Клинки надежды

Глава девятая

Отъезжать чересчур далеко автомобиль не стал. Он лишь свернул пару раз на перекрестках, словно водитель поставил цель уйти от возможной слежки, а затем оказался у небольшого двухэтажного дома, ничем особым не выделяющимся из других разномастных домов.

– Остановись, – коротко приказал капитан.

Шофер, солдат довольно интеллигентного вида, одетый, словно для контраста с начальником, в заплатанную гимнастерку на два размера больше, послушно затормозил машину у подъезда.

Вообще-то, у единственного школьного автомобиля был другой водитель. Только он бесследно исчез на другой день после боя с бандитами. На похоронах своего полковника был, потом же словно растворился в толпе, и больше его никто не видел.

Не он первый, не он последний. Из всей школьной обслуги остались только шесть солдат, остальные давно покинули город. Большинство с ведома полковника, получив все положенные в таком случае документы, а кое-кто и так, выйдя за ворота и никому ничего не сказав.

Странностью было только то, что водитель оставался на службе добровольно, уходить никуда не хотел и вообще разделял взгляды Мандрыки на нынешнее положение и необходимость что-то делать для восстановления порядка.

С другой стороны, люди быстро меняются в наполненные событиями дни. Сколько их, порядочных и надежных, поменяло свою суть и предпочло наплевать на все прежде дорогое! Как их обвинить, когда другим стал сам мир? Да и настоящая борьба всегда ведется во имя, а не только против. Посчитал человек, что дальше что-то делать нет никакого смысла, и что?

Во всяком случае, следствия по исчезновению назначать не стали. Приказа на это Либченко не дал, самодеятельность же в армии не принята. Да и времени на это нет.

Нового водителя Либченко привел на следующее утро. Как начальник, отчета никому не дал. Собственноручно вписал в ведомость личного состава рядового Козлова да обронил невзначай офицерам, что солдат вышеназванный Козлов бывалый, на войну пошел сам, да так и прорулил все три года.

Впрочем, всем было не до нового водителя. Юнкера склонялись к тому, что их прежний начальник просто поступил бы в распоряжение Аргамакова. Раз у Аргамакова есть целая рота, в которой на должностях командиров отдельных винтовок служат исключительно офицеры, то и юнкерам незазорно выступать в том же качестве. Вплоть до самой победы.

В победу юноши верили со всем пылом молодости. Еще кто-нибудь бы подсказал, в чем в подобных условиях будет заключаться победа.

– Жди здесь. – Щеголеватый капитан легкой походкой самоуверенного человека поднялся по ступенькам крыльца и скрылся в доме.

Там его давно ждали. Гражданин по борьбе с контрреволюцией Яков Шнайдер со своей обворожительной секретаршей и командир одного из подчиненных Шнайдеру отрядов. Подлинного имени командира никто не знал, сам же он велел называть себя Давидом. Просто Давидом, не прибавляя ни отчества, ни какой-нибудь фамилии.

Горожане, правда втихаря, прозвали его Красным Давидом. Не то за частенько краснеющие глаза, не то за пролитую отрядом Давида кровь так называемых контрреволюционеров.

– Рассказывай, – не здороваясь, предложил Шнайдер.

– Сорвалось, – вздохнул в ответ капитан.

Виноватым себя он не чувствовал, однако смущенным отчасти был.

Как же так: у него – и вдруг что-то не получилось!

– Как – сорвалось? – Красный Давид явно не ожидал подобного ответа.

Яшка же смотрел молча. Мол, говори, не тяни.

– Да все этот одноглазый. У меня все шло как положено, еще бы немного, и все было бы в полном ажуре, а тут судьба занесла к Ольге кавалериста. И что при нем прикажете делать? Уставился на меня своим глазом, словно дырку просверлить хотел. Вот и пришлось покидать дом, не сделав дело.

– Одноглазый, говоришь? – переспросил Шнайдер. – Это какой? Тот, что с самого начала в Смоленск приперся вместе с сумасшедшим полковником? Или подполковником? А у одноглазого еще звание это… Как оно? Барон, вот.

