Красный Барон

Глава 2 Коста дель Марезме Странные дела

Громов очнулся от того, что его куда-то тащили. И первая мысль был — жив! Все ж не утонул, спасся — либо сам догреб до берега, либо вынесло прибоем. Да какая разница? Главное, вот он — здесь, а не в море, утопленником. Да! Владу скорей найти, Владу.

— Эй, эй, куда вы меня тащите?

Андрей попытался вырваться, но не смог — во всем теле ощущалась какая-то противная слабость, а в голове шумело, словно после хороших посиделок с добрыми старыми друзьями, когда поначалу — «давайте-ка, парни, в этот раз без фанатизма», а потом — «а что, в холодильнике больше ничего нет? Тогда кто бежит?»

Вот и сейчас — похожие ощущения… только гораздо хуже, усугубленнее, что ли. Неужели с пива так? Да нет, не с пива, скорее — молния. Долбанула где-нибудь рядом, и привет. Слава богу, хоть Влада до грозы успела… должна была успеть.

— Господа, вы тут не видели одну красивую девушку в белых… в белых шортах?

Опять никакого ответа! Да глухие они, что ли? Или не понимают английского? Да, наверное, так. А вообще-то, он, Андрей Андреевич Громов, этим парням должен быть благодарен по гроб жизни — они же его, похоже, спасли. Из моря вытянули и сейчас вон, тащат… без всякого почтения, кстати, тащат, как бревно или какую-нибудь огромную, нечаянно выловленную рыбу. Но ведь тащат же, не бросают. Наверное — в медпункт… или какую-нибудь клинику… а может, в полицию? Видели, как с того корабля плыл, теперь, поди, докажи, что ты не верблюд. Нехорошие дела, международным скандалом пахнут.

Громов краем глаза обозрел своих спасителей… или правильнее — конвоиров? Лет по двадцать пять примерно. Оба черноволосые, смуглые, тощие — доходяги какие-то. Если б не эта проклятая слабость, Андрей бы их вмиг раскидал! Босые, одеты… Бог знает во что — какие-то подкатанные до колен штаны да грязные серые рубахи, у каждого на шее крест — у того, что слева, даже серебряный… или нет — латунный.

По-английски они не понимают, ладно — но ведь куда-то они его сейчас притащат! Что тут тащить-то — через железку — вот он и городок Сан Пол де Мар. Да и зачем далеко на руках тащить, когда можно просто — до машины. И все же про Владу надо поскорее узнать!

— Герл, герл, понимаете — девушка. Мучача! Владой зовут. Это имя такое — Вла-да. Влада — понимаете?

Хрен там! И впрямь не понимали… либо не хотели разговаривать. Придется набраться терпения… Оба-на!!!

Подняв голову, молодой человек от удивления захлопал глазами, увидев прямо перед собой самый настоящий средневековый замок — с зубчатыми стенами и высокой башней — которого раньше в этих местах что-то не замечал, хотя, по идее, крепость эту должно было быть неплохо видно из окна электрички. А Громов что-то ничего подобного не видел. Так ведь не постоянно же в окно таращишься, когда в поезде едешь! Множество вещей отвлекает, красивые девушки например — та же Влада.

А в этом замке, верно, сейчас отель. И не совсем каталонский — щит-то на воротах кастильский повесили, красный, с золоченым гербом в виде все того же замка. Замок — Кастель — отсюда — Кастилия, страна замков. И испанский язык — кастильский, каталонцам в этом смысле не повезло. Да и вообще во всей своей истории везло не очень — то мавры их захватят, то франки, то собственный барселонский граф Раймон Беренгер Четвертый на арагонской принцессе женится и станет именоваться королем арагонским, а потом и того хуже — Фердинанд Арагонский плюс Изабелла Кастильская — вот вам и Испания. И столица — Мадрид, а Барселона и вся Каталония — в глубокой ж…

Один из парней, остановившись, забарабанил в ворота кулаком и что-то закричал, подняв голову к башне, откуда ему не очень-то любезно ответили — портье или какой другой гостиничный служащий. Ну этот-то должен знать хотя бы английский… хотя — не факт.

— Сэр, я гражданин России! — снова попытался изречь Андрей, правда никто его не слушал.

Левая створка ворот со скрипом отъехала в сторону… ого! Тут еще и ров, и мостик — что-то Громов их сразу не разглядел. Так занят был — на замок, на герб да на башни пялился. Интересно, три звезды хоть тут есть? Наверное, есть — как сервис. Или они себе за зубчатые стены и ров с мосточком все четыре нарисовали? Эх, жаль мобильник в гостинице остался… Впрочем, все равно б в Средиземном море утоп.

А вот и портье!

Из раскрытых ворот выглянул… самый натуральный стражник — с алебардою, в кирасе и высоком шлеме-морионе. На ногах у стража красовались ботфорты дивного желто-оранжевого цвета, а к поясу был привешен палаш. Андрей, конечно, про себя поиздевался — ладно, алебарда, она для туристов в самый раз — уж больно фотогенична, — но палаш-то зачем. Тем более в таких задрипанных ножнах.

— Я — гражданин России!

Андрей дернулся, но, получив удар по печени, счел за лучшее замолчать. Неожиданные побои могли означать только одно — полицию, а Громов теперь — подозреваемый в теракте! Ну а как же — пушки-то с красного корабля стреляли и пловец — оттуда же. Вопи теперь, что гражданин России, не вопи — один черт. Подозреваемый! Правда, переводчика-то они обязаны предоставить… как и встречу с консулом!

