Книга семи печатей

Б. Реутский СОСЕД (Из записок психиатра)

Небольшая тетрадка аккуратно исписана мелким почерком. Слова часто незакончены, оборваны на какой-нибудь букве, точно рука писавшего была остановлена грубо и внезапно…

10 августа.

Наконец-то я подыскал комнату, которая вполне отвечает моим требованиям: тихая, спокойная, уединенная. Хозяйка страдает мигренью, не переносит шума и бранит прислугу крепкими словами, если та уронит полено или хлопнет дверью. Усиленно готовлюсь к экзаменам и чувствую себя превосходно.

25 августа.

Великолепно. Тишина и уют. Соседи мои — словно глухонемые. Один из них ученый, а другой — изобретатель. Целый день проводят над работой и даже не кашляют. Успел за эти дни пройти множество. Хозяйка продолжает страдать мигренью и мне это на руку. Когда везет, так все устраивается хорошо.

27 августа.

Тихо… Спокойно… Но это покой могилы, покой тюрьмы, покой виселицы! То, что происходит со мной, не поддается описанию. Вчера ночью, когда я сидел у самовара и допивал стакан крепкого чая, чтобы отогнать сон, в комнате, которая приходится направо от моих окон и где живет ученый, вдруг раздался глухой стук, словно от падения человека на пол. В мертвенно тихой обстановке нашей квартиры этот стук прозвучал особенно зловеще. Я стал прислушиваться, и мне показалось, что кто-то стонет. Я бросился в коридор и, подойдя к двери ученого, постучал. Никакого ответа. Я спросил: «Что с вами?» Молчание. Тогда я приоткрыл дверь и в ужасе отшатнулся. На полу лежал мой сосед, вытянувшись, с посиневшим лицом. Я подбежал к нему и, наклонившись, стал прислушиваться. Он дышал. Тогда я начал приводить его в чувство, влив ему в рот возбуждающих капель и спрыснув его холодной водой. Через несколько минут он приоткрыл глаза и с удивлением оглянулся. Вдруг лицо его изобразило испуг, он привскочил- наклонился к столу и взял в руки какую-то длинную рюмку, наполненную желтой жидкостью. Поставив рюмку в большой шкаф, стоявший у стены, он подошел ко мне и застенчиво улыбнулся:

— Простите, что я побеспокоил вас! Я упал в обморок… Но все хорошо, что хорошо кончается.

Он на минуту задумался и затем продолжал:

— Что же я не прошу вас сесть? Позвольте представиться — Хлопушкин.

Я пожал ему руку и уселся в кресло.

— Вы, кажется, студент? — спросил он. — В таком случае, вам небезынтересно будет узнать, почему я лишился чувств?

Он хитро прищурил глаза.

— Это от паров нитроглицерина…

На лице моем, выразилось, очевидно, изумление, потому что он сказал шепотком:

— Да-да, нитроглицерина… Знаете, я сделал величайшее открытие, которое вскоре опубликую. Я нашел способ взрывать любое взрывчатое вещество на любом расстоянии… Вы понимаете все значение этого открытия? Нет более броненосцев! Нет арсеналов! Нет истребляющих орудий! Всеобщее разоружение вынуждено и неизбежно. Ведь не перейдет же человечество слова к холодному оружию, не правда ли? А мои исследования приходят скоро к концу и мне остается сделать еще лишь несколько опытов…

Но главное уже достигнуто! Вы представить себе не можете, сколько мне пришлось испытать разочарований и сколько одолеть препятствий, пока я осуществил свою заветную цель. Ведь я был лаборантом в институте, читал студентам химию, а свободное от занятий время посвящал своим исследованиям. И должно было случиться такое несчастье, что сторож, убиравший мою лабораторию, с пьяных глаз стал шарить в шкафу. Полка сорвалась, банки и реторты с грохотом полетели вниз, и одна из них, содержавшая неонитроглицерин (это — жидкость моего изобретения), взорвалась. Взрыв был страшной силы. Окна, двери и вся мебель в лаборатории превратились в пыль, а злосчастный сторож буквально рассыпался, и отдельные частицы его были глубоко вкраплены в цементированный потолок. Счастье, что жидкости-то было всего с полчайной ложки! Иначе весь дом взлетел бы на воздух. В результате, я должен был оставить службу, так как мне поставили в вину небрежное обращение с опасными веществами. И вот я остался без средств и без лаборатории… Понимаете ли весь ужас моего положения? Накануне великого открытия быть вынужденным положить зубы на полку? Но я решил не сдаваться! Я голодал, отказывал себе во всем, перебивался кое- как уроками и продолжал свою научные труды. Еще один шаг — и победа за мной!

