глаза вот только подкачали — маленькие и смотрят исподлобья, а так — молодец, хоть куда! И вот этакий-то молодец жил полнейшим затворником, никуда на пиры не выезжал, в корчмы и иные какие заведения не захаживал, а жил безвылазно и бездетно, с супружницей — женщиной на лицо смурной, тощей и на редкость малахольной. Тем более, одетой так, словно бы ей вообще было все равно в чем ходить. Это все подсмотрели парни, а Ратников уж потом исподволь посетителей порасспрашивал о том, о сем. И выяснилось, что почти никто из старожилов Нежилу Твердиславича раньше не знал, хоть и земелька-то да, принадлежала его роду, что явился он то ли из Смоленска, то ли еще откуда, в общем — с южных русских земель, и сразу начал жить этаким вот бирюком, изредка, по большим праздникам, показываясь вместе с супругой в церкви.

Еще одна интересная деталь — никаких подарков Нежила Твердиславич женушке своей не покупал, ни дорогих, ни дешевых. В черном теле держал? Почему? А, может, она ему и не жена вовсе?

На Лодейной улице к усадьбе вообще не подступиться было — похоже и не жил в ней никто, так, слуги приглядывали: топили в хоромах печи да расчищали на подъездах к воротам снег. А зачем его, спрашивается, расчищать, коли хозяина нет?

Бобыль Ермолай вроде бы от людей не таился, но и нельзя сказать, чтоб был полностью на виду. В корчму — да, захаживал, но ни с кем особенно не общался — это бобыль-то! — длинных бесед за жизнь не заводил, да и бражку пил не от души, а лишь пригубляя. Не наш, не наш человек — ужас как подозрителен! В корчму заходит и бражку толком не пьет — что уж тут скажешь?

Онцифер-бондарь. Слишком уж смазливый мужик, улыбчивый, краснощекий. В пьянстве на стороне не замечен, жена — женщина молодая, красивая, только все время грустная, может быть, потому, что детишек пока Бог не дал?

Вот, к Онциферу-то было бы легче всего подобраться, на усадебке его пошарить, вызвав его куда-нибудь… Скажем — по торговым делам, к приставу.

Сказано — сделано. Дождавшись прихода парней — их очередь была сегодня следить за усадьбами, — Михаил подсчитал выручку и, прикупив в ближайшей корчме крепкий медовый перевар, побежал искать пристава… едва не столкнув по пути красивую молодую женщину в цветастом, наброшенном на плечи, платке и бобровой шапке.

— Ах, извините-простите, — приложив руки к груди, Ратников рассыпался в извинениях. — Это же надо же — такую красу, да едва не в сугроб! О, боярыня-краса, что хочешь, требуйте — все исполню.

— Да ладно, — поджав губы, отмахнулась женщина и, усевшись в стоявший рядом возок, крикнула кучеру. — Погоняй, Гвоздило…

И — как отъехали — обернулась, окатив Мишу таким откровенно зовущим взглядом, что тому аж жарко стало!

Никто так на него еще не смотрел… даже, наверное, Марьюшка… хотя нет, та, бывало, смотрела… тоже вот так же — лукаво, с хитринкой… и откровенным призывом.

Мало того, что обернулась — спросила что-то у возницы и снова посмотрела на Ратникова:

— А, так это ты, мил человек, старьем торгуешь?

— Я, госпожа.

— Ладненько. Загляну как-нибудь в твою лавку.

Заглянет… Однако…

Возок давно уехал уже, а Миша все еще стоял под впечатлением. Вот это женщина! Впрочем… не о ней — о деле надо думать, надобно Лерку с Максом спасать да самому выбираться… а женщины… хватит и Марьюшки! Как-то она там одна?

И все же не удержался, спросил знакомца шапочного — тот как раз проходил мимо, в корчму:

— Это кто ж такая будет? Боярыня? Иль из гостей торговых?

— Ха! Боярыня! Скажешь тоже. Это ж Мирослава, Онцифера-бондаря жена.

Ах, вот оно как… Мирослава… Что ж ты, Мирослава, так смотришь-то? Муж вроде не урод, что же в постели не жалует?