И хоть Либченко был заодно с революционерами, он едва удержал вполне понятную усмешку при такой путанице званий и титулов.

Капитану-то в голову вбили эту немудреную премудрость, когда он был юнкером.

– Он самый. Вечером, насколько я понял, из Рудни приехал. Вроде бы у них там схватка с местными получилась.

– С местными, это здорово! Значит, не любит простой народ офицеров. Ох, не любит! Надо будет помочь освободившемуся населению избавиться от нежданных гостей, – разговаривать, не добавляя политики, Яков не умел.

– Кто победил в Рудне? – спросил Давид.

– Я же сказал: одноглазый оттуда вернулся. Делайте выводы, – отозвался Либченко.

– Не столь важно. Судьба революции решается в Смоленске, а не в окрестностях. Жаль, что тебе не удалось приобщить Ольгу. Эта сучка среди золотопогонников своя. Мы бы через нее исподволь добились бы многого.

Яков закурил и сквозь дым с укоризной посмотрел на не оправдавшего доверия капитана.

– Тебе тоже не удалось справиться с Орловским. Все говорил: свой человек, с его помощью столько сделаем! – перебросил укор Либченко.

– Он когда-то состоял в нашей партии. Кто же знал, что время так меняет людей? Я кое-что заподозрил, даже Верку к нему подсылал, а он ускользнул. Гнида! – К Орловскому Шнайдер теперь относился как к предателю, хотя сам отыскал его перед отправлением и предложил примирение.

– Делать-то что будем? – В отличие от большинства партийных коллег, Давид разглагольствовать не любил и предпочитал действовать.

– Делать? Ну, это просто. Сил на открытое выступление у нас нет. Даже с учетом захваченных нами людей Яниса. Пока была одна школа, еще куда ни шло, но эти… – подобрать определение пришедших бойцов Яков не смог. – Эти в бою будут посильнее нас. Значит, в бой с ними мы ввязываться не станем. Будем действовать против них осторожно, изнутри. Кого-то приобщим, кого-то разложим. Для этого мне и была нужна Ольга. А еще нам потихоньку надо прибрать к рукам правительство. Всесвятский пусть пока остается. До поры, до времени побудет ширмой между нами и царскими опричниками. Но как только офицеры хоть на время покинут город… Короче, есть у меня один план. Только надо подождать удобного случая. – Шнайдер поцокал языком, явно пребывая в восхищении от задуманного, однако сразу принял обычный вид и дальше продолжал сугубо деловым тоном: – А вот Муруленко надо убрать. Он доказал полную неспособность. Ни школу разоружить не смог, ни офицеров поставить на место. Пер на них быком. Никакой гибкости. Запасные все равно его не слушают. Стадо без пастыря. А тут момент подходящий. Можно свалить все на золотопогонников. Мол, у них с Муруленко старые счеты, вот они его и шлепнули. Всех же свободных людей бросим на агитацию и приобщение населения. Пока оно пребывает в радостных чувствах, мол, защитнички объявились и спасли. Надо это чувство стушевать. Внушить, что защитить они защитили, однако взамен потребовали столько…

Остальные понимающе кивнули. Здесь были люди свои, глубоко понимавшие ситуацию. Истинные революционеры, одним словом. Даже Либченко, совсем недавно приобщившийся к делу свободы.

– И еще. Раз не получилось с сучкой, может, получится с кобелем? Пока он в таком состоянии… – Шнайдер цинично усмехнулся.

– Как? – вскинул голову Либченко.

– Вот это мы и подготовим в первую очередь. Главное – не мешкать, действовать быстро, в лучших традициях партии. Он пешком приперся?

– На лошади, вдвоем с каким-то мальчишкой. Я отъезжал, молокосос коней стерег, – поведал капитан.

– Ладно. Вдвоем или нет, это существенной роли не играет…

Сопровождавший Радена солдат и в самом деле был очень молод. Да и не был он никаким солдатом. Один из записавшихся в бригаду гимназистов, сумевший доказать, что владеет лошадью.

