Конан у Ворот Зла

Глава семнадцатая

Скира так устала, будто шла пешком целый день, однако не могла уснуть. Не только от того, что в другом конце палатки храпел отец, но и от вони, исходящей от множества немытых пиктов, спящих снаружи. Некоторые из них тоже храпели.

Скира решила не раздеваться и ограничилась тем, что сняла обувь, но поставила ее так, чтобы можно было легко и бесшумно обуться снова, если возникнет такая необходимость. Она хотела оставить при себе лук и стрелы, равно как и кинжал, но потом передумала. Лучник из нее был плохой. Кроме того, оружие могло вызвать у воинов подозрения, если бы она захотела покинуть лагерь. Они и так беспокоились. Не стоило раздражать их еще больше.

А беспокойство среди воинов клана Совы росло по мере того, как они все больше приближались к землям кланов Змеи и Волка. На дружелюбие со стороны клана Змеи вряд ли приходилось рассчитывать. Пикты клана Волка не воевали уже несколько лет, но если стычка с кланом Змеи хоть сколько-нибудь ослабит силу воинов клана Совы, то стоит выпасть снегам, и на этих землях разразится очередное грандиозное сражение.

Пятьсот пиктов — это было слишком много, чтобы кто-либо, кроме главного военного вождя, мог удержать их в повиновении. Единственным таким вождем в походе был Сутаро, ушедший вперед со старшинами клана, чтобы предупредить попытку Конана уйти к границе. Скира обнаружила, что большинство воинов спит. Несколько человек несли стражу, а те, кто не спали (их было немного), сгрудились у костра, что-то тихо напевая. Девушка надеялась, что охранительная магия отца, по крайней мере, разбудит его, если лагерю будет угрожать какая-нибудь опасность.

Дочь колдуна прислонилась к дереву и прислушивалась к пению у костра, пока кто-то, кто был вне круга поющих, не заметил ее. Его грубое приветствие вызвало у Скиры раздражение. Другие засмеялись, а кто-то еще попросил, чтобы она отошла, дабы ее тень не падала на них.

Она ответила жестами. Возможно, воины были заняты военной магией. Женщине здесь находиться нельзя, ведь ее голос может запросто разрушить мужскую магию, равно как и ее тень. Когда Скира повернулась и пошла прочь от костра, кто-то крикнул ей вслед слова благодарности.

Даже прожив в этих краях несколько лет, Скира так и не научилась любить пиктов. Но девушка понимала, что ненавидеть их после того, как она поняла, что образ жизни этих людей не слишком отличается от быта любых других известных ей народов, она уже не может. Земля здесь была скудная, и Скира за все время ни разу не видела тучного скота или ломящихся от изобилия амбаров.

Но что-то уйдет из ее жизни, когда она больше не будет просыпаться от грохота барабанов и криков охотников. И что-то уйдет из мира, когда новые дороги пересекут эту дикую местность, а пикты, которые еще будут живы в то время, превратятся в мирных фермеров и скотоводов.

Дочь колдуна слишком поздно услышала, как слева от нее хрустнули ветки у кого-то под ногами. Она выхватила кинжал и уже повернулась, чтобы вонзить его в темный силуэт, когда тяжелая рука, будто молот, обрушилась ей на голову. Удар сбил ее с ног, и, падая, Скира ударилась еще и о дерево. Из глаз посыпались искры. Все вокруг закружилось.

Другая нечеловечески сильная рука схватила ее за лодыжку. Свободной ногой она начала яростно отбиваться и почувствовала, что угодила в твердую, как камень, кость. Нога Скиры наполнилась болью, медленно раскатившейся по всему телу.

Она выронила оружие и теперь беспомощно и безнадежно шарила вокруг. Враги были ей теперь не по силам. Оставался еще последний шанс — отыскать кинжал и вонзить себе клинок в грудь…

Волосатая нога ударила Скиру в живот. Она откинула назад голову и снова стукнулась о корень дерева. Все вокруг мгновенно утонуло в беспроглядной тьме. Лишь на краткий миг сквозь черную завесу проступили некие слабые отблески, а потом ледяная бездна беспамятства потопила последние крохи света.

У пиктов, похоже, не было табу касательно этой пещеры, равно как не боялись они и здешней магии. Теперь дикари подобрались так близко, что несколько удачно пущенных стрел могли представлять очень серьезную опасность.

