Клинки надежды

Глава девятнадцатая

В ту ночь Селивачев спал плохо. Как, впрочем, и в предыдущие, с того самого дня, когда пришло официальное известие об отречении. Но если тогда еще жила надежда, что страна оправится от нанесенной ей раны, то спустя пару недель появилось твердое понимание: рана оказалась смертельной. Государственный организм не вынес, да и не мог вынести насилия над своей природой. Насилия тем более пагубного, что оно произошло в годы страшной и беспощадной войны.

Какие-то люди ради своей выгоды решили принести в жертву целую страну. Уж очень им хотелось покрасоваться на переднем плане, почувствовать собственную значимость, продемонстрировать всему миру, что отныне и навсегда Россия пойдет по пути тех государств, которые всегда желали ей зла, а ныне по капризу судьбы стали ее союзниками.

Значимость оказалась дутой, выгода – сиюминутной, путь после первого поворота привел к пропасти.

Солдатские комитеты из наиболее говорливых и бестолковых солдат, а то и вообще полууголовного сброда, свели на нет приказы и распоряжения, ликвидировали дисциплину, и место могучей, крепкой духом армии заняла неуправляемая толпа…

Какое-то время Селивачев еще пытался подстроиться к власти, не мог забыть, что война продолжается, но все его потуги оказались тщетными.

И тогда генерал махнул на все рукой. Он быстро сдал, постарел, заболел всеми мыслимыми старческими хворями и в итоге был отчислен от должности и оказался в резерве чинов. Но должность все равно превратилась в фикцию, а резерв как-то незаметно сменился жильем на вольном положении.

Селивачев с горестью наблюдал за всеми перипетиями смоленской жизни до тех самых пор, пока даже наблюдение за нынешним абсурдом не стало казаться ему глупостью.

И тогда начался последний этап в жизни старого генерала. Он всецело отгородился от действительности, проводил дома все дни и вечера. В свою очередь город тоже забыл о нем, словно никогда не было на земле подобного полководца.

Приход Аргамакова ненадолго взволновал ветерана, но в итоге забылся к следующему утру. Если подумать, действия полковника были не менее безумными, чем беспричинная ярость толпы. Та грозилась разрушить все, до чего могла дотянуться, полковник же стремился спасти.

Напрасный порыв! Но все-таки Селивачев не выдержал и вместе с другими горожанами наблюдал, как четко и слаженно уходят в бой малолюдные части.

Эти воспоминания не давали заснуть всю ночь, когда же под самое утро сон снизошел до старого генерала, на улице поднялся шум, и кто-то грозно, не таясь, вломился в дом…

Кто-то! Не меньше дюжины запасных, да еще раза в два больше топтались в саду и за неимением других занятий ломали ветки на деревьях…

– Че будем делать со стариком, Фрол?

Едва успевший накинуть тужурку, генерал увидел перед собой мордастого солдата, очевидно, предводительствующего налетчиками.

– Со стариком? – Фрол приподнял губу, словно ей что-то мешало находиться в обычном положении.

Сердце Селивачева дрогнуло. Ему частенько, еще с полузабытой Плевны, приходилось смотреть в глаза смерти, но никогда он не находил ее такой бессмысленной и жуткой.

Глаза Фрола полыхнули красноватым отблеском.

– А че делать? Кончать! Староват этот скот для приобщения.

За стенкой страшно закричала жена. Селивачев попробовал рвануться ей на помощь, и тут что-то холодное и острое безжалостно вонзилось в спину…

– Венька! – рыкнул Фрол. – Ты че, хочешь эту тварь с одного удара? Совсем сдурел, что ли?

– Да я так, для затравки! Щас мы по всей науке!..

Корчась на политом его кровью полу, Селивачев внезапно подумал, что являвшийся к нему полковник во всем был прав.

Во всяком случае, он будет знать, во имя чего отдает жизнь.

Но и эта мысль исчезла от новой пронзительной боли…

Как это часто бывает, бессонная ночь сменилась сонливым утром. Тревожные полуночные мысли растворились, уступили место сну, отрывочному, беспокойному, чем-то похожему на кошмарную явь.

Ольге снилось, будто она в кого-то стреляет, за кем-то гоняется и никак не может догнать. Потом этот кто-то стал гоняться за ней. Приходилось убегать, прятаться в каком-то большом и пустом доме, а маузер, как назло, исчез, растворился в воздухе, словно его и не было, и нечем было даже защититься от неведомого врага.