Лошадь Калинкин, как звали гимназиста, получил. А заодно – шинель, галифе и гимнастерку. Сапоги у него были свои. Если бы не было, то обмундирование нового бойца могло превратиться в проблему. В бригаде с обувью дела обстояли неважно, хуже, чем с любым другим предметом довольствия.

Еще Калинкин получил карабин и саблю. Ни с тем ни с другим оружием юноша был незнаком. Стрелял из охотничьего ружья, по собственным утверждениям, неплохо стрелял, да и только.

Впрочем, сборке-разборке, заряжанию и прочим элементарным вещам юношу на скорую руку научили. Аргамаков приказал, чтобы новобранцы первым делом осваивали оружие и тактическую подготовку, строевой же занимались в свободное время. А то вдруг завтра бой, а кто-нибудь винтовку в руках не держал!

Записавшиеся в отряд гимназисты винтовки в руках действительно не держали, но отнеслись к делу серьезно. Стрелять им пока не пришлось, так хоть заряжать научились и получили общие представления об устройстве. Теперь хотя бы на курок нажать смогут. То, что вряд ли попадут, – так не в один же день!

И если подобным образом обстояло дело с огнестрельным оружием, то с холодным оно было еще хуже. Саблю Калинкин с гордостью нацепил, а что с ней делать, абсолютно не знал. Это лопухи легко срубать палкой, настоящей же рубке надо учиться долго и настойчиво.

Раден вообще хотел ехать один, но Сухтелен поставил непременным условием – если в город, то не меньше чем вдвоем.

Ну и кого было брать, если во всем только что образованном гусарском эскадроне было лишь два бывалых солдата, совершивших со своими офицерами весь поход, да вахмистр Желтков? Остальные два десятка человек – новички.

Было в их числе четверо пехотных офицеров, решивших сменить род оружия. Только не возьмешь же для личных услуг того, у кого на плечах погоны со звездочками! Желтков и два гусара должны заниматься обучением добровольцев. Вот и получилось, что взять некого. Лишь одного из юношей. Пусть ничего не умеет, так хоть город знает. Калинкин же понравился барону своей юношеской непосредственностью. Да и не бой им предстоял. Так, вечерняя прогулка.

Все полчаса, которые барон провел у Ольги, Калинкин терпеливо стерег коней. Наконец дверь открылась, Раден упругой походкой вышел на улицу и легко, едва коснувшись стремени, взлетел в седло.

– Не заскучал, Михаил?

– Да что вы? Виноват. Никак нет, господин ротмистр! – спохватился доброволец.

По губам Радена скользнула добродушная улыбка.

Ревность и подозрение оставили на сердце неприятный осадок, однако барон упорно убеждал себя, что Либченко заявился всего лишь с дружеским визитом. Да и нелепо ждать, что у такой прелестной девушки нет ни одного кавалера. Напротив. Они толпами должны осаждать дом, караулить под окнами, напрашиваться в гости, совершать безумства ради одного-единственного благосклонного взгляда…

Наверняка так раньше и было, пока война, а затем революция не разбросали поклонников по всему свету.

Ничего, еще посмотрим, кого предпочтет гордая красавица!

Должно быть, барон произнес фразу вслух, поскольку ехавший рядом Калинкин немедленно поинтересовался:

– Что-то сказали, господин ротмистр?

– Запомни, Миша. Офицер не говорит. Офицер приказывает. В случае надобности – требует доложить. И лишь в положенные дни беседует на предусмотренные уставами и традициями темы.

Нет, настроение Радена определенно улучшилось.

Юный доброволец никак не мог решить, шутит офицер или, напротив, говорит серьезно.

– У тебя девушка есть? – спросил барон.

– Нет, – смутился Калинкин.

Он был влюблен в одну, но та не замечала гимназиста, и потому называть девушку своей не поворачивался язык.

Барон собрался добродушно подшутить над юношей, однако в ближайшем переулке завозились, заругались, и женский голос громко крикнул:

– Помогите! Спасите!

– За мной! – Раден не колебался ни секунды.

Он послал коня на голос, и спустя несколько мгновений оказался на месте происшествия.