За воротами оказался на редкость захламленный для уважающего себя отеля двор, выглядевший, как нечто среднее между свалкой старой мебели и антикварной лавкой самого убогого пошиба. Какие-то разваленные столы, остатки резной балюстрады, ящики, комоды. Тут же стояла и телега с запряженной в нее лошадью, лениво жующей сено, брошенное здесь же рядом — копною. Повозка показалась Громову на редкость странной — скорее, это была клетка для перевозки диких зверей, каких-нибудь там обезьян или тигров. Цирк! И клоуны!

Молодой человек покосился на своих новых сопровождающих — теперь уже не грязных парней, а именно что клоунов — в кожаных потертых куртках без рукавов, ботфортах и с палашами! Ну точно цирк! И… что-то это не очень-то похоже на полицию. Водевиль какой-то дешевый.

Беглеца теперь не тащили — покачиваясь от слабости, он шел сам, бросая короткие взгляды на своих ряженых конвоиров. Миновав двор, вся процессия подошла к угловой башне, сложенной из серых камней, в основании которой оказалась небольшая дверь, сколоченная из крепких досок и оснащенная солидным засовом с огромным амбарным замком. Один из стражей загремел ключами…

Андрей недоуменно вскинул голову и сделал полшага назад. Это что же… это они его сюда, что ли, хотят… бросить? Что он им, узник замка Иф?

— Я гражданин Ро… О-ох!!!

Один из стражников молча ударил его кулаком в живот, второй распахнул дверь, и влетевший в узилище пленник растянулся на грязном полу. Дверь со скрипом захлопнулась, снова загремели ключи…

Чертыхнувшись, Громов поднялся на ноги, но тут же сел, едва не ударившись головой о стропила. Усевшись, машинально пригладил волосы и наконец осмотрелся, заметив, что в данном узилище он вовсе не являлся единственным узником. С дюжину человек сидельцев здесь точно имелось, а может, и больше — плоховато было видать, тусклый лучик света струился лишь из одного оконца под самым потолком. Весьма небольшое, едва кошке пролезть, оно еще было забрано частой решеткою. Кстати, как раз под окошком имелось свободное местечко, только вот соломы там не было — ее, как видно, растащили под себя местные постояльцы… с которыми, наверное, нужно было уже поздороваться, что молодой человек, натужно улыбаясь, и сделал:

— Бонэ тардэ!

Не «буэнос диас» сказал — «добрый день» по-испански, поздоровался на местном наречии. И, судя по одобрительному гулу, понял, что не прогадал. Узники тут же залопотали, похоже, что тоже по-каталонски, кто-то даже подбросил новому сидельцу соломы, а невысокого роста толстяк с черной курчавой бородой даже протянул кружку с водой.

— Грасьяс!

Поблагодарив, Андрей едва не поперхнулся — вода показалась ему какой-то тухлой и до противности теплой, впрочем, выбирать в данном случае не приходилось — Громов внезапно ощутил сильную жажду и быстро выпил кружку до дна, не так-то много водицы в ней и имелось.

— Бене! Бене! — хохотнув, толстяк одобрительно похлопал Громова по плечу и уселся рядом на корточки. — Англезе?

— Русо, — вернув кружку, Андрей дружелюбно улыбнулся и, не сдержавшись, добавил: — Русо туристо, облико морале! Ферштейн?

— Хо!!! Алемано! — толстячок обернулся, поманив из угла какого-то похожего на цыгана подростка с длинными черными волосами. — Э, Жоакин!

Похоже, этот бородатый толстяк имел здесь какую-то власть над остальными сидельцами — то ли старший по камере, то ли просто — местный авторитет. И в том, и в другом случае ссориться с этим уважаемым господином было бы очень невыгодно и даже чревато немедленными осложнениями самого недоброго плана, что Громов прекрасно себе представлял, а потому решил особенно-то не выпендриваться и вести себя, насколько позволяли сложившиеся обстоятельства, прилично — в дверь ногами не стучать, об стенку головою не биться и не требовать дурными воплями немедленной встречи с российским консулом.

Подсевший парнишка, с явным страхом покосившись на толстячка, перевел взгляд на Громова и принялся что-то быстро лопотать по-немецки, из которого Андрей знал только «айн, цвай, драй», «хенде хох» и «дас ис фантастиш».

— Я не немец, понимаешь, нет? Нон алемано. Говорю же — русский! Русо, русо! Ай эм рашен ситизен! Спик инглиш? Парле франсе?

— Спик… ай спик… — мальчишка неожиданно понял и радостно закивал. — Бат… э литл.

Понятно — говорит, но немного, как в анкетах пишут — «читаю со словарем».

— Же парль франсе оси. Мэ — ан пе.

Ага… по-французски — тоже немного. Ну хоть что-то!

— Громов моя фамилия! Зовут — Андрей.

Молодой человек протянул парнишке руку, но тот резко отпрянул, снова покосившись на толстяка.

— Ха — Андреас! А я — Жузеп.

Примерно так он и сказал, естественно, на каталонском, и дальше уже пошел разговор с помощью юного переводчика, который, как понял Громов, никаких прав в камере не имел… как и все прочие оборванцы, в беседу не вступавшие и боязливо жавшиеся по своим углам, словно напуганные внезапным включением света тараканы.