Я слушал с недоумением и не знал, что думать. Кто этот странный человек с суетливыми движениями и хитроватой улыбкой — гений или безумец? Говорит ли он правду или бредит наяву? Весь его рассказ дышал искренностью и правдивостью, но в глазах перебегали огоньки, которые сильно смущали меня.

— А где же вы производите свои опыты? — перебил я его.

— Как — где? Здесь, у себя в комнате…

— Опыты С взрывчатыми веществами?

— О, я очень осторожен, — усмехнулся он. — Вы не верьте слухам, будто я работаю небрежно. Если бы это было так, меня давно не было бы на свете. Ибо, во-первых, мой неонитроглицерин чрезвычайно ядовит и задохнуться от его паров — сущие пустяки. А во-вторых, — у меня здесь есть его с полфунта, то есть столько, сколько нужно, чтобы взлетел на воздух целый квартал… А я живу здесь около года — и ничего. Всего лишь раз пять падал Б обморок, но быстро приходил в себя.

— Но ведь, когда вы падаете в обморок, вы можете уронить склянку, разбить ее и произвести взрыв?

Он мягко улыбнулся:

— Ну-ну, зачем же рисовать такие ужасы? Бог не без милости. А знаете, кто не рискует, тот ничего не выигрывает. Стоял же Наполеон на возвышенных местах, подвергая себя опасности получить пулю в лоб. А наш Скобелев? Если военные генералы проявляют такую храбрость, то и мы, противники войны, не должны праздновать труса. Как же вы обезвредите зверя, если не подойдете к нему вплотную и не проникнете к нему в пасть? Конечно, я немного рискую, но без этого нельзя. К тому же, смелым Бог владеет!

Я чувствовал, как мурашки забегали по моей спине. Я как бы прилип к стулу, на котором сидел, и инстинктивно старался не шевелиться.

— А где же вы храните ваш… как вы его там называете… неонитроглицерин, что ли?

— Вот тут, в шкафу. Хотите взглянуть?

И прежде, чем я успел произнести слово, Хлопушкин подошел к шкафу и достал узкий воронкообразный стакан, плотно прикрытый стеклянной крышкой. До половины он был наполнен желтой сиропообразной жидкостью.

— Вот он, дух разрушения и смерти! — говорил Хлопушкин, разглядывая на свет жидкость. — Но мы его скоро обуздаем… скоро… скоро…

Я не в силах был даже наружно сохранять спокойствие. Пробормотав что-то вроде извинения, я вышел из комнаты моего странного соседа. Очутившись у себя, я стал обдумывать то, что мне только что довелось видеть.

Безумец он или гений? Правду ли он говорят, или измышляет дикие фантазии? Действительно ли он хранит вещество, которое может взорвать целый квартал, или это бред больного воображения?

Заниматься я не могу, так как мысли мои постоянно возвращаются к длинному, узкому стакану, содержащему желтую жидкость. Что в нем хранится? Как это все глупо…

5 сентября.