Уже окончательно стемнело. Нигде не горели фонари, сквозь закрытые на ночь ставни не пробивалось ни луча, однако луна давала достаточно света. Словно вечная земная спутница решила отчасти восполнить людские огрехи и поработать в качестве светильника.

А вот то, что этот светильник освещал, Радену очень не понравилось.

С десяток солдат, судя по распахнутым шинелям, из тех же осточертевших запасных окружили какую-то не то девушку, не то даму, лапали ее и уже приступили к срыванию одежды.

В последнем барон был до конца не уверен. Попробуй различи творящееся в кругу даже с высоты седла! Но то ли показалось, то ли ухо уловило треск разрываемой материи.

– Отставить! – командно рявкнул Раден.

И такая привычная властность прозвучала в его голосе, что солдаты прекратили свои забавы, повернулись к наскочившему на них офицеру.

– Разойдись!

Случись подобное чуть раньше, солдаты не выдержали бы, выполнили приказ. Сейчас же неповиновение всем и вся зашло так далеко, что превратилось в устойчивую привычку. Вместе да при хорошем численном преимуществе солдаты привыкли считать себя силой, перед которой трепещут даже граждане из правительства. А уж об одном-двух всадниках не стоит говорить.

– Гликось, охфицер! – радостно, пьяно и визгливо выкрикнул один из запасных.

– Точно! – подтвердил другой.

Кто-то стал сдергивать с плеча винтовку, но зацепился ремнем и звучно выматерился.

– Кому приказано, разойдись!

В тоне барона не прозвучало ни тени сомнений. Одно из главных офицерских умений – никогда не показывать солдатам, что ты сомневаешься в них, тем более – что боишься.

Раден не был уверен, что дело завершится миром, однако не боялся.

Вновь взвизгнула зажатая в солдатской толпе девушка. Кто-то из солдат решил продолжить прерванную забаву, воспользоваться моментом, пока внимание остальных отвлечено подъехавшим офицером не то с денщиком, не то с юнкером. По мнению большинства, других солдат у офицеров давно не осталось.

Ночью да снизу вверх разглядеть изображение на погонах невозможно. Лишь поблескивало золото у Радена, действуя на пьяных солдат поэффективней знаменитой красной тряпки тореадора.

– Руки поотрубаю! – в последний раз предупредил ротмистр.

Его предупреждение смешалось с чьим-то выкриком:

– Тащи их с лошадей, робяты!

Кто-то вцепился Радену в правый сапог, потянул, норовя обрушить офицера из седла. А на земле уже будет легче. Можно будет и прикладом давануть, и сапогом.

Заржала лошадь Калинкина. Ей тоже не по душе пришелся наплыв разгоряченных рож и их намерения относительно наездника.

Раден вскипел. Он не терпел насилия над женщиной, не любил распоясанных хамов, а уж нападение на офицера всегда строго каралось законом.

К тому же барон честно предупредил нападавших, что их ждет. Следовательно, у тех нет повода обижаться.

Сабля стремительно покинула ножны, сверкнула сталью в лучах луны и молниеносно рухнула на наглеца справа.

Удар был на редкость удачным. Как раз по локтевому сгибу руки. Соответственно, предупреждение барона было осуществлено на практике.

Крик боли и ужаса был посильнее женского визга. Запасной схватился за культяпку руки. Ну, не совсем за культяпку. Сабля не отрубила руку целиком, и последняя еще кое-как держалась на сухожилиях. Наверняка запасной немедленно протрезвел, и запоздалая трезвость была намного страшнее самого жестокого похмелья.

Конь Радена взвился на дыбы, ударил копытами пытавшегося схватить его человека.

Численное превосходство – коварная штука. Особенно когда оно подкреплено алкоголем и чувством собственной безнаказанности. Запасные были слишком уверены в собственных силах и легкой победе, оснований же для этого у них было – пшик!

Не умевшие воевать, они нарвались на человека, который последние годы только и занимался этим нелегким ремеслом.