Пиктская настойчивость, должно быть, удивила воинов бамула. Но Конан снова успокоил их, воззвав скорее к их надеждам, нежели к страхам.

— Возможно, пикты рассчитывают, что здешняя магия покончит с нами. Возможно, они боятся, что мы попытаемся использовать эту магию против них, и хотят нас убить до того, как мы сможем сделать это.

Это была полнейшая чушь, но бамула проглотили ее. Конану оставалось лишь надеяться на то, что он хотя бы в малой степени прав или что по крайней мере в ближайшее время не произойдет ничего, что опровергао бы его слова. Если мужество изменит бамульским воинам, то можно будет распрощаться с последней надеждой.

Казалось, все кончено. Но Конан продолжал хранить уверенность, что каждая секунда, вырванная у смерти, — это победа. Если он мертв, то уже ничего не изменишь; пока человек жив, жива и надежда.

Тем временем надо было позаботиться о раненых и вспомнить о скудных запасах пищи (сухари и соленое мясо, которые нужно было раздать людям), а также выставить стражу. Конан хотел, чтобы часовые были поставлены у входа в пещеру и в ее глубине, но насчет последнего решил пока что не настаивать. Он чувствовал, что его воинам явно не по себе. Оно и понятно: они находились в малоприятном месте. Да что уж там, ему и самому было не очень-то весело. Кроме того, если он поставит часовых в глубине пещеры, это недвусмысленно даст понять остальным, что он боится атаки с тыла. Еще двойная стража означала бы, что людские резервы, и без того скудные, будут разделены, к тому же будет необходимо держать бодрствующими больше людей. Часовые только успели занять свои посты, когда внезапно чудовищный рев пиктского боевого клича отнял последнюю надежду на отдых и сон. Конан бросил взгляд в темноту и пополз к выходу из пещеры, рискуя встретиться с затаившимися там дикарями. Он должен был узнать, что происходит. Киммериец уже шагов на десять удалился от камней у входа в пещеру. Все его чувства были до предела напряжены. И вот Конан ощутил слева от себя какое-то движение. Он замер, пытаясь на слух определить расстояние. Если это пикт и если даже он производит звуки, то рев от основания холма заглушал их.

Мгновение спустя кто-то всей тяжестью обрушился на Конана откуда-то сверху. В следующий миг мелькнула еще одна темная фигура, обладатель которой, в свою очередь, упал на первого обидчика киммерийца. Конан выбрался из-под двух тел и вскочил на ноги. Схватив одного неприятеля за волосы, а другого за шею, он с размаху ударил их друг о друга головами. Похоже, у этих ребят железные головы, решил киммериец, — удар не произвел никакого впечатления на вновь сцепившихся пиктов. Конан покрепче схватил дикарей за головы и вторично столкнул их лбами — на этот раз изо всех сил.

Он почувствовал, как затрещали кости. Оба замертво обвисли в руках у могучего киммерийца. Конан потащил их назад, к камням, и наконец выволок на свет костра.

Теперь кое-что стало понятно. На одном из пиктов была военная раскраска, перья и татуировка клана Совы. На другом — военная раскраска, перья и татуировка клана Змеи.

— Друзья Лизениуса пришли к холму, — констатировал Конан.

— Ты хочешь сказать «наши друзья», — заметил Кубванде.

Это не было вопросом. А если и так, то Конан не стал бы отвечать. Киммериец решил, что он и его воины окажутся только в выигрыше. Пиктские разборки им даже на руку: меньше дикарей будет околачиваться вокруг холма. Кто бы ни победил, им в любом случае понадобится время залечить раны и собрать убитых. А Конан со своим отрядом будет в эта время отдыхать и набираться сил в безопасности пещеры.

Впрочем, ждать Конану не хотелось. Они могли бы попытаться воспользоваться предоставившейся возможностью и скрыться, избежав сражения. Но киммериец знал, что в этом случае придется оставить тех, кто не сможет идти. И потом, вряд ли маленький отряд имел шансы спастись, пытаясь ускользнуть от преследования ночью, окруженный со всех сторон враждебными дикарями.

А сегодня ночью самое малое четверо воинов и Вуона идти не смогут. Конан никого не повел бы на верную смерть. Он мог попытаться спастись в одиночку, но, пока сохранялась хоть какая-то надежда, поступить так — означало предать друзей. А предателем Конан никогда не был.

