Копейщики

Глава 1 33 год н. э.

Горячий ветер пустынь - хамсин - полировал песком стволы редких, чахлых пальм. Время от времени небольшими воронками в воздух ввинчивались столбики поднятой пыли, пучки сухой травы и мелкие камни. Солнце - ослепительная алмазная брошь, на которую невозможно поднять глаза, даже полуприкрыв веки (приходилось подставлять козырьком ладонь) - перевалило линию полудня и поползло к западу. Было душно, но жара понемногу спадала. Тени удлинялись, предлагая оживающему миру всё больше укрытий от палящего зноя между обломками изъеденных временем гор, у стен полуразрушенных построек и под кронами одиноких деревьев.

На дороге – скорее, тропе, заметной по следам козьих копыт - стали попадаться ветхие дома, сложенные из необожжённых глиняных кирпичей. Оттуда пахло печалью, старой ветхой одеждой и безысходностью нищеты.

Верблюды, несмотря на усталость и сожжённые раскалённым песком подушки мохнатых лап, вытянув шеи, прибавили ход. Их большие бархатные ноздри раздувались, забирая внутрь на вдохе горячий воздух. Они чуяли воду и близкий отдых. Караван… Впрочем, караваном эту горстку усталых людей и животных назвать было трудно. Вдоль русла высохшей реки, убыстряя шаг, двигалась цепочка из трёх тощих бактрианов[1], облезлых, голодных, с небольшими тюками на худых горбах. Поклажа была упакована в рваные тряпки и пропахшую запахами верблюжьего пота облезлую кожу. Человек в расписном узорном халате - хозяин каравана, восседавший на невысоком осле - крикнул что-то погонщикам и указал плетью правее себя. Там, между песчаных дюн, накалённых солнцем, блеснула вода. Это было озеро Кинер-Эт, называемое самолюбивыми иудеями Галилейским морем.

Хасан – потомок семитов, небогатый купец, ещё мальчишкой вместе с отцом водивший караваны от берегов настоящего арабского моря в Иерусалим и Александрию - вздохнул. Он помнил Иудею лучших времён. Тогда римляне твёрдой рукой управляли своими провинциями. Города процветали. Закон главенствовал во всём. А что сейчас? Рим, как сытый, сильный, но стареющий лев, давно устал держать в лапах слишком большую добычу. Ему стало сложно пожирать её самому, и он лениво смотрел, как шакалы, с опаской оглядываясь и повизгивая от страха, жадно вырывают из хищных объятий маленькие кусочки власти. Префекты территорий погрязли в казнокрадстве, чиновники - в воровстве и взятках. Методы управления стали жёстче, но лучше в провинциях от этого не становилось. Римляне теперь полагались только на грубую силу в ущерб дипломатии и политике пряника. Огромная империя пухла от заговоров, интриг, борьбы за власть, восстаний рабов, жадности легионеров, вкусивших частицу той самой высокомерной римской власти и силы. Дороги становились опасными. Дезертиры из легионов и беглые варвары вспомогательных войск сбивались в небольшие банды. Оазисы всё чаще подвергались нападениям бандитов, оскверняющих колодцы телами убитых в грабежах. Здесь, в Иудее, было ещё более неспокойно и опасно.

Зелоты[2] совсем распоясались и держали в страхе местное население. Эти демоны ночи, вооружённые короткими самодельными мечами, убивали крестьян, дезертиров и представителей власти. В жестокости они не уступали римским солдатам. Иудейская администрация боялась и римлян, и собственных подданных. А те бредили несбыточными мечтами и надеждами.

Караван Хасана трижды в пути был ограблен. Купец потерял десять верблюдов с драгоценными благовониями, вылитыми в песок. Других ценностей в поклаже нападавшие не нашли. Хорошо ещё, самого оставили в живых. От злости, что в мешках не оказалось золота, тканей и других товаров, которые можно легко сбыть с рук, разбойники могли и убить путников.

Правда, провидение сохранило Хасану несколько амфор масла, но и тут не все было гладко. «Слезы цветов» покупали только в крупных городах. Но до них надо еще дойти. Верблюды… Одних увели, другие пали от недостатка воды. Колодцы на караванной тропе оказались либо засыпаны песком, либо отравлены падалью. Люди Хасана пили эту вонючую воду и умирали по дороге. Уже в пределах Иудеи купца остановил римский конный патруль. Забрали последний бурдюк с дешёвым вином и прокисшее молоко верблюдицы у погонщиков. Справедливости ради надо сказать, что под попоной у осла Хасан успел припрятать маленький кожаный сосуд. Там была вода – неприкосновенный запас каравана.

Но, слава богам, Кфар-Нахум (Капернаум) близко. За ним в трёх неделях пути - Тиверия. А там и до Цесареи с Иерусалимом недалеко.