Еще один солдат рухнул, разрубленный едва не на две половины. Следующий попал под удар, однако оказался везунчиком. Конь как раз дернулся, и клинок вполсилы обрушился на папаху. В итоге голова была пробита, но не разрублена, а крови вышло больше, чем толку.

Один из солдат попытался неумело достать всадника штыком. Раден без труда отбил удар, послал коня на обидчика. Тот в свою очередь успел прикрыться винтовкой, но и барон в последний момент сумел изменить направление удара. Совсем на немного. Клинок столкнулся с крепким деревом цевья и при этом сумел отхватить кончики двух пальцев.

В принципе, солдату повезло. Пальцы – не рука, тем более – не голова, да и пальцы не целиком, пара фаланг. Крик же вышел посильнее, чем у первого, потерявшего руку.

Остальные явно задумались. Рванувшиеся было к Радену приостановились, а кто-то уже попятился назад. Сзади раздались возгласы, короткий вскрик, и повернувшийся барон увидел, как то, что не получилось с ним, вышло с Калинкиным.

Двое солдат стащили с лошади молодого парня, нависли над ним, и один из нависших вскидывал над упавшим гимназистом винтовку.

Маузер барон носил обычно в левом кармане. Кобура была рассчитана на правую руку, а правый глаз барона после ранения видел очень плохо. С левой же ротмистр всегда стрелял не хуже, а теперь, по необходимости, даже лучше, чем с правой.

Патрон был в стволе, затвор взведен, и Раден немедленно выпустил в каждого из солдат по две пули.

Немного подвел конь. При первых выстрелах он немного дернулся, прицел сместился, и на землю упал лишь один из нападавших.

А может, виноват был и не конь. Темнота, горячка боя, тут легко пустить пули за молоком. Не каждый выстрел несет смерть. Было бы иначе, бои заканчивались бы после первого залпа.

Стрелять дальше Раден не стал. Двое запасных лежали на земле, еще двое сидели и стонали, остальные, позабыв про намерения, теперь со всех ног удирали в темноту. Не враги же, русские люди. Может, одумаются, прекратят безобразия. Стоит ли их безжалостно убивать?

Теперь, не считая чужих раненых, в переулке оставались трое. Сам Раден верхом на коне, поднимающийся с земли Калинкин и неведомая барышня.

– Как? Не ранен? – Может, ротмистр и был в глубине души джентльменом, только долг командира – в первую очередь заботиться о подчиненных.

– Вроде ничего, господин ротмистр, – несколько тягуче отозвался гимназист. Видно, прикидывал, все ли у него цело? – Только сверзился больно.

– Какой же ты гусар, если в седле держаться не научился? – Барон несколько успокоился и теперь обращался с показной грубостью. Не барышня же перед ним, солдат. А раз так, то по пустякам жалеть его не стоит. Эка невидаль, с коня кувыркнуться.

Не будь Калинкин в бригаде первый день, Раден бы его еще и отругал за неловкость.

Раз с подчиненным было все хорошо, то можно узнать, как чувствует себя причина переполоха.

Девушка прижималась к забору, тень в том месте не позволяла разглядеть лица, и Раден направил к ней коня.

По-хамски немного, не без этого, но кавалеристу простительно. Конь ведь – продолжение всадника. Пусть идти тут всего два шага…

Незнакомка вышла из тени. Обе руки были приподняты в попытке запахнуть порванную кофточку, вокруг шеи, несмотря на погоду, был обмотан легкий шарф.

– Это вы, барон?

Голос был с легкой хрипотцой, той, которая способна свести с ума любого мужчину. Было в нем нечто знакомое, уже слышанное, причем совсем недавно.

Лицо, наконец, попало в луч лунного света, и ротмистр удивился в свою очередь.

– Мадемуазель Вера?

Имя пришло на память не сразу. Сколько он видел секретаршу Шнайдера? В общей сложности минуты.