Злясь на все и вся, включая самого себя, за то, что потащился за Вуоной сквозь Ворота Зла, злясь на рассвет, который никак не может наступить, киммериец мерил шагами пещеру, будто лев в клетке. Голубые колдовские огни иногда так отсвечивали в его глазах, что кое-кто из суеверных бамула делал знаки, отвращающие злые силы.

Однажды Конану показалось, что он слышит неестественные звуки, доносящиеся снаружи. В другой раз ему почудилось журчание воды, там, в глубине пещеры, где до этого все было тихо. Он уже собрался пойти посмотреть, что там происходит, когда заметил, что Кубванде бодрствует, а Говинду и Вуона спят. И спят хоть и не в объятиях друг друга, но соприкасаясь головами.

Киммериец не мог уйти, оставив отряд под командованием этого интригана. Ясное дело, что Кубванде за это время не успел бы снестись с пиктами, но тем не менее… Слишком далеко зашли Конан и его отряд, слишком много вокруг подстерегало опасностей, чтобы рисковать, оставляя воинов на произвол судьбы.

Воины клана Змеи дрались хорошо, как всегда. Кроме того, они знали местность лучше, чем их теперешние противники. Сутаро трижды приходилось водить своих людей против воинов клана Змеи. Вот и на этот раз, как и прежде, им удалось оттеснить неприятеля, но чересчур много воинов клана Совы погибли или были слишком тяжело ранены, чтобы продолжать сражаться.

Кроме того, это была чужая земля. Если хотя бы один из тех, кому они сегодня противостояли, донесет своим вождям весть о том, что явились Совы, противник вскорости получит подкрепление. Тогда Сутаро с оставшимися воинами окажется между молотом и наковальней — сверху дыбится крутой гребень холма, снизу подпирают свежие силы врагов.

Несмотря на это, он не собирался уходить с холма до прихода Лизениуса, не желая оставлять чужаков клану Змеи. Уступчивость никогда не отличала Сутаро. Кроме того, именно ему прекрасная женщина обещала свою любовь (о том, что она не из рода пиктов можно забыть). И он ее получит, если сдержит данное слово. Сутаро надеялся, что не потеряет слишком много воинов, потому что в этом случае дела его сильно ухудшатся. Как военный вождь он перестанет что-либо значить к тому времени, когда возьмет Скиру в жены. А сейчас стоило подумать о том, как вообще остаться в живых.

Сутаро, скрестив ноги, сидел на стволе упавшего дерева, когда услышал, как хакан издал предупреждающий крик. В ответ послышались сигналы часовых. Поспешно встав, он пошел в лес, туда, откуда донесся сигнал хакана.

Хакан ов оказалось трое. И они несли на носилках…

— Скира?

Ответа не последовало, но это, несомненно, была она. Сутаро заметил на лице девушки несколько кровоподтеков. А одежда в некоторых местах была порвана.

Оставшиеся хаканы выступили вперед и приблизились к Сутаро. Вождь попятился было, но вовремя вспомнил, что шаманы используют этих животных не только для того, чтобы следить за врагами, но и для того, чтобы передавать сообщения. Он сделал над собой усилие и остановился. Хакан положил волосатую лапу ему на голову.

В мозг Сутаро перетекло послание, вложенное в хакана Вурог Йаном, главным шаманом клана Совы. Оно было доставлено таким способом, чтобы Лизениус, как это за ним водится, не попытался его перехватить. Похоже, Йан был очень сердит. По мере того как Сутаро вникал в смысл послания, ему становилось ясно, что вызвало гнев шамана.

Белые шаманы, отец и дочь, решили покинуть пиктов. Не будет кровавого жертвоприношения киммерийца Конана и демонолюдей. Даже пиктов не принесут в жертву, чтобы оживить непобедимую статую. По мнению Йана, Скира вместе с отцом хотела удрать, оставив демонолюдей и два пиктских клана в состоянии войны.

Демонолюдей было не много, но за ними могли стоять силы, о которых Сутаро ничего не знал. Кроме того, ему было известно, что киммериец был страшнее, чем любой воин из народа пиктов.

— Так каков будет твой приказ, Вурог Йан? — спросил Сутаро.

Сутаро не знал, может ли хакан переслать послание шаману так же, как доставлял слова шамана. Но вождь решил, что лучше выяснить это самому.

Мгновение спустя в мозг Сутаро пришел ответ шамана:

— Проследи, чтобы в жертву принесли Конана и его отряд. С такой сильной кровью даже я смогу оживить статую и управлять ею.