Общение вышло странноватым, однобоким каким-то — новоявленный узник охотно рассказывал о себе, надеясь на понимание переводчика, а вот хитрый толстяк Жузеп только расспрашивал да слушал, время от времени отвешивая мальчишке смачные подзатыльники — видать, чтоб лучше переводил. Андрея сия непосредственность раздражала, но лезть в чужой монастырь со своим уставом молодой человек явно не собирался.

— Да, да, Влада — моя девушка. Нет, не жена. Невеста? Хм… я бы не сказал. Чем занимаюсь? Логистика. Ну бизнес у меня свой, понимаешь, дело — транспортная контора. Товары туда-сюда вожу.

— А! — тут уже понял Жузеп. — Меркаторо! Негоцианте! Негоцианте русо.

Громов махнул рукой:

— Ну пусть так. Негоциант, блин… Что? Нет, нет, блины я не пеку, это парень ваш не так перевел… Да не бейте вы его уже, а то вообще переводить не сможет!

В принципе, Андрей рассказал о себе почти все, хоть и подозревал, что хитроглазый толстячок Жузеп вполне может оказаться полицейским агентом, подсадной уткой. Так ведь и таить узнику было абсолютно нечего, он ведь не нелегал какой, все, как надо, и загранпаспорт имеется, и виза.

— Пас-пор? Виза? — переводчик недоуменно похлопал глазами, такое впечатление, что вообще про такие вещи впервые в жизни узнал.

— Виза, виза, — утвердительно закивал Громов. — Шенген у меня, в визовом центре делал. Еще почти через год кончится. И страховка, естественно, есть. Что? Ах, родители… Да пенсионеры, отец — инженер, мать в доме творчества юных завучем работала.

Переводчик, видать, опять что-то накосячил — и тут же получил от Жузепа короткий тычок по зубам.

— Нет, уж слишком! — Андрей таки не выдержал, возмутился, не любил, когда при нем обижали слабых. — Хватит драться-то! Эй, парень! — он схватил толмача за руку. — Ты что это терпишь-то, а?

— Господин, терпеть я завтра буду, — подросток резко осунулся и вздохнул. — Хотя… не смогу, не буду. Полста плетей. Мне и дюжины не выдержать!

Громов помотал головой:

— Ты что плетешь-то? Плети какие-то… А, наверное, такое местное выражение. Жузеп! Ты сам-то чем занимаешься?

— Землица у меня, лавка.

— А, фермер, значит. И магазин еще? Неплохо. Небось, своими продуктами торгуешь? Экологически чистыми.

Больше Жузеп о себе не рассказывал, снова стал спрашивать — почему-то об Англии, Франции, о каких-то коронованных особах, графьях, войске. Потом речь зашла о старинных парусниках, и вот эту-то тему молодой человек поддержал охотно:

— Я в судомодельном в детстве занимался. Парусники, можно сказать — моя страсть. Увлечение. И сейчас иногда балуюсь, когда время есть. Что-что? Чего сколько? Ах, кораблей… Дома у меня два фрегата, шхуна и бриг, а в офисе — английский чайный клипер.

— Клипер?

— Большой такой парусник. А сколько друзьям раздарено, о!

Собеседник неожиданно расхохотался, похлопал Громова по плечу и, отойдя в сторону, вернулся с каким-то свертком, в котором оказалась зачерствелая лепешка и сыр.

— Вот, — сглотнул слюну переводчик. — Кушайте, господин Андреас. Да, господин Жузеп восхищен вашими мускулами. Боюсь спросить… но он велит. Вы на галерах были?

— Х-ха! — понюхав сыр, молодой человек громко расхохотался. — Ну можно сказать, и так. Весь год пашу на работе, словно галерный раб, только вот где-нибудь за границей и отдыхаю. Париж, Рим, Бельгия… Теперь вот — Барселона. Что? Что еще за Питерборо? Может, Фарнборо? Ах — граф, о как! Граф Питерборо. Не, с графьями не знаком, говорил же уже. Чего-чего? Какая еще королева Анна? Нет, я все ж историк, знаю — была такая в Англии… где-то веке в восемнадцатом, но что из себя представляла… увы! Я в аспирантуре на первой русской революции специализировался. Что ты так вылупился, парень? Революшн — так и переводи. Ну переворот, бунт, мятеж! Крестьяне меня интересовали, отходничество… Какой-какой Филипп? Анжуйский? Да мало ли этих Филиппов!

Беседа закончилась далеко за полночь, похоже, что Жузеп утомился слушать, да и у паренька-переводчика язык уже еле ворочался.

— Все, Андреас! Спи, мой дорогой друг.

Хохотнув, толстяк пожелал Громову спокойной ночи и отправился в свой угол, по пути пнув кого-то ногой. Вскоре послышалось чавканье, а затем — и храп. А вот Андрей, несмотря на усталость, еще долго не мог уснуть — не очень-то привычно было лежать на гниловатой соломе, да еще откуда-то сильно воняло мочой — видать, по малому делу тюремщики на двор не выводили.

Лишь ближе к утру, когда в маленьком оконце уже забрезжил свет, узник смежил веки… но тут ему не дали уснуть — снаружи загремели ключами. Скрипнула дверь, кто-то что-то сказал повелительным голосом, тотчас же поднялись трое узников, среди которых был и Жузеп. Всех троих увели, с силой хлопнув дверью. Снова зазвенели ключи.

Громов перевернулся на правый бок… и почувствовал кого-то рядом.

— Господин, — тут же зашептали по-английски.