Ночь, школа, бой…

Воспитанный в твердых традициях, ротмистр терпеть не мог ни революционеров, ни либералов. Тех, кто эти традиции отвергает и пытается заменить их догмой. Никаких существенных различий между двумя оппозиционными группами Раден не видел. И те и другие карабкаются к власти, а что они обещают остальному народу – какая разница? Выполнять обещанное никто не будет…

Февральская революция и последующее крушение подтвердили точку зрения барона. Гибель страны одинаково готовили и революционеры, и либералы. Иными словами, что Шнайдер, что Всесвятский не вызывали у Радена ничего, кроме презрения.

Но все-таки дама…

Раден соскочил с седла, галантно щелкнул шпорами.

– Честь имею!

Глаза Веры казались глубокими. Темные от природы да еще в лунной полутьме. Девушка вольно или невольно повернулась так, что свет падал сбоку. Черные волосы разметались, подчеркивая белизну лица.

Невольно возникали ассоциации. Ночь, волосы, разбросанные по подушке… Гусар – не евнух. Мало ли что вспомнится из прошлого!

Вера чуть помедлила, затем левой рукой покрепче стянула расходящиеся полы кофточки, а правую в характерном жесте протянула спасителю.

Сейчас в ней ничего не было от революционерки и сподвижницы гражданина правительства. Всего лишь девушка, попавшая в беду. Довольно хорошенькая девушка…

Помочь даме – это тоже долг каждого настоящего мужчины. Не важно, свободно его сердце или нет.

Раден учтиво приложился губами к протянутой руке. Пахло чистым девичьим телом и какими-то духами. Ну, и чуть-чуть мужским потом. Очевидно, когда грубые солдатские руки лапали помощницу Шнайдера и норовили поскорее добраться до запретных мест.

– Большое спасибо вам. Вы появились так вовремя… Я уже думала, что паду жертвой солдатни…

– Не стоит благодарности, – машинально отозвался Раден.

Ничего особенного в своем поступке он не видел.

– Не скромничайте. Если бы не вы…

Слушать подобное было приятно. Невольно забылось, кто эта девушка. Тем более вела она себя так, как положено в обществе.

– Как вы здесь оказались? Одна в такой поздний час… На улицах небезопасно, – барон говорил, а сам краем глаза следил, как Калинкин поднялся и, чуть приволакивая ногу, подошел к своей лошади.

Ходит – значит, ничего страшного. Дальше одно из двух. Или парнишка сломается, будет бояться каждого куста, или разозлится, поймет, что каждому наглецу надо давать отпор. И, соответственно, будет стараться как можно быстрее овладеть тем, что делает из мужчины солдата.

– Я ходила к подруге и немного задержалась, – с прежним придыханием сообщила девушка.

– Надо было оставаться ночевать.

Ставший безруким солдат все еще тихонько подвывал чуть подальше. Второй же, с раной на голове, пошатываясь, уходил прочь. На судьбу инвалида ему было глубоко наплевать.

– Мне завтра на службу, а отсюда далеко. Да и не думала, что в городе могут пристать.

Упоминание о службе неприятно подействовало на барона. Хотя бы потому, что он считал себя убежденным контрреволюционером. Человеком, для борьбы с которым в правительстве был создан целый отдел.

Вера почувствовала перемену в настроении спасителя и немедленно пояснила:

– Жить на что-то надо. У меня на иждивении мать и младший брат.

– А отец?

– Погиб на фронте. Он, как и вы, был офицером.

– Но все равно. Пойти в такой отдел… – Настроение Радена вновь изменилось. Как-никак, дочь офицера. Пенсии-то сейчас не платят. Тут поневоле будешь искать, на что жить.

– Куда брали. К тому же на этом месте я могу принести ощутимую пользу тем, на кого пало подозрение начальства.

Калинкин подошел чуть ближе и теперь стоял и деликатно ждал, пока ротмистр закончит разговор.

– Позвольте, я вас провожу. – Барон предложил бы это в любом случае, не оставлять же беззащитную девушку в изорванной одежде посреди улицы, но после ее слов у него появилось еще одно оправдание своего поступка.

Не кому-нибудь помогает, а дочери героя-офицера и девушке, которая самоотверженно помогает неугодным новой власти.