Первый раз Сутаро доводилось слышать от шамана выражение скромности. Сутаро подавил смех. Однако шаман, несомненно, был прав. Сделка, что ни говори, ловкая. Да все равно ничего другого предложить было невозможно. Скира останется со мной.

— Ты все еще хочешь взять ее в жены? Цвет кожи ваших сыновей…

— У меня будут и другие сыновья, более чистокровные. Более чистые, чем ты когда-либо мог себе представить, старый пень! Держа ее при себе, я смогу управлять ее отцом и этим великаном. До тех пор пока она со мной, любая опасность для меня будет означать опасность для нее. Или ты, болван, можешь защитить меня одновременно от Лизениуса, Конана и клана Змеи?

— Речи твои дерзки, Сутаро.

— Я командую воинами, которые здесь, со мной. Без них тебе не осуществить твоего желания. Я нужен тебе так же, как ты нужен мне, Вурог Йан.

Хакан застонал от боли. Очевидно, чудовище так отреагировало на ярость шамана, выразившуюся в его последней реплике. Сутаро подождал, но больше от шамана посланий не было.

Сутаро посмотрел вверх по склону холма. Нелегко будет ворваться в пещеру, охраняемую киммерийцем и демонолюдьми. Это будет стоить жизни многим воинам. Вождь страстно надеялся, что потери будут не слишком велики. Иначе внезапное нападение воинов клана Змеи похоронит все его планы, прежде чем придет помощь от Вурог Иана или тех воинов, что идут следом.

Впрочем, если даже случится худшее… Молитвы и песнопения будут вечно звучать по воинам, которые позволили осуществить месть, одним разом поставив клан Совы в главенствующее положение над другими племенами и кланами. Вурог Йан, несомненно, попытается захапать себе всю славу. Но в клане будет слишком много воинов, которые будут знать правду о Сутаро и его подвиге. Одно это заставит шамана замолчать.

Он, Сутаро, пошлет гонцов и призовет своих младших вождей. И лучше им прийти как можно быстрее, прежде чем враг накопит силы или, что еще хуже, магия ударит из пещеры.

Пленный воин из клана Змеи был уже мертв, когда Конан втащил его в пещеру. Пикт из клана Совы был без сознания, но так и не пришел в себя, чтобы заговорить. Вскоре он тоже умер. Бамула начали бормотать заклинания, боясь, чтобы духи мертвых не навредили им, коль скоро тела убитых остаются в пещере.

Что до Конана, то после того, как отряду удалось продержаться столь долго, духи умерших пиктов, по его мнению, можно было вообще не брать в расчет. Впрочем, он не стал говорить об этом бамула а только кивнул:

— Давайте затащим их поглубже в пещеру. Магия подавит действие призраков.

— А вдруг она сделает их сильнее? — спросил Кубванде. Надо отдать ему должное, сейчас он тоже боялся. Сейчас в нем говорил скорее страх, а не расчет. Конан не мог винить бамула за этот страх. Здесь его воины столкнулись с силами, понять которые не могли. В свое время Конан давал Бэлит клятву с терпением относиться к человеческим слабостям.

Киммериец не мог приказывать: одно дело решить что-то для себя, а другое — принимать решение за тех, кто следует за тобой, решение, от которого, возможно, зависит жизнь и которое каждый должен принять сам.

— Если бы магия пещеры была нам враждебна, она давно поразила бы нас. Нет, магия пещеры будет враждебна к духам умерших пиктов. Но если кто-нибудь хочет произнести над ними свои бамульские заклинания, пусть идет со мной. Тогда эти мертвые ребята получат такую головную боль, что у нас больше не будет с ними проблем.

Бовену вышел первый, даже прежде Говинду. Конан менее всего предполагал увидеть его среди добровольцев. Впрочем, тем лучше. Кубванде и Говинду не будут спускать друг с друга глаз, а Бовену совершенно очевидно не представляет для киммерийца никакой опасности. Конан и Бовену каждый взвалили себе на плечи по трупу и пошли в глубь пещеры.

Некоторое время, примерно шагов пятьдесят, коридор шел горизонтально. Затем дорога пошла под уклон, все более расширяясь. Киммерийцу показалось, что он видит полустертые, изъеденные временем лики каких-то змееподобных существ на стене. Они были похожи на украшения храмов Сэта в Стигии, хотя и не в точности такие же. А может быть, это были естественные натеки. Возможно, ему они вообще пригрезились. Что ни говори, слишком много магий и слишком мало света. Тут любому начнет мерещиться все что угодно.