Андрей приоткрыл глаза:

— А, это ты. Что хотел?

— Господин, умоляю, помогите мне. — Темные глаза переводчика наполнились слезами. — Умоляю…

— Как же я могу тебе помочь? — резонно поинтересовался Громов. — Ну разве что когда выпустят — что-нибудь кому-нибудь сообщить. Впрочем, я даже имени твоего не знаю.

— Тсс! — оглянувшись, мальчишка испуганно приложил палец к губам. — Господин, умоляю, тише. Пока нет Жузепа… я… Вам и делать-то ничего не надо, просто скажите на допросе, что я тоже был с вами. Шпионил, подавал сигналы кораблю. Меня зовут Жоакин. Жоакин Перепелка.

— Хм, — Андрей спрятал улыбку. — Хорошо — не ласточка.

— Я вас прошу — скажите. Пожалуйста! Полсотни плетей мне точно не выдержать… а так… так нас повезут в Барселону, в главную городскую тюрьму. Там, может, разберутся или повесят… да пусть уж лучше повесят, чем умереть под кнутом! Все ж быстрее, без мук. А я за это твой амулет так спрячу, что нипочем не найдут. Странно, что его у тебя до сих пор не отобрали… Серебряный?

Мальчишка кивнул на цепочку.

— Сам ты серебряный! — неожиданно разозлился Громов. — Что ты тут за бред-то несешь?

— Несу? — Жоакин поморгал глазами. — Что несу, куда?

— Спи уже! Да, вот еще что забыл спросить…

В голову узника вдруг пришла одна хорошая мысль, жаль только — поздновато… впрочем, а почему поздновато? Вот вернется Жузеп… если вернется…

— Жузеп вернется?

— Спрашиваете! — мальчишка дернулся, как почему-то показалось Андрею — с ненавистью.

— Послушай-ка, Жоакин, — Громов доверительно улыбнулся. — Ты ведь должен знать… да наверняка знаешь! У Жузепа ведь мобильник где-то припрятан, а? Ведь не может быть, чтоб не припрятан. Ты не показывай, просто скажи — да или нет?

Подросток не успел ответить — во дворе послышались голоса, дверь распахнулась. Один из тюремщиков, входя в узилище, пнул лежавшего на старой соломе Громова ногой и что-то повелительно приказал. Что именно — понятно было и без перевода — «вставай, собирайся, иди!»

На допрос, надо полагать, вызывают. Кто тут у них допросы ведет? Следователь? Комиссар? Старший инспектор? Ну наконец-то хоть что-то сдвинулось. Хоть прояснится — к чему весь этот балаган, палаши эти дурацкие, костюмы… как в «Трех мушкетерах»…

Следователь (или инспектор), тучный, не первой молодости, господин с манерами самоуверенного болвана, начал допрос весьма необычно — вообще ничего не спрашивал, а говорил сам — пусть на ломаном английском, но вполне понятно. Правда, Громов его поначалу не особо слушал, пораженный как обстановкой кабинета, так и костюмом ведущего следствие.

Темный и фиолетовый бархат, кружева, золоченые пуговицы, на голове — самый настоящий парик. Восемнадцатый век, мать твою! И кабинет оформлен соответствующе — огромный, обитый темно-зеленой тканью, стол, похоже, что из мореного дуба, высокое, словно императорский трон, кресло с каким-то замысловатым вензелем на верхушке спинки, крепкие и с виду очень тяжелые лавки. Над креслом висел портрет некоего сумрачного лица в короне и горностаевой мантии, на столе, по левую руку следователя, важно располагался массивный подсвечник, а по правую — бронзовый письменный прибор самого древнего вида — с чернильницей и стаканом для гусиных (!) перьев, за который любой ценитель старины отдал бы большие деньги.

Ценитель старины… Андрей про себя хмыкнул — да они тут все ценители! Чем это стены обиты — велюром, что ли? И весь колорит эпохи соблюден, в принципе, правильно — ничего инородного: ни телефона на столе, ни, упаси боже, компьютера, даже старинного лампового радиоприемника, какого-нибудь «Телефункена» или «Филипса» — и того нет, хотя… хотя, наверное, ноутбук где-то поблизости все же имеется, иначе как же допрос вести — не гусиными же перьями писать. Впрочем, тучный господин как раз таким пером и размахивал, правда, ничего не писал — все уже давно было написано, о чем следователь и уведомил узника, кривя тонкие губы в нехорошей ухмылке:

— Все уже о вас написано, да! Спрашивать не буду — скажу.

Что ж, хотя бы английский был вполне понятен. Нет, ну надо же! Какой-то клуб архивариусов… в таком-то солидном учреждении! Это ж надо, превратить казенное помещение черт знает во что — еще б охотничьи трофеи на стенках развесили, головы всяких там антилоп, кабанов, медведей — как раз в проемах меж окнами. На окнах, кстати, тоже свинцовые рамы. Колорит, блин!

— Вы — английский шпион, господин Андреас! — следователь взмахнул пером, играя отблесками света на многочисленных, унизывающих бугристые артритные пальцы перстнях. Тоже еще, пижон дешевый!

— Впрочем, полагаю, это не есть ваше настоящее имя… да оно нам и не нужно, Божьей милостию мы уже все про вас знаем.

Громов не выдержал, улыбнулся — ага, Божьей милостию… Это все Жузеп, стукач чертов!

— Надеюсь, старина Жузеп не забыл доложить, что я — гражданин России!