Угодными, как успел понять Раден, были или клинические идиоты, или сброд, наподобие напавших в переулке солдат. При том что от первой категории не было никакой ощутимой пользы, а вторая могла выйти из-под контроля и превратиться в гораздо более реальную опасность, чем мифические контрреволюционеры. Тех-то, судя по записи в бригаду, было совсем немного.

Они пошли. Впереди Вера и ее спутник с конем в поводу. Чуть приотстав, как полагается младшему по званию, Калинкин. Тоже пеший по примеру начальства, слегка приволакивающий ногу и ни на что не жалующийся.

Будет толк!

Радену показалось, что девушку трясет. От страха или от холода. Вон, как порвали блузку! А похоже, и все, что под ней. Не придерживай Вера края, зрелище было бы весьма пикантное.

Нет, барон не забыл об Ольге, но ведь ничего нет плохого в обычном общении, да и посмотреть на посторонние прелести – вещь не предосудительная.

Вера споткнулась и, не придержи ее барон, вполне могла бы упасть. При этом Раден почувствовал, что был прав. Ну, насчет того, что под блузкой тоже все порвано. Случайно коснулся руками чего-то упругого, а единственной преградой оказался материал самой блузки. То есть почти ничего для чувствительных мужских пальцев.

– Извините.

За что извинился, непонятно. За то, что не дал упасть?

На извинения Вера не прореагировала, а в ответ на случайные объятия на пару секунд потеснее прижалась к гусару.

Ее действительно трясло крупной дрожью. Будь Раден в шинели, непременно накинул бы на хрупкие девичьи плечи. А в гимнастерке…

Девушка споткнулась снова. На этот раз оказалось достаточным деликатно поддержать ее под локоть. И вновь рука на мгновение ощутила прикосновение почти неприкрытой девичьей плоти.

– Извините, – теперь слово произнесла Вера. – Я немного устала. Да и нападение, весь ночной кошмар…

– Нам еще далеко? – Поинтересоваться этим следовало раньше, только как-то к слову не пришлось.

– С полчаса, – вздохнула Вера. – Можно еще до дома правительства, там у меня есть комната, но до него еще дальше.

Теперь вздохнул Раден. Правда, из вежливости – украдкой. Его отпустили с условием, что задерживаться нигде не будет. Пусть он не юный юнкер, уже давно офицер и вправе многое решать сам, однако время военное, всякое может случиться. Да и по неписаным традициям просьба командира важнее приказания.

Однако оставлять девушку посреди города тоже не годится. Потом сам же себе не простишь. А тут еще Калинкин чуть прихрамывает, поневоле приходится идти не торопясь. Хотя, куда торопиться с дамой?

– Надеюсь, вы не будете возражать против небольшой верховой прогулки?

Дожидаться ответа Раден не стал. Просто подхватил Веру за талию, да и посадил ее боком на коня.

Руки девушки поневоле разжались, вцепились в гриву, и разошедшаяся блузка явила взору ротмистра разорванное же белье и полушарие груди.

Да… Искушение святого Антония. Притом что никаким святым барон никогда не был. Даже образ Ольги чуть померк. Поклонение даме – это прекрасно, только плоть тоже своего требует.

Обойдется эта плоть!

Барон лихо взлетел в седло позади Веры, поневоле обнял ее правой рукой. Иначе вдвоем на одном коне не поедешь.

– Калинкин! Ехать сможешь?

В женском присутствии ротмистр невольно стал строже. Этакий суровый вояка, отец-командир, привыкший общаться тоном приказа.

Бывший гимназист на лошадь вскарабкался тяжеловато, однако ответил бодро, как истый гусар:

– Смогу, господин ротмистр!

– Тогда за мной!

Вера обхватила барона левой рукой. Правой же коснулась его груди, дотронулась до Владимира и сразу дернулась, словно обожглась.

Для Радена это было наподобие пощечины. Красный крест с перечеркнутыми мечами, знак чести, был для него предметом гордости, а тут такая реакция!

И уже не столь важными были объятия, прикосновение груди, разошедшаяся и не удерживаемая стыдливой рукой блузка… Женщины важны, только долг важнее. Орден же – свидетельство, что ты выполнял его честно, и дернуться от него…

– Миша! Дорогу знаешь?