Перевалив через гряду песчаных дюн, Хасан натянул поводья, удивлённый открывшейся перед ним картиной. Из низин у озера от ветхих лачуг, землянок, построек рыбаков и шалашей сборщиков соли, от домов чуть лучше и богаче по тропам и по не тронутой мотыгами высохшей в трещинах земле, поодиночке и группами, собираясь в небольшие потоки и ручейки, шли люди. Они двигались к недалёкому холму, более обильному по сравнению с соседними пригорками разного рода кустами и дикорастущими тутовыми деревьями. Некоторые на ходу оживлённо спорили, размахивали руками, иные шли молча, третьи что-то пели. Вскоре склоны возвышенности потемнели от серых хламид и сдержанных цветов полосатых халатов.

Хасан, испугавшись поначалу такой толпы, быстро разглядел, что люди не имели оружия и, несмотря на возбуждение, достаточно миролюбивы.

«Должно быть, очередной иудейский праздник» - подумал он. Однако чем ближе приближался караван к идущим в гору, тем большее в купце просыпалось любопытство. Все эти путники были разных сословий и разного достатка. Мытари шли вместе с крестьянами и хорошо одетыми горожанами. Разбойного вида здоровяки о чём-то разговаривали с самаритянскими дубильщиками кож, и, что вовсе было из ряда вон выходящим - в этой живой реке можно было заметить продажных женщин.

«Это какое же у иудеев может быть празднество в присутствии этих сосудов греха?» – подумал караванщик.

Заинтересованный до крайности купец догнал раба в рваной тунике.

- Что случилось? – спросил на арамейском наречии Хасан.

Оборванец забормотал, захлёбываясь словами, путая языки - арамейский, греческий, иврит. Караванщик отчётливо разобрал одно лишь слово - “рави”.

Остальные закивали:

- Рави, да, да. Рави! - и все поспешили дальше.

Толпа ближе к склонам холма стала густой и плотной.

Хасан, достав бурдюк с остатками воды, с наслаждением напился и, ополоснув лицо, повернулся к старшему погонщику:

- Пойдёте в Капернаум! Найдёте дом с плоской тростниковой крышей под старым рожковым деревом. Оно одно такое в этой дыре. Хозяина зовут Хаим. Он мой должник. Там будет ночлег, ужин, вода для нас и верблюдов. Я догоню.

Караванщика, несмотря на усталость, разбирало любопытство. Хороший купец не только обязан уметь считать звонкую монету. Он, помимо прочих достоинств любого знатока пустыни, должен быть ещё и первопроходцем. Пока путешествующий сохраняет гибкость ума и жажду знаний, ему открываются новые нити троп, земли, диковинки, необычные вещи, которые вскоре могут стать товаром и обернутся прибылью. Именно поэтому Хасану было важно понять, куда и зачем спешат все эти люди. Он толкнул пятками осла и поехал за ними.

На восточном склоне возвышенности в тени засохших пальмовых ветвей, которые держали на весу четверо мальчишек, сидел человек с непокрытой головой, чёрными длинными слегка вьющимися волосами, и рассказывал толпе какую-то историю.

Несмотря на то, что говоривший больше походил на простого ремесленника – ткача или гончара - иудеи слушали его с большим вниманием. Кто хотел рассмотреть его ближе, подходили и садились вокруг, теснясь, но не толкаясь. Из-за гула толпы и расстояния Хасан не мог разобрать ни слова. Но, держа в поводу осла, пройти дальше того места, где он стоял, было невозможно, поэтому караванщику оставалось лишь вслушиваться в гуляющий по рядам шепот:

- …зерно упало в терние…

- … дано будет и приумножится [3]…

Караванщик почувствовал себя обманутым и очень усталым. Вот оно, очередное доказательство странной природы иудеев. Они зачастую мнят себя богоизбранным народом, а сами обросли таким количеством нелепых законов и обычаев, что даже римские наместники не пытаются их понять, а умывают руки, если только эти странности не ведут к бунту. Неужели ради пары слов об урожае Хасан отстал от каравана и поехал поглазеть на этих чудаков? Не иначе жара сыграла с ним злую шутку!

Купец уже приготовился растолкать напирающих сзади и покинуть это сборище, как вдруг, восседавший под искусственным навесом ткач, или, кем он там был, замолчал и, подозвав жестом одного из сидящих по правую руку, что-то шепнул ему на ухо.

Молодой иудей с сомнением покрутил головой, порылся в небольшом мешке, висевшем на поясе, и достал оттуда пять лепёшек из муки грубого помола и пару рыбин. Сняв с себя плащаницу, предсказатель урожая попросил расстелить ещё пару таких холстов. Лепёшки вместе с рыбой положили в середину «скатерти». Еда выглядела жалкой кучкой верблюжьего дерьма.