Но вот очередная пробежка привела девушку в комнату, почему-то оказавшуюся тетушкиной гостиной. В ней спиной к Ольге стоял крепкий невысокий мужчина с золотыми офицерскими погонами на поношенной солдатской гимнастерке и гусарских чикчирах.

Спасена!

Ольга радостно бросилась к офицеру. Тот обернулся на звук ее шагов, и сердце девушки провалилось куда-то вниз.

Перед нею стоял ее давнишний знакомец, мечта многих смоленских барышень, Либченко. Вот только красивое лицо капитана сейчас почему-то казалось страшным.

Нет, оно не утратило своей демонической привлекательности. Черные холеные усики, правильная линия бровей, гладко зачесанные волосы… Оно притягивало, манило, однако, чуть приглядевшись, девушка заметила выглядывающие изо рта клыки, а глубокие черные глаза почему-то приобрели кровавый оттенок.

Либченко шагнул ей навстречу. Ольга почувствовала, что надо бежать, спасаться, иначе произойдет нечто страшное, невообразимое, но ноги словно приросли к полу, а руки сами стали приподниматься, желая обнять красавца-капитана.

Еще один шаг. Капитан распахнул объятия, и в его красных глазах светилась погибель. Рот приоткрылся, среди ровного ряда зубов действительно оказалось два острых клыка.

«И у меня будут такие», – внезапно подумалось Ольге.

Что?!

Сердце ударило о грудную клетку с такой силой, что Ольга проснулась.

За окном уже светило солнце, слышались короткие команды, звякнули зацепившиеся друг о друга штыки.

Сон, всего лишь сон. Но до чего жуткий, сердце до сих пор никак не может унять свое бешеное биение! Даже в ушах отдается эхо его ударов.

Или не эхо?

Откуда-то издалека донеслись едва слышные раскаты. Не то гром, не то пушечная пальба. Потом, уже где-то в городе, часто захлопали выстрелы, стихли и вскоре возобновились несколько в стороне.

Девичья рука скользнула под подушку, нащупала там рукоять карманного маузера и успокоенно застыла.

Опять относительная тишина. Во всяком случае, на бой с прорвавшейся бандой непохоже. Так, озоруют, пользуясь уходом из города бригады. Бой же, настоящий, жестокий, кипит там, далеко, и, может, как раз сейчас один знакомый офицер ведет в атаку кавалерийский эскадрон…

Ольге так живо представилась эта картина, что куда-то исчезло воспоминание о кошмарном сне. Немедленно припомнилось вчерашнее решение. Она бы непременно выполнила его, однако помешало дежурство, а когда, наконец, сменилась, наступила ночь. Ехать одной в темноте, не зная толком дороги… Нет, хотя Ольга не считала себя трусихой, но это было свыше ее сил.

А вот сегодня никто и ничто не помешает желанному.

Ольга торопливо выбралась из постели и напялила на себя загодя припасенные гимнастерку и галифе. На ногах вместо привычных туфелек оказались хромовые сапожки. Они-то и достались ей потому, что были малы офицерам-мужчинам.

Так, теперь папаха. Ее главный плюс – можно спрятать уложенные в прическу волосы. Пожалуй, все.

Маузер непривычно оттягивал карман. Или оттягивал непривычный карман. Все-таки женская одежда успешно обходилась без этой детали. Но не носить же оружие в ридикюле! Смешно!

Главное – это, не привлекая лишнего внимания, добраться до конюшни, а там…

Не привлекая… Да…

Ольга только вышла в коридор, как почти налетела на возвращающегося с утреннего обхода Барталова.

В глазах доктора промелькнуло удивление, мгновенно сменилось узнаванием, а еще какое-то время спустя все сменилось пониманием.

– Доброе утро, милейшая Ольга Васильевна! Собираетесь совершить, так сказать, утренний моцион в сторону гремящего боя? – Павел Петрович едва ли не сиял от сознания собственной прозорливости. – Между прочим, в городе сегодня неспокойно.

– Я, Павел Петрович, взрослый человек. И, кстати, мое дежурство наступает только вечером. До этого времени я полностью свободна, – с вызовом посмотрела на Барталова девушка.

– Кто спорит? Просто ваш дядя настоятельно просил меня приглядывать за его строптивой племянницей. Дабы она больше не ввязывалась, так сказать, в откровенные авантюры. И о том же меня вчера перед выступлением очень просил один молодой, но геройский офицер.