— О, Россия, да, — охотно закивал пижон. — Я знаю, знаю. Царь Пеотр, Педру. Война со Швецией. Нелегко приходится, да, король Карл вояка умелый. А вы еще лезете в наши дела! Помогаете Габсбургам!

— Кому помогаю? — удивленно переспросил узник.

— Вы действительно думаете, что Карлос Австрийский будет нам добрым королем? Хотя… может быть, и был бы, но все честные испанцы душой и телом за Филиппа! Вот наш истинный король, чтоб там некоторые ни говорили.

Громов помотал головой — честно говоря, надоело уже этот бред слушать.

— Я бы хотел потребовать встречи с российским консулом.

— А есть такой?

Ну наконец-то, пожалуй, первая вменяемая фраза!

— Должен быть, — пожал плечами Андрей. — Не здесь, в Барселоне. Ну или в Мадриде — там-то уж обязательно.

— В Мадрид мы вас не повезем, — следователь оглушительно расхохотался и громко, несколько раз подряд, чихнул. — А-апчхи!

— Будьте здоровы, — вежливо пожелал узник.

Хозяин кабинета отмахнулся:

— Спасибо. Вижу, вы не из простонародья. Так Мадрида я вам не обещаю… а вот Барселону вы увидите. Вы ведь именно туда направлялись? Пусть там вас и допросят как следует, а мы… мы свое дело сделали.

— В Барселону? — Громов потер ладони. — Что ж, наверное, это и неплохо будет.

— Неплохо?! Х-хэ! — следователь взглянул на узника с некоей долей жалости. — Мы, конечно, могли бы и здесь призвать палача, но… Знаете, не хочу брать на себя лишней ответственности… и вам не советую! Видите — я с вами откровенен. Пусть уж в Барселоне, там все решат. А то еще помрете здесь у нас — кто отвечать будет? Правильно, не Филипп Анжуйский! Знаете, не думаю, чтоб у вас были сообщники здесь — зачем почтенному лорду Питерборо эта деревня? Хотя… если есть сообщники, так говорите лучше здесь, сразу. Предупреждаю, в Барселоне с вас спросят не так.

Громов презрительно хмыкнул и вдруг вспомнил про Жоакина:

— Парень тут у вас один сидит…

— А, Жоакин Перепелка!!! — тучный господин радостно потер руки. — Так и знал, что он никакой не толмач, а английский шпион! Мы потому его и взяли, пока только по подозрению, но… думаю, под плетьми он заговорил бы, запел, словно перепелка, ха! Так, значит, правда… Что ж — и его с вами до кучи. В Барселону, в Барселону — всех! Пусть там разбираются, нам только шпионов не хватало. Не-ет! Мы уж лучше с бунтовщиками, с еретиками и прочим народцем попроще.

— Так я не понял, в чем меня обвиняют-то? — кашлянув, поинтересовался Андрей.

Следователь радостно ухмыльнулся:

— Я лично — ни в чем. Это в Барселоне решат. В главном-то вы, мистер Андреас, признались, да и детали выболтали, сообщника даже назвали, хоть никто вас с пристрастием и не спрашивал… Эх, будь я помоложе, с амбициями — такое бы дело раскрутил! А сейчас, чего уж… в чужие дела соваться, нет уж, увольте. Времена сейчас, сами знаете, смутные.

— Надеюсь, в Барселоне у меня будет и адвокат, и переводчик, и консул.

— О, да-да-да! Там все будет, все… Боюсь, что только недолго. Эй, стража! Уведите сего господина… да скажите там палачу — не понадобился. Господин Андреас оказался весьма разумным человеком, хе-хе. И пусть готовят клетку! До обеда чтоб выехали.

О какой клетке шла речь, Громов узнал уже минут через двадцать — несмотря на весь дурацко-старинный антураж, приказания следователя исполнялись здесь с завидной быстротою и точностью. Предназначенных для отправки в Барселону узников — Андрея и Жоакина — посадили в ту самую телегу с деревянной клеткой, которую Громов уже имел сомнительное счастье лицезреть, — а сейчас вот пришлось в ней проехаться, на потеху собравшемуся в тюремном дворе персоналу. Двое дюжих стражников в кирасах и с алебардами уселись позади, один — без кирасы и алебарды, но с палашом — взял в руки вожжи и подогнал лошадей:

— Н-но-о-о!

Заскрипели колеса, и повозка, раскачиваясь на кочках, словно океанский корабль, осторожно выехала из ворот узилища и столь же неторопливо загрохотала по мостовой, быстро, впрочем, закончившейся — метров через двадцать, сразу за небольшой церковью, уже начинался проселок. Вот уже где пришлось поглотать пыль!

Бежавшие позади повозки любопытные мальчишки отстали, пошвыряв вдогонку «карете» камни, один из которых угодил одному из конвоиров в кирасу, вызвав град проклятий и явное желание немедленно расправиться с наглецами… поспешно скрывшимися в придорожных кустах.

— Это они специально так издеваются? — скрипя на зубах песком, громко возмущался Громов. — Что, в полиции уже машин нету или лимит на бензин закончился? Так могли б и по железной дороге отправить… нет, все понимаю — но это!

Кроме всего прочего, Андрей еще ругал и себя, за то, что не догадался попросить у следователя сделать хотя бы один звонок — номер мобильного Влады он помнил. И вообще, странно было, что девушка его не ищет! Хотя, может, и ищет, может, все телефоны в полиции оборвала, да и в консульстве тоже.