И тут странный рассказчик, устроивший такой необычный стол, движением руки пригласил ближайших к нему слушателей брать скудное угощение. Но никто не двигался с места. Еды было слишком мало. И всё же, как всегда это бывает, рано или поздно нашелся самый голодный.

Один мальчуган не выдержал, протянул руку, схватил рыбину и кусок лепешки. Он сел под куст и стал отрывать редкими зубами пищу по кусочку, перекатывая её языком за обе щеки. И тут гул, стоявший над толпой, стих, потом взорвался удивленными возгласами. Караванщик привстал на носки, чтобы разглядеть происходящее. По волнам жадных рук, словно игрушечные триремы римлян или галеры Искандера двурогого, плыли овалы хлебов и рыбины. Пять, десять, тридцать. И не было им конца, а было только начало. У ног не то плотника, не то гончара…

- Кто он? – Хасан, чувствуя звон в ушах, судорожно сглотнул густую слюну. Привычный ход времени остановился, мир замер, затрещал, грозя опрокинуть небо ему на голову.

- Рави… – ответил уже знакомым словом стоящий рядом пастух, окружённый козами, и протянул купцу грязный кусок лепешки

Не задумываясь, Хасан взял его. Хлеб был настоящим.

Вечером караванщик сидел в лачуге своего знакомца Хаима и слушал рассказ дочери хозяина о невероятных событиях на холме. Всё случившееся там он видел сегодня своими глазами, но не прерывал рассказчицу. Хозяин дома тоже слушал, недовольно морщился, порывался прекратить пустой, по его мнению, разговор, но из уважения к гостю молчал. Был поздний вечер. Хамсин переменил направление и перерос в сильный северный ветер. Озеро покрылось большими волнами. Они докатывались до сетей, вывешенных для просушки и починки на кольях. Сети запутывались каменными грузилами в ячейках, сворачиваясь в плотные жгуты.

Рожковое дерево рядом с домом сначала застонало, потом затрещало и потеряло толстую ветку, густо усеянную плодами. Хаим выскочил наружу, чтобы собрать этот хлеб нищих. То, что не удастся съесть, можно будет потом скормить козам.

Сильные ветры с недавних времён - бич Иудеи. Все густые дубовые, кипарисовые и лиственничные леса, когда-то покрывавшие эти холмы и равнины, давно вырубили римляне. Не стало даже сикомор вдоль дорог, дававших в старые времена густую тень для путников. Но теперь ветрам просто некуда было деться. И они с настойчивостью римских легионов сдували плодородные почвы с многострадальной земли обетованной. Вот и сейчас надвигающаяся непогода поднимала быстрыми воздушными потоками маленькие пыльные воронки, унося их вдоль побережья к Капернауму.

Хасан вздохнул и вслед за хозяином вышел наружу. В голове, подобно пчёлам, застигнутым врасплох дождём, или листьям, поднятым налетевшим вихрем, беспорядочно роились мысли. С того самого момента, когда из рук человека на холме караванщику довелось вкусить хлеб, он пребывал в смятенном состоянии духа. С одной стороны, купец ясно понимал происходящее, помнил о товаре, отвечал на вопросы уважаемого Хаима, одаривал подарками его детей, поддакивал, даже смеялся. Но все пережитое им на холме проносилось перед глазами какими-то нереальными картинами. Проводя большую часть жизни в пустыне, Хасан думал, что эти видения приходят от усталости после трудного пути. Его даже раздражал запах подгоревшего масла и жира на жаровне с маленькими кусочками жёсткой старой баранины. В глубине души караванщик ощущал себя неразумным ребенком, внезапно узнавшим, что за песчаной суровой пустыней расстилается огромный, неизведанный мир. Непонятный, непривычный, незнакомый. Мир Рави.

«Как? Как ему удалось сделать такое?» - вопрос, разложенный на простые составляющие расстроенным разумом Хасана, сменился более сложными: «Кто он?» и «Что ему нужно здесь?» Поскольку ответов не было, эти раздумья рассыпались горошинами мелких мыслей: «Сколько было хлебов?», «А возможно ли так же приумножить амфоры с драгоценным розовым маслом?»

От усиленной работы встревоженного ума голова, казалось, вот-вот треснет, как перезрелый арбуз. Хасан, сжав ладонями виски, обернулся в сторону озера.

Близкие свинцовые тучи сгустили вечерний сумрак, обещая сильный дождь. На берегу Галилейского моря бегали люди с факелами, размахивали руками и кричали.

«Тонет кто-то, - решил караванщик, возвращаясь от мучивших его дум к обыденной мирской суете. - И куда их несёт в такую погоду?»