Молодыми доктор считал всех, кому еще не исполнилось тридцати.

При упоминании об офицере сердце Ольги екнуло, а щеки невольно зарделись смущением.

– Пропустите, Павел Петрович, – гораздо тише попросила девушка.

– Не могу. – Добродушный доктор умел при надобности быть непреклонным. – И потом, вот начнут сейчас привозить раненых… Вы что, думаете, дежурства будут выполняться по графику?

Его полная фигура, казалось, заполняла весь коридор, так, что не обойти, не протиснуться мимо.

– Мне очень надо, Павел Петрович…

Доктор вздохнул.

– Знаете, Оленька, шрамы, может быть, украшают мужчину, но, поверьте бывшему ловеласу, отнюдь не смотрятся на женщине. Стоит ли, так сказать, портить свою красоту?

– При чем здесь шрамы?

– Так на войне стреляют. И иногда, представьте себе, попадают в цель. Даже наши противники, – пояснил доктор.

Мысль о собственном ранении ни разу не приходила в хорошенькую девичью голову. Сейчас же, после слов Барталова, Ольга невольно представила на своем теле ужасные шрамы и непроизвольно содрогнулась. Возможное уродство показалось особенно страшным, способным погубить мечты.

Какие именно мечты, не думалось. Человек ведь не всегда признается себе в затаенных желаниях.

Где-то в городе вновь вспыхнула стрельба, яростная, явно ведущаяся с двух сторон.

– Нет, сегодня в городе что-то явно не то. – В глазах доктора мелькнуло беспокойство. Не за себя, за тех, кто находился на его попечении.

Словно подтверждая опасения Барталова, стрельба раздалась с другой стороны. Там даже использовали пулемет.

– Сдается мне, что никаких приключений вам искать не придется. Они, так сказать, сами заявятся к нам. Пойдемте лучше, Оленька, найдем кого-нибудь из начальства. Может быть, им известно о том, что творится вокруг.

Искать не пришлось. В отдалении по ту сторону ворот виднелась небольшая группа солдат, что-то яростно доказывающая часовым. На шум спора туда торопливо направлялись с двух сторон полковник Лиденер, оставшийся за старшего, и капитан Усольцев, по решению Аргамакова назначенный ему в помощь.

Стреляли уже повсюду, и потому часть слов заглушалась винтовочными выстрелами.

Барталов подошел к воротам по-хозяйски, как человек, имеющий на это неоспоримое право.

– Говорю вам, ваше высокоблагородие, они бунт устроили. Энтот – как его? – переворот. Вот. Говорят, значица, всех охфицеров под корень. Мол, надоть избавить город от контры, пока наши громят банду, а бригада им вроде как бы помогает. А то, мол, возвернутся и попытаются все повернуть на прежний лад. Муруленку уже, мол, грохнули, так и за остальных возьмутся. Потому надоть поспешать, а там уже можно и возвертальщиков встретить.

Лиденер с Усольцевым выслушали говорившего солдата с озабоченностью, слегка смешанной с недоверием.

Ладно прежний бунт, когда в городе не было реальной силы, кроме школы юнкеров, но теперь?!

И тем не менее стрельба явно приближалась к казармам. Надо было что-то срочно решать, хотя какие тут могут быть решения?

– А вы почему не с ними? – спросил Лиденер.

– Они ж душегубы, ваше высокоблагородие. Даже священников убивают. Мы же люди верующие, – пояснил солдат.

Усольцев внимательно вглядывался в пришедших, опытным глазом кадрового офицера стараясь определить, можно ли довериться этим людям?

– Вы с нами? – решив для себя самое важное, коротко осведомился капитан.

– Вестимо, ваше благородие. Таперича нас свои хлопнут, – как нечто само собой разумеющееся, сообщил солдат.

Офицеры посмотрели друг на друга, и Лиденер подытожил безмолвный обмен взглядами.

– Проходите.

В конце ведущей к казармам улицы уже показалась толпа запасных.

Перебежчики один за другим проскользнули в приоткрытые ворота, и Лиденер кивнул Усольцеву:

– Командуйте, капитан!

– Один вопрос, – встрял молчавший до сих пор Барталов. – Где Всесвятский?

Тот самый солдат, который вел от лица товарищей переговоры, посмотрел на погоны доктора и четко произнес:

– Не могу знать, ваше высокоблагородие!