– Куда едем-то?

Вера назвала. Похоже, она осознала свою оплошность. Иначе чем объяснить ее попытку прижаться к Радену плотнее, чем позволяют любые правила приличия?

– Тогда показывай! Галопом!

Раден чуть отодвинулся, насколько позволяло седло, и пустил коня вскачь.

Спина несущегося скакуна – не лучшее место для объятий. Вера явно пыталась припасть к ротмистру, да только покачивало, прибивало к широкой мужской груди и тут же отбрасывало от нее.

Девичья рука вновь коснулась креста и, как в первый раз, торопливо отдернулась.

Да что за черт, как сказал бы Сухтелен! Горячий орден, что ли? Так тогда бы давно сам почувствовал!

На девушку барон не смотрел, иначе заметил бы, как при прикосновениях к «Владимиру» вспыхивали красным ее глаза.

Вера попыталась примоститься на плече, словно норовила в дальнейшем слиться с бароном в поцелуе, коснулась погона и дернулась еще раз.

Больше попыток к сближению не было. А что грудь порою вдавливалась в гусара, так то виноват все тот же легкий галоп. Как виноват он и в том, что нечем придерживать блузку, луна же дает достаточно света для любования открывающейся картиной.

Задетый за живое, барон не любовался. Прикосновения – чувствовал, но поневоле, никак не реагируя на них.

– Здесь. – Калинкин остановил лошадь.

Вера кивнула. Глаза она прикрыла, видно, от стыда за свой неприличный вид.

Раден соскочил, снял девушку. В последний раз перед его взором мелькнула упругая грудь, невольно задержала внимание, так что вновь осталась незамеченной краснота глаз.

Когда гусар поднял взгляд повыше, то все уже было в порядке. Красные огоньки сменились темной глубиной. Настолько бездонной, что, казалось, падать в нее можно всю жизнь. Или на всю жизнь.

– Спасибо вам за все, барон. Зайдемте ко мне на минутку. Я считаю обязанной хотя бы угостить вас чашечкой чая. Мама с братиком все равно ночуют у соседей, – многозначительно произнесла Вера.

А уж фраза об угощении вообще прозвучала двусмысленно благодаря интонации и страстному придыханию.

– Благодарю за честь! – Раден щелкнул шпорами. – К сожалению, в другой раз. Прошу прощения: служба!

– На пятнадцать минут, барон…

– Если я не вернусь через десять, то искать меня будут по всему городу. Подумайте сами, в каком положении мы окажемся оба, когда нас найдут!

Для чего он так сказал, Раден не знал и сам. Просто вдруг почувствовал, что не стоит оставаться наедине с этой женщиной. Хоть не к лицу гусару, но сердце подсказывает: случится что-то нехорошее.

Что именно, Раден так и не понял, подумал же из-за своей развращенности про гусарский насморк.

Как тогда Ольге в глаза смотреть? Проще не жить.

О другой опасности барон почему-то не подумал, хотя сам совсем недавно предупреждал о ней Ольгу.

Вера хотела что-то сказать, возможно, что ей наплевать на условности, да и нет никакого позора в том, чтобы принять у себя офицера.

– Сегодня действительно не могу, – предупредил ее намерения Раден.

Все-таки он, благодаря воспитанию, терпеть не мог женских просьб. Когда по каким-то причинам не мог или не имел желания выполнить их.

В данном случае – и то и другое.

– Честь имею! – раньше, чем Вера опомнится, повторил ротмистр, вновь привычно щелкнул шпорами и почти неуловимым движением оказался в седле. – Всегда к вашим услугам! Калинкин! Давай!

И два всадника стрелой понеслись прочь. Только стук копыт нарушил тишину замершей в ночном напряжении улицы.

Где-то далеко в стороне несколько раз хлопнули револьверные выстрелы, и все смолкло опять.

Лицо Веры исказила досадливая гримаса, а глаза вновь, только уже гораздо сильнее, полыхнули красным огнем. Но этого, к сожалению, никто не увидел…