Хозяин, приютивший путников, побежал на крики. Хасан, поддавшись неясному порыву, пошёл за ним.

Недалеко от берега, примерно в полу mille pasus[4], почти сливаясь с водой, тёмным пятном маячила лодка. Парус был сорван и трепетал мокрой жалкой дырявой тряпкой, закручиваясь всё туже вокруг сломанной мачты. Потерявшее управление судёнышко относило всё дальше от берега. Было плохо видно, но, судя по всему, люди, терпящие бедствие, продолжали бороться за свою жизнь взмахами вёсел.

И тут все увидели, как по воде навстречу лодке, легко касаясь волн, перепрыгивая с одной на другую, идет человек.

Купец, чувствуя, как по его спине поползла ледяная змея испуга, сделал несколько шагов назад.

«Боги! Это был Он! Тот самый проповедник с холма!»

Многие люди на берегу опускались на колени. Другие входили по пояс в озеро, поднимали в молитвах к ночному небу руки, но не решались двигаться дальше. Идущий по воде, не обращая внимания на ветер и вырастающие из темноты волны, двигался по ним так просто, словно это была твердая, надёжная земля. Человек, казалось, парил в воздухе. Он что-то кричал гребцам. Хасан разобрал имя – «Симон». Один из терпящих бедствие бросил весло, переступил через борт лодки. Он на пару мгновений завис над очередным пенистым валом и сделал два-три шага к берегу. Хасан мог поклясться небом, что вода несколько мгновений держала и рыбака, но внезапно несчастный ушёл с головой в свинцовую толщу неспокойного моря. Проповедник не растерялся, быстро перепрыгивая с гребня на гребень, подошёл, схватил тонущего за волосы и поставил его на воду рядом с собой … Буря медленно стихала, освобождая небосвод от тяжёлой облачной паранджи.

Торговец понял, что стоит на коленях, как и люди вокруг него. Он осознал это в тот момент, когда темноволосый прошел мимо, накрывая спасенного им человека сухой плащаницей. Хасан поймал себя на мысли, что до этого он склонял голову лишь перед алтарем Ахура-Мазды.[5]

- Что с тобой, друг мой? - Хаим схватил купца под руки и потащил за собой к дому. – Ты хоть знаешь, перед кем падаешь ниц?

- Перед тем, кто накормил пятью хлебами тысячу душ, - едва перебирая ногами, прошептал Хасан. Его грудь, казалось, сжал железный обруч, и с каждым шагом тесное кольцо давило на усталую плоть все сильнее.

- А, так, значит, и ты видел это! Ну да, кто еще способен на такие фокусы? - хмыкнул приятель и окинул купца неприязненным взглядом. - Затуманить разум бедным иудеям может только наш местный сумасшедший, назаретянин Иешуа, называющий себя пастырем и сыном божиим. Мессиах? Как вам нравится? Такое неподобающее простому смертному звание дали ему глупцы. Вот что я тебе скажу - никакой он не Рави и не мессиах. Разве хлебами мостят дорогу в сады Эдема? Или прогулки по воде спасут нас от римских мечей? – Хаим отвернулся от толпы, окружившей спасённых.

- Идем быстрее под крышу, с глаз долой! С тебя чего взять? Сегодня ты тут, завтра - за тысячи стадий отсюда. А вокруг полно соглядатаев Синедриона[6]. А мне ведь ещё жить здесь. Ну а ты - словно пыль под ветром. Любое дуновение - и поминай, как звали.

«Почему, ну почему Хаим так ненавидит его? - поразился Хасан. - За что?»

Едва переступая по земле дрожащими ногами, купец вслед за приятелем ввалился в дом и рухнул на лавку. Лоб его пылал, голова раскалывалась болью от пережитого страха и восторга. И только часа через два караванщик забылся в беспокойном сне, который почему-то оказался продолжением событий, произошедших этим вечером на берегу. Он стоял в круге яркого света, а рядом с ним сидели люди, ставшие свидетелями чудесного спасения рыбаков на озере. Все они сгрудились вокруг человека, ходившего по воде, а тот подбрасывал в разожжённый костёр сухие ветки и обращался с укором к спасённым им оборванцам:

- Симон, зачем ты не послушал меня? Андрей! А ты что же? Ещё немного - и вы бы все утонули. Неужели вам было трудно поверить моим словам, бросить лодку и идти мне навстречу? Жалко вас. Нет в вас веры. А без веры нет и надежды на спасение...

Хасан проснулся под утро от жара и собственного крика. Пришедший получасом позже врачеватель-араб прописал купцу кровопускание и настойку из трав от странной нервной болезни. Сильные ветры, как уже было сказано, были бичом Иудеи и причиной пустынной лихорадки.