– Но хоть кто бунтовщиками руководит?

– Вестимо кто. Всем миром. Ну, и Иванов, командир наш, конечно же, с ними.

Усольцев смотрел на доктора строго, мол, любопытство можно утолить и потом, и Барталов умолк.

Три десятка пришедших солдат представляли весомую подмогу для крохотного гарнизона. Капитан сноровисто разбил их по отделениям так, чтобы перемешать со своими людьми, и сразу принялся распоряжаться, кому и где занимать оборону.

– Пойдемте, Оленька. – Барталов деликатно взял девушку под локоть и со вздохом поведал: – Я же говорил, что приключения найдут нас, так сказать, сами.

Аргамаки вместе с перебежчиками отходили прочь от забора. Еще перед выступлением бригады в поход было решено оборонять только здания.

Да и как иначе, когда людей почти что нет?

Толпа запасных заметно приблизилась, и с ее стороны, подтверждая серьезность намерений, грохнул первый выстрел.

Автомобиль подскочил к правительственной резиденции. Бородавкин торопливо покинул его и едва не бегом устремился к входу в здание.

Яков встретил его еще в приемной. Вид у борца с контрреволюцией был особенно бледным и решительным. С такими лицами хорошо ходить на баррикады. Еще лучше – посылать на баррикады других. Но тут уж кто как сумел.

– Все идет по плану. Эти идиоты так ударились в бунт, что даже заставы у въезда в город сняли, – на обычно угрюмом лице Бородавкина играла несвойственная ему улыбка.

– А что у казарм? – этот вопрос беспокоил Шнайдера едва ли не больше всего.

– Стреляют, – лаконично поведал Бородавкин.

– Это я и сам слышу.

Даже отсюда можно было разобрать, что бой в тех местах кипит нешуточный.

– Я, это… В общем, решил, что не стоит мне там маячить, – пожал плечами Бородавкин. Потом подумал и добавил: – Я туда людей послал. Из тех, которых в городе никто не знает. Скоро должны вернуться.

– Хорошо! – Шнайдер и в самом деле был доволен догадливостью подчиненного.

– Может, мне туда пробраться? Вдруг офицерики отобьются? А я в общей суматохе кого-нибудь да найду. – Вид у Веры был не то похотливый, не то плотоядный.

– Не думай. До меня дошли слухи, будто они уже что-то заподозрили, – предупредил Яков. – Свяжут твое двукратное появление в соответствующих местах с последствиями, всем придется плохо. Лучше возьми на себя барона. Если он, конечно, уцелеет. Да и моего приятеля Орловского приобщить неплохо. Нутром чую: есть у него какая-то слабина.

Вера разочарованно возвела очи к потолку.

Шнайдер погрозил ей пальцем. Мол, нечего заниматься самодеятельностью. Любая революция хороша лишь тогда, когда развивается под должным руководством и по соответствующему плану.

– Они скоро будут здесь, – прервал пантомиму Бородавкин. – Пора выводить наших людей.

– Да-да, – встрепенулся Шнайдер. – Только не переусердствуйте. Вы должны разбить этот сброд здесь, а дальше не спеша очистить от них центр города. К Копорским казармам вы подойдете в последнюю очередь. Лучше всего после того, как в них не останется никого из живых. И не церемоньтесь. Часть бунтовщиков непременно расстреляйте на месте. Только наших случайно в их число не включите.

Бородавкин согласно кивал.

Об этом уже было договорено, но начальник всегда вправе напомнить подчиненным каждую деталь не раз и не два.

Шнайдер слегка выдвинул из кармана портсигар и, не доставая полностью, извлек из него папиросу.

Бородавкин жадно следил за всеми действиями Яшки.

Последний сделал вид, будто не понимает взгляда подчиненного, затянулся и риторически спросил:

– Хотел бы я знать, куда подевался Всесвятский…

Первый гражданин ушел в подполье. Или, говоря попроще, спрятался от всех.

С самого утра Всесвятский, как и подобает руководителю правительства и номинальному главнокомандующему, обосновался поближе к месту грядущего сражения, а именно в бывшем казенном доме командира первой пехотной дивизии.

Дом был хорош тем, что не был занят ни жильцами, ни какой-нибудь государственной службой. Вернее, в нем иногда жил Муруленко, но после недавней гибели бывшего гражданина по обороне временно оставался как бы ничьим, принадлежал военной секции правительства и не имел при этом обитателей.