Скверно. Я начинаю превращаться в какого-то маньяка. Есть рассказ про нищего индуса, который отправился к волшебнику, чтобы узнать секрет, как выделывать золото. Волшебник дал ему какой-то порошок и сказал: «Достаточно посыпать щепотку этого чудесного порошка на любой предмет, чтобы он превратился в золото». Нищий поблагодарил волшебника и стал удаляться. Вдруг волшебник позвал его: «Постой, я забыл сказать тебе одну предосторожность. Когда будешь посыпать порошок, можешь думать о чем угодно, только не о белых слонах, иначе ничего не выйдет». Нищий засмеялся: «Ну, чего мне думать о белых слонах, я даже не видел их никогда». Через неделю в шалаш волшебника вошел изможденный человек с блуждающими глазами. Это был нищий индус. Он бросил на землю узелок и, упав на колени, взмолился: «Пощади меня, вот я тебе принес обратно волшебный порошок, только избавь меня от белых слонов». «Каких слонов?» — удивился волшебник. «Слонов, о которых я не должен был думать. День и ночь стоят они, проклятые, перед моими глазами, день и ночь помахивают они своими белыми хоботами. Куда я ни хожу, что я ни делаю, везде и всегда они сопровождают меня! Спаси меня от них!»

Я в положении этого нищего. День и ночь перед моими глазами желтеет загадочный стакан, наполовину наполненный, и я не знаю, как мне избавиться от этого проклятого видения. Я весь превратился в один обнаженный нерв и с трепетом прислушиваюсь к тому, что происходит в комнате Хлопушкина. Малейший шорох заставляет усиленно биться мое сердце. Мне кажется, что вот-вот склянка со звоном ударится о пол и затем последует страшный взрыв, который превратит наш дом в груду мусора. Для меня возможны два выхода — выбраться отсюда или донести о странных занятиях моего соседа властям…

6 сентября.

Не спал всю ночь. «Он» поздно возился и несколько раз у него падали книги из рук. Тогда я вскакивал с кровати и с ужасом ожидал взрыва. Сегодня трещит голова. Заниматься вовсе не могу. Решил переменить квартиру. Сейчас иду подыскивать комнату, — возьму первую попавшуюся.

10 сентября.

Комнату нашел, но пока не перебрался. Меня терзает вопрос: правильно ли я поступаю, спасая свою шкуру и сознательно подвергая опасности мирных обывателей громадного дома? Ведь замалчивая то, что я знаю, я становлюсь соучастником преступления. Необходимо предупредить всех об опытах Хлопушкина. Но, с другой стороны, если он действительно находится на пороге величайшего открытия, которое должно навсегда искоренить войну, имею ли я право прерывать его работы своим вмешательством? Ведь если бы он замышлял: что-нибудь преступное, он не был бы со мной так откровенен и не выказал бы по отношению к чужому человеку столько доверия. Так поступают только люди с чистой совестью. Я не в силах донести на него, но тогда я не вправе уходить отсюда и первым должен разделить участь всех обитателей дома, если случится катастрофа. Иначе моя трусость будет позорной и будет граничить с подлейшим предательством.

22 сентября.

Я чувствую, что схожу с ума. Все это происходит так кошмарно, что я начал помышлять о самоубийстве. Разве смерть не лучше такой невыносимой муки, когда больной мозг не имеет ни минуты отдыха? Кажется, нет большей пытки, чем томительное ожидание. Я лежу без всякого дела на постели и слушаю, и жду. Чего? Конечно, взрыва, который должен меня уничтожить в одно мгновение. Но странно, что я, опасаясь взрыва, в то же время жду его с каким- то болезненным нетерпением и, таким образом, я испытываю: двойное страдание. Все на свете стало для меня безразличным. Я лежу без движения, вовсе не выхожу из комнаты и питаюсь только потому, что хозяйка присылает мне обед, а прислуга торопит меня, чтобы я поскорее «освободил посуду».

Сегодня я заглянул к «нему». Когда я постучал в двери, он сам отворил их мне и, увидев меня, как будто обрадовался.

— А, соседушка, очень рад вас видеть. Дело мое обстоит блестяще! Я добился неожиданных результатов. Кстати, я покажу вам мой замечательный опыт. Видите эти черные шарики? В каждом из них ничтожнейшее количество неонитроглицерина, что-то менее десятимиллионной доли чайной ложечки. Вот я помещаю один такой шарик в противоположный угол комнаты и навожу на него лучи изобретенного мною аппарата. Смотрите!