Громов неожиданно для себя подмигнул Жоакину:

— А иконку-то мою так и не отобрали! А ты говорил — спрятать.

Молодой человек улыбнулся, подумав — а большой, верно, нынче здесь шум поднялся! Сейчас газетчики понабегут, репортеры — еще бы: гражданина России облыжно обвиняют в терроризме! Чушь какая-то, противно слышать. Да и пижон этот — следователь — так толком обвинение и не предъявил. Ну да, не в его компетенции — так ведь и сказано было. Ничего, в Барселоне посмотрим, что к чему! Вот только телега эта средневековая…

— Жоакин, друг, ну-ка поясни, что тут у вас вообще происходит? Конвой этот, следователь — они всегда так одеваются? Типа — форма такая, да?

— Одежда? — парнишка моргнул. — У благородных — благородная одежда, да.

Громов лишь сплюнул да повнимательнее взглянул на «сообщника», которого наконец смог как следует рассмотреть. На вид — лет пятнадцать-шестнадцать, темные глаза, черная шевелюра до плеч, одежка — лохмотья какие-то: шорты или, скорее, бермуды из мешковины и такая же безрукавка. Обуви никакой — босяк, а вот на шее — явно серебряный крестик. Ишь ты, не отобрали, наверняка посчитали за грех — испанцы ведь добрые католики. Жоакин вчера показался смуглым, но сейчас, при свете дня… нет, не смуглый, скорей — просто загорелый, и даже не очень-то, не так, как российские курортники на пляжах Коста Браво и Коста дель Марезме. Уж те-то — прямо как индейцы. Еще б — целыми днями на солнце жарятся да виски в отелях «все включено» жрут — это называется — «отдых». Как говорила Влада — «как все нормальные люди».

Влада… Андрей не мог бы сказать, что испытывает к ней какие-то серьезные чувства, так, мимолетное увлечение, случайная, ни к чему не обязывающая связь. Да и сама девушка рассматривала их отношения точно так же, о чем вполне откровенно и говорила. Ну съездили вместе в Испанию, получили друг от друга удовольствие, ну а потом, дома — что? Скорее всего — расстались бы, уж слишком разные люди, а может, и продолжали б встречаться — удобно было обоим.

О чувствах речь не шла, да — но Громов все же за Владу вступился, причем со всей безрассудностью, о чем сейчас ничуть не жалел, считая, что поступил правильно, как на его месте поступил бы любой уважающий себя мужик. В конце концов, эта девчонка приехала сюда с ним — и Андрей чувствовал за нее ответственность. Как это вдруг — какие-то хмыри бросили Владу в лодку, увезли на корабль! Конечно, выручать надо было. Выручил… Но и сам угодил в полные непонятки! Непонятки даже вот сейчас, кругом, куда ни кинь взгляд.

Они ехали уже часа полтора, слева плескалось море, справа синели горные кряжи, иногда попадались одиноко стоящие домики, рыбацкие деревушки, лодки. И все этакое… старинное, что ли. Никаких примет цивилизации — ни шума поездов, ни авто, даже самолеты в небе не пролетали, хотя должны бы — и часто. Все это было странно, особенно для Испании, для Европы. Нет, если б дело происходило в российской глубинке, то почти все было бы вполне объяснимым: и телега эта, и отсутствие всякой связи, и долбаный этот проселок, и произвол местных властей, вырядившихся черт-те зачем в черт знает какие одежки! Да, может, местный — российский — губернатор оказался бы вдруг ярым поклонником старины, вот все остальные чиновники-жополизы ему бы и подражали. В России — да, все могло быть. Но не в Европе! Даже здесь, в Испании, по уверениям российских СМИ, погрязшей в экономическом кризисе по самые гланды, жизнь, точнее, вся инфраструктура была устроена очень даже комфортно — ровные дороги, комфортабельные поезда, даже на пустынных полустанках — в том же Масане-Масанесе — и там на платформах действующие (!) лифты для инвалидов, или для тех, кому чемоданы по лестницам в переходах таскать лень. Шикарные, сверкающие никелем лифты, вовсе не загаженные, не раскуроченные… Такой вот дорожки здесь просто быть не могло! А она была! Вон, пылища-то.

Стражники позади откровенно дремали, да возница тоже поклевывал носом, уснул в углу клетки и Жоакин. Похоже, никто из них не замечал никакой странности в происходящем, словно все так и должно было быть: запряженная лошадьми повозка, пыльный проселок, убогие деревеньки и… и никакой цивилизации!

Какое-то горестно-щемящее чувство охватило вдруг Громова, ощущение чего-то невероятного и непоправимого сдавило грудь, молодой человек подумал даже… О нет! Быть такого не может… потому что не может быть никогда. Ну а с другой стороны — чем тогда объяснить все эти странности?

Андрей обхватил голову руками, словно стараясь выдавить все дурацкие мысли. Ладно! Барселона! Там видно будет, там-то все и разрешится, и, может, через несколько дней он и Влада уже будут потягивать вино в летящем на родину лайнере!

Барселона… Гужевым-то образом добираться — дня четыре, самое меньшее — три. Придется терпеть, делать нечего — надо сказать, конвой к своим обязанностям относился весьма добросовестно — кто б мог подумать, глядя на этих ряженых пижонов! Время от времени делая остановки и выводя узников «на моцион», стражи всегда привязывали конвоируемых за ногу, вообще, стреноживали, словно коней, какими-то хитрыми узлами, а за Жоакином приглядывали куда как внимательнее, нежели за Громовым, словно бы парнишка и впрямь был перепелкой и мог в любой момент улететь. Все правильно — он же местный, все тропки знает, сбежит — попробуй поймай.