Зато при доме еще по распоряжению покойного Трофима всегда находился усиленный пост. Попадавшие на этот пост солдаты получали усиленное питание, поэтому желающих охранять жилье воинского начальника всегда было с избытком.

Кормежка приковывала людей к объекту, позволяла сохранять уверенность, что при любом развитии ситуации ни один из запасных не покинет вверенного поста. А для того чтобы уверенность была абсолютной, Всесвятский дополнительно прочел караулу небольшую, на полчаса, речь о важности здания, воинском долге и о сознательной революционной дисциплине.

С первым гражданином находились другие граждане. Те, которые принадлежали к его партии и, следовательно, имели полное право разделить со своим старшим товарищем грядущую победу.

Представителей других партий, разумеется, не предупредили. Напротив, сделали все, чтобы никто, вплоть до всезнающего Шнайдера, не узнал, куда подевалась часть правительства.

Шнайдер действительно ничего не узнал. Он был по горло занят режиссурой провокации, как и подготовкой к ликвидации провокации, и временно упустил Всесвятского из виду. Первый гражданин ежедневно с утра проводил по нескольку часов в правительственной резиденции, и у Якова не возникло мысли, что в этот день он нарушит свой привычный распорядок.

В итоге, где находится Всесвятский, Шнайдер вовремя не узнал. Зато первый гражданин первым узнал то, что осталось неведомо Яшке. Именно – весть о разгроме запасного полка.

Ее привез командир полка Нестеренко. Лично, опередив самых быстрых из беглецов на несколько часов.

Вид у бывшего писаря был самый жалкий. Весь с головы до ног в пыли, фуражка потеряна, ремень портупеи сполз с плеча, ножны пусты. Последнее могло навести на мысль, что Нестеренко участвовал в рукопашной. На деле – указывал шашкой войскам дорогу к победе. Когда же началась стрельба и вокруг стали падать убитые, успел обронить свое оружие, а уж случайно или намеренно – Бог весть! Во всяком случае, этого момента своей биографии писарь вспомнить не мог.

Да и не пытался.

Но потрясал не только красноречивый вид Нестеренко. Потрясал его сбивчивый рассказ о побоище. По нему выходило, что наголову разгромлен не только запасной полк, наголову разгромлена вся бригада Аргамакова. Что стало с самим полковником, еще недавно въехавшим в Смоленск на лихом коне, Нестеренко знать не мог, лишь передал, что слышал от кого-то (хотя, торопясь в город, ни с кем не говорил) о гибели и Аргамакова, и памятного Всесвятскому Орловского, и большинства их офицеров.

Это был конец. Именно так воспринял известие первый гражданин самой демократической республики. Конец не только городу. Одним городом больше, одним – меньше, какая разница? Гораздо хуже, что разгром правительственных отрядов был равнозначен разгрому свободы. Тому, ради чего жил и трудился Всесвятский вместе со своими многочисленными сподвижниками.

У другого непременно опустились бы руки, однако бывший депутат двух дум не зря прошел суровую закалку при прежнем режиме. После первых минут паники он понял, что его гражданский долг – это спасти единственную надежду на грядущее возрождение. Человека, который рано или поздно укажет остальным путь к счастью и процветанию.

Себя.

Еще через несколько минут небольшая группа хорошо одетых господ в сопровождении дюжины солдат затерялась посреди узеньких улиц окраины города. Они и сами не знали, куда идти, пока один из запасных не поведал, что неподалеку в отдельном крохотном домике живет его любовница. Уж у нее-то искать Всесвятского не будет никто.

Первый гражданин и простая баба. Даже сравнивать смешно.

– Пущай ответят нам за Муруленку! Долой их всех! Нонче воля!

Зычный голос Фрола проникал прямо в души, и добрые полторы сотни глоток дружно подхватили клич:

– Долой!!!

Толпа запасных, потрясая оружием, устремилась к дому правительства. Все заранее знали: нынешняя охрана – это дюжина бойцов из отряда по борьбе с контрреволюцией. Да в бараний рог!..

Лица солдат были перекошены злобой. Сейчас дорваться бы до холеных господ, которые заставляют их нести службу и, вообще, втайне мечтают повернуть все к старым временам!

Ну, нет! Настрадались! Пришла пора расплатиться по гигантскому счету! Тому, который рос с незапамятных времен и вот сегодня перерос все мыслимые пределы!