Отыскав пристава Тимофея, Ратников тут же зазвал его в гости — там обо всем и уговорился:

— Ты б их проверил, Тимофей Нежданович, а то в торговлишку их взять хочу, а есть подозрения… Хотя люди-то они, кажется, неплохие. Может, зря проверяю?

При этих словах пристав расхохотался:

— Доверяй, но проверяй — слыхал такую присказку! Ладно, вызову всех завтра к себе, проверить и впрямь не помешает.

Почему-то решил Ратников начать с усадьбы бондаря, хоть она вроде и других подальше, а пристав к себе еще и бобыля Ермолу вызвал. Можно ведь было и к нему зайти… к бобылю.

Ан нет, туда Миша отправил ребят, сам же причесал волосы, почистил сапоги снегом, приосанился — да в путь, на пустырь, к усадебке.

Оп — не успел и дойти, как мимо сани проскочили, возница — молодой парень, на сене развалясь, — Онцифер-бондарь. Одетый с изыском — пояс цветной, бобровая шапка, крытая добрым сукном шуба, не бондарь, а принц в изгнании. Ехал, посматривал вокруг этак меланхолично, словно бы сквозь людей, никого толком не видя…

Постучав в ворота, Ратников принялся ждать. Слышно было, как завозился, зарычал невидимый за частоколом пес.

— Кто таков? По кому такому делу? — выглянул из чуть приоткрывшихся ворот совсем молоденький отрок, такой же румяный, как и возница… как и сам бондарь, вовсе не походивший на пролетария.

— Матушка… Матушка Мирослава звала. По торговой надобности.

Ничего больше не спросив, молодой человек отворил ворота и, кивнув на высокое крыльцо, молвил:

— Туда!

Ратников состорожничал:

— А собака?

— Трезор? Да он не кусается, идите с миром.

Как бы в подтверждение его слов, сидящий на цепи пес размером с небольшого теленка дружелюбно повилял хвостом.

Вот так охранничек! Это что же выходит: кто хочешь — заходи, что хочешь — бери?

Неторопливо поднимаясь на крыльцо, самозваный гость с любопытством осматривал двор. Сказать по правде, абсолютно ничто здесь не напоминало о занятиях владельца — не имелось никаких мастерских, не пахло вкусно опилками, не громоздились штабелями бочки. Хотя… бочки могли быть уже проданными, мастерская — располагаться в доме, а опилок в данные времена и вообще не должно было быть — продольных пил еще не было, доски до семнадцатого века не пилили, а тесали теслами, а иногда — и топором.

Ведущая в светлые сени дверь внезапно распахнулась, словно тут давно уже поджидали гостя.

А ведь и поджидали!

Возникшая на пороге Мирослава в лисьей телогрее поверх длинного шерстяного платья с богатой вышивкой по рукам и подолу, при виде Ратникова усмехнулась:

— Ого! Так говоришь, мы с тобой о торговле сговаривались? Чтой-то не припомню — когда?

— А тогда, у саней, неужто забыли? — Михаил широко улыбнулся.

— Что ж, — хозяйка повела плечом. — Заходи, коли пришел. Уж поговорим.

И повернулась. И пошла, покачивая стройными бедрами, так, что у Ратникова отчего-то пересохло в горле.

В жарко натопленной горнице царил приятный глазу полумрак — небольшие, забранные свинцовыми, со слюдой, переплетами окна были закрыты затканной замысловатым узором бархатной тканью. Пахло благовониями, топленым — от горящих в высоких шандалах свечей — воском, и еще чем-то таким, приторно-вкусным, от чего сводило скулы.

Посреди горницы, у печи, располагалось богатое, под узорчатым балдахином, ложе, накрытое медвежьей шкурой.

— Пришел…

Жена бондаря быстро закрыла дверь на кованый крюк и, сбросить душегрею на пол, подошла к так и стоявшему у самого порога гостю… постояла, посмотрела в глаза, обдавая темно-голубым почти что хмельным жаром широко распахнутых глаз, и, облизав губы языком, вдруг крепко обняла, прижалась, целуя Михаила в губы…

Под тонкой шерстяной тканью ощутимо чувствовалось молодое гибкое тело, все его пленительные изгибы: бедра, ягодицы, тонкая осиная талия, даже пупок… И уж конечно грудь… ах, как твердо торчали соски!