Он достал какую-то машинку, напоминавшую волшебный фонарь, и направил сноп лучей в ту сторону, где находился шарик с взрывчатым веществом. Затем он стал вертеть колесо, которое зажужжало, точно муха у оконного стекла. Прошло несколько минут и вдруг шарик с легким звоном лопнул и испустил кольцо беловатого дыма.

— Видели? — с восторгом заговорил Хлопушкин. — Как я взорвал его на расстоянии, посредством одних только лучей, которые одинаково протекают сквозь воздух, воду, дерево и железо? Теперь представьте себе броненосец. Мне достаточно взорвать в его пороховом погребе ничтожнейшую щепотку взрывчатого вещества, чтобы взрыв этот, по закону детонации, распространился на весь погреб и броненосец взлетел на воздух, как ракета! Не правда ли, хорошо? Повоюйте-ка после этого!

Хлопушкин весело смеялся, потирал руки, и лицо его выражало неописуемое блаженство. Я завидовал ему от всей глубины своей измученной души и спросил его:

— Значит, вы уже закончили свои работы?

— Почти, еще неделька-другая — и все у меня будет завершено… Тогда я опубликую свое открытие во всеобщее сведение и одним ударом уничтожу гидру войны! Дорогой мой, если бы вы знали, как я счастлив!

Он схватил меня за руки и горячо пожал их.

Я посидел еще минутку и вернулся к себе в комнату, совершенно обезволенный и смущенный. Нет! Я не имею права прерывать работы этого человека. Но тем более я буду презренным трусом, если я тайком убегу отсюда, спасая свою шкуренку. Итак, я обречен неопределенное время томиться, страдать и ждать конца «его» исследований… О, как это мучительно — ждать!..

6 октября.

Я решил навести справки о том, действительно ли произошел тот взрыв в лаборатории, о котором мне рассказал Хлопушкин и от которого погиб сторож. Я все-таки думаю, что этот рассказ является вымыслом рехнувшегося человека. И, быть может, желтая жидкость, которую Хлопушкин громко именует неонитроглицерином, — ерунда…

10 октября.

Я очень тревожно настроен. В 10 часов вечера, когда прислуга убрала самовары и я, по обыкновению, лежал на постели, прислушиваясь к тому, что происходит в комнате соседа, до меня донесся глухой шум, какой я слышал в тот самый вечер, когда Хлопушкин упал в обморок. Я бросился к его дверям, но они оказались запертыми. На мой стук ответа не последовало. Умер ли он, или лежит в обмороке, или просто спит?

10 час. 15 мин.

У «него» тихо, как в могиле… Умер?

10 час. 30 мин.

Я теряю голову. Неужели я с ума схожу? Мне явственно кажется, что у «него» в комнате пожар. Я слышу потрескиванье огня, лижущего своими языками сухое дерево, и мне чудится, будто я ощущаю запах дыма. Что же это — галлюцинации? Почему все спокойно спят?..

10 час. 35 мин.

Боже, Боже, у «него» пожар! Дым пробирается сквозь щели дверей, соединяющих мою комнату с его. Что же будет? Надо поднять тревогу… Но удастся ли проникнуть к «нему» в комнату раньше, чем свершится ужасное? Взрыв неизбежен! И мы все взлетим на воздух, разорванные на мельчайшие части…

Да, это дым… Надо спасти, кого еще возможно, — и спасаться самому…

Через несколько часов на одной из отдаленных улиц города замечен был странный юноша с бледным лицом и растерянным взором. Он забирался в ниши домов и подолгу стоял без движения, напоминая окаменелую статую. Затем он испуганно озирался и начинал двигаться дальше, как- то боком, прижимаясь спиной к стенам домов и к решеткам оград. Он ступал осторожно, мелкими шажками, точно он был сделал из хрупкого стекла.

Когда его задержали, он не оказал никакого сопротивления. Наоборот, он робко повторял: «Ради Бога, не трогайте меня! Я пойду, куда вы захотите, только не прикасайтесь ко мне! Иначе мы все погибнем!..»

Назвать себя юноша отказался. Заложив руки за спину и съежившись, он лепетал:

— Я не трус… я не трус…