В потном тяжелом беге никто не заметил, как Фрол постепенно отстал, а затем и вовсе юркнул в калитку какого-то дома.

– Долой!

Толпа вывалила на площадь, и ожидавший этого момента Бородавкин громко скомандовал не менее емкое:

– Огонь!

Шесть пулеметов были притащены в правительственную резиденцию заранее. Так же как в ней заранее была укрыта половина отряда Бородавкина.

Вторая половина скрытно занимала окрестные дома.

Пулеметы – пулеметами, но вдруг кто из запасных попробует уйти?

Случившееся чем-то напоминало Ольге недавнюю ночь. Так же разлетались стекла, бились о стены пули, грохотали ответные выстрелы.

Но были и отличия. Злости у запасных явно хватало. После первого стихийного приступа, попав под огонь винтовок и единственного пулемета, они предпочли отхлынуть, залечь и бессистемно палить по казармам.

Лишь три раза отдельные группы пытались проникнуть на территорию откуда-нибудь со стороны и каждый раз после первых потерь торопливо бросались обратно. Все нападение по существу вылилось в осаду, благо, численное превосходство бунтовщиков позволяло им окружить казармы со всех сторон.

Беда защитников заключалась в обширности занятой отрядом территории. Сто с небольшим человек, включая обозных и перешедших на сторону бригады солдат, были вынуждены рассредоточиться мелкими группами, но эти группы огрызались так больно, что атаковать их никто не хотел.

Ольга тоже стреляла из винтовки, а в промежутках еще и перевязывала новых раненых, а то и навещала прежних. Точнее, тех из них, кто не мог встать. Кто мог, с самого начала занял места у окон и, порою морщась от боли, вел редкий огонь по нападавшим.

– Один хороший удар – и вся эта сволочь обратится в бегство, – донесся из коридора голос Усольцева.

– Вы забываете о неизбежных потерях. Для нас каждый человек на счету, и рисковать… – вторым говорившим был Лиденер.

Оба офицера медленно обходили центральное здание и при этом продолжали бесконечный спор.

– Не такой и большой риск. Уж гораздо лучше, чем сидеть здесь до вечера, – возразил черноусый капитан.

Ольга мысленно согласилась с ним. Перестрелка продолжалась больше трех часов, и конца этому не было видно. В ушах звенело от выстрелов, ныло плечо, от постоянных перезаряжаний стал болеть большой палец, и вообще, хотелось, чтобы все закончилось поскорее.

– Вы упускаете из виду дух. Солдатня уже отказалась от активных действий. Порыв же не терпит перерыва. Еще немного – и многие из них задумаются, для чего они сюда пришли, и не найдут ответа на вопрос. Вот тогда сопротивление будет гораздо меньше. Надо лишь подождать еще немного… – Голоса стали постепенно отдаляться, пока окончательно не стихли за очередным поворотом.

Ждать! Вот как раз этого слова Ольга не любила. Она предпочитала все и сразу. Да и сколько этих запасных? Учитывая, что один полк выступил из города, от силы полторы тысячи человек. Стрельба же из других районов явно указывала, что нападавшие разбросали силы, следовательно, даже из этих полутора против казарм вряд ли действовало больше половины.

Один хороший удар и…

Шнайдер был доволен. Прокламации о его вступлении в должность первого гражданина были отпечатаны еще вчера. После сегодняшнего бесцельного бунта вряд ли кто в городе станет поддерживать Всесвятского, который даже не смог обеспечить нормальный порядок. Гастролеры (как про себя называл Яшка пришедшую бригаду) обещали не вмешиваться во внутренние дела правительства. Уже не говоря о том, что им гораздо милее твердая власть, чем ее жалкое кадетское подобие.

Чуточку жаль, что Всесвятский куда-то пропал. Лучше бы было убрать его под шумок да свалить случившееся на взбунтовавшихся запасных. Одной проблемой было бы меньше. Да и с военными объясняться в этом случае проще.

Потом, конечно, придется расправиться и с бригадой. Но это потом, потом.

Яков в очередной раз выглянул в окно. Вид целой горы трупов радовал глаз и душу. В сущности, город был практически очищен от запасных, оставался только район казарм, и теперь смоляне смогут воочию увидеть, кто ежечасно печется об их благе. А чтобы не было сомнений, на тумбах и заборах уже клеятся объявления, где все разъяснено черным по белому.