Наконец они с Бовену оказались в таком месте, где туннель расширялся, а потолок поднимался, образуя своды. Камень стен пещеры в свете голубого колдовского сияния был серовато-пурпурным. Его поверхность казалась слишком гладкой, чтобы быть естественной, и на стенах теперь совершенно отсутствовали какие-либо барельефы. Повсюду толстым слоем лежала пыль, за исключением круга в середине помещения, диаметром в длину копья. Создавалось впечатление, что круг вытерли лишь несколько секунд назад.

В середине возвышалась статуя. Высотой в человеческий рост, но куда более широкая в плечах. Даже гигант-киммериец выглядел мальчишкой рядом с ней. Статуя была совершенно чистой. Конану лишь показалось, что камень покрыт чем-то напоминающим чешую.

Да и глаза статуи странным образом напомнили киммерийцу рептилию. Страшные воспоминания холодом пронзили Конана. Неужели это один из легендарных валузийских человеко-змей? Они были такими древними, что воевали еще с атлантами, и исчезли еще до того, как поднялась в своем черном величии давным-давно исчезнувшая в тумане времен Ахеронская империя. Но кое-что из магии человеко-змей дошло до нынешних времен. Говорят, что именно эта магия лежит в основе культа Сэта. великой змеи.

Конан подошел поближе, стараясь не наступать на круг. Должно быть, здесь действовало волшебство, образующее его, и Конан не хотел испытывать судьбу. Киммериец обошел статую, усилием воли подавляя леденящие сомнения. Ему хотелось, чтобы Бовену собрал свою волю, чтобы он не трясся и, упаси боже, не упал в обморок от ужаса. Древнее колдовство пахло страхом, подобно хищникам. По крайней мере, в течение своей жизни киммериец не однажды убеждался в этом.

Был ли это человеко-змей из Валузии? И чешуя и глаза — все говорило за то, что Конан не ошибся. Но были и свидетельства обратного. Статуя напоминала старого наемника, уставшего от долгой неблагодарной службы под командованием тех, чьи кулаки были скоры на расправу. Однако человек, служивший скульптору моделью, был из тех, кто верил своему командиру и всегда был готов следовать за ним. Если это человеко-змей — валузиец, то у парня, по всему видно, гордости и достоинства хоть отбавляй. Хотя это и сам скульптор мог постараться! (Однажды в Аргосе Конан заказал себе портрет. Когда он увидел, что сотворил художник, он вышвырнул рисунок в окно, а следом полетел и сам художник.) Более всего Конана беспокоило не то, что являла собой статуя. Его беспокоило само ее существование. Неужели Скира оказалась столь коварной, что воспользовалась, разговорами на расстоянии только для того, чтобы отправить его и его отряд в пещеру, где находился этот каменный истукан, которого ее отец собирался оживить? Оживить и сделать непобедимым воином пиктов. Оживить ценою жизни Конана и его отряда.

При этой мысли пещера показалась Конану даже холоднее, чем ночь снаружи, а колдовской свет — еще более зловещим. Конан поборол в себе желание вступить в круг и сбросить статую с постамента. Если бы та разбилась, вряд ли всей магии Лизениуса хватило бы, чтобы оживить…

Конан прыгнул в круг и изо всей силы долбанул статую. С таким же успехом киммериец мог бы бросаться на стены пещеры. Три раза Конан накидывался на статую, и три раза статуя встречала его удар, даже не дрогнув. Единственное, чего добился киммериец — посадил себе новые царапины и синяки.

— Конан! — сказал наконец Бовену. — Долго ты еще собираешься испытывать терпение богов?

— До тех пор, пока им это все не осточертеет и они не поразят меня гневом. Либо не помогут мне обрушить эту проклятую статую, — проворчал киммериец. Однако больше наседать на каменного истукана он не стал.

Он находился внутри круга, но не заметил там ничего подозрительного. Однако в воздухе явно чувствовалась сила — сила великая и древняя. А если она, как надеялся варвар, и ослабела за бесконечную вереницу лет, то все еще была смертоносной.

Конан угрюмо глянул на статую. И тут ему почудилось… Проклятье! Следы, оставленные на камне пыльными подошвами киммерийца вдруг вспыхнули мертвенным пламенем и в мгновение ока исчезли. Что за бред? Наверное почудилось… Но тут варвар заметил, как ошарашенно пялится на каменного исполина Бовену, и понял — нет, колдовство произошло на самом деле. Они оставили лежать трупы там, где бросили их, и пошли назад.