На ночь остановились в какой-то деревухе, такое впечатление — что на постоялом дворе — на мотель сии грязноватые, крытые соломой хижины явно не тянули, даже до беззвездочного хостела не дотягивали. Старина, блин… И тут — старина. Перекусив черствой лепешкою с сыром и запив все это тепловатой водицей, узники улеглись спать все там же — в клетке, на брошенной стражниками соломе — спасибо и на том. Сильно пахло навозом, и рядом, надо полагать — в хлеву, всю ночь мычали коровы, так, что Громов и вовсе не сомкнул глаз, его уж потом, на пути, сморило — дорожка пошла в гору, стало куда меньше пыли да еще с моря дул прохладный, освежающий ветерок.

— Андрей! А я везде тебя ищу!

— Влада!

Молодой человек обернулся — он стоял на платформе, напротив поезда компании железных дорог Каталонии, из распахнутых дверей вагона ему махала рукой Влада — все в тех же белых шортах и рубашке в клетку, завязанной на животе узлом.

Бросив тяжелый чемодан (и откуда он у него в руке взялся), Громов немедленно подбежал, обнял девушку:

— Ты доплыла!

— Ну да. И ты — я вижу.

— Господи, Влада. Со мной тут тако-ое было! Расскажу — не поверишь. Ты куда едешь-то?

Девушка пожала плечами:

— С тобой — в Фигерас. Помнишь, мы собирались?

— Так и ездили уже… А это что за станция? Жирона?

— Нет. Написано — Матаро.

— Матаро, — тихо повторил Андрей. — Постой! Это ж в другую строну!

— Так нам и надо в другую. В Питер, да!

— Но до Питера из Матаро поезда не…

Что-то тряхнуло, и поезд, и красивое личико Влады вдруг сделались зыбкими, расплылись, исчезли…

Громов поднял голову, схватившись за деревянную стойку клетки:

— Что так трясет-то?

— Так дорога такая, — зевнув, отозвался Жоакин. — Скоро ночлег.

Молодой человек приник к решетке — уже наступали сумерки, но было еще не настолько темно, чтоб не разглядеть узенькие улочки какого-то старинного городка — живописно одетый народ, небольшие двух- и трехэтажные домики, церковь.

— Этот что за город-то?

— Матаро.

— Матаро?! — узник резко обернулся. — У них что тут, карнавал, что ли?

Мальчишка неожиданно засмеялся, показав белые зубы:

— Не, карнавал у них весной, в честь святой Сусанны и святой Эулалии. А сейчас просто — праздник урожая.

— А-а-а, — расслабленно протянул Громов. — То-то я и смотрю — в костюмах все маскарадных.

И в самом деле, в городке был праздник — на площади, встав в круг, веселые, разодетые кто во что горазд люди танцевали сардану, национальный каталонский танец, что-то типа неподвижного хоровода «с выходом». Кто-то пел, кто-то играл на гитаре, за церковью, под старым платаном, крутила разноцветными юбками юная танцовщица цыганка.

— А хорошо тут, — не удержавшись, Андрей смачно зевнул, хотя и должен уже был бы и выспаться. — Весело. Песни поют, пляшут.

Сидевший позади стражник вдруг что-то сказал узникам, громко, но без злобы.

— Он говорит — в эту пору в Матаро всегда весело, — перевел Жоакин. — Праздник урожая, да.

По случаю праздника узникам перепала крынка вина, опростав которую, оба сразу же и уснули, и проснулись лишь утром — от скрипа тележных колес и тряски.

— Поехали, — с улыбкой промолвил Перепелка.

Громов стряхнул приставшую к волосам солому:

— Слушай, Жоакин. Ты чему так радуешься-то? Надеешься на барселонское правосудие?

— Надеюсь! — подросток быстро перекрестился и что-то коротко произнес на латыни, как видно — молитву. — В Барселоне плетьми не бьют… В Барселоне сразу вешают!

— А ты шутник, как я погляжу!

Андрей усмехнулся — он и сам ценил черный юмор, тем более — столь неожиданный в устах этого забитого парня. Вообще-то, Перепелка — тоже странный до невозможности.

— Жоакин, все хочу спросить — ты где учишься? В колледже?

— Да, в колледже, — юноша охотно кивнул. — Учился, у отцов иезуитов. Не здесь — в Жироне.

— В Жироне… иезуиты? Ах, ну да… у вас же католические школы есть, — молодой человек повернул голову, посматривая на показавшегося позади повозки всадника. — А что говоришь — учился. Бросил?

— Сбежал.

— Х-ха! — хмыкнул Андрей. — Вот уж поистине — ученье свет, а неученых — тьма. Хотя с английским-то у тебя вроде неплохо. Видать, научили.

Подросток помотал головой:

— Это не они, это дядюшка Паулу из нашей деревни. Старый рыбак. Люди говорят, он был когда-то пиратом.

— Люди много чего говорят, — Громов проводил взглядом обогнавшего повозку всадника в старинном кафтане, плаще и широкополой шляпе. — Вот еще один, с карнавала. Ну с праздника.

— Да, верно — из Матаро.

Всадник обмолвился парой слов с конвоем — именно что парой, может, просто поздоровался — и пришпорил коня.