Да, была попытка неких сил погрузить Смоленск в пучину анархии, но попытка своевременно пресечена отрядами по борьбе с контрреволюцией. Дабы подобное не повторилось, он, Яков Шнайдер, вынужден принять на себя должность Первого гражданина. Отныне жители республики могут спокойно спать по ночам, а днем создавать новую модель общества, где все будет основано исключительно на справедливости. На той, о которой всегда мечтали лучшие умы человечества.

Город производил впечатление вымершего. Ни один человек не появлялся на улицах, никто не выглядывал в окна, и лишь изредка попадавшиеся трупы напоминали о том, что здесь жили люди.

А еще тишина. Не хлопали ставни, не слышно было голосов. Полное безмолвие, которое только подчеркивала доносившаяся со стороны казарм стрельба.

Потом выстрелы загрохотали где-то на самой окраине. Судя по их частоте, там тоже разыгрался нешуточный бой, но кто и с кем сцепился в отчаянной схватке, ни Раден, ни его малочисленные подчиненные не имели никакого понятия.

Настоящий кавалерист просто обязан быть разведчиком. В другое время Раден непременно действовал бы по всем канонам службы, продвигался, осторожно изучая каждую последующую улицу, где возможно – высылал бы боковые дозоры.

Сейчас все обстояло иначе. Барон гнал так называемый эскадрон вслепую, гнал от самого вокзала: бешеный стук копыт отражался от заборов и стен, а всадники уже уносились дальше и дальше. Туда, где беспорядочно палили винтовки и изредка вставлял свою строчку пулемет.

Наконец, в конце очередной улицы замаячила толпа в гимнастерках. Увлеченные видимостью боя запасные даже не удосуживались смотреть по сторонам, а когда оглянулись, оказалось слишком поздно.

Лиденер был прав в своих рассуждениях о воинском духе. Порыв не терпит перерыва. Тем более когда злость не подкреплена ни дисциплиной, ни надлежащим управлением. Задержка и бестолковая стрельба отнюдь не способствуют боевому настрою. Запасные уже были надломлены, и теперь не хватало одного хорошего своевременного удара, чтобы посеять среди них панику. И не играло роли, что за бароном неслись несколько настоящих кавалеристов, а остальные были неоперившейся молодежью.

У страха глаза велики. Неполные четыре десятка всадников показались четырьмя сотнями, и предчувствие неминуемой гибели заставило солдат броситься врассыпную.

Но даже с этим они опоздали. Раден первым влетел в толпу, привычно рубанул одного, затем второго… На пути оказался явный офицер, при портупее и шашке. Он отчаянно выстрелил в ротмистра из нагана, да только кто ж так стреляет?!

В следующий миг клинок врубился в тело незадачливого командира, а дальше конь вынес Радена из толпы на свободу.

– Наши! Братцы, ура!

Со своего места Ольга не могла видеть, что послужило причиной крика.

– В атаку! – звонкий голос Усольцева раздался уже откуда-то снизу.

Проще всего было тем, кто занимал первый этаж. Они просто повыпрыгивали из окон, бросились за капитаном, и вечный русский клич вырвался как приветствие грядущей победе.

Ольга тоже находилась на первом этаже, но перемахивать через подоконник показалось ей неловким и пришлось изо всех сил бежать к ближайшей двери.

Все оказалось оконченным в момент. Подвергшиеся атаке с тыла запасные не думали ни о каком сопротивлении. Кто-то торопливо тянул руки вверх, а большинство побросали винтовки и бросились куда глаза глядят. Все-таки, если речь заходит о бегстве, оружие только мешает, и от него избавляются в первую очередь.

Какой-то кавалерист лихо влетел во двор и завертелся, явно не зная, куда двигаться дальше.

Ольга почти налетела на него. В глаза бросилась сабля, покрытая чем-то бурым, но в следующий миг взгляд скользнул выше по пропотевшей гимнастерке и…

– Барон!

Раден изумленно посмотрел по сторонам. Он сразу заметил стоявшего рядом молодого солдата с винтовкой в руках, но это было не то, не то… Только что его окликали…

А затем словно неведомая сила сбросила барона на землю.

– Ольга Васильевна. Вы?

Девушка отбросила в сторону винтовку и обессиленно припала к гусару. И пусть объятие длилось недолго, но разве секунда порою не стоит вечности?