— Пусть теперь статуя препирается с духами упрямых пиктских парней, — заметил Конан.

Они были уже на полпути к наружной пещере, когда киммериец услышал пиктские барабаны и боевые кличи, а затем значительно более громкие и близкие, возбужденные голоса бамула. Конан с Бовену переглянулись и со всех ног бросились вперед.

Лизениус возблагодарил богов, которым не возносил молитвы в течение уже многих лет, за то, что два заговора, в которых он сейчас более всего нуждался, можно было сотворить внешне совершенно неприметно.

Займись он магией открыто, это встревожило бы пиктских охранников. Тут они вспомнили бы о его репутации, и в дело пошли бы кулаки, копья, стрелы и ножи. А на хакана, посланного Вурог Ианом, заклятия вообще не оказывали никакого действия. Лизениус увидел это существо сидящим на корточках на противоположной стороне костра. Глаза чудовища горели, как адские угли. Стоит прийти команде от его хозяина, как чудовище тут же бросится через костер и в мгновение ока вонзит клыки в горло Лизениуса.

В тот момент, когда он осмелится пошевелиться или произнести слово, решил Лизениус, с этим чудовищем и всеми его сородичами будет покончено. Без этих тварей шаман настолько потеряет свои колдовские силы, что превратится в простого мошенника.

Лизениус собрался с мыслями. На этот раз, несмотря на тревогу, ему удалось полностью сосредоточиться на статуе, что находилась в пещере, и вместе с тем не утратить контроль над окружающим.

— Клянусь Силой Семи Вод и Пяти Гор, клянусь Ибисом, Митрой, Кромом и Сэтом, клянусь Проклятием Нерожденного Феникса!

Слова страшного заклятия гулко отдавались у него в мозгу, будто голова волшебника стала пещерой, где герольд зычно выкрикивает послание. Лицо Лизениуса оставалось неподвижным — маска, способная скрыть за собой всю магию мира; дыхание его бьшо ровным, руки неподвижно лежали на коленях, будто спящие младенцы, которых он как-то показывал Скире, когда той было пять лет.

Тем уголком сознания, который еще не был поглощен магией, Лизениус вновь, с новой силой, вознес молитву. Но на этот раз не кому-то конкретно. Он просто молил всех богов, чтобы его ночная работа удалась и чтобы сам он остался таким, как был, и смог еще раз, в который уже раз, удивить свою дочь. Ему не хотелось изменяться. Да и много ли ему надо? Всего-то един день, наполненный прежней любовью дочери, — этого было бы более чем достаточно.

О большем он просить не мог. Слишком многое лежало теперь между ними. Скира перестала быть девочкой, если, конечно, верить ее «голосу-призраку».

И хотя многое и прежде разделяло их, Лизениус ясно видел: он еще найдет способ отомстить за смерть жены. Он обязан сделать это: его прекрасная супруга заслуживала и большего. Но сделает он это так, чтобы больше не подвергать Скиру риску. Он не имел права причинить ей какой-либо вред. Сперва нужно оградить от опасностей дочь, а после этого Лизениус начнет свою последнюю битву, не рискуя в ней уже ничем, кроме собственной жизни и рассудка.

А не воспользоваться ли кристаллом Траза?! Возможно, это тоже было опасно. Но это сильно облегчит его задачу: в этом случае статую можно будет оживить одной лишь силой воли, не принося кровавой жертвы.

Лизениус знал, что драгоценность находится в палатке. Мысленно он прикоснулся к ней. Колдун не осмелился силой своей воли перенести сокровище сюда. Нельзя давать пиктам ни малейшего повода заподозрить, что под носом у них нынче ночью творится магия.

Кроме того, эти дикари, скорее всего, и не представляют, для чего нужны кристаллы Траза. Их собственная магия ничего не знает о таких вещах. Чем дольше Лизениус сохраняет тайну кристалла, тем лучше для его начинания.

— Клянусь Пятой Стихией, подвластной воинским богам, имя которой Муд. Клянусь Иштар и Семирамис…

Лизениус слегка пошевелился, облизал сухие губы и глубоко вздохнул. Что-то очень далекое коснулось его сознания. Колдун открылся.

В далекой пещере, что находилась на земле клана Змеи, статуя пошевелилась на своем постаменте.