Погладив их, Миша наклонился, снимая с Мирославы платье… Вот обнажились ноги… вот — лоно, восхитительный животик… грудь…

— Давай… — не отпуская Мишу, женщина упала на ложе. — Давай же…

Ратников хотел было спросить о муже, да постеснялся. Быстро сбросив одежду, лег сверху, чувствуя, как нежные руки обнимают его, ласкают, гладят…

— Ах…

Мирослава изогнулась, томно прикрыв глаза и отдаваясь Ратникову с такой неожиданной страстью, на которую способны только обиженные и несчастные в любви женщины. Холодея от пота, Михаил ласкал это сахарно-белое тело, эти бедра, пупок, грудь…

Ах! — закатив глаза, стонала женщина… — Ах…

Сколько ж ей было лет? Восемнадцать? Двадцать? Или даже чуть меньше — замуж здесь отдавали рано.

Она не отпускала Ратникова часа три, почти до обеда — наверное, как раз к этому времени и должен был бы вернуться муж… о котором Миша все же спросил, улучив подходящий момент.

— Онцифер хороший человек, добрый, — тихо промолвила Мирослава. — Только…

Тут из глаз ее вдруг полились слезы.

— Ну-ну, не надо, — Михаил нежно погладил полюбовницу по спине. — Сама же говоришь — добрый… Ведь не бьет он тебя?

— Лучше б бил! — с неожиданной злостью выкрикнула женщина. — Говорят, бьет — значит, любит.

— Как же можно тебя не любить? Такую…

— Можно, — Мирослава со вздохом кивнула. — Онцифер не меня любит… Боярина Нежилу, Ермолая-бобыля и этих своих мальчиков… целый дом…

Ах, вот оно что! Вообще-то, о сексуальных пристрастиях бондаря можно было догадаться и раньше. Гляди-ка — еще и боярин Нежила, и Ермолай-бобыль… тоже греховодники-содомиты. Теперь понятно, почему таятся, почему кажутся странными… Впрочем, это не мешает им быть возможными сообщниками людокрадов, так что никого сбрасывать со счетов не стоит.

Уходя с усадьбы, Ратников снова встретил сани Онцифера… Михаил остановился, посмотрел вслед и, покачав головой, быстро зашагал к торговой площади.

Немного поторговал, сбагрив за умеренную цену траченный молью полушубок, залоснившуюся замшевую шапку и ношеные, вполне еще крепкие, сапоги.

К вечеру явились ребята, довольные, с целым тюком всякого тряпья.

— Представляешь, — улыбаясь, рассказывал Макс. — Приходим мы на Лодейную, ну, к той усадьбе… А ворота-то нараспашку! И хозяин, приятный такой человек, по виду — не из бедных, даже собак на нас не спустил.

Михаил вскинул глаза:

— А что, были собаки?

— Да были… Хозяин… а может, это и типа приказчик был… нас у ворот заметил, вышел — улыбается такой, чего, спрашивает, надо? Ну, мы и говорим — тряпье ненужное берем… за пустую цену. Чего не жаль… А он такой — мол, подождите вон, у ворот. Ухмыльнулся и… притащил разных вещиц две охапки. Уж теперь типа того, расторгуемся…

— Да уж, — Ратников вытащил из кучи лапоть, брезгливо понюхал и меланхолично кинул обратно. — Вы усадьбу-то хоть рассмотрели, ухари?

— Обижаете, дядя Миша! Все, как есть рассмотрели. Изба там имеется… то есть типа две избы, а между ними — сени. Баня есть, какие-то сараюхи, пристройки, дров заготовлено полно.

— Значит, есть, где живой товар содержать?

— Конечно!

И опять-таки — ничего подозрительного — какая же усадьба без хором, без амбаров, без бани?

Михаил снова нагнулся, подцепил пальцем какую-то тряпицу… рваные порты. Хорошая ткань, крепкая… только старая, выцветшая и цвет такой… светло-голубой… индиго. Индиго… А что это там блестит, не молния часом? А это… заклепка? Джинсы?! Ну да, вон и затертый лейбак — «Леви Страусс»!

— Где, говорите, парни, вещички брали?