— А родители твои кто? — продолжал допытываться Андрей.

— Сирота я. Дядюшка Паулу меня к себе взял, он же и в колледж отдал…

Слово «колледж» Жоакин произносил на французский манер — «коллеж» — с ударением на последнем слоге. Ну да, каталонский — он к французскому ближе, к примеру, правильнее произносить Гауди а не Гауди.

— Жоакин, ты как к Гауди относишься? Саграда Фамилия — впечатляет, да! И Парк Гуэль, и дом Мила…

— Гауди? — забавно наморщив лоб, подросток отрицательно качнул головою. — Нет, я с таким не знаком.

— Не знаком?!!!

Громов не знал, что и думать. Хотя… спроси в российской провинции у подростков о… гм… ну, скажем, о Монферране или Стасове — многие ответят? Да никто! Вот и Жоакин — типичный представитель «поколения пепси» — такой же. Однако Гауди для Каталонии это все же не Монферран, и не Стасов — бренд! Ну как можно не знать?

— Ты в Барселоне-то был?

— Нет, не довелось покуда, — Жоакин шмыгнул носом. — Хоть сейчас посмотрю — перед смертью.

— Да что ты все заладил — «повесят», «перед смертью»! — не на шутку рассердился Андрей. — Ой, не нравятся мне твои суицидальные настроения, так и знай.

— Сеньор Андреас, — чуть помолчав, мальчишка испуганно хлопнул ресницами. — Прошу меня извинить, если я что-то не то сказал.

— Вот именно, что не то, — хмыкнул Громов. — Ладно, проехали.

Андрей вспомнил, как когда-то давно, еще будучи студентом, подрабатывал учителем в средней школе в Кировском районе Санкт-Петербурга, точнее — в Ульянке. Так очень многие из тамошних детей были, скажем, на Невском, очень и очень редко, а Эрмитаж не посещали никогда, да, похоже, и не собирались. Зачем? Зато вот с «автовскими» подраться — это другое дело, это уж — завсегда.

Здесь — то же самое, подростки везде одинаковы.

— Ты, Жоакин, спортом каким-нибудь занимаешься? Ну там, бегом, плаваньем?

— Плавать да — умею, дядюшка Паулу научил, царствие ему небесное. И бегаю вроде быстро… правда, вот сейчас не убежал.

— Быстро, говоришь… А сотку за сколько сделаешь? Что ты так смотришь-то? Ла-адно, уж вижу, какой ты спортсмен. А музыку какую любишь? Блюз, хеви-металл — как все здесь? «Маго де Оз», «Аваланч», «Тьерра Санта»… «Барон Рохо».

— Барон Рохо?! — В темных глазах парнишки вдруг промелькнул самый настоящий ужас. — Это плохо — Красный Барон! Говорят, его корабль — проклят. Ой… вы ж, сеньор, оттуда.

Громов замахал руками:

— Да ну вас, с вашими проклятьями, к черту!

Ночью Андрей спал спокойно, без сновидений, уснул сразу же, как только остановились на каком-то лугу. Устал — путь-то оказался утомительным, все ж таки трястись в телеге — отбить все бока! О том, почему его доставляли в Барселону столь странным образом, молодой человек уже даже не думал — к чему зря теряться в догадках, ведь скоро — уже очень скоро — все разъяснится, и…

А если все же…

Закусив губу, Громов глянул сквозь прутья решетки — они снова ехали по пыльной дороге и, судя по всему, должны были вот-вот добраться до места назначения. А никакой городской агломерацией пока что-то даже не пахло! А ведь должны уже были бы пойти городки-пригороды — Бадалона, Монгат…

— Бадалона? — переспросил Жоакин. — Сейчас попытаюсь спросить у возницы — он почему-то кажется мне добрее других стражников.

Парень прополз по клетке вперед и что-то тихо спросил. Потом обернулся:

— Бадалону проехали. Давно уже. А Барселона — сразу за тем поворотом. Возница сказал — увидим.

— Да уж не проглядим — точно.

Громов с усмешкой всмотрелся вперед, ожидая вот-вот увидеть вздыбленный вечной эрекцией небоскреб — Торре Акбар, развязку линий метро, крепость на горе Монтжуик, порт с башней подвесной канатной дороги…

Ничего этого за поворотом не оказалось! Нет, порт был, и Готический квартал оказался на месте, но все остальное… Где башня Акбар, где отель «Вела» — «Парус», где, наконец, Саграда Фамилия? Кругом какие-то крепостные стены, старинные дома, брусчатка… если что и было знакомое, так это кафедральный собор Святой Эулалии да — как раз проехали — церковь Марии Морской. А… а… пляжи? А колонна Колумба? Ее-то куда спрятали? Наконец — автомобили, автобусы «Барселона бас-туристик» — они-то где?! И люди… всадники… опять в этих дурацких кафтанах, а кое-кто — и в париках! А вот рядом прогрохотала карета, запряженная шестеркой гнедых! Самая настоящая карета. Как и корабли в порту… Парусники!

Значит, что же… значит, те мысли, они оказались правдой? Но это же невероятно!

— Послушай-ка, Жоакин, — холодея, спросил Громов. — А не помнишь ли ты, какой сейчас год на дворе?

Мальчишка неожиданно рассмеялся:

— Чего ж не помнить-то? Это я про число не скажу — счет дням потерял, а год нынче обычный, тысяча семьсот пятый от Рождества Христова.